абоненту, то ли летчикам Заремба. -- Вас плохо слышно. Конечно, плохо. Москва, власть с самого начала чеченской войны наверняка не слышала ее грохота, воя и визга. Она не нюхала копоть, гарь, гной, пот, теплую кровь. Она не видела или не желала видеть обрубленные тела своих солдат и черные платки чеченских матерей. Она наводила конституционный порядок, сама тысячекратно нарушая Конституцию и человеческую мораль. Более гибкого, умного, хитрого в конце концов придумать не сподобилась. Не захотела или не смогла, что, впрочем, две стороны одной медали, известной как "Недальновидность". Далеко власть, очень далеко от чеченской войны. И не только географически. Плевать ей на страдания людей. Ее заботит только мнение о себе самой... -- Раненые есть? -- прокричал по сторонам Заремба перед очередным заходом вертолетов. -- Вроде нет,-- по очереди откликнулись подчиненные из разных концов, -- Никому не шевелиться. Замереть. Последний удар с воздуха получился послабее:, скорее всего, вышли боеприпасы, и "вертушки", ушли в сторону. Но группа получила лишь небольшой глоток передышки перед очередным ударом. Теперь уже артиллерии. И детской трещоткой показался спецназовцам предыдущий обстрел. Снаряды тоже шли со свистом, но тяжелым, уверенным в себе. Им не требовалось осколками искать цель -- они полагались на свой объем и массу. Артиллерия не убивает, она крушит, вгоняет в землю, рассеивает по ветру, накрывает и хоронит. Один недостаток -- слышен звук, самого выстрела. И вскоре после первого, казалось, нескончаемого грохочущего обвала Заремба определил, что от момента выстрела до разрыва снаряда проходит около двадцати секунд. Обозначились и промежутки -- совершенно мирные, спокойные, тихие мгновения, когда ничего не летит. -- Будем уходить,-- прокричал он.-- Строго на запад .Он не знал, просчитаны ли секундные затишья подчиненными, и взял инициативу полностью на себя. -- По моей команде, все вместе и сразу. Нашел промежуток в стрельбе, подхватился: -- Рывок! Выбегать под снаряды хоть и из убогого, но все же прикрытия -- занятие не из приятных. Но подполковник по прошедшим войнам знал и другое: если накрывают площадь, да еще так плотно и согласованно с земли и воздуха -- значит, федералам нужен результат. Любой ценой. Не исключено, что через несколько минут сюда подтянутся самолеты, и тогда уже артиллерийская канонада покажется трещоткой. От авиабомб не спастись. Они ставят точку... Но что за точку наметили здесь федеральные войска? Может, Одинокого Волка пытаются на- крыть после нападения на поезд? Но тогда, братцы, недолет. И существенный. Рывок. Еще бежишь, а уже смотришь, куда зарываться. Правда, с каждым таким подъемом все больше разрывов оставалось за спиной, и теперь главное -- не нарваться на какого-нибудь обалдуя-артиллериста, который стреляет не в цель, а в белый свет как в копеечку и может запустить снаряд куда угодно вне всякой логики. А на запад бежали потому, что в памяти Зарембы остался изгиб тех самых топографических коричневых линий, которые на местности образу- ют овраги. Скатишься в них -- и наполовину больше шансов уцелеть. -- Самолеты,-- Чачух, как бывший летчик, сумел различить то, чего пока только опасался Заремба. Да, артиллерия постепенно заканчивала свою черновую работу, а в вышине рос и надвигался гул бомбардировщиков. Треск сучьев под ногами бегущего спецназа пока заглушал его, прерывистое дыхание каждого отталкивало приближение смерти, но кто справится с часовой стрелкой? Или даже секундной? Неизбежность всесильна. Кто сам горохом, кого взрывной волной как куль -- но с первым разрывом авиабомбы спецназ уложился по оврагу. Какая там точка -- восклицательный знак, множество восклицательных знаков воткнулось в землю и, обессиленную предыдущими терзаниями, ее все равно заставили .вздрогнуть так, что она не смогла удержать и уронила несколько деревьев. Там же, откуда только что вырвался спецназ, началось невообразимое: взрывными волнами и взметнувшейся землей гасились старые пожары и тут же раздувались новые, падающие деревья пытались цепляться кронами за воздух, но небо оказалось враждебным и не дано опоры и поддержки. И тогда дубы, уже убитые и не имеющие сил увернуться, падали и подминали под себя маленьких и молодых своих собратьев, столько лет лелеянных, прикрываемых от лишних дождей и лишнего солнца. Несколько пригоршней камней и осколков взрывы бросили и вдогонку исчезающей за обрывом группе, но не успели, не хватило им каких-то секунд, чтобы исполнить предназначенную им роль. -- Живы? -- переждав гул, принялся собирать на голос подчиненных подполковник. Вместо ответов спецназовцы стали подтягиваться к нему сами. Лица, руки у всех кровоточи- ли, недавно еще новенькие "пятнашки" изодрались в клочья, словно воевали они в Чечне не первую неделю. Но главное -- все живы, сумка на ремне. Остальной разбор -- потом. -- Уходим дальше,-- не дал передышки Заремба и первым побежал вдоль ручья. Но Работяжев и Дождевик даже и здесь остались верны себе, обошли Зарембу на дистанции, выставляя себя в качестве танковых катков от мин и бронежилетов от пуль. А сзади рвалось, рушилось, обрывалось, исчезало, клубилось и переворачивалось. Полученные в аванс сорок процентов гонорара и ожидаемые на Чкаловском остальные шестьдесят могли пойти коту под хвост из-за вечной солдатской рулетки -- попасть под огонь собственных войск? Кто крутит волчок? Кто крупье? Убежали. Вскочили в последний вагон, уходящий из ада. Он и довез их до очередного привала, где Волонихин процитировал Лермонтова, тем самым веруя в окончание кошмара: Тогда считать мы стали раны, Товарищей считать. Товарищи лежали все рядом, глядя на Зарембу, молчаливо выражая восхищение его провидением и благодаря за спасение. Подполковник же не отрывал взгляда от двух кусков карты, в какой-то момент разорванной и теперь на весу соединен- ной. По случайности разрыва почти вся Чечня оторвалась от России, и даже несмотря на то, что командир достаточно быстро соединил все линии, черта оставалась. Можно забросить чеченский кусок к чертовой матери, если бы они сами не находились в нем. -- Что дальше? -- негромко спросил Туманов, выкроив минуту, когда все вроде бы занялись своими ссадинами и занозами. Он выражал готовность помочь в принятии решения, что-то посоветовать, просто давал понять командиру, что тот не один и может рассчитывать на поддержку. Ответить командир не успел: невдалеке послышался шум мотора. То, что они подошли к опушке леса, подполковник знал, а теперь подтверждалось, что там проходит дорога. Но кто едет? "ум замер на одной ноте -- машина остановилась: мол, хотнте посмотреть? Дождевик не от- казался, глянул на командира. -- Только осторожнее,-- попросил Заремба, отпуская его в разведку. Неслышно передернув затвор автомата, прапорщик растворился среди листвы. Оставшиеся замерли в томлении, невольно наставив оружие в сторону машины. Автоматная очередь, если вдруг прозвучит, будет страшнее только что пережитого, потому что коснется конкретно Семена. Но он появился сам, и, ни слова не говоря, рукой показал -- уходим, быстрее. Уходить приходилось обратно в пекло, а из оврага выбираться тем более не хотелось. Однако догадаться, что чеченцы станут искать их после авианалета именно там -- для этого не нужно служить в спецназе и иметь грудь в орденах. Пробежав все-таки несколько метров назад вдоль ручья, подполковник по первой же тропке вырвался наверх, повел автоматом по сторонам, готовый изрешетить любую цель. Но преследователи шли, видимо, достаточно осторожно и порядком отстали. -- "Таблетка". Та, что стояла в лагере. Человек семь,-- на ходу сообщил прапорщик. Разворачивались в цепь. Если есть загонщики -- кто-то стоит и на номерах. Закон охоты. Где же промашка? В чем? Почему их так быстро обнаружили и накрыли? Откуда синхрон в действиях федералов и боевиков? Наряду с этими мучительными мыслями Заремба просчитывал и дальнейшие действия. Отряд Волка постарается запереть его в роще, которую к тому же бомбят федеральные войска -- здесь вопросов нет. Наверняка на подмогу прикатят со своими отрядами другие полевые командиры. Охотники постепенно превращаются в мишени... -- Идем к селу,-- подполковник безошибочно выбрал направление. Доставать и соединять рваные края карты ни времени, ни особой нужды не имелось: переложить ее знаки на реальную местность для человека военного -- что ребенку в игрушечном самолете ощутить себя летчиком. Зверь загнанный забивается в углы и чащи, человек думающий вырывается на простор до того, как окажется среди погибельных стен или флажков-ограждений. Село если и станут проверять, то в последнюю очередь. А группе и нужно-то -- перевести дыхание. Набравший воздуха обязательно сделает следующий шаг. Вышли почти точно. Полусело, полугородок, над которым поднимался черными столбами дым от самодельных нефтезаводиков, тянулся вдоль трассы. По ее обочинам, далеко за окраину, выходили загнанные обстрелом в бомбоубежища продавцы с огромными бутылями желтого самодельного бензина. На кошаре, высившейся на пригорке, виднелась огромная, читаемая даже издали надпись: "Ельцин -- свиноматка. Хайль Джохар Дудаев". Вот где требовалась ювелирная точность артиллерии и авиации, а не в стрельбе по своим. Если такие транспаранты для командования российских войск стали привычными и у них нет никакого желания разнести кошару в пыль, то войну можно считать проигранной. Под эту нетронутую никем надпись, как под самое надежное прикрытие, и решил вести группу Заремба: чтобы Семену присвоили офицерское звание. Он подключит всех знакомых в кадрах, если надо, от- кажется от своей доли, попросит Вениамина Витальевича: если тот может заказывать военные самолеты для вывоза его