ашисто подписалась, поблагодарила. -- Я хочу, чтобы ты начала вникать в проблему. Может, что-то непонятно? Спрашивай, я объясню. -- Честно говоря, я не ухватываю сути. Только общий смысл, и то очень расплывчато. -- Ничего, малыш, это вполне естественно: ты же только начинаешь. Вот, почитай. Он принес стопку специально подобранных книг. В нужные места уже были вложены закладки, особо важные, ключевые моменты он отчеркнул карандашом. Ни один научный руководитель не опекает так своего ученика. Духовная пища добыта, приготовлена и даже разжевана. Осталось только проглотить. А ведь основная масса непроизводительных затрат времени и сил при научной работе приходится на подбор, анализ литературы, выборку нужного материала. Уж кто-кто, а Элефантов это хорошо знал. И ощущение своей полезности для любимой женщины согревало ему душу. Нежинская лечилась в пригородном санатории, но часто приезжала. Она предупредила, что будет давать один звонок и класть трубку, это послужит условным сигналом, и когда через несколько минут звонок повторится, у телефона должен находиться Элефантов. А он в разговоре называл ее именем своего товарища, и, таким образом, коллеги не должны были ничего заподозрить. Правда, Спирька каким-то шестым чувством улавливал, в чем дело, вздыхал, хмурился и мрачнел. Но Сергей не обращал на это внимания: все мысли концентрировались на взаимоотношениях с Марией. Наличие общей тайны, казалось, объединяло их, и он даже не задавался вопросом: откуда у Нежинской опыт в ухищрениях по части конспиративных телефонных звонков? Может быть, оттого, что самый естественный ответ был бы ему неприятен. Как правило, она назначала свидание, он отвечал нейтральными, ничего не значащими фразами, а в условленное время уходил по выдуманным неотложным делам. Они встречались у Марии, и встречи эти были кратковременными: она спешила к ребенку, или на очередную процедуру, или куда-то еще, и самое неприятное заключалось в том, что Элефантов в глубине души не верил вполне убедительным и, казалось бы, безупречным во всех отношениях объяснениям. Хотя очень хотел им верить. Он влюблялся в Нежинскую все сильнее и сильнее. Мельчайшие детали в ее облике, черточки, на которые Сергей не обращал внимания в других женщинах, подчеркивали необыкновенность Марии. Его восхищала изящная прямая фигура, стремительная летящая походка, манера держать голову. Восхищала чистоплотность и аккуратность, даже в сильный дождь она не забрызгивала ноги, не надевала несвежих или чуть примятых вещей. На стельках ее обуви не было следов пота, а кожа ступней была тонкой и гладкой, как пергамент, ни огрублений, ни мозолей, будто она ходила, не касаясь земли. Он умилялся детской привычке употреблять слова с ласкательным оттенком: дождик, трамвайчик, зубик, полотешко. Необыкновенная, возвышенная, чудесная -- женщина из мечты. Прекрасная Дама. И помыслы она пробуждала соответствующие: чистые, романтичные и возвышенные. Преклонять колени, стремглав поднимать упавшую перчатку, салютовать шпагой, целовать край платья, выполнять прихоти и капризы, драться из-за нее на дуэли. Прекрасной Даме должны были соответствовать окружение и обстановка, и Элефантову хотелось ходить с ней в картинные галереи, театры, на концерты. Вспоминая свое прежнее отношение к ней, вспоминая пыльные неприбранные квартиры и незастеленные диваны, Элефантов содрогался от ужаса и отвращения. Надо же! Он обращался с ней, как со шлюхой! Она не подавала виду, что это ее унижает, но в душе, наверное, сильно переживала. Забыла ли она? Простила ли? Или до сих пор стоят между ними эти проклятые замызганные комнатушки с мышиным запахом и порождают тот холодок, который, он явственно ощущает, иногда проскальзывает в ее отношении? Мысли Элефантова самопроизвольно возвращались к тому, о чем он старался не думать. Что-то не получалось. Отношения с Марией не складывались так, как бы ему хотелось, в них чувствовалось неравенство. Он жил только ею. Одно ожидание встречи пробуждало приподнятость настроения, все другие "земные" дела отходили на второй план, казались мелкими и незначительными. Свидание было праздником, рождало бурю эмоций, светлые и радостные чувства. И сама она была праздником. Женщина-праздник. Свои действия теперь он рассматривал с одной позиции: как отнесется к ним Мария? Каждый ее звонок, случайная встреча на улице будоражили все его существо. Если в условленное время телефон не звонил, он поднимал трубку: не испортился ли аппарат, а услышав ровный гудок, начинал волноваться, томился, не находя себе места, и не мог заниматься никакими делами до тех пор, пока не раздавался долгожданный звонок. Он понял, почему пешком поднимается к ней на седьмой этаж: ценность предстоящего свидания была настолько велика, что он не мог рисковать им из-за поломки лифта. В общем, он жил только ею. А она... Элефантов так и не