ивкой.
-- Что значит -- "наименее фальшивая водка"? -- недоумевал Глеб. Андрей
уже полчаса разглагольствовал о том, какие водки надо было покупать год
назад, зимой и теперь.
-- Я исхожу из того, что нефальшивых водок не бывает. Различаются
только градации подделки. Качество спирта, который разводят. Ну и так далее.
Названий Глеб не запоминал, тем более, что этим летом пили один
джин-тоник: непривередливые -- из зеленых банок, а кто побогаче -- Gordon's
или Beefeater со "швепсом" из больших пластиковых бутылок. Пару лет назад,
когда Глеб жил с Таней, в моде были цветные ликеры с запахом альдегида,
поддельный спирт "Рояль" и "Амаретто" (его рекомендовалось добавлять в
шампанское).
Лифт не работал, и пришлось подниматься пешком. На стене между третим и
четвертым этажом кто-то написал "Буду пагибать малодым", и Глеб вслух
удивился безграмотности.
-- Это же цитата, -- объяснил Андрей, -- "Мистер Малой", не слышал,
разве? Типа концепт: если рэп в Америке поют негры, то у нас его надо петь с
кавказским акцентом. Оттуда и "буду пагибать малодым, буду пагибать, буду
пагибать". Нормально.
-- Live fast, die young, -- переводя дыхание, сказал Глеб.
-- Молодыми мы уже не успели, -- ответил Андрей, открывая дверь в
квартиру.
Продукты сгрузили на кухню, и в ожидании гостей Глеб сел за компьютер.
Арсен обновится только на следующей неделе, на странице Мая Ивановича
Мухина, виртуального пенсионера из Тарту, всего две новые ссылки: одна -- на
какого-то московского кинокритика, сделавшего себе хомяк на израильском
сервере, другая -- на очередной корпоративный проект Тима Шварцера. Вспомнив
о Марусиной, Глеб заглянул на ее страницу на Geocities. Новый выпуск
начинался так:
"Я решила сегодня подумать о лучшем, что у нас есть: о наших детях.
Во-первых, их приятно делать, во-вторых, мы любим их, когда они маленькие, и
стараемся не потерять это чувство, когда они подрастут. И потому для всех
малышей я предлагаю сегодня Азбуку русского Интернета.
Пусть Андрей будет А, потому что с него начался и алфавит, и русский
Интернет.
Пусть Бен будет Б, потому что без его программ ничего бы не работало.
Пусть Тим будет В, потому что он и так в каждой бочке затычка. И потому
что тогда его домен будет называться не Тим.ру, а просто В.ру.
На Г у нас слишком много претендентов, поэтому оставим на время нашу
Азбуку."
Глеб еще раз перечитал предпоследнюю строчку. Где-то он уже слышал
шутку про домен в.ру. В глубокой задумчивости он встал и пошел искать
Шаневича.
Илья обнаружился на кухне, где уже начали распивать водку. В двух
словах Глеб пересказал новую русу.
-- И что? -- спросил Шаневич. -- Ты хочешь сказать, это смешно?
-- Нет, -- ответил Глеб. -- Я хочу сказать, что эту шутку мне только
вчера пересказала Снежана. У нее на канале кто-то так пошутил.
-- Ну и что? -- спросил Андрей.
-- Нет, я просто так, -- смешался Глеб.
-- Понял, -- кивнул Шаневич. -- Так называемая Русина ебла нашу
Снежаночку. Еще очко в твою пользу, Бен. Это и в самом деле мужик. А теперь
-- где именинница?
-- В парикмахерской, -- ответил Андрей, и Шаневич удалился, забрав
полстакана водки и велев отправить к нему Снежану, как только появится.-- Ты
в Америке никогда не жил? -- спросил Ося Глеба.
-- Нет, а что?
-- Ну, это американцы обычно стучат, -- сказал Ося. -- Русские как-то
знают, что это не по-арийски.
Глеб смутился. Слова "стучать" он не слышал уже лет десять. И признался
себе, что после падения коммунизма слишком быстро позабыл все навыки: не
упоминать по телефону запретных фамилий, никогда не называть тех, у кого
брал Самиздат, и вообще -- никаких имен.
-- Я как-то не подумал, -- пробормотал он и пошел назад, размышляя, что
означает слово "арийский" в устах еврея.
Из глубин квартиры доносился бас Шаневича:
-- Я сейчас занят, но как только гости уйдут -- ты мне расскажешь, кто
есть кто на твоем хрустале!Что отвечала Снежана, Глеб не разобрал.
Глеб проскользнул к своему компьютеру и решил было дочитать русу, когда
в комнату, рыдая, вбежала Снежана.
-- Я не буду раскрывать никнеймы! -- всхлипывала она.
Глеб обернулся. После парикмахерской Снежана чудесно преобразилась:
волосы, еще недавно темные, почти черные, белокурыми прядями сбегали по
плечам.
Заметив его удивление, она улыбнулась сквозь слезы:
-- Я решила сменить имидж. Фам фаталь должна быть блондинкой, ты как
думаешь?
Из прихожей уже доносились голоса -- пришли первые гости. Невысокая
рыжая девушка лет двадцати в короткой юбке, черных колготках, грубых
ботинках и короткой майке с психоделическим узором целовала в щеку Бена и
Осю.
-- Как я рада вас видеть, мальчики, -- сказала она и тут же кинулась к
Снежане с криком: -- А вот кого я в самом деле рада видеть! С днем рождения!
-- Девушки поцеловались. -- Меня зовут Настя, -- сообщила рыжая, сунула
Глебу маленькую ладошку и прошла в большую комнату, где накрыли стол. Андрей
уже разливал водку, Бен вызвался смешать джин с тоником.
