ямо и налево. Двигаясь по указанному маршруту, я уперся в дверь с табличкой <Генеральный директор ТОО <Комфорт> Булгарин О. П.> Я толкнул дверь и с порога предупредил: - Я не насчет унитазов. - А зря, - сказал Булгарин. У него, вероятно, было нечто вроде обеденного перерыва. Взгромоздив ноги на стол, он ел огромный гамбургер. Рядом с его ногами стояла кружка с надписью <Босс>. Чтобы никто не подумал, что Булгарин - не босс этой конторы. А может, он носил эту кружку с собой вместо документов. - В этом месяце у нас скидки, - сообщил Булгарин, откладывая недоеденный гамбургер в сторону. - Не упускайте такую возможность, - он посмотрел на меня и понял, что его рекламная кампания провалилась. - Раз вам не нужна сантехника, то что же вам нужно? Кто вы такой? - Я человек, который портит настроение продавцам сантехники, - представился я и сел напротив Бултарина. - Налоговая инспекция? - предположил Булгарин. - Но я же на прошлой неделе... Я положил на стол визитную карточку. Булгарин повертел ее в руках, потом прочитал адрес и оживился: - О, земляк! Давно приехали? - Сегодня. - И как там, дома? - Не слишком весело. Особенно для бывших сотрудников ФСБ, уволенных со службы в девяносто шестом году. - Не понял, - нахмурился Булгарин. - Что вы имеете в виду... - Он торопливо заглянул в визитку. - Константин Сергеевич. - Я имею в виду, что Станислав Калягин мертв. И Павел Леонов тоже мертв. - Произнеся это, я ожидал увидеть на лице Булгарина хотя бы какое-то подобие обеспокоенности. А возможно, и страх. Вместо этого я увидел, как Булгарин взял гамбургер, откусил от него, тщательно прожевал и только после этого отреагировал на мое сообщение: - Ну и что? Я ничего не сказал, продолжая смотреть на Булгарина, и, очевидно, смотрел я не слишком дружелюбно, отчего Булгарин отложил гамбургер, вытер салфеткой губы и сказал, осторожно и вкрадчиво: - Поймите меня правильно, я искренне скорблю... - Мне жаль, что с ребятами так получилось. Но я здесь при чем? Я довольно давно уехал из Города, а наши отношения испортились еще до того. Каждый из нас жил своей жизнью. Еще раз говорю - мне жаль их, но я не понимаю, как это может быть связано со мной? - Вероятно, какая-то связь здесь имеется, - сказал я, оглядывая интерьер булгаринского кабинета: стандартная стерильность, но кое-где заметны следы того, что ремонт завершился здесь совсем недавно. Картина не повешена, на раме остался кусок защитной пленки, а на столе Булгарина стопкой лежат таблички, которые предстоит прикрепить на дверях остальных комнат. О себе-то он позаботился в первую очередь. - И какая же? - Булгарин снова взялся за гамбургер. То ли он был зверски голоден, то ли, подобно многим людям, заедал стресс. Стресс, вызванный моим появлением. Я не стал отвечать на его вопрос. Я сам стал спрашивать. - Олег Петрович, если у вас действительно испортились отношения с Леоновым и Калягиным, если вы действительно прервали с ними всякие контакты... То откуда вы знаете об их смертях? - Хм, - задумался Булгарин. - Откуда?. Ну, кажется, мне писала сестра Стаса. Или звонила, или писала. Точно не помню. Это же было давно, да? - Два месяца назад. Не слишком давно. - Ну, время для всех движется по-своему, - улыбнулся Булгарин. - У меня так оно просто летит... Много дел? Да, - Булгарин явно обрадовался, что разговор перешел с покойных сослуживцев на более приятную тему. - С утра до вечера... - Бизнес процветает? - Ну, раз вы не из налоговой инспекции, то скажу вам - да, - засмеялся Булгарин. - Сантехника ходовой товар, люди хотят, чтобы у них было красиво не только в спальне или на кухне, но и в сортире. Это и называется цивилизация. - Надо же, - удивился я. - Такого определения цивилизации я еще не слышал. - Мое изобретение, - похвастался Булгарин, придя в благодушное настроение, которое я не преминул тут же испортить. - Не всем вашим знакомым так повезло, - сказал я. - Леонов бедствовал в последние годы своей жизни, Калягин был более удачлив, но до вас ему все равно далеко. Поделитесь секретом? Что надо делать, чтобы стать богатым и известным? - Мне почему-то в голову пришла та дурацкая фраза из интервью с Абрамовым. - Надо много работать, - ответил Булгарин, сделав деловитое лицо. - Много работать, мало отдыхать. Тогда и придет успех. Паша Леонов вообще ведь не работал, он боролся с винно-водочными изделиями, пытался как можно больше их уничтожить. - А вы, значит, в это время трудились? - Я понимающе покачал головой. - Двадцать четыре часа в сутки. Это, наверное, универсальный рецепт. Совсем недавно я читал похожие слова в интервью одного известного бизнесмена. Может, слышали? Валерий Анатольевич Абрамов. Тоже ваш земляк. Булгарин нахмурился. Потом нажал кнопку на селекторе и проговорил в микрофон: - Меня ни с кем не соединять. Никого не пускать. Важный разговор. - Его напряженный взгляд полоснул по