о все равно, что авианосец начнет гоняться за подводной лодкой. То есть полная херня! Подполковник отличался грубостью и прямолинейностью, но он умел делать и когда-то делал все, чему сейчас учил курсантов, поэтому те никогда на него не обижались. -- "Острые" акции следует поручать нелегальной сети, причем желательно руками вообще не причастных к нам людей! Это раз! Два: планируя операцию, следует добиваться того, чтобы "клиент" в нужный момент оказался один. Наличие водителя уже недопустимо, только в случае крайней необходимости можно пойти на двойную ликвидацию! А то, что ты собирался "стирать" и возможных наблюдателей, -- вообще ни в какие ворота не лезет. Представь себе кровавую бойню -- четыре или пять трупов, в городе, где за год всего совершается около сорока убийств! Это же скандал, привлечение внимания прессы, общественности, полиции, активизация работы спецслужб! Ты соображаешь, что это значит? Нам надо сразу сворачивать свою активность на пять-шесть месяцев! Спец перевел дух и посмотрел на монитор, где все происходящее прокручивалось заново. Макс получал у Контролера оружие. -- На хрена тебе плечевая кобура? Ты что, собрался долго носить пистолет при себе, не зная, когда придется им воспользоваться? Нет, тебе нужно сделать один выстрел в момент, который определяешь ты сам. Куда удобней вынуть его из пакета, кейса, из-за пояса на худой конец, хотя с этой дудкой лучше и за пояс не совать... К тому же кобура -- это улика, избавиться от нее гораздо сложней, чем от пистолета: тот сбросил, и все, а здесь будешь мудохаться с ремнями... Макс чувствовал себя полным ничтожеством и бездарностью. Но до конца аутодафе было еще далеко. На мониторе он расправлялся с "клиентом" и запутывал следы. Только что ему казалось, что он справился с этим виртуозно. -- Выстрел экспансивной пулей в упор! Да ты будешь в крови с головы до ног! -- комментировал Савченко. -- А это что за скудоумие? Зачем ты меняешь пистолеты? Ведь оружие охранника зарегистрировано, подмена будет сразу обнаружена и наведет на мысль о тщательно подготовленном и продуманном преступлении! И вообще, под какую версию ты производишь инсценировку? Охранник застрелил хозяина, после чего получил в затылок выстрел из спецоружия? -- Стрелка полностью растворится через сорок минут, -- стараясь говорить твердо, возразил Макс. -- А яд разлагается за час... -- И что это меняет? Охранник убил хозяина и умер от угрызений совести? А с чего вообще он решил его убивать? Ты разве залегендировал мотив? -- Нет... -- Так зачем ты даешь пищу для размышлений нидерландским властям? Все странности смерти такой персоны списывают обычно на происки вражеской разведки... Ты что, ставишь целью навести их на наш след? Ведь одно дело, когда расследование заурядного убийства ведет криминальная полиция, и совсем другое, когда им занимается контрразведка! Разнос подходил к концу. Вся группа обучаемых должна была сделать выводы и исправить ошибки. И она готова была это сделать. Группа состояла из двух курсантов с совершенно одинаковыми лицами. Только у Макса лицо было красным и потным, а у его двойника обычным. -- Вводная та же. Пятнадцать минут на разработку нового плана операции. Через пятнадцать минут детально доложить. При удовлетворительном плане повторный прогон на тренажере. -- Есть! -- ответил Макс. -- ...таким образом, результаты испытания показали неискренность обследуемого, что само по себе служит основанием для отказа в приеме, -- закончил свой доклад Слепцов. В кабинете начальника службы безопасности, кроме самого Тимохина, находились его заместитель по персоналу Ходаков -- отставной подполковник госбезопасности, двадцать лет отслуживший в Тиходонском территориальном управлении, и три инспектора -- Слепцов, Шиян и Колосов, которые тоже отдали службе в ГБ от десяти до пятнадцати лет, причем Слепцов и там работал на полиграфе, а Шиян и Колесов были оперативниками. По старой привычке все, кроме Слепцова, одевались в костюмы и галстуки, а он ходил в вольной одежде технаря -- просторных брюках, фланелевой рубахе и черном пуловере. Они всегда занимались разными видами деятельности, и это наложило отпечаток на внешность: опера были поджарыми, официально-строгими и настороженными, как борзые, готовые в любой момент броситься за дичью, а психолог относился к "яйцеголовым", чья комитетская служба проходила не на "земле" или в "поле", а в собственном кабинете. Но свое дело он знал не (уже, чем они свое. -- Какие конкретно "проколы" он допустил? -- поинтересовался Ходаков, и это был хороший вопрос. Слепцов пожал плечами. -- В том-то и дело, что они не связаны с целенаправленной ложью. Ответы о связи с криминальными группировками, о знакомстве с Тахировым или кем-то из его людей и тому подобные, имеющие для нас первостепенное значение, вполне искренни и не вызывают никаких