аправился к кабинету Мишуева. Начальник отдела особо тяжких находился во взвинченном состоянии. Анализируя выпад Крутилина в свой адрес и неожиданное заступничество генерала, он понял, что оказался между молотом и наковальней. Превратиться в фигуру, на которой начальники будут что-то доказывать друг другу, -- этого и врагу не пожелаешь. Любая твоя ошибка становится козырем в чужой игре, а кто работает без ошибок... Сизов вошел без стука. -- Вызывали? Мишуев уставился на подчиненного тяжелым, как у Крутилина, взглядом, но тут же почувствовал, что сходство в данном случае может носить только пародийный характер. Раздражение усилилось. -- Вами крайне недоволен начальник управления. Мишуев сделал паузу, наблюдая за реакцией Сизова, но тот не проявил ни малейшего беспокойства или хотя бы заинтересованности. -- Ему звонил председатель областного суда, рассказал о вашем визите, генерал спрашивает меня, а я ничего не знаю. Пришлось выслушать про недисциплинированность подчиненных, нарушение субординации, имитацию активной деятельности в ущерб конкретной работе. Сизов шагнул вперед и положил перед начальником отдела исписанный лист бумаги. -- Результаты моей конкретной работы отражены в этом рапорте. Мишуев бегло просмотрел документ, потом прочел еще раз, уже внимательней, растерянно провел ладонью по лбу. -- Ничего не понимаю. Вы что, ревизуете судебные дела? И зачем ехать за тысячи километров? Проверять правильность приговора? -- Это не моя задача, -- равнодушно ответил Сизов. -- Хотя проверка тут бы не помешала. -- Что вы имеете в виду? -- Отхлынувшее на миг раздражение накатило с новой силой. -- То, что сказал. Дело слеплено на соплях. Кроме признания обвиняемого, ничего и нет. Да и признание странное: дачу он едва нашел, мотив убийства толком не объяснил, нож описал смутно, куда выбросил -- показать не смог. Вот я и хочу узнать, держал ли он вообще тот нож в руках... -- Кем вы себя воображаете? Членом Верховного Суда?! Ваша задача -- отыскать "сицилийцев"! -- Не сдержавшись, Мишуев сорвался на крик, но тут же взял себя в руки и продолжил более спокойно: -- Выбросьте из головы беспочвенные фантазии и присоединяйтесь к той работе, которую успешно ведет Веселовский. Вы должны подавать пример молодым и менее опытным товарищам. Нельзя подчинять общее дело личным амбициям. -- Вы отказываете мне в командировке? -- по-прежнему невозмутимо спросил Сизов. -- Безусловно! Незачем впустую тратить время и расходовать государственные деньги! -- Подполковник пристукнул по столу кулаком, давая понять, что говорить больше не о чем. -- Наложите резолюцию на рапорт. Я буду обжаловать ваше решение руководству. Заодно доложу о причинах, заставивших меня обратиться к архивным делам. Сизов говорил строго официально, и Мишуеву стало ясно: прямо сейчас он отправится к Крутилину или Павлицкому и наболтает там такого, что начальнику отдела будет трудно объяснить, почему он пресекает похвальную инициативу сотрудника. А если Крутилин уцепится за эту старую историю... Мишуев придвинул рапорт, выдернул из настольного календаря шариковую ручку, занес над бумагой. -- Хорошо, сделаем эксперимент. Решили допросить давно осужденного Батняцкого? Полагаете это полезным для дела? Действуйте. Мишуев написал на рапорте: "Считаю целесообразным" -- и размашисто подписался. -- Только я думаю, что эта поездка ничего не даст. Кроме вреда. Потому что вы оголяете свой участок работы и перекладываете ее на коллег. Кроме того, зря тратите время и деньги. Посмотрим, кто окажется прав: вы или я. Кстати, доложите, чем вы занимались сегодня весь день. Выслушав доклад, подполковник отпустил Сизова. Когда дверь за оперативником закрылась, Мишуев обмяк, подпер голову руками и тяжело задумался. Он вышел из сложившейся ситуации единственно возможным способом и даже оставил за собой последнее слово. Но что дальше? В семьдесят восьмом-кабинете раскрасневшийся Фоменко учил жизни Губарева: -- Да гори она огнем, эта ментовка! Ты что, не заработаешь свои две сотни на гражданке? Беги, пока молодой! Потом затягивает: надбавки за выслугу, стаж для пенсии... А чуть оступился, уволили до срока, вот пенсия и накрылась. Он достал из-за тумбы стола на три четверти опустошенную бутылку, с сожалением взболтнул содержимое. -- Надо бы две взять... Давай стакан. -- У меня есть. -- Губарев показал, что не выпил до конца. -- Как хочешь. -- Фоменко вылил остатки водки себе, придвинул графин с водой поближе, приготовил кружок колбасы. -- Давай за то, чтоб я дослужил до полной выслуги! А ты... чтоб не уродовался на этой проклятой службе. А то дадут по башке, как мне... Ладно, будь! Он залпом выпил водку, лихорадочно плеснул из графина, запил и принялся жевать колбасу. -- До сих пор башка раскалывается, особенно осенью и весной. Так и боюсь, что еще схлопочу