мог понять, как она относится к нему. Он вообще очень мало знал о жизни Марии. Что она любит и что ненавидит, чем увлекается, где, как и с кем проводит время в промежутках между их встречами? Скрытность Марии настораживала и вызывала тягостные раздумья. Так же, как некоторые слова и фразы, проскальзывавшие в безобидном разговоре. -- Можешь надеть эти тапочки, они специально для гостей. -- И часто у тебя гости? -- Довольно-таки. У меня ведь много друзей. "Откуда ты их берешь?" -- хотелось спросить Сергею. Круг его друзей был довольно узок -- в основном бывшие соученики, несколько сослуживцев да люди, с которыми его связывали длительные отношения и общие интересы. Он знал, что некоторые легко зачисляют в друзья случайного знакомого, попутчика в поезде, особенно, если он может оказаться чем-то полезен, обмениваются телефонами и обращаются за помощью, если понадобится. Сергею такие легкие, поверхностные отношения казались какими-то недостойными, хотя иногда он думал, что чего-то не понимает и его взгляды чересчур консервативны. Но Мария по идее тоже должна быть консервативной -- женщинам, во всяком случае порядочным, вообще свойственна сдержанность при установлении контактов. И тем не менее ее пухлая записная книжка с трудом вмещала многочисленные номера телефонов, в основном с мужскими именами. Откуда? Где она знакомится с ними и на какой почве находит общий язык, оставалось загадкой. Она вообще не афишировала свои знакомства, раскрывались они обычно случайно: неосторожной фразой, неожиданным телефонным звонком, нежданной встречей на улице. Объяснить подобную контактность с противоположным полом у любой другой женщины Элефантов смог бы двумя-тремя словами, но применительно к Прекрасной Даме такое объяснение, конечно, не годилось. Он отказался надевать "гостевые" тапочки и ходил босиком, решив, что со временем заведет здесь собственные домашние туфли. В своем воображении Сергей рисовал приятные картины: как квартира Нежинской станет для него вторым домом, а он сам превратится в необходимого Марии человека, с которым можно посоветоваться, поделиться горем или вместе порадоваться, которому можно полностью доверять и на которого можно рассчитывать в трудную минуту. И тогда все остальные "друзья" станут ей не нужны, ибо женщине достаточно одного преданного и любящего мужчины. А "гостевые" тапочки она выбросит. Согреваемый такими размышлениями, Элефантов купил комнатные туфли, но вытащить их из портфеля в последнюю минуту постеснялся: в столь тонком вопросе инициатива должна была исходить от Нежинской. Но... Похоже, что Мария и не помышляла об этом. Когда она встречалась с ним, улыбалась, разговаривала, его не оставляло болезненное чувство, что на его месте мог быть любой другой, ничего бы не изменилось: те же обезличенно-ласковые фразы, тот же внимательный, ничего не выражающий взгляд, те же округловежливые благодарности в ответ на знаки внимания... Внешне казалось, что все хорошо, нормально, но между ними существовала какая-то стена. И только в минуты близости стена растворялась, Мария принадлежала ему вся, целиком и полностью. Исчезала тень отчужденности, холодок в отношениях, бесследно пропадала горечь, постоянно сопутствующая их отношениям. И когда она билась в объятиях и закрывала трогательно согнутой ладошкой его глаза, чтобы он не видел искаженного гримаской страсти, но оттого еще более прекрасного лица, а он целовал эту ладошку и жадно впитывал каждое ее движение, каждый жест, стон или возглас, он в полной мере ощущал чувство, называемое любовью. Но когда все кончалось, между ними вновь постепенно появлялась проклятая преграда и вместе с тем возвращалась мысль, что и в постели на его месте мог быть другой, ничего бы не изменилось, и вела бы она себя с другим точно так же. У него сразу портилось настроение и съеденная ложка меда начинала горчить и отдавать дегтем. Он мучительно размышлял, почему сила и искренность его любви не вызывали у Марии такую же волну ответного чувства. Не находя ответа, он начинал опять винить себя, свою черствость и бестактность, проявленные тогда, три года назад. Что сделано, того не вернешь. А Марию можно понять: душевные травмы не затягиваются очень и очень долго и трудно сразу изменить отношение к тому, кто их причинил. Но он не пожалеет усилий, чтобы убедить Машеньку: того, прежнего, Элефантова больше нет! Собственно, ему и не требовалось прикладывать никаких усилий: желание помогать Марии было так велико, что у него все получалось само собой. В квартире Нежинской чувствовалось отсутствие мужской руки, и никогда не занимавшийся хозяйственными делами Сергей с удовольствием перечинил задвижки на дверях, поставил на место оторвавшуюся раковину в ванной, с трудом вывинтив пригоревший к патрону цоколь, заменил лампочку на кухне. -- Устал? -- ласково спросила Мария. -- Да нет. -- Чего там нет. Я же вижу. -- Она поцеловала его в щеку. Элефантов расслабился, усталость прошла. Он чувствовал удовлетворение от выполненной работы, а главное -- от того, что в отличие от многочисленных друзей Марии, бывавших у нее в доме, обратил внимание на требовавший вмешательства непорядок. После ужина они сидели на балконе. -- ...