сомнений. А вот там, где ему не было смысла лгать, прибор констатировал ложь. -- Например? -- Ответ о выездах за границу. Опрашиваемый их отрицает, а прибор отмечает положительную реакцию. Пусть с некоторыми оговорками, но положительную. Я назвал ряд стран, парень дал положительную реакцию на Австрию, Африку, США, Нидерланды, Египет -- в общем, на четверть географической карты. Ходаков взял со стола начальника анкету Лапина, вчитался. -- Но ведь он всю жизнь провел в Тиходонске. Кроме трех лет армии и шести в Подмосковье. Но гам он работал на военном заводе... Тогда вообще с выездом было строго, в капстрану пускали раз в три года, да и стоило это дорого, работяге не по карману. А с режимного завода -- и говорить нечего! -- Тогда только партийные делегации и профсоюзные активисты катались, -- заметил Шиян. -- Да наши люди. -- Точно, -- согласно кивнул Колесов. -- Когда же он мог столько наездить? -- Тимохин задумчиво барабанил пальцами по столу. Слепцов снова пожал плечами. -- Что еще? -- Вопрос о родителях. Он ответил, что их не помнит. А прибор вообще выдал прямые линии. Будто бы у него никогда не было родителей и он даже не знает, что это такое. С подобной реакцией я вообще никогда не встречался. -- Еще. -- Прямые линии при ответах о службе в армии и работе в Подмосковье. Двойственная реакция на сотрудничество с госбезопасностью. Тимохин усмехнулся. -- Скорей всего был осведомителем в армии или на заводе. Там плотное оперативное прикрытие... Все присутствующие облегченно задвигались и обменялись репликами: как раз эта реакция была им хорошо понятна. Слепцов заглянул в свои записи. -- Обучение методики прохождения проверки на полиграфе. Наличие загранпаспорта. Вопрос о богатстве. О специальной боевой подготовке. -- Что там? -- Расхождение ответов и психофизиологических характеристик. Тимохин озабоченно потрогал гладко выбритую щеку, будто боялся обнаружить неряшливо отросшую щетину. -- Юмашев спросил меня, можно ли обмануть полиграф... Ходаков скептически скривился, Слепцов задумчиво пожал плечами, и Тимохин отметил, что этот жест начинает его раздражать. Шиян и Колесов синхронно покачали головами, давая отрицательный ответ. -- Ну почему же, -- возразил Тимохин. -- Бывало, и обманывали. Есть специальные методики, самая примитивная -- искажение фиксируемых характеристик. Поджал палец на ноге, нажал до боли -- и пожалуйста: картина смазана. Он разоблачал предателей в среде советских разведчиков и больше других знал о допросах на полиграфе, поэтому коллеги слушали очень внимательно. -- Правда, искажение характеристик -- это сам по себе сигнал, но есть и более хитрые приемы, есть психологическая подготовка, тренировки... Но одно вам скажу с полной уверенностью: во всем СССР было немного людей, способных обмануть машину. Очень немного. Десяток-полтора... Я думаю, в Тиходонске нет ни одного из них. Сами понимаете, что это за люди и чем они зарабатывают себе на хлеб... -- Я вот что думаю, -- почти перебил шефа Ходаков. У него было худое морщинистое лицо много испытавшего человека, хищно загнутый тонкий нос и пронзительные голубые глаза. Уверенные манеры, проглядывающая в движениях властность и строгая Официальная одежда выдавали в нем сотрудника органов -- комитетчика или мента. Впрочем, в этом плане все собравшиеся в комнате были похожи -- не только внешностью и манерой держаться, но и мыссли, психологическими стереотипами, специальными навыками, специфическими знаниями. -- Я вот что думаю, -- повторил Ходаков. -- Если Терещенко действительно сбил его машиной и привез к себе, чтобы избежать скандала, то в чем активность его действий? В том, что подставился под машину? -- А что, -- буднично произнес Тимохин. -- Бывало, и подставлялись. И под машину, и под пулю на охоте, и под триппер... Тому, с кем надо установить связь. Чувство вины очень способствует развитию отношений, укреплению знакомства, установлению доверительности... И опять он знал, что говорит, поэтому слушали его снова с исключительным вниманием и интересом. -- Но тогда нужна целая бригада! Чтобы отследить Терещенко, предугадать его маршрут, подвести объект... И непрогнозируемый риск... Ведь этот парень вполне мог вместо банка попасть в морг! -- высказался Ходаков, и остальные посчитали его мысль очень логичной и здравой. -- А почему не может быть бригады? -- стоял на своем Тимохин. -- И риск в таких случаях обычное дело. Кто не рискует, тот не выигрывает... К тому же... Он задумался -- говорить или нет. Решил сказать. -- Возможна ситуация, когда не нужна никакая бригада, да и риск сведен к минимуму... В кабинете наступила звенящая тишина. Присутствующие здесь люди мыслили одинаковыми категориями и сразу поняли, о чем идет речь. -- Да, если наш друг Терещенко действовал в спарке с этим... Лапиным. Вполне нормальная рабочая версия. Она