надо чувствовать! "Темная ночь, разделяет, любимая, нас..." -- проникновенно на­пел густым баритоном. -- Понимаете? Те растроганно вздохнули. -- Ковальский! -- окликнул лейтенант. -- Прервитесь ненадолго. Тот с сожалением положил гитару. -- Репетируйте пока без меня. Пойду воспитываться. Но, увидя в коридоре Томина, искренне разулыбался. -- Александр Николаевич, счастлив вас видеть! -- Так уж и счастлив... -- добродушно усмехнулся Томин. Они отошли от дверей зала. -- Как живется, Ковальский? -- Полагалось бы спросить: "Как сидится?" Что ж, как видите, существую... -- Но не выдержал шутливого тона: -- Тяжко, Александр Николаевич! Что тут ска­жешь? И руки в кровавых мозолях, и вся обстановка... щи да каша, радость наша. Иной раз такая тоска!.. Лейтенант ревниво воспринял сердечность, прояв­ленную его заключенным к заезжему сотруднику МУРа. С ним Ковальский был суше и сдержаннее. -- Но все-таки вы при любимом деле. Есть отдушина. -- Да это урывками. Ковальский был от природы музыкален, обладал от­менным голосом и слухом. Даже в Бутырке, будучи под­следственным Знаменского, при его ходатайстве добился разрешения участвовать в самодеятельности. -- В основном я, Александр Николаевич, расконвои­рованный дровосек. -- Я не сентиментален, Ковальский. -- В смысле, что вам меня не жалко? -- Ничуть. Хотя в принципе вы мне симпатичны. Но вы железно заслужили и кровавые мозоли, и щи с кашей, и тоску. Вам здесь не нравится? Очень хорошо. Авось не потянет обратно. -- Боже упаси! -- Если рискнете зажить честной жизнью, поможем. -- Спасибо, Александр Николаевич. -- Пока не за что. Лейтенант почувствовал себя лишним. -- Я больше не нужен, товарищ майор? -- Нет, спасибо. Ушел понурившись. Похоже, Хирург ему "по теме", мельком отметил Томин. Даже -- не исключено -- гвоздь диплома. -- Вы сюда насчет побега? -- спросил Хирург. -- Если не секрет. -- Какой секрет! -- Хотели меня о чем-то спросить? Вспомнил прошлое. Однажды Знаменский и Томин прибегли к его содействию и получили пригодившиеся им наблюдения Ковальского над его сокамерником. Томин успокаивающе улыбнулся: -- Хотел спросить, как поживаете. Ковальский улыбнулся в ответ, и разговор возвратился в дружеское русло. -- Пал Палыч жив-здоров? -- Все нормально. -- Поклон ему огромный. Передайте, что частенько вспоминаю наши разговоры. -- Расширим. Привет и пожелания успехов в работе всему коллективу Петровки, 38. Как народ относится к побегу? -- По-разному. Растравил душу этот Багров -- на волю-то каждому охота. Но большинство считает глупос­тью: или поймают и срок накинут, а не то волки показа­тельный процесс устроят. -- Тоже вариант... Ну что ж, Ковальский, авось и еще когда встретимся. Ступайте пойте. Но тот заволновался, просительно прижал руку к груди: -- Можно еще пять минут? Я понимаю, ничем не заслужил, но... -- Не мнитесь. Гитару, что ли, приличную выхло­потать? -- Ах, если б гитару... Без дальних слов, вот что. Шесть лет назад была у меня во Львове женщина... довольно долго. Она уже ждала ребенка. Жениться хотел, честное слово! До тех пор жил под девизом "Memento mori" -- то есть "Лови момент"... -- Перевод несколько вольный. Дословно: "Помни о смерти". -- Вывод, по существу, тот же. Помни о смерти -- стало быть, спеши жить... Так вот, первый раз тогда в душе что-то серьезное прорезалось. Но подвернулась одна сногсшибательная афера, на Черном море, а потом смыло меня курортной волной, и прости-прощай. А здесь вдруг выплыла передо мною она, Надя из Львова... Пока си­дишь, в голове, видно, какая-то сортировка происходит... Все время у меня перед глазами, будто только вчера видел. Даже во сне снится. И ребенок. То сын, то дочка... Может, все это смешно, наверно, глупо... но если бы узнать, вышла ли замуж, где теперь, как ребенка записа­ла... Если поспособствовать, Александр Николаевич, а? Она ведь меня любила. Чем черт не шутит? Через год моему сроку конец... -- Координаты есть? -- Томин открыл записную книжку на чистом листке. Хирург взял книжку и авторучку, быстро исписал листок. -- Тут все, что я о ней знаю. Адрес, естественно, на тот момент. -- Ладно, Сергей Рудольфович, сделаю. Томин не был сентиментален, но был отзывчив на доброе. x x x А дальше перед ним сменялись осужденные, от которых он пытался добиться какого-нибудь проку. Вот сухощавый парень с торчащими на стриженой голове ушами: -- Да кто я такой, чтобы Багор со мной разговоры разговаривал? Разве что оставит на пару затяжек -- и всей нашей дружбы. -- Значит, не слышали о готовящемся побеге? -- Даже ни словечка! Всем как снег на голову! Другой -- неторопливый, обстоятельный, с пронзительным взглядом заплывших глаз. -- Вы работали с Багровым в бригаде. И в столовой сидели рядом, верно? -- Да. -- Отношения были приятельские? -- Более