вартиру. -- Не могу же я вечно жить с родителями! А разъехаться на хороших условиях тяжело. Пообщались для дела, ничего страшного, не понимаю, почему ты вдруг встал на дыбы! -- "Для дела"! Ко мне на правах друга приходил Семен Федотович, просил уладить его неприятности! -- Кстати, Галина мне об этом говорила. Ты можешь что-нибудь сделать? -- Уже сделал. Дал коленом под зад и выбросил из кабинета. Рита надулась. -- Не исключено, что она так же поступит со мной. -- Может, прикажешь "для дела" влезть в грязные махинации твоих приятелей? -- Галина сказала, что там недоразумение с документами, надо просто объяснить... -- За такое "недоразумение" положено лет десятьпятнадцать. И помогать в этих делишках я никому не намерен. Даже ради твоей квартиры. -- Ладно, не сердись, -- Рита взяла меня под руку, плотно прижалась, заглянула в лицо. -- Я же не знала, что это так серьезно. Больше никогда не обращусь с подобными просьбами, обещаю. -- И вообще держись подальше от этой публики. Их взаимные услуги, встречные уступки засасывают, как болото. Дашь палец -- руку откусят. -- Хорошо, милый, -- кротко согласилась она. Мы гуляли по набережной, поужинали в крохотном кафе у самой воды, потом поехали ко мне -- родители были в отпуске. И все же в наших отношениях что-то изменилось. Но что? Обдумывать это мне было некогда, потому что перипетии расследуемого дела вытесняли из головы все остальное. -- Значит, ты его подозреваешь? -- спросил Зайцев, рассматривая чертеж глушителя. -- Прямых данных по-прежнему нет, но... Чувствую, что он как-то причастен к этому выстрелу. Может быть, не в качестве главной фигуры, но все-таки... -- Почему не главной? -- Нет мотива. Просто так положительный человек, научный сотрудник, автор изобретений, статей и т.д., и т.п., не станет лезть на башенный кран и палить в сослуживицу из винтовки с самодельным глушителем. Не станет, и все тут! -- Это верно. Следователь раскрыл картонную папку, перелистнул несколько страниц. -- Давай твои протоколы -- подошью в дело, -- скучным голосом сказал он. И невыразительно продолжил: -- Ты знаешь, что у него произошло с женой? Нет? А я узнал. Влюбился он внезапно! Горячая любовь, безумная страсть -- настолько, что решился бросить семью! А от сильных чувств к поступкам из ряда вон выходящим -- один шаг! -- Даже к покушению на убийство? Трудно поверить. Не тот человек! -- Кстати, многие допрошенные отмечают, что он сильно изменился в последнее время. Очень сильно. Зайцев опять полистал дело, нашел нужный лист, с расстановкой прочел: -- Элефантова трудно узнать, иногда создается впечатление, что он превратился в другого человека. Следователь захлопнул папку. -- Вот в каком направлении нам придется работать. Почему он так изменился, чем вызвано происшедшее с ним превращение? И самое главное: на что способен новый, изменившийся Элефантов? Глава четырнадцатая. ПРЕВРАЩЕНИЕ После близости с Марией все изменилось. Исчез сгибающий в три погибели гнет, стало легко дышать, жизнь снова наполнилась смыслом. Элефантов расправил плечи, ощущая, что к нему вернулась былая энергичность и уверенность в себе. За неделю он разобрал гору накопившихся бумаг: возвращенные на доработку статьи, отклоненная заявка на изобретение, черновики неоконченных работ, беглые заметки по проведенным опытам. Еще недавно ему казалось, что справиться со всем этим будет невозможно и за полгода. Наконец-то он сделал то, что давно собирался: отыскал и склонил к сотрудничеству раздражительного и нелюдимого Пореева, которого все считали сумасшедшим или шарлатаном, потому что он уверял, будто умеет читать чужие мысли. Но он не был ни тем, ни другим. Уровень биопотенциала Пореева оказался в восемь раз выше, чем у любого из наугад выбранных полутора десятков человек. Полуинтуитивные догадки подтверждались практически. Теперь следовало проводить сотни контрольных измерений, экспериментировать, расширяя состав контрольной группы, активно искать других, подобных Порееву уникумов. Предстояла огромная, дьявольски интересная и чрезвычайно перспективная работа, справиться с которой в одиночку, полукустарными методами Элефантов не мог. Он подготовил подробную докладную записку в министерство, аргументированно обосновал необходимость организации отдела по проблемам сверхчувственной связи. Директор поморщился, покачал головой: -- Уж больно здесь мистикой попахивает. Смотри, Сергей Николаевич, не навреди сам себе. Курочкин и так тебя алхимиком выставляет, да и бывший начальник, Кабаргин, считает авантюристом. Защитился бы на своем энцефалографе, положение приобрел, а потом... Но докладную подписал. Итак, все шло хорошо, все получалось и удавалось. Наступила полоса везения, и Элефантов не сомневался: удачу ему приносит Мария. Она же -- источник вдохновения, муза, способствующая его творчеству. Он