мне. - Что вам нужно? Что это за разговоры? - Все очень просто, - сказал я, - Хочу предупредить вас о возможной опасности. Леонов и Калягин мертвы. Вам может грозить то же самое, пусть даже вы и не общались с ними в последнее время. Дело не в недавних событиях. Дело в том, что происходило в начале девяносто шестого года. Вас осталось только двое из тех четверых, кого набрал к себе Николай Николаевич. - Двое? - быстро переспросил Булгарин. - Кожухов еще жив? - А он должен быть мертв, как остальные? - Ну... - Булгарин замялся. - Вы говорили про двоих мертвых... - И про двоих живых, которые могут стать мертвыми. Вам же писал Леонов. Он еще тогда старался вас предупредить. - Вы и это знаете? - удивился Булгарин. - Мало ли что Паша писал... У него слишком разыгралась фантазия на алкогольной почве. - Но он умер. Случилось то, чего он опасался. Вы думаете, что это вам не грозит? Думаете, что расчет за девяносто шестой год вас не коснется? - Слушайте. - Булгарин становился все более и более серьезным. - А вы-то здесь при чем? Знаете вы много, это я понял. Даже слишком много, но зачем вам это? - Вдова Леонова наняла меня, чтобы я нашел его убийц, - сказал я, и мне показалось, что на лице Булгарина мелькнула мимолетная улыбка. Потом он справился с эмоциями и все так же серьезно, как раньше, произнес: - Понятно. И где вы собираетесь их искать? В Москве? - Николай Николаевич, - медленно проговорил я, следя за реакцией Булгарина. Я не хотел повторять ошибки, допущенной мною в разговоре с Кожуховым. Я не буду показывать, сколько я знаю на самом деле. Я буду делать многозначительный вид, буду называть имена и фамилии, я скажу, что Леонов рассказал мне все, что только можно рассказать. И посмотрим, что на это скажет Олег Петрович Булгарин, подозрительно процветающий торговец сантехникой. - Николай Николаевич, - сказал я и уставился на своего визави. Реакция его была куда более сильной, чем я мог предположить. Булгарин навалился грудью на край стола, и его глаза оказались менее чем в двадцати сантиметрах от моих глаз. Тяжелые веки полуприкрывали карие зрачки, отчего Булгарин выглядел заспанным и усталым. Но он не был заспанным, он был более чем взволнован, он требовательно спросил меня: - Что еще с Николаем Николаевичем? - Странный вопрос, - сказал я. - Вы сами прекрасно знаете, что с ним. И вы прекрасно знаете, что если у кого-то и есть причины желать устранения вашей великолепной четверки, то этот кто-то - Николай Николаевич. Или люди из его окружения. Я ждал какой-то реакции от Булгарина, но ее не было. - Продолжайте, - сказал он. - Я пока послушаю. Понятия не имел, что это все может быть кому-то известно. - С удовольствием: меня наняла вдова Леонова... - Ольга? - Она самая. У нее сейчас процветающий бизнес, большие связи. И она хочет разобраться с теми, кто убил ее мужа и сына. - Сына? А при чем здесь ее сын? - Те, кто убил Павла Леонова, заметали следы. И Юра, его сын, попался им под руку. Так что всего уже четыре жертвы - Калягин с женой, Леонов с сыном. Если не хотите оказаться пятым в этом списке - помогите. Мне нужны фамилии: кто еще, кроме Николая Николаевича, мог быть заинтересован в устранении свидетелей? - А Николая Николаевича вам мало? - Булгарин достал сигарету и закурил, одновременно включив кондиционер. - Покойникам не мстят, - сказал я. - А кто вам сказал, что он покойник? - Булгарин был совершенно спокоен, пуская табачные кольца. А вот я встревожился. Мы поменялись ролями. - Извините? Я правильно понял: вы хотите сказать, что Николай Николаевич не умер? - Да он живее всех живых. С неделю назад я видел его по телевизору, получающим какую-то медаль. Вас неправильно информировали, Константин Сергеевич, - Булгарин сожалеюще покачал головой. - Он жив, этот мерзавец... Были слухи о его гибели в Чечне, но потом он вернулся. И не просто вернулся, а пошел на повышение. Что-то он там такое в Чечне сделал, и его произвели в полковники. Николай Николаевич процветает. Чего и вам желаю. - Подождите, - сказал я, с сомнением глядя на Булгарина. - Вы так спокойно говорите о воскресении Николая Николаевича? О человеке, который, по-видимому, убил Калягина и Леонова? И который может завтра убить вас? Вы узнаете о его возвращении в Москву, и у вас не возникает чувства страха, не появляется мысли обратиться в милицию? - А вот это было бы полным идиотизмом, - усмехнулся Булгарин. - Ну что я могу рассказать о Николае Николаевиче? Чем я докажу, что он хочет меня убить? Да ничем. Кстати, я больше чем уверен, что и у вас доказательств тоже - кот наплакал. Да, с точки зрения логики, тут все нормально: ему выгодно убрать свидетелей своих старых грехов, раз он пошел на повышение. Но доказательства? Пшик. Ничего. Пусто. - Будете сидеть и ждать, пока вас убьют? - Знаете, прошло уже несколько лет. Если Николай Николаевич оставил меня в покое на такой