, дав понять: старший здесь - хозяин кабинета, слушайте его. - Полковник Попышев, докладывайте, - продолжил тот. "Значит, прорабатывать план поручили не только мне", - понял Колесов и, откинувшись на спинку стула, стал внимательно слушать советника из бригады охраны. Но после того как Попышев, утерев со лба пот, сел, усмехнулся: весь доклад свелся к названиям улиц и объектов, к которым должен разойтись, расползтись, растащиться батальон. Борис Иванович словно уловил его усмешку: - Василий Васильевич, ваш вариант? - Я бы отказался выполнять приказ теми силами, которые имеются в наличии, - сказал, вставая, Колесов. Находившиеся в кабинете оживились: после радужного и спокойного доклада Попышева такое категоричное заявление... - Почему? - пристально посмотрел Борис Иванович. - Соотношение сил - один к ста двадцати. Нападающих - один, обороняющихся - сто двадцать, - уточнил Колесов. - Конечно, используя элемент внезапности, можно захватить некоторые объекты, но чтобы затем удержать их - это нереально. Надо опуститься на землю и решить: или провалить операцию, или вообще не начинать ее. - А если все-таки начинать? - переждав мгновение после резкого ответа полковника, спросил Борис Иванович. - Могу предсказать исход: через тридцать минут операция захлебнется, а вы объявите, что взбунтовались пьяные офицеры. Извинитесь перед афганским руководством, а нас - к стенке и расстреляете. - Ну вы скажете, - улыбнулся комитетчик. - Реально батальон Халбаева может захватить только один Дворец и удерживать его какое-то время. Дополнительно, но уже с натяжкой, может блокировать и зенитно-ракетный полк, если к тому же помогут советники. И все. В соотношении это будет один к десяти, но в целом реально. Борис Иванович и Магометов переглянулись и, в чем-то поняв друг друга, молча вышли. Оставшиеся вначале думали, что они вышли посовещаться наедине, но прошел час, второй, а их все не было. Значит, начальство звонило в Москву. Когда в полном молчании были выкурены почти все сигареты, вернулись главный военный советник и комитетчик. - Я доложил в Москву все соображения, которые прозвучали здесь, - сообщил Борис Иванович. - Но "Шторм" не отменяется. И первое, что необходимо, - это назначить руководителя операции. Выбрать и утвердить этого руководителя поручено мне. Я считаю, что общее руководство действиями должен возглавить генерал-полковник Магометов. Это было новостью, видимо, и для самого главного советника; услышав свою фамилию, он некоторое время соображал, потом поднял вверх палец: - Борис Иванович, погодите. Я - главный военный советник. Меня в любую минуту может вызвать к себе Амин и дать какое-то задание, услать в любой район. Давайте подумаем о другом варианте, чтобы избежать накладок. Борис Иванович, соглашаясь, покивал головой, потом повернулся к Попышеву: в руководителях он видел только советников. - А меня вообще любой может послать куда угодно, - тут же открестился полковник. Все улыбнулись двойному смыслу слов, и Попышев заторопился объясниться: - Я ведь тоже советник, меня... - Василий Васильевич, а кем вы были до работы в ГРУ? - перебил Борис Иванович, обратившись к Колесову. - Комбригом. - Тогда вам и карты в руки. - Я свое мнение высказал. - Мы доложили его в Москву. Теперь вам нужно переговорить лично с Сергеем Федоровичем Ахромеевым. Необходимое послесловие. Ахромеев поинтересуется у Колесова: - Это вы докладываете, что задача для одного батальона невыполнима? - Я. - Обоснуйте. - Тем количеством сил, которое сейчас здесь, мы можем выполнить только одну задачу: взять Дворец или блокировать полк. - Вы, как руководитель операции, настаиваете на этом? - Да. Ахромеев помолчит, потом прикажет: - Хорошо, дайте об этом письменную шифровку за своей подписью и подписью Магометова. После получения шифровки военных в Москве перед руководством страны станет окончательный вопрос: отменять операцию или вводить в Афганистан дополнительные силы? Но маховик по вводу был уже запущен, и 24 декабря командарм Тухаринов получит время "Ч": границу перейти 25 декабря 1979 года в 15 часов московского времени. 25 декабря утром придет ответ и в Кабул: с батальона Халбаева снимаются все объекты в городе, задача теперь одна - обеспечить прорыв к Дворцу группы "Зенит". Согласно этим же указаниям получит уточнение по своим войскам и командующий ВДВ Сухоруков. Если первоначально десантники после приземления должны были, не заходя в Кабул, стать заслонами на путях наиболее вероятного подхода банд, то теперь на них переложились объекты, снятые с "мусульманского" батальона. Были наконец названы и места приземления: аэродром Э 1 - Кабул, аэродром Э 2 - Баграм, третий, кандагарский, из-за сложных климатических условий решено было отменить. В расположение батальона Халбаева в крытых автомобилях привезут пятерых афганцев с наклеенными бородами и в париках. Время "Шторма" было назначено на 22 часа 27 декабря. Сигналом к началу атаки послужит взрыв на площади Пуштунистана, около центрального телеграфа. 