хорошо спал, часто снилась Мария, и сны эти были легкими, радостными и приятными. Они встречались несколько раз в неделю, и каждый раз Элефантов волновался, отправляясь на свидание. Он обнаружил, что для него стало потребностью дарить Марии цветы, причем только такие, которые ее достойны. Приторно красивые каллы отвергались, как неискренние, восковые лилии -- как ненатуральные, георгины казались слишком печальными. И если не было достаточно свежих и красивых роз излюбленного им сорта, Элефантов покупал естественные и милые ромашки либо махровые с горьким ароматом гвоздики. Ярко-красные или снежно-белые. Полутонов и оттенков он не признавал. По дороге он внимательно осматривал встречающихся женщин, сравнивая их с Марией. И сравнения были явно не в их пользу. Мария никогда не наденет желтые туфли под зеленое платье. Не будет зевать и лузгать семечки на улице. Не станет перекрикиваться с подружкой через дорогу. Разве что вот эта стройная девушка в джинсовом костюме и красивых солнцезащитных очках... Но когда они поравнялись, Элефантов заметил, что умопомрачительные босоножки открывают давно не мытые ступни, и брезгливо передернулся. Представить, чтобы Мария легла в постель, не вымыв ноги, было, конечно, совершенно невозможно. Несомненно, Нежинская -- необыкновенная женщина. Хотя и довольно своеобразная. Она ничего не рассказывала о себе, и он знал о ней очень мало. Она не ходила в театры, редко бывала в кино. Мало читала. Не боялась пьяных и темных улиц. Принимала как должное комплименты и знаки внимания. Никогда ни на что не жаловалась и ни о чем не просила. Никогда не говорила: "Я люблю тебя". Он шептал эти слова в маленькое нежное ушко в минуты близости, как-то она со стоном выдохнула в ответ: "И я... ", и в другой раз: "Я тоже..." И только. Элефантов не считал вырванное в мгновенья страсти признание полностью добровольным, ему хотелось большего. Однажды, когда все кончилось, он спросил напрямую: -- Ты меня любишь? И услышал: -- Мне хорошо с тобой. Сдержанность Марии насторожила. -- Почему ты не говоришь, что любишь? -- Я так не могу... "Что "не могу"? Не могу сказать неправду? Но она же спит со мной, а без любви, конечно, не стала бы этого делать... Или не могу выражать словами сокровенные чувства? Более вероятно, ведь Машенька -- сложная натура..." Мысли роились, как всполошенные птицы, но ответа -- точного, ставящего все на свои места -- не появлялось, и оттого Элефантов, любящий ясность и определенность, испытывал какой-то дискомфорт. Сомнения порождали тягостные размышления. Сколько раз эта красивая женщина со внешностью школьницы обсуждала вопрос о своем отношении к любовнику? И со сколькими мужчинами? Всегда стремящийся к полной информированности Элефантов с удивлением обнаружил, что лучше пребывать в неведении на этот счет, и если бы смог, то предпочел бы забыть о том, что знал. По молчаливому уговору они не упоминали имен Спирьки, Эдика, Астахова, как будто те не имели к Марии никакого отношения, но их тени время от времени омрачали настроение Элефантова. Когда он смотрел на белье Марии, изящное, невесомое, сразу же вспоминалось, что Спирька видел его тоже. И хотя воспоминание, вытесненное реальностью происходящего, мелькало глубоко-глубоко в подсознании, он ощущал острый укол ревности. В объятиях Марии он забывал обо всем на свете. Но неприятное чувство никогда не исчезало совсем, проявляясь в самые неподходящие моменты. Она говорила "спасибо" после каждой близости, и это расценивалось им как признак глубокой внутренней культуры и душевной тонкости. Но иногда мелькала болезненная мысль: какой предыдущий любовник научил ее этому? Он ругал себя, обзывал ханжой, но отделаться от ранящих переживаний не мог. Ему казалось, что Мария холодна и не испытывает таких же чувств, как он. Изо всех сил он старался убедиться в том, -- что ошибается. -- Ты вспоминала обо мне? -- Конечно, глупый... И на сердце сразу становилось легко и спокойно. "Время, на, все нужно время. Она привыкнет ко мне, убедится в моей искренности, в моих чувствах, поймет, что я совсем не тот, каким был три года назад. И тогда доверится мне полностью". Но время шло, а спокойствие не приходило. Скорее наоборот. -- Ты знаешь, я собираюсь уехать. На север. Они гуляли по длинному, рассекающему город надвое тенистому бульвару, и то, что она сказала, прозвучало совершенно ошеломляюще. -- ??! -- Наш родственник сейчас работает в Воркуте начальником шахты. Зовет к себе: заработки высокие плюс коэффициент... -- А как же диссертация? -- более глупого вопроса задать было нельзя. -- Буду там заниматься. Да и уезжаю-то не на всю жизнь. Года через три вернусь... Элефантов не мог поверить, что она говорит всерьез. -- Да Бог с тобой, Машенька! Какая Воркута? Ты посмотри на себя! Мария была в кипенно-белом сафари (все белые