ыл дверь... и оказался лицом к лицу с Томиным. -- Гражданин, вы задержаны при попытке к бегству! -- Томин старается взять добродушный тон. -- Может, я под домашним арестом?! -- Не шуми. Борис в сердцах скидывает рюкзак на пол и уходит в комнату. Томин, улыбаясь, двигается следом. -- Поймал и радуется! Тоже мне, великий сыщик! Ловил бы кого положено! -- Гляди-ка, замок новый вставил, прибрал, даже пол подмел. А цветочек-то не завял. -- Зря ты меня не пускаешь, -- впадает Борис в страдающий тон. -- Я ведь тут... ну прямо по уши в навозе! Старики чего-то наплели, пойдут теперь насмешки... -- Ты тоже сочинял. Отец у тебя не отставной бухгалтер, а большой ученый, вместо домика на восьми сотках -- загородная вилла. -- Откуда?! -- отшатывается Борис. -- Пал Палыч у Хабарова выспросил. -- Этот Пал Палыч меня возненавидел с первой минуты! -- Он тебе просто не поверил с первой минуты. -- Нет, не просто! Как он меня обхаживал! То лестью, то хитростью. Все испытывал... Ты знаешь, я иск написал, -- говорит он упавшим голосом. -- Вот до чего довел... Может, за мной есть грехи, но на чужое я не зарился. Да еще на чье!.. -- Иск в дело не подшит. -- Но ты ведь знаешь. И я знаю. Главное, что обидно -- не нужны мне те деньги! Все вот тянутся, жилы рвут, чего-то там достигают. Кому должность, кому магнитофон какой-нибудь сумасшедший нужен или еще что. А я что потопал -- то и полопал... Лег -- свернулся, встал -- встряхнулся. Томин садится верхом на стул и смотрит на Бориса вниматель­но. -- Хочешь верь -- хочешь нет. Старики, между прочим, тоже на деньги были не жадные. Пошлешь четвертак, мать накупит дребе­дени и обратно шлет. У меня одних галстуков штук тридцать. -- Значит, честолюбием не мучаешься? А зачем приукрашивал свой портрет? Именитые родственники, невесты-красавицы? -- Что я думаю и как себя внутри ценю, это личное дело. Но люди должны меня уважать. Тут уж извини! -- Боря, если сам себя не уважаешь, другие не будут. -- Слушай, ну нельзя же признаться, что я весь тут, и больше ничего! -- Прижав обе руки к груди, он с обидой взирает на Томина: простых вещей человек не хочет понимать! -- А почему, собственно, нельзя? Давай разберемся. Ты не воруешь? Не спекулируешь? -- Иди ты! -- По меркам Хабарова почти непьющий. От работы бегаешь? -- Куда от нее убежишь? -- Правильно. Получаешь во всяком случае, больше моего. Может, какой талант в землю зарыл? -- отвлекает Томин от наболевшей темы. -- Там зароешь, -- хмыкает Борис. -- Ты пробовал вечную мерзлоту копать? -- Так. Подведем итоги. Ты не академик. Не герой. Не мореп­лаватель. Примерно, плотник. -- Хм... -- кривится Борис. -- Припечатал, так припечатал. Дальше? -- Дальше: плотник ты честный, трудишься в сложных услови­ях и приносишь обществу посильную пользу. -- Пионерским собранием запахло. Если будешь перевоспиты­вать, я ушибить могу, имей в виду! -- Нет, мы, что называется, беседуем за жизнь. Ты высказался откровенно? Высказался. Дай мне... Раньше на базарах стояли смешные фотографы. У них был ящик гармошкой на треноге, помнишь? -- Ну! -- И обычно была картина: например, джигит с саблей, но без лица, вместо лица -- дырка. Клиент сунет в нее голову -- и готово дело, на коне. -- Ну? -- Сняться так, Боря, можно. Но каждый день эту бутафорию таскать -- шею свернешь. И зачем? Помогал тебе папаша профессор и вилла? -- Ну... -- Мешали, Боря! Кто-нибудь позавидует мельком и забудет. Зато ты непрерывно помни... чтоб не споткнулся бутафорский конь. Прав? Нет? Борис угрюмо отвернулся, даже "нукать" перестал. -- А закадычные друзья у тебя есть? -- донимает Томин. -- Наверно, нет. Сближаешься с людьми до определенной черты, пока можно в душу не пускать. Откуда дружба? Или любовь? Допустим, женишься. На какую виллу повезешь в отпуск жену? -- Да иди ты, хватит уж... -- Нет, ну почему тебе не быть самим собой?! В открытую, без похвальбушек? Чего зазорного! Высот не достиг? Но ведь и не рвался. Прими ты себя таким, как есть! И другие примут. Погляди в зеркало -- нормальный мужик. Здоровый, видный. Чего надо? Борис щурится и поводит широкими плечами, будто примеря­ет новую одежду. -- Саш, это в пользу бедных