группы в любую точку страны, все остальное для него -- семечки. Семен заслужил офицерские погоны. И особенно сейчас, когда из армии все бегут. Такие, как Дождевик, помогут сохранить ее хребет, каркас, основу. -- Василий,-- послал пограничника в помощь прапорщику Заремба. И не только в помощь, а заставляя Туманова больше двигаться и согреваться. Те поползли по ложбине, и через какое-то время вслед за ними пошла следующая пара -- ~ Марина и Волонихин. Прикрывать отход назначил Чачуха, а себя и Работяжева подполковник определил в середину. В боевой обстановке принцип один: сбереги голову, а она постарается уберечь руки и ноги, -- и пусть это никому не покажется обидным. Впрочем, на войне сильно обидчивым делать нечего, не отдых в пансионате благородных девиц и не вечеринка в Союзе театральных деятелей.: Награды и проклятия -- после войны. Все после . войны. Ну и в-влезли,-- прошептал сапер, утюжа землю справа от командира. -- Ч-чеетно говоря, ~ п-проклял все. Выберемся. -- Н-надо бы. -- Пробираемся к кошаре. Дождевик -- труженик, дозорный войны, вновь взял поудобнее автомат. И Заремба неожиданно дал себе зарок: по возвращении сделает все, -- Что дома-то оставил? -- впервые поинтересовался Заремба личной жизнью сапера. Погорячился он насчет переноса всех проблем на послевоенное время. Под огнем тоже нужно ~, жить, не подличая и не забывая о других. Особенно командиру. К тому же подчиненные готовы раскрываться и говорить о себе: -- Н-ничего. Это и обидно, оказывается. Вернусь -- п-пиротехником стану. С-салюты делать. С-специальные, на все случаи жизни. В честь р- рождения девочки, н-например. Н-на серебряную свадьбу. Н-на похороны даже -- "П-печальный салют". Пойдет? Сам придумал? А что т-тут думать? З-знаешь,-- он впервые назвал командира на "ты", и это стало высшей степенью откровенности и искренности,-- раньше, к-когда служил в НИИ и создавал н-новые мины, в качестве о-образцов брали сначала п-протезы, а потом п-привязывали овец рядом с изделиями. И п-подрывали. С-смотрели, сколько животное к-крови п-потеряет или к-как р-разворотит ногу-протез. Н-насмотрелся и решил -- уйду делать с-салюты. Считай, что у тебя есть первый покупатель. Идет. П-пойдешь со скидкой. -- Но сначала доползти бы до кошары. -- Д-доползем. Юра оказался прав -- доползли. И что за человеческая натура: только молили всех святых помочь остаться в живых, а чуть полегчало -- принялись зализывать царапины. Сама кошара представляла собой огромный кирпичный сарай с забитым сеном чердаком. По сухому настилу определили, что отары пасутся в поле и на ночь их вряд ли пригоняют. Этот кусочек мирной жизни почему-то удивил и взволновал подполковника больше, чем погоня Одинокого Волка: а ведь и в самом деле люди продолжают жить. И наверняка не все чеченцы жаждут ото- рваться от России, не все взяли в руки оружие. А даже тем, кто взял, спецназовец вдруг оставил право на защиту. От войск. После танкового штурма Грозного Чечня из задиры мгновенно превратилась в жертву. И теперь, что бы ни делала, окажется права. Почему ей дали такой козырь? Кто подтолкнул Россию к крупнейшему проигрышу? Кто положил солдатам пальцы на спусковые крючки? Кто ставит армию в ситуацию, когда думать нельзя, не остается времени: замешкавшийся первым и получает пулю. Поэтому стрелять, стрелять, стрелять... Когда забрались на чердак, Заремба лично, утопая в сене, добрался до каждого спецназовца и осмотрел сектора обстрелов. Вроде перекрыли все, круговая оборона -- не приведи Господь! -- пусть уж лучше круговой обзор, так вот этот обзор замкнулся. -- Семен, кофейку не осталось? -- подал голос из своего угла Волонихин.-- Вернемся, две чашки выставлю. Прапорщик промолчал. Спроси кофе кто-то -иной, а не ухажер Марины,-- еще можно бросить пустую флягу и посмотреть, как ее станут вытряхивать. А так вроде не шутка, а подкол... -- Командир, может, с Москвой договорить? Как они себе представляют помощь нам? -- перевел разговор Чачух. Заремба и сам уже несколько минут поглядывал на приемник. Помощи, конечно, ждать не следует: их как забросили тайно, так безымянно и без отметок они должны вернуться в Балашиху. Другое дело -- закрыть на время район для авиации или втянуть отряд Волка хотя бы в мелкую разборку, попытавшись таким образом отвлечь погоню. Принять решение не успел. -- Едут,-- совершенно спокойно, словно в его секторе обстрела появилась безобидная свадебная процессия, сообщил Туманов. И чтобы никто не дергался, дал полный расклад: -- "Таблетка". В ней четыре... нет, пять человек. Впервые за последние годы, насыщенные вой- нами в самых разных точках бывшего Союза, Заремба испугался. Не противника, нет. А того, что ошибся. Волк перехитрил его! У чеченца на выбор имелось четыре стороны света, в которые можно было послать погоню. Он почуял верно -- запад. И разгадал не просто направление, которое