вещи она стирала каждые три дня), превосходно оттеняющем загар, изящные босоножки на высоченной "шпильке" подчеркивали стройность тонких ног. Хрупкая, как былинка. -- Ты же европейская женщина, картинка из журнала! -- Элефантов даже проглатывал слова от волнения. -- Пальчики как спички, маникюр... Что тебе взбрело в голову? Да и зачем тебе эти деньги? Мария выпятила нижнюю губу. -- Без денег ты не человек... -- То есть как? -- Элефантов не поверил ушам. Это была "философия" деляг и коммерсантов, которых он откровенно презирал. -- Выходит, Никифоров не человек? У него самого тоже не было денег, но он привел как пример безденежья своего бывшего завлаба, непрактичность и житейская беспомощность которого вошли в поговорку у всех, кто его знал. -- Человек, конечно, человек, -- голос у Марии был скучный, казалось, она жалеет, что сболтнула лишнее. Интересно, где она набралась этой дури? Сама-то она так думать не может, это ясно... -- ...Но без денег не обойтись, -- вслух размышляла она. -- Нужна дубленка, а это как-никак восемьсот рэ. А то и больше. Где их взять? -- Может, купить пальто? -- нерешительно посоветовал Элефантов, ощущая радость от сопричастности к делам и заботам любимой женщины. -- В нем мне будет холодно, -- чуть капризно проговорила она, и Элефантов понял, что сморозил глупость. Стереотип мышления! Жена прекрасно обходится стареньким пальто, дубленка для нее -- недостижимая мечта. Но Мария -- совсем другое дело! Ей, худенькой и нежной, красивый тулупчик просто необходим! И тут же он остро ощутил свою несостоятельность. Он всегда считал, что деньги -- всего лишь бумажки, которые не определяют человеческого счастья. Но если бы сейчас случилось чудо и откуда-то появились эти проклятые восемьсот рублей, он был бы счастлив, что может порадовать Машеньку, защитить любимое существо от зимнего холода. Хотя дубленки в большом дефиците... Просто так не купишь, надо "доставать", а для этого знать ходы-выходы, иметь "контакты", связи с нужными людьми... Жизнь повернулась непривычной стороной, и Элефантов почувствовал незнакомое чувство беспомощности. Неожиданно вспомнился забывшийся эпизод детства. На открытой киноплощадке неподалеку от дома по субботам собирался "птичий рынок". Кроме голубей, канареек и попугайчиков, здесь продавали рыбок, черепах и прочую живность. Сергей любил разглядывать умильно-потешных котят и неуклюжих щенков, которых хозяева приносили в выстланных тряпицами корзинах, клеенчатых сумках или просто за пазухой, выкладывали на жесткие лавки и отчаянно нахваливали, привлекая внимание возможных покупателей. -- Злые, как черти, а вырастают во! -- крепкий небритый парень лет двадцати пяти, который казался маленькому Сергею взрослым мужиком, может быть, благодаря именно заросшей физиономии, а может, изза уверенной манеры держаться, будто весь базар принадлежал ему, -- водил ладонью в метре от земли, и хотя с трудом верилось, что пять мохнатых комочков могут превратиться в таких огромных псов, Сергей заинтересованно остановился. Щенков было пять -- четыре черные, как смола, один светлый и мельче размером. -- Их мать чуть не до смерти загрызла соседа, а в прошлом году двоих в клочья порвала, -- громко рассказывал мужик. -- Я ее по пьяному делу ногой ударил, так килограмм мяса из икры вырвала. Подходи, покажу! Он задрал штанину. "Нашел чем хвастать", -- подумал Сергей, уверенный, что такими жуткими историями можно только отпугнуть покупателей. Но небритого обступили люди, с интересом разглядывали изуродованную ногу, с таким же интересом поворачивались к щенкам, поднимали их, распяливая на весу, тыкали пальцами в крошечные ротики, разжимали слабые челюсти, проверяя прикус. Черные пытались устрашающе щериться, издавали писк, похожий на рычание, хватали острыми неопасными пока зубками грубые чужие руки и тем вызывали смех и одобрительно реплики. Светлый щеночек добродушно переносил малоприятные процедуры, очевидно, думая, что с ним так играют, и даже несколько раз лизнул малюсеньким круглым розовым язычком вертевшие его пальцы. -- Сейчас, надо его разозлить, -- мужик поставил светлого на скамейку и стал больно щелкать по головке, но щенок только пятился, растерянно тычась мордочкой то в одну, то в другую сторону. -- Сейчас, сейчас... -- приговаривал мужик, сам начиная свирепеть. -- Брось, не видишь, что ли, -- злости у него нет, -- сказал кто-то. Люди стали расходиться. Черных щенков раскупили, светлый остался один, и охотников на него не было, хотя, на взгляд Сергея, из всей пятерки он самый симпатичный и совсем не заслужил разлуки с братьями, одиночества и ударов по голове. -- Что смотришь, пацан, нравится? -- обратился хозяин к Сергею и добродушно подмигнул. -- Беги к мамке, бери деньги, за десятку отдам. Старая десятка, а впоследствии новый рубль, была по тем временам