о мое письмо к ней с точной датой моего прибытия, где-то задержалось. Я дозвонился в Нойштадт-Глеве с вокзала, и Хильтрауд пообещала приехать за мной через несколько дней. По ее совету я обратился в Красный Крест, куда позвонил ее отец, и в связи с малым количеством наличности меня определили в бесплатный пансионат Красного Креста. Этот пансионат представлял собой небольшой домик, похожий на Дом колхозника в СССР. Огромное помещение было сплошь заставлено кроватями. Из жизни в этом пансионате запомнилось только одна шокирующая деталь: ровно в шесть утра, когда, как говорится, самый хрупкий сон, раздавался мерзкий пронзительный женский голос, способный, наверное, разбудить и мертвеца: - Штейт ауф! Догадаться, что от нас хотят, было нетрудно: подъем! Все вскакивали словно ошпаренные, быстро выпивали бесплатную чашку кофе с булочкой и уматывали оттуда до восьми вечера. Я выдержал эту "благотворительность" только два дня. Помог случай: бесцельно бродя по городу, я случайно познакомился с группой американских студентов, которые приехали в Германию как туристы. Вот когда я понял, что мои познания в английском языке настолько невелики, что было стыдно. Правда, нам все-таки удавалось понимать друг друга. Мы легко сблизились, особенно с парнем по имени Мартин. Может, потому, что он тоже занимался спортом: играл за университетскую команду в бейсбол, тоже любил волочиться за слабым полом и тоже был далек от образа пай-мальчика. Когда они услышали от меня "душещипательную" историю, как я оказался в чужом, да еще заграничном городе, то единодушно приняли меня под свое покровительство. С момента нашей встречи и до самого расставания американцы кормили меня, поили, водили по всем достопримечательным местам и везде за меня платили. Так продолжалось три дня, и вдруг Мартин оповещает меня о том, что они собираются на пару-тройку дней на экскурсию в Западную Германию. Увидев мое искреннее огорчение, он хлопнул меня по плечу и предложил поехать с ними. С большим трудом мне удалось объяснить, что для меня, советского студента, это совершенно невозможно. - Кэй Джи Би? - догадливо предложил он. Я молча кивнул в знак согласия. Тут он обещает мне реальный шанс оставить КГБ с носом. Сейчас, вспоминая ту авантюру, понимаю, какой опасности подвергал не только свою судьбу, но, возможно, и жизнь. Я уж не говорю о какой-либо случайности, к примеру, если бы кто-то из них был связан со спецслужбами? Не хочу и думать, что бы меня ожидало... Но тогда придуманный Мартином план выглядел настолько безупречным, что я раздумывал не очень долго. План был прост до тошноты. Дело в том, что у американцев была коллективная виза: обыкновенный лист с водяными знаками и печатями, на котором были написаны их фамилии. Случилось так, что один из группы приболел и не мог поехать. Конечно, они могли обойтись и без него, но тогда пришлось бы идти в посольство, получать там дополнительный документ и прочее. Так что в каком-то смысле я тоже оказался им нужен. Мое беспокойство по поводу познаний в английском Мартин снял еще проще: на границе я должен изображать немого, а все остальное он брал на себя. Не знаю, как только я выдержал и не выдал себя, когда мы подошли к контрольно-пропускному пункту. Казалось, все вокруг, особенно офицер-пограничник, слышат, как громко бьется мое сердце. Но все мои страхи оказались напрасными. Все произошло столь просто, что мне стало даже обидно. Выяснив, что перед ним американская группа, офицер заглянул в их общий документ, в буквальном смысле пересчитал нас по головам и безразлично кивнул: все в порядке. Если я был удивлен Восточным Берлином, то, попав в Западный Берлин, а заодно побывав и в Ганновере, думаю, что как открыл рот, зайдя за берлинскую стену, так и не закрывал его до возвращения назад. Глупо сегодня перечислять, что я видел в магазинах, как там питался, какими сувенирами и подарками снабдили меня эти симпатичные и щедрые американцы: сейчас этим вряд ли кого-то удивишь. Но я-то пишу о 1965 годе... Самым острым моим впечатлением было посещение ночного клуба, где я впервые увидел настоящий стриптиз. Почему-то и тогда и сейчас я уверен, что стриптизерша вряд ли была немкой: скорее всего француженка. Еще проще было вернуться в Восточный Берлин: нас даже не считали. Скользнув по документу безразличным взглядом, офицер с восточной стороны устало махнул рукой: проходите. Сердечно поблагодарив за все своих американских приятелей, я отправился в пансионат Красного Креста: по моим подсчетам, Хильтрауд должна была приехать на следующий день, но меня вновь ожидал сюрприз. Оказывается, она приехала накануне вечером и подняла на ноги всю полицию Восточного Берлина, испугавшись, что я пропал. Придумав историю про то, как заблудился, я успокоил Хильтрауд, и мы решили отправиться в путь на следующий день: Хильтрауд желала показать мне город и