г. - Но тогда, возможно, это сделал кто-то от вашего имени? - службу сервиса не так-то легко было сбить с толку. - Не поставив меня в известность? - А почему - нет? Может, вам хотели сделать сюрприз? - она определенно не намерена была сдаваться и признавать, что кем-то в их замечательной компании была допущена ошибка. Молодец, девчонка, она начинала определенно мне нравится! Кроме того, в словах ее была некоторая логика. А вдруг и вправду кто-то решил порадовать или удивить меня. Возможно, разыграть? Вокруг сейчас творилось столько странностей! И я сдалась. - Ну, хорошо. Что сейчас требуется от меня? - Абсолютно ничего! Включайте компьютер и развлекайтесь в виртуальном пространстве. Спасибо, что воспользовались услугами нашей компании. - последние слова она снова проговорила совершенно механическим голосом, словно энергичную, слегка настырную девицу на том конце провода быстренько заменили стандартным роботом - автоответчиком, из тех, что доводят вас до белого каления самой любимой своей фразой: " Ждите ответа...! " Мне же теперь ждать было нечего - напротив, нежданно - негаданно предо мною раскинулось поле деятельности, при желании, весьма активной. Кто бы ни сыграл со мною эту шутку, он совершил это с какой-то целью, и, следовательно, рано или поздно проявит себя. Впрочем, наступления этого времени можно было не ждать, а заняться поисками анонимного благодетеля немедленно - вот тебе и занятие, причем довольно нетривиальное. Я поспешила в гостиную, служившую мне одновременно и кабинетом, в ту пору, когда необходимость в кабинете у меня была. Там, под ворохом старых газет и журналов, пылилась моя старенькая "Сонька", теперь уже допотопной модели, потому что приобретена была еще в бытность мою телевизионной дивой. Однако, полагаю, верная " Сонька" пребывала все еще в рабочем состоянии, потому что полгода назад, когда я забирала ее из того дома, вместе со своими книгами, рукописями, фотографиями и прочим кабинетным хламом, работала исправно. А с той поры ничья рука не тревожила ее потрепанной клавиатуры, половина русских букв на которой благополучно отклеилась и потерялась, отчего печатая текст или трепясь с кем - ни- будь в интернетовской болталке я постоянно смешивала русские буквы с латинскими, и слова выходили смешными уродцами. Компьютер оказался на месте и приветливо пискнул, радуясь, что о его существовании вдруг вспомнили, радушно засветился синим маленьким монитором - словом выразил полную готовность преданно служить мне и в дальнейшем. С непривычки я провозилась много дольше обычного, но минут через двадцать виртуальный мир снова распахнул передо мною свои объятия. Почтовый ящик электронной почты был пуст, но в находился в полной боевой готовности, на случай, если вдруг кто-то решит завалить меня " мыльными" посланиями. Словом, жизнерадостная девочка из службы сервиса оказалась настоящей, и все, сказанное ею, было чистейшей правдой. Откровенно говоря, я сомневалась в этом до последней минуты. Теперь сомнения рассеялись, и я в некотором смятении застыла возле монитора, механически заглядывая на полузабытые интернетовские адреса, краем глаза фиксируя знакомые картинки и помечая массу нововведений. Однако, паутина не влекла меня, как прежде, и скоро я отключила компьютер, так и не погрузившись в ее лабиринты. Время, между тем, пролетело удивительно быстро: близился вечер, а, значит, скоро появится Муся, как всегда, торопясь, потому что каждую проведенную мною в одиночестве минуту она неизменно вменяла себе в вину, сколько не пыталась я уверить ее обратном. История, которую я поведала ей, повергла Мусю в шок. Маленькие невыразительные глаза ее неопределенного цвета, обычно не выражающие ничего, кроме бесконечной доброты и всепрощения, теперь потемнели. Бледные и осунувшиеся щеки вспыхнули багровыми пятнами нездорового румянца. Даже голос Муси, когда дослушав мою историю до конца, она заговорила, не струился волнами невесомого шелка. Она как-то сразу вдруг охрипла, и от этого голос ее стал ниже и грубее. - И ты спокойно со всем согласилась? - А что мне было делать? Требовать, чтобы все отключили обратно? Фирма на это бы не пошла, ведь деньги уплачены, и их надо кому-то возвращать - Вот именно - кому? - Они были уверены, что платила я. Значит, тот, кто платил, назвался моим именем. Или вообще никак не назвался просто пришел в кассу и заплатил деньги или перевел их через банк. - И ты оставишь все, как есть, даже не попытавшись выяснить, кто это был? - Но каким образом? И потом, он или она, или они не сделали мне ничего плохого, наоборот - решили снова приобщить меня к модной игрушке. - Но зачем? - А зачем вообще люди делают добрые дела? Вот ты, например, зачем все это время возишься со мной? - Значит я и эти неизвестные с их загадочными подарками для тебя - одно и то