может расходиться лучами на километры, а точную линию отхода "Кобры". Чеченский командир просчитал его логику наоборот и вышел именно в нужную точку во всей Чечне. Невероятно! -- Приготовиться к бою. Я стреляю первым. Глава 8. Послание с небес "Таблетка" подъехала к самым воротам. Их размеры позволяли заехать и во внутрь кошары, но та все же остановилась на улице. Никто не желает забиваться в нору. Гортанные голоса чеченцев звучали спокойно, в щель Заремба видел, что боевики расхаживали вокруг машины и кошары без видимых признаков тревоги. Значит, Волк не перехитрил его, приезд санитарной машины -- чистая случайность, вы- павшая на долю "Кобры"? Будь по-иному, первым делом проверили бы чердак с запасами корма. А так, похоже, они и мысли не допускают, что русские способны оторваться от спасительного леса и выйти в открытое поле, в одинокую ко- шару. Радоваться бы Зарембе, что его опасения оказались напрасными, да ситуация не та: боевики -- внизу, и сколько пробудут здесь, неизвестно. И почему приехали, тоже неизвестно. Это узнала Марина. Еще при приближении "таблетки" она подкатилась к командиру и теперь дышала у него над ухом. Заремба мог поклясться, что дыхание женщины даже в такой чрезвычайной обстановке полностью отличается от мужского. А когда девушка приникла губами к уху прошептать услышанное, он и вовсе утвердился в мнении, что войну женщиной не испортишь. Даже если она сообщает не совсем радужные известия: -- Сюда станут стекаться отряды по нашему поиску. Что-то вроде штаба. Заремба сжал кулаки: он обязан был это предусмотреть! Теперь ясно, почему он не станет генералом. Правы кадровики -- на пенсию, загорать со старичками на лавке во дворике и судачить с бабами о мексиканских сериалах. Выгуливать кошек. Выть на луну! Почему не подумал о штабе? Изничижал себя. А тем не менее заглядывал вперед: придут боевики -- и на ночь за сеном полезут на чердак. Значит, вырываться из западни требовалось сейчас, пока противника всего- ничего, даже на всех не хватает. И желательно без шума. Группа смотрела на него, ожидая приказа. Подполковник достал нож, спецназовцы сделали то же самое. Пальцем указал Марине -- ты остаешься наверху и держишь ситуацию на мушке. Остальные -- готовимся вниз. Благо, что внизу шумели и смотрели по сторонам, не удосуживаясь поглядывать вверх. А к краю чердачных досок, задавливая собственными телами шорохи, ползли спецназовцы. Насколько возможно, отыскивали опору для толчка. Пытались распределить меж собой боевиков. Себе Заремба выбрал рослого, с выступающей челюстью чечена. Он не являлся старшим среди экипажа "таблетки", но хозяйская поступь и короткие реп- лики выдавали в нем негласного лидера. У боевиков подобное случалось частенько -- командира выдвигает род, тейп, клан... Дождались, когда прибывшая пятерка собралась вместе. И десантниками без парашютов, выпрастав когти-ножи, шестиголовой пятнистой птицей свалились на них сверху спецназовцы. "Дзя" не кричали и ногами не махали, движение делалось одно -- нож в противника. -- А-а,-- захрипели разом все пятеро. Пытались отскочить, достать оружие -- и кто- то дотянулся до спасительного спускового крючка. Очередь раздалась короткая, всего в два патрона. Но в той тесноте, что крутилась в кошаре, пули не могли не попасть хотя бы в кого-нибудь. Но раз следующих выстрелов не последовало, достали и стрелка. Оглядеться, узнать, кто убит или ранен, Заремба не мог. Его противник оказался необычайно силен. Силен тем не отточенным, не сформированным в искусство бойца буйством, под чей кулак и гнев лучше не попадать. Такой сам увертывается интуитивно, а сдаваться не умеет. Только цена неотшлифованного алмаза все равно в десятки раз ниже стоимости изделия, которого коснулся рукой мастер. Зарембу шлифовали всю его жизнь -- в суворовском, воздушно-десантном училищах, спецназе ГРУ. Может, кто-нибудь из профессионалов- рукопашников увидел бы в его подготовке шероховатости, захотел бы убрать определенные выступы или провалы, но недостатки сильнее высвечиваются, когда идет бой на равных. А здесь, едва боевик рукой-корягой сумел от- бить первый удар и сам замахнулся для своего, способного размозжить голову, подполковник перехватил "Короля джунглей" лезвием назад. Самое неприятное в готовящемся приеме -- очутиться на мгновение спиной к врагу, но по долгому замаху противника нетрудно определялось, что контрприема не последует. Чечня именно такая -- необузданная, сильная, но неотточенная. Резко развернувшись через спину, сбоку вонзил кинжал во врага спецназовец. Чеченец, захлебнувшийся на замахе, замер от боли, в глазах прочиталось недоумение и страх: как же так, я не мог проиграть, откуда боль? -- Игорь ранен, -- раздался голос Туманова, наконец-то увидевшего, в кого вошли пули. В летчика! Можно было не сомневаться и предугадать сразу. Дважды ему испытывать