поправил галстук, маскируя цепкий и стремитель­ный огляд вокруг. Нет, в холле было "не мусорно". -- Я дымлюсь?! Да ни в жизнь! До меня им не доб­раться! -- он сплюнул через левое плечо, но в тоне была убежденность. -- Тогда другого купца найди! -- приказал Приезжий. -- Где его враз сыщешь... не семечки же... Недели бы хоть три... -- У меня командировка на четыре дня. -- За четыре дня -- безнадега. Чистоделу капельку полегчало. Показалось -- труд­нейший рубеж позади. На секундочку показалось. Приезжий заслонился от холла пестрым журналом с ближайшего столика и ударил в уши Чистодела свистя­щим угрожающим шепотом: -- Ты понимаешь, шкура, что ты наделал?! Ты меня вызвал -- я прилетел. Я же не пустой! Во мне два кило. Что я теперь должен, как беременная сука, с товаром в брюхе мотаться, да? Нет уж, не выйдет! Бери, рассчитывайся, а дальше забота не моя! Заячье сердце Чистодела застучало с перебоями. -- Да клянусь, если б я мог... Я на свои никогда не работал... У меня таких башлей в помине нет! -- Добудь! Ай, до чего унизительно совсем терять себя и гово­рить, что добыть-то не у кого, -- разве что на опохмелку. Но с Приезжим не похитришь, и Чистодел покаянно признался: -- Негде мне взять... Лицо Приезжего отразило безграничное презрение. -- Я, ей-богу, не виноват, -- заерзал Чистодел. -- Он сделал заказ, я вам передал... и вдруг такая лажа... Были бы свои башли... Приезжий кинул журнал. -- Ты что все -- "башли", "лажа". Музыкант, что ли? Лабух? -- Да так... Немножко себе на барабане стучу. -- Где? -- Ну, ребята знакомые есть, зовут иногда на похоро­ны подхалтурить. "Лабать жмурика" называется. -- Столичный коммерсант! Торгую золотом и немного стучу. Чистодел, не расслышав издевательской интонации, наивно пояснил: -- Так то -- бизнес, а это -- на бутылку. -- А твой купец на чем доигрался? На кларнете и трубе? -- Не...-- засмеялся Чистодел и опять ошибся, по­считав, что атмосфера разрядилась. -- Ах, тебе еще смешно, падла?! -- осатанел Приез­жий. -- Мне люди товар доверили. Им твои лажи -- пус­той звук. Я должен вернуться -- и деньги на бочку, иначе лучше самому либо под трактор, либо в прорубь! Понял, какие у меня тылы?! Нет, не понял. Напугался -- да. А понять где ему, выросшему в арбатских переулках и совершавшему экс­курсии не далее Кунцевского и Востряковского кладби­ща? Да и как понять? С нормальной точки зрения, приисковый быт -- не­что чудовищное. В подобных хибарках и сараюшках (в печати звучно называемых "бидонвилями") жить нельзя. А уж лютыми сибирскими зимами -- спаси и сохрани! Медведям в берлогах стократ теплей и уютней. И сколько бы ни шло отсюда опечатанного и охраня­емого автоматчиками "золотого запаса", сами добытчики остаются несчастной рванью. Главное утешение, главная забота -- бутылка. А подчас в ней вопрос жизни и смер­ти, тут уж мороз судья. К кражам добываемого золота отношение у всех про­стое. Однажды, к примеру, приземлился самолет без опоз­навательных знаков, главный инженер прииска загрузил в него пуды "желтого металла" и улетел в неизвестном направлении. Для приличия объявили всесоюзный ро­зыск, хотя в Союзе его никто никогда найти не чаял. Чего же ждать от маленького труженика? Платят ему за каторжную работу копейки, а кругом перекупщики, у них спиртное и мосты "на материк". И без колебания всаживал он в трубы, по которым гонится порода, самодельные ловушки для золота. Вот тут уж жестоко правила честность. Залезешь в чужую ловушку -- поплатишься головой. Спо­ры решались проще, чем на самом "диком Западе". Возможно, жесткая упрощенность нравов передалась еще со времен, когда на золоте вкалывали за пайку зэки. Многие, освободившись, там и остались со своими тра­дициями и задавали тон. А кто позже приезжал в надежде подзаработать, либо сразу заворачивал оглобли, либо научался подчиняться общим порядкам. И в описываемые годы и позже струйки золота всегда текли к неким точкам притяжения и осаждались у богатых и предусмотрительных. Кто знает, не они ли или их дети вынырнули сейчас из подполья, оккупировали здесь и там разные консорциумы и в полном консенсусе с чиновничь­ей верхушкой принялись отмывать многолетние знаки? (О тех, кто уже без всяких фокусов растащил золотой запас целой страны, мы помолчим -- немеет язык). Итак, струйки всегда сочились, сливались в ручей­ки, но во времена Приезжего посредничать между при­исками и "большой землей" было занятием аховым, и брались за него несколько десятков смельчаков. Приез­жий не сгущал краски, изображая свои скорые на рас­праву тылы... Надо было срочно что-то делать. Даже злиться на "столичного коммерсанта" было уже некогда. -- Сядь нормально. Чистодел, до того виновато сгорбленный, выпрямил­ся и робко поднял собачьи глаза. -- Рассказывай, кто погорел, на чем погорел. -- Вроде мужик был