25 декабря 1979 года. Кабул. Только два человека могли реально повлиять на события, до минут рассчитанные в Москве, - сам Амин и его шурин, начальник Генерального штаба полковник Якуб. И если Амина с самого начала взял на себя Андропов, то Устинову предстояло вывести из игры полковника. Задача выходила для военных не менее сложная: кроме того что Якуб был женат на сестре Амина, что с самим Хафизуллой его связывали кровь Тараки и другие массовые расстрелы, что он имел вес в армии и его приказы выполнялись безоговорочно, начальник Генштаба еще прекрасно понимал русский язык, и любое неосторожное слово советников могло или свести на нет всю операцию, или пролить много лишней как русской, так и афганской крови. Начинать же таким образом новый этап Апрельской революции советские руководители, имевшие перед глазами опыт других революций и переворотов, не желали сами и старались уберечь от этого новое правительство во главе с Бабраком Кармалем, которое к этому времени уже нелегально было переправлено в Баграм. И хотя за самим Якубом числились десятки уничтоженных семей, на первом этапе от него требовалась если не поддержка переворота, то хотя бы нейтралитет. Из-за Якуба пришло первое более-менее конкретное указание Магометову в том "Шторме", предгрозовой запах которого он чутко улавливал настороженным нюхом старого вояки, - это добиться послушания Якубом советских советников, в новом правительстве гарантировать ему любые должности. ...Александра Ивановна затевала стирку, когда вбежал переводчик мужа Кузнецов: - Александра Ивановна, Солтан Кеккезович срочно приказал накрыть праздничный стол. Он пригласил Якуба к себе на день рождения. - Так день рождения у Солтана уже был. - Александра Ивановна, срочно. Они уже едут сюда, у вас десять минут. Метнулась на кухню: раз Солтан сказал "срочно", значит, разговаривать нечего. Принялась сервировать стол. К следующему звонку в дверь все оказалось почти готово. Горазд на выпивку оказался полковник Якуб. За день рождения, за советско-афганскую дружбу, за боевое братство - до краев наполненные рюмки легко и охотно осушал начштаба. А самолеты с советскими десантниками уже загудели над Кабулом - и вновь повод - за боевое содружество, за крепость и нерушимость дружбы, а в алаверды - добавлении к тосту - осторожные пока что пожелания афганскому военачальнику и в новых условиях быть на высоте своего положения. С тревогой поглядывала на разошедшегося мужа красавица жена, но, верная традициям Востока, не смела вмешиваться в разговор мужчин. А они вышли перекурить на балкон, который, сами невидимые в темноте, держали под наблюдением на соседнем балконе переводчики и сотрудники КГБ. - Наверное, с приходом наших войск кое-что изменится и в вашем правительстве? - не забывали подворачивать разговор шурави. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке - пословица верна, видимо, не только для русских. - О да. Теперь товарищ Амин станет намного сильнее, - не понимал игры на дальних подступах полковник. - А не получится, что в новой ситуации товарищ Амин сам потерпит поражение от своих противников? - положил снаряды ближе Магометов. - Товарищ Амин? Никогда! За него армия и лучшие люди партии, - несмотря на уже свистящие над его головой осколки, не думал зарываться в землю или хотя бы отползать в сторону Якуб. - И вы, конечно, всегда, при любых обстоятельствах будете с Амином? - не била только что в "яблочко" советская артиллерия. - Всегда. Только с товарищем Амином, - не пригнулся даже под таким выстрелом в упор полковник. - Такая преданность всегда похвальна, - перевел огонь на более безопасное место Магометов и, накоротке переглянувшись с товарищами, вообще прекратил "стрельбу": - Ну что, еще по одной? А в вечернем небе уже начали гудеть Ил-76 с десантниками Рябченко на борту. Однако ударный отряд ОКСВ на аэродроме главный военный советник не встречал: ради меньшей крови с обеих сторон за выпивкой выводился из игры начальник афганского Генштаба. Необходимое послесловие. Во многих полках и дивизиях в этот вечер и последующие два наши советники сидели за бутылкой русской водки с афганскими офицерами. Там, где это не удавалось или где командир был ярый сторонник Амина, советники готовили себе места в танках, которые выходят в колонне третьими: по третьим ни при каких условиях огонь бы не открывался... 