по ней, тогда каюк... Как дотяну до выслуги -- сразу уйду. Так еще хрен получится: видишь, какая каша заваривается? Крутилин с генералом тягается, Мишуев чего-то на Старика взъелся... А я ничего не хочу, только чтоб не трогали. И на Старика удивляюсь: у него давно выслуга есть, а уходить и не думает... Хотя он настоящий сыщик, ему жизни нет, если по следу не бежать, комбинации не разыгрывать... На площадке второго этажа Сизов снял и перебросил через плечо пиджак, ослабил и сбил на сторону галстук и развинченной походкой пошел по лестнице вниз. В вестибюле стоял длинный болезненно худой Бусыгин -- самый противный сотрудник инспекции по личному составу, рядом -- Шаров из политотдела, в дверях дежурной части напряженно застыл ответственный -- майор Семенов. -- Товарищ майор, можно вас на минуту? -- обратился Бусыгин к Сизову. И, когда тот подошел, спросил: -- Почему вы в таком странном виде? -- Жарко, -- невнятно буркнул Старик, отвернув лицо в сторону. Он видел, как Семенов досадливо махнул рукой и скрылся за дверью. Бусыгин оживился: -- Жарко? А чем от вас пахнет? -- Не знаю, -- так же невнятно ответил Старик. -- Капли выпил от сердца. -- Ах капли! -- Бусыгин совсем расцвел. -- Тогда попрошу пройти на секундочку в дежурную часть. Он показал рукой, будто Старик не знал, куда надо идти. -- Прошу! -- Сизов на ходу надел пиджак, привел галстук в нормальное положение и первым вошел в дежурку. Семенов уже сидел за пультом, а в углу, под схемой расстановки патрульно-постовых нарядов, приткнулся на табуретке фельдшер из медпункта. -- Здравствуй, Андрей. -- Сизов протянул Семенову руку. -- У тебя есть акт на опьянение? Тут Бусыгин какой-то цирк устроил, надо его проверить. Как раз удачно -- и доктор здесь, и индикатор трезвости наверняка поблизости. Давай оформляй. Семенов захохотал и от полноты чувств врезал кулаком по подлокотнику кресла. -- Надумал щенок поймать матерого волка... Ну, давайте попробуем, кто из вас того... Шаров тоже не смог сдержать улыбку, а до Бусыгина дошло не сразу: он всматривался в Сизова, и лицо его постепенно принимало обычное кислое выражение. -- Чего смешного? Был сигнал, мы обязаны проверить, -- угрюмо выговорил он. -- Сигнал, говоришь? -- продолжал веселиться Семенов. -- Какая же это... такие сигналы дает? Вы теперь с того сигнальщика спросите! -- По телефону... Как тут спросишь... Бусыгин резко повернулся и почти выбежал из дежурной части. Придя домой, Сизов позвонил Губареву. -- Как дела, Валентин? -- Ничего, обошлось, -- крякнул Губарев. -- Фоменко рвался через центральный подъезд выйти, еле оттащил. А там инспекция пьяных отлавливала... Откуда узнали-то, Игнат Филиппыч? -- Узнал... Значит, рвался? Ну ладно, будь! Не кладя трубку. Старик набрал номер Веселовского. -- Как жив-здоров, Александр Павлович? -- Кто это? -- быстро спросил тот. -- Неужто не узнал? Несколько секунд телефон молчал. -- А-а-а, здравствуйте, Игнат Филиппыч! Преувеличенно бодрый тон не мог скрыть напряжения в голосе. -- Бусыгин передал тебе привет. Снова пауза. -- А я-то при чем? Я ничего... Что Бусыгин? Сизов опустил трубку на рычаг. Глава восьмая До Москвы Сизов долетел за полтора часа, затем сутки провел в вагоне поезда Москва-Воркута. Вынужденное безделье вопреки ожиданию не тяготило его, привыкшего к каждодневной круговерти срочных заданий, неотложных дел и всевозможных забот. Половину дороги он проспал, а потом бездумно смотрел в окно, отказавшись играть в карты и выпивать с тремя хозяйственниками средней руки, успешно решившими в столице какой-то свой вопрос. Он не любил случайных знакомств и избегал досужих расспросов, обычных при дорожном общении. В Микуни он вышел из вагона, провожаемый любопытными взглядами попутчиков: режимная зона, здесь царствовало управление лесных колоний и высаживались, как правило, только люди в форме внутренней службы -- гражданские объекты поблизости отсутствовали. По однопутке допотопный паровоз потащил короткий состав в глубь тайги, и через несколько часов Сизов шагнул на перрон маленькой станции, которая, казалось, выплыла из начала сороковых годов: игрушечный вокзальчик красного кирпича, бревенчатая пристройка "Буфет", давно забытые медные краны и указатель "Кипяток". И патруль, безошибочно подошедший к нему -- единственному штатскому среди пассажиров вагона. -- Гражданин, ваши документы и цель приезда, -- козырнул старший лейтенант с заношенной красной нарукавной повязкой, на которой когда-то белые буквы составляли непонятную непосвященным аббревиатуру ДПНК (дежурный помощник начальника колонии). У двух подтянутых настороженных прапорщиков на повязках были другие надписи: Кон. ВН (контролер войскового наряда). Сизов предъявил удостоверение и расспросил, как пройти в "Комилес". Управление располагалось рядом со станцией в новой