или менее. -- Он делился своими настроениями, планами? -- Багор -- мужик самостоятельней. Если что переживал, рот держал на запоре. -- Побег был для вас неожиданностью? -- Да уж чего, а этого не ждали. Главное, срок небольшой, у начальства в почете ходил... Пропадет теперь ни за грош... -- Очень он тяготился неволей? -- Ну... матерился иногда. А в общем, ничего. -- Вы, по-моему, неплохо к нему относитесь? -- Уважал. Очень даже. -- Можете мне поверить, что чем меньше он сейчас пробудет на свободе, тем для него же лучше? -- Допустим. -- Тогда подумайте и скажите: что могло толкнуть Багрова на побег? Куда? Не просто же шлея под хвост? -- За чем-нибудь да бежал. Думаю была причина. Ка­кая -- не знаю. Третьему: -- Вас часто видели вместе. -- Клевета, истинный крест, клевета! Ни сном ни духом не причастен. -- Я вас не обвиняю. Спрашиваю об отношениях. -- Никаких отношений! Ничего общего! И статьи вов­се разные. -- Он, говорят, переменился в последнее время. От­чего? -- Не знаю отчего. Злой сделался. Как новеньких в барак прислали, так не подступись... Опять Томин связался с Москвой. -- А что волноваться? -- ответили с другого конца провода. -- В конце концов, не бандит же -- простой хулиган. Теперь из-за него всю милицию в ружье подни­мать? -- Не будем дискутировать, -- нажал на басы То­мин. -- Этот мужчина начинает мне не нравиться. Надо выявить все случаи хищения не только одежды, но и денег, документов. Пропажа буханки хлеба -- и та сей­час может дать зацепку, ясно? Шевелитесь там, сони окаянные! Между тем лейтенант по заданию Томина принес карточки тех, кто прибыл в последней партии. Бритые физиономии в фас и профиль и краткий текст. Томин перебрал их, на одной остановился. -- Глядите-ка, земляк. Иван Калищенко. Тоже еловский. -- Первые дни был даже с Багровым в одном бара­ке, -- подсказал лейтенант. -- Так-так... Что за личность? -- Скользкий какой-то, товарищ майор. -- За что осужден? -- Работник почты. Систематическое хищение путем подлога. Кстати, он рядом. На кухне дневалит. -- Давайте его! Калищенко доставили чуть не силой. Он и в дверях продолжал еще препираться с лейтенантом: -- Ну с одного города, ну и что?.. Здрасьте, гражданин начальник... Пойдут теперь допросы-расспросы! -- Не много ли шума? -- постучал Томин по столу карандашом. -- Дак ведь от ужина оторвали! И так не ресторан, а коли еще простынет... Калищенко можно было дать и сорок и пятьдесят в зависимости от выражения лица, подвижного и несимпатичного. Блудливые глаза и самодовольная щеголеватость, которую он умудрился как-то сохранить даже в ватнике, выдавали в нем бабника. Но не это резко настроило Томина против земляка Багрова. Сработал механизм, который Кибрит называла интуицией, а Томин по-русски -- чутьем. Чутье подсказало, что поганый, хитрый стоял перед ним субъект. Верить ему нельзя было ни на грош. -- Сядьте и отвечайте на вопросы. Властный тон заставил даже лейтенанта вытянуться, а Калищенке, наверное, почудились на пиджаке Томина генеральские погоны. -- Слушаюсь, гражданин начальник, -- притих он и уселся на краешек табуретки. -- Прежде знали Михаила Багрова? -- Кто ж его, колоброда, не знал? Тем более на одной улице живем, все художества на ладони. -- В каких были отношениях? -- А я чего? Я от него подальше. -- Что так? -- Дак ведь отчаянный был, только свяжись. -- Враждовали? -- Никак нет, гражданин начальник, делить нечего. Есть у него какой-то камень за пазухой против Багро­ва. Но о чем спросить, как спросить, чтобы камень нащупать? -- И семью его знаете? -- наугад копнул Томин. -- Так точно. Май Петровне завсегда здрасьте... -- тут он ухмыльнулся слегка, и в ухмылке проскользнуло зло­радство. Томин помолчал, прислушиваясь к себе. Следующий вопрос был уже с прицелом: -- Вы женаты? -- Само собой. -- Жена ваша с Багровой общается? -- Куда нам, гражданин начальник: Май Петровна -- дамочка культурная, много о себе понимает, у ней дру­гие знакомства, с высшим образованием. А нас ежели когда пострижет-побреет -- и все наше удовольствие. Придуривается. Но чем-то его Багров с женой уязвили. Может, взять на уважительность? Такие вот поганцы обожают престиж. -- Калищенко, я нуждаюсь в вашем совете. Как чело­век, знающий Багрова с детства, что вы можете предпо­ложить о причине побега? Нет, не купился. -- И-и, мало ли что Мишке в голову могло взойти! Я за него отвечать не берусь. -- Противный тип, верно? -- вскользь кинул Томин. -- Ой, верно! -- и сразу спохватился: -- Конечно, как на чей вкус. -- Куда он, по-вашему, мог податься? Калищенко затряс головой: -- Знать не знаю, ведать не ведаю!.. Да пропади он пропадом, чтоб я из-за него холодную кашу ел! -- Ладно, идите. Тот поспешно удалился. И даже воздух в помещении посвежел. -- Что-то тут