Яковлева. - Доклад начальству? - спросил я. Теперь можно было опустить револьвер, расслабить напряженные мышцы, можно было сделать несколько шагов все еще негнущимися ногами. Теперь все было можно. - Да, обрадую Валерия Анатольевича, что все сошло отлично, - кивнул Горский. - Какой еще Валерий Анатольевич?! - Яковлев дернулся при звуке этого имени, но Горский успокоил его видом ствола <беретты>. Николай Николаевич вынужденно принял прежнюю позу, но теперь неотрывно следил за Горским, пытаясь подслушать разговор... Он еще не знал. Впрочем, и я тоже. Я просто обогнул тело первого, поднял с земли зеленую папку, стряхнул с нее грязь и положил ее на место - за пазуху. Горский закончил разговаривать, закрыл крышку телефона и убрал его в карман. - Ну что сказала Москва? - поинтересовался я. - Какая Москва? - Горский удивленно поднял брови. - А, ты про Валерия Анатольевича? Так он не в Москве. - А где же? - не понял я. - Сейчас узнаешь, - загадочно улыбнулся Горский. Впрочем, разгадать эту загадку оказалось легко. Особенно после того, как пять минут спустя из прохода появился донельзя взволнованный, настороженно озирающийся по сторонам и даже непохожий на себя бизнесмен - но тем не менее именно он. Валерий Анатольевич Абрамов собственной персоной. Просьбы любить и жаловать были излишни. 35 Абрамов вышел в центр арены, дрожащей рукой пригладил расчесанные на пробор волосы и неестественно весело произнес, оглядев распростертые вокруг тела: - Хорошая работа, да, Горский? - Как всегда, - скромно ответил телохранитель. - Константин! - Абрамов торопливо подбежал ко мне и пожал руку. - Искренне! Благодарен! Вот, решил лично... Не мог усидеть там... в Москве. - Конечно. - Я понимающе кивнул головой. А голова у меня уже начинала идти кругом. Один из богатейших людей страны приезжает в Город, чтобы полюбоваться на свежие трупы людей, которые имели отношение к смерти его дочери. Приезжает тайно, ночью, без эскорта, с одним лишь Горским. Что-то в этом было ненормальное. То ли персонально с Абрамовым, то ли со всей страной в целом. А Валерий Анатольевич продолжал суетливо крутиться между трупов, задерживаясь возле каждого на пару секунд, заглядывая в лицо и спеша дальше. Со стороны это напоминало ритуальный танец, исполняемый над поверженными врагами. А может, это действительно было так? - Ага, - сказал Абрамов и остановился. В паре шагов от него лежал Николай Николаевич Яковлев. И теперь он понял. И чуть прищурил глаза, отчего его изуродованное шрамами лицо приобрело равнодушно-презрительный характер. - Это он? - нетерпеливо спросил Абрамов, и Горский кивнул. - Это он... - повторил Валерий Анатольевич уже с другой интонацией: в его голосе слышалось теперь какое-то особое, извращенное счастье, злобная радость, предвкушение чужих страданий и боли... Я скрестил руки на груди и молча наблюдал за ними. Внутренний голос подсказывал мне, что пора уходить, что это уже не мое дело, что это вообще ничье дело, кроме тех двоих, что смотрели сейчас друг на друга - один стоя, другой лежа. Но я не ушел. Я остался и я смотрел, потому что оторваться от этого было невозможно. Если существует такое понятие, как концентрированная ненависть, то сейчас она просто хлестала, как нефтяной фонтан в том месте, где были Абрамов и Яковлев. Жертва и палач. Или наоборот. Мне вдруг показалось, что между двумя мужчинами существует некая связь. Они старались причинить друг другу боль и причинили ее столько, что нормальный человек давно бы уже не выдержал. Но эти двое выжили, и это было страшно. А тот из них, кто останется в конце, будет еще более страшен, потому он будет еще более не человек. - Знаешь, кто я? - тихо спросил Абрамов, и Николай Николаевич кивнул. - Я хочу убить тебя. Я имею на это право. - Яковлев снова кивнул. Он считал ниже собственного достоинства разговаривать с человеком, который обыграл его, пусть чужими руками, но обыграл, заманил в ловушку и уложил на лопатки во всех смыслах. - Горский, - повелительно произнес Валерий Анатольевич. Горский подошел к нему и протянул <беретту>. Рукояткой вперед. Только теперь я заметил, что кисти Валерия Анатольевича затянуты в тонкие черные перчатки. - Курок взведен, - предупредил Горский. - Большое спасибо, - абсолютно серьезно сказал Абрамов, взял пистолет и направил его на Николая Николаевича. Сначала движения Абрамова были неуверенными, но потом он удобнее ухватил оружие, убедился, что мишень лежит смирно и не дергается, что мишень полностью в его власти. И тогда Абрамов заулыбался. Это была странная и жуткая улыбка, которая пробивалась на лице постепенно, сначала заставив правый угол губ вздернуться, потом задрожжал левый угол, и наконец тонкие губы Абрамова раздвинулись, показав белые зубы и высунутый кончик языка. Губы подрагивали, а потом капелька слюны сорвалась с нижней губы и упала на землю. Это