крепкий, верный, а вот... вчера взяли... За спекуляцию золотыми вещами. -- Как узнал? -- Жду его на месте -- нету. Отъехал в сторону, звоню из автомата на квартиру. Соседка и рассказывает... -- Она тебя знает? -- подгонял Приезжий. -- Да ни в жизнь! Просто делать старухе нечего, вот и треплется. -- А почему за спекуляцию? -- Он в золотоскупке оценщиком работал. Там, вид­но, и влетел. -- Что взяли на обыске, неизвестно? -- Соседка понятая была, видела. Говорит: брошки-колечки, деньги -- не знаю сколько -- и весы. Тут Приезжему изменила выдержка. -- Весы?! Час от часу не легче! -- А чего весы? -- А то, что продаст тебя твой крепкий мужик, вот чего! -- Да почему? -- Деревня ты, барабанщик. Сделают анализ -- и сразу видно, что вешали: вещи или песок. Дошло? -- Это вы точно -- про анализ? -- изумился Чистодел. -- Досконально. Был у нас показательный суд, один вахлак из старателей вот так же с весами влетел. Притис­нут твоего купца, припугнут статьей -- и все, не станет он за тебя голову на плаху класть. Чистодел нахмурился, но возразил довольно храбро: -- А чего он может сделать? Он про меня ничего не знает! -- Ну что-нибудь всегда... -- Да чтоб я сдох! Я про него много знаю, а он про меня -- во! -- и показал неопрятный кукиш. Приезжий поймал кукиш в ладонь, даванул коротко, но Чистоделу и того хватило, чтобы сбить самонадеянность. -- Говори, как связь держали. -- Виделись только при деле, -- Чистодел бережно разлеплял сплющенные пальцы. -- Он мне нужен -- я ему звоню домой, назначаю время. Встречались на улице в трех уговоренных местах по очереди. Я ему нужен -- он пишет на Главный почтамт до востребования. -- Значит, фамилию знал!! -- А я Сергеев Петр Иваныч. Нас таких в Москве, может, две тысячи, а может, пять. Пойди, сыщи! И внешность у меня обыкновенная. -- Общие знакомые есть? -- Ни единого человека! -- Но кто-то же вас свел? -- Кто свел, тот, слава Богу, помер. -- Дома у купца хоть раз был? -- Не. -- На работе? -- Дурак я, что ли? -- Уж такой ты хитрый. -- А чего? -- Чистодел уже снова воспрянул. -- Ну, если такой хитрый, вот тебе задачка -- я, примерно, в Магадане, ты в Москве. Как ты меня най­дешь, барабанщик? Чистодел не понял: -- Отобью телеграмму до востребования... как обыкно­венно: Ковалеву для Димы. -- Нельзя телеграмму. Как тогда? -- M-м... Тогда, пожалуй что, прости-прощай. -- А тебе надо очень. Ты соображай, раз хитрый. Ну-ка? -- А приехать можно? -- Милости просим. Хоть на два месяца. Чистодел начал увлекаться игрой: -- Ага... Тогда в адресный стол, найду Ковалева В. И. -- Допустим, в Магадане их пять. -- Тогда буду нюхать, от которого Ковалева чем пах­нет... Дальше соседей тихонько поспрашаю -- у кого, мол, есть такой приятель -- иногда навещает, обрисую ваши годы, внешний вид, часто, мол, в столицу летает... На аэродроме девочек прощупаю... Надежда есть -- за два-то месяца! Приезжий помолчал, сжав крупный, прямо проре­занный рот. Барабанщику и не снилось, насколько опас­на проявленная им сообразительность. -- Так... Стало быть, хитрый. А этот твой купец... как его? -- Миркин. -- Он глупорожденный? -- Зачем? Он вполне. -- Так почему уверен, что он тебя не найдет? Если обэхээс поможет? Считаешь, ты хитрей всех? Нет, этого Чистодел не считал. Он чувствовал, что Миркин, например, и умней, и изворотливей. -- Думаете, могут меня найти?.. -- Могут найти. Приезжий прикидывал: Миркина взяли по плевой статье. А вот участие в хищениях с приисков -- другой коленкор. Потому выдавать Чистодела Миркину -- нож острый. Но проклятые весы! Если крепко нажмут... пес его знает, этого Миркина, может, такой же барабанщик. -- Страховка нужна, -- сказал он. -- Не усек? Надо, чтоб твой купец пошел за одну спекуляцию. Тогда ему расчета нет никого закладывать. А пока мы этими весами все, как веревкой, повязаны. Вообразив, что решения проблемы ожидают от него, Чистодел начал напряженно размышлять -- то бишь мор­щить лоб, чесать в затылке, закусывать губу. Да, нужна страховка. Он даже ощутил ответственность за Борю Мир­кина -- надо спасать парня! Тем более парень-то не вред­ный, добрый парень-то. В процессе "размышлений" возникло и еще одно не­привычное чувство: хоть маленького, частичного превос­ходства над Приезжим. Все-таки провинциал, Москва для него -- лес темный. Все-таки держится за меня. Да-а... Так, значит, страховка. Нужна страховка... Приезжий тоже размышлял. В трудные минуты он соображал быстро и находил, как правило, нестандарт­ные решения. Перебрав несколько вариантов, выбрал, по его мнению, лучший. Не самый благоразумный. Даже авантюрный. Вариант наглый, стремительный, рожден­ный приисковой выучкой и природным коварством. -- Значит, говоришь, взяли вчера днем, барабанщик? Авось успеем. Пошли. x x x В течение последующих часов Чистодел наблюдал за своим спутником