же? Спасибо, вот не ждала. - Вовсе нет. Не цепляйся к словам, пожалуйста. Просто я хотела напомнить тебе, что и другие люди тоже иногда умеют быть добрыми. - Отлично. И кто же, по-твоему, эти добрые люди? - Понятия не имею - И тебя это устраивает? - Вполне. - Вынуждена тебе напомнить, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке - Тогда, извини, я тоже вынуждена еще раз поинтересоваться у тебя, чем я обязана твоим бесплатным благодеяниям? Муся замолчала надолго. Теперь уже не только щеки - пылало все ее полное лицо, и глаза сверкали так, что мне становилось не по себе. Это было уже не волнение, не тревога, и даже не страх. Гнев. Откровенный, неприкрытый яростный гнев - вот что такое отразилось сейчас на лице Муси. Таким я не видела его никогда, да и вообще предположить не могла даже, что тихая, безответная моя сиделка способна на такие чувства. Возможно, мне следовало извиниться, и своим долгим молчанием, Муся давала мне этот шанс: все вернуть на круги своя. Думаю, она бы не стала требовать от меня долгих унижений, достаточно было бы просто короткого: "прости". Но я молчала. Во-первых, я буквально остолбенела при виде такой Муси, а, во-вторых, во мне поселилось вдруг какое-то глупое упрямство, сродни тому, которое иногда обуревает детей. В такие минуты они точно знают, что выполнить то, чего требуют взрослые, все равно придется, но упрямо застывают на месте, дожидаясь применения более радикальных мер. И даже получив заслуженную затрещину или шлепок, и чувствуя как непрошеные слезы бегут по щекам, продолжают упорствовать, доводя до истерики и себя, и близких. Со мной такое нередко случалось в детстве, и именно это состояние тупого упрямства овладевало мной сейчас. Я молчала. Когда молчать далее было уже невозможно, Муся поднялась из-за стола и, в очередной раз за сегодняшний вечер, нарушив свои обыкновения, вышла из кухни, громко хлопнув дверью. Посуда на столе и на полках возмущенно звякнула: она не привыкла к такому обращению. Так же, как и я. В квартире наступила мертвая тишина. И время, вроде бы даже замедлило свой неустанный бег, по крайней мере, большие деревянные часы с кукушкой, тикали как-то непривычно медленно и почти бесшумно. Однако, время все же двигалось вперед, как это и полагалось ему самой сущностью мироздания, и ровно через полтора часа все оказалось кончено. Говоря " все" я имею в виду наши отношения с Мусей, но поскольку ничего иного в моей жизни не происходило целые полгода, то это "все" представляется вполне уместным. Некоторое время Муся, очевидно, все же ждала, затаясь в своей комнате моего покаянного визита, с целым ворохом извинений, омытого обильными слезами и скрепленного клятвой в вечной дружбе до гроба. Такое случалось не раз, потому что не раз и не два мы с Мускй ссорились и разбегались по своим комнатам в тоске и обиде. Однако, всегда виноватой стороной, в итоге, оказывалась я. Да, собственно, это, наверное, и было так. Я была не сдержана, вспыльчива, упряма, порой - откровенно груба. Однако - отходчива. И каждый раз, отсидевшись в своих бастионах, мы заключали очередной мир. И каждый раз инициатором этого процесса была я. Я виновато скреблась в дверь Мусиной комнаты, бормоча извинения, впрочем, она никогда не заставляла меня предаваться этому не очень-то приятному занятию долго: дверь распахивалась почти сразу. Теперь ничего этого не произошло. Я не пошла к Мусе просить прощения, хотя некоторое ощущение вины бередило мою душу, но делало это так слабо и неуверенно, что я вполне могла себе позволить просто не обращать на него внимания. Я не сделала этого потому, что в соседней комнате дожидалась меня и моих извинений совсем другая Муся. У этой - новой, разгневанной, возмущенной мне совсем не хотелось просить прощения. И я решила подождать. Возможно, странная метаморфоза, так неприятно преобразившая милую Муся, окажется всего лишь следствием усталости и напряжения последних дней. Тогда все должно разрешиться каким- ни- будь естественным образом. Я решила не торопить события. В это же время Муся, очевидно, тоже приняла решение. Дверь моей комнаты открылась без стука, но довольно шумно. "Новая " Муся продолжала демонстрировать свой нрав. Она стояла на пороге одетая в пальто, в сапогах, с волосами, убранными под черный шерстяной платок с яркими цветами, из тех, что так любят увозить из России иностранцы. Словом, всем своим видом, Муся демонстрировала готовность уйти сию же минуту. К тому же, возле ее ног, на полу стояла большая спортивная сумка, в которой Муся перевозила ко мне свои вещи. Сумка, судя по раздувшимся бокам, была набита до предела. Очевидно, Муся решила сразу же забрать все необходимое, что тоже подчеркивало окончательность ее намерений. - Я думаю, что теперь тебе лучше пожить одной. - Произнесла Муся торжественно и скорбно. Я