тоже нуждается в отработке. -- И сам себя довел до инфаркта? -- не поверил Слепцов. Он был технарем и не знал всей глубины подлости человеческой натуры. Зато все остальные знали и не выказывали удивления. -- Это обычный случай для разоблаченного предателя, -- сказал Тимохин. И, обращаясь к Ходакову, распорядился: -- Тщательно обыскать его кабинет, хорошо проверить квартиру. Предлог: внезапная болезнь и пропажа секретных документов. Потом перевел взгляд на Слепцова. -- Ваше заключение по этой истории. Тот помялся, хотел пожать плечами, но, очевидно, почувствовал раздражение шефа и воздержался. -- Мое мнение, что всему виной нарушения психики испытуемого. Отклонения реакций скорее всего отражение опосредованной информации: что-то видел по телевизору, что-то в кино плюс книги, газеты, чьи-то рассказы. Дефекты сознания превращают опосредованную информацию в прямую: он воспринимает увиденное и прочитанное как пережитое. В психиатрии этот эффект называется "искаженное эхо". Если он живет в фантастическом мире, который считает настоящим, то это все объясняет. Точнее, все, кроме прямых линий на экране. -- А если прямые линии -- это блокада памяти? -- спросил Тимохин, и выражение лица говорило, что он вполне способен принять и эту версию в качестве рабочей. Не удержавшись, Слепцов в очередной раз пожал плечами. -- Я никогда с этим не сталкивался. И ничего не слышал. -- И я ничего не слышал, -- кивнул Ходаков. -- И я... -- Я тоже не слышал. -- Не слышали, значит. -- По взгляду Тимохина Нетрудно было понять, что, борясь на периферии с диссидентами, церковниками и антисоветчиками, трудно услышать о блокаде памяти. -- А мне доводилось пару раз... Глухие такие слухи... Может, утечка информации, может, "деза", может, выдумки... Но это дело очень серьезное. За ним может стоять только государство в целом. Наше или не наше -- другой вопрос. А этот тип разбирается и в спецтехнике, причем очень засекреченной. -- Даже если блокада существует, она маловероятна, -- негромко проговорил Слепцов. Было видно, что ему очень не хочется возражать начальству. -- Потому что прямые линии на вопросы о родителях... Тогда придется предположить, что блокаду ему ставили дважды, причем первую -- в раннем детстве. -- Может, блокада есть, может, ее нет, -- размеренным тоном начал Тимохин. -- Может, Лапин блокирован, может, просто псих. Может быть, его фантазии есть реальная жизнь, а реальная жизнь -- всего лишь фантазия. Может быть все что угодно. Но микропередатчик под столом для совещаний не фантазия, а самая что ни на есть реальность. -- Так какую версию мы будем отрабатывать? -- не очень почтительно спросил Ходаков. -- Если он не связан с криминалом и не заслан к нам специально... Что он -- иностранный шпион? -- Вы видели радиомикрофон в кабинете председателя? -- вопросом на вопрос ответил Тимохин. -- Кто его установил? В принципе это мог сделать любой из сотрудников. Но раньше подобных фактов не было. Стоило появиться Лапину -- вот вам радиозакладка. Совпадение? Возможно. При тестировании ряд странностей выявлен у того же Лапина. Тоже совпадение? Может быть. При опросе на полиграфе неискренность и прочие странности отмечены у того же Лапина. Совпадение? Не исключено. Но совершенно ясно, что этот парень должен стать объектом самой тщательной отработки. Так? -- Так! -- кивнул Ходаков, и подчиненные тоже согласно кивнули. -- Шиян и Колосов едут на квартиру, без шума снимают его и привозят сюда. Вежливо, культурно, без явно выраженного насилия, предлог: уточнить кое-что в связи с внезапной болезнью Пал Палыча. Версия для милиции: после его ухода пропали дубленка и шапка Терещенко, тот так расстроился, что попал в больницу. Это оправдывает наши действия в случае чего... Тимохин сделал паузу. -- А Василий Иванович отправится в психиатрическую клинику и соберет там все что можно на нашего гостя. Вы ведь в свое время курировали эту лечебницу? Ходаков нехотя кивнул. -- У вас хорошая память, -- по тону чувствовалось, что он не гордится тем периодом своей работы. -- Если нет вопросов, прошу приступить к работе, -- закончил совещание Тимохин. Подчиненные гуськом вышли из кабинета. Бывший контрразведчик придвинул к себе документы Лапина. Попытка инфильтрации налицо. Модификация личности -- налицо. Враждебная деятельность -- налицо. Все остальное имело второстепенное значение. Охотничий азарт овладел Тимохиным. Контрразведчики не бывают "бьющими". Потому что профессия въедается в кровь и плоть намертво. И по сути, то, чем они занимались сегодня, ничем не отличалось от обсуждения стандартной контрразведынательной операции, которыми они занимались всю жизнь. Только раньше они работали на государство, а теперь на Юмашева. И на себя. Но законы подобной работы одинаковы: врага надо обезвредить. И если нет возможности посадить его на скамью подсудимых, его