четырехэтажке из красного кирпича. Любому приезжему бросалась в глаза скрытая связь между вокзалом и управлением: во всем поселке только эти два здания были выстроены из нетипичного для лесного края стройматериала. Но лишь человеку, знающему о соотношении бюджетов "Комилеса" и местного исполкома, было ясно, кто кому оказал похозяйски "шефскую помощь". Начальник оперативно-режимного отдела -- шустрый молодой капитан, привыкший схватывать вопрос на лету и тут же с ним разделываться, затратил на Сизова пять минут. -- Батняцкий? Фамилия ничего не говорит. Значит, не отличался. Какое учреждение? Тройка? Тогда быстро... Он нажал клавишу селектора, вызывая дежурного. -- Лезвин еще не уехал? У тебя? Быстренько ко мне. И пояснил: -- Начальник "стройки". Его как раз только сейчас выдрали, по дороге обязательно будет вам жаловаться, приготовьтесь. Зато вечером наверняка... Он звонко щелкнул себя по горлу и подмигнул. -- Так что можно и потерпеть. Верно? Сизов Промолчал. Он не любил фамильярности. -- А вот и Лезвин, знакомьтесь! В кабинет вошел пожилой майор с лицом неудачника. Впрочем, Сизов подумал, что если бы на его плечах были полковничьи погоны, он бы не выглядел пожилым и не казался неудачником -- просто хмурый усталый мужик лет под пятьдесят. Почти всю дорогу он молчал. "УАЗ" ходко углублялся в тайгу. С двух сторон выложенную из бетонных плит дорогу обступала глухо шумящая зеленая стена. Из леса сильно тянуло сыростью. С каждым километром пляшущее над бетонкой облако гнуса уплотнялось. Сизов представил эти места зимой. Мороз, жесткий, как наждак, снег, безлюдье... -- Снега много наметает? -- спросил он, чтобы завязать разговор. Лезвин уверенно вел машину. Сизова вначале удивило, что он обходится без водителя, но, судя по манере езды, начальник колонии часто садится за руль. -- Снега? -- отозвался он. -- Скоро покажу... Сизов не понял, что ему собираются показать: было тепло и невозможно представить, что где-то, даже в самой чащобе, сохранился снег. Бетонные плиты кончились, машину затрясло по бревенчатой лежневке. Лезвин сбавил скорость. -- Вон, справа, видите? Сквозь поредевшую стену леса просматривалась обширная вырубка. Бросалась в глаза одна странность: высоченные, до полутора метров, пни. -- Вот столько наметает. -- Лезвин выругался. -- За это я в прошлом году выговор схлопотал. -- За снег? -- снова не понял Сизов. -- Да не за снег, -- досадливо сказал Лезвин. -- За своих долбо... Они перед тем, как пилить, должны утоптать до земли, чтобы от корня оставить не больше десяти сантиметров. А это работа нелегкая и в план не идет. Вот и срезают там, где снег заканчивается! -- Есть же бригадир, мастер... -- Такие же долбо... -- повторил Лезвин с прежней досадой. -- И так же заинтересованы в кубометрах. К тому же сразу в глаза не бросается, а когда растает, лесная инспекция и поднимает тарарам... Штрафы, предписания, протоколы. Кто виноват? Зэков-то пайки не лишишь, а начальнику в самый раз строгача закатать. Лезвии притормозил, мягко перекатившись через прогнившее бревно. -- А лесовики не отстают: проведите санитарную расчистку леса -- и все! Поспиливайте до положенного уровня -- и баста! А кто будет из-за этих огрызков человеко-часы затрачивать? -- Так вас сегодня из-за этого? -- поинтересовался Сизов. -- Да нет. Дважды за одно не бьют. Два офицера рапорта на увольнение подали... Лезвин тяжело вздохнул. -- Их тоже понять можно. Службу закончили, хотят отдыхать, а я их посылаю лежневку чинить. Конечно, не нравится. А кто меня поймет? Бревна то гниют, то расходятся на болоте, без ремонта за сезон можно дорогу потерять. На пятый ЛЗУ сейчас только на вездеходе проедешь. -- А почему офицеров? Бригаду осужденных поставить -- и все дела! -- А кто будет кубики давать? У нас каждый день в пять часов селектор, и знаешь, что генерал спрашивает? Не про оперативную обстановку, не про политиковоспитательную работу, не про подготовку к освобождению. Вопрос один: выполнен план? И не дай Бог сказать "нет". Так что зэков на это дело отвлекать нельзя. Что остается? Обстоятельства на меня давят, а я на офицеров. В результате "неумение работать с личным составом" и очередной выговорешник! Лезвин снова выругался. -- Я уже двадцать лет майор, десять -- здесь, на полковничьей должности. Видно, майором и сдохну. Впереди показались сторожевые вышки. -- Приехали, -- утомленно сказал Лезвин. -- Сейчас попаримся, банька должна быть готова -- и на ужин. Заночуете у меня, жена полгода как уехала. После бани Лезвин немного размяк. Чувствовалось, что владевшее им внутреннее напряжение прошло. Сноровистый сержант накрыл стол в небольшой кухне типовой квартиры -- если не выглядывать в окно, можно было легко представить, что находишься в новом микрорайоне Свердловска, Москвы или Тиходонска. Только обилие на столе