молчала. - У тебя появились какие-то новые представления о жизни, с которыми я не согласна, и это тебя сильно раздражает, как выяснилось. В конце концов, ты права: в своей квартире ты совершенно не обязана прислушиваться к мнению постороннего человека. - Произнося эту тираду, она сделала ощутимое ударение на два слова: "своей", относительно квартиры и " постороннего", относительно себя. Сделала, надо полагать, совсем не случайно. Во время наших прошлых ссор, даже беглое упоминание о том, что она живет в моей квартире и является для меня посторонним человеком, немедленно приводили меня в состояние жесточайшего раскаяния, и я буквально заходилась в припадке вины. Однако теперь я отчетливо понимала, что Муся педалирует эти моменты не от того, что они действительно тяготят ее, отнюдь - это был всего лишь кратчайший путь к моему раскаянию. И сразу же отчетливо зазвучала фальшь. Я не ощущала ничего, кроме раздражения и неприязни, а потому продолжала упорно молчать. - Ну что ж, молчание - знак согласия - подвела черту под своим монологом Муся. Похоже, она поняла мое состояние и то, что говорить дальше просто не имеет смысла. - Захочешь сказать мне что - ни - будь - позвони. Ключи я оставила на кухне. - Она легко подхватила с пола свою туго набитую сумку и уже повернулась ко мне спиной, но вспомнила еще что-то, чего не могла не сказать мне на прощание. Так и не выпуская тяжеленной сумки из рук, она повернулась и проговорила мне в лицо, медленно, внимательно наблюдая за моей реакцией. - Да, и вот что. На похороны Егора я завтра пойду обязательно. А ты - как хочешь. Это дело совести каждого. - Я снова промолчала, и Муся, неловко развернувшись в узком дверном проеме, скрылась в коридоре. Через несколько секунд звук закрывающейся двери завершил очередной этап моей жизни. Закончились полгода Мусиной эпопеи В том, что закончились безвозвратно, я почему-то была совершенно уверена И еще крутилась в голове странная мысль: " Похоже, это начертано мне судьбой: все близкие люди, казалось бы, прочно связавшие свои судьбы с моей, исчезают из моей жизни нежданно-негаданно, в одночасье, вдруг, словно подхваченные порывами какого-то злого, и очень недоброжелательно настроенного ко мне, урагана" А более в эти минуты я не думала ни о чем. Хотя пищи для размышлений было, хоть отбавляй. К примеру,. я совершенно не думаю о том, что это последний вечер Егора в этом мире. Что завтра тело его будет предано земле, и мне никогда уже не дано будет увидеть его в том образе, который был так любим мною. Я не пытаюсь представить себе, кто в эти минуты рядом с ним? Что переживает сейчас та "другая женщина". И представлять себе завтрашние похороны я не хочу. И вовсе не от того, что эти фантазии доставят мне боль. Нет. Сейчас, отчего-то все это мне совсем не интересно. Нет в моей душе горя, нет боли и обиды нет, пустота. И уж конечно мне следовало подумать о Мусе. О том, как странно и совсем не вовремя, если исходить из ее гипертрофированного гуманизма, она покинула меня. О том, как спокойно отпустила ее я, не испытав при этом ни вины, ни раскаяния. Ну, хорошо, лукавила Муся, фальшивила, чтобы заставить меня удерживать ее, как и прежде. Но что уж в этом такого отвратительного или ужасного? Разве не говорила она, что боится одиночества и страдает от него? Так откуда же взялась во мне вдруг такая жестокость?. Вопросы, цеплялись друг за друга, вытягиваясь в бесконечную, тяжелую цепь, наподобие кандальных цепей. Они вроде бы даже позвякивали, совсем как кандалы, ржаво и тоскливо. Нет, тянуть эту каторжную ношу у меня теперь не было сил. И откровенно говоря, меня совершенно не интересовали ответы. Вопреки здравому смыслу и логике нормальных человеческих реакций, послонявшись еще какое-то время по квартире и выпив на пустой кухне чашку безвкусного чая, пить который мне вовсе не хотелось, я отправилась спать. И сон мой в эту ночь был, на удивление, спокойным и глубоким. Наступило утро. Обычное, серое московское утро, такое же, как тысячи других в неуюте наступающего межсезонья. Проснувшись, я сразу же вспомнила все. И то, какой сегодня день. И то, что со мной рядом больше нет Муси. Но не могу сказать, что настроение мое от этого сильно испортилось. Куда ощутимее повлияло на него хмурое небо, бесцеремонно заглядывающее в комнату, и грязный серый город, который открылся мне с высоты птичьего полета, когда нехотя поднявшись из теплой постели, я зачем-то выглянула в окно. Словно там могло открыться мне что-то иное! Не горе и тоска, и даже не тревожное волнение наполнили тотчас по пробуждении все еще пустующую душу. Нет. Это была всего лишь вязкая унылая хандра, от которой лень даже пошевелиться, и целый день можно пролежать в постели, не умываясь и не завтракая, не включая телевизора и уж тем более не беря в руки книги