се про других? Про себя скажи. -- Не разберу, чего ты добиваешься... Ну, живу день за днем. Бабы в глаза жалеют, а за спиной -- кто как. Клиен­ты чаевые суют -- на бедность, видно. Участковый загля­дывал -- велел непременно про тебя заявить, если что... Еще рассказывать? Надвинулся момент главного объяснения, а у Багро­ва -- хоть тресни! -- слова не шли с языка. Он плеснул пальца на два водки в стакан. Голодный желудок мгно­венно всосал и выбросил отраву в кровь, и Багров сумел выдавить: -- Загорский как изволит поживать? -- Загорский?.. Майя Петровна не удивилась вопросу, то был один из привычных заскоков мужа; но испытала секундную рас­терянность, оттого что всплыл в памяти совсем недавний разговор о Загорском с Леной. -- Не знаю, кажется, поехал куда-то. -- А говоришь -- "не знаю"! -- Тут про всех все знают, -- возразила она. -- Именно! И захочешь утаить, да не удастся, Майя Петровна! Он возбужденно закружил по комнате. Майя Петров­на все еще не могла взять в толк, что с ним происходит. -- Миша! Ты много выпил, что ли? -- Пустяки я выпил. -- Тогда не пойму... Как будто играешь. А игрушки-то живые -- Катя, ты, я. И всем больно!.. Я хочу знать, что случилось. Ведь все очень серьезно, Миша! А мы -- о чем говорим? Бабы, клиенты, теперь еще Загорский! Багров сел на место, сжал пустой стакан. Произнес с ненавистью, отбросив все недомолвки: -- О нем и говорим. О нем да о тебе. -- Что?!.. Так вот с чем ты шел! -- ужаснулась она. -- Да. С тем шел, с тем и пришел. Излишне и уточнять, зачем пришел. Если уж ударился в бега, прорвался через полстраны -- ясно, что у него на уме. Сидит против нее, между воспаленных красных век -- мрак и безумие. Прощается с ней, готовясь переступить последний рубеж. Ее муж. Чуждый, будто бесом одержимый... и несчастный. Господи, как она устала искать выхода, бороться! Но она за него в ответе, не может оставить на съедение самому себе. Когда Майя заговорила, Багров изумленно дрогнул от тихого сострадательного голоса: -- Ну что у тебя за судьба, Миша?.. Зачем все так нелепо... Всю жизнь шиворот-навыворот, шиворот-навыворот... Даже воз черемухи -- в сущности, тоже нелепо... -- Это к чему? Он ждал оправданий, покаяния. Может быть, под всеми завалами ревности, ярости, обид тлело желание простить. Ее, не его, нет. -- К тому, что зря ты шел, Миша. Ничего нет. Ничего. Пусто. Багрова будто по затылку огрело этой ее материнской жалостью. -- Врешь! -- ахнул он. -- Когда я врала... Никогда, он знал. Но сейчас восстал против своего знания. -- Майка, ты не шути! Ты мне душу не выворачивай! По-твоему, я как волк, как бешеный пес... все эти дни где ползком, где бегом... по лютой стуже... куски воровал... это что все -- сглупа?!.. -- Лучше не рассказывай. -- Нет, ты говори -- сглупа?.. Я ведь все равно дознаюсь, пара пустяков! -- Дознавайся... Мне бы оскорбиться, а даже сил нет. У кого только повернулся язык? -- Скажешь, и под вечер к нему не бегала? И до дому он тебя не провожал? И... все прочее? -- слабея, перечислял Багров, а мысли спутывались и в голове что-то опрокидывалось вверх тормашками. -- Провожал? -- переспросила Майя Петровна. -- А-а, вон что!.. Хорошо, сейчас я расскажу, как он меня про­вожал! Она рассказывала с малейшими подробностями, какие могла припомнить, что-то намеренно повторяла, сознавая, что ему важно все до последнего звука и жеста. Багров умирал и воскресал одновременно. Умирал, скрежеща зубами, бешеный, одичалый человек с нато­ченным на соперника ножом. Воскресал не оскорблен­ный, не опозоренный женой муж -- жертва клеветника. Когда она умолкла и ходики отстукали десятка два неспешных тик-таков, спросил едва слышно: -- А погода была хорошая? Полная чушь. Что за разница -- хорошая ли, плохая погода! Но Майя Петровна приняла вопрос серьезно. Значит, какой-то малости Михаилу не хватило или про­сто времени для окончательного поворота. -- Ветер дул сильный, Миша. Ветра она терпеть не могла и помнила, что поспеши­ла распрощаться с Загорским, потому что продрогла. Багров толчком поднялся и рухнул поперек стола лицом в ее ладони. -- Маюшка, прости! Подлец я, что поверил! Прости, Маюшка... Рукам стало мокро. Впервые он при ней плакал. Майя Петровна тоже не была плаксива, но его потрясение, тихий жаркий шепот вызвали слезы и у нее. На душе посветлело, снизошел мир. Она простила. Конечно, простила, ведь как никто другой понимала, почему он поддался Калищенке. Отби­вая Майю у Загорского, Багров отбил не девственницу. Эта заноза засела в нем навсегда: что тот был первым. Ему это представлялось особым преимуществом и вечной опасностью. Тем более что Загорский упорно держался радом, словно выжидая своего часа. Майя Петровна понимала мужа. Он ее -- нет. Хотел за строптивость наказать одиночеством. При избытке жизненных