следует ликвидировать. "Стереть", "спустить", "терминировать" -- язык профессионалов знает много синонимов. -- Никого не нашли! -- с порога сообщил Митяев. -- Проверили две машины, да еще одна отъезжала, пришлось преследовать... Пусто! Может, где-то поблизости квартиру сняли и засели тихохонько... Надо бы ввести сетевой контроль, но где людей взять? Это не прежние времена... -- Юмашеву докладывал? -- Еще нет. -- Ну пошли вместе, надо же решать... Они пошли к шефу, но тот разговаривать в помещении отказался. -- Вы же ворон ловите! -- раздраженно бросил Владимир Николаевич, надевая длинное приталенное пальто. -- Тут, может, под каждой паркетиной магнитофон вмонтирован! -- Это Терещенко прошляпил, -- попытался оправдаться начальник СБ, но Юмашев не захотел слушать. -- С тем разгильдяем все ясно, он у нас не работает! Я о тебе говорю! -- Палец с ухоженным ногтем обвиняюще уставился в Тимохина. -- Что было бы, если бы в здании ПГУ обнаружили "клопа", когда ты отвечал за внутреннюю безопасность? Ну скажи! -- Ясно что... Увольнение без пенсии, а то и трибунал, смотря в какие годы, -- хмуро ответил тот. Митяев чуть отступил назад, как бы давая понять, что он тут совершенно ни при чем. Но Юмашев заметил эту уловку и немедленно дал ей оценку. -- И ты тоже хорош! Где же твоя разведка? Ты должен был распознать их планы, еще когда они обсуждали их у себя! Кто такие "они", председатель не уточнял, а начальник информационной службы не спрашивал. -- Ладно, -- успокоился внезапно Юмашев. -- Слава Богу, не война. Врагов у нас нет, чего скрывать? Только коммерческие тайны... Митяев вытаращил глаза, а Тимохин понял все безошибочно. Понял он и то, что шеф возьмет с собой его одного. -- Давай, Сергей Павлович, собери людей, и прочешите все здание. Начните с кабинетов -- по степени важности, потом коридоры, вспомогательные помещения, чердак, подвал, двор. Работайте хоть всю ночь, но к утру надо закончить. -- Понял, -- четко ответил Митяев. -- А я прокачусь к Матвею Фомичу. Есть одно дельце... Пальцем Юмашев незаметно показал Тимохину, чтобы он следовал за ним. Начальник СБ догнал шефа у машины -- стандартного джипа размером с однокомнатный дом. -- Оружие с собой? -- прикрывая рот, спросил тот. -- Конечно. С учетом обстановки... -- Хорошо. Я не беру с собой всю ораву... В машине они говорили на отвлеченные темы, точнее, говорил один Юмашев, а Тимохин вставлял междометия и соглашался. Председатель рассказал о встрече с губернатором, о новых планах по кредитованию объектов культуры и тому подобных, вполне обычных вещах. Разговор был рассчитан на водителя и возможные микрофоны. -- Слушай, Саша, давай на Левый берег, голова разболелась, сил нет! -- внезапно скомандовал шеф. И устало добавил: -- Хоть чистым воздухом подышать... Оставив джип возле торчащего из снега остова пляжного зонтика, Юмашев и Тимохин двинулись вдоль покрытой льдом реки. Дул порывистый ветер, вокруг не было ни одного человека, автомобиля и места, в котором можно спрятаться. Вероятность прослушивания приближалась к нулю. -- Ну, что скажешь? -- начал Владимир Николаевич и поднял воротник пальто. -- А что Лыков? -- То, что и следовало ожидать. Причем я вышел от него без четверти час, а через пятнадцать минут приехал Тахир, и он уже знал, о чем мы говорили. -- В машину он ему звонил, что ли? -- Не знаю, кто кому звонил... Только поддержки ждать не от кого. Ни Иван, ни Матвей пальцем не шевельнут. Тимохин знал, что так оно и будет. Банк спонсировал и УВД и УФСБ, Юмашев лично дружил с обоими генералами, но ни Крамской, ни Лизутин не станут лезть в спор между двумя бизнесменами. Тахиров уважаемый в городе человек, депутат, он так же встречается с генералами и другими руководителями области, как Юмашев. Если положить на весы авторитет каждого из них, неизвестно, кто перетянет -- бывший рэкетир и наркоделец или ответственный государственный служащий, причастный в свое время к высшим государственным секретам. И неизвестно, у кого больше окажется друзей... Россия превратилась в королевство кривых зеркал, понятия репутации, порядочности, чести злонамеренно превращены в труху теми, кто никогда ими не обладал. Легко продающаяся пресса в любой момент превратит банкира в последнего негодяя, а того, второго, -- в святого с нимбом вокруг головы... -- Да, не шевельнут... -- согласился Петр Алексеевич. На высоком противоположном берегу раскинулся город. Трущобные придонские районы -- Богатяновка, Гнилостная, Надречная. Округлость Лысой горы покрыта отселенными, но еще не снесенными полуразрушенными домами, вытарчивающими из обледенелой земли, как корни гнилых зубов из замороженной для удаления челюсти. Кое-где среди нищеты и убожества уже поставлены новые особняки современных хозяев жизни. Через несколько лет это будет дорогой и престижный район: центр, прекрасный