или начистоту? Во весь рот, со стоном Томин зевает: -- Для дипломатии слишком устал. Скажем так: ты моих вос­торгов не вызываешь. А уважать -- я бы тебя уважал. Если б не вранье, я б тебя вот так уважал! * * * Наскучив вести пустые допросы (десятистепенные знакомые Петуховых), Знаменский под вечер тоже заявился в "Букет". Вживается в эфирный галдеж, где кроме переговоров с диспетчерами слышны и посторонние реплики: "Как дела?", "Когда кон­чаешь?", "План у меня дымится". Это водители между собой, хотя и не полагается засорять волну. Час минул. Полтора. Все чем-то заняты, а Пал Палыч слоняет­ся без дела. Присел возле Томина, который делает пометки в бланках-заказах. Из динамика: -- Коль, слышишь? -- Слышу. После смены -- как договорились? -- Само собой. Как ты? -- А загораю на куличках. Возил каких-то шизиков. Томин наощупь прибавляет звук. -- А чего они? -- Сели -- будто в Щелково, больную мамашу проведать, и все "гони" да "гони". Я говорю, машина завтра в капиталку идет, забарахлить может. Тогда, говорят, нас не устраивает. Вылезли -- и в метро. -- Володя, Данилова сюда быстро! -- окликает Томин Самойло­ва. -- Загораю теперь на Щелковской... Ладно, значит, после сме­ны?.. Подходят Данилов и Самойлов. -- Други, у Щелковского метро стоит такси, которое два "шизонутых" нанимали до Щелкова, но раздумали -- машина старая. -- Да ну? -- Свяжитесь, пусть шофер позвонит старшей из автомата, не по рации. Все напряженно ждут. Наконец телефон на столе старшей звонит. -- Диспетчерская... Десять-сорок?.. Передаю трубку, с вами будут говорить. -- Угрозыск. Быстро опишите своих пассажиров... -- Слушая, Томин расцветает. -- Та-ак... Вы видели, что действительно они направились в метро?.. Сколько прошло времени?.. Ни с кем пока не обсуждайте своих впечатлений. -- Вынырнули? -- ахает Знаменский. И только теперь все ощущают, как сильно, себе не признаваясь, волновались за успех операции. * * * Ждали повторения попытки. Больше всех маялась старшая по смене. Томин посоветовал Знаменскому: -- Побеседуй с Галиной Сергеевной, она нервничает. -- Еще бы не нервничать! С тех пор, как несчастье с Мишей Ермолаевым... я уже рассказывала Александру Николаевичу. -- Преступников тогда задержали? -- поддерживает беседу Пал Палыч. -- Их-то поймали через день, а он до сих пор в больнице и... -- Саша, включи тридцать второй! -- кричит через зал Дани­лов. Томин щелкнул кнопкой динамика, звучит разговор диспетче­ра с шофером: -- На Первомайской, на Первомайской я. Еду в Щелково. Пассажиров двое, багажа нет. -- Тринадцать-тринадцать, мы в городе завалены заказами, а вы в Щелково! -- "Букетик", мужикам очень нужно, оплатят оба конца. -- Минуточку, решу. Возле девушки-диспетчера Данилов, он ей подсказывает. -- Хорошо, тринадцать-тринадцать, поезжайте. Я с вами свя­жусь. Через несколько минут эстафету приняли посты ГАИ. Им надлежало взять под строгий контроль выезды на Щелковское шоссе. Такси с указанным номером, а также с номерами, забрызганными грязью и плохо различимыми подвергать проверке, чтобы выявить пассажиров с известными приметами. Опять ждали. Почему-то возникло общее убеждение, что пас­сажиры -- те самые, и одолевал зуд поговорить с шофером. Но понимали, что без повода нельзя -- мужики могут насторожить­ся. -- Придумайте повод, Галина Сергеевна -- не выдерживает Томин. -- Я? Ой... Если предложить поездку из Щелкова во Внуково... -- Мечта таксиста! Старшая бежит в радиокабину. -- Соня, скажи тринадцатому, что есть заказ из Щелкова во Внуковский аэропорт. Весело, поняла? Девушка вызывает водителя, предлагает соблазнительный заказ. -- Смотря на какое время, -- отзывается шофер. -- А через сколько вы там будете? -- Да не скажу пока, у пассажиров заезд тут в городе. -- Да?.. -- Девушка на секунду теряется. -- Тогда свяжитесь со мной попозже, может, все-таки успеете... -- Куда их понесло? -- хмурится Знаменский. -- Решили что-то переиграть... Эх, как бы чистенько мы их взяли на Щелковском шоссе! -- Александр Николаевич, Арутюнова-то, водителя, предупре­дить бы... хоть намекнуть, чтоб остерегался! -- умоляет старшая. -- Любой намек они поймут раньше него. Теперь уже