была отвратительная гримаса, занявшая лицо Валерия Абрамовича лишь на несколько секунд, но мне вдруг показалось, что именно это и есть его истинное лицо. - Хотя бы одного - сам! - отчетливо произнес Абрамов и нажал курок. Все его тело вздрогнуло, как от удара током. Абрамов удивленно посмотрел на оружие, прицелился снова и снова нажал на курок. Потом еще, еще, еще... - Достаточно, Валерий Анатольевич, - сказал Горский и аккуратно извлек оружие из рук босса. - Он уже мертв. - Это ты точно знаешь? - спросил Абрамов, не зная, куда деть руки после того, как из них забрали пистолет. - Он точно мертв? Он уже один раз был мертв, но... - Он мертв на триста процентов, - отчеканил Горский. Он достал из кармана платок, тщательно протер рукоятку и положил в ладонь мертвому Рафику. Затем Горский так же деловито достал из кармана куртки небольшой пакет с веществом белого цвета, положил его на капот джипа, потом достал нож и пропорол пакет, рассыпав часть белого порошка. - Вот версия для ментов, - сказал Горский. - Группа московских фээсбэшников, а по совместительству торговцев наркотиками, приезжает в город, чтобы договориться о сбыте партии кокаина. Но товар, - он кивнул в сторону рассыпанного по капоту джипа порошка, - оказался дерьмовым, попросту смешанным со стиральным порошком. Покупатели не вынесли такого обмана и устроили перестрелку. Все действующие лица погибли. - И это здорово! - отозвался Абрамов, который все еще стоял над трупом Яковлева, всматриваясь в лицо убитого, словно старался найти там скрытые признаки жизни. Мне показалось, что Валерий Анатольевич был немного не в себе. Но Горский посчитал, что все нормально. Он вспомнил про Булгарина и позвал босса: - Валерий Анатольевич! Пойдемте, тут еще один деятель валяется, которого вы тоже хотели бы лично отправить на тот свет. Но он вас не дождался. - Где-где? - заинтересовался Абрамов, спеша на призыв, но Горский внезапно замолчал, замер и растерянно уставился на то место, где должен был лежать Булгарин. Там не было ни тела, ни чемодана, ни <вальтера>. - Мне это не нравится, - вполне обоснованно пробормотал Горский, хлопнул себя по карману и вспомнил, что <беретта> уже пристроена. - Костя... - повернулся он ко мне. - Что ты делаешь?! Я резко вскинул револьвер и практически не целясь нажал на спуск. 36 Было немного странно видеть страх на лице такого большого и сильного человека, как Горский. Он вытаращил на меня глаза и испуганно вскрикнул: - Что ты делаешь?! Я выстрелил практически не целясь, потому что на эти дела времени уже не оставалось. Вылезший из-за каменного блока Булгарин выронил свой <вальтер> и рухнул наземь. Его левая рука даже сейчас сжимала ручку чемодана. Горский резко крутанулся на звук падающего тела, увидел распростершегося на земле Олега Петровича и досадливо сплюнул: - Надо же! Вот уже действительно - крандец подкрался незаметно... - Спасибо, Костик, век не забуду! - пообещал он. - Четыреста двадцать тысяч, - сокрушенно пробормотал Валерий Анатольевич, поеживаясь от холода. - Я ему заплатил четыреста двадцать тысяч... - Но вы получили за эти деньги все, что хотели, - сказал я. Пока пистолет был в моей руке, они были вынуждены меня слушать. А мне надо было высказаться. Позарез. Иначе я бы сошел с ума. Иначе этот пистолет оставалось только приставить к виску и нажать на спуск. Мне столько врали за эти недели. Столько людей. Столько вариантов лжи. Это оказалось заразительно, и я тоже включился в общий процесс. Но дольше это не могло продолжаться. Без всяких высоких целей, без подспудного смысла - я просто хотел знать, чтобы успокоиться. Чтобы знать, кто был кем и кто кем не был. - Вы получили за эти деньги все, что хотели, - сказал я Абрамову. - Вы узнали, что Яковлев погиб в Чечне, но зато трое остальных были в поле досягаемости. Вы чуть выждали, навели справки, все подготовили, а потом приступили. - Что это вы такое говорите, Константин? - удивился Абрамов. Но я уже привык к его маскам. Я не обратил на новую маску никакого внимания. А Горский нахмурился. - Я говорю, что в августе этого года по вашему указанию был убит Стас Калягин. Позже - сбит машиной Павел Леонов. Совсем недавно - застрелен Василий Кожухов. И вот теперь вы окончательно завершили свою месть - Яковлев и Булгарин мертвы. На триста процентов, как говорит Горский. Вам грех жаловаться, Валерий Анатольевич. Вы так отомстили... С размахом, по полной программе. - Вы сами мне говорили, что это Яковлев убирал свидетелей! И вдруг - такая чушь... - едва ли не с обидой в голосе произнес Абрамов - Что с вами такое? - Яковлев вернулся в Москву из своей чеченской командировки десятого сентября этого года. Это совершенно точная информация. К этому времени Стас Калягин уже был мертв, Яковлев не мог быть к этому причастен. Он спохватился, что творится неладное, только после того, как узнал