судьбу не стоило -- однажды Чачух уже катапультировался из горящего самолета. Тогда спасся. А сейчас, имей даже дюжину спортивных разрядов, в рукопашной схватке в тесноте это не поможет. Хотя наверное все было банальнее и проще: Игорь не дотянулся в своем прыжке до противника. Марине же стрелять в суматоху -- кувалдой долбить комара в лукошке с яйцами. Своего врага Заремба для гарантии еще поддел, вздернул, и лишь когда тот обмяк, отпустил с ножа. Схватка заканчивалась. Дождевик додавливал своего чечена, Волонихин с Мариной склонились над Игорем, а Туманов высматривал ситуацию на улице. -- Проверь "таблетку",-- крикнул ему подполковник. -- Движок работает. -- Игоря в машину. Сам выскочил из кошары последним, хотя двое из пятерых чеченцев еще по-детски стонали от ран, умоляя о сострадании и помощи. Но Туманов поторопил: -- Командир. Пограничник уже сидел за рулем, и лишь Заремба прыгнул в кузов, включил скорость. Для группы оставалась открытой единственная дорога -- обратно в лес. Но когда есть машина, можно промчаться опушкой, пока хватит бензина. Летчик лежал на полу кузова , и хотя его голову держала в своих ладонях Марина, из сомкнутых губ Игоря пробивалась струйка крови. Волонихин на ходу пытался перевязать ему грудь. Что у него? -- попросил известий Заремба. Тяжело. Тряски не выдержит. Василий, стой. Пограничник сбил скорость, но протянул еще несколько метров. Но когда летчика сняли с машины и уложили на землю, развернул "таблетку" и помчался в обратном направлении, хоть как-то попытавшись запутать следы. Раненого переложили на спальный брезент и доктор сумел закончить перевязку. -- Ждешь Туманова и за нами,-- приказал Марине подполковник, первым хватаясь за смятый угол самодельных носилок.-- Мы идем вдоль опушки. В горы,-- он посмотрел на синеющие вдали перекаты. -- Быстрее бы ночь,-- неожиданно попросил Волонихин. Заремба скосил на него взгляд -- только доктор мог догадываться, что сейчас лучше для Игоря. Волонихин же оглядывался назад, волнуясь за Марину. Всем им вместе нужно было уйти как можно дальше от кошары. А около нее тем временем началась беспорядочная пальба -- так возмущаются и негодуют, а не стреляют по цели. Прибежали запыхавшиеся Марина и Туманов. -- Человек сорок,-- сообщил пограничник главное известие. Два "уазика". Бегом. Пальцы не держали брезент, скользили, и хорошо, что один человек постоянно крутился, подменяя по очереди остальных. Горы только издали кажутся близкими, но это обманчивая доступность. Полазивший по ним вволю Заремба знал, что группа окажется у их подножия не раньше, чем зайдет солнце. Стрельба сзади то утихала, то возобновлялась с новой силой. Боевики нервничали из-за наступающей темноты и поливали огнем любое подозрительное место. Судя по всему, они вначале бросились в ту сторону, куда угнал и бросил в канаву "таблетку" Туманов, но потом звуки вернулись, стали ближе и явственнее. Скорее всего, боевики опять разделились на две части, намереваясь чистить рощу без устали и до победного конца. Улучив минуту, освободившую его от раненого, подполковник выдвинулся влево на открытый участок. Село осталось далеко позади, но оттуда нарастал вой "уазика". На месте Волка он точно так же бросил бы часть отряда к подножию горы. А потому, даже только что обжегшись на открытой местности, все равно утверждался в мысли: из капкана нужно вырываться обратно в чистое поле. Впрочем, не такое уж оно и чистое. Взгорочки, буераки, кустарники -- эти вечные спутники гор, шрамили и рябили местность, и спецназовец решился: -- -- Сюда, в поле,-- позвал он носильщиков. Сам залег на опушке, ожидая, когда из натужного воя вырвется спешащий на перехват "уазик". Но успели, успели и ребята скрыться в ложбинке, и он сам, скрючившись как кенгуру, впрыгнул в мертвую зону вслед за ними, прежде чем машина с боевиками, тяжело проседая, пересекла только что проложенный путь на свободу. -- Пошел, пошел,-- перевела Марина услышанные команды. Осторожно выглянули. С "уазика" через равные промежутки спрыгивали боевики и по- гитлеровски классически становились в цепь. Хотя и оглядывались по сторонам, но шли лицом к лесу. Застонал Игорь, и Волонихин без подготовки через брючину вколол ему обезболивающее. Остальные, ощетинившись на все стороны оружием, переводили дыхание. В небо, пенясь и шипя, ушла зеленая ракета. Чеченцы пошли искать иголку в стоге сена, где ее уже не было. С Богом, ребята. Точнее, с Аллахом! Наконец-то нашлось у Зарембы время уделить внимание раненому. Марина обтирала ему губы смоченным в воде платком. Сквозь бинты, пулеметными лентами революционных матросов перехватившие грудь, проступала кровь, и подполковник взглянул на доктора. Тот неутешительно сжал губы и поднял вверх глаза: если помогут небеса. Эго боевикам Заремба разрешил обратиться за помощью к Аллаху, а сам больше надеялся на вертолеты. Нужно