вид на Задонье, свежий речной воздух. Недаром Тахир активно отселяет проживающую там бедноту и готовит зону коттеджной застройки... Да и что могут генералы? Никакие угрозы не высказаны. Ну, предложил фактически отдать ему банк, ну и что? Подошли двое на темном пустыре к девушке: "Раздевайся!" За что их судить? Или поймали втроем парнишку: "Слышь, брат, дай шапку, а то холодно... И перчатки заодно, да и куртешку -- вишь, какой мороз..." И их вроде надо оправдывать: не били, не грозили, ножи не показывали. Попросили по-хорошему, он и отдал. Еще и виноват остался -- адвокат кричит: "Почему отдавал, если не хотел? А если хотел, зачем в милицию побежал?" Сейчас придуряться легко, непонятливых легко корчить, никто ничего не понимает. Так вроде должны с голоду помереть, ан нет -- живут припеваючи и жизни радуются. -- Что скажешь? -- повторил Юмашев. Он знал, что Петр Алексеевич мужик тертый, опытный, потому и хотел услышать его слово. А чего тут говорить... Ясное дело... Тахир знает, на кого "наехал", и не боится, прет как танк. Сейчас сильней тот, у кого больше денег, но тот, может, и побогаче банка. А может, на другое рассчитывает: что очко сыграет, испугаются. Потому что сейчас они уперлись лбами на бревне над пропастью, дальше только один пройдет. После того, что сказал Тахир, других слов не произносят. Мол, извини, Владимир Николаевич, я вчера глупость сморозил, предложил мне все отдать и по миру голым пойти, так я пошутил, ты не бери в голову... Нет, он все обдумал и решение принял. Не выполнит Юмашев ультиматум -- получит пулю в башку. Причем не через год или два, а в понедельник или к концу месяца. Что остается делать? Если яйца резиновые, отдавать банк. Только завтра у тебя могут и жену попросить... А если яйца железные -- первому засадить маслину. Те, что вокруг, хоть так, хоть так придурятся: кто, да за что, да какой хороший человек был. Кодла, правда, мстить подпишется, но к этому надо быть готовым... К тому же, когда главный вопрос решится, генералы оставшегося поддержат: проведут рейд, оружие понаходят, уголовные дела возбудят, да побросают неудачников за решетку. Но только потом, когда выяснится, у кого яйца крепче... Они отошли далеко от джипа, вот он -- черная букашечка на снегу. Кругом все бело, только лед блестит над стылой водой, да у того берега буксир проложил дорожку -- тянется вдоль набережной полоса темно-белого крошева. А выше придонских районов -- новые кварталы, громады трех шестнадцатиэтажек, высотка "Интуриста", да стела в честь Победы -- несуразная золотая баба, беспомощно раскинувшая ноги на двадцатиметровой высоте, будто бежит куда-то... Решение тут ясное и однозначное, только как его исполнить? Тахир сделал ход первым и, конечно, подготовился к "оборотке". Усиленная охрана, дветри дежурные бригады с автоматами и гранатами, и сам он сейчас весь словно большое ухо, неспроста подослал этого психопата с микрофоном. Одно неосторожное слово, один намек -- и кранты! Всех перестреляет или взорвет, хоть скопом, хоть поодиночке! А если специалистов искать, слушок вполне может просочиться... -- Какого черта ты молчишь?! -- заорал Юмашев, и порывистый ветер унес крик к далекому крошеву темной воды и осколков серого льда. -- Стирать, и быстро. Проблема с исполнителями. Если информация уйдет, нам конец. Слово было сказано, и Юмашев сразу успокоился. -- Специалисты есть. -- Откуда? -- Из "Консорциума". -- Ну, у Куракина асы... Когда они будут? Юмашев внимательно посмотрел на начальника СБ. -- Они здесь, уже два дня. Ждут команды. -- План? -- Он все время меняет маршруты. Остается свободное преследование. Надо будет только вывести их на него. Не привлекая лишних людей. Тимохин понял сразу. -- Я сам сделаю. Тряхну стариной. -- Молодец! -- Скупой на проявление эмоций банкир на миг обнял его за плечи и сильно прижал. -- Холодно! Выпить хочешь? -- Хочу. Все главное было сказано, и они молчали. Но упоминание "Консорциума" задело какой-то нейрон в мозгу Тимохина, развилось в ассоциативную цепочку, в конце которой находился конкретный факт. -- А зачем сюда Бачурин приезжал? -- поинтересовался он, понимая, что, несмотря на возникшее между ними доверие, Юмашев может и не ответить. -- Не знаю, -- вполне искренне ответил тот. -- Темнил что-то, крутил... У меня создалось впечатление, что он кого-то искал... Два человека, сгибаясь под порывами ветра, шли по своим следам обратно к машине. С четырнадцатого этажа гостиницы "Интурист" рассмотреть их было, конечно, нельзя. Глава четвертая. ОСТРЫЕ ОЩУЩЕНИЯ Тиходонская область, поселок Кузяевка, 16 часов, трасса местами покрыта льдом. Комплекс областной психбольницы располагался в семнадцати километрах от Тиходонска, в Кузяевке. С годами название поселка превратилось в имя нарицательное, и в обыденную речь тиходонцев прочно вошли двусмысленные обороты типа: "Ему уже давно место в Кузяевке", "По тебе Кузяевка плачет", "Ты что, из Кузяевки вернулся?" В разгар борьбы с диссидентами эта шутка имела зловещий оттенок. Потому что все они считались психическими больными и без лишней шумихи и судебной волокиты попадали на первый этаж режимного блока, где подвергались лечению без ограничения срока, до полного выздоровления. Старший лейтенант, капитан, а в последнее время майор Ходаков курировал кузяевский комплекс, он-то и определял -- выздоровел пациент или еще нет. Ворота были открыты настежь, Ходаков беспрепятственно проехал во двор, подивившись невиданному ослаблению порядка. Слева, за глухим, обнесенным колючей проволокой забором виднелись верхние этажи режимного блока. Сейчас здесь остались только проходящие экспертизу подследственные: убийцы, поджигатели, насильники, растлители малолетних. Оставив машину на служебной стоянке, он мимо наркологической клиники прошел к длинному трехэтажному зданию, часть которого занимала кафедра Тиходонского мединститута, а часть -- отделение острых психозов. Там же располагалась и администрация больницы. Стены здания недавно были выкрашены в грязно-желтый цвет, на окнах, как и повсюду, металлические решетки. Внутри помещение изрезано запертыми дверями. Пахло пылью, сыростью и человеческим горем. По обшарпанной лестнице Ходаков поднялся на второй этаж. В отсек администрации дверь была открыта. Вытертая до тканой основы дорожка из красного ковролина, горшки с пожухшими цветами в проволочных подставках, мятые шторы на окнах, стенд с фотографиями лучших врачей, стенная газета "За разум!" -- все осталось, как много лет назад. Ходакову показалось, что и номер газеты все тот же. В приемной главврача стучала на машинке молоденькая девчушка. Нечаев и раньше подбирал в секретари студенточек, а потом несколько лет опекал их и, как сам говорил, "воспитывал". Курирующий опер должен выявлять слабости обслуживаемого контингента, поэтому Ходаков знал, где, как и какими способами главврач "воспитывал" своих подопечных. -- Вы родственник? -- Девчушка вскинула большие серые глаза с длинными ресницами. -- Да. Родственники считались в клинике самыми бесправными людьми после больных, только более надоедливыми. -- Сегодня неприемный день, -- тонкие пальчики вновь забегали по клавишам. -- Леонида Порфирьевича, -- добавил бывший куратор. Казенный отпечаток на миловидном личике мгновенно растаял. -- Очень приятно. Как о вас доложить? Он назвался. Девчушка повернулась к переговорному устройству. -- Леонид Порфирьевич, к вам Ходаков... Либо главный стоял за дверью, но как он тогда ответил на вызов интерфона... Либо он вскочил и бегом бросился встречать гостя. Потому что дверь распахнулась мгновенно. -- Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Василий Иванович! -- с подчеркнутой радостью пропел он, как будто Ходаков все прошедшие годы оставался действующим куратором. Вот что такое старая закалка... Ходаков пожал почтительно протянутую руку. -- Здравствуйте, не менее дорогой Леонид Порфирьевич! Вы почти не изменились... Это было неправдой. Нечаев изрядно потолстел, заметно постарел, а главное -- утратил импозантность профессионального жуира. Обычный седой дядечка пенсионного возраста. Скоро у него появятся проблемы с "воспитанницами". Если уже не появились. -- Раздевайтесь, проходите. -- Главврач принял сырое пальто и повесил в платяной шкаф рядом со своим. -- Присаживайтесь, рассказывайте, -- добродушно бубнил Нечаев. -- Какими судьбами в наши края, что хорошего в жизни? -- Да вот, ехал мимо, решил заглянуть. -- Ходаков опустился в мягкое кресло. В отличие от остальных увиденных им помещений кабинет главного производил впечатление полного благополучия и процветания. Стандартная офисная мебель: огромный стол, приставной столик, пара кресел на колесиках, два глубоких для отдыха, широкий раскладной диван, мебельная стенка с телевизором и видеомагнитофоном. -- Это хорошо, правильно сделали, -- кивнул Нечаев, как будто ни с того ни с сего съехать с трассы, чтобы поздороваться после пяти лет отсутствия, считалось в порядке вещей. -- У меня небольшое дело... -- Ходаков дружелюбно улыбнулся. -- Я же сейчас работаю в банке... -- Да, да, я слышал... -- К нам обратился клиент за крупным кредитом. А у него в свое время были серьезные проблемы с головой. Встал вопрос: можно ли иметь с ним дело? И я решил навести справки у вас, потому что он здесь лечился. -- А-а-а... -- Леонид Порфирьевич перевел дух. -- Хотите выпить? Он успокоился, расслабился и сейчас лихорадочно искал предлог отказать. Что тут странного? Обычное дело... Вначале решил, что пришли по его душу, -- мало ли какие неприятности могут выплыть из прошлого... А раз нет -- зачем нарываться? Доступ в архивы психбольницы закрыт строго-настрого: здесь можно такого компромата накопать! И на