о гибели Леонова. Тогда начались обыски в леоновской квартире, поиски документов, могущих компрометировать Яковлева... Но начали все вы, Валерий Анатольевич. Отложили в девяносто шестом году свою месть, заперли ее в сейф, а потом выпустили... - Яковлев мог направить убийц, даже находясь в Чечне, - возразил Абрамов. - Разве нет? Наверное, стоило хорошенько допросить его перед смертью, чтобы у вас, Константин, не осталось сомнений. Но, увы... - Он сказал. Он признал, что виноват в смерти сына Павла Леонова. Бумаги Булгарина и Леонова уличают его в убийстве вашей дочери. И все. - Да он лгал! Он скрывал свои преступления... - Зачем признаваться в одном преступлении и отказываться признаться в другом таком же? - Нам уже этого не понять и не узнать. - глубокомысленно произнес Абрамов. - Послушайте, - я посмотрел ему в глаза. - Я не служитель закона. Я ни на кого не работаю. Я делаю это только для себя. Скажите мне правду. Только один раз - правду. Вы уже добились своего, вы отомстили. Я не смогу причинить вам вреда, это даже смешно; миллиардер и простой частный детектив. Я не смогу, да и не хочу этого делать. Убийство вашей дочери было зверством, за которое стоило отплатить, возможно, не так жестоко, но это уже ваш выбор, ваша боль... Яковлев заслуживал такой смерти, даже если он не виноват в убийствах Леонова, Калягина Кожухова. Ваша дочь и сын Леонова - еще более тяжкий грех. Мы сейчас с вами разойдемся в разные стороны и никогда больше не увидимся. Так почему же не разойтись, имея точное представление о том, кто чего стоит? Я рисковал жизнью, чтобы подставить вам Яковлева. Я не требовал денег. Я не требовал ничего. Я и сейчас не требую, я прошу у вас - правду. - Вам будет легче? - медленно, произнес Абрамов, глядя куда-то вверх, в становящееся все более светлым небо над цирком. - Вам будет легче, - ответил я. - Ведь вы не убийца. Вы хотели отомстить... Месть завершена, и вам придется теперь жить без мести, руководствуясь чем-то другим в своей жизни... Сами говорили, что месть - это тупое чувство. - Говорил, - согласился Абрамов, посмотрел на Горского, и тот отвернулся в сторону. - Месть действительно тупое чувство. Зато... Зато такое сладкое. Он произнес это, и он мог больше ничего не говорить. Все ответы содержались в этом слове, произнесенном словно признание в любви на ушко любимой девушке - <сладкое>... - Ну, допустим, я это сделал, - сказал вдруг Горский. - Это я... Я сразу вспомнил вырвавшуюся у Горского фразу в ответ на замечание Абрамова <Хорошая работа, да, Горский?> И ответ: <Как всегда>. Как всегда... - Я их убивал, - сказал Горский. - Одного на даче, другому позвонил, вызывал на встречу якобы от имени ФСБ. Сбил его машиной. Третьего просто застрелил. Вот и все. А ты молодец, Костя, догадался. Я подумал, что не догадаться было бы труднее. Особенно после того, как разгоряченный Абрамов, всаживая в тело Яковлева пулю за пулей, кричал: <Хотя бы одного - сам!>. Особенно после того, как Олег Булгарин чувствовал себя как у Христа за пазухой, зная, что Николай Николаевич вернулся в Москву, - Булгарин-то думал, что это Абрамов мстит бывшим булгаринским сослуживцам, и не беспокоился на свой счет. Это уже я сбил его с толку, пробудил дремавший страх перед Яковлевым и погнал Олега Петровича из Москвы... Особенно после того, как сам Абрамов выкрикнул - <Нет!>, когда я предположил, что Булгарин уже убит Николаем Николаевичем. Абрамов лучше всех знал, что Булгарин не может быть убит. Потому что убийства соратников Яковлева происходили с санкции его самого, Валерия Анатольевича. Яковлев к этим убийствам не имел никакого отношения. Все это сложилось в моей голове только сейчас. К счастью или к несчастью Валерия Анатольевича Абрамова. - Ну что ж, - сказал Абрамов. - Будем считать, что мне действительно полегчало, И в хорошем настроении я полечу домой. У меня много дел дома. Очень много дел. Теперь я хочу похоронить свою дочь. По-настоящему. Я сообщу, что она погибла в автокатастрофе в Швейцарии, инсценирую перевозку тела и похороню ее где-нибудь здесь. По-человечески. Ее душа успокоится, ну и я успокоюсь... Наверное. Он вздохнул, на лице его проявилась смертельная усталость, охватившая этого человека теперь, когда цель последних лет его жизни была достигнута. Абрамов говорил, что мужчине надо постоянно кого-то ненавидеть, иначе теряется инстинкт хищника. Пожалуй, ему придется искать себе нового врага. Абрамов махнул мне рукой и пошел к выходу из цирка. - Стас Калягин был убит вместе с женой, - почему-то сказал я. - Она-то ни в чем не была виновата. - И что? - повернулся Абрамов - Меня теперь должна мучить совесть? Моей дочери было семнадцать лет, понимаете?! И это такая боль, которую вы не можете понять! У вас все детские игрушки, сыщики, стрелялки... Вам нечего терять в этой жизни, вы не можете оценить мое страдание! Когда