купить какие-то подарки. Однако нам не удалось уехать и на следующий день. В одном из кафетериев, куда мы зашли пообедать, нас обокрали. Хильтрауд пошла в туалет помыть руки, а я остался за столом. Свою сумочку она повесила на стул. А по возвращении сразу заметила, что ее сумочка раскрыта и кошелька нет, а в нем были все деньги - около трех тысяч марок. Она не стала плакать, а тут же вызвала полицию и принялась расспрашивать, помню ли я, кто подходил к столику или проходил мимо. К счастью, я действительно запомнил пару, которая подходила к столику, и девушка что-то у меня спрашивала, а когда ответил, что не понимаю по-немецки - в то время это была единственная фраза, которую я выучил, они почему-то сразу направились к выходу. У меня отличная зрительная память, и я очень подробно описал обоих. Потом нас отвезли в участок, где мне пришлось просмотреть большое количество фотоальбомов. Мой труд оказался не напрасным: я узнал мужчину, который неоднократно был судим за подобные преступления. Через два дня его задержали, и Хильтруде возвратили не только все деньги, которые были заявлены Хильтрауд, но и в знак поощрения за точное описание преступников меня наградил сам комиссар полиции одной тысячей марок. Потом Хильтрауд писала мне, что случайно наткнулась на газетную заметку, где сообщалось о той краже и о "феноменальной" памяти русского студента из Москвы, который помог обезвредить "группу преступников"... Во время моих хождений по берлинским магазинам я познакомился с симпатичной продавщицей, которую звали Соней. Она довольно сносно говорила по-русски, и мы очень мило провели один вечер. Собственно, ничего особенного не было - танцы-шманцы-обжиманцы и страстные поцелуи. Мы так друг другу понравились, что обменялись координатами. Совершись что-то большее, мы вряд ли продолжили бы общение, но, к нашему обоюдному в то время сожалению, Соня уезжала на следующий день к родителям. В Берлине она училась в университете на филологическом факультете, и вторым языком у нее был русский. А в магазине она подрабатывала на карманные расходы. Мы расстались безо всякой надежды, по крайней мере с моей стороны, что наши дороги когда-нибудь пересекутся. Кто мог тогда подумать, что это знакомство принесет нам не только приятные мгновения, но даже и некоторые неприятности. Я, конечно же, был очень удивлен, когда, вернувшись в Москву, обнаружил четыре письма от Сони: она принялась писать мне едва ли не на следующий день после нашего расставания. Завязалась переписка: на три ее письма я отвечал одним. Не потому, что не хотел, а потому, что не было свободного времени. Примерно года через три Соня приезжает в Москву на целый месяц на стажировку в МГУ. И Соня и я были очень заняты учебой, но несколько ночей мы вместе все-таки провели вместе. Это были очень страстные и жаркие ночи, которые мне вспоминались с нежностью до тех пор, пока однажды я не получил от нее письмо, в котором Соня сообщала, что беременна от меня и делать аборт не собирается. Завершалось послание прямым вопросом: что я намерен предпринять? К письму Сони было приложено письмо ее отца, директора школы. Тон его был довольно сдержанным, но в нем явно прочитывалась надежда, что я, как истинный джентльмен, приеду в Германию, женюсь на его дочери и постараюсь обеспечить ее и будущего ребенка всем необходимым... Как вы понимаете, в том возрасте и при том моем "благосостоянии" заводить детей я был совсем не готов. Как мне поступить? Я не знал, а потому решил обратиться к юристу. Но в моем деле нужен был юрист-международник, но откуда я знал, что почти все они тесно связаны с КГБ? "Юрист" провел со мной очень тонкую психологическую игру: сначала запугал, потом погладил по головке, а потом заставил меня делать то, что он скажет. Короче говоря, он задумал "потянуть время", рассчитывая, вероятно, на то, что немецкое законодательство похоже на советское и рано или поздно дело постепенно утонет в вечной волоките. Не тут-то было! Сначала он заставил меня подвергнуть сомнению свое отцовство, и действительно, прошло несколько месяцев, а никакой реакции из Германии не последовало. Но вдруг меня вызывают в Московский город-ской суд, где судья по поручению Верховного суда ГДР задает мне вопросы, ответы на которые заносятся в специальную анкету. Меня сопровождал тот самый "юрист", и с его помощью я ответил на вопросы анкеты. С судьей очень повезло: во-первых, она с юмором отнеслась к этому делу, во-вторых, вовремя подсказала одну важную деталь. В анкете был вопрос: если я не признаю отцовство, то согласен ли предоставить немецким медикам свою кровь на анализ? "Юрист" сказал: пиши, мол, "согласен" мол, анализ крови дает только косвенное свидетельство, а оно не может быть доказательством. Но судья вовремя заметила, что если бы анализ проводился в СССР, то он был бы прав, но германский суд настаивает на анализе