нечисто... -- обратился Томин к лейте­нанту за неимением другого собеседника. -- Но правды он не скажет. -- А если припугнуть? "Ай да дипломник педвуза!" -- У вас практикуются пытки? Или есть яма с голод­ными тиграми? Ладно-ладно, шучу, -- потрепал он по спине покрасневшего лейтенанта. И в третий раз сел за аппарат спецсвязи. По счастью, Знаменский оказался на месте. -- Про субботу помнишь? -- заорал в трубку. -- Смотри, мать обидится!.. Что?.. Иван Калищенко?.. Н-нет, Саша, такой по делу не проходил и никем не поминался. -- Меня, понимаешь, совпадение настораживает. По­является Калищенко, Багров делается сам не свой, выду­мывает историю насчет кражи и с комфортом уезжает из колонии. И бежит. Причем сам Калищенко Багрова безус­ловно не переваривает и о жене его отзывается с каким-то ядом. Словом, насолить ему он бы не отказался. -- Раз земляк, привез какие-то вести с родины, -- уверенно сказал Знаменский. -- Мог и выдумать, он такой. -- Да?.. Саша, тут что-то с женой Багрова. Ради нее он способен на любые дикости. -- Так ли? Когда предложили свидание раньше сро­ка -- не сморгнул. -- Это неважно, это поза! Например, мне ругал ее на все корки. Я почти поверил. Только потом понял, что там что-то сложное, роковые страсти-мордасти. -- И что может быть с женой? Заболела? Отказалась от свидания? -- Не знаю. -- Ну что ж, пожелай мне тогда счастливого пути в Еловск. С этого разговора начало в Томине нарастать смутное беспокойство. Он даже подумал о самолете (хотя убежден был, что в любом случае опередит Багрова), но погода завернула нелетная. ...И опять он спал в купе, смотрел в окно, доедал со дна сумки дорожные припасы. Поезд, сначала полупустой, постепенно заселялся. Где-то плакал грудной ребенок. За стенкой азартно заби­вали козла. Дюжий буфетчик из вагона-ресторана разво­зил кефир и конфеты; потом собирал бутылки. Все это не мешало. Но ни есть, ни спать уже решительно не хотелось. Томин амнистировал "Робинзона Крузо", пробежал десяток страниц и отложил. Было неспокойно и скучно. Он уже жалел, что проинструктированная начальником стан­ции проводница так долго охраняет его от попутчиков. О Багрове думать-гадать бесполезно, нужна свежая информация. Он решил подумать о субботе; сочинить нестандартный тост. За этим занятием его таки сморило, и как раз тогда явились попутчики. Набилась в вагон компания туристов с рюкзаками, лыжами и прочим сна­ряжением. На долю Томина достались два парня и некра­сивая девица в очках. Когда он открыл глаза вторично, парней оказалось уже трое, и девушки (обе новенькие и смешливые) резали на газете батон. "Либо ходят друг к другу в гости, либо размножаются почкованием. Второе, конечно, забавней, но купе не резиновое". Он умостился поудобней в своем уголке. Забренчали на гитаре, завелись петь, бросили, переключились на анекдоты. Забулькало в стаканах, запахло пивом. Песни были известные, анекдоты тоже. "Вернемся к тосту, концовка еще не дотянута". Через несколько минут он уловил, что речь шла о нем: -- Да он и не спит. Он просто меланхолик. -- У него сварливая теща и куча детей... -- Ребята, перестаньте. -- А собственно, почему? Битых два часа человек сидит как истукан. Не ест, не пьет и не веселится. Это неестественно. -- А может, он просто стеснительный? -- Сейчас я выясню! -- произнес задорный девичий голосок. Томина дернули за рукав, и он отозвался притворно-сонливым тоном: -- Я вас слушаю. -- Скажите, вы всегда такой... м-м... унылый? -- Я очень мрачен от природы. Кроме того, без малого два дня я толок воду в ступе. Не пробовали? Жуткое занятие. -- А куда вы едете? Девушка была смугленькая, с ямочками на щеках. Ладно, давай поболтаем. -- В маленький далекий городок. -- Там вы тоже будете толочь воду в ступе? -- ямочки стали глубже. -- Не исключено. -- Мне вас искренне жаль... Хотите бутерброд с сыром? -- Кажется, нет. -- А с колбасой? -- Спасибо, еще меньше. -- Ко всему прочему вы еще и вегетарианец? -- вме­шался сидевший рядом парень с гитарой. Вместо ответа Томин тронул пальцем струну: -- Слышишь звук? Подтянуть надо. -- Может, споем? -- улыбнулся тот насмешливо. Томин забрал гитару, тщательно настроил. И сыграл "Чижика-пыжика". -- Ничего смешного. Подчас это сложнейший воп­рос -- где был Чижик-пыжик такого-то числа в такое-то время... Он коротко задумался: в субботу непременно заставят петь. Надо хоть вспомнить, как это делается. Он взял несколько аккордов и запел -- ребятам не знакомое, потому что свое: про часы, которые шли, опережая время, и очень этим гордились; потом про то, как за Полярным кругом решили строить арбузолитейный цех... Тексты у Томина были юмористические, под­текст грустный и вольнодумный, мелодии запоминаю­щиеся. (Пора тогда стояла на редкость гитарная. Все пели, многие