Да и вообще он был со странностями. Иногда его накрывало: внешне вроде нормально, а на самом деле напряжен, взвинчен, все внутри буквально дрожит. А я это хорошо чувствовала. Даже к психиатру ходил, какие-то таблетки принимал... Как ни старался Элефантов, понять причину развода Марии он не мог. Она отвечала округло, обтекаемо, и было не ясно, что же побудило ее оставить человека, с которым она прожила восемь лет и который ее бесспорно любил. Она намекала, что он "делал гадости", но привести конкретных примеров не могла. Да и сказанное сейчас тоже ничего не объясняло. -- Ладно, зачем прошлое вспоминать! Смотри, какие звезды. Сюда бы телескоп. Может, увидели бы марсианские каналы. -- А что это такое? -- Ну и темная ты, Маруська! -- Какая есть! -- она своенравно поджала губы. -- Только не вздумай обижаться! -- Сергей схватил ее в охапку и, преодолевая шутливое сопротивление, покрыл лицо поцелуями. Ночь он опять провел без сна, любуясь спящей Марией, но утром чувствовал себя бодрым, сильным и отдохнувшим. До тех пор, пока не увидел, как Мария, собираясь, надела подаренный Астаховым браслет. Враз все изменилось. Улетучилось приподнятое настроение, навалилась слабость, он сел на тахту и откинулся к стене -- вялый, разбитый бессонной ночью, удрученный нахлынувшими мыслями. Она не упоминала, даже намеком, о других мужчинах, которые были в ее жизни. Больше того, держалась так, как будто упрекнуть себя ей было решительно не в чем. -- Представляешь, -- пожаловалась как-то она, -- к Вальке пришли гости, -- она показала пальчиком в сторону квартиры соседки, -- а среди них оказались друзья Нежинского. Так они стали жалеть его, а меня поносить: дескать, я от него гуляла налево и направо. Представляешь? Налево и направо! В голосе Марии было столько возмущения, что вздорность порочащих ее небылиц казалась очевидной, и Сергей сочувственно кивал головой, разделяя ее негодование, хотя глубоко-глубоко, где под чувствами и эмоциями сохранялась способность объективно мыслить, проскальзывало удивление: как может Мария так искренне жаловаться на несправедливость обвинения человеку, наверняка знающему, что она, мягко говоря, не являлась образцом супружеской верности? Ведь она изменяла мужу с ним, Элефантовым, и прекрасно знает, что ее отношения с Астаховым, Спирькой, да и связь с Эдиком, которая, судя по всему, возникла давно, еще в период замужества, не могут быть для него тайной. То ли у нее короткая память и она действительно верит в собственную непогрешимость, то ли разыгрывает специально для него сцену оскорбленной невинности. Оба объяснения не укладывались в облик той Марии, которую Сергей любил, и в результате защитной протестующей реакции он вообще выбросил из памяти этот эпизод. Но однажды Мария рассказывала про свою стычку с начальством, и непрошеная мысль появилась снова. -- Вызывает меня Бездиков и говорит: "Вы почему отказываетесь работать по второй теме?" Ну, а я немного сартистировала и отвечаю: "Как же я могу по ней работать, если меня не включили в список исполнителей?" Непривычное слово "сартистировала" резануло слух, но в большей степени царапнуло душу. Вспомнился их разговор в больнице, после которого он решил быть с ней во всем и всегда откровенным, и мимолетное подозрение по поводу неискренности ее доведения. Если такое словечко обыденно в ее лексиконе и привычно употребляется в доверительных беседах с подружками... Значит, она "артистка"? Элефантов знал, что существует категория женщин, у которых фальшивы смех и слезы, взгляды и жесты, горячие слова и пылкие клятвы. Тогда она сыграла блестящую роль, возможно, лучшую в жизни. Подружки, наверное, обхохотались, слушая, как она обвела его вокруг пальца! Но нет, непохоже. "Артистки" всегда преувеличивают свои чувства, а Мария, напротив, очень скупа на проявление эмоций. Вот хотя бы ее поведение во время развода -- держалась как ни в чем не бывало. Элефантов спросил, чем это объясняется, неужели полным равнодушием? -- Люди бывают разные, -- ответила она. -- Один кричит: "Смотрите, как я страдаю! ", "мне плохо, пожалейте меня", "моя боль сильнее любой! ". А другой молчит, никому не жалуется, переживает все внутри себя. Но это вовсе не значит, что он меньше мучается. После такого ответа Элефантову стало стыдно за свой вопрос. И все же... В память врезался давний эпизод: они очередной раз собирались "в гости", Мария позвонила мужу и озабоченно-деловым голосом сообщила: "Меня посылают на завод, так что приду попозже. Да, да... Ну, что делать -- работа..." Интонации