сил, которыми был наделен, и помыслить не мог, что протекшие полгода Майя наконец-то отдыхала по ночам... x x x Между тем в дежурке кипели страсти. Опять спорили, каждый по-своему трактовал линию поведения Багрова с момента, когда шофер высадил его на шоссе. Оттуда лежали три дороги: асфальтом, лесом и полем. Полем -- дальняя -- слабо утоптанной тропинкой до деревни и птицефермы, оттуда тракторной колеей к Еловску. -- На кой шут ему крюка давать? Дом уж рядом, a он в сторону двинет? -- Возле дома-то особая осторожность и нужна! Какой зверь к логову прямиком ходит? Непременно петлю заложит, со следа сбивает. Кратчайший путь был лесом, тут удалось бы скостить километра четыре, если б не снег. -- Да много ль его нынче, снегу? -- В низинах и по колена. Не лось же он, по сугробами переть! -- Багров-то? Да ногастей любого лося. Еще как пропрет! А где и лыжня накатанная выручит. Лесом, лесом! Асфальтовый вариант большинство отвергало -- велик риск нарваться на знакомого. И один Томин, только что с комфортом проехавший по всему багровскому маршруту от колонии и наглядно проследивший всю беско­нечную протяженность его, трудность и рискованность (за доставку военного донесения Героя могли дать), уверенно сказал, дождавшись паузы: -- Ни лесом, ни полем. Где ему с лосем равняться, небось на последнем дыхании. Пошел он асфальтом. К опасности привык, да еще метель полдня слепила. Зана­весила его. Дежурка поразмыслила и приняла мнение Томина. О дороге спорили потому, что отсюда вычислялось пример­но время, когда Багров добрался до окрестностей Еловска. Получалось, часам к двум. -- Но засветло же он в город не сунулся? -- нетерпе­ливо обратился Томин к Гусеву. -- Нет, товарищ майор. Думаю, отсиделся в каком-ника­ком сарае часов до шести-семи. Потом двинул в разведку. -- Отлично! Он уже двинул, а мы гадаем -- лесом или полемОдиннадцать минут назад получена телефоно­грамма. Что сделано? Дежурка озадаченно притихла. Что сделаешь за один­надцать минут? Почему-то всем рисовалось, что Багров сперва "устроится на постой", дабы отдохнуть от дальних странствий, и уж потом приступит к своим нехорошим делам. На постое его и надеялись захватить. Томин тоже держался подобного взгляда до телефо­нограммы. Она опрокинула их прежние расчеты. Значит, и нынешние Багров мог опрокинуть. Две точки притяжения существовали для него в горо­де: Загорский и жена. От этих конечных точек и надо толкаться, чтобы не плестись у него в хвосте, но, по возможности, опередить. -- Да ведь облаву готовим, товарищ майор... А что вы предложите? -- Срочно засаду у дома Багрова, засаду у школы и кого-то отправить в Новинск. Пусть удержит директора, пока Багров на свободе. Гусев не страдал ложным самолюбием: -- Спасибо, товарищ майор. Действительно раскачи­ваться некогда. Разрешите привлечь штаб дружины? Людей для путной облавы явно не хватало. -- Ну, что делать. Только с умом! Школу как наиболее верный объект Томин взял на себя; в подмогу -- участкового Ивана Егоровича. Они обогнули здание по широкой дуге, подыскивая мало-мальски удобное укрытие. Над служебной дверью горела лампочка в проволочной плетенке и призрачно светилось одно окно. -- Пелагея телевизор смотрит, -- вполголоса сказал участковый и пояснил, что та работает в школе уборщицей и ведет холостяцкое хозяйство Загорского, а он за то уступил ей комнату в своей квартире. Еще по пути сюда Иван Егорыч сетовал, что школа дескать, на юру и спрятаться возле нее негде. Так оно и было. Придется ожидать Багрова внутри, что по многим соображениям гораздо хуже. Став поодаль, они совещались, как поступить, когда внимание Томина привлекла цепочка следов, ведшая напрямик через спортплощадку. -- Иван Егорыч, постойте на шухере, я поинтересу­юсь. Отсюда вам обзор хороший, если что -- подайте сигнал. Какой-нибудь безобидный. -- Мяукаю я с детства совершенно натурально, на два голоса, -- серьезно сообщил участковый. -- Чистая ко­шачья драка. Однако мяукать не понадобилось, никто вблизи не появился, и Томин внимательно и с неприятным предчувствием рассмотрел то, что сумел, на снегу. Без Кибрит некому было вычислить рост, вес, комплекцию и прочее. Томин лишь констатировал, что кто-то недавно приходил, потоптался, сплюнул кровью и ушел обратно. Нога очень крупная, шаг широкий. Тетку Пелагею вторично за вечер оторвали от телевизора. Прежде всего Томин задернул шторы у Загорского, включил свет и не велел гасить. Расспрашивать предоставил Ивану Егорычу, с которым та держалась свободней. Описанный теткой Пелагеей визит настолько орга­нично ложился на Багрова, что почти и сомнений не оставлял. Рассказывала она четко, только со временем находилась не в ладах: час ли назад, полтора ли являлся неведомый посетитель -- ответить не могла. Томин позвонил дежурному, обменялись