грибов -- жареных, маринованных, соленых, банка моченой брусники и мясо тетерева выдавали месторасположение жилого блока лесной исправительно-трудовой колонии строгого режима. Лезвин отпустил сержанта, оценивающе глянул на Старика и поставил на стол две бутылки водки и граненые стаканы. Притомившийся с дороги и не евший целый день, Сизов сразу охмелел и усиленно принялся за закуску. Лезвин лишь цеплял вилкой скользкие маринованные грибы. -- Через два года пенсия -- уеду в Ташкент. Не бывали? Жаль, расспросил бы... Правда, говорят, нельзя резко климат менять. С минус пятидесяти до плюс пятидесяти -- даже чугунный котелок растрескается. А организм-то привык за десять лет... Лезвин хлопнул ладонью по столу. -- Десять лет! Срок! Они там, -- он показал рукой в стену, -- мы здесь. Вот и вся разница. А мороз, глушь, лес кругом -- это общее. Не задумывались? -- Преувеличиваете, устали, наверное, -- с набитым ртом ответил Сизов. -- Устал, точно... Не обращай внимания. Со свежим человеком всегда на болтовню тянет, дело-то к старости. А тут как? Сижу один, даже выпить не с кем. С подчиненными невозможно -- надо дистанцию держать. Одному -- страшно... Раз, два -- и готово. Сам не заметишь, как сойдешь с катушек. Но в последнее время позволяю. Лезвин с силой провел рукой по лицу, снова наполнил стаканы. -- Жена, правда, пообещала вернуться, дотерпит два года. А одному здесь труба. Давай. Глухо звякнуло толстое стекло. -- Брусникой попробуй закуси, -- переведя дух, посоветовал Лезвин. И без всякого перехода сказал: -- А ты такой же... -- Он замялся, подбирая слово, но так и не нашел подходящего. -- С какого года? Постарше меня, значит... А тоже майор. И жены, видно, нет. -- Откуда знаешь? -- удивился Старик. -- Вижу. Я ведь тоже сыскарь. Начинал инспектором оперчасти, так и прошел всю лестницу -- до начальника. Лезвин хитро улыбнулся. -- Скажешь, в огороженной зоне легче преступника ловить, чем по всей стране? И за банку сгущенки мне любое преступление раскроют? Сизов промолчал. Все аргументы в вечном споре оперативников ИТК и сыщиков уголовного розыска были ему хорошо известны и собственная позиция определена предельно четко. Но обижать хлебосольного хозяина не хотелось. -- Но это только на первый взгляд все просто, -- запальчиво продолжал Лезвин. -- Ты с нормальными людьми работаешь -- свидетели, потерпевшие, вообще все вокруг. А здесь какой контингент? Светлых пятен нету! Лезвин открыл вторую бутылку. -- Развелся? -- неожиданно вернулся он к прежней теме. -- Ага... -- Сизов придвинул стакан. -- Бес попутал на молодой жениться... Они снова выпили. Лезвин заметно опьянел и начал рассказывать про свою жизнь. Старик этого не любил, но сейчас раздражения не испытывал. В черноте за окном шумела невидимая тайга, сзади, со стороны охраняемой зоны, изредка доносились резкие выкрики часовых. Тиходонск остался где-то далеко-далеко, и все заботы куда-то бесследно исчезли. Он ощущал приятную истому и умиротворенность, которой не испытывал уже давно. Лезвин разбудил его в шесть утра. Он был бодр, подтянут и официален. Гладко выбритые щеки, запах хорошего одеколона, выглаженная форма. Через сорок минут, позавтракав остатками вчерашнего ужина и выпив крепчайшего, приготовленного Лезвиным чая, они были в кабинете начальника колонии. -- Хотелось бы вначале получить ориентирующую информацию о Батняцком, -- усевшись на жесткий стул у приставного столика, сказал Сизов. -- Кто он, чем дышит, как ведет и так далее. -- Знаем такого... -- сказал Лезвин, подходя к картотеке и выдвигая ящичек с наклеенной буквой Б. -- Я их всех знаю. Сейчас найдем... Через несколько минут Лезвин извлек прямоугольную карточку из плотной бумаги. -- Так, вот он. Судим за хулиганство к двум годам, отбыл год. Второй раз -- причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего, -- двенадцать лет. Осталось ему, сейчас скажу... Пять лет шесть месяцев и семнадцать дней. Поощрения, взыскания... Лезвин протянул карточку Сизову -- тот быстро просмотрел убористый текст. -- Благодарность за опрятный внешний вид, выговор за курение в неположенном месте... Мелковат масштаб. -- Правильно подметили, -- кивнул Лезвин. -- А поначалу записного урку изображал: жаргон, рассказы про громкие дела... Только птицу видно по полету -- здесь его быстро раскусили, поутих. Отрицаловка не признала, в актив не пошел, так и болтается посередке. Статья у него серьезная, гордится ею, по их ублюдочным порядкам это вроде институтского диплома. Хозяйственники, мужики, бытовики приходят -- он перед ними хвост распускает, воровскому "закону" учит. И с начальством старается не ссориться. В общем -- и нашим, и вашим. Как-то записался на прием, спрашивает: если на следствии и в суде неправду сказал, что делать? У них у всех это бывает: психологический кризис -- невмоготу больше сидеть, и все! Тут глаз да глаз нужен: может в петлю влезть, или на запретку под пулю сунуться, или в побег пойти, хотя куда здесь бежать... Чаще начинают биографию выправлять, писать во все концы: мол, чужую вину взял или враги оговорили... Пишут, ответа ждут, получают, читают, снова пишут, а время катится, глядишь, кризис и прошел. Так и с Батняцким -- объяснил ему порядок пересмотра дела, только он, кажется, и не подавал. Лезвин посмотрел на часы. -- Через полчаса их выводят на лесоучасток. Хотите поговорить с ним сейчас -- я дам команду. А если еще что-то надо подработать, может, приговор почитать, тогда до вечера, когда вернутся. -- Приговор я читал. Давайте сразу к делу. -- Сизов приготовил свои бумаги. Лезвин набрал две цифры на диске старого телефонного аппарата, резко бросил в трубку: -- Батняцкого из второго отряда ко мне! -- И, повернувшись к Сизову, другим тоном сказал: -- Разговоры у вас доверительные пойдут, так что я мешать не буду. Садитесь на мое место. Он вообще-то спокойный, но если что -- здесь кнопка вызова наряда. Сизов усмехнулся. Подождав, пока за Лезвиным закрылась дверь, он по-хозяйски занял место начальника и осмотрелся. Кабинет напоминал сельский клуб: просторная пустоватая комната, голые стены и окна без занавесок, вдоль стен -- ряды допотопных стульев с лоснящимися дерматином сиденьями. Только сейф, шкаф картотеки и решетки на окнах выдавали специфическое назначение помещения. В дверь тихо постучали, и порог переступил приземистый человек в черной засаленной на предплечьях робе. -- Осужденный Батняцкий, второй отряд, статья сто восьмая часть вторая, срок двенадцать лет, явился по приказанию начальника колонии. А где же он? Вошедший, озираясь, завертел стриженой шишковатой головой на короткой шее. -- Садитесь, Батняцкий. Майор Лезвин вызвал вас по моей просьбе, -- сказал Сизов, внимательно рассматривая осужденного. Невыразительное лицо, мясистые губы, маленькие прищуренные глазки. Батняцкий сел, облокотился на стол и довольно улыбнулся, показав два ряда железных зубов. -- Чему радуешься? -- Ясно чему! Отряд на работу повели, а меня -- сюда. Что лучше -- лес валить или разговоры разговаривать? Вот и радуюсь. -- Он оглянулся на дверь и потер руки. На каждом пальце был вытатуирован перстень, тыльную сторону ладони украшало традиционно восходящее солнце и надпись "Север". -- А о чем собрался разговаривать? -- Об чем спросите. У кого карты есть, кто чифир варит, кто пику имеет. Что вам интересно, про то и расскажу. А могу и написать, почерк у меня хороший, разборчивый. Батняцкий замолчал, присматриваясь к собеседнику, и понимающе покивал головой. -- Сразу не распознал, хотя почуял: что-то не так. У наших рожи красные, загрубелые, глаза от ветра со снегом воспаленные... А вы издалече, никак из самой Москвы? Чифир вас, стало быть, не интересует... Ну да я про все в курсе, давно сижу, могу, если надо, и про начальство наше -- как бдят они, как службу несут. Вы по званию кто будете? -- Я из Тиходонского уголовного розыска, майор Сизов. Батняцкий дернулся как от удара. -- На понт? А книжку свою красную покажешь? Сизов извлек удостоверение, раскрыл, не выпуская из рук, протянул осужденному. Батняцкий приподнялся с места, долго вчитывался, потом плюхнулся на стул. Глаза его беспокойно бегали. -- Настоящее? -- Видно было, что он брякнул первое, что пришло в голову, стараясь выиграть время. -- Я вижу, парень, ты совсем плохой. -- Сизов спрятал документ. -- Чего задергался? Привидение увидел? Батняцкий почесал в затылке. -- Можно считать и так. Вчера про Сизова разговор с Изобретателем вели, а сегодня он на голову свалился. Самолично, через семь тысяч верст. -- А чего про меня говорить? Я же не председатель комиссии по помилованию. -- Болтали про сыскарей да следователей, он тебя и вспомнил. Механическая собака, говорит. Сизов усмехнулся. -- Ну-ну. Любить ему меня не за что, да вроде и не обижался. -- Да вы не так поняли! -- торопливо заговорил Батняцкий. -- Он по-хорошему! В одной книжке вычитал: была механическая собака, ей запах человеческий дадут, пускают, и амба! -- неделю рыщет, месяц, год, через реки, через горы, никуда от нее не денешься! -- Интересно. И где люди такие книжки находят? -- Да он штук сто прочел! -- с гордостью сказал осужденный. -- Знаете, как у парня котелок варит? -- Знаю. Только жаль -- в одну сторону: сберкассы, сейфы. Сизов выдержал паузу, внимательно глядя на Батняцкого. -- У тебя тоже неплохо сработало, как мне зубы заговорить да испуг спрятать. А у самого шестеренки крутятся -- зачем по мою душу прибыл опер из Тиходонска? Батняцкий пожал плечами. -- Да мне какое дело -- откуда. И чего гадать, сами скажете. -- Чифир меня не интересует, да и другие тухлые твои истории. Это ты от небольшого ума: дескать, покантуюсь