или журнала. Такое было настроение. Я все же сварила себе крепкий кофе, и две большие чашки ароматного обжигающего напитка доставили мне некоторое удовольствие - но не более. Делать, по - прежнему, ничего не хотелось. В конце концов, я все же включила компьютер и вторглась в паутину интернета, исключительно ради того, чтобы как-то убить время. " Интересно, - даже подумала я, мельком поглядывая на экран монитора, - это со мной - навсегда или на время? А если, навсегда, то как долго протяну я в таком режиме? - вопрос не столько волновал меня, сколько забавлял, но думать над ответом было лень. В этот момент компьютер издал тихий мелодичный звон, привлекая мой внимание к чему-то, что произошло в сети. Я вгляделась в панель и... не поверила своим глазам. Значок, появившийся на ней, сообщал мне, что в мой электронный почтовый ящик пришло сообщение. Собственно, особо удивляться было нечего: это могло быть какое - ни - будь послание от провайдера или чье-то рекламное обращение. Однако, это могло быть и послание от того, кто затеял всю эту странную историю. И почему-то в первую очередь я подумала именно о нем. Или о ней. Или о них. Но как бы там ни было, апатия покинула меня довольно быстро, а в сердце, впервые за последние дни, вдруг испуганно подпрыгнуло и затрепетало, в ожидании чего-то. Я машинально взглянула на часы: было пятнадцать минут второго. "Егора сейчас везут на кладбище" - мысль пришла в голову неожиданно, и вроде бы совершенно ни с чем не связанная. Но сердце забилось еще тревожнее, и зябко похолодели руки. В почтовом ящике меня, действительно ждало сообщение " Привет! Выйди в чат (дальше следовали координаты чата, выделенные другим цветом в тексте, что бы "кликнув" по ним "мышкой" можно было стразу попасть на нужный адрес ). Прямо сейчас. Гор. " И все. Коротко, лаконично, безапелляционно. Собственно, Егор всегда изъяснялся именно так. А это была именно его подпись. Имя, которым назвала его только я. Гор. У меня вышло это как-то случайно. Но ему понравилось, наверное, потому, что, похоже, было на Альберта Гора - вице - президента США, а Егора всегда привлекала большая политика. Впрочем. сам он об этом не говорил. Просто все свои письменные обращения ко мне: в основном это были сообщения на пейджер, стал подписывать именно так: Гор. Коротко и весомо. Это было тоже вполне в его стиле. Мысли промчались у меня в голове стремительной испуганной стаей и унеслись, оставив зияющую ужасом пустоту. Там, в глубине провала, роились другие мысли, догадки, вопросы: - Кто снова начал этот дикий розыгрыш? Зачем? Похоже на змеиное шипение в телефонную трубку, но тогда все было ясно - это была она, "другая женщина". Ей сейчас не до меня. - Я снова смотрю на часы. словно бег времени может скрывать в себе ответ. Тринадцать тридцать. Процессия приближается к кладбищу. Нет, уж кому - кому, а ей сейчас точно не до жестоких игр со мною. - Тогда - кто? Кому это вдруг потребовалось? Именно теперь, когда Егора в последний раз везут по Москве? И кто мог знать это короткое имя - Гор? Впрочем, это не проблема. Кто угодно, из тех, в чьих руках побывали его архивы: там были мои записки ему. Кто-то мог читать мои сообщения на пейджер, слышать наши разговоры. Нет, это совсем не проблема - узнать, как я называла Егора. Конечно, можно было разом оборвать череду безответных вопросов и беспредметных догадок, выйдя в чат, указанный в сообщении. Для этого требовалось всего лишь дважды нажать податливую кнопку на округлом тельце компьютерной " мышки" и потом выждать всего лишь несколько секунд. Запутанные тропы виртуальной паутины, как по мановению волшебной палочки, немедленно приведут меня в нужное место. Там ждет меня невидимый собеседник, решивший вдруг так жестоко и страшно разыграть меня. Но страх сковал мои руки. Так сильно я давно, а, пожалуй, что и никогда в своей жизни не пугалась. Что там были рекламная картинка в журнале, и шаги в пустом подъезде? Так. Забавные детские страхи! Но именно воспоминание о них, неожиданно, заставляет меня стряхнуть с себя наваждение. Я пытаюсь рассуждать, и работа мысли постепенно разгоняет эмоции. Ужас отступает, хотя мне, по-прежнему, страшно. - Есть только два возможных объяснения тому, что происходит сейчас с тобой. Вернее три. - Обращаюсь я к себе - Первое, и самое реальное - у тебя появился враг. Смертельный. Потому что, только смертельная вражда может толкнуть человека на такие розыгрыши, да еще в такой день. Может, Муся? Обида - страшная вещь, а ты обидела ее очень сильно. - подсказывает мне сознание - Глупости! Муся сейчас на похоронах. А если даже ее там нет, то компьютер - это никак не ее оружие. Муся не в состоянии использовать его даже в качестве пишущей машинки: если ей требовалось что - то напечатать, это всегда делала я. Ладно, оставим гадание на