27 декабря 1979 года. 17 часов 10 минут. Кабул. Ломрай бридман Насрулла, дежурный по штабу Центрального корпуса, через окно увидел идущих к нему патрульных с двумя незнакомыми мужчинами. Торопливо поправил звездочки на зеленом погоне - не держатся, второй раз за сегодня срываются. И вообще, не к добру это, когда у офицера с погон слетают звезды. Набросил китель, застегнулся. (Ломрай бридман - Старший лейтенант.) - Товарищ старший лейтенант, - один из патрульных просунул в дверь голову. - Тут два специалиста пришли, говорят, надо проверить связь. - Веди сюда, - разрешил Насрулла. Кабульский главпочтамт входил в зону ответственности корпуса, и задача дежурного - проверять документы у связистов, лазающих в шахты перед почтой. - Проверить связь, - подтвердил один из связистов, подавая новенькие документы. Фамилии, печать, разрешение - все в порядке. - Мы на площади Пуштунистана будем работать, - добавил связист. - Где-то кабель порвало. В такие сложности, как связь, шахты, кабель, старший лейтенант вникал меньше всего. Был он инструктором политотдела, на партийную работу выдвинули с должности строевого командира, которым тоже пробыл всего несколько месяцев. Да и в офицеры попал случайно - за свое землячество с Нур Мухаммедом Тараки. Об этом, правда, при Амине вспоминать стало опасно, вообще, можно было удивляться, что он остался не просто жив, не просто в армии, а и на ее главном участке - партполитработе. Другие - те, кто выдвигался на партийные посты вместе с Насруллой, - давно исчезли или были разжалованы в рядовые, а к Насрулле Аллах, видимо, милостив. Может, с приходом шурави что-то изменится в этой жизни, но советские пока никак не проявляют себя: вошли, стали гарнизонами - и тишина. Только "уазики" их чаще, чем при советниках, мелькают на улицах. Как-то теперь пойдет революция? Не приведи Аллах, если они станут поддерживать Амина. Тогда - все. Тогда о себе надо думать... - Мы пошли, - напомнил о себе связист. - Да, конечно, работайте. Специалисты, теперь уже без патрульных, пересекли площадь напротив почтамта, вдвоем подняли крышку люка. Старший спустился в шахту первым, напарник передал ему ящик с инструментами и, оглядевшись, полез вслед за ним. Люк остался открытым, и Насрулла подумал: как бы кто не упал туда. Скоро сумерки, а сколько проработают под землей связисты - кто ж их знает. "Если через час не вылезут, надо будет поставить там одного патрульного, - подумал старший лейтенант. - Не хватало еще, чтобы в мое дежурство туда кто-нибудь упал и свернул себе шею". Это напомнило о так и не закрепленных звездочках, и он вновь снял китель. 27 декабря 1979 года. 16 часов 30 минут. Кабул. Ах, пандшанба - святой и лукавый для мусульманина день. Скажи "пандшанба" мужчине - и он подмигнет, гордо расправит плечи. Зардеется женщина, отведя взгляд, и побыстрее займется какой-нибудь работой. Пандшанба - это скорее дух, это ожидание, предвкушение чего-то светлого, лучшего. И не пытайтесь искать здесь перевод, ибо просто перевод ничего не прояснит и не расскажет, так как означает один из дней недели - четверг. Правда, четверг на Востоке - это как наша суббота. Конец недели. Завтра - выходной. Хозяйка пересмотрит все запасы и обязательно разведет огонь - калить масло. Значит, будет в доме плов, и, может быть, впервые за всю неделю семью ожидает плотный ужин. Ублаженный едой, сытый, довольный мужчина обязательно придет в эту ночь к жене. Ах, пандшанба - лукавый и безоглядный день недели. Назначил на этот день прием во Дворце и Амин. К обеду приглашались члены Политбюро с женами, а в 14 часов пожелал он выступить перед высшим командным составом армии и журналистами. Речь - о политическом положении в стране и причинах приглашения советских войск. Начальник Главпура Экбаль Вазири планировал ответную речь. Однако вместо Амина к собравшимся вышел встревоженный врач: - Товарищи, выступления Хафизуллы Амина не будет. Он плохо себя чувствует после обеда. Я думаю, что это отравление. ...По четвергам в Кабуле подавалась в дома и горячая вода. На два-три часа, но успеть помыться, затеять стирку можно. Главное, не прозевать это время, поймать, когда заработают трубы. Утром 27-го они молчали, и полковник Анатолий Владимирович Алексеев, старший среди советников в афганском госпитале, разрешил врачам задержаться с обеда, если вдруг воду включат в это время. Да и по опыту уже знал: если день прошел относительно спокойно, то ночь уже жди крутежную. Впрочем, с приходом наших войск обстановка в Кабуле стала намного спокойнее. Да и из посольства дали команду: с сегодняшнего дня всех советских больных отправлять в медсанбат к десантникам. К десантникам так к десантникам, хотя, съездив к ним в дивизию, расположившуюся на пустыре за аэродромом, он увидел из медсанбата только несколько наспех поставленных палаток. - Справитесь? - озабоченно спросил начмеда, тут же руководившего сортировкой ящиков с медимуществом. Тот, сбив на затылок шапку, смерил взглядом стоявшего рядом мушавера: за кого нас принимаешь, перед тобой - ВДВ, а не какая-нибудь пехота с "солярой". Словом, старая песня: ВДВ - это щит Родины, а все