Снова открылась дверь, появился худощавый парень в футболке и джинсах.
-- Антон, привет, -- Снежана кинулась к нему на шею. -- Как здорово,
что ты пришел! Это Антон, -- пояснила она Глебу. -- Я его в метро встретила
на днях, помнишь, я рассказывала?
Глеб кивнул.
Антон сдержанно улыбнулся и следом за Снежаной вошел в комнату. Там
Настя втолковывала Бену:
-- Понимаешь, вся эта музыка, которую вы здесь слушаете -- все это
вчерашний день. Сегодня можно слушать только техно.
-- О боже, -- буркнул себе под нос Антон и быстро налил водки.
-- Вчерашний день, -- отвечал Бен, -- это лучшее, что у нас есть. Я вот
за свои тридцать лет не слышал ничего лучше диско.
-- Послушай, -- Настя взяла его за руку, -- ты сходи в "Птюч" на рэйв,
поколбасься немного -- и тебя пропрет. Ты во все въедешь.
-- Вы в вашем "Птюче" еще будете танцевать под диско, помяни мое слово,
-- пообещал Бен.
Только сейчас Глеб понял, почему одежда Бена показалась ему такой
знакомой: все эти клешеные джинсы, широкие воротники, рубашки немыслимых
расцветок. Так выглядели поп-идолы времен их общей юности. Видимо, когда-то,
лет пятнадцать назад, Бен понял, как должны выглядеть модные люди -- и с тех
пор не переменил своего мнения.
Его жена стояла чуть в стороне и молча пила свой джин-тоник. Глеб
спросил, как дела, и Катя рассказала, что дизайнерская контора, где она
работала последний год, вот-вот закроется.
-- А почему ты сюда не пойдешь работать? -- спросил Глеб.
-- О, Вене это не понравится, -- с легкой обидой сказала она. -- Он
невысокого мнения о моих дизайнерских талантах. Он Тимофея любит.
Шварцер негромко беседовал с Арсеном, который то и дело теребил шапочку
на затылке. Наверное, Тим уже знает о том, что Маша Русина -- это кто-то с
канала #xpyctal, подумал Глеб. Злится, небось, чудовищно.
Люди все прибывали. Глеб запомнил сероглазого блондина в черной рубашке
и черных джинсах в обтяжку. Его звали Борис Луганский; он с порога начал
рассказывать Шаневичу, как на телевидении готовят победу Ельцина:
-- Тут самое главное -- правильно сделанный новостной ролик.
-- Двадцать пятый кадр? -- спросил Ося, -- Не удивлюсь -- ельциноиды и
на такое пойдут.
-- Нет, все проще. Мне на "Видео-Интернэшнл" на днях объясняли, что
надо, скажем, показать речь Зюганова -- а фоном тихо, но отчетливо, дать
такой мерзкий звук, чтобы вызвать у зрителя раздражение. И дело в шляпе.
-- А газетку "Не дай Бог" тоже с твой помощью изготавливают? -- Ося
взмахнул рукой.
-- А что за газета? -- вступил Шаневич, на лету поймав опрокинутый Осей
стакан.
-- О, прекрасный ход, прекрасный, -- откликнулся Луганский. --
Антикоммунистическая газета, которую делают журналисты "Коммерсанта". Очень,
очень смешная.
-- Там была подборка писем, -- сказал Ося, почесывая бороду. -- Якобы
от тех, кто за коммунистов. Пишут, что после победы с дерьмократами сделают.
Типа кишки вырежут, яйца оторвут, на улицах развесят, ну и так далее.
Глеб поморщился. Как-то о возможной победе коммунистов он всерьез не
задумывался. И уж тем более -- о возможных казнях. Даже при Брежневе этого
не было, куда уж Зюганову.
-- Понятно, -- продолжал Ося, -- что эта коммерсантовская шушера сама
все придумала. Но я подумал: а ведь правда, когда победим, мы с авторами
этой газеты так и поступим.
-- Мы -- это кто? -- спросил Луганский.
-- Мы -- это НБП, -- ответил Ося. -- Нацболы.
-- Я знал Курехина, -- сказал Луганский, -- встречался с ним пару раз.
Очень был клевый. Жалко, что умер.
-- Курехин -- это который про грибы? -- спросила подошедшая Настя.
-- Он самый, -- сказала Снежана. -- А, кстати, ты грибов не принесла?
-- Нет, не достала, -- девушка виновато улыбнулась. -- В другой раз,
ладно?
-- Хуйня, -- Снежана царственно кивнула. -- И так всем по кайфу.
Она явно наслаждалась положением королевы бала. Комната уже была полна
людей -- большинство Глеб видел впервые -- по крайней мере, не мог
вспомнить, видел ли раньше.
-- Не знаю, -- Настя надула губы. -- Мне противно смотреть, как все
пьют. Водка -- это так не позитивно. Только посмотри, -- и она кивнула на
Антона, который, жестикулируя, что-то излагал Бену.
Внезапно Снежана глянула на часы и рванула в офис с криком:
-- Меня должны поздравить из Америки, скоро буду!
Глеб вернулся к столу. Нюра Степановна молча рассматривала рюмку водки,
словно впервые ее видела. Кто-то предложил включить музыку и потанцевать.
Стол сдвинули к стене, начались танцы под "Жильца вершин" и Murder Ballads.
Глеб некоторое время подпрыгивал, вспоминая свои первые дискотеки, но потом
решил, что с него хватит, и направился в офис. В коридоре он встретил Бена.