с отвисшей челюстью: уму непостижи­мо, что за человек! Ведь живет (однажды обмолвился) чуть не за полтыщи километров от Колымской трассы. В Магадане-то (который Чистоделу рисовался беспросвет­ным арктическим захолустьем) -- и в том бывает наезда­ми. Откуда ж подобные таланты и повадки?! Для начала Приезжему понадобилась уединенная те­лефонная будка и несколько монет. Он набрал 02 и солидно представился: -- Ювелирторг беспокоит. Не подскажете телефончик в отдел экспертиз? Чистодел аж вспотел, стоя рядом "на часах", -- При­езжий сам на Петровку нарывается! -- Спасибо, записываю. (Это для достоверности: при его занятиях все должно записываться в голове). "НТО зовется", -- пробормотал он, крутя следую­щий номер, и сменил голос. Теперь начальственный ба­сок смягчал некоторый трепет перед серьезным учреж­дением. -- НТО? Это я говорю с секретарем?.. Очень хорошо. Извините, что беспокою, но тут вот какое дело: у нас в золотоскупке забрали весы... по делу Миркина. Так вот следователь Знаменский просил еще разновески привез­ти... Ну да, с каким экспертом мне связаться?.. Кибрит? Фамилия такая?.. Ага, понял. Хорошая фамилия. А имя-отчество?.. Спасибо, всего доброго. Следующий шаг был тоже прост. При столь редкой фамилии он обошелся Приезжему в плитку шоколада и три-четыре обольстительных улыбки. И -- вопреки прави­лу не выдавать адресов без года и места рождения разыс­киваемых -- скучающая девица в киоске "Мосгорсправки" аккуратненько написала ему домашний адрес Зинаи­ды Яновны Кибрит. (На Зиночкину беду в адресных кар­тотеках отсутствовали только данные на оперативных со­трудников милиции и начальство). Прочтя адрес, При­езжий скомкал бумажку, бросил под ноги и махнул проезжавшему такси. -- Сразу еду. -- Я с вами? -- почтительно осведомился Чистодел. -- Да, ты при мне. Пригодишься. -- Может, вперед покушаем? -- Мандраж, что ли? -- Да ведь рискованно. Сами на рожон... -- Дурак ты, барабанщик. Петлю надо рвать, пока не задушила. x x x Звериное чутье у Приезжего. Именно о связях Миркина и беседовали сейчас на Петровке. Перед Токаревым стояло двое весов. -- Эти изъяты дома, эти -- на рабочем месте Миркина. За каждым оценщиком закреплены свои, -- объяснял он Зиночке Кибрит. -- Не забудьте протоколы изъятия, я должна сослать­ся на них в акте. Пал Палыч, как он перескочил из газетных киоскеров в скупку? -- Пока не признается. -- Ювелирные курсы кончил, я проверил, -- сообщил Токарев, роясь в бумагах. -- Но что любопытно: кончил загодя, до того, как стал торговать газетами. Знаменский секундно поразмыслил. -- Ясно. -- А мне -- нет, -- Зиночка ловко упаковывала весы. -- Да ведь киоск-то где -- в Столешниковом. Очень удоб­но завести связи с перекупщиками, обрасти клиентурой. -- Глупа, -- вздохнула Зиночка. -- Значит, рабочие весы я проверяю на точность, верно? -- Да, -- Токарев отыскал требуемые протоколы. -- Вдруг обвешивал. -- А изъятые дома -- на следы золота. -- И кремния, Зиночка, -- добавил Знаменский. -- О! -- удивилась она. Кремний -- спутник шлиха, то есть золота-сырца. О подобной возможности Знаменский с Токаревым не го­ворил, так что тот тоже выразил удивление: -- Однако... какие, собственно, основания? -- Да, собственно, никаких, -- развел руками Пал Палыч. -- Раз никаких -- это серьезно. Это интуиция! -- зая­вила Зиночка. У Токарева вырвался недовольный жест: он предпо­читал твердую почву фактов, а интуицию относил к области гаданий и домыслов. Зиночка присела на край стола и провела с Токаре­вым воспитательное мероприятие: рассказала об удиви­тельном чутье, проявленном однажды Наполеоном. Император имел обычай по утрам просматривать сто­личную полицейскую сводку. В перечне разнообразных, в том числе, надо думать, и серьезных происшествий им­ператорский взор выхватил почему-то краткое упомина­ние о задержанном накануне бродяге, которого полиция еще не удосужилась допросить. -- Привести ко мне! -- внезапно распорядился На­полеон. И вот заурядный тогдашний "бомж" прямо из грязной каталажки без всяких объяснений был представлен пред императорское лицо. -- Ну? -- произнес Наполеон. Ситуация не позволяла "бомжу" испытывать ни ма­лейших иллюзий. Государь все знал. Уж неведомо какими путями, но проведал он, что мнимый бродяга заслан в страну оппозиционной эмиграцией; что в столице есть у нее многочисленные сторонники; что готовится восста­ние, призванное свергнуть и физически уничтожить На­полеона. И вот Наполеон произнес: -- Ну? -- вероятно, достаточно царственно и внуши­тельно. А в сущности, что еще мог он сказать при полном отсутствии информации? Стоило, к примеру, заикнуться об имени бродяги, цели его прибытия в Париж -- о чем угодно -- и разговор сбился бы на частности и сразу обнажил государеву несостоятельность. Однако он произнес лишь грозное и всеобъемлющее: -- Ну? (Маленький шедевр интуиции). И заговорщик, совершенно убежденный в осведом­ленности государя, глобально повинился, выдав имена, явки, планы, даты. Переворот был сорван. -- Это достоверно? -- недоверчиво осведомился То­карев. -- Строго исторический факт. -- Любопытно... Но то все-таки Наполеон... Знаменский понимал, что Токареву сейчас достанет­ся, Миша же от гневного наскока Кибрит безмерно растерялся. И, когда она замолкала, чтобы перевести дыхание, втискивался в паузу с бормотаньем: "Уважае­мая Зинаида Яновна... позвольте, я не хотел... Разумеется, Пал Палыч не ниже Наполеона... я отнюдь не имел в виду... совершенно верно, даже выше... вполне возможно... в своем роде..." -- Ой, опаздываю! -- вскрикнула Зиночка, глянув на часы, и, одарив ясной улыбкой хохотавшего Пал Палыча, кинулась вон. x x x Жила Кибрит с сестрой, ее мужем и их двенадцати­летним сыном Сережей. Пятым членом семьи числился косматенький веселый песик Рикки. Так как у сестры было ночное дежурство в госпитале, Зиночке предстояло накормить и загнать спать племянни­ка. Последнее давалось нелегко -- это не Мишу Токарева отчитать. Раньше помогали сказки, но года полтора назад Сережка их отверг и теперь требовал от тети Зины историй "про преступников". И она -- куда денешься -- сочиняла истории, напропалую идеализируя действительность. Пока стряпался ужин, Сережа был уполномочен вы­гулять Рикки. Ах, как жестоко подвела Зиночку воспеваемая ею интуиция! Возясь на кухне, она даже мурлыкала дурац­кую и потому, наверно, модную мелодию... Приезжий и Чистодел опередили ее примерно на час. И времени даром не потратили. Садясь в такси, Приезжий еще не знал, как станет действовать. Это зависело от возраста эксперта с редкой фамилией, ее характера, состава семьи и проч. А более всего -- от наития и удачи. Приезжий был чуток и насто­рожен, как взведенный курок, но твердо верил в свою счастливую звезду. Городские соседи редко-редко знакомы друг с дру­гом, знал Приезжий. ЖЭК -- наверняка волокита. Нечего болтаться по обочинам, надо вторгаться в центр инфор­мации. Где, кстати, тебя -- ежечасно нарушающего Уго­ловный кодекс -- меньше всего ждут. И в адресный стол милиции был командирован взбод­ренный выпивкой и гипнотически-волевым напутствием Чистодел. Минут на двадцать пять он преисполнился гор­дости и самомнения, что позволило безбоязненно созер­цать милицейские погоны и изображать из себя какого-то там инспектора по расселению жильцов. Так были добы­ты первоначальные сведения. А затем судьба дала Приезжему козырного туза в виде Сережки и Рикки. Мальчик мог бы и прищуриться подо­зрительно, и недоверчивым молчанием встретить рас­спросы незнакомцев. Но Рикки невольно сыграл роль предателя. Хоть и замороченный "диванной" жизнью, он глубинным инстинктом ощутил в Приезжем веяния и запахи исконной отчизны и крепкую руку охотника и укротителя. Они обрели общий язык в долю секунды. Заворожен­ный тем, как шалавая собачонка, с грехом пополам умевшая подавать лапку, сейчас по скупому жесту незна­комца ложилась, застывала в стойке, мчалась отыскивать брошенный камешек и, поскуливая от нетерпения уго­дить, клала найденное к его ногам, Сережа даже не заметил, что сообщил кучу вещей о своей семье. Приезжий отсеял главное: отец мальчика в отъезде, мать на дежурстве, а тетя Зина стряпает фрикадельки с морковью. ...Чуть слышно щелкнул замок, и Приезжий вошел в переднюю. Огляделся, кашлянул, давая о себе знать. Из кухни выглянула Кибрит. "Хорошо, что молодая, -- подумал Приезжий. -- Кра­сивая -- тоже хорошо. Все идет хорошо!" Красивые женщины ни разу не огорчали Приезжего. С ними ему было немногим труднее, чем с Рикки. Кибрит еще не видела его отчетливо, в подробностях. На нее только пахнуло опасностью. -- Что вы здесь делаете? -- Поджидаю хозяйку. Было открыто, и я позволил себе войти. Открыто? Нет, такого за ней не водится. Осторож­ность! -- предупредил внутренний голос. -- Я думаю, вы ошиблись дверью. -- Ни в коем случае! Имею адресок. Да и мальчик подтвердил, что именно здесь проживает Зинаида Янов­на Кибрит. И что сейчас она дома одна... Племянник ваш, не так ли? Очень симпатичный мальчик. "Грабитель?.. Насильник?.. Кто он?.. Я не понимаю. Не понимаю!" -- Что вам, собственно, нужно? -- Лично мне -- абсолютно ничего, уверяю вас. Я при­шел просить о снисхождении к одной заблудшей душе. "Вот оно что! Шантаж. Никогда даже не думала о такой возможности". Поняв, она как-то уравновесилась. Сказала холодно: -- Если не ошибаюсь, это связано с моей работой. Приезжий развел руками: -- Увы... видит Бог, был бы рад прийти по другому поводу. -- Дома я о делах не разговариваю. Пожалуйста, на Петровку. -- Зачем же сразу гнать человека? Перед ней стоял атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти. Ласковый, хитрый, наглый. Явно