вы почувствуете хотя бы что-то похожее на мою боль, вы поймете, что смерть какой-то там женщины, жены одного из убийц, - это для меня ничто! - Думаете, боль изгоняют только болью, причиненной другим? Но это уже был вопрос без ответа. Абрамов скорым шагом удалялся, не собираясь более вступать в бессмысленные дискуссии. Горский, помедлив, кинулся было следом, но затем вернулся, забрал булгаринский чемодан - все это не глядя в мою сторону. А потом он сказал: - Просто работа у меня такая. Не то чтобы я получаю от этого удовольствие, понимаешь? - Понимаю, - сказал я. - Еще раз спасибо тебе, что вовремя пальнул... - Не за что. - Кстати, - Горский переступал с ноги на ногу, никак не решаясь уйти или не зная, что сказать напоследок. Он врет, когда говорит, что заплатил четыреста тысяч баксов за те имена... - Горский сообщил это шепотом, как свою самую страшную тайну. - На самом деле он заплатил только двести штук. Вот так... Неожиданно он сорвался с места и побежал вслед за хозяином, громко топая ботинками по цементному полу. Теперь можно было разжать пальцы и бросить револьвер наземь. Предварительно вытерев рукоятку. Выждав минут пять, я зашагал следом. Надо было выбираться из этого места. Пустого, холодного и мрачного. Совсем не похожего на цирк. 37 - Ты что, пьян? - Гарик неодобрительно окинул взглядом мою фигуру. - От жизни, - мрачно ответил я и с грохотом поместил свое тело на стул, стоявший в дальнем углу кабинета. Почему-то меня принесло именно сюда: из цирка, через дешевое кафе, из тех, что открываются рано и поздно закрываются. Я просидел там больше часа, проглотил уйму всякой еды, но в результате приобрел лишь тяжесть в желудке и никакого удовлетворения. В этом не лучшем состоянии я и завалился к Гарику. - Десять минут десятого, - задумчиво произнес Гарик. - И ты уже у меня в кабинете. И по твоей физиономии видно, что опять влип в какое-то дерьмо. Не рано ли? Я одарил его выразительным взглядом, и Гарик понимающе кивнул: - Ну да, конечно. Умолкаю, умолкаю... Минут пятнадцать я просто молча сидел в углу и ненавидел весь свет, включая и себя, а потом понял, чего мне не хватает. - Гарик, - сказал я, и он оторвался от бумаг, готовый выслушать сагу о моих новых неприятностях. - Гарик, я хочу домой. Мне надоело сидеть в гостинице, надоело мотаться по городу... Я хочу расслабиться. - Ты очень кстати об этом заговорил, - сказал Гарик, и облегчение было написано на его лбу несмываемыми чернилами. - Шеф только вчера посоветовал мне убрать людей из засады. Время идет, а результатов никаких. Да и людей у нас маловато, чтобы так разбрасываться... - Разбрасываться, - повторил я. - Что ж, точное определение. - Не обижайся, - попросил Гарик. - На самом деле люди нужны и для других операций. К тому же агентура передает слухи о том, что с Филином что-то стряслось. Говорят даже, что его подстрелили. Я могу предоставить тебе одного постоянного охранника, не более... - И без охранника обойдусь, - отмахнулся я. - Забаррикадируюсь в квартире и буду спать по двадцать часов в сутки. - Между прочим, фээсбэшники тоже от твоего дома куда-то пропали, - сообщил Гарик. - Не знаешь, с чего бы это? - Понятия не имею. - Врешь, - печально констатировал Гарик. - Вру, - согласился я. - Ну так что? Дать тебе охранника? Один - это хуже, чем четыре, но лучше - чем ни одного. А если появится информация, что Филин жив-здоров и приступил к активным действиям, так мы сразу... - Гарик решительно потряс сжатый кулак. - Обрадовал, - усмехнулся я. - Честно говоря. Филин меня мало волнует. - А что тебя волнует? - удивился Гарик. - Я сам, - признался я. - В каком смысле? - Слишком был активен в последние недели, слишком много всякой суеты... Хочу немного отдохнуть. Привести мысли в порядок. И вообще... - С Ленкой-то разобрался? - поинтересовался Гарик как бы между прочим, глядя не на меня, а в потолок. - Она бы тебе привела мысли в порядок... Вот, кстати, последние послания от нее к тебе. - Он швырнул мне на колени несколько скрепленных листов бумаги. Я нехотя посмотрел на последний лист: позавчерашнее число. Надо же, никак не может успокоиться. И что они не едут в Питер? Ага, вот она пишет: <...муж решил задержаться, познакомился с каким-то питерским бизнесменом, который сейчас чуть ли не ночует у нас. Все с мужем обсуждают какие-то грандиозные планы. Такой противный мужик, этот питерец... Сейчас особенно чувствую, как мне тебя не хватает...