у себя, а по ее сведениям, в ГДР есть новые научные разработки, которые дают почти стопроцентную гарантию установления отцовства. Недолго думая, "юрист" предложил мне написать, что я отказываюсь предоставлять кровь на анализ. Этот трепач - "юрист-международник" - не знал даже, что в ГДР в случае отказа предоставить кровь на анализ закон на слово верит матери ребенка и отцом признают того, на кого она укажет. Потом на несколько лет я "потерялся" для немецких органов: был за границей, стажировался на "Ленфильме", затем отбывал свой первый срок... Именно в Ленинграде судьба вновь столкнула нас с Соней. В качестве гида она привезла группу немецких туристов и случайно увидела меня на съемках фильма. Я был искренне рад встрече: вернувшись из-за границы, я послал ей письмо, в котором просил прощения и намеками давал понять, что СССР и ГДР очень сильно отличаются, а потому не все так просто. Однако письмо вернулось назад с пометкой: "адресат выбыл". Оказывается, отец Сони умер через год после рождения Петера, так она назвала нашего сына (который, кстати, родился в шестьдесят девятом году в день рождения Гитлера), что сын носит мою фамилию, и что она переехала в другой город. К тому времени я уже знал, что такое драгоценности и драгоценные металлы. И подарил ей платиновый браслет, украшенный изумрудами (по оценке специалистов, этот браслет стоил по тем временам порядка десяти тысяч долларов). Этот браслет был из коллекции моей рижской бабушки Лаймы. Соня поблагодарила и заверила, что простила меня, совсем не держит зла и, естественно, не имеет ко мне никаких претензий. Можете себе представить мое состояние, когда в восемьдесят третьем году - Петеру исполнилось уже четырнадцать лет - меня вновь вызвали в суд, где судья зачитала мне постановление суда ГДР, гласившее, что на день вынесения этого постановления я должен Соне алименты на какую-то совершенно немыслимую сумму. Скрупулезные немцы подсчитали все: и когда я должен был закончить вуз, и какую зарплату я должен был, по их мнению, получать в первый год, во второй, третий и так далее, и все проценты тщательно суммировались. Представляете мое состояние? Хоть стой, хоть падай! Мне такую сумму вчинили, а я в то время сидел без работы и перебивался с хлеба на воду только за счет небольших гонораров от публикаций в газетах и журналах, о чем и доложил советскому судье. Судья сочувственно покачала головой и пообещала сама составить ответ и впоследствии держать меня в курсе. Делать этого судье не пришлось: вскоре меня посадили во второй раз, но и на этот раз германская Фемида нашла меня и за колючей проволокой: с моей скудной зарплаты в зоне регулярно удерживали тридцать три процента и отсылали в ГДР. Ползоны потешалось надо мною... Однако вернемся к моей первой поездке за границу... Родители Хильтрауд встретили меня очень радушно и дружелюбно. Отец Хильтрауд был директором школы, мать работала врачом в местом санатории. Стояла прекрасная солнечная погода, и мы отдыхали на полную катушку. В ГДР меня поразили не только магазины, полные разнообразных товаров. Удивили отношения с моей девушкой. Мы с Хильтрауд жили в одной комнате, что было как бы само собой разумеющимся и нисколько не шокировало ее родителей. Более того, когда Хильтрауд посещали "нелетные" дни, она спокойно отводила меня к своей подруге, заверяя, что я не должен стесняться и без проблем могу общаться с Хеленой, пока сама она не "выздоровеет". Еще одна любопытная история связана с симпатичной девушкой по имени Роз-Мари: на мой взгляд, ей было лет восемнадцать, не меньше. Крутые бедра, округлые колени, внушительный бюст, красивые глаза и очень изящные руки. Все это и так притягивало мое внимание, а тут еще и Роз-Мари начала строить мне глазки и в первый же подходящий момент попросила покатать ее на лодке. Ничего не подозревая, я согласился, и когда мы достаточно далеко отплыли от берега, она сама села за весла. У берега озера были заросли камыша: она разогнала лодку, и мы глубоко въехали в эти заросли. Разговаривать нам было трудно: к тому времени мой словарный запас немецкого языка хоть и увеличился, но не настолько, чтобы поддерживать беседу с юной барышней. Тем не менее мы каким-то образом "беседовали", а потом она села рядом и стала откровенно клеиться ко мне. Какой бы мужчина удержался в подобной ситуации? Лично я - не смог! Но, приступив к более тщательному обследованию ее прелестей, я, к своему изумлению, понял, что Роз-Мари девственница. Это так меня поразило, что я на секунду замешкался, но Роз-Мари резко дернулась мне навстречу, так что изменить что-либо было уже поздно. "Господи! - подумал я. - Мне только этого не хватало! Сейчас начнутся слезы, упреки, а то и еще что посерьезнее..." Ко всему прочему выясняется, что ей всего четырнадцать лет!!! Господи! Я похолодел. Все кончено: дадут столько, сколько Роз-Мари