новостями: Виктор помчался в Новинск, вторая засада на месте. Участковому определили побыть все-таки в школе для верности, Томин возвратился в милицию, нещадно гры­зя себя. Сколько раз жизнь щелкала его по носу за гонор, но он опять впадал в самонадеянность. Ведь предупреж­дал Паша: "Нельзя недооценивать Багрова" и еще что-то про энергию и напор. Послушать товарищей по работе, этих-то качеств у Томина хоть отбавляй. А вот на поверку беглый зэк -- изголодавшийся, изнуренный -- проявил их куда больше. На что еще он способен? Чем занят сейчас?.. В дежурке Гусев напутствовал группы захвата: -- Итак, имеем восемь адресов. Стесняться не прихо­дится, в каждый курятник будем нос совать. Сверяем часы. Девять сорок шесть. Операцию назначаем на десять десять. Имеете добавления, товарищ майор? -- Старайтесь потише. Восемь адресов -- это наше предположение. Кто поручится, что не двенадцать? Гусев обернулся к "захватчикам": -- Для пресечения слухов: по каждому адресу, где пусто, оставляем своего человека. Пусть следит, чтобы не перебежали из дома в дом шепнуть. x x x Багров как-то выпал из ситуации, переживая обман­чивое впечатление, будто отныне все хорошо. Заговари­вал о пустяках, по-доброму улыбался. Майя Петровна с сожалением вернула мужа к дей­ствительности: -- Что же теперь, Миша? -- А что теперь? -- все еще безмятежно отозвался он. -- Спасибо, Загорского унесло. Постарался его ангел-хранитель. -- И твой тоже. -- Верно, и мой не подвел. -- Но что ты дальше? Багров задумался, начал грустнеть. -- Поеду назад в ту же колонию. Придушу Калищенку, гада! Прозвучало полусерьезно, и в том же тоне Майя Петровна "восхитилась": -- Очень умно рассудил, Миша. То-то нам с Катей радости! -- Выходит, спустить ему? Пускай подличает дальше, как нравится? -- скривился Багров. -- Да не о нем думай -- о себе, о нас! Багров опять помолчал и совсем потускнел. -- Конечно, придется сидеть. Эх... Только жди, Майка! Мне без тебя зарез! -- Подожду, Миша, -- покорно согласилась она. -- Я знаю, прежнего нету, -- с новой мукой покачал головой Багров. -- Привычка тебя держит... Катька у нас, дом... А ведь было счастье, Маюшка! Куда делось? -- Все здесь, Миша, на донышке. И твое, и мое, -- показала та на бутылку. -- Брошу! Веришь? Брошу! Я уже отвыкать стал. Отси­жу, и уедем давай, как ты хотела. Опостылело тут теперь! Начнем по новой, а?.. Может, тогда вернется... обратно полюбишь?.. Майя Петровна ответила осторожно, выверив наперед интонацию: -- Отчего не полюбить, Миша. Мужчина ты видный, работящий. То была ложь во спасение; ничего не стоило толк­нуть на новые безрассудства буйную и переменчивую его натуру. -- Но сейчас-то ищут тебя, Миша. Объявись сам, скидка будет. Объясни, как было... люди же -- поймут! Прошу тебя! -- Противно, Майка. Словно побитая собака на брюхе... -- Переломи себя, Мишенька! Пойдем. Пойдем вместе! Вот и перегнула палку, сразу воспротивился: -- Еще не хватает, чтоб ты меня за ручку вела! На весь город потеха! Сам дорогу найду. -- Значит, пойдешь? Честно?! Багров медленно обогнул стол, Майя Петровна вста­ла навстречу. -- Поцелуй! То было требование залога, обещания; или печать, скрепляющая договор. Майя Петровна поцеловала мужа. Но губы-то лгать не умели. -- Я вещи соберу, продукты... -- заторопилась она. -- Принесу в милицию. -- Побудь еще, Майя... Пока она была здесь, единственная его желанная, пусть хоть такая, только прохладно-ласковая, Майя при­надлежала ему. А дальше -- какие немеряные версты раз­делят их! Сколько они не увидятся! Майя Петровна понимала, что муж ждет от нее еще каких-то слов, чувств. Но где их взять? Силы ее иссякали. -- Скорей надо, Миша, чтоб сам ты, пока не поймали! -- Ну... ладно, -- смирился Багров. -- Подожду, пока обратно полюбишь. Она кое-как повязала платок, надела пальто и, уже одним рассудком, а не исчерпавшим себя сердцем со­знав, что надо смягчить боль мужа, -- прислонилась к его груди, дала себя обнять напоследок. И вот -- скрылась в сенях, мелькнула мимо окна и канула в темень за плетнем. Багров окинул прощальным взором дедову горницу, прислушался, как тот заливисто похрапывает в каморке. На столе мутно зеленела бутылка. Багров отвел глаза, но их опять потянуло к зелени. Лукавое самооправдание нарисовало картину сдачи властям, раздуло предстоящее унижение. Багров налил стакан до краев. Не пропадать же. Может, последний раз в жизни! x x x В милиции было пусто. Две минуты назад группы захвата приступили к операции. Еще через тридцать -- сорок минут станут известны итоги. Томин и дежурный помалкивали. Обоим хотелось верить в удачу. Дежурному оно удавалось процентов на семьдесят, Томину процентов на двадцать. Однако, если спросить, питает ли он надежду взять Багрова в ближайшие часы, Томин, не колеблясь, ответил