для шестилетнего пацана солидной суммой. Но он со всех ног бросился домой, уверенный, что на такое благое дело деньги у матери найдутся. Ася Петровна выслушала его сбивчивый рассказ и поморщилась: -- Что за глупости, не хватало еще псины в доме! И потом, они заразные -- глисты, блохи, чумка. Ты совсем с ума сошел! Сергей побежал обратно, опасаясь, что продавец ушел, но тот был на месте. -- Ну что, принес? Нет? Эх ты, -- мужик опять добродушно подмигнул. -- Ну ладно... Не тащить же его обратно. Он махнул рукой и стал собираться. У Сергея мелькнула надежда, что сейчас хозяин возьмет и отдаст ему щенка без всяких денег. А уж мать он сумеет уговорить, в конце концов, можно положить подстилку в коридоре, у двери, он сам будет ухаживать, ведь держат же многие собак и ничем не болеют... Мужик посчитал деньги, засунул в карман, осмотрелся -- не забыл ли чего, но не положил щенка в уютную, пахнущую собачьим теплом корзинку, а взял двумя пальцами за задние ноги и коротким движением ударил о край скамейки, в третий раз добродушно подмигнул Сергею, завернул серое тельце в смятую газету, которую постилал на лавку, и бросил в кучу мусора. Если бы не эти добродушные подмигивания, до Сергея тоже не сразу бы дошел смысл совершившегося, настолько невероятно жестоким и вместе с тем будничным оно было, но, по крайней мере, он не стал бы лезть в мусор и разворачивать смятую газету в надежде, что это фокус, пусть и неудачная, но шутка неплохого в общем мужика, оставившего ему таким образом целого и невредимого щенка... Потом он бился в истерике, ругал мать самыми жуткими словами, и испуганные родители всерьез собирались купить ему собаку... Беспомощный Элефантов из далекого детства вернулся в настоящее. Вдруг вспомнилась тяжесть десятитысячной пачки, которую он весело швырнул перед Семеном Федотовичем, и он с удивлением ощутил сожаление... Да что это с ним! Через некоторое время подоспеет крупная сумма за внедрение в производство бесконтактного энцефалографа, и тогда... -- Пока я не могу тебе ее купить... Но через годик... -- Да ну тебя к черту! -- раздраженно сказала Мария. -- Что я, тебя прошу? Элефантов ошеломленно замолчал. Он никогда не думал, что корректная и тихая Мария способна на грубость. Тем более что он ее не заслужил. Тут же всплыл в памяти давний разговор со Спирькой, когда тот утверждал, что кроткий вид Нежинской обманчив, на самом деле ей пальца в рот не клади. "Неужели он знает ее лучше, чем я?" -- мелькнула горькая мысль. А на втором плане проплыла другая, не менее неприятная: что кроется за этим желанием уехать на север? ...Одно из двух: или она тяжело переживает разлуку с Астаховым и хочет убежать подальше, как раненое животное прячется в чащобе, зализывая раны, либо... Начальник шахты, о котором говорила Мария, -- Петренко Петр Григорьевич -- уехал в Воркуту совсем недавно. Раньше Мария не называла его родственником, считалось, что он хороший знакомый их семьи. Сорок лет, энергичный, перспективный. Как Астахов. И тезка... Может, и он такой же родственник? Любой из этих вариантов означал, что к нему, Сергею Элефантову, она не испытывает никаких чувств, не связывает с ним свои планы на будущее. Но почему? Неужели он такой никчемный? "Да брось, Серега! Нечего цепляться к мелочам и превращать муху в слона! Надо занять ее делом, заинтересовать, и она перестанет метаться туда-сюда!" -- одернул он себя, но неприятное ощущение не исчезло полностью -- какая-то крохотная пружинка закатилась в дальний закоулок души, где уже накопилось изрядное количество других, точно таких же. Тему для Марииной диссертации Элефантов сформулировал в тот же день: "Физико-математический аппарат экстрасенсорной связи". Тут же составил план, за неделю написал реферат. -- Так быстро? -- Мария удивилась не зря: у начинающего аспиранта или соискателя на все это уходит обычно месяцев семь, а то и десять. -- Ты молодец! Ему было приятно, тем более что похвалила она его только второй раз. Сдержанность Нежинской огорчала, полностью раскрывшись, он ожидал такого же ответного чувства, но вместо теплой волны любви и нежности ощущал исходивший от нее холодок. Он убеждал себя, что это ему только кажется, заглядывал в васильковые глаза, надеясь увидеть то ласковое сияние, которое появлялось иногда три года назад, но, увы, непроницаемые шторки скрывали происходящее в ее душе, и лицо всегда оставалось спокойным и до равнодушия бесстрастным. Вскоре Элефантова вызвали в Москву, в министерство. Он доложил результаты своих исследований вначале сотруднику, курирующему их институт, затем начальнику отдела. Те слушали внимательно, но, как ему казалось, без заинтересованности и в конце задавали один и тот же вопрос: "Чем подтверждаются ваши выкладки?" Он рассказывал о феномене Пореева, показывал таблицы, схемы и графики контрольных