только отойти подальше и вызвать их. Уйти подальше и успеть вызвать... -- Сколько протянет? -- Мало. Нужна срочная операция. -- Командир,-- позвал вездесущий Дождевик. Он успел пробежаться по всем сторонам ложбины и наверняка увидел что-то ценное. Такие, как Семен, зря не беспокоят, и подполковник поспешил к нему, лег рядом. Прапорщик указал рукой вниз. Там, метрах в трехстах от ложбины, паслось стадо овец. Но их блеющее, колышущееся грязновато-белое облако интересовало мало: рядом со стадом щипали траву два белых коня. Пастухи отсутствовали, и воображение подсказало командиру: соорудить пароконные носилки и с помощью лошадей вывезти Игоря в более безопасное место. -- Кто-то должен здесь быть, рядом кто-то должен находиться,-- не позволил себе поддаться на совсем уж легкое решение проблемы Заремба. -- Парнишка. Кажется, тот, что приезжал в лагерь к Волку, лежит неподалеку,-- Семен рассмотрел и это.-- По-моему, с книжкой. Читает. Подполковник оглянулся на Чачуха. Тот начал бредить, мотая головой в ладонях Марины. -- Надо пробовать,-- решился Заремба. Туманов, поняв, что принимается какое-то решение, подполз тоже, вгляделся в лошадей. В этот момент пастушонок встал, оглядел стадо. Да, точно связной Одинокого Волка, любимец отряда. -- Что будем делать? -- привлек пограничника к решению задачи Заремба. -- Вопрос "не что", а как,-- у капитана мысли сразу легли в нужном направлении. Проблема стояла лишь в том, что делать с пастушонком. Надеяться, что он добровольно отдаст лошадей, да еще никому не сообщит об этом, могли разве что марсиане или правозащитники. А убивать ребенка, пусть даже и связника Волка,-- у подполковника не поворачивался язык, чтобы отдать такой приказ. -- Жеманничаем,-- вслух не согласился пограничник, уловив сомнения командира. -- Давайте я сначала переговорю с ним,-- заторопился Дождевик, когда парень снова встал. Однако на сей раз для того, чтобы гнать стадо ближе к дому. Уйдут лошади -- умрет Игорь...-- Я миллион раз в Таджикистане и Преднестровье ходил на всякие переговоры,-- успокоил командира десантник. -- В крайнем случае свяжем, поведем с собой, а потом отпустим,-- подарил парню жизнь Заремба. Прапорщик кивнул, отдал Туманову автомат. Проверил в кармане куртки пистолет. Пригладил волосы, словно в самом деле готовился к переговорам на высшем уровне. -- Марина,-- позвал Заремба.-- Сюда со снайперкой. Девушка подползла, залегла рядом. Поймала в прицел паренька. Наверное, вблизи он оказался совсем мальчишкой, потому что она отстранилась от оружия и посмотрела на командира. -- Возьми на прицел! -- жестко приказал под- полковник, боясь оторвать взгляд от прапорщика. Семен -- миротворец по натуре, но кто сказал, что их щадят пули? Пастух заметил Дождевика почти сразу, настороженно присел. Расстояние между ними посте- пенно уменьшалось, и теперь занервничала Мари- на -- Семен плохо шел, очень плохо. Создавалось впечатление, что он специально прикрывал своего партнера по переговорам, чтобы выстрел ненароком не грянул преждевременно. -- Уйди,-- шептала Марина. Переместиться на новое место тем более боялась -- Семен шел хотя и плохо, но быстро, стараясь одновременно и не напугать парня резкими движениями, и не оставить ему времени для раздумий. Поэтому Марина видела только спину прапорщика, ее прицел сошелся у него промеж лопаток. Именно на такой высоте вскинутой винтовки она в последний раз видела в окуляр чеченца и, если что... Нет-нет, никаких "если что" и особенно с Семеном. Только не с Семеном. Она даже уберет палец со спускового крючка, дабы превратить винтовку в обыкновенный бинокль. Пусть минуют прапорщика любые пули. Она очень уважает его... Не уважил чеченец. Выстрел раздался спереди, Марина только увидела через увеличительное стекло, как Семен вздрогнул, мгновение покачался, не желая падать, но ноги подкосились и он рухнул. В прицеле, на той самой нужной высоте остался один пастушонок с плащом в руках, из-под которого он скорее всего и выстрелил. -- Огонь! -- крикнул Заремба. Марина надавила на спусковой крючок. И теперь уже парень недоуменно вздрогнул, согнулся и повалился головой к тому, кто шел с миром, но кого он убил мгновением раньше. Заремба, Марина и Туманов, уже не таясь, по- бежали к месту трагедии. Капитан перевернул прапорщика и бессильно опустил руки. Марина сначала глянула на мальчишку и, увидев окровавленную, развороченную выстрелом голову, вскрикнула. Надеялась, что промазала? -- Что же ты, Семен! -- с болью прошептал подполковник, став на колени перед Дождевиком и обняв за плечи. Рука прапорщика по-прежнему сжимала в кармане пистолет, вся предыдущая его служба не позволяла ему попасться на такой крючок. Не хотел стрелять первым? Не верил, что станут стрелять в него? Не давал выстрелить Марине? Безумно нелепая смерть. На нелепой войне нелепо отдать жизнь -- зачем перед этим