В офисе Луганский, сидя на столе, впаривал Снежане и Насте:
-- Я решил, хватит заниматься рекламной мелочовкой. Хочу написать
серьезный сценарий. Начинается с того, что двое братков, чечен и русский,
едут на машине. Русский только что вернулся из Америки, и чечен его
расспрашивает. Вот, слушайте.
Откуда-то Луганский извлек сложенный вчетверо лист бумаги и начал
читать:
-- Правда ли, что там это дело совершенно законно?
-- Да. Совершенно законно. То есть, конечно, нельзя подойти на улице к
мальчику и трахнуть его в жопу, это да. Но если живешь с кем-то -- твое
дело. Или если мужик одевает женское платье и идет в кабак -- его оттуда не
выгоняют.
-- Постой. Я не понял -- то есть если я сижу в кабаке, и входит пидор,
я не могу его вырубить?
-- Ага. Ты не можешь его вырубить. Потому что менты тогда вырубят тебя.
Потому что мусор тоже может оказаться пидором.
-- Круто, -- сказал Глебу Бен. -- Это пародия на "Палп Фикшн", я понял.
Там в начале Сэмюэл Л. Джексон с Траволтой беседуют об Амстердаме.
-- Мой любимый фильм, -- сообщила Настя. -- А вы знаете, что было в
чемоданчике? Душа Марселуса Уоллеса, вот!
-- А я думал, -- сказал Бен, -- бриллианты, украденные в "Бешеных
псах".
Луганский глянул на него возмущенно, Бен пожал плечами и вернулся в
большую комнату. В офис зашли Андрей с Антоном и остановились на пороге. Не
смущаясь, Луганский продолжал читать:
-- А бабы? Как бабы это терпят?
-- Бабы в Штатах совсем обнаглели. Вот если ты ущипнешь ее за жопу, она
волокет тебя в суд, и судья отправляет тебя на зону.
-- Блядь.
-- Бабы в Америке даже говорят на другом языке.
-- Что? Не по-американски?
-- Ну, не совсем. Самое забавное -- это такие маааленькие отличия.
Например, история будет по-английски history, а бабы говорят -- herstory,
потому что...
-- Я не понял, как?
-- Ну, это звучит у меня похоже, а пишется по-разному. То Ха -- И --
Зэ, а то Ха -- Е -- эР. То есть "его" и "ее".
-- У меня была подруга, -- сказал Антон, -- так она год прожила в
Англии. Много мне про феминизм рассказывала. Про феминизм и этот... как
его... джендер.
-- Интернет, -- заметил Андрей, -- отменил гендер. Потому что в Сети
никто не знает -- собака ты, мальчик или девочка.
Они вернулись в большую комнату, оставив Настю дослушивать дурацкую
пародию на самый модный фильм года. Пьянка достигла апогея. Кто-то, чьего
имени Глеб не знал, лежал на трех стульях, протягивая длинные руки к
танцующим и слабо взывал:
-- Седьмой, седьмой, поговори со мной! Почему не отвечаешь, почему
молчишь, а?
В углу Муфаса раскуривал большой косяк и объяснял, что на самом деле у
него другое имя, а Муфаса -- это прозвище, в честь Льва-отца. Глеб подумал,
что, вероятно, двое других участников группы "Мароккасты" должны быть
Львом-сыном и Львом-святым духом. Глядя на танцующих, Глеб тяжело вздохнул.
Может, стоило уйти, но мысль о поездке через весь город была ему неприятна.
Налив себе воды, он пошел на кухню.
Осе стало жарко, и он снял рубашку, оставшись в майке с надписью "Punk
is not dead".
-- А ты панк? -- спросил Глеб.
-- Я анархо-сатанист, -- холодно ответил Ося, и Глебу расхотелось
уточнять, что это такое.
-- А чего тогда майку надел? -- спросил Шаневич.
-- Формально, -- ответил Ося, -- майка с надписью "Punk is not dead" не
значит, что тот, кто в ней -- панк. Он просто доносит до всех информацию о
том, что панк не мертв.
-- А он не мертв? -- ехидно улыбнулся вошедший Арсен.
-- Конечно, нет, -- ответил Шаневич. -- Скажем, Ельцин -- настоящий
панк. Кстати, когда он уйдет -- тогда будет пиздец. И мы еще вспомним эти
времена как самое свободное время нашей жизни.
-- Самое свободное время нашей жизни было при Брежневе, -- сказал Ося.
-- У нас был наш Галич и наш Самиздат. Лучшее время за всю историю России ХХ
века.
Вероятно, мы жили в разных Россиях, подумал Глеб, вспомнив Чака.
Неприятное воспоминание: может, потому что вместе с Чаком он вспомнил
Абрамова, который говорил, что Чак хватает его за ноги. Абрамов теперь тоже
исчез, и Глеб нервничал.
-- Да нет, -- сказал Андрей, -- Ельцин не панк. Или даже если он как бы
панк, так выберут его не потому, что он типа устроил революцию пять лет
назад, просто он сейчас обещает, что революций больше не будет.
-- Я обещаю, что революция еще будет, -- продирижировал Ося, -- и когда
мы победим, уничтожим всю эту мразь, которая осуществила геноцид русского
народа.
Глеба подмывало спросить Осю, верит ли он сам в то, что говорит, но он
сдержался.
-- Нет, будет не революция, а новый порядок, -- сказал Шаневич. -- Хаос
в стране может быть снаружи и не заметен. Улицы даже можно убирать. Но в
любом доме, куда ни зайдешь, творится полный разор, как у меня на кухне, и
это никак не связано ни с деньгами, ни с политикой. Это -- хаос. И как
только людям надоест, что у них в доме нет чистого стула, они проголосуют за
сильную руку и новый порядок.