срок, то почему именно сейчас он должен немедленно бросаться за мной вдогонку? Я думаю, что вы преувеличиваете его злодейство. К тому же сестра Калягина говорила, что Стас погиб от рук грабителей, забравшихся к нему на дачу... Разве не так? - Булгарин вопросительно смотрел на на меня, но я предпочел промолчать. - А что касается Николая Николаевича... Вы не сможете достать его по закону. Придется устраивать нечто вроде падения кирпича на голову. Только так. Если это случится с Николаем Николаевичем - что ж, я буду рад, потому что он испортил жизнь не только Паше Леонову, но и мне тоже. Просто я не стал алкоголиком, я стал работать и кое-чего достиг... - Это уже была беззастенчивая самореклама, и я постарался ее прекратить. - Я говорил с Кожуховым насчет того задания, которое вы выполнили, - сказал я, и Булгарин снова оцепенел. - Кожухов сказал, что в своей жизни он не делал ничего более омерзительного... - Я смотрел на Булгарина, ожидая его комментария. Тот еще некоторое время настороженно глядел на меня, понял, что дальше ничего не последует, вздохнул и произнес нечто странное: - Ну что ж, может быть, и так. Может быть, Вася действительно не совершал ничего более омерзительного... - То есть вы-то совершали и более омерзительные вещи? - Ну что вы меня ловите на словах? - укоризненно сказал Булгарин. - Я хотел сказать совсем другое: может, Вася Кожухов действительно совершил что-то ужасное, но я об этом не знаю... - То есть? Вы работали вчетвером по заданию Николая Николаевича и вы не знаете, что делал Кожухов? - Вот именно. Задание было, а работали мы все-таки несколько порознь... У Кожухова была своя работа, у меня своя. Вот так. - Булгарин улыбнулся, изо всех сил стараясь быть респектабельным бизнесменом, дистанцироваться от себя самого, оставшегося в прошлом. Но у меня со вчерашнего дня было слишком плохое настроение, чтобы позволять такие увертки. - А мне кажется, что вы работали вместе, - сказал я. - И Стаса Калягина даже тошнило от этой работы. Наступила тишина. Булгарин смотрел не на меня, а на что-то, находящееся за моей спиной, хотя там была лишь стена. Он смотрел сквозь меня, словно заглядывал в прошлое и видел там нечто, в реальность которого поверить было трудно. Но ничего другого не оставалось. - Хорошо, - медленно произнес Булгарин. - Давайте говорить в открытую. Вы знаете такие вещи, которые не мог знать никто, кроме нас пятерых. Может быть, вы также знаете, что после того как... Когда все кончилось, и мы знали, что задание провалено и что нам скорее всего придется уйти с работы... Тогда Николай Николаевич сказал; <Будет лучше; если вы больше не будете встречаться друг с другом. Чтобы не было потом пьяных воспоминаний, соплей и так далее. Это была секретная работа, и она должна остаться в секрете. Вся информация должна остаться в ваших головах. Это приказ. Мы проиграли на данном этапе, и я вынужден буду уехать, но будьте уверены: у меня хватит сил и возможностей проконтролировать выполнение вами этого приказа. Пусть пройдет пять лет, десять, пятнадцать - все должно оставаться внутри вас. Выплеск информации наружу угрожает интересам очень влиятельных людей, и я вам гарантирую, что они остановят распространение такой информации любой ценой. Возможно, они поручат сделать это мне. И я выполню это, несмотря на свое профессиональное уважение к вам. Сделайте выводы и не делайте ошибок>. Вот так он сказал. И знаете что, Константин? Раз вы знаете про то, как тошнило Стаса, раз вы вообще знаете о нас, - это говорит о том, что кто-то из нас четверых этот приказ нарушил. Леонов? Или Стас Калягин? - Какая разница? Теперь мертвы они оба. - Вот именно. Пока - только они. И я не хочу, чтобы этот дуэт превратился в трио. У меня полно дел. Я еще не насладился жизнью. Поэтому я закрою рот и не скажу вам ничего. И более того - посоветую вам сделать то же самое. То, что тогда случилось... Кожухов может называть это омерзительным, но так было нужно сделать. И мы это сделали. Все разговоры, все расследования уже ничего не изменят. Поэтому просто забудьте об этом, Константин. Скажите Ольге Петровне, что ничего не нашли. Пусть и она забудет. - Мне кажется, что смерть мужа и сына - не такие вещи, которые можно забыть. - А жаль... Все было бы значительно проще, если бы это можно было сделать. Давайте закончим на этом нашу беседу, - предложил Булгарин. - Вы добились своей цели, вы испортили мне настроение. Я хочу закончить. - Пожалуйста! - Я поднялся со стула. - Так, значит, Николай Николаевич запретил писать вам мемуары? Булгарин дернулся как от удара током. - Что? Какие мемуары? - Я к тому, что Николай Николаевич запретил вам разглашать информацию. А какие могли бы получиться Мемуары! Сейчас это очень модный жанр... - Возможно, возможно, - заторопился Булгарин, выпроваживая меня из кабинета. - Если хотите, мы можем встретиться еще