с примесью кавказской крови. В дорогом и слишком новом, необмятом костюме. По-русски говорил чисто, с какой-то трудно уловимой, но не южной примесью в манере выговаривать слова. Если б не ситуация, Зиночка нашла бы, что он несимпатичен, но недурен собой и не лишен своеобразного обаяния. -- Кто вы такой? Представьтесь. -- Это было бы бесполезно, поскольку перед вами сейчас никого нет. Я в настоящий момент знаете где? За столом с друзьями -- их человек десять -- и говорю кра­сивый тост. И ни на минуту никуда не отлучаюсь. В Кибрит поднялась буря протеста. -- Железное алиби. Понятно... Считайте, что ваша мис­сия не удалась. Прошу! -- она указала на дверь. Незнакомец снисходительно посмеялся: -- Напрасно, напрасно. У меня обоюдно интересный разговор. -- Не буду я с вами разговаривать. -- Будете, Зинаида Яновна. Придется. Он запер дверь торчавшим изнутри ключом, положил его в карман. И тут она заметила, что руки у него в перчатках. -- Убирайтесь немедленно! Или я... -- ей представил­ся большой кухонный нож, чайник с кипятком... ее охва­тила неукротимая и, в общем-то, безрассудная жажда сопротивления. -- А что вы? -- спросил он пренебрежительно, словно ребенка. -- Ну что вы?.. Оружия наверняка нет, позвонить я не дам, крикнете -- не услышат. Если только с кулачка­ми на меня. Но женщина вы хрупкая... Он двинулся от двери, приближаясь к Зиночке, и та медленно отступала в комнату, клокоча, но поддаваясь напору исходившей от него силы. -- Впрочем, о хрупкости это так, к слову, -- ласково сказал он. -- Уверен, что мы столкуемся по-хорошему... Скажите мне, Зинаида Яновна, должна ли быть в мире справедливость? Почему-то вопрос этот отрезвил ее. "Я веду себя глупо. Надо вслушиваться, что он гово­рит. Не мечтать о расправе с помощью кухонной утвари. Глупо. Глупо. Глупо". Ей удалось затолкать свой праведный гнев на задвор­ки души. Почти удалось унять омрачавшее разум возму­щение. -- Я спрашиваю, справедливость должна быть? -- по­вторил незнакомец. -- Справедливость есть. -- Увы, не всегда, -- сокрушенно покачал он голо­вой. -- Далеко не всегда. Вот, скажем, один человек мучается, а другой нет. Несправедливо. Надо, чтобы ник­то не страдал или пусть страдают оба. Вы согласны? -- Ближе к делу, -- отозвалась Зиночка, уже не зады­хаясь. -- Браво!.. По вашей вине может пострадать один че­ловек и его друзья. Если это случится, тогда пострадаете и вы. -- Только не пытайтесь меня запугать! "Ишь ты! И глазом не моргнула". Экспертша как-то не вполне укладывалась в представ­ление Приезжего о красивых женщинах. -- Характер показываете? Ну-ну. А сердечко-то небось прыгает? Поверьте, сочувствую. Но что делать? Вы нас прижимаете, мы огрызаемся. Как говорится, борьба ми­ров... Но вы же не захотите, чтобы что-то случилось с Сережей? Верно? Такой хорошенький мальчик, и вдруг... Вот теперь Кибрит испугалась. Отчаянно, обморочно, как никогда в жизни. Где Сережка?! Ему давно пора быть дома! Она -- невероятно!.. -- она забыла о нем с появле­нием этого негодяя в передней! Привычка владеть своим лицом отчасти скрыла от Приезжего степень ее паники, но и того, что он увидел, хватило для злобного торжества. -- Отчего вы молчите? -- Я слушаю, -- с трудом проговорила Кибрит. -- А-а. Тогда продолжаю. Конечно, он только племянник. Это ослабляет впечатление. Но все-таки тоже непри­ятно. Сын родной сестры... Страх накатывал волнами, леденя спину и оставляя испарину на лбу. "Павел... Шурик... хоть кто-нибудь!.. Никого... Надо сию минуту что-то с собой сделать. Иначе я очумею и проиграю вообще все!" -- Что-то пригорает! -- ахнула отчаянно. Незнакомец потянул носом -- действительно, припахивало. -- Пошли проверим. Карауля каждое движение Кибрит, он проводил ее в кухню. Разрешил снять с конфорки начавшую пришквариваться морковь, погасил газ под бушевавшим чайни­ком и -- то ли поддавшись любопытству, то ли готовя комплимент для налаживания отношений -- приоткрыл крышку жаровни с фрикадельками. -- M-м... аппетитно. Может быть, эти полторы-две секунды и спасли Зиночку. Она приникла к окну и заметила во дворе косма­тую тень резвившегося Рикки. Значит, и Сережа рядом! Пока ничто не потеряно! Холод сбежал со спины, внутри начало успокаиваться и твердеть. Стальные пальцы легли на ее плечо: -- Кто там? -- Никого нет. Рикки уже скрылся, тускло светил фонарь, смотреть было не на что. Они вернулись в комнату. Зазвонил телефон. Пал Палыч? Шурик? Кто-то услы­шал ее отчаяние? Или просто сестра скучает на дежур­стве? Успеть бы крикнуть в трубку хоть слово! Но возле аппарата монументально застыл злодей. Девять звонков -- и тишина. Зиночка отвернулась к зеркалу, чтобы выяснить, не слишком ли потерянный у нее вид: предстояла еще неве­домая борьба и нечего обнадеживать противника легкой победой. Фу-ты! Лоб блестит, нос