-- Тогда по мне лучше пусть грязные стулья, -- неожиданно для себя
сказал Глеб.
-- Правильно, -- воскликнул Ося. -- Панки грязи не боятся.
-- Но панки, отец, и не голосуют, -- заметил Арсен.
-- А правда, что на выборах панки будут поддержать Зюганова? -- спросил
Андрей. -- Я даже типа лозунг читал -- "Папа Зю, гаси козлов!"
-- Я думаю, его в штабе Ельцина придумали, -- сказал Ося.
Глеб внезапно понял, что на его глазах та Россия, которую любила
Снежана, Россия анархии и безграничной свободы, перестает существовать. Что
выборы, кто бы ни победил, будут каким-то рубежом, разделяющим десятилетие.
Почему-то ему стало жалко Снежану.
Он вышел в коридор, где Шварцер, собиравшийся с Муфасой на какой-то
концерт, прощался с именинницей. Сквозь приоткрытую дверь кабинета Шаневича
Глеб увидел Нюру Степановну, снова сидевшую за своим столом.
Вскоре в большой комнате остались только Бен, Катя, Ося и Андрей. Катя
лениво дотанцовывала под "Death Is Not the End", а Андрей убирал со стола
грязные тарелки. Собрав рюмки, Глеб вернулся на кухню. Арсен как раз
досказывал анекдот, знакомый Глебу с незапамятных времен:
-- И вот он пробует ковшом водку и говорит: "За это нас и не любят!"
-- Ну да, -- без улыбки сказал Шаневич. -- Он должен был прибавить: "но
поэтому мы и выжили".
Глеб вернулся в комнату и присоединился к Андрею. Ося курил в коридоре,
Бен и Катя куда-то исчезли, Снежаны тоже не было.
-- Хорошая вечеринка, -- сказал Глеб, хотя сам не был в этом уверен.
-- Обычная, -- кивнул Андрей, -- у нас такие каждый месяц бывают.
В несколько заходов они перетаскали посуду на кухню, где Шаневич c
Арсеном обсуждали общих иерусалимских знакомых. По пути в комнату Глеб
услышал из ванной сдавленный звук. Открыв дверь, он увидел Нюру: та блевала
над раковиной.
-- Плохо? -- спросил Глеб.
Она кивнула.
-- Сейчас лучше будет, ты еще попробуй, -- напутствовал Глеб, но тут
появился Андрей и взял дело в свои руки.
-- Открой рот пошире, -- командовал он, -- сейчас я тебе помогу.
"Сразу видно -- опытный человек", -- с уважением подумал Глеб.
Минут через десять они вывели ослабевшую Нюру в коридор.
-- Как она домой-то поедет? -- спросил Глеб.
-- Может, здесь ее оставить? -- предложил Андрей.
Они вышли в прихожую и с удивлением наткнулись на двух милиционеров в
форме, застывших у самой двери.
-- Кто хозяин? -- спросил один.
-- Илья, -- крикнул Андрей, -- к тебе пришли.
Милиционеры неприязненно осматривали прихожую, заглянули в кабинет
Шаневича и в большую комнату. Дверь офиса была закрыта, к тому же ее
загородили Андрей, Глеб и Нюра.
-- Все, уже закончили, -- добродушно сказал Шаневич, -- простите, не
заметили, что уже одиннадцать, но вы видите, гости разошлись, так что,
может, вы присядете...
-- Присядем потом, -- сумрачно ответил один милиционер, -- а вас мы
попросим на минутку выйти с нами.
На секунду у Глеба мелькнула безумная мысль, что Шаневича арестовывают
и, оставив Андрея поддерживать Нюру, он выскочил за Ильей на лестницу.
На площадке между этажами, в луже крови, лежала Снежана. На стене,
прямо над неподвижным телом, кто-то неумело и поспешно нарисовал кровью
несколько черточек.
Это был Танин иероглиф.
Глава тринадцатая
Все высыпали из квартиры и столпились на лестнице. Юбка Снежаны
задралась выше резинки чулка. Глеб вспомнил, как Снежана говорила в такси,
что никогда не носит трусов, и захотел поправить юбку, но понял, что менты
не подпустят его к трупу. Нож -- рукоятка замотана изолентой, -- валялся в
луже крови.
Внутри все будто онемело. Глеб оперся на перила и посмотрел вниз, в
лестничный проем. Отчетливо, до головокружения, он почувствовал, что Снежана
умерла -- и почему-то снова подумал о Тане. Они не переписывались, даже ее
е-мэйл он давно забыл, так что, может, она тоже мертва -- никого из общих
знакомых он не видел, и вполне мог об этом и не узнать. Внизу один из ментов
спрашивал женщину из нижней квартиры, зачем она перевернула труп. Сухонькая,
седая старуха громко, на весь подъезд, отвечала милиционеру:
-- Молодой человек! Если бы каждый раз, когда я видела раненого, я бы
ждала появления милиции, вас бы тут вовсе не было!
-- Что вы имеете в виду? -- чуть слышно спросил мент.
-- В каком году родился? -- парировала старушка. -- Отец или дед на
фронте были?
-- Дед был, -- ответил мент и добавил: -- Под Сталинградом погиб. Тебя,
видать, на него не нашлось.
Где-то на периферии сознания Глеба пронеслась мысль о том, что его дед
тоже погиб под Сталинградом и это странным образом связывает его, Глеба, с
ментом. Возможно, их деды знали друг друга, а, может, их останки
перемешались в одной братской могиле.