остальные войска лишь заклепки на этом щите. - Ну-ну, - усмехнулся в свою очередь и Алексеев, по Ленинграду зная неистребимый десантный гонор. - Но на всякий случай, чтобы знали: госпиталь - вон та крыша в центре города, видите? Если что - сразу к нам. Выбираясь с занесенного снегом пустыря на дорогу, подумал: жизнь рассудит. Дай Бог, как говорится, чтобы все у них обошлось своими силами, да только... А, что загадывать. Полгода назад, на инструктаже перед отправкой в Афганистан, им сказали: - От вас, врачей не должно исходить никакой политики, симпатий или антипатий. Ваша политика там одна - высочайший профессионализм. Лечите людей, а не идеологию. Группа подобралась достаточно сильной. Настолько сильной, что уже через месяц работы афганцы назначили во главе основных отделений госпиталя военных медиков. Обиделись, правда, гражданские врачи, приехавшие намного раньше, но было бы за что: они, как правило, считались специалистами в какой-то одной области, работали выборочно. Офицеры же могли вести операции вне зависимости от локализации ранений - и на черепе, и на животе, и на конечностях. Словом, кто поступил - тот и наш. Тем более что раненых становилось все больше и больше с каждым днем, а пули и осколки - они не разбирают, куда им впиться в человека. Единственное, с чем вышла небольшая неувязка, так это с операционными сестрами. Формируя группу, Анатолий Владимирович вместо медсестер взял парней-фельдшеров, беспокоясь в первую очередь о бытовом устройстве группы. Но когда на первой же операции фельдшер спокойно поднял с пола упавший скальпель и положил его под руку хирургу, Алексеев отметил: раз дано женщине находиться рядом с раненым - значит, так и должно быть и ничего мудрить здесь не надо. Но в целом советские врачи были для афганцев хоть и "неверными", но святыми. Видимо, на грани между жизнью и смертью фанатизм у людей все же изрядно истощается, и любая соломинка, обещающая спасение, становится ближе и надежнее, чем вроде бы вечный и нерушимый постулат. Не о всех, конечно, речь, но на плановые операции больные просились только к шурави. А весь секрет-то - наши врачи после операции хоть раз-другой, но подойдут, поинтересуются здоровьем. И бесплатно. А ведь были в кабульском госпитале врачи индийской, турецкой, английской и французской школ, о которых в Союзе говорили с уважением. Здесь же авторитеты устанавливала практика: только к шурави или, в крайнем случае, к тем афганцам, которые учились в Советском Союзе. Приехав домой, Алексеев наскоро перекусил и, когда во время чаепития пошла хоть и не очень горячая, но все же и не холодная вода, постоял, блаженствуя, под душем, до красноты растерся полотенцем: эх, в баньку бы! Набросив куртку, вышел на балкон покурить. И тут же увидел, как из стремительно подъехавшего "уазика" выскочил Тутахел - главный хирург госпиталя. Увидев на балконе Алексеева, афганец замахал руками. - Что случилось? - крикнул Анатолий Владимирович, хотя ответа дожидаться не стал: то, что произошла какая-то беда, это ясно и без слов. А раз так, то теперь главное - быстрее все увидеть собственными глазами. - Что? - все же спросил у Тутахела, выскочив уже одетым из подъезда. - Надо ехать во Дворец, там большое несчастье, - распахивая дверцу машины, растерянно ответил главврач. В "уазике" уже сидели терапевт полковник Виктор Кузнеченков и один из гражданских врачей-инфекционистов. - Во Дворце большое несчастье, - не отводя взгляда от дороги, забитой рикшами, водоносами, осликами, легковушками, стадами баранов, повторил афганец. - Очень много отравленных. Сильно отравленных. Алексеев повернул голову к Кузнеченкову, но Виктор как мог в тесноте пожал своими широкими плечами: сам ничего не знаю. - А Амин? - осторожно спросил Алексеев. Афганец скосил глаза на водителя и ничего не ответил. "Значит, и Амин", - понял полковник. С Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала мельком - это еще при жизни Тараки, но в сентябре, когда произошла та злополучная перестрелка между охраной Тараки и Амина, в госпиталь привезли изрешеченного пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака. - Анутуль Владимирович, Амин попросил, чтобы адъютанта оперировали только советские, - прибежал в операционную Тутахел. Советские - значит, советские. Собрали, кто быт под рукой, простояли у стола три часа - спасли Вазира. А когда дело у того пошло на поправку. Амин, уже глава государства, выделил для своего адъютанта личный "Боинг", и Алексеев с Тутахелем вдвоем сопровождали единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления, а потом и в санаторий. Про эту перестрелку ходило много самых разноречивых слухов. По одним - после того как упал под пулями Тарун, Вазир закрыл своей грудью Амина. По другим - Амин инсценировал нападение сам. Мол, если бы захотели убить Амина, подпустили