измерений, чувствуя, что все это особенно не убеждает собеседников. -- А вы уверены, что биопотенциал вашего, гм, телепата, -- слово "телепат", непривычное и даже неуместное в строгой обстановке министерства, прозвучало как ругательство, -- действительно выше нормы? Начальник отдела внушительно возвышался над полированным, темного дерева столом. Массивная голова на толстой шее, аккуратный пробор в редеющих волосах. Красивые импортные очки с дымчатыми стеклами несколько компенсировали заурядность лица. И голос у него был внушительный, веский, отбивающий всякую охоту спорить. -- Но, Алексей Архипович, вот же результаты замеров, а вот, для сравнения, данные контрольной группы. Элефантов держался уверенно, так как был убежден в неопровержимости представленных материалов, но по безмолвной реакции куратора понял, что дерзость его поведения переходит всякие границы. Дымчатые стекла зловеще блеснули. -- Графики и таблицы я видел. -- Фразы получались рублеными и тяжелыми. -- Но это только цифры, не больше. Как они получены? Методика экспериментов? Оборудование, аппаратура? И вообще, как вы фиксируете биопотенциал? И что это за единица измерения "мнеж"? Элефантов смутился. Во-первых, потому, что Алексей Архипович нащупал самые уязвимые точки его теории, а во-вторых... "Мнеж" расшифровывалось очень просто: Мария Нежинская. Но об этом не знал еще ни один человек на свете. Даже она сама. -- Биопотенциал измерялся на приборе моей конструкции... -- Он защищен авторским свидетельством? Безусловно, Алексей Архипович обладал железной хваткой и беспощадным ударом. Элефантов уже знал, что последует за этим. -- Нет, заявка отклонена... -- Наверняка в связи с недостаточным теоретическим обоснованием? -- Да... Но прибор-то существует! А заявку я доработаю и представлю повторно! -- Я вам, конечно, желаю успеха. Но пока получается, что все ваши выводы строятся на результатах измерений уровня биополя, а прибор, которым это делается, официально не признан! Так? -- Так. Эле фантов решил и проигрывая не терять достоинства. -- А следовательно, научность и достоверность вашего исследования равняется... Чему? -- Вы хотите сказать -- нулю? Ну а если через полгода, год заявку примут, биоэнергометр получит право гражданства, что тогда? -- Не знаю. -- Теперь дымчатые стекла блестели немного снисходительно. -- Тогда будет видно. Куратор поднялся, всем своим видом давая понять, что недопустимо затянувшийся визит пора заканчивать. -- Но такой подход приведет только к потере времени! Ведь уже сейчас видно, что существует эффект экстрасенсорной связи! Разве можно отказываться от исследований только по формальным соображениям? Элефантов почти кричал, куратор, втянув голову в плечи, делал вид, что его здесь нет, он не видит и не слышит происходящего. Наступила тревожная пауза. В проблеске очков появился интерес. -- Ну что ж... Если ваша правота пропорциональна убежденности... Пусть головной НИИ даст свое заключение. Одобрят саму идею -- мы не станем придираться к формальностям. В головном институте Элефантов разговаривал с профессором Карпухиным. Ранее они несколько раз встречались на конференциях, Карпухин доброжелательно отзывался о его докладах, интересовался научными планами. Сейчас он тоже встретил его приветливо. -- Мне лично твоя разработка нравится. Смело, ново, логично. Но, -- он потрогал короткий седеющий "ежик". -- Что скажет совет? С одной стороны -- это не по нашему профилю, с другой -- институтов и министерств такого профиля пока что вообще не существует. Да и все остальное -- чисто оценочные вопросы. Можно решить их так, можно -- этак. И каждое решение будет правильным. Даже не знаю, что получится... Ну да ладно, -- он решительно взмахнул рукой. -- Зачем попусту гадать и распускать слюни раньше времени! Свои взгляды нужно отстаивать. Так что готовься убеждать членов совета! -- Иван Егорович, у меня еще один вопрос. -- Элефантов прикладывал усилия, чтобы не показать смущения. -- Наша сотрудница выбрала тему, смежную с моей. Я хотел проконсультироваться -- насколько она диссертабельна. Он протянул листок с планом. -- Ну-ка, ну-ка... Карпухин читал, далеко отведя руку. -- Это даже слишком широко. Тут замах на докторскую! Но весьма толково. Как ее фамилия? -- Нежинская. -- Никогда не слышал. Она публиковала что-нибудь? -- Да нет, только начинает... Вы не согласитесь взять научное руководство? -- Ну отчего же! Тема интересная, перспективная. Вот только справится ли она? Знаешь, сколько есть соискателей, неспособных довести до конца то, за что они взялись? -- Справится. -- Тогда вопросов нет. Через месяц я приеду к вам на конференцию, пусть подготовят развернутый план, мы поговорим и будем решать. Кстати, а что ты думаешь? -- У меня уже все на выходе. -- Так выдавай побыстрее. А то талантливая молодежь, -- Карпухин