> Ну вот, спохватилась. Раньше надо было думать, дорогая. Когда выбирала себе такого мужа. Впрочем, я решил быть милосердным. - Сегодня вечером к ней загляну, - сказал я Гарику. - Хотя... - я строго на него посмотрел, - у тебя какой-то нездоровый интерес к моей личной жизни. Надеюсь, у охранника, которого ты мне дашь, не будет такого недостатка... - Разве это недостаток? - Гарик снял телефонную трубку. - Я тебе дам отличного парня, только что перевелся к нам из двенадцатого отделения. Ему там тесно было, негде развернуться... Кровь с молоком! Юморной такой, но и дело знает. Стены готов лбом прошибать! - рассказывал Гарик, набирая номер. - Знал я одного товарища из двенадцатого отделения. - Я удивленно покачал головой. - Мир еще более тесен, чем кажется. Серегой зовут, да? Белобрысый такой: - Точно! - Гарик на миг оторвался от трубки. - Так вы еще и знакомы? Что ж это совсем хорошо... - Куда лучше... - отозвался я. Меня захлестывала апатия, обычное дело после того, как долгая и трудная работа сделана. Даже перспектива выслушивать остроты белобрысого сколько-то там часов в сутки меня не пугала. Я хотел лишь доползти до своей квартиры, положить голову на валик дивана и закрыть глаза. Если бы Ленка еще присутствовала бы при этом - совсем хорошо. - Твой Серега сейчас на выезде, - сообщил Гарик, вешая трубку. - Он подойдет часам к четырем, я его проинструктирую - и вперед. Что ты будешь делать до четырех? Мне нужно было выписаться из гостиницы, вернуть Орловой <Шевроле> и отчитаться перед ней о проделанной работе... Такой облом. - Я буду спать вот здесь, на стуле, - сказал я. Гарик отреагировал на это сообщение так же смиренно, как житель Японских островов на весть о приближении цунами. Он смирился и стал ждать, пока стихийное бедствие завершится. 38 Белобрысый меня, честно говоря, стал раздражать, как только мы вышли из здания ГУВД. То ли я отвык от него, то ли так до конца и не выспался, то ли он задавал неудачные вопросы... Только он меня быстро утомил. - Так вы закончили это дело, с Леоновым? - драматическим шепотом спросил он уже на ступенях ГУВД, хотя нас никто вроде бы не подслушивал. - Закончил, - сказал я. - Это не было самоубийство? - Не было. - И кто же его убил? - Убийцы. - А если серьезно? - обиженно уставился на меня Серега. - Я же вам помогал... Я же тоже принял участие. - Принял, - кивнул я в десятый раз. - Только... Только подробности тебе знать вовсе не обязательно. Ты все-таки работник милиции, представитель власти, а расследование было... Ну, скажем так, - неформальным. - Вы их что, убили? - прошептал Серега. - Я никому не скажу, честное слово. - Честное слово, я их не убил. Я им сказал, что так делать нехорошо, им стало стыдно, и они сделали себе харакири. Все, конец истории. - Вы же врете, - проницательно заметил Серега. - Не совсем. Я им действительно сказал, что делать так нехорошо. Но оказалось, что им совсем не стыдно. И еще - оказалось, что стопроцентных жертв не бывает. Расследуешь убийство человека, а потом оказывается, что его действительно было за что убить. Помогаешь другому, оказывается, что и он не лучше. И так всю дорогу. - Ну а Леонов? - Какой, Павел Александрович? - Нет, парень этот, курсант... Юра, - вспомнил Серега. - Он тоже - не стопроцентная жертва? - Юра - это исключение. И еще там была одна де... - начал я, но вовремя спохватился. - Юра просто был еще слишком молод. Поэтому он - невинная жертва. В отличие от своего отца. - Вы просто пессимист какой-то, - укоризненно посмотрел на меня Серега. - Поработай здесь столько же, сколько работает Гарик, - сказал я. - И мы посмотрим, кто из нас окажется большим пессимистом. - Думаете, я? - Думаю, - сказал я и распахнул перед Серегой дверцу <Оки>. - Добро пожаловать. Ты хотя бы вооружился, выходя на такое опасное задание? - Само собой, - Серега отвел в сторону полу куртки, и я увидел кобуру. - Теперь совершенно спокоен, - сказал я. - Не был таким спокойным с тех пор, как появился на этот свет. 39 Сначала нам пришлось заехать на заправку, а потом Серега вспомнил, что он сегодня не обедал. Я вспомнил, что последний раз ел в половине девятого утра, и нашим коллективным решением было пойти перекусить, прежде чем Серега обеспечит мое благополучное возвращение домой. - Пригласил бы тебя к себе домой поужинать, - сказал я в кафе. - Но у меня пустой холодильник. - Жениться вам пора, - авторитетно заявил Серега, нарезая бифштекс. - Ты еще будешь заботиться о моем моральном облике! - возмутился я. - А кто же? Вот, говорят, скоро будут набирать в отдел нравов, курировать проституток и так далее... - мечтательно произнес Серега. - Думаешь податься? - Возможно. Надо везде себя попробовать. - Вот жена обрадуется! - усмехнулся я. - У меня понимающая жена, - гордо сказал Серега. - Кстати, вы долго еще собираетесь по городу кататься? Я бы не прочь домой пораньше свалить... - Охранничек, - проворчал я. - Доедай, да поедем. Сегодня я хочу пораньше лечь спать. - Вот это дело! - одобрил меня Серега и с удвоенной скоростью задвигал челюстями. Его молодой растущий организм требовал своего. Около восьми часов вечера мы подъехали к подъезду моего дома. Впору было прослезиться и облобызать в порыве ностальгии грязные стены. Но я сдержался. Это было бы негигиенично. Да