бы еще на два шага ближе и расстреляли в упор. Да и при входе во Дворец стоял танк, и по дороге к Министерству обороны стояло их еще немало - при желании они могли разнести машину, в которой уезжал "ученик" с истекающим кровью адъютантом, в клочья и дым. Но... "Ваша политика - высочайший профессионализм". Надо было - он спас Вазира. Потребуется помощь Амину - он сделает все, что зависит от него, врача. В остальном пусть разбираются политики, советники, КГБ - кто угодно и кому это интересно. У входа во Дворец их уже поджидали, но первым делом резко потребовали сдать оружие. Обычно, входя в здание, мушаверы сами сдавали пистолеты дежурному. Сегодня же быстрые и сильные руки обыскали их, подтолкнули к двери. Стоявшие рядом афганские офицеры проводили их недовольными, чуть ли не враждебными взглядами. Начальник Главпура Экбаль рвал на кусочки листки с каким-то выступлением. "Что это они, как будто я виноват", - подумал Алексеев, открывая тяжелую дверь. Войдя в вестибюль, врачи тут же замерли и поняли афганцев. На полу, на ступеньках сидели, лежали в самых неестественных позах люди. Куда там немой сцене в "Ревизоре" - такие позы не придумаешь, они могут быть только при массовом остром отравлении. Алексеев переглянулся с Кузнеченковым - да, отравление. Первым делом - сортировка: кому помогать в первую очередь, кто потерпит. И отправить из Дворца всех гражданских медиков: там, где творится что-то непонятное, лишним лучше убраться. А больным - противоядие. Есть ли во Дворце какие-нибудь, лекарства? Склонились, над лежащей на полу женщиной, но по лестнице буквально скатился начальник госпиталя Валоят. - Наконец-то, - со вздохом облегчения проговорил он и схватил врачей за руки. - Этих оставьте, не до них. Там Амин в тяжелом состоянии. До второго этажа два лестничных пролета. Когда-то на ступеньках стреляли в Амина, теперь эти ступени вновь отделяют его жизнь от смерти. Если еще не поздно - удалить яд из организма, промыть желудок, заставить работать почки, не дать остановиться сердцу. Черт, но они же с собой ничего не взяли. Амин, раздетый до трусов, лежал на кровати. По отвисшей челюсти, закатившимся зрачкам и заострившемуся носу было ясно, что они уже опоздали, но, словно всю жизнь работали в паре, Алексеев и Кузнеченков без слов подхватили Амина, потащили в распахнутую дверь ванной. Она была уютной, но не такой большой, чтобы спасать в ней отравленного хозяина, однако выбирать не приходилось. Мешая и помогая друг другу, сделали уколы - Валоят уже стоял в дверях со всем необходимым. Промыли Желудок. Амин - он крепкий, надо побороться... - Есть пульс, - уловил слабое биение жилки на запястье Кузнеченков. Из ванной - вновь на постель: уколы, давление, пульс, уколы. Появились две капельницы с физраствором, и Алексеев ввел иглы в вены обеих рук. Замерли, ожидая результатов, - что могли они сделали, остальное теперь зависело только от организма самого Амина. И дрогнули веки умирающего, и подтянулась, сомкнулась в стоне челюсть. Успели. Вытащили из преисподней. И впервые после приезда во Дворец офицеры перевели дыхание, осмотрелись. Взглядом попросив у них разрешение, к постели Амина подошел начальник Главпура Экбаль. - Что... нового? - сквозь силу спросил больной, вкладывая в свои слова тревогу за развитие событий. Экбаль замялся, не готовый к такому вопросу, потом вспомнил: - Только что звонил министр иностранных дел СССР Громыко, он предлагает сообщить о вводе войск сегодня вечером. Замолчал, не уверенный, что понял председателя Ревсовета. - Значит... хотели без меня, - сквозь боль усмехнулся Амин и прикрыл глаза от бессилия. - Вроде стрельба какая-то, - прислушавшись, кивнул на окно Кузнеченков. Выстрелы, то одиночные, то длинными очередями, звучали совсем рядом с Дворцом, но Алексеев не придал им значения: в Кабуле стреляют практически каждую ночь. А время - седьмой час, для декабря это уже ночь. - Ну что, идем к другим? - Кузнеченков, еще раз проверив пульс и давление у Амина, посмотрел на командира. - Валоят что-то про дочь Амина говорил, вроде тоже отравление. Однако дошли они только до коридора - мощный залп сотряс здание. Посыпались стекла, погас свет. Внизу закричали, где-то что-то вспыхнуло, и врачи перебежали к полукруглому бару - здесь не было окон, хоть какой-то защитой казалась стойка. - Неужели "духи"? - вслух подумал Алексеев. - Черт его знает, - отозвался еле видимый в темноте Кузнеченков. - Эй, что там творится? - окликнул он, увидев в коридоре чью-то тень. Подбежал афганский офицер, некоторое время тяжело переводил дыхание, потом отдал им свой автомат и побежал дальше. Алексеев снял магазин, потрогал планку - патронов не было. "Ваша политика - высочайший профессионализм", - опять пришла на память фраза, и он чертыхнулся. И замер: по коридору, весь в отблесках огня, шел... Амин. Был