лет от роду, никак не меньше. А девушка смотрит на меня, счастливо улыбается, о чем-то радостно тараторит. "Ага, - думаю, - злорадствует, издевается, месть для меня готовит!" Постепенно мы добрались до пристани, и она, что-то сказав моей Хильтрауд, устремилась к дому... Настороженно я подошел к Хильтрауд, нежащейся на надувном матрасе под солнцем, и опустился рядом на горячий песок. - Хорошо покатался? - улыбнулась она. - Нормально... А что Роз-Мари сказала? - стараясь выглядеть безразличным, спросил я. - Она сказала, что мне очень повезло с парнем. - Хильтрауд подмигнула и принялась натирать мне спину каким-то средством для загара... Я с детства люблю, когда мою спину массажируют. Бывало, когда я возвращался с тренировки, смертельно уставший, с трудом раздеваясь, валился на кровать лицом вниз, подходил мой братишка Саша и умолял: - Витюша, можно я на тебе поиграю? - Я устал... - Ну можно? Я тихонечко... Можно? Он упрашивал, пока я не сдавался. Санька тут же садился рядом со мной и начинал елозить по моей спине своими машинками, что-то строить из кубиков. Как ни странно, но мне это доставляло удовольствие и я засыпал... Но в тот момент ласки Хильтрауд не вызвали никаких эмоций: мои мысли были поглощены случившимся. В какой-то момент я даже решил: если дело дойдет до суда, предложу "руку и сердце". Тут вернулась Роз-Мари. Она переоделась в кофточку с очень откровенным декольте и коротенькую юбчонку, открывавшей ее стройные ножки. Вид девушки был столь сексуальным, что у меня снова возникло желание. Роз-Мари радостно улыбалась, словно выиграла в лотерею главный приз. Глядя на меня, она что-то быстро сказала, продолжая улыбаться. "Ага, - думаю, - сообщает, что вызвала полицию и за мной вот-вот придут..." - Что она хочет? - спросил я свою "переводчицу". - Она пришла сказать, что ее родители приглашают тебя на ужин, в семь часов. - На ужин? Меня? Родители? - Мои подозрения еще больше укрепились: наверное, приготовили мне ультиматум. - А как же ты? Кто переводить-то будет? - Как кто? - удивилась Хильтрауд. - Конечно же, я! Не знаю, как я дожил до вечера, но когда мы отправились к дому Роз-Мари, я молча плелся рядом с Хильтрауд с таким видом, словно меня вели на эшафот. Даже Хильтрауд обеспокоенно поинтересовалась, не перегрелся ли я на солнце... Родители вместе с Роз-Мари встречали нас перед домом. Мне хотелось провалиться сквозь землю, и я виновато отводил глаза в сторону. Когда я обреченно подошел поближе, отец Роз-Мари неожиданно заключил меня в своих объятия. "Ну, вот, - промелькнуло в моей голове, - уже все решили и он обнимает меня как будущего зятя! И зачем только я поехал с ней кататься на этой треклятой лодке?" Потом и ее мать пожала мне руку, назвав свое имя. - Очень приятно, Виктор! - деревянно представился я. В этот момент с какой-то радостной горячностью заговорил отец Роз-Мари, изредка дружески похлопывая меня по плечу. Когда Хильтрауд перевела его речь, я был в таком шоке, что не знал, радоваться мне или плакать. Оказалось, отец Роз-Мари благодарил меня за то, что я дал их дочери "путев-ку в жизнь". Я буквально оторопел: о какой путевке говорит этот мужчина? Вначале я подумал, что либо Хильтрауд неправильно перевела, либо я что-то не понимаю. Но когда она вновь повторила сказанное, я был настолько смущен, что окончательно растерялся и не знал, как себя вести. Наконец обильный ужин с пивом и вином закончился, вся семья Роз-Мари проводила нас до самого дома Хильтрауд, где мы сердечно пожелали друг другу спокойной ночи. Когда они удалились, Хильтрауд, весь вечер ощущавшая мое состояние, все мне и объяснила. Оказывается, в Германии и к девственности, и к браку отношение несколько отличное, нежели в нашей стране. К примеру, существует негласный закон, по которому жених, обнаруживший, что его невеста еще девственна, может так разозлиться, что потребует немедленного развода. Почему? Все очень просто: "до сих пор она никому не была нужна, а он, олух царя небесного, оказался единственным, кто на нее польстился". Ничего себе обычаи, неправда ли? Вот умора! Совсем потрясающая история произошла за несколько часов до моего отъезда. Я уезжал на следующий день, и Хильтрауд организовала прощальный ужин в ресторанчике, расположенном на другом берегу озера. Этот ресторанчик стоял на сваях прямо в воде, не помню, как он назывался, но я прозвал его "Поплавок". Кроме нас с Хильтрауд, на прощальной вечеринке были ее подруга, приходившая нам на помощь в "критические" дни, с ней был парень из Чехословакии, а также младший брат Хильтрауд со своей подругой. Была пятница, и ни одного свободного столика не осталось. Играла молодежная бит-группа, было весело и шумно. Наш столик стоял почти в центре зала. Нойштадт-Глеве - городок небольшой, около двадцати тысяч жителей, и, конечно же, за два месяца обо мне узнали почти все его обитатели. Относились