сочиняли, кто во что горазд. У Томина получалось недурно, а по мнению друзей, лучше всех). x x x На развилке шоссе чернел столбик с указателем: "Еловск -- 12 км". Возле него затормозил и остановился грузовик, в кабине которого сидел заросший исхудалый Багров. -- Все, браток, дальше не по пути, -- сказал молодой шофер. -- Подбрось меня, парень, -- с надрывом попросил Багров. -- Хоть полдороги. Спешу. Шофер хмыкнул. -- Все спешат. Время -- деньги. А у тебя, похоже, ни того, ни другого. Он дотянулся через пассажира до дверцы, открыл ее приглашающим жестом. Багров не двинулся. -- Устал я. Тебе во сне не приснится, как я устал! -- Какая-нибудь попутка прихватит, -- беспечно об­надежил парень. -- Подождешь -- не пропадешь! Под тяжелым взглядом Багрова он осекся, насторо­жился. Густело молчание. Только щетки поскрипывали по стеклу. Парень инстинктивно подобрался, готовый к лю­бой неожиданности. Двенадцать километров. По сравнению с преодолен­ным расстоянием -- такая ничтожная малость. Но их надо пройти на обмороженных ногах. Да еще скрытно, хоро­нясь и от встречных и от попутных. Двенадцать километ­ров. Двенадцать километров. Если бы этот сосунок мог понять... -- Ну ладно. Пусть будет спасибо, -- Багров заставил измученное тело пошевелиться, сполз на землю. Прикрывая лицо, поднял воротник полушубка, кото­рый был ему и короток и тесен; надвинул шапку на лоб. Грузовик испуганно умчался. Первые шаги -- самые трудные, позже боль приту­пится. Двенадцать километров -- не полторы тысячи. Это близко. Это рядом. А мокрый снег -- даже хорошо. Проезжим несподручно приглядываться, кто там пехом тащится. ...Томин находился в Еловске с утра. Казалось бы, логично, попав в Москву, забежать домой и на работу, и он уже вышел на площадь со своим чемоданчиком и опустевшей "пропитательной" сумкой, но вдруг вернулся позвонить из вокзального отделения милиции. На предположительном маршруте Багрова обнаружились наконец случаи недавних пропаж (шапка, полушубок, валенки, бидон молока). И если "автором" везде был Багров, то, судя по датам, двигался он на диво быстро. Томин пересек площадь и взял билет до Еловска. Тревога, звеневшая до того комариком, зажужжала шмелем... Первым прибежал в дежурку извещенный о прибы­тии инспектора МУРа участковый Иван Егорыч. Человек местный, что Томину и требовалось: -- У меня к вам тысячи полторы вопросов, и все как раз местного значения. Город, естественно, знает про побег? -- Понятное дело. -- И что предполагают о причинах? -- Да не очень и предполагают. Ждут, чего будет, -- развел руками Иван Егорыч. -- Но случай-то редкостный! -- Так Багров и сам редкостный. Коснись кого другого, люди бы на все лады голову ломали. А раз Багров... чего только не вытворял... -- Особенно под градусом, -- добавил дежурный. -- Некоторые просто считают, что наскучило трезвому си­деть -- он ноги в руки и пошел. -- И вы того же мнения, Иван Егорыч? -- Ну нет, не такой дурак, чтобы за пол-литра в побег. Какая-нибудь идея приспичила. А вот какая -- тут за него не угадаешь. -- Надо обязательно угадать! Смотря по содержанию идеи, будем прикидывать, где Багрова искать. -- Брат у него младший на Дальнем Востоке рыба­чит... -- после короткой паузы припомнил участковый. -- Дядька есть в Киеве. По матери, -- подал голос дежурный. -- На Востоке брат, в Киеве дядька -- это все не то. Похоже, Багрова надо ждать у вас, в Еловске. -- У нас?! -- привскочил даже участковый. -- Все рав­но что в мышеловку! -- Какой тогда расчет на волю рваться? Нет, товарищ майор, ошибка. -- Смотря по содержанию идеи. Зацепка вот в чем: в ту же колонию попал один здешний. Именно после с встречи с ним у Багрова резко изменилось настроение, и вскоре -- побег. Дежурный с участковым переглянулись обеспокоенно. -- Мог земляк сообщить ему такую новость, которая Багрова перевернула? К примеру, отец при смерти, жена в больнице? -- Да все, слава Богу, здоровы. А кто здешний, това­рищ майор? -- Некто Иван Калищенко. -- У-у, Калищенко мог чего угодно натрепать! -- Он-то трепанет, да Михаил навряд поверит! -- за­горячился дежурный. -- Ванька от него до самой армии с битой рожей ходил -- за поганый характер! -- Но, между прочим, пили вместе не один раз за последнее время, -- покачал головой Иван Егорыч. Они еще потолковали на эту тему, и Томин внима­тельно выслушал обмен мнений. -- Решим так, -- подытожил он, -- Багров мог пове­рить Калищенко в двух случаях -- или понимал, что тот сообщил правду, или известие было очень похоже на правду. Собеседники выжидательно молчали. -- Подумайте: что-нибудь произошло, что вплотную затрагивает Багрова? Предположим, он был бы здесь -- что-нибудь всколыхнуло бы его, заставило вмешаться? Дежурный с участковым подумали вместе, подумали порознь и отрицательно