от работы, сдам оперу туфту всякую да еще посмеюсь над ним с дружками-приятелями. -- В голосе оперативника лязгнул металл. Батняцкий заерзал на стуле. -- Я ж сначала не врубился... Думал, кабинетный фофан с какой-то проверкой приехал. -- Он изобразил смущение, но получилось довольно ненатурально. -- Ну теперь мы с тобой познакомились, и расскажи мне по порядку, да без финтов всяких, свое дело, -- четко сказал майор, в упор глядя на Батняцкого. Тот отвернулся к окну. -- Эка вдруг... Полсрока отмотал, уже и забыл, за что сижу. -- Убийства не забываются. По ночам мучают, спать не дают, иной раз с ума сводят. А у тебя легко как-то -- раз и забыл! -- Не убийство, а тяжкое ранение. Тут две большие разницы. Я ж не виноват, что он помер! -- Батняцкий сел вполоборота и смотрел прямо перед собой. -- А кто виноват? -- Вы к словам не цепляйтесь. Я убивать не хотел. Так и в суде объяснил... -- Да ничего ты не объяснил. Ни как попал на дачу, ни как возвращался, ни почему убил... -- Сизов говорил тихо и монотонно. -- По пьянке-то... разве вспомнишь! -- перебил осужденный. -- Ни кто видел тебя до или после, ни откуда нож взял, ни куда дел его, -- будто не услышав, продолжал майор. -- Пьяный был. Всю память отшибло, -- повторил Батняцкий. -- Какой с пьяного спрос? Сизов медленно, со значением, принялся перебирать лежащие перед ним бумаги. Батняцкий напряженно следил за его руками. -- Чья пудреница на земле возле трупа валялась? -- Вопрос прозвучал резко, как выстрел. -- Про это и вообще не знаю. Может, днем хозяева потеряли... Сизов разложил на столе фотографии. Обычная финка, "лисичка", складной охотничий, пружинная "выкидуха". -- Взгляни-ка сюда. Батняцкий встал, посмотрел, с недовольным видом вернулся на место. -- Какой похож? Хотя бы приблизительно? -- Оперативник подобрался. -- Вы чего хотите? Признался, рассказал, показал, срок получил, сижу, чего еще надо? -- жалобным голосом проныл допрашиваемый. -- Чего нервы мотаете? -- Какой? Пусть ты его пьяным вынимал, но в карман-то трезвым клал? Вот и покажи! Батняцкий ткнул рукой в охотничий складень. -- Такой примерно, только ручка другая. Сизов расслабился и собрал фотографии. -- Не в цвет, приятель. Осужденный вскочил. -- Интересное кино! Семь лет назад что ни скажу -- все в цвет, капитан Мишуев с ходу в протокол строчит! А теперь стали концы с концами сводить! Чего вдруг? -- А того, что твой нож сейчас опять объявился. Рядом с тремя трупами. Двое -- работники милиции. Батняцкий испуганно отшатнулся, но тут же взял себя в руки. -- Чего я, за эту пику вечный ответчик? Выбросил -- и дело с концом. Откуда знаю, кто подобрал и что ею сделал? Сизов недобро усмехнулся. -- Выбросил, говоришь? Ну-ну... Он пристально смотрел на осужденного, пока тот не опустил глаза. -- Зачем чужое дело взял? Батняцкий молчал, оперативник ждал ответа. В кабинете наступила тишина. За окном гудел, разворачиваясь, лесовоз. Наконец осужденный вышел из оцепенения. -- Пустые хлопоты, начальник, -- глухо сказал он. -- Все сказано и забыто. Зря через всю страну тащились. Могли приговор прочесть. -- Читал. Но хотел сам убедиться... -- Сизов криво, пренебрежительно улыбался. -- В чем? -- Батняцкий нервно дернул шеей и в очередной раз оглянулся на дверь. -- В том, что ты такой дурак, -- равнодушно бросил майор. -- Конечно... Зэк всегда дурак... -- Не за здорово живешь в зону полез. Это ясно, был замазан по уши, но двенадцать лет мотать за дядю... Батняцкий быстро глянул на майора и снова опустил голову. Сизов продолжал размышлять вслух: -- "Мокр уху" взял для авторитета, вместо какойнибудь пакости, за которую свои сразу же в "шестерки" определят... Со сто семнадцатой соскакивал скорей всего. -- Понятно! -- зло оскалились железные зубы. -- Мишуев полную раскладку дал, а ты, начальник, из себя ясновидца разыгрываешь! Чего вам теперь от меня надо? Или интерес поменялся? Чего душу рвешь?! -- Истерику не разыгрывай, пустой номер! -- повысил голос Сизов. -- А что дурак -- факт. Я ведь твою жизнь внимательно изучил. Обычно пацаны хотят летчиками стать, чемпионами, а ты о чем мечтал? С четырнадцати лет истатуировался, железки всякие в карманах таскал, песни тюремные заучивал, несовершенными кражами хвастал. Хотел, чтоб за блатного принимали! Чтоб боялись, заискивали... Да нет, кишка гонка -- сам же и подносил хвосты настоящим уголовникам. Первый раз за что сел? Гадил пьяным на улице. А распинался -- драка, с ножами, двоих пописал... Дешевка! Батняцкий закусил губу. -- Со стороны легко по полочкам разложить! Ну дурил по молодости -- мало таких? А меня всегда норовили в землю вогнать. Загремел по первому разу, вышел досрочно, все нормально... И опять непруха! Познакомился на танцах с одной дурой, пообнимались, я бутылку купил -- ноль восемь, выпили, чего еще надо? Думал, поладим, а