он в тех же белых трусах, флаконы с физраствором, словно гранаты, держал в высоко поднятых, обвитых трубками руках. Можно было только представить, каких это усилий ему стоило и как кололи вдетые в вены иглы. - Амин? - увидев, не поверили своим глазам. Алексеев, выбежав из укрытия, первым делом вытащил иглы, довел больного до бара. Амин прислонился к стене, но тут же напрягся, прислушиваясь. Врачи тоже услышали детский плач: откуда-то из боковой комнаты шел, размазывая кулачками слезы, пятилетний сынишка Амина. Увидев отца, бросился к нему, обхватил за ноги. Амин прижал его голову к себе, и они вдвоем присели у стены. Это была настолько тягостная, разрывающая душу картина, что Кузнеченков, отвернувшись, сделал шаг из бара: - Я не могу. Пойдем отсюда. Знать бы им, что они - последние, кто видит Амина живым. Эх, пандшанба, день перед выходным... Необходимое послесловие. Врачи перейдут в соседнее помещение - конференц-зал с высокими, широченными окнами с уже полностью выбитыми стеклами. Со двора сквозь стрельбу услышат русский мат и вздохнут с некоторым облегчением: значит, не душманы. Станут между окон, чтобы не задело случайной пулей. Но только опасность подстерегала с другой стороны. Распахнется от удара ногой дверь, и в темноте запульсирует автоматная очередь. Кто стрелял, зачем - поди разберись в темноте. Но рухнет со стоном на пол полковник Кузнеченков, и пока Алексеев, уже не обращая внимания на стрельбу, донесет его большое, тяжелое тело до лестницы, врач будет уже мертв. - Мертвых не берем, потом, - отмахнутся от него у входа во Дворец, где грузили на БТР раненых. До него не сразу дойдет, что сказал это на чисто русском языке солдат в афганской форме. - Он еще жив, просто ранен, - соврет Алексеев. Полковника погрузят на бронетранспортер, и Анатолий Владимирович довезет его тело до посольской больницы. Сам станет к операционному столу, на котором один за другим замелькают раненые: советские, афганские, гражданские, военные. Мелькнет усталое лицо начмеда-десантника, и оба грустно улыбнутся - вот и рассудила жизнь. А первые погибшие при штурме Дворца, первые "ноль двадцать первые" в афганской войне - полковник Кузнеченков, спасавший Амина, и полковник Бояринов, возглавлявший штурм Дворца, будут лежать в морге. Рядом. Бояринов за выполнение своей задачи получит посмертно звание Героя Советского Союза, Кузнеченкова тоже отметят Орденом Красной Звезды - за выполнение своего служебного долга. Афганистан начинался вот с таких парадоксов. Сын Виктора Петровича Кузнеченкова закончит Ленинградскую военно-медицинскую академию имени Кирова и станет военным врачом. На кафедре военно-полевой хирургии его учил оказывать хирургическую помощь, работать на черепе, животе, конечностях профессор, доктор медицинских наук полковник Алексеев, который за Афганистан "заслужит" только грамоту с тремя ошибками. Правда, на международном симпозиуме "Медицина катастроф", проходившем в Италии, папа римский за самоотверженность при спасении людей в экстремальных условиях вручит ему символический "Пропуск в рай"... 27 декабря 1979 года. 16 часов 30 минут. Кабул. Колесов, Халбаев и Швец лежали на плащ-палатке и в бинокли осматривали Дворец и подступы к нему. Время "Ч" Магометов назначил на 22 часа, и сейчас, пока было еще светло, уточнялись последние детали прорыва к зданию, проводили последнюю перегруппировку сил, выводя группы на свои направления. За время, когда батальон находился здесь, афганцев постепенно приучали к тому, что шурави много ездят и стреляют, особенно ночью - такова методика проведения занятий. В палатках же срочно сколачивались лестницы: террасы на подступах к зданию оказались заминированными и лестницы могли стать своеобразными мостами через опасные участки. Сегодня утром "зенитовцы" тайно привезли с аэродрома целую машину бронежилетов, но, выяснив, что на всех их не хватит, Колесов предложил отдать их штурмовым группам и солдатам. Так что офицеры из "мусульманского" батальона оказались заметно худее своих подчиненных, когда те надели "броники" под бушлаты. Основная задача возлагалась на первую роту капитана Шарипова: на бронетранспортерах с десантом из "Зенита" и "Грома" выскочить к Дворцу, блокировать подъезды. В здание входят только комитетчики. Огонь открывается при крайней необходимости, высший балл операции - без ножа, без выстрела, без жертв. Однако предусмотрели и всякие неожиданности и, чтобы в темноте не перепутать своих с чужими, пустили на полосы несколько простыней, сделали повязки на левую руку всем штурмующим. Установили и пароль с отзывом! "Миша - Яша". Всем "Мишам - Яшам" показали портрет Амина - этому человеку ни в коем случае не дать уйти из здания. Попросили обезопасить во Дворце еще двух афганцев: капитана и женщину*, которые перед штурмом попытаются усыпить Амина и тем