Глеб вернулся в квартиру. В прихожей стояли Настя и Луганский. Бледная
Нюра Степановна, держась за косяк, замерла в дверном проеме кабинета
Шаневича. Следом за Глебом с лестницы вернулись Ося и Бен с Катей.
-- Какой кошмар, какой кошмар, -- повторял Бен, на время утратив свою
улыбку и бодрый голос. Катя держала его за руку и чуть заметно гладила по
плечу. Ося неприязненно покосился на Луганского и отвернулся, а вошедший в
прихожую Антон спросил:
-- Водка еще осталась? -- и, пройдя в комнату, быстро налил себе рюмку.
Все остальные последовали за Антоном. Двое ментов замыкали шествие:
разложив на столе бумаги, они проверили документы и переписали собравшихся.
Остальные молчали и лишь когда за милиционерами закрылась дверь, заговорили
все сразу, перебивая друг друга: зачем она выходила?.. кто же это сделал?..
в собственный день рождения... какой ужас... видимо, время ей пришло...
какая глупая смерть... Слова казались Глебу лишенными смысла, стертыми: он
столько раз слышал их в кино или читал в книгах. Снова навалилась черная
тоска, захотелось немедленно уйти, но остаться одному будет невыносимо.
-- Да, отец, -- тихо сказал Арсен Шаневичу, -- хуй ты теперь узнаешь,
кто такая Марусина.
Глеб вздрогнул. И тут же вспомнил валявшийся на ступенях нож --
изолента на рукоятке, Глеб его столько раз видел на кухне у Шаневича. Этим
ножом убили Снежану. Но раз было убийство -- значит, был и убийца. Человек,
который взял нож здесь, в квартире, вышел следом за Снежаной и ее убил.
Железные законы логики подсказывали, что сделал это кто-то из людей, еще
несколько часов назад поздравлявших Снежану с днем рождения. Еще раз Глеб
осмотрел собравшихся в комнате.
Настя плакала, прижимаясь к Луганскому, а тот опирался на стол, словно
пытаясь от нее отстраниться. Теперь его черный наряд казался траурным.
Луганский встревоженно переводил взгляд с лица на лицо. Антон стоял рядом, в
руке -- недопитая рюмка водки. Нюра Степановна сидела в кресле -- лицо
бледное, почти зеленое. Чуть в стороне ото всех беседовали Шаневич и Арсен.
Возле стола Катя, Бен, Ося и Андрей говорили все вместе.
Все выглядели потрясенными и потерянными. Но Глеб с математической
ясностью осознал, что один из них полчаса назад убил Снежану.
-- Она так и не набрала своих семи гномов, -- сказал Андрей, и Антон
тут же повернулся и спросил:
-- Каких гномов?
-- Ну, -- сказал Бен, -- у нее игра была. Она же была Сноубол,
Белоснежка.
-- Я всегда говорил, что Дисней убивает, -- заметил Ося. -- Как табак.
-- Очень смешно, -- буркнул Андрей.
Один из них -- убийца, думал Глеб. Когда я видел Снежану в последний
раз живой, все остальные уже ушли. Последними -- Шварцер с Муфасой. Мог ли
кто-то спрятаться на лестнице? Нет, исключено -- лифт не работает, его бы
заметили. Да и уходили толпой, трудно отстать. Значит -- один из нас.
В школе Глеб любил разгадывать в "Науке и жизни" детективные истории:
приводятся показания всех подозреваемых и говорится, например, что каждый из
них дважды говорит правду, а один раз врет. Путем нехитрых логических
операций выяснялось, что возможен только один ответ. Вспомнив об этом, Глеб
с удивлением почувствовал, что его апатия куда-то пропала. Он неожиданно
взбодрился. Так он когда-то собирался на экзамен, каждой клеткой мозга
ощущая свою готовность.
Итак, Арсен и Шаневич все время были на кухне. Антон, кажется, тоже
ушел на кухню вместе со мной. В квартире оставались Ося, Андрей, Бен, Катя,
Настя, Луганский и Нюра. Или Нюра уже блевала в ванной? Не помню. Так или
иначе -- от шести до десяти человек. Думай, Глеб, думай.
И чем больше он думал об окружающих, как о возможных убийцах, тем
слабее становился образ Снежаны, лежащей вниз головой в луже крови, с
задранной юбкой, с иероглифом, написанным кровью на грязной стене подъезда.
Глеб прошел на кухню и стал рыться в мойке, пытаясь проверить, не мог
ли он перепутать нож. Ножа нигде не было. Значит, и сомнений не оставалось.
-- Чего ты ищешь? -- спросил за его спиной Антон.
-- Так, -- уклончиво ответил Глеб. -- Ищу нож.
-- А это был ваш нож? -- спросил Антон
-- Вроде, да, -- ответил Глеб, хотя минутой раньше вовсе не собирался
об этом рассказывать.
-- И ты думаешь, -- сказал Антон, закуривая, -- что ее убил кто-то из
здешних?
Глеб кивнул.
-- А ты так не думай, -- сказал Антон. -- Я понимаю, ты меня о совете
не просишь, но тем не менее. У меня просто был на эту тему довольно
неприятный опыт.
-- В смысле? -- не понял Глеб.
-- Когда-то я тоже оказался свидетелем убийства и зачем-то полез его
расследовать.
-- И что?
-- В результате еще три трупа. При том, что я до сих пор не уверен, что
все угадал правильно.
-- Трупы-то откуда?
-- Поубивали они там все друг друга... года два назад дело было, как
раз самый разгар всего этого дурного галлюциноза.
Глеб кивнул, на этот раз -- привычно.