передавали и огорчение, и вынужденную уступку настоятельной необходимости, проскальзывала даже тончайшая нотка желания как можно скорее разделаться с делами, чтобы быстрее оказаться дома, рядом с супругом. А Элефантов, оглаживая взором угловатое девчоночье тело, которое меньше чем через час будет принадлежать ему, задумчиво удивлялся: "Ну и хитра, чертовка! А ведь никогда не подумаешь!" Тогда он не оценивал эту хитрость: во-первых, она была направлена не против него, а во-вторых, тогдашнее отношение к Марии не вызывало потребности или даже желания анализировать руководящие ею побуждения либо каким-либо иным путем проникать в ее внутренний мир. Да-а-а... Вот и пойми ее! Настораживающие, пугающие черты настолько тесно переплетались с вызывающими уважение и нежность, что Сергей так и не мог разобраться, что же представляет собой Мария Нежинская. Раньше, когда вопрос о ее взаимоотношениях с мужчинами его нисколько не волновал, в дружеской беседе они коснулись щекотливой проблемы. -- Как живешь, Машка? -- после работы они зашли в летнее кафе и лениво ковыряли мороженое, прихлебывая мелкими глотками холодное "Ркацители". -- Да так, -- она пожала плечами, разминая в мельхиоровой вазочке политые вареньем белые шарики. -- Не особенно... Для души ничего нет... Она сказала это тихим, как всегда, спокойным голосом, но с отчетливыми нотками грусти, что было для нее совершенно необычно. И главное -- она говорила искренне, Элефантов почувствовал это всем своим существом и удивился еще больше, так как излишней откровенностью она его никогда не баловала. Он ощутил, что между ними на миг установилась такая атмосфера доверия и понимания, какой еще никогда не было. Только на мгновение, потому что он не был готов поддержать ее, сохранить, напротив, почувствовал неловкость и попытался ввести разговор в привычное русло ерничанья и рискованных, на грани приличия шуток. -- А для тела? -- А-а! -- Мария небрежно махнула рукой. -- Для тела разве трудно найти! Тогда он посчитал это бравадой, но потом, влюбившись в Марию, думая о ней каждую минуту, мучительно ревнуя, он часто вспоминал сказанные ею в мгновенье откровенности слова. И каждый раз все внутри сжималось в комок. Но хотя он никогда не заговаривал с Марией об Астахове и Эдике, его постоянно мучила мысль: какое место занимает он, Элефантов, в этом четырехугольнике? Хотелось надеяться, что она покончила со старым, а раз хотелось, то он на это и надеялся. И вдруг этот браслет... Мария заметила изменение в его состоянии и присела рядом. -- Что тебя беспокоит? -- Понимаешь, -- Элефантов привлек ее к себе, прижался лицом к душистым волосам и тонкой шее. -- Когда мы близки, я чувствую, что ты меня любишь. А так -- между нами какая-то стена. -- Ну это же вполне естественно. Мария отстранилась и внимательно, думая о чемто своем, посмотрела ему в глаза. -- Ты чувствуешь, что я не полностью принадлежу тебе? -- Да, да, именно так, -- Элефантов нервничал, не скрывал этого и больше всего хотел, чтобы Мария развеяла его сомнения, это было легко -- улыбка, одно слово, ободряющий жест... Но она только задумчиво наклонила голову. -- Послушай, Машенька, -- решившись, он заговорил быстро и взвинченно. -- Я хочу, чтобы ты была только моей женщиной! То, что подспудно мучило его все это время, требовало выяснения, и он был рад неожиданно вырвавшимся словам, которые должны были сделать это. -- Это невозможно, -- холодно ответила Мария. Его как будто облили водой. -- Но почему, почему?! -- Хотя бы потому, что ты не можешь быть только моим мужчиной! -- Тон ее стал совсем ледяным. -- Почему же не могу? Я только этого и хочу! Единственное, чего я не могу -- жениться на тебе. -- Вот об этом и разговор. Что же ты мне в таком случае предлагаешь? -- Но ты можешь быть моей фактической женой... -- Да если хочешь знать, я это ненавижу! -- с неожиданной злостью сказала она. -- Что ненавидишь? -- Фактических жен, вот что! -- Она нервно мяла руками кружевной платочек. -- Но почему? -- Да что ты заладил: почему да почему! Подумай еще и о том, что я не могу все время оставаться одна! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец! -- Одно не исключает другого. Встретишь хорошего человека и выйдешь... -- Как же я его встречу, если буду только с тобой? И потом, разве так сразу выходят замуж? Этому всегда предшествуют определенные отношения! Она была права, и эта правота убивала, так как не оставляла места надеждам. А мысль об "определенных отношениях" вызвала неистовую волну ревности. -- Но я же люблю тебя... И эта неопределенность положения так унизительна... Помнишь свою шутку? Она наморщила лоб. -- Ну, если бы ты с тем парнем поднялась к себе, а я остался сидеть внизу? Это же чертовски обидно... -- А ты не думаешь о том, что человек, с которым я поднялась бы наверх, может стать отцом моего ребенка? Приставший