она кочевряжиться стала... Я и придушил малость. А потом этот опер, Мишуев, говорит: знаешь, мол, что она несовершеннолетняя? Как так, здоровая кобыла! А он статью показывает -- до пятнадцати! И позору сколько: воры ноги будут вытирать, в половую тряпку превратишься. У Батняцкого внезапно сел голос, он сипло закашлялся. Из мутного графина Сизов налил полстакана желтоватой, с осадком воды. Батняцкий жадно выпил, железо стучало о стекло. Поставив стакан, он вытер рот ладонью. -- Опер разговоры задушевные заводит да про Яблоневую дачу расспрашивает, и как-то само собой получается, что если я там был, то заявление кобылы исчезает. Ну понятно -- за "мокруху" лучше сидеть... Так и поднял чужое дело! Потом уже смекнул: обвел меня опер вокруг пальца -- кобыла небось взрослой была и никакого заявления вообще не подавала... -- И не надоело лес валить? -- С моим характером на воле не удержаться, зона -- дом родной. Так что все равно... Паханы уважают, авторитет небольшой имеется, пайку дают. Жить можно. Только климат да лес к земле гнут. Ничего, через год на поселение переведут, перетопчемся. Губы Батняцкого сложились в издевательскую усмешку. -- Пожалели? Для протокола ничего не скажу, не старайтесь. Где вы раньше были со своим сочувствием? "Вот ведь сволочь", -- подумал Старик. -- Я всегда был на своем месте. И сейчас, и тогда. А жалеть тебя нечего и не за что. К тому же я не больно жалостливый для вашего брата. Мне больше людей жалко, которых вы грабите, калечите, убиваете. Так что не попадайся мне на дороге! -- Сыщик говорил тихо, но с напряжением и один раз даже непроизвольно скрипнул зубами. Сизов собрал фотографии, документы, сложил в папку, щелкнул застежкой. Батняцкий неотрывно следил за каждым его движением. -- Как-то вы со злобой ко мне, начальник, не похорошему. А чего я сделал, если разобраться? -- Ничего путного и доброго ты в своей дрянной жизни не сделал. Зато бандитам поспособствовал: сел вместо них -- пусть еще людей убивают! А нам помочь не хочешь, хвостом крутишь, даже шерсти клок с тебя не возьмешь! Обиженного строит! Мы эту падаль все равно отыщем, дело времени! И берегись, если они еще что-то успеют заделать! Крепко берегись! Стриженый человек в черной робе с прямоугольной нашивкой "Батняцкий. Второй отряд" на правой стороне груди беспокойно заерзал. -- Да какая с меня помощь? Что я знаю? -- просительно заныл он. -- Ну слышал краем уха, что на дачах местные ребята фраеров динамили: девчонку подставляли и брали на гоп-стоп... А кто, что -- без понятия. За что же на мне отыгрываться? -- Вспомни, кто и что про это рассказывал, -- перебил майор, не проявляя, впрочем, особого интереса. -- Век свободы не видать -- не помню... Так, болтали... Девка, говорили, красивая, ресторанная краля... Больше, честно, не знаю. Я ведь как откинусь, не в Америку приеду, а в Тиходонск, какой мне резон вас дразнить? Сизов нажал кнопку, и рослый сержант увел осужденного. Почти сразу же в кабинет вернулся Лезвин. Он был в хорошем настроении. -- Как поработали? Успешно? -- улыбаясь, спросил начальник колонии. -- Пока трудно сказать... -- Сизов сосредоточенно делал какие-то записи в своем блокноте. -- Кое-что, похоже, зацепил. Он дописал и захлопнул блокнот. -- А у вас, я вижу, хорошие новости? Лезвин кивнул. -- С пятого участка два лесовоза прошли, и ребята свои рапорта забрали. Нормально! Через час пожилой прапорщик вез тиходонского сыщика к поселку. На том месте, где вчера Лезвин тормознул перед сгнившим бревном, два лейтенанта ремонтировали лежневку. Выбравшись на бетонные плиты, "УАЗ" увеличил скорость. Стаи мошкары красно-черными брызгами залепляли ветровое стекло. Прапорщик, выругавшись, включил стеклоочистители. Глава девятая Тиходонск встретил Сизова обычными для лета пыльными бурями и новостями. Кружащиеся по асфальту окурки, сигаретные пачки, взлетающие у лотков выносной торговли обрывки газет, людей, защищающих глаза от порывов ветра, обильно насыщенных песком, -- все это Сизов увидел, как только вышел из аэровокзала. Новости он узнал, когда прибыл в управление, сразу угодив на оперативное совещание отдела. -- Общительный, веселый, представился земляком сержанта, пирожками угостил, в общем, вошел в доверие. Дело к обеду, этот Саша зовет всех в вагон-ресторан. Двое пошли, третий -- первогодок -- остался, сидит на рундуке с оружием, стережет. -- Веселовский докладывал обстоятельно и солидно. Он тоже успел слетать в командировку, и Сизов не сомневался, что результаты их поездок будут сопоставляться Мишуевым с особенной тщательностью. -- Вдруг прибегает Саша, растрепанный, возбужденный. "Скорей, ребят бьют!" Ну и третий побежал. Никакой драки, товарищи спокойно борщ едят. Саша куда-то пропал. Вернулись -- в рундуке пусто, и с боковой полки попутчик исчез. Видно, соучастник... -- Задешево