столько страдал и мучился? Марина продолжала завывать то ли над Семеном, то ли над мальчишкой. А скорее всего, над собой. Нельзя давать снайперам смотреть в лица тех, кого они убивают. Наверное, будь на месте Семена кто-то другой, она вообще не смогла бы выстрелить в парнишку. А здесь ответила кровью за кровь. И -- плачет. Заремба вдруг сделал простой и честный вывод: это оттого, что чеченский народ так и не стал врагом для народа русского. Противником в бою -- да. Но случись завтра прекратить войну, жажды мщения и озверения не будет... На нелепой войне -- еще и нелепые мысли. Командиру нужно думать о своих людях, а не о душе противника, будь он завтра хоть десять раз другом и партнером. -- Марина, берешь лошадей. Сам с Тумановым подхватил Семена и понес к тревожно высматривающим их из ложбины Работяжеву и доктору. Уложили прапорщика рядом с бредившим летчиком. Летчики и десантники всегда вместе. Гитлеровская цепь чеченцев тем временем скрылась в лесу. За те два выстрела, что прозвучали, подполковник особо не волновался -- мало ли в Чечне стреляют по делу и без дела. Теперь дождаться темноты и уйти на другую сторону трассы. И тогда не то что следов -- запаха "Кобры" не останется. А там, на другой стороне есть свои поля, леса, овраги. Перед самыми сумерками вызвать вертолеты и вывезти хотя бы ребят... -- Мы за жердями,-- вместо Семена взял на себя роль солдата Туманов. И подтянул за собой Работяжева. Заремба успел протянуть им своего ~ "Короля", у которого по спинке лезвия шла глу- ~ бокая и грубая бороздка пилы. Лошади, несмотря ~ на смену хозяев, паслись рядом мирно, не пытаясь умчать в поле. Небо продолжало сереть, и наступающие сумерки были более всего на руку для окончання операцин. Если Москве столь важны захваченные документы, почему не вытаскивают группу с помощью войск? Боятся больших потерь? А Семен -- не потеря? Да он один стоит десятка... Тут Заремба оборвал себя. У каждого солдата на войне своя судьба, и менять десять жизней на одну -- это заставить плакать в десять раз больше матерей. Рыть десять могил вместо одной. И кого записывать в эту несчастную десятку?.. -- Алле! Оба, алле,-- тронул подполковника и Марину Волонихин.-- Хватит. Заремба встрепенулся: он дал повод тормошить себя? Приводить в чувство? И вдруг признался себе, он просто боится посмотреть на убитого и раненого. Увольняясь из армии, думал, что больше никогда не увидит смерть друзей. А тем более гибель подчиненных. И даже вылетая в Чечню, надеялся на чудо -- про- несет. Должно пронести. Желательно. Не получилось. И единственное спасение в том, о чем, идиот, жалел в Балашихе -- что не он набирал команду. Он не привел ни одного человека! Каким внутренним облегчением обернулось это! Он не находил явных просчетов при проведении операции, и, скорее всего, беды случились бы при любом другом командире. Но совесть теперь успокаивала: не он, не он позвал Игоря и Дождевика лететь в Чечню... Приползли с жердями пограничник и Работяжев. Лаги подтолкнули под бока раненому, принялись связывать их с брезентом. Пока копошились, заметно стемнело, и решили трогаться без промедления. -- Семена усаживаем верхом,-- распорядился Заремба.-- И привязываем. Дольше пришлось повозиться с носилками -- и опыта особого не имелось, и капроновые шнуры так впивались в кожу лошадей, что те начинали переступать с ноги на ногу, пытаясь освободиться от неудобного груза. Пришлось снимать с себя куртки, подкладывать под рубцы. Остатки веревок и шнуров пустили на уздечки, и Работяжев взял двойку под уздцы. -- На ту сторону трассы,-- подтвердил свое первоначальное решение командир. -- Но, м-милые, пошли,-- тронул лошадей сапер. Шли ходко, скрываясь в складках местности и кустарниках и удаляясь все дальше от прочесываемого леса. Какое-то время пришлось постоять перед трассой, ожидая, когда она освободится полностью, быстро проскочили ее, придерживая Семена. И только после этого Заремба включил рацию и начал настраиваться на Москву. Похоже, их ждали с таким нетерпением, что даже переспросили: -- ЭТО ТОЧНО вы? -- Да, это я, "Кобра",-- перешел с цифрового позывного на условное обозначение группы подполковник.-- У нас один "двухсотый" и один "трехсотый". Срочно нужна медицинская помощь. Высылайте немедленно "вертушку" в квадрат двадцать один. -- Повторите квадрат. -- Двадцать один. -- Далеко ушли. Господи, при чем здесь далеко или близко! Ушли так ушли, радовались бы, а не удивлялись! -- Вас понял,-- словно почувствовав раздражение командира "Кобры", заторопилась с конкретикой Москва.