кофейной гуще. Кто он, или она, или они можно будет выяснить, только вступив с ними во взаимодействие. И кстати, это же, единственный способ борьбы с ними. Испуг в этом случае равносилен поражению. Вариант второй - запредельный. Или мистический.. Это на самом деле Егор. Звучит, конечно, как полный бред. Связь с иным миром посредством интернета! Чушь, не освоенная даже фантастами. Но если вспомнить все, что творилось со мной последние дни.... И, главное - одеколон, вернее запах, который теперь неразличим вовсе, но ведь был же! В этом я уверена абсолютно. Тогда надо идти дальше... и... и тем более быстрее выходить в это проклятый чат. Что же касается третьего варианта, то думать о нем не имело смысла, ибо в соответствии с ним ничего того, что приводит меня в такой трепет, на самом деле не происходит. Просто сознание мое не то чтобы сильно травмировано, как мягко выражается Муся, а просто поражено серьезным недугом. Но тогда все размышления мои вряд ли заслуживают внимания, потому что являют собой не что иное, как бред сумасшедшей. И точка. Получалось так, что иного выхода, кроме как немедленно выйти в чат и выяснить, кто и зачем меня там поджидает, у меня просто не было. Палец мой лишь слегка шевельнулся на кнопке "мышки", но этого было достаточно. Панель предупредительно подсказала, что в чате всего одни посетитель и, даже указала его имя. Разумеется, его звали Гор. "Введите ваше имя" - вежливо попросила она меня, и я послушно вписала в пустое окошко свое настоящее имя. " Введите ваш псевдоним" - продолжал пытать меня виртуальный распорядитель, но я решила, что с него хватит и имени. Тем более, что в отличие от того, другого посетителя, я назвала свое. Теперь, когда формальности были завершены, я раздумывала, как начать беседу, но умная система и его уведомила о моем появлении. И он не стал ждать. - Привет! Почему так долго? Боялась? - Чего? - Не чего, а - кого. Впрочем, кто его знает, как теперь правильно? Меня. - А вы, простите, кто? - Прощаю. Я - Гор. И знаешь, давай сразу, чтобы не тратить время на долгие препирательства, определимся. - В чем же? - Что я - это я. - И каким образом мы это сделаем? - Элементарно. Задай мне пару - тройку вопросов, ну таких... Позаковыристей. Чтобы никто, кроме меня не мог знать на них ответа. И все. Если я отвечу, значит, ты прекращаешь свои фрустрации, и мы говорим дальше. Если - нет. Тебе надо только кликнуть" мышью". Хотя с твоим темпераментом ты скорее разобьешь компьютер.. Фрустрации - было одно из любимых словечек Егора. Он употреблял его не всегда к месту, но никогда не желал этого признать. И вообще, все, что успел сказать, а вернее написать мне тот, кто называл себя Гором, было очень похоже на него. На Егора. Это были его обороты речи, его стиль, его манера. Я вдруг обнаружила, что помню все, до малейших оттенков его речи. Жаль, что компьютер на мог воспроизвести интонаций. Но сдаваться так легко я не собиралась. Хотя руки мои, бегающие по клавиатуре, дрожали и гулко билось сердце в похолодевшей груди . Однако, это была совсем иная дрожь и иной сердечный трепет, чем те, что охватили меня несколько минут назад. Теперь трепетала я не от ужаса. Страх вообще почти покинул мою душу, переливаясь только слабой рябью волнения на ее поверхности. А то, что творилось со мной теперь, едва глаза мои пробежали первые слова, обращенные ко мне из виртуальной бесконечности, было состоянием, которое я, как выяснилось, так и не удосужилась забыть. Оно охватывало меня всякий раз, когда рядом со мной появлялся Егор, или хотя бы его голос, или даже его мысли, поведанные оператору пейджинговой компании. Это длилось все семь лет и острота чувств, с годами, ни сколько не шла на убыль. Потом все ушло разом - ведь он более не появлялся подле меня. И вот теперь... Однако, я снова резко одернула себя. Что ж, кто-то подражает ему, очень похоже, а ты и поверила, чукча? Чукчей называл меня Егор. Но, тот, который теперь хотел занять его место про это, оказывается, ведал тоже - Ну что молчишь, чукча? Злобствуешь? Или трусишь? - "злобсвуешь" - снова его словечко. Молчать, и вправду, больше нельзя: - А с чего ты взял, если даже это ты, что я захочу с тобой говорить? - теперь замолчал он. Надолго. Я даже испуганно вскидываю глаза на панель - не сбежал ли с этого виртуального свидания мой странный собеседник. Нет, на месте. И вот - ожил. По экрану монитора поползли мелкие буквы. - Да. Ты права. Об этом я как-то не подумал. Хотя, нет. Вру. Думал, конечно. Но думал, что ты... простишь. По крайней мере, теперь... Нет? Ну, не молчи только. Скажи, нет? - долгая - долгая пауза. Я снова проверяю: здесь ли он, а он в эти минуты шепчет мне еле слышно. То есть, конечно, пишет, привычно находя буквы на клавиатуре, но мне отчетливо слышится шепот - Я тебя безумно люблю - Я тебя - тоже - одному Богу известно, как вырываются у меня эти слова. Кому я адресую их? Как можно, так безоглядно верить? Испуганной птицей бьется запоздалый страх. Ведь была уже, была, молчащая трубка, и мои глупые призывы... Но поздно - пальцы бегут по клавишам и вслед за ними бегут по синему полю белые буквы. И слезы бегут по щекам. - Ты плачешь? - Плачу - Знаешь, я тоже сейчас часто плачу. Все эти погода. Плакал. - Ты? Не верю - Правда. Я очень сильно изменился, ты даже представить себе не можешь, как - А где ты сейчас? - Не знаю, вернее это очень трудно объяснить. Я вообще не очень понимаю, что происходит со мной, вернее с тем, что осталось от меня. А ты - дома. Значит, я рассчитал правильно: на похороны ты не пошла. - Сердишься? - Нет. Зачем тебе туда? Там ведь - ничего. Понимаешь? - Да. - Оболочка. Тело. А я - вот непонятно где, но вроде и рядом с вами. Знаешь, когда я осознал это свое новое состояние и понял, что могу как-то управлять собой, я первым делом пришел к тебе. Ты гуляла по бульварам в своем голубом пальто, том, которое мы купили в Париже. И вид у тебя был такой потерянный, словно ты забыла дорогу домой. - А ты ее нашел... - Да, я захотел посмотреть, как ты живешь. Откуда ты знаешь, чукча? Ты что, почувствовала что-то? Ну, говори быстро, о чем думаешь? - О Париже - Вот мило! Я ей душу выворачиваю, а... - А на кровати моей ты зачем валялся? - Слушай, ты не можешь этого знать. Я же не оставляю следов. Теперь я такой, бесследный.... - Бестелесный - Ну, пусть так. Тогда откуда ты знаешь про кровать? - Я и про подушку знаю - Ты - ведьма? Я знаю, ты решила наказать меня, и продала душу дьяволу, как доктор Фауст. - Доктор Фауст хотел любви, а не наказания. И не поминай дьявола, тем более теперь... - Да, теперь... Ты думаешь, это все существует? - Что - это? - Ну, ад, рай... Геенна огненная... - Господи, да откуда же мне знать, это ведь ты... там - Нет, я пока еще здесь и мне... страшно. Правда, страшно... - Не думай об этом - Пытаюсь. Но все-таки, откуда ты знаешь про подушку? Я обнял ее, она тобой пахла, слышишь ты, чукча? - Слышу. Мне сон приснился. Что ты спишь на моей подушке. - я почему-то решаю солгать, но он верит сразу и успокаивается - Понятно. А я снам не верил никогда. Да и много, чему не верил... - Гор? - Да? - Почему ты бросил меня? - Это долго объяснить... И трудно. Особенно теперь. Но я даю тебе слово, мое слово, надеюсь, ты еще помнишь, что это такое? - Помню. - Ну, так вот. Я соберусь с силами, и попробую все объяснить тебе. Мне самому очень нужно, чтобы ты поняла. Только не сейчас. Сейчас мне пора, и я уйду. Но еще не насовсем, это я точно знаю. - Ты вернешься? - Да. Скоро. Возможно, завтра. Я дам тебе знать, только жди, пожалуйста, жди меня. Обещаешь? - Да. - Опять ревешь? - Да - Не реви. Сказал же - вернусь. И вот еще что, завтра сходи, пожалуйста, на кладбище. Только не с утра. С утра потащится вся эта камарилья похмеляться после поминок. А ты с утра сходи лучше в церковь, только не туда, не к Николе, они там сегодня устроили такой шабаш - только храм опоганили, басурмане. Там у тебя возле дома есть церквушка, не помню, как называется, где-то прямо под окнами в переулке. Вот туда и сходи, и поставь свечу, как полагается за новопреставленного раба Божьего Егора, и поминание закажи. Знаешь, записочки такие пишут, я много раз видел. А на кладбище иди ближе к вечеру. Сделаешь? - Зачем? На кладбище - зачем? - Не знаю. Просто, чувствую, что так надо. Ты не удивляйся, я может, буду говорить странные вещи, и просьбы у меня могут быть странные, просто я сам много еще не понял, из того, что со мной происходит. Но вот одно я понял сразу. Сразу же, как очнулся в этом состоянии. Знаешь, что? - Что? - Что мне ничего не нужно больше в этом мире, и в том, в котором я оказался, и никто не нужен. Кроме тебя... Без тебя, я не смогу. Понимаешь? Только не говори: ведь мог же! - Ведь мог же! Целых полгода... - Не мог. Но не надо, пожалуйста, не надо сейчас. Я же обещал тебе: соберусь с силами и попытаюсь объяснить. А сейчас - все.. Мне больше нельзя тут... Все. Ушел Он и вправду ушел, это немедленно подтвердила мне вежливая панель информации. И это было тоже очень по - Егоровски, на бегу бросать - ушел! Словно это и так не было очевидно. Раньше я злилась. Просто потому, что не любила, когда он уходил, теперь-то можно было в этом признаться. Он ушел, а я так и не задала ему ни одного вопроса, чтобы убедиться, что это действительно Егор, хотя он и предлагал сделать это. Но об этом я беспокоилась менее всего. Сомнений в том, что это был он, в душе моей не осталось. Почему? Отчего так доверчива оказалась однажды уже обманутая моя душа, ведомо только Господу Богу. Но разве не он позволили другой неприкаянной душе задержаться в этом мире и найти способ быть услышанной мною? Я