тоже, скулы выперли, взгляд, как у голодной кошки... Ей мнилось, что она пудрится и подкрашивает губы для демонстрации хладнокровия и для придания себе некоего имиджа официальной служительницы правосу­дия. Она обозвала бы жутко нехорошим словом того, кто сказал бы, что она возжаждала понравиться шантажисту, понравиться сугубо по-женски. Между тем было именно так. Включилась интуиция, и Зиночка начала играть привычную, понятную ему кра­сотку: умеренно сообразительную, умеренно порядоч­ную, но способную продаться, если прижмут, то есть нормальную шлюшку. Воображая, что застегнула на все пуговицы свой ми­лицейский мундир, она сказала: -- А вы очень рискуете. Если до вас доберутся... Шантажист расплылся в улыбке: -- Раз рискую, значит, крепко застрахован... Так есть у нас база для разговора? -- Смотря о чем. "Ну вот, давно бы так". -- По сути, речь о пустяке, -- деловито заговорил он. -- От вас требуется только одно: перед анализом хорошенько протереть весы, что взяли у несчастного Миркина. Вот и все. Вы меня поняли? "Проба на кремний (следовательно, шлих). Пал Палыч угадал -- золото-сырец, приисковая контрабанда..." Кибрит спохватилась, что слегка передержала паузу. -- Да, поняла. Но что же мы стоим? Давайте сядем. -- Давно жду приглашения. Они сели, Зиночка бессознательно приняла картин­ную позу. -- Признаться, вы меня так напугали, что ноги не держат... Шантажист благосклонно отметил совершившуюся в ней перемену. -- Сколько волнений, а из-за чего? Из-за мелочи! Какая вам разница, что написать в экспертизе? И никто никогда не узнает. -- Но весы ведь могут направить другому эксперту. -- Уже известно, что направят вам. Бесполезно хит­рить, Зинаида Яновна, бесполезно. Я понимаю -- гор­дость и все такое... трудно сразу согласиться. Но выхода у вас нет. Или -- или. А для верности Сережу мы пока заберем с собой. Вы заметили, он долго не возвращается? Наверно, разговорился с моим приятелем. -- Вы... уведете Сережу?! -- какой испуганный взмах ресниц, какой трепет в голосе -- искусное притворство, она уже ко всему была готова. Шантажист улыбнулся нежной и безжалостной улыбкой: -- Конечно, уведем. Собачку отпустим, а мальчика возьмем. -- Но это невозможно! Погодите... давайте поговорим спокойно... Хотите курить? Сигареты были из запасов сестрина мужа, чересчур крепкие для Зиночки, и, неглубоко затягиваясь, она с изумлением узрела свой изящно отогнутый мизинчик. "Что это? Я кокетничаю?!.. С ним?!.. Ну да, так и нужно. Как раз так и нужно!" Снова ожил телефон. На сей раз звонивший оказался упорнее, но Кибрит не гадала кто и не считала звонков. Она только как бы отмеривали этапы плана, который торопливо, суматошно выстраивался в ее мозгу. Конст­рукция получалась слабоватой и практически безвариант­ной. На изобретение запасных ходов не оставалось ни сил, ни времени, телефон умолк. Зиночка умоляюще прижала руки к груди: -- Послушайте, вы неглупый человек, должны по­нять... Возвратятся Сережины родители, что я скажу? -- Ну... тетя взяла погостить, поехали с экскурсией в какой-нибудь Суздаль... -- Сестра недавно звонила. Сережа подходил, сказал, что собирается ужинать. Какая вдруг экскурсия на ночь глядя? Откуда тетя? -- Придумаете. Это уж ваша забота. -- Да ничего же путного не придумаешь! С какими глазами я буду молоть чушь?.. Нет, мне не выдержать. Кончится тем, что я разревусь и выложу правду. Разве это нужно мне или вам -- чтобы еще кто-то знал? Шантажист помолчал, взвешивая сказанное. С ее сто­роны это мог быть ход в игре, а могла быть и полная искренность. Он загасил в пепельнице окурок, сунул его в спичечный коробок, коробок положил в карман. Кибрит следила за его пальцами в перчатках и физи­чески ощущала колебания противника. Вот просто так она растрогала и убедила его? Нет, разумеется. Что же тогда?.. Она всхлипнула: -- Я сдаюсь, я на все согласна, только пусть Сережа останется дома! -- Мои друзья должны иметь гарантии. -- Но я тоже должна иметь гарантии! -- Мальчик вернется в целости и сохранности. -- И вы его отпустите, не опасаясь, что станет расска­зывать где, кто... Не верю! Нет, на таких условиях я отказываюсь, хоть убейте! "Убить не хитро, да ты мне нужна живая. Пока не отрежусь от Миркина и не сбуду товар -- живая нужна. И покорная. Нечего глазами сверкать. Расшумелась тут!" -- Предложите другой способ держать вас в руках. -- Дайте мне подумать! -- Думайте, -- шантажист снисходительно пожал пле­чами. -- Минут семь хватит? "Хватит!" -- беззвучно отрезала Зиночка. Его наглое давящее спокойствие маскировало слабину. В чем? "Ну же, тупая башка, ну!.. Стоп. Я поняла. Заберем мальчика. А дальше? Не сунешь в карман, как спичечный коробок". Нужно отсутствие свидетелей похищения на слу­чай, если ребенок поднимет крик (двенадцать лет -- не грудной младенец). Затем -- место, где его надежно со­держать. Где бы за ним бдительно присматривали. И где в любой момент можно было исполнить требование Кибрит услышать голос Сережи по телефону в доказа­тельство того, что он цел и невредим. Даже если такое место есть (хотя незнакомец скорее смахивал на иного­роднего), всегда возможны неприятные неожиданности. А он -- не специалист по кражам детей. Он -- торговец желтым металлом. И он остерегается какого-нибудь срыва. Шантажист думал примерно о том же. Все, что помо­гало ему прежде в безопасной реализации шлиха: ника­ких подельщиков, никаких связей в столице, сбыт по единственному каналу (через Чистодела), проживание всегда в разных гостиницах и т. д. -- все оборачивалось сплошными минусами в ситуации с племянником экспертши. Только в крайнем случае придется умыкнуть парня, снова положась на свою счастливую звезду. Если вдруг не удастся запугать насмерть эту строптивую дуре­ху... к сожалению, не совсем дуреху. Он встал: -- Семь минут одна секунда. Резюме -- другого способа нет. И не надо рыдать. Вы отлично вывернетесь. Заставите молчать Сережиных родителей. И сами будете молчать. -- Погодите! Другой способ есть! -- Зиночка приня­лась лихорадочно рыться в портфеле. Шантажист подошел ближе, настороженно следя, как она достает папку с грифом "Секретно", как траги­ческим жестом протягивает ему. Он придирчиво изучил гриф и стал просматривать подшитые документы. Киб­рит поясняла: -- Вот -- акты экспертиз, вот -- вещественные дока­зательства. Выносить это с Петровки категорически зап­рещено. Должностное преступление. -- Зачем же вы притащили на квартиру? -- Пробегала вчера по магазинам, туфли искала... ду­мала вечером поработать. Тут, видите, не дописано... тут надо вычертить схему... Рискнула унести... -- Нашли? Туфли. -- Да. Чешские лодочки. (Лодочки купила в обед одна из сотрудниц отдела и уступила Зиночке, убедившись, что ей самой они жмут.) -- Покажите. Кибрит показала. И, словно бы не удержавшись, при­мерила: на дне коробки лежал товарный чек. Шантажист клюнул на приманку. Чек был помечен вчерашним чис­лом. Должностное преступление ради чешских лодочек -- как по-бабски достоверно! Он снова обратился к папке. -- А если пропадет? Зиночка оперлась о стол, подрагивающей рукой оття­нула ворот свитера: -- Решетка... Дрожь в руках имитировать нельзя, они и впрямь тряслись, и ворот душил, потому что в папке заключа­лась главная опора конструкции. -- Ладно, -- решился шантажист. -- Беру как задаток. Но имейте в виду, этой папочкой вы племянника не прикроете. И если что... -- он сунул папку под пиджак. "Слава Богу! Сделка состоялась". -- Только, умоляю, чего-нибудь не потеряйте! -- Не имею обыкновения. Приятно было познако­миться. И дружеский совет на прощанье: не вздумайте сообщить обо мне коллегам. -- Что я, сама себе враг? Но... вы обещаете вернуть документы, как только... -- А зачем портить вам жизнь? -- Не мне одной. И себе, -- выпустила коготки Зиноч­ка. -- Возбудят следствие. Чтобы сколько-то оправдаться, я расскажу все. Опишу вашу внешность, приметы: рост 180, вес 81-82, след от пулевого ранения на правой ноге. Шантажист впился в нее вопросительным взглядом. -- Вы высоковато поддергиваете брючину, а я, знаете ли, не лишена наблю... -- Ясно, -- оборвал он и спросил уже от двери: -- Когда будет готова экспертиза? -- Через два-три дня. Раньше никак. Сама бы рада! -- Я позвоню. Ушел. Зиночка обессиленно привалилась к стене в передней и так стояла, пока не услыхала на лестнице топот Рикки и Сережи. x x x Примерно через час с четвертью возле подъезда Киб­рит выгрузились из такси двое пьяных. Один -- что повы­ше ростом -- еще чудом держался на ногах и кое-как доволок до лифта совсем раскисшего приятеля, способ­ного лишь икать и нечленораздельно приговаривать: -- Спасибо тебе, Гриша! Так они и ввалились к Зиночке -- Знаменский и Томин, примчавшиеся на ее зов. Она смеялась, глядя на разыгрываемый балаган и смаргивала набегавшие слезы. Они здесь, они выручат, теперь все будет хорошо. А ведь сначала было даже непонятно, как хоть с кем-то связаться. Если, как намекал шантажист, у него под рукой находилась целая банда, то к телефону Кибрит могли присоединить подслушивающее устройство, а за домом учинить наблюдение. Значит, и позвонить и обратиться сейчас, скажем, в ближайшее отделение милиции -- рискованно. А риско­вать Зиночка не хотела, положение сложилось слишком серьезное. Да и, кроме того, надеялась все скрыть от племянника: мальчишка его характера и возраста спосо­бен был угробить любые охранные меры, воображая, что замечательно содействует "органам". Посадив Сережку ужинать и слушая его захлебываю­щийся рассказ о вдруг раскрывшихся талантах Рикки, Зиночка сообразила, что она отличнейшим манером по­звонит от соседки напротив: та уехала к