ко мне в целом дружелюбно, хотя и не без опаски. Видимо, еще помнили, кто победил их в последней войне. Вечер был в самом разгаре, когда какой-то хлыщ, проходя мимо, задел мой стул. Подумав, что мешаю проходу, я чуть придвинулся к столу и машинально оглянулся на того, кому мог помешать. - Русе швайнэ! - злобно. Думаю, нет необходимости переводить эту фразу, известную по многим фильмам о войне, но для тех, кто впервые слышит, перевожу: "Русская свинья!" Услышать такое человеку, с детства пересмотревшему огромное количество фильмов про фашизм, воспитанного на патриотизме, было невыносимо. Этот гад еще и остановился. Остановился и мерзко так ухмылялся, глядя мне в глаза. И тут я понял, почему он такой смелый: подошли еще двое его приятелей довольно внушительного вида. Наверное, готовились они заранее. А мне в тот момент было до фени: хоть десять противников! Я вскочил, вмазал кулаком в мерзко ухмыляющуюся харю парня и сразу же ударил ногой второго, который уже замахивался на меня. Зачинщик, сметая столики, повалился на спину, второго откинуло в сторону. Третий парень, увидев своих приятелей поверженными, кинулся между колоннами к эстраде с бит-группой. Разгоряченный схваткой и злостью, я бросился за ним. Тот так улепетывал, что не заметил многочисленных шнуров от музыкальных инструментов: то тут, то там вспыхивали искры от оборванных проводов. Я догнал его и сделал подсечку: его развернуло, и он влетел головой прямо в большой барабан. Тут до меня донесся испуганный голос Хильтрауд: - Витя-я-я! В доли секунды я сообразил, что так просто она бы не закричала, и инстинктивно пригнулся. И не зря: надо мною просвистела электрогитара и вместо моей головы угодила в кирпичную колонну, разбившись вдребезги. Пока я разбирался с "метателем" гитары, влетевший головой в барабан вскочил и обхватил меня сзади, пытаясь повалить на пол. В этой свалке я пропустил пару ударов по корпусу, и по уху, и кроме того, они разорвали мою рубашку. В этот момент кто-то крикнул: - Полиция! Противники моментально оставили меня в покое и разбежались в разные стороны так быстро, словно их унесло ураганом. Действительно, полиция явилась в полном составе: в городке было всего два полицейских. Позднее, тот, что постарше, сказал о нашей драке: - Двадцать два года работаю в этом городе полицейским и ничего подобного не видывал! Узнав, что в инциденте замешан парень из СССР, они тут же связались с военной комендатурой советского гарнизона в Ростоке и с криминальной полицией города Шверин. Из Шверина прибыли трое полицейских во главе с комиссаром, из нашего гарнизона - капитан: его должности не помню, его помощник и водитель. К их приезду троих моих противников задержали. Проходя мимо меня, капитан тихо спросил: - Что натворил? - Обозвали "русской свиньей", и я не сдержался, дал по морде! - откровенно признался я. - Молодец! - Он остался доволен ответом и даже подмигнул мне. Пятеро немецких полицейских, трое наших из советского гарнизона и все участники инцидента собрались в просторном кабинете директора ресторана. Переводить попросили Хильтрауд. Наш капитан произнес: - Должен заявить, что ваши соотечественники не очень гостеприимно вели себя в отношении гражданина Советского Союза - Виктора Доценко! Когда капитан официальным тоном произнес эти слова, а Хильтрауд дословно перевела, полицейские, поглядывающие до этого насмешливо и чуть снисходительно, заерзали на своих стульях: им явно не улыбалось превращение обычной драки в международный конфликт. Комиссар первым учуял опасность и взял инициативу в свои руки. - Мне стыдно за моих соотечественников, и я приношу за их поведение официальные извинения! - Он бросил грозный взгляд на моих противников. Капитан вопросительно взглянул на меня, я пожал плечами, не зная, что ответить. - Мы принимаем ваши извинения, - милостиво кивнул капитан. - А теперь, с вашего позволения, могу я задать вопрос зачинщикам этого безобразного инцидента? - Да, да, прошу вас! - как-то очень уж суетливо согласился комиссар. - Вы что-нибудь имеете против гражданина СССР - Виктора Доценко? - спросил капитан одного из драчунов. - Найн, найн, найн! - Тот испуганно замотал головой, когда Хильтрауд перевела вопрос. Капитан опросил и других. Ответ повторился дословно: "Найн, найн, найн!" После чего комиссар приказал полицейским вывести их, а капитан попросил выйти и меня. О происходящем в наше отсутствие мне потом рассказала Хильтрауд. Виновными однозначно были признаны мои противники. Возникал даже вопрос об их привлечении к суду, но капитан снисходительно заявил, что Советский Союз и Германия - союзники и он не хочет портить биографию молодым людям. И если комиссар не против, то можно не доводить дело до суда. А наказанием для виновных будут денежный штраф и оплата причиненного ущерба. Общая сумма выплат, вместе с тысячным штрафом и выплатами