к ней на улице подвыпивший юнец явно не подходил на роль отца Игоря, и Элефантов поморщился. -- Или, думаешь, меня не унижает, когда ты приходишь ко мне ночевать и вынимаешь продукты, приготовленные руками жены, собиравшей тебя в командировку! Такой случай действительно был, они вдвоем съели сваренную Галиной курицу, он испытал неловкость и пожалел, что не выбросил приготовленный дома пакет, а Мария со смехом проехалась по поводу неверных мужей и сомнительных командировок. Значит, она просто скрыла, что ей так же неприятно, как и ему, значит, она тонко чувствует все шероховатости в их отношениях, отсюда и различаемый им холодок. -- И вообще, ты думаешь о моем положении? Что могут говорить обо мне? Шлюха, принимающая чужого мужа! Мария вскочила и возбужденно ходила по комнате. -- Но я люблю тебя! Очень люблю! Мне тяжело, я страдаю... -- А может быть, это месть? -- Она опять села рядом. -- Свыше? -- Пальчик указал на потолок. -- Но за что? -- За твое отношение ко мне три года назад! Нет, она не забыла незастеленных диванов, будь они прокляты! -- Но тогда я был совсем другим! -- в отчаянии выкрикнул Сергей. -- А сейчас я другая! -- отрезала Мария, и фраза причинила ему боль. Что она хочет этим сказать? -- Но что же делать? -- Да ничего. Пусть все так и остается. Чувства есть, будем встречаться время от времени на час-два... Ну что ж, получай по заслугам. Бумеранг возвращается. Значит, всего-навсего один из четырех углов. -- Ты хотя бы сняла эту побрякушку, -- он схватил ее запястье. -- Не буду! -- с упрямой злостью она выдернула руку. -- Браслет ни о чем не говорит! По крайней мере, о том, на что ты намекаешь! Элефантов снова поморщился. Да что она его, дураком считает? Когда мужчина делает женщине такой подарок, все ясно и без намеков. В память о совместной работе или товарищеских отношениях золотые браслеты не дарят. Зачем же отрицать очевидное? Впрочем, есть бабы, уверяющие, будто в постели с любовником их застали во время невинного отдыха! Но тут она тяжело вздохнула и, закрыв глаза, начала массировать веки -- неприятные мысли ушли бесследно, как вода в песок. -- Я тебя расстроил? Извини... -- порыв прошел. Остались только любовь, нежность и непереносимая горечь. -- Да ничего, -- судя по тону, она уже успокоилась. -- Пойдем, я обещала сходить с Игорьком в кино. Ты выходи первым. Что интересно: когда он приходил к ней просто так, она не стеснялась уходить вместе. А после близости предпочитала расходиться поодиночке. Женская логика! Поджидая ее на трамвайной остановке, Элефантов думал о состоявшемся разговоре. И чувствовал себя виноватым: Мария -- прямая и честная женщина, сама не затрагивала щекотливую тему, а он напросился, и она ясно дала ему понять, что он эгоист, думающий только о себе и ни в грош не ставящий интересы женщины, которую будто бы любит. Она права. Иметь комнатные туфли в ее квартире и жену -- в своей может только махровый эгоист. Разойтись с Галиной? Та уже давно не волнует его как женщина, но она прекрасный человек, любит его и совершенно не заслужила такого финала семейной жизни. И потом, Кирилл... Он никогда не поймет, как это его любимый папка будет жить где-то в другом месте, с чужой тетей и каким-то незнакомым мальчиком. И объяснить ничего ему будет невозможно. И как он будет существовать без Кирилла? Но без Марии он тоже не может... -- О чем задумался? -- Мария, как всегда, подошла незаметно, почему-то он не мог своевременно увидеть ее, даже если специально поджидал. -- О тебе. Она никак не отреагировала. И вообще держалась как посторонний человек, как будто не она металась в его объятиях час назад. Сергей проводил ее до дома матери и смотрел вслед, пока не захлопнулась дверь, ожидая, обернется она или нет. Она не обернулась. Как всегда. Тогда он поехал в аэропорт и вылетел в Москву, в командировку, которая для его жены началась еще вчера вечером. В самолете он размышлял о разговоре с Марией и грустил, но это была светлая грусть: его возлюбленная -- умная и порядочная женщина, она отвечает взаимностью, но более трезво смотрит на жизнь. И она права -- от фактов не уйти... Но эта правота казалась неправильной и несправедливой, мириться с ней было невозможно, но опровергнуть или поколебать невозможно тоже. Оттого и щемила душа и тоска требовала выхода. Сергей достал ручку и пристроил на колене блокнот. ... Но внезапно проступают слезы россыпью, Глаз твоих заледенеет свет, Больно колешь острыми вопросами, На которые ответа нет. И не первый я над ними мучаюсь -- Это ведь одна из вечных тем: Гибнут чувства, безнадежно путаясь В паутине жизненных проблем. Если бы она его не любила... Парадокс, но было бы легче: нет, значит, нет! А так... Вдвое, втрое обидней от злой гримасы судьбы, до боли, до слез жалко себя и ее. Нет, надо что-то делать! Черт возьми, но как же разорвать проклятую паутину? За