покачали головами. "Ничего не вытанцовывается! А Багров все ближе... Но, собственно, кто поручится, что его несет именно в Еловск? Ах, да, Паша ручался. Впрочем, были случаи, и он обманывался..." Пришел еще и еще кто-то, присоединился к обсуждению. -- Давайте зайдем с другой стороны, -- сказал Томин. -- Нет ли серьезного нераскрытого преступления -- старого, еще до ареста Багрова? Дежурный сощурился, стараясь уловить мысль Томина. -- Это, значит, ход такой: Мишка чего-нибудь натво­рил и, пока не поймали, сел по мелочи? -- А Калищенко ему шепнул, что теперь, мол, доко­пались до прежнего? Томин кивнул. -- Хитро! Да только не про нас. Ничего хоть мало похожего. Верно, Егорыч? -- Бог миловал. У нас "висячек" вовсе нет, -- похвас­тался он к слову. -- А коза, Егорыч? Все засмеялись. "Счастливые люди. Единственная "висячка", да и та из козьей жизни". Но слушать про козу было некогда. Шмель гудел неотступно, и благодушное настроение присутствовав­ших начало понемногу раздражать. Не усидев на стуле, Томин взялся расхаживать по просторной дежурке. "Придется вернуться к Пашиной версии. Только не сразу тыкать пальцем в жену". -- Ставлю на повестку дня семейный вопрос, -- объя­вил он. -- Домочадцы, родственники в Еловске. Какие родственники? И какие события? Все подряд. Стали перебирать: -- Варвара -- золовка -- двойню родила. -- Катерина Багрова со своим Витькой поссорилась. Тихон сессию в техникуме сдал... -- Старика Багрова ревматизм скрутил... А старуха у дочери гостит. А двоюродная сестра... "Мать честная, все-то они знают, а толку чуть! Тут до вечера не переслушаешь". -- А что насчет отношений с женой? -- спросил он, перекрывая галдеж. Наступило общее несколько натянутое молчание. За­тем ответил какой-то грузный, лысоватый, сильно на возрасте: -- Я вам скажу откровенно, ничего хорошего ни ей, ни ему. Он наш коренной, можно сказать, на печи вы­рос, она -- ленинградская. Совсем две разные породы. Не пара она ему была, не пара и осталась. Дежурный запротестовал: -- Верней -- он ей не пара, вот эта да! Майя когда приехала, мы только рты раскрыли! Если бы у Михаила не те кулаки, его бы с зависти извели, когда он ее у директора отбил! -- Потому что хват был, не вам чета! -- вскинулся лысоватый. -- Ведь такой парень под уклон пошел! Быва­ло, что на аккордеоне, что плясать... И ничего на свете не боялся, пятерых подряд мог на обе лопатки! В дежурку вопросительно заглянул высоченный моло­денький парнишка. -- Виктор Зуев из штаба дружины, -- шепнул Томину участковый. -- Катерины Багровой, можно назвать, же­них. Может, пригодится? -- Может, и пригодится. Участковый сделал парню знак войти. Томин обер­нулся к дежурному: -- Вы директора помянули. Кого имели в виду? -- Семен Григорьича, конечно, -- удивился тот, на­столько это казалось ему общеизвестным. -- Фабулу в двух словах. -- Да это уж дела давно минувших дней... -- Э-э, не говори, старая любовь не ржавеет, -- усмехнулся Иван Егорыч. -- Загорский Семен Григорьевич был с Майей Петровной раньше еще знаком, до Еловска, -- пояснил он Томину. -- Приехал вскоре после нее, и все твердо считали, что вот-вот свадьба. Но Михаил пошел в атаку... Виктор нервно вылез вперед: -- Простите, я не понимаю... Зачем этот странный разговор?.. Дескать, не ржавеет... -- Ты, Витя, погоди, тут серьезный вопрос, -- остановили его и велели сесть. Опять завелся общий гомон: -- Зачем бы Семен Григорьевичу здесь оставаться? -- И то верно... -- Как Майя с Михаилом поженились, ему был пря­мой путь обратно в Ленинград. -- Не верил Семен Григорьевич, что они уживутся, ждал, пока Майя Петровна не выдержит. Вот что я ду­маю, -- припечатал участковый. Виктор положительно не был способен высказываться сидя. Снова вскочил: -- Почему вы ему приписываете что-то такое?.. Он всю душу отдал школе, возился с каждым, как с соб­ственным! Я Семен Григорьевича глубоко уважаю и люблю... -- Вот чудак! -- изумился дежурный. -- В Еловске та­кого и человека нет, который бы Семен Григорьевича не уважал. Мы ведь о другом -- мы о Багрове сейчас. -- А что о нем? Пьяница и скандалист, каких мало! -- Сплеча рубишь, молод еще! -- оборвал лысова­тый. -- Ихняя вся порода такая. Дед до восьмидесяти лет за стол без рюмки не садился. Он до революции извозом промышлял -- Савелий Багров, -- так иной раз на боль­шой дороге наскакивали по трое, а то и по четверо -- голыми руками расшвыривал! Михаил Багров -- лихих кровей! Вот откуда норов. -- Неужели вы не согласны, что он антиобществен­ный? -- не сдавался потенциальный зять. Лысоватый утратил свой пыл. -- Теперь уж, конечно, антиобщественный... Какой-то в нем надлом случился. Стал человек себя терять. -- Э, Павел Матвеич, -- махнул рукой дежурный, -- по-русски это называется просто: спился. -- Просто? Про