потряс планом, -- тебя обойдет. -- Пусть обходит, я только порадуюсь. Распрощавшись с Карпухиным, Элефантов выскочил на улицу. Три дня он работал на пределе. Бесконечные министерские коридоры, двери, похожие одна на другую, встречи на разных уровнях, беседы, от которых многое зависело, споры с теми, с кем удобнее соглашаться, обидное чувство неравенства, когда невольно ждешь, что собеседник противопоставит твоей аргументации административный окрик, сразу дающий понять, кто есть кто. Все на нервах, с постоянным напряжением. Болела голова, хотелось есть, но усталости он не чувствовал, наоборот, ощущал эмоциональный подъем. Даже не от того, что командировка прошла в общем-то успешно; хотя значимость этого была чрезвычайно высока, она отходила на второй план по сравнению с тем, что являлось для него СЕЙЧАС более важным. Мария! Они договорились: если он окончит дела раньше срока, то прилетит к ней и ночь они проведут вместе. Шансов справиться с делами до окончания командировки было совсем немного. Но он приложил все силы, и ему это удалось. Уже опаздывая в аэропорт, Элефантов забежал в несколько магазинов. Французских духов, которые он мечтал подарить Марии, в продаже не оказалось, но зато ухитрился без очереди купить шикарный бельевой гарнитур в яркой, красочной коробочке. Таксист гнал вовсю, но, когда они приехали, уже началась посадка в самолет, и билет ему продали на следующий рейс, вылетающий через два часа. Отсрочка огорчила Элефантова, он подошел к секции и, когда поток пассажиров иссяк, спросил у красивой, сильно накрашенной дежурной, не сможет ли она отправить его немедленно. Дежурная окинула внимательным взглядом, и, видимо, он ей понравился, потому что спросила она любезным тоном: -- А зачем вам спешить? Через два часа спокойно вылетите без лишних хлопот! -- Дело в том, что меня ждет любимая женщина. И хочется увидеть ее как можно скорей. Элефантов сам удивлялся, что спокойно говорит такие слова постороннему человеку и не испытывает при этом ни малейшего смущения. Дежурная посмотрела на него с новым выражением, сделала исправление в билете и пропустила к автобусу. Когда садились в самолет, она прошептала что-то на ухо стюардессе, та удивленно воскликнула: "Разве в наше время такое бывает?!" -- и во время полета смотрела на Элефантова с нескрываемым интересом. От этих взглядов он чувствовал себя неловко и отворачивался к иллюминатору, хотя там ничего, кроме угольной черноты, видно не было. На стоянке такси толпилась очередь, но расторопный дядя с лицом пройдохи, заломив невероятную цену, посадил его в оранжевую "Ладу" и, чтобы сделать поездку приятней, включил магнитофон. Стереоколонки создавали в замкнутом пространстве исключительный эффект, музыка обволакивала сознание, Элефантов расслабился и закрыл глаза. Мария! Она была его путеводной звездой, маяком, к которому он стремился через время и расстояния, преодолевая все препятствия, встающие на пути. Сейчас они увидятся. Скучала ли она по нему? Ждет ли его с таким же нетерпением? В окнах Нежинской света не было. Может, устала и рано легла спать? Ведь уже почти одиннадцать! Поднимаясь пешком по лестнице, он ощутил сильное волнение, когда звонил в дверь, волнение усилилось. Никакого ответа. Нет дома? Но они же договорились! Или наоборот -- дома, но не одна? Его бросило в жар. К будке телефона-автомата он подошел с ужасным настроением. Сейчас все выяснится. Если ее нет у матери... Уже заранее он чувствовал себя обманутым и обокраденным. -- Алло, -- родной голос Марии мгновенно стер мрачные мысли, Элефантов ощутил острую радость, прилив сил и угрызения совести за то, что мог думать о всяких глупостях. -- Здравствуй, Машенька! -- Здравствуй. Печаль в ее голосе вновь заронила в душу тревогу. -- Как дела, родная? -- Не очень хорошо. Неприятности... -- Что случилось? -- Потом расскажу. -- Так ты будешь ночевать у мамы? -- Наверное... В голосе он уловил неуверенность. -- Или все-таки подъедешь? -- Ну хорошо... -- произнесла она после чуть заметной паузы. -- Жду тебя, дорогая, целую! Обуреваемый сложными чувствами, Элефантов сел на скамейку чуть в стороне от дома. Раз Мария ради него идет через ночной город, значит, она любит! Между ними уже существует незримая связь, и ее сдержанность и немногословие он напрасно принимает за холодность. От этих мыслей стало хорошо и спокойно. Но что за неприятности? Ведь ему почти ничего не известно о ее жизни. Как она проводит время без него, чем интересуется, что ее радует и печалит... Он не решался расспрашивать, боясь спугнуть преждевременным любопытством то тонкое, едва ощутимое, что их объединяло. Но, с другой стороны, она-то должна испытывать потребность поделиться с ним своими заботами? А если нет, значит, она ему не доверяет... Но почему? Как бывало почти всегда, размышления о