иллюминатором поплыл вверх горизонт, сильно накренилось крыло. Самолет заходил на посадку. Элефантов снова ходил по кабинетам, снова демонстрировал таблицы, расчеты, схемы и графики, доказывал, убеждал, спорил и не соглашался, находил союзников и противников, в общем, варился в котле, избежать которого не может ни один человек, пробивающий новую спорную идею. Но странное дело: все это не затрагивало его как обычно, воспринималось отстранение, словно происходило с кем-то другим. Потому что значимость вопроса, который ему предстояло разрешить, отошла на второй план, оттесненная мыслями о Марии. После окончания рабочего дня Элефантов не бродил по столице, не ходил в музеи, театры и выставочные залы, отклонял предложения ребят из головного НИИ "сообразить" чего-нибудь, хотя это, несомненно, способствовало бы установлению более тесных контактов, так необходимых человеку в его положении. Он просиживал вечера в отдаленной гостинице и остановившимися глазами смотрел в окно, разрываемый противоречивыми чувствами. Ему все на свете стало неинтересно. Все. Кроме одного. До-тошноты грустно в синий вечер, И по телу пробегает дрожь, Я другой, такой, как ты, не встречу, Но и ты меня второго не найдешь. Втайне, не признаваясь даже себе, он надеялся: стихи сделают то, чего не смогли слова, -- переубедят Марию. В конце концов, логически безупречные решения далеко не всегда являются правильными, любовь выше трезвого расчета. Сергей писал Марии через день, как бы разговаривая с ней, ощущая ее присутствие. Часто рвал исписанные листы и начинал все заново: оказывается, сказанное и написанное здорово различаются между собой, на бумаге слова приобретают иной оттенок и из возвышенных могут стать стыдными и пошлыми. Понимая, что при нынешних темпах почтовой связи он вряд ли успеет получить ответ, Сергей имел затаенную мысль: может, Мария напишет и, когда не заставшее его в Москве письмо вернется обратно, даст ему прочитать. А может, напишет и сохранит до его приезда... Когда он вернулся, оказалось, что Мария писем не писала. -- Они бы все равно не дошли. От ее трезвого тона мысли о написанных и неотправленных письмах показались ему совсем глупыми. Отсутствовал он немногим более недели, но за это время Мария отдалилась от него еще больше. Иногда оказывалось, что им не о чем говорить, и Сергей, многократно извинившись, рассказывал привезенные анекдоты, большинство из которых совсем не подходили для нежных ушек Прекрасной Дамы. К его удивлению, Марию это ничуть не шокировало, более того, многие она уже откуда-то знала. Пытаясь вернуться к общему делу, Элефантов завел разговор о науке, но выяснилось, что Мария не раскрывала принесенных им книг. -- Знаешь, все некогда: то домашние дела, то с Игорьком надо позаниматься. Да и чувствую себя неважно, головокружения донимают. Это объяснение тоже не показалось убедительным, тем более что Мария затеяла ремонт и тратила уйму сил и времени, чтобы добыть паркет, импортную плитку, необычную сантехнику. -- Валечка, здравствуй! -- радостно говорила она в телефонную трубку, и Сергей удивлялся такой сердечности, ибо Мария всегда была невысокого мнения о соседке, считала ее сплетницей и за глаза пренебрежительно называла Валькой. -- Я достала тебе чудесные босоножки. Да, да, шпилька, двенадцать сантиметров. Что-что? Югославские. Да, сто. В общем, принесу, посмотришь. А как там мой вопрос? Сейчас запишу. Как зовут? Молодой? Ха-ха-ха, постараюсь. Ну" всего доброго. -- Здравствуйте, это Алик? Я от Валентины Ивановны. Да, Прохоровой. Вы мне поможете с чешским компактом? Я буду очень признательна. Да, да. Ха-хаха. Ну, может быть. Так когда подъезжать? И так целый день. Элефантов давно чувствовал, что интересы Марии лежат в чуждой для него сфере. Вот и сейчас он не мог понять, чем салатный или голубой унитаз лучше обычного и стоит ли он таких усилий. Под предлогом разгрома в квартире и крайней занятости Мария прекратила свидания с ним, и оказалось, что без постели -- единственного связывавшего их звена -- они совершенно чужие люди. Пожалуй, со Спирькой у нее было больше общего. В период расцвета отношений Сергея с Марией тот терпеливо выжидал, а сейчас как ни в чем не бывало вернулся к прежней роли. Вновь Мария заинтересованно обсуждала с ним что-то вполголоса, прекращая разговор при появлении постороних, вновь он приносил ей какие-то свертки и пакеты, у них была уйма общих знакомых, они могли подолгу разговаривать, весело смеялись. Все это вызывало у Элефантова чувство недоумения и обиды: ну что, спрашивается, могло связывать Прекрасную Даму с жалким спивающимся человечком? Потом оказалось, что Мария подружилась с краснолицым истопником института Толяном. Молодые здоровые парни, занимающиеся работой для пенсионеров, всегда казались Сергею ущербными. Но Толян, судя по всему, таких взглядов не разделял. У него было