Михаила-то Багрова -- просто? Когда он что спроста делал, скажи? Мы что -- сплетничать собрались? Или заметку в стенгазету сочиняем? Если станем примитивно судить -- промахнемся так, что после не расхлебаем!.. Томин, вникая в их споры, мрачнел и мрачнел. Вспом­нились слова Знаменского: "Роковые страсти-мордасти". -- Прошу внимания! Не все услышали (о Томине слегка подзабыли), при­шлось, повторить. Дождавшись тишины, он медленно и раздельно проговорил: -- Предлагается следующая задача: Багрова кто-то смертельно обидел, оскорбил, опозорил. Какова будет реакция? -- Да ведь нет этого ничего, товарищ майор! -- испу­гался дежурный. -- Допустим, есть. Что сделает Багров? Томин поочередно обводил взглядом присутствую­щих. Каждому явно становилось не по себе. Он обратился к лысоватому, как наименее предубежденному против Багрова: -- Ну? Как на духу? Тот прокашлялся, сглотнул, произнес тихо: -- Может и убить. -- Ваше мнение? -- к участковому. -- Может, -- вздохнул тот. Не было необходимости опрашивать остальных. Слово сказано. -- Давайте все успокоимся и серьезно подумаем. Я боюсь, что Багров чрезвычайно опасен. Когда я заговорил о его жене с Калищенко, у того в глазах заиграло злорадство. И... словно знает он о ней что-то нехорошее. -- Гаденыш! -- шепнул дежурный. -- Представим себе, что Калищенко расписал Багрову, как его жена утешается с Загорским. Мог придумать правдоподобно. Он, по-моему, достаточно хитер. -- Калищенко? -- воскликнул Виктор. -- Это с почты? Да он же... Вот подлец! Он же к Майе Петровне подкатывался!.. Без мужа дескать, скучно, под локоток... А она ему... не знаю точно, кажется, по щекам... И тут -- Семен Григорьич навстречу. Калищенку шуганул, а Майю Петровну до дому проводил... -- Катерина рассказала? -- осведомился участковый. -- Ну да. -- А чего повздорили-то? -- Повздорили -- помирятся, -- нетерпеливо прервал Томин. -- Главное для нас теперь -- фактор времени. Конечно, Багров не на вертолете летит, но при его характере... пожалуй, завтра-послезавтра объявится. Опе­ративные соображения? -- Посты ГАИ надо известить, чтобы транспорт про­веряли, -- предложил дежурный. -- Принято. Дальше? -- Общественность проинформируем, -- решительно (и, разумеется стоя) сказал Виктор, мысленно созывая штаб дружины. -- Нет, шума поменьше, спугнем. Молва у вас, навер­ное, быстрее телеграфа. Все согласились. -- Еще и то скажу, -- добавил участковый, -- об Се­мене Григорьевиче надо подумать. Слух если прилипнет... Ославят их с Майей Петровной -- потом не отмоешься. -- Слух -- не смертельно, -- отмахнулся Томин. -- А вот предупредить Загорского надо. Где он живет? -- При школе и живет. -- Дежурный набрал номер. -- Семен Григорьевича попрошу... Куда?.. А вернется?.. Ясно. В Новинск он уехал по школьным делам. Дня на три. -- С Новинском потом свяжемся. Следующее. Где Баг­ров на первое время может затаиться? Хоть несколько часов ему нужно с дороги отдышаться, осмотреться. Все призадумались. -- Иван Егорыч, записывайте, -- подтолкнул Томин. -- К отцу не сунется... -- Не-ет старик его в амбар запрет, да еще вожжами, пожалуй. К друзьям по бутылке. -- К Матвею может. -- К Матвею -- да. К Андрею Зубатому тоже. Записы­вай обоих. -- Алабина запиши, Петра. -- Сомнительно. -- Зато городом не надо идти, с краю. -- Ладно, для верности. И Лопатиных уж тогда. -- А вдруг он прямо домой -- и... что-нибудь Майе Петровне? -- предположил Виктор. -- Белым днем не осмелится, а к ночи присматривать будем. -- Развод в восемь? -- спросил Томин. -- В восемь. Гусев -- замнач по оперативной части -- вернется в шесть. Томин глянул на часы. К семи надо быть в Москве. Принять душ, сменить рубашку -- и к Паше: ведь сегодня знаменательная юбилейная суббота, на которую он обе­щал явиться хоть с того света. x x x Багров одолел свои двенадцать километров. Облепленный снегом, зелено-бледный, почти неузна­ваемый добрел до стоявшего на отшибе обнесенного плет­нем дома. Осторожно заглянул в окно и постучал пальцем по стеклу. За дверью послышался голос: "Кто там?" -- Дед Василий, отвори. Дверь приоткрылась, высунулась седая голова. Устави­лась на пришельца с недоумением, пошевеливая бровя­ми, стараясь сообразить, кто пожаловал. -- Да я же это, я... -- просипел Багров. -- Мишка?! -- ошеломленно вскрикнул дед. -- Откудова тебя черт нанес?.. -- Ш-ш... один ты? -- Кому у меня быть? Уединенно жил старик, держал пасеку. Ходили к нему только за медом, который он предпочитал выменивать на продукты, чтобы не таскаться самому в город: ноги донимали. А последние дни визитеров не случилось, и некому было доложить деду Василию о городских новостях. -- Чего не пускаешь? -- беспокойно заозирался Багров; тело его рвалось в тепло и укромность. -- Снег стряси. Нежданный гость