самым дезорганизовать оборону. Чем меньше жертв - тем лучше. (* Имена участников событий не названы в целях их безопасности.) Словом, подготовка до этого шла вроде без особых накладок, но сейчас, разглядывая Дворец, офицеры заметили оживление среди его охраны: усиливались посты, выставлялись новые. Неужели афганцы что-то почувствовали или произошла утечка информации? Откуда им было знать, что Амин был усыплен во время обеда и операция висит на волоске? - К вечеру там будет бастион, который одним батальоном не возьмешь, - вслух сказал Швец то, о чем подумалось каждому. Василий Васильевич подсел ближе к рации, стоявшей тут же, на плащ-палатке, поставил волну Магометова: прощу сместить время "Ч". Необходимое послесловие. Главный военный советник перенесет начало операции сначала на 21 час, потом, после очередного беспокойства Колесова, - на 18.30. И все равно первые выстрелы прозвучат в 18.25: группа, которая выехала на блокировку артиллерийского склада, не заметит второго выставленного только что часового, и тот откроет огонь. "Мусульманский" батальон поднимется в атаку. Первая рота стремительно подскочит к главному входу. И первым упадет от пули ротный капитан Шарипов - эх, был бы бронежилет! Охрана Дворца окажет неожиданно сильное сопротивление, и тогда но окнам здания ударят зенитки: пробивать двухметровые стены было бесполезно. Комитетчики ворвутся внутрь Дворца, там разгорится настоящий бой. Полковник Бояринов выбежит на улицу за помощью, но тут же упадет замертво, попав под огонь своих же зениток. Так батальон вынужден будет войти во Дворец, поможет комитетчикам пробиться на второй и третий этажи. К замполиту роты старшему лейтенанту Рашиду Абдуллаеву подбежит один из солдат: - Товарищ старший лейтенант, там, кажется, Амин лежит. Абдуллаев станет вытаскивать из-под стойки бара мужчину в трусах, и у того неожиданно оторвется левая рука: чья-то автоматная очередь в упор буквально разворотила плечо руководителя государства. Сорвав с окна штору, старший лейтенант и солдат завернут в нее тело Амина и вынесут на улицу. Сюда же подвезут афганцев, которые до этого находились в кунгах. Они осветят погибшего фонариком и подтвердят: - Да, это он. Те, кто знал афганских руководителей во времена Тараки, могли бы узнать голос Гулябзоя. Можно было сказать, что операция завершилась. Только кое-где еще продолжали оказывать сопротивление наступающим из темноты шурави с белыми повязками на рукавах... 27 декабря 1979 года. Москва - Кабул. Когда Сухорукову доложили о стрельбе в Кабуле, тот потребовал немедленной связи с Рябченко. Трубку взял Костылев, посланный от штаба ВДВ в помощь Рябченко. - А где командир? - Товарищ командующий, командир дивизии отсутствует. - Как отсутствует? Я лично запрещал ему отлучаться из расположения дивизии. А тем более сегодня. Ни под каким предлогом. Он у вас отпрашивался? - Нет. - Какая обстановка в городе? - В некоторых местах идет перестрелка. Наши группы, по первым докладам, действуют успешно. - Как только Рябченко появится, немедленно звоните мне. Бросить дивизию! - Сухоруков сам кинул телефонную трубку на рычажки. При последней встрече Устинов словно специально подчеркнул, что на десантников у него надежда особая, а тут командир черт-те где. Сухоруков скосил глаза на "кремлевку" и вдруг поймал себя на мысли, что боится звонка от Устинова или Огаркова. А если и им вдруг понадобится лично Рябченко?.. Позор! Оставить дивизию, никого не предупредив. Если не будет оправдания, он лично попросит министра снять Рябченко с должности. Хотя какое может быть оправдание? Необходимое послесловие. А оправдание все-таки было. Два человека - Гуськов и, в общих чертах, начштаба знали, куда и зачем уехал за два часа до времени "Ч" полковник Рябченко, прихватив с собой двух офицеров-каратистов братьев Лаговских. И Огарков с Устиновым тоже не могли позвонить Сухорукову насчет Рябченко, потому что именно они отдали приказ комдиву десантной: в момент начала операции нейтрализовать начальника Генштаба полковника Якуба, не дать ему возможности поднять войска. Их обыскали у входа в здание министерства, отобрали оружие. Гранаты, подвешенные на самый последний случай к брючным ремням уже за кольца, под бушлатами не заметили. - Начальник политотдела, - представил комдив капитана Лаговского, начальника физподготовки дивизии. - Начальник разведки, - "досталась" вторая должность лейтенанту Лаговскому, начальнику топографической службы. На столе у Якуба стояли две включенные радиостанции, на которые то и дело поглядывал начальник Генштаба, словно ожидая сообщений. Его советник полковник Костенко, представив самого Рябченко, тоже сел за стол, и Якуб, поколебавшись, пригласил к себе представителей ХАД. После дня рождения у Магометова его не покидало чувство настороженности, и, как ни были деликатны