раз, скажем, завтра, в более уютной обстановке. Здесь неподалеку есть частный клуб, там прекрасная рыбная кухня... Я угощаю вас как гостя столицы. И вообще, - произнес он уже в дверях. - Я не знаю, что вам наговорили Леонов или Кожухов... Лично я там имел очень скромную роль. Я не сделал ничего такого, чего можно было стыдиться. Честное слово. У меня нет таких воспоминаний, которые надо заливать водкой, как это делал Паша... - А почему вы переехали в Москву? - спросил я, и этот вопрос удивил Булгарина. - Как почему? Здесь такие возможности, каких никогда не будет у нас в Городе. - Возможности? Какие возможности вы имеете в виду? - Скажу вам по секрету, - Булгарин прошептал это мне на ухо, видимо, окончательно вернув себе приятное расположение духа. - Здесь, в Москве, деньги просто валяются под ногами. Я сказал, что только прошел пешком от остановки метро до его офиса, и на асфальте не было ни рубля. Булгарин рассмеялся и сказал, что нужно знать места. Потом он открыл перед мной дверь, я вышел, едва не столкнувшись с изящной брюнеткой в черном платье. Она не походила на офисного работника. И точно - я услышал запоздалое восклицание секретаря: - Олег Петрович, к вам супруга! Женщина в черном вошла в кабинет Булгарина, и дверь за ней закрылась. Я ощутил оставший после нее в воздухе слабый след духов, и аромат подействовал на меня странно. Я достал из кармана визитную карточку и положил на стол секретарши Булгарина. Позже я сообразил, что на самом деле означал мой неосознанный жест, и ужаснулся себе. Честное слово. 2 Я вышел из этого здания с усиливающейся головной болью: перемена климата, во-первых, и булгаринские разговоры, во-вторых. Он меня просто измотал. Он заставлял меня надеяться на то, что вот-вот, в следующий миг, под влиянием страха или удивления он не выдержит и начнет говорить, излагая факты... но этого не происходило. Булгарин изображал оцепенение, испуг, шок - и ничего не говорил. Все ограничилось уверениями в том, какой хороший человек Олег Петрович и какой плохой Николай Николаевич. Поэтому мне следует прекратить всякие расследования и... Вот забавно. Я подумал, что Булгарин проявил себя достаточно искусным в словесных играх: как Леонов годы спустя после увольнения играючи ломал руки, так этот манипулировал собеседником. Старая закалка. Ладно, посмотрим. В чем он пытался меня убедить? В том, что сам Булгарин ни в чем особо гадком замешан не был и даже пресловутое задание Николая Николаевича его не коснулось в той степени, что Кожухова? Назовем это самооправданием. Он также пытался убедить меня в том, что Николай Николаевич - <мерзавец>, жестокий и злопамятный. При этом - <если ему свалится кирпич на голову, я буду только рад>. И подчеркнутые опасения самого Булгарина, что разговоры о прошлом приведут к каким-то акциям со стороны Николая Николаевича. Назовем это созданием образа врага. Хотя я и раньше имел представление об этом образе. Булгарин под конец стал советовать мне отказаться от расследования, потому что Николай Николаевич слишком крут. Это вроде бы логически вытекало из предыдущего пункта, но хотел ли действительно Булгарин, чтобы я оставил Николая Николаевича в покое? Вряд ли. <Если ему свалится кирпич...> и так далее. Булгаринское запугивание было рассчитано на мою отрицательную реакцию. Ну как же, разве можно поддаваться на какие-то угрозы и предупреждения? Я должен был после таких слов лишь сильнее заняться Николаем Николаевичем. И в этом скорее всего заключалась цель Булгарина. Подведем итог: он хотел обелить себя, он показывал мне злодея и направлял меня на него. Вот забавно. Все это было слишком искусственно, чтобы быть истинным. Как мне показалось, стопроцентно натуральная реакция проявилась у Булгарина только один раз, в самом конце разговора, когда он уже посчитал дело сделанным. Тогда я спросил: <Так, значит, Николай Николаевич запретил вам писать мемуары?> И он вздрогнул. Я-то имел в виду мемуары Павла Леонова. А о чем подумал Булгарин? Вот в чем вопрос. Я шел по направлению к станции метро, стараясь отыскать глазами аптечный киоск, где можно было бы купить аспирин или цитрамон, чтобы унять головную боль. И еще мне требовалось снять номер в гостинице. Я купил аспирин у метро, и, пока продавщица искала сдачу, отражение в зеркальной витрине привлекло мое внимание. Метрах в десяти позади меня, стараясь спрятаться за газетным стендом, стоял <ценный кадр> из булгаринского офиса - тот самый, со сломанным носом. У меня было плохое настроение, и я жестко обошелся с ним. Я спустился в метро и ушел от своего <хвоста> две минуты спустя. Иметь сломанный нос - это еще не значит быть хорошей ищейкой. Возможно, Булгарин лишит этого парня премии. Какая жалость. Все дело в моем плохом настроении и больше ни в чем. Позже: гостиница, одноместный номер чуть пошире купе в пассажирском вагоне, холодные батареи, две