бы "да". Но не облавой. Просто... ну не могла столь тихо завершиться эпопея Багрова. Мысль эту Томин обнаружил в себе уже в готовом виде, не заметив, как она созрела. Но таким -- подспудно рожденным -- он внимал, пожалуй, больше, чем логически обоснованным. Внутренний голос предупредил: готовься к бурным событиям. Хорошо, если не трагическим. По коридору кто-то бегом -- и, запыхавшись, влетел в дежурку. Один из "штабистов" Виктора, приданный засаде в качестве связного. -- Меня послали... сказать на всякий случай... Катька на рысях усвистала. -- Тебе бы за ней бежать, а не к нам, балда! -- Да ведь не было распоряжения, товарищ майор... чтобы следить, -- растерялся конопатый "штабист". -- В какую сторону ударилась? -- спросил дежурный. -- По Пионерскому. -- Гм... куда ее понесло... -- А жена Багрова дома? -- Так точно, товарищ майор. Хотя... не наверняка. -- Желательно потолковей. -- Свет наверху горит. Но не видно, чтобы ходили. -- Подымись в квартиру, узнай. Под благовидным предлогом. -- Есть! Он ринулся наружу, а Томин прервал задумчив дежурного: -- Пионерский куда ведет? -- Я вот как раз сижу, мозгую. Магазины закрыты, дальше -- обувная мастерская, прачечная, всякие быто­вые услуги. Детсад, стадион. Еще дальше -- автобаза, зап­равка. А там уже огороды, поля. Куда ее понесло?.. Если только у лесопилки свернула, в жилой массив? По забору протоптано, но темень же! Шалая деваха... Рассуждения дежурного ничего не объяснили. Как кольнуло Томина это "усвистала на рысях", так и торчала иголочка. Правда, Катя отнюдь не жаждала встречи с отцом. Но что погнало ее из дому в одиннадцатом часу вечера? x x x А погнало Катю именно желание встретиться с отцом. Странное поведение мамы, от двери дома вдруг зас­пешившей прочь, и странное же явление старика пасеч­ника наконец сцепились в ее уме; она уразумела их связь и смысл. -- Ох, мама... Ох, Маечка Петровна! Ну совершенно невозможная! Что выйдет из свидания родителей? Что отец вообще задумал? Чего потребует от матери? Муровец предупре­дил: "опасен". А она тайком; даже слова никому не сказавши!.. Нет, мочи не было покорно ждать. Страх за мать, негодование, обида, что родную дочь как бы и не прини­мают в расчет -- все смешалось и вихрем вынесло Катю на Пионерский проезд. Ее мнением не интересуются? Ну так она заставит поинтересоваться! Она им все выложит! Отцу, конечно, в основном. Мама -- святая мученица. Но зачем она соглашается быть мученицей?! "Ах, человек в беде, его надо поддержать". Разве мы виноваты в его беде? Мы из-за него тоже в беде. И виноват он, он один! Пусть же сам и расплачивается! Катя приостановилась, глотая злые слезы и соображая, где надо свернуть, чтобы попасть на дорогу к пасеке; тут важно не ошибиться, дальше фонарей не будет. И увидела Майю Петровну, показавшуюся из-за дет­садовской ограды. Слава Богу, цела! Возвращается! Первый порыв был -- броситься навстречу. Приласкать, отругать, пожаловаться. Но тогда мама все поймет и не пустит ее к деду Василию. У нее своя правда -- у Кати своя. И Катина правда останется только клокочущими в горле фразами, ни на что не повлияет, ничего не изменит. Майя Петровна ступала торопливо, но слегка неров­но, как очень уставший человек. Руки зябко засунула в рукава, подбородок уткнула в воротник от ветра. Катя только по матери и заметила ветер; самой он был нипочем. Отодвинувшись за палатку "Пиво -- воды", пропустила Майю Петровну. "Точно с похорон, бедняжечка моя!" Хорошо, что ее не будет при Катиной схватке с отцом: в мамином присутствии язык не все выгово­рил бы. ...Багров шел сдаваться. Полушубок распахнут, шапка набекрень. Хмель размыл протест, чувство унижения. За­хотелось покоя. Хоть под замком. Пускай они теперь реша­ют, хлопочут, лечат его обмороженные ноги. И кормят. Первым делом пускай, собаки, накормят. Вон впереди какая-то фигура, и можно не прятаться. Даже чудно... Ба, да фигура-то знакомая! Багров радостно раскрыл объятия: -- Катюха! Доченька! Что-то подломилось в Кате, и несчастной девчонкой с тугими косичками она нырнула в распахнутый полушу­бок к родной груди. Но секундно. Сивушный запах вернул всю непримиримость ее восемнадцати лет. -- Пьяный! Опять пьяный. Вечно пьяный! -- Последний нонешний денечек, Катюха. Зарок дал. -- Заро-ок? Старая песня! Пусти меня, пусти! Чего облапил! Скажи, зачем ты явился?! Она отпихивалась от отца, тот дурашливо придержи­вал ее за локти. -- По тебе соскучился! Дай, думаю, навещу. -- Слушай, с тобой можно нормально? Идет себе веселенький, как с праздничка. Или ты совершенно уже ничего не соображаешь? Багров разжал руки: -- Ну, давай нормально. Авось пойму. -- Вот и пойми: хватит маму мучить! Ты нам не нужен. И мы тебе не нужны. Была бы водка! -- За мать не решай! -- повысил голос Багров. -- Мы с ней все