-- Ну, -- сказал он, -- раз есть убийство, значит, есть убийца. Было бы
несправедливо, если бы Снежана так и осталась...
-- Она так и останется, -- ответил Антон. -- Поверь мне, она не оживет.
-- Я не это имел в виду...
-- Я понимаю. Ты имел в виду воздаяние. По мне, лучше на карму
положиться.
-- Понимаешь, -- вдруг горячо заговорил Глеб, -- есть еще одна вещь.
Этот иероглиф на стене. Я накануне его нарисовал, когда мы со Снежаной были
в "Рози О'Грэдис" -- и теперь чувствую, будто накликал. Ты не знаешь,
кстати, что он означает? -- Глеб быстро чиркнул испачканной в салате вилкой
по грязной поверхности стола, -- примерно вот такой: 
-- Неа, -- протянул Антон, -- но у меня есть приятель, который в таких
делах спец. Я тебе дам телефон, скажешь, что от меня.
-- Спасибо, -- растерялся Глеб.
-- Ты только с ним поосторожней... он иногда -- того... странноват
бывает, -- пояснил Антон и после недолгого колебания добавил: -- И вот еще.
Раз уж ты решил лезть в это дело, я тебе дам один мэйл. Моего друга. Он
сейчас в Америке, но, наверное, все равно сможет помочь. Его зовут Юлик
Горский.
1984 год. Февраль
Чак настроил гитару и запел на мотив "Птицы счастья завтрашнего дня".
Где-то где-то где-то вдалеке
Едет Ленин на броневике
На броневике, на броневике
Едет Ленин на броневике
Сбросим, сбросим буржуазный гнет
В руки власть пускай народ возьмет
Пусть народ возьмет, в рот народ возьмет
То-то жизнь тогда у нас пойдет
Как всегда, не удержался, хотя на словах "в рот народ возьмет" ударил
по струнам сильнее, чтобы не смущать девушек. Глеб, впрочем, подозревал, что
девушки запросто могли и не понять: неслучайно весь класс рассказывал
историю о том, как Светка Лунева сказала по какому-то поводу: "зубов бояться
-- в рот не ходить", явно не понимая, о чем идет речь.
Они пришли к Феликсу на день рождения: две девушки -- Ирка и Марина --
и пять ребят: Абрамов, Чак, Емеля, Глеб и сам Феликс. Должны были еще
подойти Оксана и Вольфсон. Вероятно, вместе, потому что они -- уникальный
для их класса случай! -- жили в соседних домах, а их родители дружили много
лет. Три к шести -- удачный расклад для матшкол, потому что обычно в классе
девочек в три-четыре раза меньше, чем мальчиков. Неудивительно, что любовные
треугольники мутировали в куда более сложные фигуры: весь класс знал, что
Чак, Абрамов и Вольфсон влюблены в Маринку, а Глеб подозревал, что и Емеля с
ними заодно. Впрочем, после поездки в Питер конкуренты Чака были посрамлены
-- Чак демонстративно провожал Маринку до дома, неся на плече ее тяжелую
школьную сумку. Если кто-то увязывался за компанию, Маринка невозмутимо
предлагала Чаку подняться и попить чай, прощаясь с остальными у дверей.
Первый раз, услышав это, Глеб почувствовал, что краснеет, -- и с его легкой
руки у них в классе выражение "попить чай" стало означать совсем не то, что
обычно. Вольфсон даже начал писать поэму "Безумное чаепитие" -- порнографию
с аллюзиями на Кэрролла и теорию относительности -- но пока не закончил.
Сегодня, впрочем, пили не чай, а "каберне". Родители Феликса обещали не
возвращаться до одиннадцати, так что времени полно: в программе, помимо вина
и песен, значились танцы, а возможно -- поцелуи в полутемной комнате. Отец
Феликса даже сказал, что свалившие предки -- лучший подарок на день
рождения. Родителей уже никто не называл "предками", это жаргон предыдущего
поколения, вместе с бесконечными "чуваками", "чувихами" и Бродом в смысле
улицы Горького, но представления о том, как должна выглядеть молодежная
вечеринка, за четверть века не изменились: разве что квартиры стали больше,
да магнитофоны лучше.
На отцовском письменном столе громоздились феликсовы подарки: плакат
"На страже мира" с ракетами, напоминающими затянутые в презервативы члены
(от Чака); распечатка Бродского (от Глеба), масленка, подаренная с намеком
на вечно ржавеющего Железного Дровосека (от Емели); чистая гэдээровская
кассета ORWO (от Ирки) и книжка математических задач (от Абрамова).
Последний подарок был самым заковыристым: одним из составителей книжки был
бывший учитель их школы, лет пять назад уехавший в Израиль. Разумеется, в
библиотеке книжки уже не было -- но Витя как-то высмотрел сборник в
"Букинисте" на Ленинском и купил Феликсу в подарок.
Уехавшие писатели или музыканты были излюбленной темой разговоров.
Поскольку их книги -- даже самые невинные -- изымались из библиотек и
магазинов, иметь дома вполне верноподданные издания Аксенова или Гладилина
из серии "Пламенные революционеры" было почти так же круто, как настоящий
Самиздат. Глеб немного гордился тем, что знал почти всех крупных отъезжантов
по именам -- даже если никогда не читал их книг. Их имена были столь же
волнующи и неприличны, как матерные слова или термины из медицинской
энциклопедии.