мне, составила около шести тысяч восточногерман-ских марок. Мне выплатили пятьсот марок за моральный ущерб и оплатили даже разорванную рубашку. Напавшие на меня парни еще дешево отделались: у сгоревшей аппаратуры, порванного барабана и разбитой электрогитары еще не вышел гарантийный срок, и потому им предстояло возместить только треть стоимости... Спустя несколько месяцев после возвращения в Москву Хильтрауд писала мне, что жители их города все еще вспоминают мои "подвиги". Хорошо то, что хорошо кончается... Тот год запомнился и одним весьма неприятным происшествием. Как-то майским (ох уж этот май, всю жизнь приносящий мне несчастья!) вечером я пошел в кинотеатр "Литва". Сеанс был не последним: где-то часов в семь вечера. После фильма я решил прогуляться перед подготовкой к завтрашним занятиям. Но не успел я толком отойти от кинотеатра, как путь мне преградил парень лет тридцати. Его пьяные глаза глядели на меня в упор, и взгляд никак нельзя было назвать добрым. Ничего не понимая, я спросил: - Тебе чего? - Замри, чудило, я щас тебя убью! - неожиданно прошипел он мне в лицо. Если бы он не предупредил, я наверняка получил бы нож в живот. Сработал внутренний "автомат", и я поставил блок правой рукой. Кисть тут же что-то обожгло. Разбираться было некогда, и я резко ударил коленом снизу по его локтю. Что-то хрустнуло, а парень заорал на всю улицу: я сломал ему руку. Вдруг я увидел, как к нам устремилась целая ватага парней. У меня закружилась голова, по руке текло что-то горячее. Я понял, что теряю силы, и бросился по Ломоносовскому проспекту в сторону университета. Из руки хлестала кровь, и меня начало подташнивать: вероятно, от потери крови. Наверное, я установил личный рекорд в беге на двести метров: во всяком случае, преследователей я оставил далеко позади. Однако они продолжали бежать за мной, а силы все покидали меня: казалось, еще несколько десятков метров, и я свалюсь. Неожиданно меня осветила фарами приближавшаяся машина. Я выбежал на проезжую часть и замахал руками. Представьте мою радость, когда передо мною остановилась "Скорая помощь". Я даже перекрестился. - Что случилось? - спросил мужчина в халате. Почему-то подумалось, если скажу правду, те первым делом вызовут милицию, а уж потом окажут помощь. - Стеклом порезался! - сказал я и поднял руку, из которой ручьем бежала кровь. - Садись! - пригласил в машину тот. "Скорая помощь" отвезла меня в больницу, где дежурным хирургом в эту ночь был армянин. Высокий, полный, пальцы как сардельки, что нам подавали в столовой. - Гаваришь, стэклом порэзал? - с очень сильным акцентом спросил он, внимательно изучая кровоточащий безымянный палец. - Ну, - буркнул я, с трудом терпя боль. - Вирошь ти всо... Пошевэли палцэм! Я попытался, но ничего не получилось. - Понятно: порэзаносухожилиэ... Будэм опэрация дэлать! Около двух часов длилась операция, и хирург-армянин заверил, что сшил оба сухожилия. Правую кисть уложили в лангету, и меня отправили в палату, где я заснул мертвецким сном. А утром, только я продрал глаза, у моей кровати уже сидел сотрудник милиции, поверх формы которого был накинут халат. - Капитан Синицын! - представился он. - Доценко, - ответил я. - Чем могу быть вам полезен, товарищ капитан? - Это я могу тебе быть полезен! - Он чуть повысил голос. - А почему вы мне тычете? - вспылил я. - И вообще мне хреново... - Я отвернулся в сторону. - Извините, товарищ Доценко, я с ночного дежурства и немного на взводе... - смущенно пояснил капитан. - Ладно, - смягчился я. - Задавайте вопросы... - Все очень просто: кто? когда? где? Я, стараясь не упустить ни одной подробности, рассказал о вчерашнем инциденте. Капитан все тщательно записал, потом попросил: - Можете описать? - Кого? Кто с ножом на меня бросился? - И его, и его приятелей... В моей памяти, кроме нападавшего, четко зафиксировался облик парня, откликнувшегося первым на вопль приятеля. Запомнился он тем, что у него была обезьянистая фигура: короткие кривые ноги, широкие плечи и очень длинные руки. - Браво, Виктор Николаевич! Знакомая личность! Ну, поправляйтесь, на днях навещу! - Не обижайтесь, товарищ капитан, что сорвался: больно очень! - Почему-то мне захотелось, чтобы капитан ушел от меня в лучшем настроении, чем пришел. - Все в порядке, Виктор! - Капитан как будто понял мое состояние и потому добавил: - Я тоже не подарок! Всю компанию задержали через три-четыре дня. Капитан их расколол очень быстро: они наперегонки спешили все рассказать. Оказалось: сидела теплая компания, парни играли в карты. Один все проигрывал и проигрывал. Когда проигрался окончательно, победитель предложил, что в случае очередного проигрыша тот "замочит" первого встречного. Этим первым встречным и стал я. Как подумаю, что этому уроду первым мог попасться старик или ребенок - мороз по коже! Хорошо, что порезанным пальцем отделался. Через пару