снял шапку, хлопнул о колено, криво надел и чуть как бы пошатнулся. Спиртным, однако, не пахло, дед Василий в свои без малого девяносто лет сохранил и безошибочное обоняние, и зоркость. Он взял веник, сам обмел Багрова от плеч до валенок. -- Теперь заходь. И, запирая за ним, тоже внимательно осмотрел округу. Багров рухнул на табуретку у теплой печи, закрыл глаза. Дошел! -- Дошел, видать, до ручки, -- пробурчал дед Васи­лий. -- Сымай тулуп, Михайло. Тот кое-как расстегнулся, стащил полушубок, дед бросил его на лежанку сушиться. Шапку, дивясь дорогому меху, уважительно повесил на гвоздь. Потом оглядел небогатое свое стариковское хозяйство, достал растоптанные бахилы: -- Обутку смени. -- Не могу, потом. Картошкой пахнет... -- запекшимися губами выговорил Багров. -- Картошка с голодухи -- вред один. Меду тебе надо, мед силу даст. Спасибо, чайник горячий, -- он старатель­но задернул занавеску на окне, к которому приставлен был стол. Долго и жадно ел Багров хлеб с медом, запивал чаем. Оживал. Хозяин счел, что пора и поговорить. -- Сколь же ты не досидел, Михайло? -- По амнистии, дед. -- Ты это... не загибай! Думаешь, я по старости сдурел вконец? -- А не сдурел, так не спрашивай. -- А ежели мне интересно? -- Ишь ты, ему интересно! -- язвительно скривился Багров. -- Дерзить не смей! А то вот тебе Бог -- а вот порог! -- Дед Василий распрямился; даже и теперь еще проступали в нем прежняя стать и размах. -- Так-таки и выгонишь? Савельева внука? -- Только ради светлой памяти, -- помолчав, сказал дед и перекрестился. -- Слава Господу, Савелий не дожил! -- Слушай, мне от тебя ничего не нужно. Может, переночую -- и прощай. Вот только... выпить бы малость. -- Выпить нету, -- решительно ответил хозяин. -- Врешь. Держишь небось для зятьев. -- А хоть бы и держал! Водки не дам! Ты через нее и сгинул! Невдалеке забрехала собака, дед Василий озабоченно приник к занавеске, проследил за кем-то, обернулся к обмякшему за столом Багрову: -- А скажи на милость, за каким шутом ко мне-то пожаловал? То годов пятнадцать глаз не казал, а то на тебе -- явился! -- Прикажешь к Матвею идти? Или к Андрюшке Зу­батому? Там меня враз и прихлопнут. -- Все одно поймают, Михайло. Куда денешься? -- Потом пусть ловят, -- равнодушно уронил тот. -- Пото-ом?.. Косматые брови взлетели, собрав лоб в глубокие мор­щины, затем поползли вниз, нависли по бокам ястреби­ного носа. -- Чевой-то ты задумал? А? -- грозно приступил дед к гостю. Но уже не те были годы, когда Мишку устрашал закадычный Савельев друг. -- Дело есть, -- твердо и тяжело легли его слова поверх стариковского окрика. -- Что-то жарко у тебя, -- попробовал отвлечь разговор в сторону. Дед сел против него. -- Это от меду. Сколько ден не емши-то? -- Двое суток. -- Ох, Михайло, натворишь ты беды! Ведь чисто зверем смотришь! -- Я сейчас зверь и есть... Зверь за добычей, а за зверем -- охотники. -- Ну, вот чего: отвечай по чистой совести -- какое твое намерение? По совести Багров ответить не мог. Но старик был пока очень нужен. И -- подспудно где-то, на дне сердечном -- было перед ним немного стыдно. Потому ответ прозвучал без вызова, по-родственному: -- Слушай, дед, я много куролесил, верно. Однако не подличал. Ты за мной какую подлость помнишь? -- Еще бы не хватало! -- Так вот те крест -- мое дело справедливое. -- Будто ты в Бога веруешь! -- Тогда памятью Савелия Багрова клянусь! -- поднялся торжественно. Встал и дед Василий. -- Гляди, Михайло, не бери греха на душу! Багров пошел к лавке, повалился на нее: -- Стемнеет -- разбудишь. Хозяин зашаркал к окну. Снег перемежился, но тучи висели серым пологом. -- По такой погоде часов с пяти смеркаться уж нач­нет, -- сообщил он. Багров не откликнулся -- спал. x x x Снег перемежился. В поле зрения появился дворник с широченной лопатой; послышался характерный скребу­щий звук. Томин стоял у отворенной форточки и прихле­бывал жидкий и слишком сладкий кофе, который налил ему из своего термоса дежурный (извинившись, что некрепкий и пересахаренный: и то и другое "из-за сердца"). Еловские стражи порядка, "заведенные" Томиным, теперь уже сами себя подхлестывали и делали все как надо. Период чесания в затылке миновал. Но на долю Томина оставалось кое-что, чего он не мог никому пере­доверить. -- Иван Егорыч, подскажите, с кем Багрова ближе всего? -- Исключая мужнину родню, Майя Петровна со все­ми ладит. Но так чтобы закадычно... вот, правда, с Серге­евой они дружат. Это завпарикмахерской. Вдвоем нам шею мылят. -- Мне бы с ней перемолвиться без свидетелей. Они вместе работают или посменно? -- Как когда. Ну-ка, Витек, добеги. Дворник, скрывшийся из глаз, теперь двигался в обратном направлении, толкая перед собою целый суг­роб. Куда он денет такую гору? Тут нужна лопата помень­ше. Но дворник, словно в ответ, уперши черенок в согну­тое колено, поднял сугроб и широким махом откинул в сторону. Отличные мужички жительствовали в Еловске... Виктор вернулся с известием, что заведующая Сергеева управляется одна. ...