обсудили, все добром. -- Видела я, как она от твоего добра шла: сама не своя и слезы в три ручья! Про три ручья Катя приврала, даже не заметив. Глав­ное было пронять отца. И проняла. Тот болезненно помор­щился: -- Почему слезы? -- Не иначе как от счастья! -- съязвила Катя. Впервые она вела себя столь решительно и враждебно, и только туповато-добродушный настрой от выпитого стакана не давал пока Багрову взорваться. -- Ну, хватит, потолковали. Мне пора, мать ждет, -- он отстранил Катю и двинулся дальше. Твердо помня, что Майя будет ждать в милиции, он нес ей последнюю -- нетронутую! -- поллитровку. На­глядное подтверждение обета, маленький подвиг. "Мать ждет". Катя вообразила, что ждет дома. Это уж хуже некудаОна повисла на отце, не пуская его. -- Нечего тебе в Еловске делать! Мало нам было сраму!.. Уходи, уезжай отсюда!.. Пусть тебя где подальше ловят! Багров стряхнул ее и начал накаляться. Своя, кровная и вона что придумала -- посылает его опять в бега! -- Ну сильна, дочка! Вот сокровище вырастил! -- Ты меня вырастил?!.. -- взвилась Катя. -- Ты мне всю жизнь отравил! Я из-за тебя в институт не попала! -- Готовиться надо было, а не с Витькой целоваться! -- рявкнул Багров. -- Да меня Семен Григорьич так подготовил, что куда хочешь поступить могла! Вспомни-ка -- время экзамены сдавать, а папашу посадили! Имя Загорского дочь вонзила в такое еще кровоточившее, что Багров задохнулся. Объяснение с женой похоронило ненавистный призрак, но могила была слишком свежа. А тут -- новость, представившаяся Багрову чрезвычайно многозначительной. Загорский занимался с Катей? Для чужих подобного не делают. И -- скрытно!.. Что еще от него скрывают? -- Семен Григорьич подготовил? -- переспросил тихо. -- А я и не знал. -- Мало ли чего ты не знал! -- подливала масла в огонь Катя. -- К примеру, мама до сих пор во сне уроки ведет. Ты храпишь с перепою, а она бормочет: "Алабин, иди к доске..." -- А Семен Григорьича во сне не поминает? -- Отчего и не помянуть? Уж не хуже тебя! -- Катька!! -- вне себя гаркнул он. -- Ну, ударь, ударь! Маму уже бил, теперь меня давай! Багров схватил ее за плечи и затряс: -- Мать бил?!.. Я -- бил?.. Пальцем не трогал! -- Своими глазами видела! Прямо по лицу! -- То один раз... тогда причина была... -- оттолкнул он дочь, стремясь вместе оттолкнуть и постыдное воспоминание. Но та не дала "закрыть тему": -- Знаю, какая причина! Думаешь, спала, не слышала? Мама уйти хотела. И почему только не ушла!.. Я бы на ее месте без оглядки... Земля на могиле зашевелилась, холмик стал осыпаться. -- Куда ж бы она ушла? -- спросил Багров со зловещей вкрадчивостью. -- К кому? -- Господи, будто на тебе свет клином сошелся! Жили бы сейчас тихо, культурно... -- Тихо-культурно... С Загорским, что ли? Катя закусила удила: -- Да хоть бы и с ним! Призрак полез наружу, обдавая загробным холодом. Призрак с незапятнанной репутацией, с двумя высшими образованиями, трезвый, уважаемый, очень культур­ный -- первая любовь Майи, проклятие жизни Багрова. Оцепенение, с которым тот готовился вновь принять на плечи весь сброшенный было груз, внешне могло пока­заться спокойствием. -- Говори, дочка, говори, я кое-что соображать начи­наю... -- медленно и как бы равнодушно произнес он. -- Только вопрос, будет ли ей с Загорским счастье? Обманчивое спокойствие отца окончательно лишило Катю разума. -- Да Семен Григорьич -- золотой человек! -- закри­чала она в каменное его лицо. -- Он бы с мамы пылинки сдувал! Еще бы не счастье! Это ты вот -- горькое горе! В раскрывшуюся могилу ухнуло все -- покаяние перед Майей, ее умиротворяющие речи, решение идти с по­винной. Туча бесов ринулась в душу Багрова. -- Та-ак... -- протянул он, зверея под их натиском. -- Так, Майя Петровна... Поверил, развесил уши... Иудиным поцелуем предала. "Иди, объявись". Чтобы, значит, место очистить!.. Ну, все. Кланяйся мамаше! Да пусть своему Загорскому учебник географии в гроб положит! Еще, поди, заблудится на том свете! Он круто и четко развернулся и стремительно двинул­ся прочь от дочери, от города, от жены. Разумеется, Катя не сознавала, что делала. Она просто закатывала скандал, чтобы дать выход накипевшему и спровадить отца. Накипело много, за полгода его заклю­чения особенно, а за последние дни -- прямо невыноси­мо. И она надеялась избежать хотя бы той бури пересудов, которая подымется, если его заберут "на дому". На этом Катя "зашкалилась". И только сейчас поняла, на чем "зашкалился" отец, зачем -- за кем! -- рвался на волю. И что она порушила удачным скандалом. В ней взыграла лихая кровь, а отец воспринял злые реплики как откровение, как наконец-то достоверно узнанную правду. -- Папа! Папа, погоди!.. -- не своим голосом завопила она и побежала следом. Растолковать ему... признаться, что врала со зла... Семен