дочери, собрав­шейся рожать, и оставила ключ с просьбой "пожалуйста, иногда напоить мои бегонии". -- Сережа, я к Серафиме Львовне! -- вскочила Зи­ночка. -- Тебе что -- неинтересно?! -- Безумно интересно, но цветы который день не политы. Я мигом! Однако в передней она застыла с ключом в руке. "Поросят я всех умней... А если вот тут прямо торчит соглядатай?" Как проверить?.. Вот как -- пусть проверит гениаль­ный Рикки! Она впустила собаку в комнату, где беседовала с шантажистом. Пес прилип носом к стулу, где тот сидел, и радостно замотал хвостом. -- Ищи, негодяй, ищи! -- шепнула Зиночка. Рикки ринулся к выходной двери, оттуда, как по ниточке, к лифту и тут поник, разочарованный. Пленительного не­знакомца поблизости не оказалось. А если бы ниже или выше на лестнице находился кто-то чужой, Рикки непре­менно залаял бы в ту сторону; никак не удавалось отучить его от этой дурной привычки. Итак, путь к телефону свободен! Зиночка не стала ничего рассказывать, только: -- Павел, скорей ко мне! Лучше с Шуриком! Но входите так, чтобы от вас категорически не пахло пого­нами!.. Оружие? Обязательно! Жду! ...До утра сидели они потом на кухне, Зиночка рас­сказывала, припоминая малейшие подробности и чер­точки. Чайник не сходил со стола. Томин съел все фрика­дельки и заодно выскреб горелую морковку. Было составлено два словесных портрета. Один дала Кибрит, и он обрисовывал шантажиста с предельной точностью, вплоть до походки ("ему наверняка привычна ходьба по неровной земле, не по асфальту: шаг мягче, стопа осторожней"), до манеры говорить, тембра голоса и до цвета лица ("другое солнце -- он живет на севере"). Описание Чистодела страдало расплывчатостью и отражало впечатления Сережи, которые Зиночка осторожно у него выпытала. Были вспомянуты и обсуждены прежние "приисковые" дела: попытка вывести некие закономерности в повадках врага. Были перелопачены все сыскные возможности и технические средства, которые могли понадобиться в борьбе. А она грозила и опасностями и неожиданностя­ми. Слишком многое оставалось неясным. Зиночка опа­салась даже, нет ли у шантажиста своего человека на Петровке: -- Меня мучает, кто ему сообщил, что экспертизу поручили мне?! Что я принесла в лабораторию весы! Но друзья уже думали об этом. -- Да любой мог сообщить, ничего не подозревая! Сведения же не секретные! -- замахал руками Томин. -- Но все-таки, все-таки! -- Зиночка, -- вступил Пал Палыч, -- вот, например, позвонят и спросят: "Простите, пожалуйста, Николаю Петровичу передали сегодня бутыль бензина на анализ?" Ты скажешь; "Да, передали". Совершенно механически. Даже не поинтересуешься, кто звонил. -- Так просто?.. Могло быть просто, могло быть сложно. Все могло быть. И Знаменский не утерпел: -- По мне, лучше б вы пока уехали. И ты, и Сережа. -- Нет, Павел. Тогда придется объяснять. Ты не пред­ставляешь, что поднимется в доме! Сестра от страха с ума сойдет. А главное, нельзя их спугнуть. Я просто не прощу себе, если мы их упустим! Пал Палыч вздохнул. Его грызла тревога. Она нараста­ла с того времени, как Миша Токарев прекратил сму­щенный лепет по поводу Наполеона. Почему он не на­просился проводить Зиночку до дому? Ведь было отчет­ливое желание! Почему потом, дважды не получив отзы­ва на свои телефонные звонки, не прислушался толком к себе и не устремился сюда, где она в одиночку сражалась с бедой? Показалось дураку неловко ни с того ни с сего врываться вечером в чужой дом. А какой чужой -- в нем живет самая своя, самая близкая! Уж коли нас подводят простые, несомненные чув­ства, то способна подвести и техника, и хитроумно рас­кинутые сети... Светало. Прощаясь, они крепко обнялись все трое -- не просто друзья, но почти единое существо, с единой кровеносной системой, единым дыханием. -- Спасибо тебе, Гриша, -- умильно прогнусил вдруг Томин: застеснялся собственной растроганности. Так, на шутке, и расстались. x x x И снова сошлись в приемной возле кабинета главного начальника Петровки, 38. Шантаж эксперта с угрозой ребенку -- преступление не рядовое; Скопин с самого утра доложил генералу суть дела. Единственный заданный тем вопрос -- кто еще знает уже о происшествии? -- свидетельствовал, что огласка представляется начальнику нежелательной. Скопин на­звал Знаменского и Томина. И все трое немедленно "яви­лись по вашему распоряжению". Кибрит опять рассказывала -- но теперь то был офи­циальный доклад, и, разумеется, она не ждала от генера­ла сочувственных "ахов". Даже опешила, когда он напос­ледок отечески посоветовал "особо-то уж не трусить". Ей мнилось, что держится она совершенно невозмутимо. Зато Скопин так и вцепился в Зиночку, выясняя то да се. Больше всего волновала его отданная папка с доку­ментами: -- Вы уверены, что акт экспертизы не вызовет подо­зрений? -- Да нет, Вадим Александрович, по виду -- доп