верила в это. Я хотела верить, потому что эта вера несла мне огромное облегчение и наполняла сердце надеждой. Думать я теперь могла только об одном. Думать и ждать. Впрочем, некогда, в той, прошлой жизни, это было привычным моим занятием. Близилась ночь и ее наступление страшило меня, но одновременно я ждала ее с нетерпением, потому что надеялась, что эта ночь принесет мне новые открытия, и подарит новые возможности общения с Егором. Как это может произойти, я представляла смутно, однако во всех красивых и загадочных Мусиных фильмах и романах пришельцы из иного мира имели обыкновение посещать наш - преимущественно по ночам. И я ждала. Часов до трех, не смыкая глаз и не зажигая света, сидела я на своем диване, обратившись в слух и напряженно вглядываясь в темноту. Однако тишину этой ночи нарушали только привычные городские шумы, доносящиеся из-за окна. А в густом полумраке комнаты, мне так и не удалось разглядеть ничего, кроме размытых очертаний предметов, знакомых настолько, что я могла воспроизвести их в мельчайших деталях, не открывая глаз. Глаза, в конце концов, первые взбунтовались против такой нещадной эксплуатации и отозвались острой резью, а свинцовые веки, закрывались сами собой, не подчиняясь командам мозга. Через некоторое время сдалось и мое сознание. Не раздеваясь и не перебравшись на кровать, я уснула крепким глубоким сном. Но даже сновидение, хоть как-то приоткрывающее завесу тайны, нежданно - негаданно пронзившей мою жизнь, не было ниспослано мне . Это было первой моей мыслью утром, и лежа некоторое время без движения, чтобы не спугнуть зыбкое состояние первых минут пробуждения, я натужно пыталась вспомнить: снилось ли мне что - ни - будь нынче ночью? Нет! Ночная память моя была чиста как первый листок в тетрадке первоклассника, даже простейших фраз или отдельных нескладных слогов не начертано было на ней. Что ж, ночь разочаровала меня, не подарив продолжения чудес. Но начинался день. И я с удивлением обнаружила, что это первый день за все истекшие полгода, когда мне необходимо сделать нечто определенное в строго определенное время. Иными словами, у меня появились некие обязанности, а вернее обязательства, но - Боже правый! - какими же странными, если не сказать больше, они были! Храм, о котором говорил Егор, действительно находился в одном из переулков, узкими протоками убегающих в разные стороны от зеленого русла бульвара, отороченного стальной каемкой трамвайных рельсов. Выходило так, что окна моей квартиры практически смотрели на его довольно скромный купол, и колокольный звон проникал в мой дом всякий раз, когда в храме звонили колокола. Однако, в этой церкви я была всего несколько раз в жизни, да и то, очень давно, до встречи с Егором. Потом, следуя, как и во всем его воле и его примеру, я стала почти что прихожанкой храма Николы в Хамовниках, того самого, который теперь, по словам Егора, опоганили шабашем его отпевания. Хотя мне трудно понять, что такое должны были сотворить организаторы похорон, чтобы превратить церковный обряд в шабаш? Но Егору виднее. В этот храм я продолжала ездить и в другой, без Егора, своей жизни, потому что привыкла к нему и были у меня там свои, "намоленные" иконы, у которых теперь подолгу стояла я, и плакала, и молила о чуде. Душа моя и сейчас рвалась туда, к этим иконам, потому что чудо, хотя совсем не так, как я представляла его себе, но все же произошло. Однако, прежде следовало выполнить волю Егора. Одевшись поскромнее и, после некоторых колебаний, все же покрыв голову черным вдовьим платком, я вышла из дома. Служба уже закончилась, и суровые пожилые женщины мыли пол подле алтаря, отгородив это пространство натянутой веревкой. Однако, еще горели свечи и лампадки у икон, а на прилавке возле церковных дверей мне продали две свечи и объяснили, как надо составить записку, чтобы имя новопреставленного было помянуто во время службы.. Ступая на цыпочках, чтобы не вызвать на себя гнев суровых церковных старушек, которые отчего-то очень любят браниться и поучать бестолковых молодых прихожан в стенах храма, я поспешила добраться до амвона, чтобы поставить свечу за упокой неприкаянной души Егора. Вторую свечку я решила взять с собой на кладбище и там зажечь у могилы. Мне повезло, и у амвона, когда я приблизилась в нему, не оказалось не души. Множество свечей догорало на нем, теплым свечением разливаясь у подножья распятия. Моя свеча вспыхнула, возвышаясь над ними, словно одинокая душа Егора, вырываясь из общего сонма людских душ, устремленных к Господу, воспарив надо всеми . Я попыталась произнести слова молитвы, и обратить к Господу просьбу об упокоении новопреставленного, но мысли мои были далеки от тех слов, что привычно выговаривали губы. " Дальше.. Что будет дальше? Сейчас я поеду на кладбище, потом - домой. А что потом? Он