Григорьевич готовил к экзаменам не ее отдельно -- целую группу... мама никогда не звала его во сне... и совершенно ничего между ними не было... Но Багров удалялся, Катя отставала. Отчаявшись, повалилась в сугроб. Когда вернулось дыхание, побежала обратно. Дома записка от мамы добила ее: "Катюша, где ты? Приходи в милицию повидаться с отцом. И, пожалуйста, будь с ним поласковей". x x x В дежурную часть возвратилась первая, затем вторая группа захвата во главе с Гусевым. Обе разочарованные. Конопатый связной сообщил, что Майя Петровна вернулась домой и, не раздеваясь, снует по кухне, а Кати пока нет. С ним послали кого-то из освободившихся людей; решено было не выпускать из виду жену и дочь Багрова: их вечерняя суета вызвала сомнения. Так что дежурка встретила Майю Петровну удивленным и выжидательным молчанием. -- Добрый вечер, -- сказала та с порога; она несла аккуратно перевязанный сверток и старенькую сумку со сломанной молнией, полную консервных банок, пачек сахара и другой провизии. -- Здравствуйте, Майя Петровна... -- отозвалось не­сколько голосов. Томин с любопытством всматривался в жену Багрова. После всего о ней слышанного ему рисовалось нечто яркое, впечатляющее. А в Багровой не было даже "изюминки". Никакого женского задора, кокетства. Хорошее лицо, спокойное благородство в повадке. Вроде бы не из тех, вокруг кого разыгрываются "роковые страсти-мордасти". Томин представился. -- Вы по поводу моего визита? -- А-а, Лена мне говорила... -- не поняла она. -- Нет, я не к вам. По лицам присутствующих догадалась, что ее появ­ление неожиданно и, следовательно, мужа в милиции еще нет. -- Михаил в городе. Сейчас он придет... Я принесла теплые вещи и продукты. Надеюсь, это можно? Обращалась она к дежурному как наиболее, очевид­но, знакомому. -- Вы видели мужа? -- скорее всех отреагировал Томин. -- Да. -- Где? -- У Василия Васильевича Полозова, -- сообразив, что заправляет тут Томин, сосредоточилась на нем. -- У деда Василия! -- ахнул в досаде Гусев. -- Как вы узнали, что он там? -- Василий Васильевич записку принес. Томин укоризненно покосился на дежурного, тот раз­вел руками: -- Думал, сороковины... -- Да-а... Старика Полозова мы не предусмотрели! -- корил себя Гусев. -- Сколько времени назад вы расстались? -- Томин задавал вопросы быстро, чтобы получить ответы раньше, чем Багрова оценит ситуацию. -- С полчаса примерно... нет, больше. -- И он сказал, что явится в милицию? -- Он обещал. -- Сколько ходу от Полозова до вас? -- Минут двадцать -- двадцать пять, -- отозвался за нее Гусев. -- От Полозова забежали домой и прямо сюда? -- Да. -- Дома пробыли долго? -- Вот только собрала... -- Ровно четверть часа, -- доложил от дверей мальчишеский голос. Это конопатый связной -- согласно инструкции "контролировать передвижения" домочадцев Багрова -- притопал за Майей Петровной. -- И до милиции от вас ходу... Быстро шли? -- Нет. -- Тогда еще пятнадцать, -- определил сам Томин. -- Имеем пятьдесят минут, как минимум, -- подытожил Гусев. -- Напрямик от Полозова сюда два раза можно гуляющим шагом поспеть. -- Михаил вот-вот будет, -- старалась убедить присутствующих Багрова. -- Он понимает, что это единственный выход в его положении. -- Пора бы уже, Майя Петровна, если решил. -- Ну... надо и с духом собраться, Алексей Федорович. Томин прислушался к себе... нет, не приближался Багров к милиции... все это розовые мечты -- будто он мирно сдастся на милость правосудия. Гусев нетерпеливо переступал с ноги на ногу. -- Да, конечно, -- сказал ему Томин. И Гусев спешно отошел, чтобы сколотить группу и отправить к деду Василию. "Необходимо, но безнадежно", -- мельком подумалось Томину. -- Муж объяснил вам цель побега? -- осведомился он, отвлекая Багрову от суеты за ее спиной. Под нацеленными со всех сторон взглядами Багровой стало душно. Она расстегнула пальто, сдвинула с головы платок. -- Пусть Михаил сам расскажет. Избавьте меня... -- Только одно: Калищенко замешан? -- тихо спро­сил Томин. Она немного отвернулась и кивнула. Томин спросил еще кое-что, осторожно уточняя суть происшедшего между супругами объяснения. Женщина говорила с неловко­стью, через силу. Помещение заполнялось сотрудниками, которые пач­ками прибывали с пустых адресов. При виде Майи Пет­ровны у каждого новоприбывшего возникал естествен­ный интерес, и вокруг нарастали говор и перешептыва­ние. А она все тянулась взглядом к поминутно хлопавшей двери, надеясь, волнуясь, недоумевая, почему Михаила нет и нет. Зазвонил телефон. -- Дежурный еловского горотдела милиции слушает... Спокойнее, гражданин, ничего не разберу. Фамилия ваша? Давайте по буквам. Записывая, он прикрикнул на своих: -- Потише, мужики! -- А что там? -- Угон машины... Да, гражданин, слушаю вас... Ну ясно... Ясно. Номер