Вот и теперь Чак запел:
Ветерок с востока, ветерок красивый
Перешел в пассаты
Вся интеллигенция матушки-России
Драпает на Запад
Едет Рабинович, следом Ростропович
После Шостакович
Только поприжали, сразу побежали
Галич и Войнович
Уехавшие казались умершими: тем более, что зачастую и переписываться с
ними было нельзя. Когда Лажа на уроке рассказывала о том, что, написав "Иных
уж нет, а те далече / Как Саади некогда сказал", Пушкин имел в виду
казненных и сосланных в Сибирь декабристов, Чак прошептал "сосланных в Париж
диссидентов" так громко, что класс заржал, а Лажа предпочла сделать вид, что
не расслышала.
Прямо из столицы выслан Солженицын
И в местах неблизких
Счас живет Коржавин, да и Бродский пишет
Нынче по-английски
Разбрелись по свету, Эткинда уж нету
Нет и Белинкова
Лишь там очутились, подданства лишились
Копелев с Орловой.
-- Кончал бы ты про политику, -- сказал Емеля и потянулся за гитарой.
Чак вскочил, и бросился бежать в соседнюю комнату, прижимая к себе
гитару.
-- Ату его, -- закричал Абрамов, и Емеля припустил за Чаком. Они
сцепились в коридоре и вскоре к ним с криком "гитару пожалейте!"
присоединился Феликс. Кто-то схватил за ногу возвращавшуюся из ванной Ирку,
она чуть не рухнула и завизжала "пустите!". Абрамов кинулся ее спасать, но
свалился вместе с ней на пол. Глеб уже собрался присоединиться к куче-мале,
когда внезапно поймал взгляд Марины.
Она оставалась там же, где сидела, когда пел Чак. Она по-прежнему
улыбалась, но сейчас эта улыбка показалась Глебу не восторженной улыбкой
влюбленной дурочки, которой он, честно говоря, считал Марину, а грустной
улыбкой матери, наблюдающей детские игры. Внезапно он понял, что Марина,
единственная здесь, действительно взрослая -- и тут же смутился, как
смутился бы, если бы за этой возней его застали учителя или чьи-то родители.
Победителем вышел Емеля. Он опустился на стул и заголосил: "О,
Марианна, сладко спишь ты, Марианна, мне жаль будить тебя, я стану ждать!"
-- и все засмеялись, потому что полное имя Марины -- Марианна. Глеб с
Феликсом вышли на балкон покурить. Дымок уплывал в холодное зимнее небо, и
Феликс сказал:
-- Представляешь, шестнадцать лет -- это же настоящая жизнь должна
начаться.
-- Классно, -- сказал Глеб и вспомнил, как мальчишкой мечтал, что ему
будет шестнадцать, и он сможет ходить на любые фильмы. Уже год контролеры
пропускали его без вопросов, -- а Феликса так все три, -- но ощущение, что
настоящая жизнь начинается после шестнадцати, не проходило. Возможно, потому
что 16 -- уникальное число: 24 и одновременно 42, единственные решения в
целых числах симметричного уравнения XY=YX
-- Послушай, я вот хотел спросить: если бы мы жили до революции и ты
был бы из богатой семьи, ты бы пошел в публичный дом, чтобы... ну, впервые
переспать с женщиной?
Глеб задумался.
-- Наверное, нет, -- ответил он.
-- Почему? -- спросил Феликс. Глеб не ответил: внезапно его охватил
чудовищный страх. Он и подумать не мог о том, что можно переспать с женщиной
за деньги. Более того: ужасна была мысль, что существуют женщины, которые
ежедневно за деньги спят с разными мужчинами -- и не один раз. Этот ужас его
потряс: он ведь прекрасно знал, что не где-то вдалеке, там, до революции, а
тут, в Москве, в "Интуристе", есть девушки, которые отдаются иностранцам за
валюту. Глеб замялся, но тут приоткрылась дверь, и Чак сказал, что пора
выпить и хватит курить.
Они вернулись в комнату и после первого тоста -- за прекрасных дам,
гусары пьют стоя! -- Чак стал долго и детально рассказывать, как на прошлой
неделе его таскали к директору за отобранные на уроке истории стихи.
Рассказывали про Сталинградскую битву, и Чак расписал отработанным до
автоматизма размером, как "фрицам всем пришел капут / съел их триппер на
яйце". Кажется, это были единственные строчки без мата, но даже они
выглядели не слишком прилично. Похоже, на этот раз Чаку так легко не
отделаться: налицо кощунство, издевательство над самым святым, и шить ему
станут не матерщину, а именно антисоветчину. Чак, однако, не сомневался:
родители что-нибудь придумают и его отмажут, как делали уже не раз.
-- В крайнем случае, получу выговор с занесением, -- объяснял он, --
который все равно через полгода снимут. Мне же главное к поступлению чистую
анкету иметь.
Когда допили бутылку, Феликс поставил кассету с песнями "Битлз". Начали
танцевать и чуть опьяневший Глеб радовался, что понимает хоть припев: Джордж
Харрисон бесконечно повторял I Me Mine I Me Mine I Me Mine, и Глеб кружился
по комнате, радуясь, что современные танцы не требуют партнерши, и
одновременно огорчаясь, что Оксана, видимо, не придет.
На середине песни раздался звонок в дверь: полдесятого, родителям
возвращаться рано, и Феликс рванул в прихожую с радостным кличем:
-- Вольфсон, ты сестру привел с собой или как?
Глеб бросился за ним следом и увидел за дверью Оксану. У нее было
какое-то совсем незнакомое лицо, таких лиц Глеб никогда раньше не видел.
Остановившиеся глаза, дрожащие губы, рука судорожно сжимает ремешок сумки.
-- Вольфсона арестовали, -- сказала она.