много свободного времени и "жигуль" -- он оказывал услуги по извозу тем институтским начальникам, которым не был положен персональный автомобиль, и, пользуясь их благосклонностью, успевал калымить, сшибая рубли, трояки и пятерки. Когда Элефантов первый раз увидел, как Мария любезно беседует с Толяном, дружески улыбается ему, он от удивления чуть не лишился дара речи. -- Что у тебя с ним за дела? -- Договаривались насчет мебели, у него знакомый на базе. -- А почему он смотрел на тебя маслеными глазами? -- Глупый, Толян -- хороший парень. И снова для Элефантова оказалось загадкой, что хорошего может найти Прекрасная Дама в этом прощелыге. Дела захватили Нежинскую целиком. Алик достал голубой унитаз и раковину для ванной, Толян -- фарфоровые краны и какой-то необычный душ, неизвестный Саша -- паркет. Эдик Хлыстунов и Толян перевозили все это на квартиру Нежинской, Виктор монтировал. Сергей как-то сам собой оказался вне круга ее дел и интересов. Она его ни о чем не просила, хотя он был бы рад выполнить ее просьбу. Впрочем, он не умел ничего доставать и даже не знал, где водятся импортные унитазы, паркет и тому подобное добро. Мария это прекрасно понимала. Зато Хлыстунов проявил способности незаурядного снабженца. То он принес образцы немецких моющихся обоев, то нашел человека, имеющего выход на розовый кафель, потом договорился насчет уникальной газовой плиты. Словом, незаменимый, очень полезный и практичный друг. Теперь Эдик заходил к Марии почти каждый день, ждал ее после работы на своем "Москвиче", несколько раз она уезжала с Толяном. Все эти алики, эдики, толяны, саши и Викторы роились вокруг Марии, как мошкара вокруг яркой лампы, наперебой выполняя ее желания: договориться, достать, обеспечить, привезти. Вряд ли можно было предположить, что эта прожженная публика просто так, бескорыстно, оказывала ей всевозможные услуги, не ожидая ничего взамен. Ну, Эдик понятно, но остальные... Глядя, как мило обращается Мария со всей этой братией, Элефантов вспомнил слова Спирьки о товаре, которым она расплачивается за услуги, и ему хотелось кричать. Разве она не понимает, как могут истолковать эти прохвосты ее любезность? А если понимает, почему так держится с ними? Душа у него все время болела, он тосковал, не находя ответа на мучающие вопросы. Тугой узел проблем следовало решать радикальным способом. Так будет правильно и честно. -- Выходи за меня замуж. Он ожидал любой реакции, но не такой. Мария надула щеки, выпучила глаза, сделав смешную гримасу и дурачась, закрутила головой. -- Нет, не выйду! -- Почему? -- Перестань! -- она отмахнулась. -- Скажи почему, -- настаивал Элефантов. -- Да потому, что это глупости, -- Мария снова сделала пренебрежительный жест. -- Не понимаю. Она оставила шутливый тон. -- У тебя хорошая семья, любимый сын. О тебе заботятся, и, к слову, лучше, чем это делала бы я... -- Я это знаю, и все равно... -- Подожди, -- она остановила его решительным жестом. -- Разрушать все это? Ради чего? Ведь нечто необыкновенное у нас будет недолго, от силы год. А потом -- все то же самое. Мария не была мудрее его и не сказала ничего нового. Обо всем этом он думал и сам. Но она рассуждала трезво, отстранение, чего он делать не мог. -- Пусть только год, я согласен... -- Согласен? -- раздраженно перебила она. -- А о Галине и Кирилле ты подумал? Она отдала тебе лучшие годы жизни, родила сына, а теперь ты хочешь бросить ее? Разрушить семью? Ведь семья -- это самое главное, что есть у человека! -- Постой, постой, -- на этот раз он осмелился не оставлять без внимания неоднократно подмечаемое противоречие между словами Марии и ее поступками. -- От тебя, мягко говоря, странно слышать панегирики в защиту семьи! Ты же сама развелась с мужем! И по своей инициативе! Мария запнулась, как плохо подготовленный оратор при неожиданном вопросе, и Элефантов испугался собственной дерзости: никогда раньше он ей не перечил. -- Да, я разошлась с мужем и живу одна, и мне это нравится! -- Она быстро оправилась, и теперь в голосе слышалась злость. -- Но я не ставила развод в зависимость от каких-нибудь причин. И не спрашивала ни у кого предварительного согласия на замужество! А ты это делаешь! Элефантов смутился, почувствовал себя уличенным в чем-то предосудительном, недостойном, хотя, на его взгляд, ничего предосудительного или недостойного не сделал. А в мозгу раскаленным гвоздем торчала в запале вырвавшаяся у Марии фраза: "Я живу одна, и мне это нравится!" Впервые пришла ужасная мысль, что она вовсе не женщина с несложившейся судьбой, напротив, она выбрала ту судьбу, которая ей больше подходит. Представления о Нежинской как о матери, в одиночку поднимающей ребенка, развеялись, еще когда он поближе познакомился с ее бытом. Игорек, о котором она много говорила, жил с Варварой Петровной сам по себе, лишь изредка на выходные Мария брала его