таблетки аспирина и стакан воды. Боль постепенно растворяется, уходит, уступая место обычной усталости. Сумка брошена на дно пустого одежного шкафа. Некоторое время я тупо сижу на кровати, потом самонадеянно решаю, что смогу прочитать хотя бы несколько страниц из абрамовского досье, но как только я беру эти страницы в руки, мои веки наливаются свинцом, затылок мягко падает в подушку, бумаги разлетаются по полу... Тут я вспоминаю, что Булгарин вдобавок ко всем прочим своим достижениям заставил меня отвлечься от Абрамова: едва я успел назвать фамилию, как Булгарин нахмурился, а потом заговорил совершенно о другом... Скотина. Деньги у него, видите ли, под ногами валяются... И жена у этого мерзавца такая... Привлекательная, мягко выражаясь. На сколько лет она его младше? Лет на пять-семь, вероятно... Скотина. Еще одна причина ненавидеть торговца унитазами. Много таких причин, особенно если ты лежишь один в холодном гостиничном номере... Ненависть отнимает слишком много сил. И я заснул, прежде чем за окном сгустилась темнота. 3 В позднем пробуждении есть своя прелесть - говорят, от этого кожа лица выглядит моложе. Мне придется проспать еще пару тысяч лет, чтобы перемены стали очевиднее. Головная боль уходит, сменяясь болью в спине, так и не сумевшей за ночь подружиться с матрасом. Но есть и негатив: в гостиничном ресторане из меню завтрака остался только салат <Столичный> и черный кофе. Чтобы побороть утреннюю тоску и оставшееся с вечера чувство голода, я взял три салата. Уже на втором движения моей вилки стали медленными и плавными. Я вспомнил, что Булгарин приглашал меня на рыбные посиделки в каком-то частном клубе. Это было интересно. К тому же за его счет - вдвойне интересно. Только он не сообщил мне точного времени и места. Все-таки он скотина. Надо будет позвонить ему после обеда, прозондировать почву. Может, если к рыбе подать достаточно белого вина, Булгарин станет более разговорчивым? Если прикинуться, что я послушно клюнул на все вчерашние приманки. А потом поинтересоваться, каким способом великолепная четверка Николая Николаевича пыталась заставить финансиста Валерия Абрамова изменить направление каких-то там финансовых потоков? И какое отношение все это имеет к президентской кампании? Это были вопросы, не имевшие непосредственного отношения к моей работе на Ольгу Орлову. Для нее у меня был давно готов ответ - Николай Николаевич вернулся и через своих людей в Городском управлении ФСБ заметает следы. Он пошел на повышение, и ему не нужны свидетели его прежних сомнительных делишек. Исчерпывающее рбъяснение. Только вот само это сомнительное дело начала девяносто шестого... Возможно, я просто-напросто больной человек. Но я хотел знать, в чем там дело. Они сами виноваты - Леонов, Кожухов, Булгарин. Они, сами того не замечая, произносили такие фразы, которые заставляли мое проклятое воображение работать на полную катушку, представляя мрачные картины, исполненные тайного смысла... Я хотел узнать правду. Я хотел разыскать эту тайну, как хотят женщину - до дрожи в коленях, до боли в паху, до безумия бессонных ночей. Я болел этим. Я, несомненно, болел этим. И когда я вернулся в номер и запустил руку в сумку, то вытащил не Ленкины письма, а листы абрамовского досье, подобрав также то, что разлетелось из моих вялых пальцев в предыдущий вечер. Я начал читать, а потом вдруг отложил листы в сторону. Мне в голову пришла крайне банальная и донельзя очевидная мысль: Валерий Абрамов тоже проживает в Москве. Я могу поговорить с ним точно так же, как вчера разговаривал с Булгариным. Только мне надо хорошенько подготовиться к этой беседе, почитать досье... Потому что я не имел ни малейшего представления, о чем следует говорить с Абрамовым. Заметил ли он, что в девяносто шестом году против него проводилась тайная операция? Или провал в том и заключался, что Абрамову усилия Николая Николаевича были как комариные укусы? Ясно было только одно - встретиться с Абрамовым будет в миллион раз трудней, чем с Булгариным. Это вам не торговля унитазами. Это то, что называется финансово-промышленная олигархия. Люди, которые не ходят по земле. Люди, умеющие направлять финансовые потоки. Впрочем, это умение может быть и опасным. И я снова взялся за страницы абрамовского досье. <Нравится ли вам современная эстрадная музыка? - спросил наш корреспондент у Валерия Анатольевича Абрамова, известного бизнесмена, президента корпорации <Вавилон 2000>, который сегодня приехал к нам в город, на свою родину..,> Убивать нужно таких корреспондентов. 