Глава четырнадцатая
На следующий день в Хрустальном все вели себя так, будто ничего не
случилось. Было видно, что все подавлены, но как ни в чем ни бывало
обсуждали концепцию первого номера и решали, надо ли организовать
распределенную виртуальную редакцию -- Шаневич, Андрей и Шварцер в Москве,
Фарбер в Германии, Арсен в Израиле, Манин и Делицын в Америке и так далее --
или можно ограничиться обычной. Милиция выдвинула версию, что в подъезде на
Снежану напал какой-то наркоман, который искал денег на дозу, пьяный
подросток или просто маньяк-убийца. Никто, похоже, не обратил внимания ни на
исчезновение кухонного ножа, ни на странный иероглиф над трупом.
Глеб делал вид, что работает, а на самом деле читал присланную в
редакцию статью, объяснявшую читателям -- а заодно и Глебу -- что такое
"сетература", и почему будущее принадлежит именно ей. Глебу нравились эти
новые русские слова -- "сетяне" вместо "netizens", "мыло" вместо "e-mail",
"гляделка" вместо "browser" и Повсеместно Протянутая Паутина вместо World
Wide Web, -- и в другой раз он оценил бы этот неологизм, но сегодня его
мысли были далеко. Связано ли убийство Снежаны с историей Маши Русиной?
Погибла ли Снежана только потому, что могла выдать человека, который лишил
Шварцера денег Крутицкого?
-- Мы решили некролог в Сети повесить, -- В комнату вошел Андрей. --
Давай я текст напишу, а ты прикинешь, как это должно на экране выглядеть.
Вот, даже фотография есть.
Он протянул Глебу глянцевый прямоугольник: живая Снежана улыбалась и
поднимала к объективу бокал вина, красного, как ее глаза, высвеченные
вспышкой.
-- Хорошая фотка, -- сказал Глеб.
-- Да, -- кивнул Андрей, -- глаза только убрать. А так нормально.
Глеб пошел к сканеру в дальнем углу. Под крышкой оказался листок бумаги
-- видимо, кто-то забыл. Глеб положил листок на стол, пристроил фотографию
Снежаны, закрыл крышку и нажал кнопку. Взгляд скользнул к листку. На этот
раз он его узнал: страничка из блокнотика Снежаны с тем самым иероглифом,
который, наверно, уже смыли со стены подъезда.
Глеб вертел листок в руках и вспоминал, как Снежана спросила: "Это
имеет ко мне отношение?" -- и он ответил: "Самое непосредственное", -- не
подозревая, что эти слова окажутся пророческими. Что он тогда имел в виду?
Что рисуя иероглиф, вспоминал Таню, о которой напоминала ему Снежана? Но как
же так вышло, что иероглиф оказался на стене? Глебом овладевало странное,
неразумное и неодолимое чувство вины? Может, не нарисуй он тогда иероглиф на
бумажке, Снежана была бы жива?
Он снял трубку и набрал номер, который дал ему вчера Антон.
-- Олег слушает, -- ответил бодрый голос. Глебу он сразу не понравился
-- как раз потому что бодрый.
Поначалу Олег никак не мог вспомнить Антона, но в конце концов
вспомнил, и назначил Глебу встречу завтра на закрытии сезона в "Птюче".
Решив, что у него еще есть время узнать, где находится "Птюч", Глеб повесил
трубку и вернулся к компьютеру. Выставил свет на фотографии Снежаны,
подчистил фон. Знакомые, привычные действия, и они успокаивали. Словно
фотография - не портрет умершей девушки, а обычный фотоимидж, требующий
доработки.
-- Посмотри, нормально? -- спросил он Андрея, и тот кивнул, почти не
глядя.
Глеб вернулся в Сеть и подумал, что надо бы написать этому Юлику
Горскому, но вместо этого зашел на страницу, про которую несколько дней
назад говорил Феликс. Крошечный сайт, посвященный их выпуску пятой школы. В
качестве заставки -- граффити "Курянь -- дрянь" и несколько слов на
французском. И мелким шрифтом примечание: снимок сделан в парижском туалете.
Древняя матшкольная легенда все-таки оказалась правдой, и Глеб удивился, что
еще способен этому радоваться. Еще несколько фотографий, неполный список с
адресами и е-мэйлами, форма для подписки на лист рассылки. Глеб вбил свой
гласнетовский адрес и нажал кнопку "Add". Через минуту в new mail folder его
Pegasus'а свалилось сообщение: Глеб включен в число подписчиков листа 5-84.
Он написал несколько приветственных слов и кинул письмо на лист. Писать
длинно не хотелось: не было настроения, да и транслит он не любил. Андрей же
объяснил ему, что за границу лучше не писать в КОИ8, не говоря уже про
виндовую кодировку: тамошние университетские компьютеры могут не
поддерживать русских шрифтов.
-- Я тебе текст послал, -- сказал Андрей, и Глеб прочитал три абзаца
обычных поминальных слов, за которыми -- как Андрей ни старался, -- не
чувствовалось ни живой, ни мертвой Снежаны. Слова, подумал неожиданно Глеб,
еще хуже цифр, потому что притворяются, будто могут передавать эмоции.
-- Отлично, -- сказал он Андрею и принялся мастерить поминальную
страничку.
Когда он закончил, в его ящике уже лежало письмо от Вольфсона.
"Привет Гл, -- писал Вольфсон транслитом, -- уже собирался спать, а тут
твое письмо. Классно. Как там у вас в Москве? Голубой aka Железный писал тут
на днях, что Абрамов куда-то испарился -- ты не видал его часом? Я с ним
последний раз говорил два года назад, когда он у меня пять тысяч занимал.
Глупая получилась история: занял под большой процент, сильно в