какой?.. Кто?! Точно, без ошибки?.. Ясно, спасибо. Выругался сквозь зубы, хлопнул трубку на аппарат и грузно встал. И сразу как-то все замолкли. -- Упустили Багрова, -- мрачно сказал он Гусеву. -- Остановил самосвал, вытряхнул водителя, сам за руль -- и прощайте! По Новинскому направлению. В сильно не­трезвом виде... -- Давно? -- Точно сказать не может. Пока, говорит, добежал до автомата у заправки... Минут двадцать-то наверняка уж. -- Шофер еловский? -- Кто-то из Степановых, не разобрал кто. Вот оно! -- стало ясно Томину. Вот теперь началось то самое. "А участковый сидит в школе. А он мне почему-то нужен". -- Ивана Егорыча сюда в темпе, -- сказал он кому попало, пробираясь за Гусевым сквозь тесноту к карте района. -- До развилки, товарищ майор, одна дорога -- прямо. Но тут нам его не достать. Развилку перекроем на всякий случай -- вдруг свернет. Свяжемся с ГАИ области. Если проскочит дальше к Новинску, то где-нибудь здесь наго­ним, машина у нас ходкая. На карте палец Гусева шутя придавил самосвал с пьяным Багровым. Карта все сводит в одну плоскость, на ней -- просто. Дежурный дозванивался в ГАИ, излагал ситуацию, просил выслать мотоциклистов на перехват. Гусев распу­стил по домам лишних людей, достал из сейфа пистолет, привычно вставил обойму (но то была привычность тира); сделал знак успевшему появиться участковому, что берет его на задержание. И тот тоже передернул затвор писто­лета, внимательно осмотрел и несколько раз перехватил в руке. Свой Томин всегда носил в кобуре под мышкой, проверять его не было надобности. Майя Петровна все это время стояла почти в центре дежурки, вокруг нее сохранялся свободный пятачок, как бы зона отчуждения. У ног -- сумка с провизией, сверток. Широко раскрытые вопрошающие глаза следили за воен­ными приготовлениями. "Почему именно я должен успокаивать жену Багрова? Здесь полно знакомых людей", -- направляясь к Майе Петровне, ворчливо думал Томин. -- Неужели в него будут?.. -- ошеломленно проговори­ла она. -- Ну-ну, надеюсь, до этого не дойдет. -- Вы обещаете? Черты ее лица, до сей поры как бы затушеванные будничным спокойствием, проступили четко, открывая свою одухотворенную и трагическую красоту. "А я, оказывается, подслеповат. Никакие изюминки не нужны, чтобы из-за этой женщины разыгрывались страсти". -- Разве кто-нибудь хочет? Оружие существует на слу­чай крайней необходимости. -- Лена Сергеева хорошо говорила о вас... поэтому я прошу... Я понимаю, Михаила надо остановить во что бы то ни стало... Но с ним трудно силой. Он совсем взбеле­нится и может бог знает что... -- Понял, постараемся. -- Вы обещаете... не стрелять? Томин еще раз заглянул в ее хрустальные, полные глубокого света глаза. -- Могу обещать только за себя. "И здесь ходи в мягких тапочках!.. Удружила Шахиня. Поделом вам за сентименты, добренький старший инс­пектор". -- Сообщите в Новинск, -- распорядился он, оде­ваясь. -- Есть! -- вытянулся дежурный, приняв сердитый тон Томина на свой счет. -- Ни пуха ни пера, -- пожелали вразнобой, но от души провожавшие. Томин, Гусев и участковый Иван Егорыч чеканно отозвались положенной фразой. Садясь в машину, Иван Егорыч зыркнул вдоль улицы: -- Катерина Багрова бежит! Но дожидаться ее -- с чем бы она там ни бежала -- было некогда. Теперь единственной заботой, целью, же­ланием стал ревущий где-то на темном шоссе самосвал ЮКР 16-16. Опередивший их -- на сколько километ­ров? -- неизвестно. Выкладки Гусева грешили приблизительностью. Раз за разом они опаздывали! А выигрывал дистан­цию не матерый преступник, имевший связи в уголов­ном мире, опытный в состязаниях с системой ловли разных "зверей", -- выигрывал (в одиночку!) всего-на­всего ревнивый муж, вооруженный только любовью и жаждой мести сопернику! "Нельзя недооценивать Багрова. Нестандартность по­ступков. Энергия. Напор". Паша еще мягко выразился... Что-то он поделывает? Праздничное застолье, наверное, в разгаре. x x x В застолье наступила та пауза между ужином и чаем, когда все уже сыты, чуть под хмельком и каждый развлекается как может. Пажеский корпус -- бывшие подшефные Маргариты Николаевны кандидаты наук -- были отправлены на кухню мыть посуду. И тоже попутно развлекались болтовней и анекдотами. Колька азартно играл в шашки со старейшим другом семьи. -- Ты, кажется, возмечтал пролезть в дамки, -- хмыкнул тот сквозь полудрему. -- Возмечтал! -- И напрасно, братец, -- маститый партнер сделал ответный ход, разрушивший все Колькины построениями -- А где же твой Граф? -- задержалась рядом мать. -- Твой Граф! -- горячо и неискренне возразил Колька. -- Хорошо, примем компромиссный вариант -- наш Граф. -- Наш Граф наелся и спит без задних ног. -- Луж было много? -- Было и похуже. Но я все доблестно ликвидировал и каждый раз мыл руки. -- Образцовый ребенок! -- мать