и Серега отвлек мое внимание на другие аспекты возвращения под родной кров. - Сидите в машине, - решительно сказал он. - Первым выйду я, все осмотрю, проверю подъезд и, если все в порядке, сигнализирую вам. - Сигнализируешь? - удивился я. - Каким образом? Сигнальными ракетами? - Голосовым сигналом, - ответил Серега, расстегнул куртку и выскочил из машины. Больше всего я опасался, что он пришибет в порыве усердия какого-нибудь случайного пенсионера. В подъезде частенько не горел свет, так что почудиться могло всякое. Серега выглянул из подъездной двери минут пять спустя и помахал рукой. Затем он вспомнил про звуковой сигнал, откашлялся и произнес: - Все нормально! Я поверил ему. Я вылез из <Оки> и зашагал к дому. Давно меня здесь не было, но никаких изменений мой беглый взгляд не замечал. Все по-старому. Не слишком уютный, не слишком чистый, совсем не шикарный, но неизменный - дом. Что-то должно быть неизменным. Должно быть тем местом, куда можно вернуться и, облегченно вздохнув, отметить: <Все осталось таким же, как пять минут назад, как месяц назад, как десять лет назад...> - Я проверил закуток у мусоропровода, - рапортовал на ходу Серега. - Проверил почтовый ящик - там могла быть бомба... Прошел к лифту - никого. Так что можем спокойно подниматься на ваш этаж. - Хорошая работа, - поощрительно заметил я. В кои-то веки чувствуешь себя важной шишкой, вокруг которой озабоченно суетятся телохранители. Ну, пусть даже один телохранитель. Все равно приятно. - Это ваша квартира? - кивнул Серега на мою дверь. - Ты же здесь уже был вместе с Панченко, - напомнил я. - Это было давно. - Пожалуй, - согласился я, припомнив все, что случилось за это время. Серега подозрительно смотрел на дверь моей квартиры, а я почему-то смотрел в другую сторону - на Ленкину дверь. С чего бы это? - Давайте мне ключи от квартиры, - скомандовал Серега. - Я войду, все проверю, а потом... - Подашь звуковой сигнал, - предположил я. - Точно, - кивнул Серега. - Где у вас включается свет в прихожей? - Справа, - подсказал я, наблюдая, как Серега возится с замком, а сам начал потихоньку смещаться в сторону Ленкиной квартиры. Мои телодвижения не укрылись от бдительного ока Сереги. - Куда это вы? - строго спросил он, застыв на пороге моей квартиры. - Тут у меня подруга живет, - пояснил я. - Загляну на минутку, пока ты прочесываешь местность... - Понятно. Я вам потом скажу, что можно заходить, - пообещал Серега и, держась за кобуру, шагнул в темноту моей квартиры. Отважный парень. А я нажал на кнопку звонка. Я тоже был отважным парнем, потому что Ленкин муж мог оказаться дома, а наши отношения... Наши отношения не достигли такой степени дружелюбия, когда приветствуются взаимные визиты или хотя бы просто пожимаются руки... И уже никогда не достигнут такой степени. Что-то мне никто не торопился открывать, и в моем мозгу возникла страшная картина: муж удерживает Ленку, не пускает ее к двери. Я слегка разволновался и забарабанил по двери. Это произвело впечатление, и за дверью раздались шаги. Затем последовал неизбежный процесс разглядывания гостя в <глазок>. Я специально отступил на шаг, чтобы меня было лучше видно. Послышалась какая-то возня, затем защелкали замки, затем дверь приоткрылась. Не слишком широко, не слишком гостеприимно, из-за чего мое предчувствие присутствия мужа усилилось. Но выглянула все-таки Ленка. - А вот и я. Как и обещал, - сказал я с дурацкой улыбкой на губах. - Привет. Секунду спустя я понял, что выглядит она чересчур бледной и чересчур напряженной. - Ко... - успела она сказать и исчезла. Я даже не успел удивиться ее исчезновению. Я даже не успел удивиться тому, что передо мной вдруг оказалось мужское лицо. Я просто почувствовал тычок в живот и резкую обжигающую боль, пронзившую все тело от головы до пяток. Вероятно, я сразу же стал падать. И тот, кто был внутри квартиры и только что сунул мне в живот электрошокер, позаботился, чтобы я упал не назад, на лестничную площадку, а внутрь, в квартиру. Ошибочка - не в квартиру. В ад. Первая буква <а>, вторая <д>. 40 Миллион лет и пять минут спустя. Тошнота и дрожащий подбородок. А вот руки не дрожат, потому что кисти скованы наручниками, самыми настоящими, стальными, гарантированно прочными и надежными. Я смотрю на них и не понимаю. Я не понимаю, где, что и как. Я не понимаю, почему и за что. Я только лишь понимаю, что шея у меня болит явно не от удара током. Я понимаю, что изо рта у меня течет кровь. И я беспомощен, как новорожденный ребенок. Я бы еще и закричал от ощущения непонятной жестокости окружающего мира, но рот у меня закрыт. Кажется, это скотч, залепивший мне губы, обхвативший щеки и шею. Потом сверху спускается всемогущая рука Бога. Она дает мне право говорить. Она снимает с моих губ печать молчания, отлепляет с них скотч. Я сразу сплевываю кровь на пол, потом начинаю