4 Стоит вам приобрести хоть какую-то известность, и на вас обрушится миллион самых дурацких вопросов - это вывод, к которому я пришел, изучив с полсотни газетных статей, посвященных Валерию Абрамову. Он был вынужден описывать свои кулинарные вкусы, называть любимых киноактрис, любимые книги, комментировать ситуацию в Индонезии, перечислять своих знакомых в шоу-бизнесе, делать комплименты участницам городского конкурса самодеятельных дизайнеров, куда Абрамова затащили в качестве члена жюри. Рядом красовались фотографии работ этих самых дизайнеров-любителей: зрелище не для слабонервных. Но Абрамов выдержал и даже сумел выдавить из себя что-то хорошее на этот счет. Абрамов среди одноклассников на встрече выпускников, Абрамов на открытии десятого супермаркета компании <Вавилон 2000> в нашем городе... Абрамов дает старт легкоатлетической эстафете в честь стасемидесятипятилетия опрометчивого проезда Александра Сергеевича Пушкина в десяти километрах от Города. Абрамов отвечает на вопросы еженедельной газеты местных феминисток <Все мужики - сволочи>... На самом деле газета называлась <Я - самая!> Рубрики газеты продолжали ее заголовок: раздел мод назывался <Я - самая стильная!> Раздел кроссвордов - <Я - самая эрудированная!> И вот в рубрике <Я - самая деловая!> интервьюировался несчастный Абрамов. Сначала журналистка допытывалась у бизнесмена, может ли женщина в России стать столь же успешным предпринимателем, что и он сам. Абрамов сказал <да>, но не смог привести ни одного реального примера. Журналистка торжествующе констатировала, что мужчины в этой стране все еще мешают женщинам нормально развиваться в сфере бизнеса, после чего приступила к расспросам о семейтой жизни Абрамова. Абрамов поведал, что его жена - скромная домохозяйка, которая терпеть не может появляться с мужем на всяких презентациях и приемах. <Может быть, она тоже хотела бы заняться каким-то бизнесом, но вы сдерживаете ее, потому что вам нужна хозяйка?> - спросила журналистка. <Я бы давно нанял домработницу или даже двух, если бы моя жена действительно захотела заниматься чем-то вне дома, но дело в том, что моя супруга предпочитает создавать в доме уют и покой, и мне кажется, что это у нее прекрасно получается>. Журналистка проворчала что-то насчет еще одной женщины, чьи способности принесены в жертву мужскому эгоизму, и перешла к следующему вопросу: <Сейчас модно направлять детей обучаться за рубеж. Я имею в виду моду, распространившуюся среди людей вашего круга, Валерий Анатольевич. Ваша дочь также продолжит свое образование за границей, когда закончит школу?> - <Вряд ли. Жанна неоднократно бывала за границей, но у нее не возникло желания жить там постоянно и учиться. Вероятно, моя дочь будет поступать этим летом на юридический факультет Московского университета...> Я посмотрел на дату вверху страницы: январь девяносто шестого года, В это же время Павел Леонов уже обсуждал перспективы политического развития России со своим новым знакомым из Москвы Николаем Николаевичем. А чем занимался Абрамов в это время? Так... <Городские новости> сообщали: <Вчера в нашем городе состоялась региональная конференция частных предпринимателей и банкиров. Примечательно, что на конференции рассматривались не только вопросы экономического развития, но и текущая политическая ситуация в России. Абсолютным большинством голосов участники конференции постановили поддержать на грядущих президентских выборах кандидатуру действующего президента и обеспечить ему посильную финансовую и моральную поддержку. Координатором этих усилий региональных деловых людей избран Валерий Анатольевич Абрамов, штаб-квартира корпорации которого уже несколько месяцев находится в Москве. Тем не менее Валерий Анатольевич сохранил свое влияние на бизнесменов нашего региона и даже усилил его за счет недавно приобретенных обширных связей в столице...> Ну вот и они: финансовые потоки. Видимо, Абрамов получил от своих коллег право распоряжаться частью средств, которые предстояло направить на поддержку избирательной кампании президента. Однако Николай Николаевич, совсем как мелиоратор, жаждал изменить русла рек, по которым текли деньги. И не столь важно, куда он хотел отправить эти миллионы, важно другое: как он собирался повлиять на Абрамова? Что такого мерзкого сделали по его приказу те четверо, в живых из которых уже осталось лишь двое? Я подумал о том, что каждый из четверых вынес из той истории нечто особенное - глубоко персональное впечатление и глубоко персональную оценку своих поступков. За взрывными выходками Кожухова читалось одно: сожаление. <Самое плохое, что я сделал в жизни>. <Нам тогда сказали, что это нужно>. <Не хочу больше об этом!> Подозреваю, что сны Кожухова были не слишком спокойными. Паша Леонов тоже сожалел, но он больше сожалел о своей загубленной карьере. Загубленной, как он считал, совершенно несправедливо. <Какая жизнь была, какая работа! И вот куда все прикатилось!