отдали оружие, -- нравоучительно сказал Мишуев. -- И вот результат -- сами под трибунал, десятки жизней под угрозой! Цена беспечности! Скажите, Александр Павлович, -- подчеркнуто уважительно обратился он к Веселовскому, -- удалось идентифицировать стволы? -- Тысячи гильз просеяли на стрельбище, нашли совпадающие с нашими. Значит, по крайней мере один украденный автомат -- у "сицилийцев". -- С достаточной долей вероятности можно сказать, что и второй у них. Это уже не голые догадки. -- Начальник отдела одобрительно покивал. -- Что еще сделано? -- Ориентировки с приметами и фоторобот магаданские товарищи разослали по всей стране. Результатов пока нет, -- скромно пояснил Веселовский. Он избегал смотреть на Старика. А тот, напротив, внимательно разглядывал капитана и пришел к выводу, что он напоминает Мишуева в молодости. Хотя внешне они не были похожи. -- Ясно... -- сказал подполковник. -- Теперь послушаем товарища Сизова. Он не знал, что услышит, поэтому на мгновение утратил обычную невозмутимую вальяжность. -- Слушать особенно нечего, для протокола Батняцкий ничего не сказал. Так, ориентирующая информация и личные впечатления. Мишуев перевел дух. -- Подведем итоги. Сизов съездил за тридевять земель вхолостую, Губарев уперся в тупик. А Веселовский и под его руководством Фоменко заметно продвинули розыск! Я настоятельно рекомендую остальным брать с них пример. Сизов раздраженно двинул стулом. -- Тем более что линия Сероштанова майором Сизовым до конца не отработана. Преступление совершено на восемнадцатом километре междугородной автотрассы. А мы так и не знаем, где и зачем потерпевший посадил "сицилийцев" в машину, куда вез, где и почему его убили. -- Чтобы это узнать, надо раскрыть преступление, -- подал голос Старик. -- Что и является нашей прямой задачей! -- парировал Мишуев. -- А потому Сизов должен заняться частниками, промышляющими междугородным извозом. Пройдите по местам их сбора -- аэропорт, автовокзал, железнодорожный вокзал и постарайтесь выявить очевидцев. Тех, кто видел, как Сероштанов брал пассажиров. В помощь вам придается Губарев. Веселовский и Фоменко работают по своему плану. Вопросы есть? Нет. Все свободны. Веселовский, Фоменко и Губарев вышли из кабинета, Сизов остался на месте. -- Что у вас? -- недружелюбно спросил начальник. -- Отработка частников представляется мне бесперспективной. -- Объем работы большой, но делать ее надо. -- Подполковник смотрел сурово и требовательно. -- Дело не только в объеме работы. Эта публика не любит попадать в свидетели. Даже если что-то знает -- предпочитает молчать. К тому же, по моим данным, Сероштанов редко искал клиентов на вокзалах: возил по предварительной договоренности. -- Что вы предлагаете? -- Мишуев раскрыл папку с бумагами и занялся своей работой, давая понять, что только чувство деликатности не позволяет ему выставить бывшего наставника в коридор. -- Покопаться в прошлом. Поискать хозяина ножа, который семь лет назад так и не нашли. -- Майор явно не ценил доброе отношение начальника. Мишуев резко отодвинул папку. -- Опять о Яблоневой даче? Вы настояли на поездке к Батняцкому, и что он вам сказал? -- Что взял чужое дело. -- Сволочь! -- вырвалось у подполковника, но он тут же спохватился. -- Они все так говорят, когда припечет. -- И строго добавил: -- Почему не доложили на совещании? -- Сказано без протокола, а поскольку ситуация складывается щекотливая... -- Что за намеки? -- перебил Мишуев. -- Выражайтесь яснее и имейте в виду: я щекотки не боюсь! -- Пока мне ясно только одно: на "сицилийцев" надо выходить через старое дело. Прошу разрешить работать в этом направлении. Вокзалы и аэропорт могут отработать Губарев и райотделы по территориальности. -- Не вижу оснований изменять задание, -- жестко сказал подполковник. -- Приступайте к выполнению и каждый вечер докладывайте результаты! -- Вас понял, -- не по-уставному сказал Сизов и вышел из кабинета. В последующие дни майор Сизов отрабатывал вокзалы и аэропорт. Естественно, здешние "колдуны" не искали контактов с милицией и не горели желанием оказать помощь в розыске. Старик фиксировал их фамилии и номера автомашин, вызывая переполох и недовольство, которое, впрочем, проявлялось, когда он отходил на достаточное расстояние. Фамилии ему были нужны для рапортов о проделанной работе, которые он составлял очень подробно и аккуратно. Читая их, начальник мог быть уверен, что Сизов с утра до вечера выполняет порученное ему задание, которое формально отвечало плану поисковых мероприятий, но реально -- и всякий мало-мальски смыслящий в розыске человек это прекрасно понимал -- дать ничего не могло. При таком объеме работы у майора не должно было оставаться времени на всякие глупости, связанные с делами прошлых лет. Его и не оставалось. Но Сыскная машина