таких людей! -- Выпить? -- переспросил Ходаков. Опера "бывшими" не бывают. -- Спиртику? -- Почему спиртику? И водочка есть, и коньяк, и виски... -- Да это я так, историю одну вспомнил, -- Ходаков улыбнулся и покрутил головой. -- Забавная история, как анекдот можно рассказывать. -- Интересно, -- Нечаев тоже улыбнулся и, потянувшись к стенке, открыл дверцу бара. Вспыхнувший свет подсветил янтарное содержимое замысловатых бутылок. -- Работал я как-то с одним инженером, а он, оказывается, голубой. Я ему говорю: что ж ты к врачу не пойдешь, вылечился бы, стал нормальным мужиком. А он отвечает: да ходил я к психиатру, только хуже вышло... Почему ж хуже? Да потому... Рассказал я ему все, а тот сразу дверь на щеколду запер, достал спирт и говорит: это дело не страшное, многие со своим полом спят, и ничего, давай спиртику выпьем... Кончилось тем, что он меня прямо на кушетке и отжарил. А я решил: раз так, значит, так пусть и будет... Ходаков приглашающе рассмеялся, но главный его не поддержал и с мрачным видом закрыл бар. В глазах его вновь появилась настороженность. -- Фамилия нашего клиента Лапин, зовут Сергей Иванович, год рождения 1964-й, попал к вам в сентябре девяносто первого. Вот его фотография. Он протянул прямоугольник шесть на девять, принесенный Лапиным для личного дела. Леонид Порфирьевич нацепил на переносицу узкие, для чтения, очки без оправы, повертел в пальцах фотокарточку. -- Нет, не припомню такого... Сейчас позвоню, чтобы нашли историю... Он снял трубку. -- Люда, поищи карточку на Лапина Сергея Ивановича. Поступил к нам в сентябре девяносто первого года. Записала? Срочно, я жду у телефона. Нечаев еще раз посмотрел на фотокарточку, снял очки, погрыз стальную дужку. -- Вряд ли она сохранилась после того пожара... Ему явно не хотелось вспоминать сырую ноябрьскую ночь. Еще больше этого не хотелось Ходакову. Потому что главный только создал условия, а поджигал регистратуру и архив лично он. Соучастие в преступлении, вот как это называется. Правда, тогда это называлось по-другому: специальная операция. Он успел вовремя -- через три дня явилась комиссия по расследованию злоупотреблений КГБ, но фактов использования психиатрии в карательных целях обнаружить не удалось, только пепел... Телефонная трубка ожила, главный с минуту послушал. -- Хорошо, нет так нет. И, будто извиняясь, развел руками. Все складывалось наилучшим образом: он сделал все, что мог, и не его вина, если документы сжег сам уважаемый Василий Иванович. -- А если у Зои спросить? Ходаков хорошо знал кузяевскую "кухню" и попал в точку. Заведующая отделением помнит своих больных лучше, чем главврач. -- Действительно, -- Нечаев набрал короткий номер. -- Зоя Васильевна, зайдите ко мне. Сердце Ходакова учащенно забилось. Через несколько минут на пороге возникла блондинка лет сорока пяти, в наброшенном поверх брючного костюма белом халате. Броский, но с чувством меры макияж, тонкие полукружья бровей, миндалевидные, чуть раскосые глаза, подобранная стройная фигура. Зоя Васильевна Белова, кандидат медицинских наук, заведующая отделением психической реабилитации, агент областного УКГБ в 1981 -- 1992 годах, оперативный псевдоним Лиса, состояла на связи у оперуполномоченного Ходакова, после увольнения последнего из органов поддерживать доверительные отношения отказалась, исключена из числа негласных сотрудников в мае 1992 года. Но Нечаев, как, впрочем, и все остальные, знал ее только в первых трех ипостасях. -- Видите, кто к нам пришел? Узнаете? Сердце колотилось, как в семьдесят девятом, в Степнянске, во время массовых беспорядков, когда разъяренная толпа принялась обыскивать подозрительного чужака, а удостоверение было в носке, а на столбах уже висели головами вниз два "проколовшихся" милиционера. Карие глаза в упор рассматривали бывшего курирующего офицера. В оперативном общении он имел прозвище Кедр. -- Узнаю... -- У Василия Ивановича есть вопросы по одному нашему бывшему пациенту. Как там его фамилия... -- Лапин, -- хрипло произнес Ходаков. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, хотя не мог бы объяснить -- почему. У них не было неисполненных обязательств друг перед другом, не было скандалов при расставании, не было взаимных упреков и оскорблений. Просто тринадцать лет не вычеркиваются из жизни бесследно. Зоя Васильевна не отводила взгляда, и его замешательство усиливалось. Пять лет большой срок, и он не знал, жива Лиса или нет. И про то, что Кедр жив, он тоже узнал минуту назад. -- Тогда, может быть, пройдем ко мне? Будто катапульта выбросила его из кресла. Он сдерживался изо всех сил, следил за мимикой, голосом, движениями, чтобы не допустить суетливости, не проявить растерянности, не выказать владеющих им чувств. Скомканно попрощался с Леонидом Порфирьевичем, сгреб в охапку пальто и шапку, механически кивнул девчушке