глубоко дышать, запуская воздух в голодные легкие... Это приводит меня в чувство. Я поднимаю глаза и теперь вижу не серый туман, а вполне конкретное лицо. Я вижу этого бога и я знаю его имя. И первое, что я произношу своими разбитыми, окровавленными губами, это: - Так это ты, сука! Он улыбается и хочет что-то сказать в ответ, но тут в квартиру врывается оглушительная трель дверного звонка. Я морщусь от боли, которую мне причиняет этот звук, а Филин реагирует быстро и решительно: он снова заклеивает мне рот. Я не могу говорить и не могу кричать, я едва могу дышать, зато я могу слышать. - Быстро! - говорит кому-то Филин. Непонятные звуки, длящиеся несколько секунд, потом я вижу две пары ног, спешащих из комнаты. Одна - ноги в кроссовках <Рибок>. Другая - в старых, до боли мне знакомых домашних тапочках. Две ноги - мужские. Две другие - женские. Ленка. Я начинаю грызть скотч, душащий меня, но выходит только младенческое облизывание. Мои руки скованы, а мои ноги... Я их не чувствую. Из прихожей доносится шепот Филина. Он обращается к Ленке: - Спроси, кто это... - Кто там? - послушно произносит Ленка, и ее голос дрожит. Мне это режет уши. Неужели Серега за дверью не сообразит, что здесь что-то не так?! Неужели он не расслышит страх в ее голосе?! Не сообразит и не расслышит. Потому что я не расслышал. Куда уж Сереге?! - Он говорит, что из милиции, что ему нужен Костя, - повторяет Ленка. - Я сам слышу, что он говорит, - зло перебивает ее Филин. - Открывай. Плавно. Как в прошлый раз. Шевельнешься, я тебе брюхо вспорю. Эта штука очень острая! чувствуешь? - Да, - Ленкин голос звучит неестественно спокойно, даже чуть устало. - Тогда открывай. Я кричу, я кричу так громко, как только могу, но все тонет в скотче, и мне остается только беспомощно лежать и беспомощно слушать, как открывается дверь, ясный голос Сереги <А Костя...>, шум, Ленкин вскрик, опять шум, звук падения, щелчок захлопнувшегося дверного замка. Еще звук - отвратительный и гнетущий, невыносимый, как скрежет металла о стекло. - Вот и все, - деловито произнес Филин. И я понимаю, что Сереги больше нет. 41 Сначала в комнату вбегает Ленка, она падает передо мной на колени и кричит, захлебываясь страхом, болью и отчаянием: - Ну что же ты! Зачем ты пришел?! Я же пыталась тебе сказать по телефону, но он мне не давал... Я же... Филин подходит к ней сзади и бьет кулаком в затылок. Ленка падает рядом со мной, едва успев выставить тонкие бледные руки, и я впервые понимаю, что выглядит она совсем не так, как раньше. Она выглядит больной. Будто ее несколько дней не кормили и не выпускали на улицу. Она с трудом приподнимается, смотрит мне в глаза, и я понимаю, что это так и есть. Ее слезы - катятся по щекам, падают на пол, смешиваясь с кровью, ее и моей кровью. Филин хватает ее за волосы и оттаскивает назад, достает скотч и заматывает Ленке рот. А потом снова бьет ее по лицу. Теперь он поворачивается ко мне. - Времени мало, а дел много, - говорит он. - Но я успею. - Я замечаю, что в его правой руке окровавленный финский нож. Филин следит за моим взглядом и понимающе кивает. - Да-да, - говорит он. - Именно этой штукой я вспорол горло тому менту. Он лежит в коридоре. Хочешь посмотреть? - И он внимательно смотрит мне в глаза. Я не шевелюсь и не моргаю. Я ненавижу этого человека так, как никого еще не ненавидел в своей жизни. И еще я ненавижу себя. Ленка сидит с закрытыми глазами, ее плечи дрожат, и я ненавижу себя еще больше. - Ты меня хотя бы узнал? - спрашивает Филин, присаживаясь на корточки передо мной. Теперь лезвие ножа покачивается в паре сантиметров от белков моих глаз. - Помнишь меня, да? Тогда у гостиницы? Зря не купил цветочки своей девушке. Ей было бы сейчас что вспомнить. Я делаю движение губами. - Хочешь поговорить? - Филин неожиданно сдирает скотч с моих губ. - Последнее слово приговоренного к смерти - это всегда интересно послушать. Я делаю несколько глубоких вдохов, потом пытаюсь собрать слюну, чтобы плюнуть в эту мерзкую рожу, но слюны нет, есть только кровь, облепившая мои десны и мою гортань. Язык с трудом ворочается в жаркой и липкой среде. Но кое-как исторгаю из себя: - Су-ка... - Ради этого не стоило тебе открывать рот, - замечает Филин и собирается снова замотать мои губы. Я понимаю, что, как только это случится, последует что-то страшное. Поэтому я начинаю быстро, как только могу, - говорить. - Зачем ты меня не... Не убил тогда... - Когда твои друзья-менты устроили мне засаду у церкви? - ухмыльнулся Филин. - Я мог бы это сделать. Как мог тебя убить тысячу раз в самых разных местах. Я сотни раз следил за тобой, и ты меня не замечал. Я мог войти в твою квартиру и задушить тебя подушкой, мог взорвать тебя в машине. Мог элементарно застрелить. Но все дело в условиях... - Что за условия... - пробормотал я, перебарывая тошноту и головокружение. - Условия заказчика, - охотно пояснил Филин. - Мне ведь не просто заказали тебя ликвидировать. Заказчик высказал кое-какие пожелания, и я должен их выполнить. А вот это оказалось очень трудно. Пришлось долго ждать, пришлось пускаться на разные трюки, вроде спектакля с цветочками и еще кое-каких представлений... Но зато сегодня я смогу выполнить все условия. - Ублю-док, - устало проговорил я. - Дев-чон-ку не трогай... Тебе ее не заказывали. Отпусти ее. - Ох-ох-ох... - вздохнул Филин и убрал нож от моих глаз. - Ты не понял, дурачок. В этом-то и заключается условие. 