погостить. Все остальное время она была свободна от семейных обязательств и тех ограничений, которые неизбежно связаны с замужеством. "Свободная женщина"! Когдато он считал это позорящим ярлыком. И это, оказывается, ее вполне устраивало! Как же так? От растерянности и недоумения у Элефантова перехватило горло. Как же так? Совершенной только что открытие перечеркивало облик Марии. Значит, в его логические построения вкралась какая-то ошибка. Но какая? Он искал ее и не находил, спорил сам с собой, и все это вовсе не способствовало душевному покою. Домой он приходил рассеянным и раздраженным, Галина ничего не спрашивала, обходясь с ним бережно и осторожно, как с тяжелобольным. Но долго это продолжаться не могло, и как-то она задала назревший вопрос: "Что с тобой, Сереженька? У тебя неприятности?" Врать, изворачиваться и лицемерить он не мог. Или не хотел. Стараясь не глядеть в остановившиеся глаза жены, он сказал все, что требовалось в данной ситуации. Она хорошая жена и прекрасный человек, но, к сожалению, любовь прошла и семейная жизнь начала его тяготить. Он пытался бороться, но с этим ничего не поделаешь. Так что... Высказавшись, он вышел на балкон и закурил, ощущая себя предателем. Галина весь вечер тихо плакала в спальне, потом ушла к матери, на другой день, вернувшись с работы, он обнаружил, что ее и Кирилла вещи исчезли. Квартира сразу опустела, и Элефантов почувствовал себя осиротевшим. "Ничего, -- стиснул зубы Сергей. -- По крайней мере, так честнее". Мария никак не отреагировала, когда он рассказал о случившемся, как-будто его личная жизнь не имела к ней ни малейшего отношения. Она была целиком поглощена своими новыми заботами. Толян принес ярко иллюстрированный западногерманский каталог "Квартирные интерьеры", и она с упоением подробнейшим образом изучала его. У Элефантова мелькнула мысль, что если бы она так же самозабвенно занималась теорией передачи информации, то достигла бы значительных успехов. А если бы уделяла столько времени чтению, то перечитала бы все книги из своей библиотеки. Увы... За последние годы она прочла только несколько повестей, да и то таких, которые пользовались шумной популярностью у играющих в интеллектуалов обывателей. Читала очень медленно, как второклассница, -- сказывалось отсутствие навыка. Суждения ее о книгах и кинофильмах были несамостоятельными, поверхностными, чтобы не сказать -- примитивными. Все это ей снисходительно прощалось: мол, что взять с красивой женщины! Влюбленный Элефантов собирался подтянуть ее до своего уровня, подбирал книги любимых авторов, представлял, как они станут обсуждать их, надеялся, что сможет сформировать у нее собственную позицию. Но у Марии находились сотни причин, мешающих выполнять намеченную программу. В ее интерпретации все свободное время тратилось на хозяйственные заботы и воспитание ребенка. Однако Элефантов видел, на что у нее уходили часы, а то и целые дни. Съездить в дальний конец города к знакомой посмотреть шкурки для дубленки, потом по рекомендациям искать хорошего скорняка, договариваться с ним, записываться в очередь. Потом надо было примерить у другой знакомой финские сапоги, и снова поиски сапожника, который может аккуратно ушить голенища по ноге. Постепенно Элефантов понял, что эти дела никогда не кончатся, на смену одним придут другие, отнимая у Марии силы и время. Бег в беличьем колесе? Но можно ли осуждать женщину за то" что она хочет быть элегантной? Жизнь есть жизнь, она молода и вынуждена сама заботиться о себе. Неужто было бы лучше, если бы она просиживала над книжками и одевалась в то вторсырье, которым завалены промтоварные магазины? Элефантов представил, как выглядела бы Мария в платьях, туфлях и пальто, купленных в свободной продаже. Нет, сказать такое мог только самый отъявленный ханжа. И все же... Есть немало женщин, успешно сочетающих природную тягу к красивым нарядам с занятием настоящим делом! Может быть, и Мария научится совмещать? Поэтому он обрадовался, увидев у нее только что купленный томик Грина. -- Десять рублей отдала. Пусть лежит для Игорька. Элефантов был противником покупок у спекулянтов. Хотя, с другой стороны, где еще взять хорошую книгу? Вот только прочтет ли ее Игорек? Достать книжку, легче, чем привить интерес к чтению. А кто занимается воспитанием парня? Бабушка знает одно: накормить и напоить. Приходящая мама? Она больше говорит, чем делает. Многочисленные дяди, играющие с ним, как с котенком? Впрочем, это уже другая тема. -- Дашь прочитать? -- Элефантов провод рукой по обложке. Феерическая фантазия Грина увлекала его с детских лет. -- Конечно. -- Кстати, ты знаешь, что Грин никогда не путешествовал? -- Знаю. Он был пьяницей, работал в порту, ничего не видел... Выдумывал и писал... Такая уничижительная оценка великого романтика сразу отбила охоту продолжать разговор. Но книжку он взял. Сергей у