придет, как и первый раз, общаясь со мной из виртуального зазеркалья? Но когда? И придет ли? " Было очень похоже, что для меня вновь начинается пытка, в жестоких тисках которой билась я все семь лет нашей жизни с Егором. Это была пытка ожиданием. Жизнь наша была устроена так, что я никогда не знала точно, когда он окажется подле меня, и окажется ли вовсе, а, оказавшись - как долго задержится. " Живи по своему графику. Будут точки, будем пересекаться. Куда я денусь-то? " - легко отметал он слабые мои попытки избежать истязания. И вот теперь, откуда-то из своего небытия он снова умудрился ввергнуть меня в эту огненную лаву. Я уже чувствовала, как постепенно охватывает меня горячечный ток нетерпения, я уже смотрела на часы каждые пять минут, удивляясь тому, как нестерпимо медленно ползет время. Однажды я все же осмелилась возразить Егору, и не его очередное предложение жить в своем режиме, заметила, что живу я в единственном режиме - и это режим ожидания. Похоже, жизнь моя снова начинала подчиняться этому варварскому, унизительному и мучительному режиму. Так размышляла я, глядя на золотое сияние свечей у подножья распятого Христа, и мысли эти вдруг показались мне греховными, по крайней мере, под сводами храма. Я быстро повернулась, чтобы идти прочь, но дорогу мне преградила пожилая женщина в темном, почти до пят платье и темном, туго повязанном платке. Она была явно из тех суровых старушек, что сейчас заняты были уборкой храма, и я приготовилась терпеливо выслушать грозную проповедь, так как очевидно, чем-то помешала ей или нарушила какое - ни- будь правило. Но женщина заговорила со мной иначе. Тихий голос ее был ласков, а глаза, устремленные на меня выражали странную смесь умиления, мольбы и жалости. " Нищенка? " - мелькнула в голове, первая догадка, но до сознания уже начал доходить смысл того, что говорила женщина, и глупое предположение было немедленно отметено. - Милая! - говорила мне женщина, и в голосе ее было столько мольбы и нежности, что я невольно приблизилась к ней, чтобы расслышать каждое слово. Говорила она очень тихо и быстро, словно боясь, что не успеет сказать что-то для нее, а быть может и для меня, очень важное - Светлая, страдалица моя. Об одном хочу молить тебя, хотя не смею обращаться к тебе грешными своими устами. Не оттолкни руку, молящую тебя, не отверни свой лик, выслушай, ведь ты милосердна и светла душою - Сумасшедшая! - с ужасом понимаю я, и еще понимаю, что отделаться от нее будет не так- то просто. Нужно сделать всего несколько шагов, чтобы спуститься со ступенек, ведущих к амвону, но женщина стоит у меня на пути, и обойти ее нет никакой возможности: с обеих сторон меня подпирают узкие перильца. Остается один выход: вступить с ней в беседу и, разговаривая, постепенно двигаться к выходу. Там можно будет просто сбежать, вряд ли она погонится за мною. - Простите, - как можно мягче и спокойнее говорю я. - Вы, наверное, с кем-то меня путаете... - Но, услышав мое возражение, она впадает в сильное волнение, и обеими руками хватает мои руки, сжимая их довольно сильно - Нет, горлица моя, нет мученица, разве ж могу я спутать тебя с кем! Ты это! Как увидела я тебя на пороге храма, так сразу и открылось мне - ты это. Я и нынче ночью, и уж сколько ночей кряду, вижу тебя, и путь, тебе уготованный. Я и в храм ходила, молила Господа, чтобы указал он мне, где искать тебя, пока не вознеслась ты в Царствие Небесное. И видишь - Господь милосерд. Он привел тебя в храм, и явил мне, чтобы могла я через тебя передать свою просьбу, а тебе поведать свое горе - Вы говорите, что видели меня во сне? - Тебя, милая, тебя страдалица - Но почему вы называете меня страдалицей? - Да как же, деточка моя, ведь мне про тебя все открылось И всю жизнь твою, и твои страдания явил мне Господь. - Какие же страдания? - Ты не веришь мне, милая. Так вот послушай, что я скажу тебе про твою судьбу... Следующие несколько минут ( а может часов? - который уже раз за последние дни я вдруг перестаю ощущать движение времени, и будто зависаю в бесконечности, потеряв все привычные ориентиры ) я слушаю эту странную женщину в монашеском платье и темном платке, полностью скрывающем волосы, так что не возможно точно определить ее возраст, потому что лицо у женщины неопределенное: не молодое, но и не старое, бледное, почти без морщин, но словно выцветшее, лишенное жизни, потому поначалу я приняла ее за старуху. Глаза же у нее совсем не старческие, но очень странные: пугающие, но и притягивающие одновременно. Светлые до белизны, прозрачные глаза ее, неподвижно устремлены на меня, и постепенно мне начинает казаться, что взгляд их проникает все глубже в мое сознание, и нет для нее более тайн в моей душе. Я уже далека от мысли считать ее сумасшедшей, потому что молитвенной совей скороговоркой, она пересказы