советники на той вечеринке, Якуб, не желавший верить предчувствиям, тем не менее отметил в подсознании: советские не во всем искренни, что-то происходит вокруг него, начальника Генштаба, а он не может уловить суть и смысл происходящего. И перед встречей с советскими десантниками, захотевшими лично у него уточнить места расположения дивизии, он положил в ящик стола пистолет, открыл за своей спиной потайную дверь. Не надеясь на телефоны, поставил на прямой прием рации с командирами центрального корпуса и охраны Амина. (ХАД - органы госбезопасности.) Нервозность Якуба заметил и Рябченко. Время 18.30, которое ему назвали в посольстве при постановке задачи, казалось, никогда не подойдет, и он по третьему разу начинал уточнять и переспрашивать уже давно понятные всем вещи. Последний круг секундной стрелки на настенных часах Рябченко и Костенко, казалось, толкали уже взглядами. Якуб, посмотрев на напряженные лица гостей, тоже бросил взгляд на часы и встал: сам участник многих закулисных событий, нутром почувствовал опасность точного времени. И в тот же миг прогремел взрыв в центре города. Практически в ту же секунду заговорила рация, и, услышав только первые слова из доклада, начальник Генштаба выхватил пистолет из полуоткрытого ящика стола и отпрыгнул к потайной двери. За спиной Рябченко прогремел выстрел. Якуб, только поднявший свое оружие, схватился за грудь и упал на колони. Лаговские сдерживали пятерых хадовцев, бросившихся на них, в комнату вбежало еще несколько афганцев с пистолетами в руках. Оружие было в руках и у Костенко, но выяснять, кто выстрелил в Якуба, не было времени: начальник Генштаба уползал в спасительную для него дверь. Схватка в кабинете случилась недолгой: несмотря на тесноту, Лаговские все-таки развернулись. К истекающему кровью Якубу, замершему на полу соседней комнаты, вошел незнакомый Рябченко афганец в гражданском костюме. Он задал Якубу несколько вопросов, тот, сдерживая стони, с усилием мотал головой. И тогда афганец пять раз выстрелил в начальника Генштаба, каждый раз произнося чьи-то имена. - Из нового руководства страны, - шепнул комдиву Костенко. - Мстил за семьи, уничтоженные по приказу Якуба. В городе разгоралась стрельба, и Рябченко, в последний раз посмотрев на лежащего в крови Якуба, поспешил на аэродром, в дивизию. В штабной палатке, не стесняясь застывшего на посту у Знамени часового, на него набросился Костылев: - Может, вы объясните, где находились все это время, когда ваши десантники шли под пули? Рябченко отрешенно пожал плечами: - Ездил в город. - Ах, в город... Ну, тогда звоните командующему и сами объяснитесь. Он давно ждет вашего звонка. По сравнению с только что виденным и пережитым гнев начальства казался такой мелочью, что Рябченко с усмешкой поднял трубку ЗАС: - Где вы были, товарищ полковник? - послышался раздраженный голос Сухорукова. - Почему вас не было в дивизии? - Я был в городе, товарищ командующий. - А разве я вам разрешал покидать расположение дивизии? - Никак нет. - Тогда я отстраняю вас от командования. Завтра же с первым самолетом прибыть в Москву. - С превеликим удовольствием, - уже в гудящую трубку ответил комдив. Все было пусто и безразлично - в Москву так в Москву, разжалуют так разжалуют. Но видеть, а тем более участвовать в таком, о чем раньше можно было только прочесть в книгах, да и то не про нас... Хлопнул полог палатки, качнулась от ветра мигающая лампочка. - Что, командир, невесел? - с порога спросил Гуськов. - Да так, думаю. С командующим вот поговорил, завтра вылетаю в Москву за новой должностью. - Та-а-ак, - оглянувшись на Костылева, оценивающе протянул Гуськов. - Брось хандрить, тебе еще командовать людьми. 27 декабря 1979 года. 22 часа. Кабул. - Абдуллаев, - окликнул старшего лейтенанта Халбаев, когда тот возвращался к уже полностью захваченному Дворцу от бронетранспортеров, увозивших последних раненых. - Рашид, возьми человек двадцать, две бээмдеш-ки и... - Комбат указал на небольшой двухэтажный домик внизу горы, откуда слышались выстрелы. - Что там? - Узел связи. Засело человек десять. Осмотри внимательно сейфы, наводчики говорят, что там могут быть документы Амина. - Есть, - улыбнулся и растворился в темноте старший лейтенант. - Грач, Юра, со своим взводом ко мне, - послышался его голос уже издалека. Потом в общий шум влился рокот моторов еще двух БМД. Они выплеснули из себя лучи света, уперлись ими в ворота, загораживающие дорогу к узлу связи, и рванулись к цели. Хорошо воевать, когда все получается. Навстречу нестройно ударили автоматные очереди, но их заглушил, перебил, подмял клекот крупнокалиберного пулемета. Первая БМД острой грудью отбросила сцепленные легким замочком створки ворот, нырнула в мертвую зону, под окна здания. Вторая замешкалась, остановилась, и из окон вновь ударили автоматы по сидевшим на броне