подмигнула, указав незащищенное место в обороне противника, и Колька снова ринулся в атаку. Кто-то затеял танцы под мелодии двадцатилетней давности. Пожилые танцы, лишенные прыти, танцы-воспоминания, молодившие этих женщин и мужчин, дома зачастую уже перешедших в разряд бабушек и де­душек. Пал Палыч покружился с Зиночкой в вальсе, осчаст­ливил скучноватую дальнюю родственницу бодрым фок­стротом и вдохновенно провел мать сквозь сложные фи­гуры танго. Номер был сольным и заслужил аплодисменты, сразу после которых Пал Палыч направился в переднюю, набрал 02 и попросил дежурного по городу. Всех их он знал по голосам и тотчас определил: Дайков. Этот много раз выручал. -- Добрый вечер, Григорий Иваныч, Знаменский. С личной просьбой можно? Запропал где-то в Еловске один мой друг-приятель. Некто Томин... Да, из МУРа. Нельзя ли поинтересоваться, когда он выехал в Москву?.. Есть, жду. Он присел у телефона. Не потому что ждать предстоя­ло долго, но шнур от трубки до аппарата был довольно коротким, и -- если на ногах -- приходилось гнуться. Машинально Знаменский отметил, что сиденье стула теплое. Только что кто-то долго с кем-то разговаривал. Из комнаты Кольки вышел сонный Граф, присел, открыл крантик. По полу растеклась внушительная лужа и, найдя где-то уклон, побежала ручейком в сторону ванной. Ручеек истончился и иссяк, протянувшись санти­метров на тридцать. Следственная привычка фиксировать пустяки. -- Алло! Слушаете? Дайков так поспешно передал сведения из Еловска, что Пал Палыч не успел и поблагодарить. Суббота, про­исшествий в столице, конечно, хватает. Выглянула Зиночка, оценила ситуацию и призвала Кольку с его тряпками. -- Не будет Саши, -- сказал ей Пал Палыч. -- Поехал брать Багрова. А я-то держал для него заветный кусок судака и три дюжины пельменей на холоду -- только в кипяток бросить. -- И держи. Завтра вернется -- первым делом про пель­мени спросит. -- Точно, -- улыбнулся Пал Палыч. "Явится с рассказами, как выслеживал и хватал Баг­рова, и примется уплетать пельмени. Сядем на кухне, по-­семейному..." Но мысль эта ничем не подкрепилась в воображении. Пельмени были реальны, а Сашу почему-то не удавалось поместить в кухне и попотчевать этими реальными, горя­чими, с маслом и горчицей, как он любил. Озадаченно созерцал Пал Палыч пустоту, не желав­шую заполняться Томиным. Чего проще? Завтра воскре­сенье, он свободен. Придет, как всегда, голодный, снача­ла съест заливного судака, потом... Нет, не приходил. И в понедельник не приходил. Странно. Между тем народ снова потянулся к столу, где расставляли чашки и сладости. -- Павлуша! -- окликнул старейший друг дома, застав Пал Палыча в задумчивости у телефона. -- Можно подумать, гости тебе глубоко опротивели! Пал Палыч сбросил вялость и присоединился к oбществу. Первым делом он ссадил Графа с Колькиных колен, приказав не портить собаку. Затем помог пажескому корпусу с включением электросамовара (его кто-то преподнес сегодня Маргарите Николаевне): шнур не доставал до розетки, требовался удлинитель. Следую­щим номером стало спасение Зиночки от посягательств Афанасия Николаевича. Сей милейший профессор на покое, пенсионер с незапамятных времен, пускался бурно ухаживать за женщинами, едва пригубив сухого винца. -- Спасибо, Пал Палыч, -- потирая зацелованную до локтя руку, смеялась Зиночка. -- Он уверял, что я напоминаю ему "утраченную в юные годы" мать... Слушай, как жаль, что Шурика нет. И спеть некому. Или сам рискнешь? Знаменский, случалось, подпевал и аккомпанировал другу, благо гитарой владел отлично -- еще отец обучил и пристрастил. И голосом Пал Палыча Бог не обидел. Но, поскольку своего он не сочинял, то при Томине держал­ся в тени. Теперь же, не раздумывая, снял со стены семиструнную. -- Только для тебя, Зиночка! Но запел не для нее и отнюдь не то, чего она ожида­ла -- не из Сашиного репертуара, а из отцовского. Тот любил полузабытые народные песни минорного или шут­ливого толка. Вниз по Во-олге реке С Нижня Новгорода Снаряжен стру-ужо-о-ок, Как стрела-а-а летит... -- протяжно начал Пал Палыч и увидел осветившееся не­жностью лицо Маргариты Николаевны. Песня неспешно излагала убедительную просьбу од­ного из гребцов к товарищам: "Уж вы бросьте меня в Волгу-матушку". Маргарита Николаевна осторожно поставила блюдо с пирогом и заслушалась. Ни родные, ни друзья не пред­ставляли себе, какую брешь в ее душе пробила смерть Пашки-большого, как сам себя именовал в кругу семьи Павел Викентьевич Знаменский. Всегда бодрая, привет­ливая, любившая посмеяться, Маргарита Николаевна сиротствовала по мужу втайне, не ища сочувствия, нико­го не отягощая своей печалью. Она не потеряла вкуса к жизни, не хлюпала ночами в подушку -- нет, но знала, что до последнего вздоха будет ощущать себя вдовой. А вот, оказывается, П