взаимоотношениях с Марией вызывали у него горький осадок своей шаткостью и неопределенностью. Ночной ветерок продувал насквозь, и Элефантов поежился. Вдали показалась пара, Элефантов не обратил на нее внимания, но, когда они подошли ближе, в девушке он узнал Марию. Вот тебе на! С кем это она? С Эдиком? Или с кемлибо еще, неизвестным ему, Элефантову, но имеющим на нее достаточные права? Откуда он взялся? Находился в гостях у Варвары Петровны и пошел ее проводить? А у Марии не было повода отказать? У него опять стало муторно на душе. Ситуация складывалась совершенно нелепая. Если сейчас они как ни в чем не бывало поднимутся к Нежинской... Да нет, она этого не допустит, она же знает, что он здесь и ждет... Но она тоже может быть связана обстоятельствами, возможно, потому у нее и был такой грустный голос. Элефантов сжал зубы. Еще никогда неопределенность его положения по отношению к Марии не проявляла себя так наглядно. Пара подошла поближе, и Мария протянула парню руку, но тот покачал головой и пошел с ней дальше. Свет фонаря высветил его лицо -- Элефантову оно было незнакомо. Кто же это? Они подошли к дому, Мария снова попыталась распрощаться, и вновь ее спутник не захотел этого сделать, а указал на дверь подъезда. Мария возражала и осматривалась по сторонам, и вдруг Элефантов понял, что это совершенно посторонний человек, который скорее всего увязался за ней в поисках легкого приключения. У него будто гора с плеч свалилась. Ситуация упростилась до предела. Он устал, перенервничал, замерз, ему совершенно не хотелось драться, да и настроение было совсем не боевое, но этот расклад был стократ лучше любого другого... -- Мария! Он вышел из тени и направился к ней. Мария пошла навстречу. -- Это что -- уличные приставания? Он крепко взял Марию за руку, высоко, ощутив тепло ее подмышки. -- Да, -- она засмеялась. -- А я ищу тебя, ищу. Они подошли к подъезду. Парень стоял на месте. Года двадцать два, довольно нахальное лицо, кажется, нетрезв. Надо было отдать Марии портфель, но теперь этот жест мог излишне обострить обстановку. -- Он тебе ничего не сделал? -- Нет, что ты, -- она весело улыбалась. Элефантов предпочел бы обойтись без драки, но был готов в любую минуту бросить портфель и выполнить отработанную серию: раз, два, три! -- Ну, вот вы меня и проводили, -- весело обратилась Мария к парню. -- Как и договаривались. До свидания. Она протянула руку, тот попрощался и молча ушел. Элефантов расслабился. Ему не понравилось, что Мария слишком приветлива с каким-то пьяным уличным приставалой. -- Почему ты его сразу не отшила? -- Ну а как? Он привязался в трамвае -- провожу и провожу... -- Существует много способов отбить охоту к подобным провожаниям! -- Ну я же не грубиянка... Я не могу рычать на человека... "Странное рассуждение", -- подумал Элефантов. -- К тому же на свету такая публика не опасна. Вот в темном месте им лучше не попадаться. Тогда они уже ничего не слушают. От такой осведомленности Элефантова несколько покоробило, но, поглаживая сквозь мягкую ткань тонкую руку, он чувствовал, как все его печали, тревоги и сомнения улетучиваются без следа. Лифт не работал, они поднимались пешком, на площадке шестого этажа Мария сказала: -- Постой пока здесь. Валька наверняка меня поджидает. Она не ошиблась. Соседская дверь распахнулась, как только звякнули ключи, и сразу же завязался оживленный разговор. Слов разобрать было нельзя, и оставалось только догадываться, о чем можно болтать на лестнице в двенадцать часов ночи. Время шло, и Элефантов готов был разорвать никогда не виденную им Вальку на куски. Не для того же он мчался за несколько тысяч километров, нервничал и мерз, чтобы торчать в полночь на площадке между этажами и слушать ее сплетнеобразную скороговорку. Он удивлялся выдержке Марии: она отвечала спокойно, иногда смеялась как ни в чем не бывало. Наконец они распрощались. Хлопнула одна дверь, потом другая. Через несколько минут тихо спустилась Мария. -- Я сказала ей, что пойду выносить мусор. Так что поднимайся, дверь будет открыта. Только попав наконец в квартиру Марии, Элефантов почувствовал, как он устал. Она готовила ужин, а он, сидя на табуретке, привалился спиной к стене и, любуясь каждым ее движением, рассказывал о результатах своей поездки, жаловался на бюрократизм чиновников министерства и ограниченность экспертов Комитета по делам изобретений. Мария возмущалась вместе с ним, и ее поддержка так радовала Элефантова и прибавляла ему сил, что все препоны, которые совсем недавно раздражали и несколько пугали, теперь казались совсем несерьезными и легко преодолимыми. -- Да, я же тебя просватал! Мария посмотрела непонимающе, и он передал свой разговор с Карпухиным. -- Этот человек дельный, солидный, авторитетный. Если дал согласие на руководство -- считай, полдела