> И воспоминания свои он писал, мучимый не совестью, а тоской по утраченной жизни. Он сделал все, как было велено, а его бессовестно обманули. Он обиделся. А Булгарин поступил как истинно творческий человек. Он создал свою версию прошлого. Версию, при которой он оставался стерильно чистым, словно стены в его новом офисе. Откуда, кстати, бывший офицер ФСБ взял деньги не только на развитие бизнеса, но и на переезд в Москву, на офис в престижном районе? Надо будет позвонить в Город и попросить Гарика, чтобы тот через налоговую инспекцию... Черт. Я остановил свои бурно развивающиеся планы. Гарик. Я так и не знаю, что с ним. Я сбросил его на руки врачам, убедился, что он еще жив, убедился, что о нем позаботятся... И кинулся ловить такси, чтобы ехать на вокзал. Я так торопился, что лишь на вокзале спохватился о своих испачканных в крови руках. Я вымыл их в вокзальном туалете и спустя пару часов отправился в Москву. И вот после полутора суток пребывания здесь я спохватился. Я снял телефонную трубку и набрал код междугородной связи. Противно попищав, аппарат все-таки решил соединить меня с ГУВД. Кто-то снял трубку и буркнул <Алло>. Я поинтересовался состоянием здоровья Гарика. - Ну а как сам думаешь? - ответил в трубке знакомый голос. - Какое у меня будет состояние, после того как в меня влепили три пули? Ладно еще, что только одна попала в ляжку, а две другие - в бронежилет. Но тоже приятного мало. - А что это ты делаешь на работе с простреленной ляжкой? - поинтересовался я. - Играешь в героев? - Нет, просто сижу за столом. Должен же кто-то расхлебывать ту кашу, которая заварилась... Тебе-то хорошо, ты сделал ноги и ловишь кайф на Тверской, да? - На Тверской ловят венерические болезни, - поправил я. - А что за каша? Гарик пояснил. В тот вечер все поиски Филина в окрестностях Успенской церкви оказались безрезультатными. Он как сквозь землю провалился, и этого следовало ожидать: если он сам выбрал этот район для обмена информацией, значит, наверняка знал там все переулки. Милиционер, бежавший впереди меня, оказался менее везучим, чем Гарик, - одна пуля Филина вошла ему в переносицу, другая - в шею. - А ты-то уж вообще везунок - восхитился Гарик. - Хоть царапина у тебя есть? - Нет, - виновато произнес я. - Но я ведь выпустил по нему всю обойму, только какая-то чертовщина стряслась и ... - Всю обойму? - перебил меня, Гарик. - Как бы не так! Видел я тот пистолет, у тебя вышла осечка на втором патроне, понял? - Осечка? - не поверил я, отлично представляя себе ту картину, как я раз за разом нажимаю на курок... А Филину все это как с гуся вода. Так, значит, осечка. Черт. - Меня больше волнует другое, - продолжил Гарик. - Как ты остался жив? Он что, испугался тебя и убежал? - Нет, - сказал я. - Он в меня выстрелил. Один раз. Я отпрыгнул. Когда поднялся - его уже не было. Может, у него патроны кончились? - Ха, - ответил Гарик. - Все тот же <ЗИГ-зауер>. Пятнадцать патронов в обойме. Три в меня, два в нашего парня, один в тебя. Пусть он еще пять раз промахнулся - все должно было что-то остаться. А он убежал. Я не думаю, что в такой суете он сообразил, что ты - это тот самый тип, которого он должен был убрать по заказу Ромы... Но все равно - странно. Киллеры себя так не ведут. Я вспомнил удивленное выражение лица Филина, когда он смотрел на меня, одновременно целясь... Целясь достаточно долго, чтобы не промахнуться, но он промахнулся. Это было действительно странно. - Вот это я и называю кашей, - сказал Гарик. - Он ушел, но теперь-то он будет вынужден залечь на дно или на время свалить из города. Его едва не сцапали, ему показали, что знают его тайник... Он должен напугаться! - решительно рявкнул Гарик, выдержал паузу и спросил меня не столь безапелляционным тоном: - Как думаешь, он испугался? - Черта с два, - сказал я. - Но, между прочим, я звоню вовсе не из-за Филина. А время идет, и денежки идут... - Так ведь твои денежки, не мои, - проницательно заметил Гарик. - Так что ты хотел? - Узнай через налоговую инспекцию, каково было финансовое положение частного предпринимателя Булгарина Олега Петровича в прошлом и позапрошлом годах. Каковы были его источники дохода и все такое прочее... - Записано, - ответил Гарик. - Это все? - Второй вопрос посложнее. У тебя нет такого знакомого в Москве, который мог бы мне помочь, если что? - Ты имеешь в виду - знакомый, который работает в милиции? - уточнил Гарик. - Да, только не в ГАИ и не участковым. Что-нибудь более серьезное. - Надо подумать, - сказал Гарик. - А что, уже нажил проблемы? Ты же всего сутки как в Москве... - Это не проблемы, это симптом. На который надо отреагировать, пока он не стал проблемой. Например, один тип вчера пытался за мной следить. У него это неважно получилось, но на будущее... - Я понял. Запиши телефон. Это племянник моего шефа. Он кабинетный работник в московском ГУВД, но связей у него - дай Бог каждому. Я ему позвоню сегодня и предупрежу насчет тебя. Чтобы знал, с кем имеет дело. - Не рассказывай слишком много, - посоветовал я. - Само собой, - сказал Гарик. - Зачем же пугать человека? 