дней после операции меня повели на перевязку. Процедурная медсестра осторожно разбинтовала руку, высвободила ее из лангетки. Подошел мой врач. - И чито у тэбэ имээм? - спросил он и неожиданно резко отогнул мои пальцы, чтобы посмотреть на швы. Представляете? У меня было перерезаны сухожилия: нож попал точно в основание безымянного пальца и полностью перерезал сухожилия, которые сразу же втянулись в ладонь. И хирургу, чтобы найти два конца сухожилий, пришлось разрезать ладонь, потом искать их концы, сшивать их. И конечно же, ладонь должна пребывать в полусогнутом состоянии, пока не срастутся и потом не разработаются сухожилия... А он дернул. Я вскрикнул от резкой боли, а из ладони брызнула кровь. - Всо нормално... ти чито, не мужчына, да? - успокаивал этот коновал меня, а мне хотелось лягнуть его ногой. Впоследствии оказалось, что одно из сухожилий он все-таки разорвал. К сожалению, это обнаружилось поздно. Когда меня выписали из больницы, Вадим Константинович организовал мне направление в ЦИТО, к Зое Сергеевне Мироновой. Об этой удивительной женщине могу говорить только в превосходных степенях. В прошлом она была замечательной спортсменкой. Потом стала одним из лучших травматологов страны. Ее золотые руки вернули в строй очень многих великих спортсменов, известнейших людей искусства. Когда я вошел в ее кабинет, она сразу спросила: - Чем занимаешься? - Десятиборьем... - Серьезный спорт, - кивнула она. - Что с рукой-то? Я молча протянул выписку из больницы, но потом буркнул: - Один мясник сделал операцию, а потом сам же и порвал сухожилие... - Вот как? - Она невозмутимо пожала плечами. Прочитала выписку. Внимательно осмотрев мою руку, попросила согнуть и разогнуть палец, потом сделал это сама. - Похоже, ты прав! - И что теперь делать? - растерялся я. Зоя Сергеевна задумчиво проговорила: - Конечно, можно жить и с таким пальчиком: ты же не пианист... Но если хочешь, можно повторить операцию и попытаться отыскать второе сухожилие... - А какова гарантия? - Какова? Стопроцентной не дам! - Понятно... А без операции что делать? - Что делать? Трудиться! На процедуры ходить, руку разрабатывать... - Что ж, буду трудиться! - твердо сказал я. Месяца два я ездил в ЦИТО на физиотерапию. Захват руки восстановился только частично: палец до сих пор так и не сгибается и не разгибается до конца. Что не помешало мне не только стать чемпионом Москвы, но и выполнить нормативы мастера спорта. С Зоей Мироновой мы встречались еще, но об этом в свое время... С травмами мне всю жизнь "везло". Помните про взрыв (случившийся, кстати, тоже в мае)? Я мог остаться слепым на всю жизнь, а отделался лишь несколькими шрамами. И еще раз (опять в мае) я мог потерять зрение. Это произошло в Омске, через год после моих экспериментов с самодельной взрывчаткой. Мы жили на первом этаже, и наша лестничная площадка была на четыре ступеньки выше площадки перед входной дверью, за которой был небольшой тамбур и дальше - уличная дверь. Входная дверь была с двумя застекленными проемами: один на уровне лица, второй несколько ниже. Нижнее стекло выбили и залатали фанерным листом. Однажды я куда-то очень спешил. Бегом сбежал по ступенькам и на ходу ткнул руками в фанеру, чтобы открыть дверь. Фанера вывалилась наружу, а мое лицо с размаху врезалось в верхнее стекло... До сих пор не знаю, каким чудом у меня сохранились глаза. Наверное, Бог все-таки не оставляет меня без внимания. Однако у меня на всю жизнь остался шрам на переносице, а под кожей на щеке можно нащупать осколочек стекла... Завершая тему рокового для меня месяца мая - именно в мае, точнее сказать, десятого меня арестовали в первый раз и в конце мая - во второй. И именно десятого мая, по-моему, шестьдесят шестого года произошел со мною еще один трагический случай... В тот год я познакомился с милой девушкой по имени Александра. Она была удивительно обаятельной - доброй, внимательной и заботливой. Ее мама работала врачом в подмосковном санатории, и они с Сашей проживали в небольшой квартирке на территории этого санатория, утопавшего в объятиях мохнатых лап хвойного леса. На Праздник Победы Саша пригласила меня к себе. Компания была небольшой, но застолье получилось очень веселым и уютным. После обеда всей компанией отправились гулять по лесу, а ночью голышом купались в небольшом пруду, вода в котором была теплой для этого времени года: Саша говорила, что он не замерзает даже в самую лютую стужу. Вероятно, его питали подземные горячие источники. Короче говоря, все получили заряд бодрости и массу удовольствия. Близились экзамены, и потому на следующий день, то есть десятого мая, я поблагодарил Сашу и ее маму за удивительный праздник и отправился на станцию. Естественно, мне налили "посошок на дорожку". В состоянии блаженной эйфории, облаченный в белый плащ, из-под которого выглядывал черный галстук-селедка, я сидел