сделано. -- Спасибо, дорогой. Ему показалось, что в этой благодарности нет души, и он уже в который раз отогнал неприятную, мысль. Мария казалась веселой, поэтому только после ужина он со стыдом вспомнил, что не спросил о ее горестях. -- Что у тебя за неприятности, а, Маш? -- Мама заболела, -- как всегда, не вдаваясь в подробности, ответила Мария, и опять ее ответ показался неправдоподобным. -- Как же ты ушла? И вообще, твоих родственников не шокировал поздний звонок и срочный вызов на ночь глядя? Мария отмахнулась и скривила гримаску -- дескать, не впервой. Элефантова слегка покоробило. Когда Мария начала стелить постель, он вспомнил про подарок. -- Зачем это? -- как-то растерянно спросила она, увидев яркий шелк и тонкие кружева. Губы ее дрогнули -- за все годы, что он ее знал, это было первое неконтролируемое проявление эмоций. -- А зачем дарят? -- он опять погладил ее руку. -- Чтобы сделать человеку приятное. Нравится? Она помолчала, ему показалось, для того, чтобы побороть дрожь в голосе. -- Очень красиво, но... Мне даже неудобно... Она действительно смущена и растрогана, хотя, как обычно, пытается скрыть свои чувства. И ей действительно было неловко. Это омрачало радость Элефантова: ведь от Астахова она принимала более дорогие подарки. Когда он вышел из ванной, Мария, как обычно, приготовила постель, убрала верхний свет и включила ночник. -- Уже поздно, а я так устала сегодня, -- ему показалось, что она смотрит немного виновато. -- И чувствую скверно. Голова кружится, поташнивает... -- Значит, давай спать, -- не раздумывая, ответил Элефантов. -- Просто спать. Жертвуя радостью, которую ему доставляла близость с Марией, он не испытывал ни малейшего разочарования или досады. Напротив -- удовлетворение от того, что может таким образом проявить искренность и чистоту своих чувств. Предусмотрительная Мария достала два одеяла, и, лежа рядом, они не касались друг друга. Чуть слышно тикал будильник, четко прорисовывалась на полу посредине комнаты тень от рамы. Лунный свет ласкал полированную "стенку", отражался в зеркале, дробился в рюмках и фужерах. Несмотря на усталость, спать не хотелось. Было хорошо, покойно, уютно. Нервотрепка в министерстве, спешка, неурядицы с билетами, ночной полет -- совсем недавние события казались страшно далекими и совершенно нереальными. А остальное? Призрачный серебристый свет, зыбкие очертания малознакомой комнаты, блики и полутени, упругость непривычной тахты... Это разве реально? Или всего-навсего чуткий предрассветный полусон, который легко исчезает, оставляя разочарование и огорчение от того, что не сбылось что-то желанное, важное и хорошее, до которого было рукой подать? -- Чем у тебя пахнут волосы? -- он ожидал, что ответ убедит в реальности происходящего и все опасения тут же исчезнут. -- Не знаю, -- похоже, она не была расположена к разговорам. -- Лесом, -- он зарылся в них лицом. -- Ты русалка... -- Разве русалки живут в лесу? -- Да, в бездонных таинственных озерах, в самой чащобе. Он поймал себя на мысли, что болтает чепуху. Аромат, исходящий от Марии, достигался умелым применением дорогой парфюмерии, никакого колдовства тут не было. Но разве это имеет значение? -- Я люблю тебя. -- Успокойся и спи. -- Да я не к тому, -- его несколько обидело, что Мария так приземленно истолковала его слова. -- Просто я хочу, чтобы ты это знала. -- Спокойной ночи. -- Спокойной. Всю ночь Элефантов не спал. Он смотрел на тонкий профиль Марии, слушал ее тихое дыхание, поправлял одеяло и думал, что первый раз ночует в чужой квартире, но странно -- чувствует себя здесь как дома. Стыдно сказать, но даже лучше, чем дома. И спящая рядом женщина близка и дорога ему, как никто другой. Что же это будет? За завтраком Мария спросила: -- Почему ты вчера сидел в сторонке и не встречал меня? Элефантов пожал плечами. Говорить напрямую об унизительной неопределенности своего положения ему не хотелось. -- Я же не знал, с кем ты идешь... Вот и ожидал, как развернутся события. -- А представляешь, если бы мы с тем парнем спокойненько зашли в дом и поднялись ко мне? -- пошутила Мария и засмеялась. Две серии опытов прошли удачно, как говорится, "в цвет". Поскольку визит в министерство дал обнадеживающие результаты, директор выделил Элефантову персональную лаборантку -- совсем юную пухленькую Леночку, которая с осознанием важности выполняемой работы производила измерения и чертила на больших листах ватмана красочные графики. Благодаря этим графикам результаты экспериментов приобрели солидную и вполне наглядную форму. К Сергею вернулась прежняя работоспособность. Он оформил первую главу диссертации, подготовил выступление к предстоящей конференции и написал статью "Биополе человека как носитель информации (Постановка проблемы)". Внизу он поставил фамилию автора -- М. Нежинская. Мария прочла, разм