5 До пяти часов я мучил себя газетным жизнеописанием Валерия Анатольевича Абрамова, а в пять отложил похудевшую кипу листов и вновь обратился к телефонному аппарату. В булгаринском офисе мне вежливо сказали, что Олег Петрович отъехал по делам, когда подъедет неизвестно, а на мой счет никаких указаний оставлено не было. - Он хотел встретиться со мной в клубе, - возмущенно заявил я. - Я уже сижу в смокинге, осталось только шнурки на ботинках завязать. Где ваш босс? - На то он и босс, - ответили мне. - Значит, сам себе хозяин. Хочет - встречается в клубе, а не хочет - не встречается. Позвоните завтра. - Ну и скотина же ваш босс, - в сердцах заметил я. Придется ужинать за свой счет и отнюдь не изысканными рыбными блюдами, а тем, что предложат гостиничные кулинары. Потом я тоскливо смотрел из окна на многоцветие вечерних огней, из-за которых город напоминал большой аттракцион. В гостиничном вестибюле я купил несколько свежих газет, чтобы разнообразить свое чтение. В одну из них был вложен рекламный проспект, описывающий тысячу и один способ весело и забавно провести время в ночной Москве. Огни мигали, аттракцион работал всю ночь напролет, на Большой Ордынке открылся новый ресторан итальянской кухни с тридцатипроцентными скидками на всю первую неделю работы, клуб <Доллс> предлагал первоклассный стриптиз, а клуб <Утопия> гарантировал просто <полный отрыв>... Стекло, отделявшее меня от мира развлечений, было на удивление холодным. Ну да, осень. Отопление еще не включено. Здесь так неуютно. Но я знал, что и снаружи, при всем тамошнем многоцветии, ничуть не лучше. То же одиночество и грусть, разве что получше замаскированные. Их можно забивать стимуляторами, но, как старые верные друзья, они всегда возвращаются, как только человек остается один... В ту ночь я остался в гостиничном номере. Листать страницы прошлой жизни чужих людей. Читать об их беспроблемном существовании, видеть их беззаботные улыбки на фотографиях - и при этом знать, что все это лишь обманчивое поверхностное впечатление. Что-то случилось, это <что-то> должно было как-то отразиться на страницах старых газет, я изучал их и не находил. Я не находил случившегося. Но я должен был его найти. Я не успокоюсь, пока не найду. В этом заключается моя болезнь. Прочитав последнюю страницу абрамовского досье, я тяжело вздохнул, потянулся до хруста в позвонках, посмотрел на часы: половина второго ночи. Нормально. А потом я начал читать все сначала. 6 Как будто успел вовремя спрыгнуть с поезда, стремительно несущегося к разрушенному мосту - проснуться посреди тягостного кошмарного сна. Поставить босые ноги на пол, оглядеться по сторонам и убедиться, что это - реальность, а не то, что виделось минуту назад и отчего спина до сих пор покрыта липким потом. Тихо сказать: <Слава Богу...> В ванной комнате, покрывая щеки пеной для бритья, я попытался вспомнить свой сон, который был тем более кошмарен, что имел достаточно связный и длинный сюжет, но мои попытки не увенчались успехом. В голове засела лишь последняя сцена, похожая на ту, что приснилась мне как-то в бывшем Доме колхозника: странные фигуры окружают мою постель и тянут руки к моему горлу... Собственно, сон, вероятно, содержал объяснение, кто это такие и чего им от меня надо, но эти эпизоды растворились у меня в мозгу в первые секунды после пробуждения, как растворяется кусок рафинада, на который плеснули воды. Впрочем и финала было достаточно, чтобы хорошенько перепугаться. Перепугаться и совсем забыть про смятый листок бумаги, на котором я наспех записал кое-какие свои мысли по поводу Валерия Абрамова. Эти мысли посетили меня около трех часов ночи, после долгого и отупляющего изучения абрамовского досье. К этому времени глаза у меня слипались, буквы выходили кривые, а записывать собственные мысли я надумал потому, что боялся забыть их. Слишком уж вялым я был в три часа ночи, слишком усталым, чтобы доверять своей памяти. Теперь задача заключалась в расшифровке тех каракулей, которые сам же я и изобразил. Но это позже. Хотя куда уж позже, начало второго на часах. За окном прекрасный вид на озабоченную Москву - потоки автомобилей, дымящие трубы, спешащие люди. Мой персональный кайф в том, что я неторопливо чищу зубы. Однако затем происходит то, что часто случается с кайфом из-за несовершенства мира: его ломают. Зазвонил телефон, и под аккомпанемент длинных, настойчивых трелей я наскоро выплюнул изо рта зубную пасту, вытер губы полотенцем и метнулся в комнату. Это был Гарик, и я подумал, что он звонит по поводу финансового прошлого Олега Булгарина. Ошибка. - Ты ничего более умного не мог изобрести? - раздраженно спросил Гарик. Я не понял вопроса и немедленно сообщил об этом в трубку. - Вы еще через спутник перезванивайтесь! - продолжал возмущаться Гарик. - Опять не понимаешь? Объясняю: сегодня с утра на твою квартиру звонит какая-то дама и домогается т