-- Собирайтесь все вместе, вас заберут сразу всех. Собирайтесь вместе. Хорошо. Ждем. ... Командира вертолетного полка звонок из штаба армии застал за "пулькой". Расписывали вдвоем с комбригом спецназа. Собственно, тот, прибывший в Чечню совсем недавно, и научил вертолетчика игре в преферанс. Впервые за вечер летчик вел в счете, и на зуммер рации оглянулся недовольно. Еще более недовольно выслушал приказ. Да, наверняка отдавался приказ, потому что полковник отвечал "есть", а затем впился взглядом в карту, всунутую в планшетку. Квадрат, который требовался, находился на самом изгибе, в стороне от основного района боевых действий, и это тоже вызвало недовольство вертолетчика. -- Есть, -- в последний раз подтвердил он штабу, что задание принято. Спецназовец начал вставать из-за раздвижного походного стола, но полковник умоляюще попросил его не трогать колоду и записи: -- Я только отдам указания. -- Кто вспомнил и по какому поводу? -- Помнишь, после обеда летали на так называемую похоронную команду милиции, искали наемников? Снова объявились. -- Живучие, шакалы. Вы же их так колошматили, что у нас ложки в котелках звенели. -- Вроде один ранен, один убит. А сейчас по- лучили радиоперехват, смогли установить точку базирования. Одним словом, этот удар должен стать для них последним. -- Бросили бы лучше нас. Таких сволочей надо не просто уничтожать. Их надо ловить и выставлять напоказ. Чтобы видели семьи, соседи, знакомые. Чтобы... Вертолетчик не принял напора и эмоций спецназовца, прервал перечисление кар: -- Дети и семья здесь ни при чем! За что они должны страдать, если отцы пошли зарабатывать деньги на чужих смертях и предательстве? Нет, только расстреливать и сразу. Чтобы потом не на- шлось какого-нибудь миротворца, который превратит подлецов в героев. Мало ли случаев на нашем чеченском веку? Монолог для полковника оказался слишком долог, для него естественнее выглядело отвечать "есть". Но затянувшаяся чеченская война, все еще лукаво называемая политиками наведением конституционного порядка, заставляла офицеров все чаще размышлять, в каком деле они участвуют. Спецназовцу подобные разговоры были пока еще в диковинку, он хотел даже что-то возразить, но выгоревший комбез летчика выдавал давнего вояку, что позволяло иметь собственное мнение. -- Ладно, нам ли здесь спорить. Пойду подниму пару, а потом доиграем. Что ж, так случалось во все времена, офицеры играют в карты, а война -- в их судьбы. Вертолеты уже спали. Полковник, однако, одним словом заставил их задышать, завертеть лопасти над головами. Потом они сонно, набычившись, наверняка думая -- "а почему именно нас?", стали взбираться в темное небо. Вверху оно, конечно, всегда посветлее, чем при взгляде с земли, зато и прохладнее. Это, однако, не могло послужить оправданием для возврата, и вертолетам оставалось одно -- побыстрее слетать на задание и вернуться обратно, под бочок продолжающим спать собратьям. Вынюхав направление, где их ждет работа, две птицы, притушив огни, зашумели туда. Холодный воздух и высота все же пробудили их окончательно, взбодрили, и когда подлетели к нужному квадрату,-- подобрались, сжали мускулы под крылья- ми. Стеклянным носом потыркались по кустам у предгорья, выискивая людей, а они, глупые, еще и сами махнули рукой -- мы здесь. Наглость! Но раз вы похоронная команда, то и хороните сами себя. Разбираться некогда: командир мечет "пульку", а мы хотим спать. -- Видишь? -- Вижу. -- Заходим. Подняв для удобства хвост, воткнули в землю снаряды -- так плотник высшего разряда одним ударом вгоняет гвозди. А выстрелили даже не в землю, а в поднятую руку одного из "похоронщиков". Зазывает шакал. Думает, что в небе лопухи летают, Привет тебе с небес! Огонь и пыль накрыли, поглотили сразу троих "похоронщиков". Отметив вальсирующим кругом-разворотом начало удачной охоты, машины вновь устремились к земле. Где-то рядышком, наверняка за соседними кустами, прятались остальные наемники. Что, захотели подзаработать? А какая будет вам цена после того, как полетят по кустам ошметки ваших тел? Конечно, убивать самому куда приятнее, чем сидеть под чужим огнем. Но -- как легли карты. Сегодня, например, командиру "пулька" пишется просто прекрасно. Он и победит. Обрабатывали, вспахивали предгорье самым добросовестным образом. На третьем заходе, правда, кто-то открыл по ним автоматный огонь, несколько пуль даже достали до стального брюха машин. Но что могут такие чирки -- так в детстве били камень о камень, высекая искру. И -- никогда огонь. -- Заметил, откуда? -- спросил ведомый у напарника. Справа кустики. Заходим. Зашли. Не самолеты -- сбавили скорость, обрели устойчивость, спокойно нацелились издалека и выпустили весь гнев и презрение в того, кто попытался достать рогатку и сбить птицу. -- Ну, что? -- переговорились птицы, забравшись повыше и пытаясь оттуда рассмотреть результаты своей работы. Никакого движения, если не считать двух скачущих по предгорью лошадей. А лошадей трогать нельзя. На войне требуется убивать людей, а не животных... -- Давай домой. -- С удовольствием. Пока долетели до аэродрома, успокоились, отключились от всего лишнего. Коснувшись лапам