42 - Понимаешь, - Филин говорил с энтузиазмом, с явным удовольствием. Я вспомнил слова Бороды: <Он испытывает наслаждение от того, что убивает людей. Ему это нравится>. Борода был прав на все сто. - В этом-то и заключается условие. Заказчик, который, видимо, тебя очень любит, попросил, чтобы тебя убили вместе с твоей девушкой. Он садист, наверное, этот заказчик. Но клиент всегда прав! - развел руками Филин. - И я долго не мог застать тебя с девушкой. Ты какой-то ненормальный, честное слово! Все носишься по городу, все работаешь, никакой личной жизни! Я еле дождался... - Ошибка, - сказал я. - Мы с ней разошлись. У нее муж, и они уезжают в Питер... - Про мужа можешь не рассказывать. Муж лежит в соседней комнате уже второй... Или третий? Третий день он уже там лежит и очень плохо пахнет. Я же не мог вынести труп, как выносят мусор. Все ждал, когда ты вспомнишь о Леночке. Пусть даже не купишь цветочков... Короче говоря, не надо ля-ля. Я же слышал ваш разговор по телефону. Никакой ошибки нет. В конце концов, - неожиданно Филин метнулся к Ленке, подхватил ее под руки и подтащил ко мне, приставив нож ей к горлу. - Ну-ка, скажи, любишь ты этого типа? Кивни, кивни, сучка... Ну! - лезвие вжалось в ее кожу, и я чувствовал, как по спине у меня течет пот. Ленка медленно опустила подбородок и так же медленно подняла его. Ее глаза были полузакрыты. Филин убрал нож. - Вот видишь? - сказал он, обращаясь ко мне. - Все верно. Все правильно. Теперь можно снова заклеить тебе рот... Что он и сделал. Потом Филин прошел в другой конец комнаты и вытащил из серой спортивной сумки фотоаппарат <Полароид>. - Это вещественные доказательства, - пояснил он. - Заказчику понадобятся доказательства, что заказ выполнен и выполнен в полном объеме. Он зарядил в фотоаппарат кассету, потом посмотрел вверх на зажженную люстру и удовлетворенно кивнул головой: - Освещение сносное. Он подтащил Ленку вплотную ко мне и посадил ее так, что мы касались друг друга плечами. Ленка посмотрела на меня. Я посмотрел на нее. - <Прощай>, - молча сказала она. - <Прощай>, - молча ответил я. - Так, - сказал Филин, - в кадр вмещаетесь, все нормально. Он нажал на кнопку <Полароида>, фотография с жужжанием вылезла наружу, Филин посмотрел на нее и остался доволен. - На всякий случай - дубль, - пояснил он и снова щелкнул фотоаппаратом. Я не смотрел в объектив, я смотрел на свои руки, скованные сталью, и желал разорвать эту сталь, чтобы потом так же разорвать того человека, который стоял перед нами и явно получал удовольствие от своей работы. Но сталь осталась сталью. Она не разлетелась, не исчезла. Чуда не случилось, и спасение не пришло. За окном мир продолжал жить своей обычной жизнью, за стенкой соседи пили вечерний чай и смотрели <Санта-Барбару>. А в этой комнате убивали. Каждому свое. Филин положил фотоаппарат, снова пошел к сумке и вернулся оттуда с пистолетом. Вероятно, это был тот самый <ЗИГ-зауэр>, про который говорил мне Гарик. Но сейчас это уже не имело ровным счетом никакого значения. <ЗИГ-зауэр> или <Калашников> - все одно. Я закрыл глаза. - Еще одно условие заказчика, - вдруг произнес Филин. - Это сначала убить девушку на твоих глазах. А потом уже тебя. Так что открой глазки... Не подчиняясь его приказу, а по собственному внутреннему импульсу я открыл глаза. <ЗИГ-зауэр> был снаряжен глушителем и готов к работе. - Ну, - сказал Филин, вытягивая руку с пистолетом. - Вы уже попрощались? Если нет, то ждать я вас не буду... Я всем телом рванулся влево и упал на Ленку, заслонив ей грудь и живот. Я ощутил тепло ее тела. В последний раз. - Нет, не так, - раздраженно произнес Филин. - Ты ничего не понял. Он пнул меня в бок, потом еще, пока я не отлетел в сторону метра на три. Я лежал, уткнувшись в пол лицом. Я ничего не видел, я только слышал: хлопок. Потом второй хлопок. Пауза. И самые ужасные звуки - звук работающего фотоаппарата. Смерть наступила. И была запечатлена. Она стала очевидным фактом. Видимо, моя любовь к Ленке была не слишком сильной. Мне не хотелось сейчас умирать вместе с ней. Мне хотелось убить Филина - так сильно этого хотелось, что я прокусил себе губу, и вновь почувствовал вкус своей крови. Но я ничего не хотел сильнее в эту секунду, чем ощутить на своих губах кровь другого человека - кровь Филина.