во втором от головного полупустом вагоне, с глуповатой улыбкой на лице. Неожиданно послышался женский крик из ближнего тамбура. Вначале я подумал, что мне почудилось, но крик повторился. Я несколько удивился тому, что из двух десятков сидящих в вагоне мужчин и женщин никто даже не пошевелился: то ли не слышали, то ли сделали вид, что не слышат, моментально превратившись в глухонемых. У меня было столь радужное настроение, что я не мог стерпеть, что кому-то может быть сейчас плохо. Продолжая улыбаться, я подошел к дверям тамбура, заглянул в стеклянное окно. Там находились трое парней лет двадцати и девушка чуть моложе. На ней была яркая оранжевая курточка, из-под которой выглядывала коротенькая юбчонка зеленого цвета. Двое парней держали ее за руки, зажав рот, а третий, лапая одной рукой за грудь, второй залез под юбку. На девушке был розовый пояс, который поддерживал капроновые чулки телесного цвета. Ее бедра оголились, а рука парня уже стягивала с девушки розовые хлопчатобумажные трусики. По ее щекам ручьями текли слезы, она извивалась всем телом, сжимала ноги, пытаясь избавиться от настойчивых рук насильника и позвать на помощь, но издавала лишь мычащие звуки: рука одного из парней крепко зажимала ее рот. Видно, тот активный парень уже ничего не соображал: стянув с нее трусы, он расстегнул брюки и вывалил свой предмет наружу. Упиваясь хорошим настроением и немного опьяненный "посошком", я не сразу осознал, что происходит. В первый момент я даже подумал, что они - одна компания и у них просто такие развлечения, но когда парень обнажил свое достоинство, я понял, что ошибаюсь. Раздвинув двери, я как можно дружелюбнее произнес: - Ребята, сегодня праздник, зачем огорчать друг друга, а? Почему-то мне казалось, что стоит воззвать к разуму, и все придет в норму. Но похоже, у насильника весь разум переместился ниже пояса: повернувшись, он, ни слова не говоря, резко взмахнул рукой, и передо мной вспыхнули тысячи искр, а боль пронзила лицо. На мгновение я растерялся, а придя в себя, увидел, что мой белоснежный плащ залит кровью. Интересно, что тогда я не подумал, в каком состоянии мои лицо, нос, глаза: больше всего меня беспокоил плащ. Испачкать такую вещь! Вот уж чего простить я никак не мог. А насильник, исподтишка ударивший меня, вызывающе смотрел мне в глаза и нахально улыбался. - Хватит или еще добавить? - зло процедил он. Это привело меня в неописуемую ярость: сосредоточив всю волю в кулаке, я изо всей силы ударил насильника прямо в переносицу, вложив в удар всю свою ненависть. Насильник громко вскрикнул и кулем свалился на пол тамбура. Отпустив девушку, один из его приятелей склонился над ним и вдруг истошно завопил: - Он убил его! Сволочь, ты убил его! Все дальнейшее виделось мне как в замедленном кино. Испуганные, буквально остекленевшие глаза девушки. Вбегающие в тамбур мужчины из вагона, которые до этого казались глухонемыми. Мне заломили руки за спину, явился то ли машинист, то ли его помощник... На следующей станции нас ожидал наряд милиции и "Скорая помощь". На меня надели наручники, а я и не сопротивлялся, беспомощно оглядываясь в поисках девушки в оранжевой куртке, но ее нигде не было видно. В отделении меня допрашивал молодой капитан. Когда допрос близился к концу, в комнату заглянул внушительного вида сержант, который надевал мне наручники на перроне, и что-то прошептал на ухо капитану. Приказав сержанту посидеть со мной, тот быстро вышел. После допроса я ощущал какое-то внутреннее опустошение. Капитан, задавая вопросы, явно не верил ни одному моему слову: судя по тому, что он спрашивал, я догадался, что приятели насильника сочинили свою версию происшедшего. Когда капитан вышел, я находился в полной прострации и смотрел в никуда. И вдруг, почувствовав пристальный взгляд сержанта, я взглянул на него. В его глазах промелькнуло какое-то участие или сочувствие, которых не было в момент задержания. Почему его отношение изменилось? Капитан отсутствовал целую вечность. Наконец он вернулся и отпустил сержанта. С тревогой я взглянул в глаза капитана, ища в них ответ, свою судьбу. Трудно было не заметить мое состояние, и он спросил с участием: - Волнуешься? Я молча кивнул, продолжая выжидающе смотреть на него. - А тот парень умер... - выдохнул он. У меня все похолодело внутри: Господи, да разве я хотел! Я обреченно покачал головой, не зная, что сказать. - Ты сломал ему переносицу, и он захлебнулся кровью, - пояснил капитан. - Что же со мной будет? - воскликнул я. - Вы же не поверили мне! Найдите девушку, прошу вас, товарищ капитан! - Успокойся, Доценко, девушка сама пришла... - Капитан улыбнулся. - Пришла? - жалобно переспросил я. - Пришла и подтвердила все твои слова! - И что теперь будет? - машинально спросил я, еще не понимая, что спасен. - Насильника похоронят, а его дружкам уже предъявлено обвинение в попытке изнаси