В маленькой парикмахерской на три кресла "пред­банник" для ожидающих был отделен от основного поме­щения полузадернутой портьерой. У Сергеевой сидел клиент, доносились самые обы­денные реплики. Единственное упоминание о Багровой не представляло интереса: та пошла к врачу, потому что лишилась сна. Но Томин все же прислушивался. "Здесь немного снять?.. Одеколончиком?.." Женский голос почему-то нравился. Такие голоса -- у благополучных, жизнерадостных людей. Клиент выплыл из-за портьеры в благоухающем облаке, и Томин занял его место. Женщина в белом халате спиной к нему заметала остриженные волосы. Затем скрылась за внутренней дверью и тотчас вернулась, неся чистое полотенце и мисочку с водой. Томин внутренне ахнул. На полдороге Сергеева увидела его в зеркале и резко остановилась, плеснув мисочки на пол. Долго они молчали, отброшенные этой встречей лет на тринадцать -- пятнадцать назад, когда она -- нынешняя Сергеева, прежняя Шахова -- отдала Знаменскому и Томину своего мужа, крепкого подпольного дельца. Beроятно, не страстно любимого, но любящего, щедрого и очень богатого. По собственному побуждению отдала, без нажима и внешней необходимости. Заподозрила, что он замышляв "убрать" опасного свидетеля, -- и отреклась, не побоявшись статьи с конфискацией. На всегдашний Пашин вопрос -- что, мол, толкнуло? -- ответила: "Я могу быть женой расхитителя, но не уб..." И дальше выговорить не сумела, захлебнулась страшным словом. Как преобразили ее протекшие годы! Нет бы увянуть -- пополнела, расцвела, только столичный лоск сошел. Кто бы поверил -- ведет трудовую жизнь, стоит, надо думать, в очередях, стряпает. Н-да, до чего все-таки Земля круглая. То Ковалевский, теперь она... -- Здравствуйте, Елена Романовна, -- встал Томин, спохватившись. -- Здравствуйте. -- Не смотрите на меня как на выходца с того света! -- Для меня оно так и есть. Зачем вы?.. Что вам нужно?.. -- Зря напугались, Елена Романовна. Я зашел всего-навсего побриться и так же не ожидал встретить вас, как вы меня. -- Брить я вас не стану. Руки дрожат... Нет. Нет, вы не случайноВы же пользуетесь электробритвой -- по коже видно. Вы пришли ко мне!.. -- Да, но только как к близкой подруге Майи Петров­ны Багровой. Так мне вас рекомендовали. -- Вон что... Женщина поставила наконец мисочку, бросила на спинку кресла полотенце. Но Томин видел, что ее не больно-то отпустило. -- И чего же вы хотите? -- Кое-какой информации от женщины, с которой Багрова откровенна. Кстати, люди проходят, заглядывают в окна, а мы с вами беседуем. Довольно неестественно. Сделайте хотя бы вид, что вы меня стрижете. Надеюсь, ножницы удержите? Сергеева, поколебавшись, взяла расческу и ножни­цы, накинула на плечи Томина полотенце. -- Не понимаю, почему информацию должна давать именно я. Считаете, что прежний опыт так меня характе­ризует? -- Да откуда я знал, что вы -- это вы! -- Поймите, тогда это касалось только меня. Я распо­ряжалась своей судьбой. Чужой -- не могу. -- Бог мой, сколько драматизма! Сергеева сделала неосторожное движение. -- Уши стричь не надо, -- мягко попросил Томин. -- Извините. -- Дело всего в нескольких вопросах. -- Майя -- честная, глубоко порядочная женщина. И скрывать ей, по-моему, нечего. Говорите с ней сами. Я не имею ничего против вас лично, но мне невыносимо вас видеть! -- Елена Романовна, если б не чрезвычайные обстоя­тельства... опасные, между прочим, и для вашей при­ятельницы, я бы не настаивал. Сергеева заикнулась что-то спросить, но бросила ножницы. -- Нет у меня сил с вами разговаривать... Все было похоронено. У меня не только новая семья -- душа новая! И вдруг... "Ничего с ней не получится. Дохлый номер. Жаль". -- А затылочек-то подпортили, -- сказал он, разглядывая себя в профиль. -- Сами напросились. -- И сколько с меня за художественную стрижку? -- Бесплатная услуга. На память. "И голос-то стал прежний". Томин скомкал полотенце и раздраженно сунул ей в руки. -- Пал Палычу привет передать? -- О господи! -- Спасибо, передам. Желаю счастья. Сначала она ощутила только облегчение. Мало-пома­лу стихала дрожь; задышалось ровнее; но в ногах была еще слабость. Она села боком к зеркалу, подперлась кулаком; перебирала сказанное ею, сказанное им. Почувствовала раскаяние: ведь эти двое, Знаменский и Томин (хотя и не ведая того), спасли ей жизнь. Был день, когда она висела на волоске... Голос Багровой вывел женщину из оцепенения: -- Лена! Устала без меня? -- Нет... голова болит... -- первое, что пришло на ум. -- Пора закрывать -- короткий день. Я за тобой --