в приемной и пришел в себя, когда они остались наедине. -- Давненько не виделись, -- заметила между прочим Зоя Васильевна и заняла свое место за столом. -- Так что вас конкретно интересует? Ходаков протянул фотокарточку, зацепился взглядом за ее руки -- крепкие пальцы с ярко-красным маникюром, он любил такой цвет, особенно на пальцах ног... С принуждением отвел взгляд, осмотрелся. Маленький кабинет, стены в обоях, на окне шторы -- видно, из дома принесла, обычный канцелярский стол, два стула, книжный шкаф, набитый какими-то папками, сейф. Больше рассматривать было нечего, и он вернулся к исходной точке. Пальцы чуть подрагивали, мышцы лица напряжены, морщинок прибавилось, особенно вокруг рта, но это ровно никакого значения не имело. -- Кажется, я его припоминаю... Как, говорите, фамилия? -- Лапин. -- Точно, я его и вела, -- Зоя Васильевна протянула снимок обратно. На миг их пальцы встретились, Ходакова будто ударило током. -- Его привезли с вокзала, только приехал и будто бы попал под машину... Никаких следов аварии, ни кровоподтеков, ни переломов, ни ссадин, просто потеря памяти. В кармане нашли справку: он действительно попал под машину, но за пять месяцев до этого, в Москве, лечился в Склифе... Переломы ребер, закрытая травма черепа, амнезия. Скорей всего здесь он просто потерял сознание, а в "скорую" позвонили, что сбила машина, так и пошло... -- Он что, совсем ничего не помнил? -- У профессионала дело всегда берет верх над чувствами: хотя кровь бурлила и будоражила сознание, сейчас перед Ходаковым сидел лечащий врач Лапина. Но сквозь холодный облик врача то и дело проглядывал теплый образ любимой некогда женщины. -- Что-то же он говорил, может, были необычные действия, странные поступки... -- У них у всех странные поступки. И у этого... На второй или третий день его ведут в рентгенкабинет, навстречу идет наш доктор, этот Лапин бросается на него и вырывает портфель... Зоя Васильевна сидела прямо, говорила деловито и официально. Расстегнутый халат открывал строгий темный жакет с блестящими пуговицами. А воображение и память открывали все остальное... Матовые покатые плечи, чуть выступающие ключицы, родинку в форме звездочки, округлые, чуть отвисающие груди с высоко расположенными сосками, подтянутый, почти без жира живот, неглубокую выемку пупка, явно выраженную благодаря широким бедрам талию... -- Портфель? -- переспросил Ходаков. -- Какой портфель? -- Обычный черный "дипломат", далеко не новый. На него тут же налетели санитары, но он расшвырял их как котят. А ты ведь знаешь наших санитаров... -- Интересно! -- Он даже не обратил внимания на проскользнувшее "ты". -- А сколько их было? Он применял какие-нибудь специальные приемы? -- Кто его знает, что он применял. Но человек трех раскидал. -- А дальше? То, что было дальше, закрывал стол, но он видел и сквозь дерево: густые черные волосы на лобке, плотно сдвинутые гладкие бедра, округлые коленки, красивые икры, не худые и не слишком полные, в самый раз. На внутренней поверхности росли редкие короткие волосы, раньше она брила ноги только летом, да когда стала спать с ним -- регулярно, как обстоит дело сейчас, он не знал, но представил чуть отросшую милую и смешно колющуюся щетинку... -- Дальше? Открыл портфель, заглянул и вытряхнул все на пол. -- И что там было? -- Что там может быть... Доктор заступал на сутки и нес обычный набор: бутерброды, книжка, ну еще, может быть, пиво или минералка... А он вывалил все под ноги. Правда, потом сразу успокоился, и санитары взяли свое... -- Били? -- Наверняка. Но аккуратно. Во всяком случае, последующий рентген травм не обнаружил. Кстати, и московских тоже. И ребра целы, и на черепе никаких следов... Наши удивлялись -- не волшебники же в этом Склифе, костные мозоли в местах сращивания должны остаться! Да и еще одна странность... Хирург обнаружил на бедре старые шрамы, здорово похожие на сквозные пулевые ранения... -- Вот так? -- вскинулся Ходаков. Зоя Васильевна кивнула. -- Причем очень мастерски зашитые. Ни следов швов, ни проколов от скобок... Это не обычная хирургия... Очень квалифицированная и дорогая работа. И вообще в своей прежней жизни он был не бедным человеком. -- Почему? -- Самый верный показатель жизненного уровня -- состояние полости рта. Стоматолог отметил стопроцентную санацию. И еще -- очень качественные и дорогие пломбы. Такие ставят за рубежом или в очень элитных московских клиниках. -- Загадка на загадке, -- пробормотал Кедр. Сейчас он отвлекся от мыслей о Зоином теле. -- Какой же диагноз вы ему поставили? -- Картина была очень смазанной и туманной. Его консультировал профессор Рубинштейн, он считал, что дело не в травме, просто сложный случай шизофрении. -- Почему сложный? -- Яков Наумович владел гипнозом и использовал его для лечения. Это очень эффективный метод, он мало распространен пот