спросить, где именно он едет, и то небезопасно. -- Саша, выход должен быть! Думай! Томин шагает из стороны в сторону. Думай... думай... думай... -- Останавливается. -- Он из какого парка? -- Из первого. -- Данилов, зови Кирпичова! Галина Сергеевна, они сейчас поговорят, а вы прервите, будто Кирпичов на линии. Арутюнова из своего парка знаете? -- встречает он вопросом входящего Кирпичова. -- Знаю. -- История с Ермолаевым ему известна? -- Всем известна. -- И то, что он из больницы еще не выписан? -- Само собой. -- Идемте, переброситесь с ним парой фраз. Его надо предупре­дить об опасности. Кирпичову все ясно. -- Эй, Гошка! -- зовет он в микрофон. -- Две чертовы дюжины! -- Кто еще зовет? -- Это я, Артем. Новость есть. Просили передать, что у тебя все шансы сегодня встретиться с одним человеком -- с Мишей Ермо­лаевым. -- Шутки шутишь? -- Не шутки, а точно. Ты не перебивай, некогда. Тебе с Ермола­евым встречаться вовсе не к чему, верно я говорю? Сообрази хорошенько! Арутюнов отвечает после паузы словно бы спокойно, но очень медленно. -- Ага. Что-нибудь соображу. -- Товарищи водители! -- строго прерывает старшая. -- Прек­ратите посторонние разговоры, мешаете работать!.. "Букет" вы­зывает свободные машины в районе Проспекта Мира, Шаболов­ки, Парка культуры... -- имитирует она диспетчерскую рутину. -- Похоже, понял, -- облегченно вздыхает Данилов. -- Но что один против двух!.. -- качает головой старшая. -- Если не растеряется, сможет, -- уверен Кирпичов. Они ждут несколько минут, давая шоферу время для размыш­ления. И снова: -- Вызываю тринадцать-тринадцать. Ответьте "Букету"! -- Слушаю. -- Заказ из Щелкова в аэропорт снимать с вас или нет? Люди нервничают. -- Жалко мне этот заказ, "Букетик", да, видно, не судьба. Мимо меня сейчас девятнадцать-двадцать восемь проскочил, пустой. Отдайте ему. Сумел-таки Арутюнов дать зацепку! -- Вызываю девятнадцать-двадцать восемь. Вызываю девят­надцать-двадцать восемь, -- поспешно выкликает девушка. -- Девятнадцать-двадцать восемь на приеме. -- Где вы находитесь? -- В Сокольниках. Оленьи пруды. Томин мгновенно кидается звонить в ГАИ: -- Автомашина тринадцать-тринадцать изменила маршрут: Сокольники, на трассах, расходящихся от Оленьих прудов! * * * На аллеях Сокольников разыгрывается короткая погоня. Такси тринадцать-тринадцать засекли патрульные машины, но Арутюнов, повинуясь, видимо, приказу пассажиров, вынужден уходить от преследования. И только когда милицейская машина вылетает из боковой аллеи и останавливается поперек дороги, а сзади несется вторая, такси тормозит... * * * Наутро Тамара Георгиевна Томина с облегчением отправится по магазинам, не опасаясь встреч с соседями. А сам Томин недели полторы будет пользоваться в доме исключительной популяр­ностью. Но другая победа останется ему неизвестной, потому что не увидит он, как Петухов предпринимает первые шаги на новой стезе. -- Вот так, -- говорит он за чаем у тетки. -- Не академик, не герой, не мореплаватель и не плотник, да! Бригадир грузчиков! Это, между прочим, не в конторе сидеть. Ящики сами не бегают. У Надежды Ивановны голова кругом. -- Как сейчас вижу тебя маленького... -- бормочет она. -- Закутан в три шарфа... носик красный... -- Ну! Теперь, если надо, и собачью упряжку снаряжу и обед сварю. Одним словом, работаю, хлеб задаром не ем. Чего мне стыдиться? -- Бог с тобой, Боренька, стыдиться тут нечего! Но Аня... так она гордилась, что ты вышел в люди!.. -- Надо заведовать Северным полюсом, чтобы считаться чело­веком, да? -- Да нет же! Я говорю, для Ани удар и для отца. -- Да что они, не знали, что ли? Наивная ты душа! Они на этом спокон веку помешаны: мы, мол, не добились, но перед тобой любые дороги и возможности!.. То к какой-то немке в группу пристроили, до сих пор помню: "Анна унд Марта баден", в смысле -- моются. То кинулись музыке учить, хоть мне медведь оба уха отдавил... Все им мерещилось что-нибудь особенное, и все для показухи, понимаешь? Я, может, со зла и куролесил. А когда из дома смылся, они принялись сочинять похвальбушки... Вот ты, тетя Надя, старуха трезвая, ты скажи: такого, какой я есть, обыкновенного -- ты уважаешь?..