од­линный акт. И все с грифом "Секретно". -- Поскольку вам предстоит писать рапорт, не забудь­те упомянуть, что в основе экспертизы нет никакого подлинного дела. Что вы его специально придумали. И объясните, зачем принесли домой. -- Но это же ясно! У меня завтра занятия с курсанта­ми милицейской школы, я готовлю учебное пособие, приношу домой, чтобы кое-что доделать... С этой папкой мне прямо фантастически повезло! -- Вот-вот, все это досконально и изложите. Кроме "повезло". Не должно остаться и тени сомнения, что вы их надули. Вам ясно, а кому-то может померещиться невесть что!.. Так. Теперь мальчик. Дня минимум два надо подержать дома. Ни гулянья, ни школы. Безвыходно. Про­ще всего "заболеть". Оформление успеем организовать -- он ведь во вторую смену? -- Вадим Александрович, Сережа уже! -- радостно воскликнула Кибрит. -- Уже что? -- Валяется с температурой! -- Это зафиксировано? -- Да, участковым врачом! -- Ну, отлично! Поистине то был подарок судьбы. Сестра, вернувшись с дежурства, сразу заметила, что сын сипит и цветет румян­цем. Сказалось вчерашнее гулянье с собакой -- втрое доль­ше обычного и проведенное не в беготне, а за разговорами в подворотне, где круглый год свирепствовал сквозняк. -- А теперь прошу вас, Зинаида Яновна, на рабочее место. Кибрит согласно кивнула: важно было узнать, заме­тит ли шантажист или его подручные, что Сережа пропу­стил занятия в школе. Заметили. Тотчас после начала второй смены в лабо­ратории зазвонил телефон. -- Доброе ли утро, Зинаида Яновна? -- осведомился мерзостно знакомый голос. -- Почему это Сережа не пошел учиться? -- О-о! -- сокрушенно протянула Кибрит. -- Очень неприятно, что так совпало. Вы можете вообразить, что я его прячу. Но просто он выскочил с Рикки в легкой курточке и простыл. -- Предлагаете поверить вам на слово? -- Н-ну... ну позвоните ему -- сами услышите, что грудь заложена, хрипит! Вызвали врача и... -- Хорошо, допустим. Ваши намерения, надеюсь, не изменились? -- Нет-нет. -- Имейте в виду, у меня железная связь с Миркиным. Все, что ему будет предъявлено, мне немедленно сооб­щат. Так что целую. x x x Приезжий нажал на рычаг и коротко задумался, гля­дя мимо Чистодела. Похоже, пацан и впрямь простудился. Барабанщик тоже жалуется, что продрог в подворотне и больно глотать. Но "похоже" -- не наверняка. Он набрал 09, узнал телефон детской поликлиники. Короткие гудки. -- Учись работать, -- назидательно бросил Чистоделу. -- Кстати, не замечаю, дорогой, чтобы ты куда хо­дил служить. На больничном? Или болтаешься без опре­деления? -- Зачем, все законно. Доска на голову упала, дырка в черепушке -- полагается инвалидность. -- Инвалид труда, герой наших скромных будней... -- Номер освободился, и Приезжий залился соловьем: -- Алло, детская поликлиника? Девушка, милая, умоляю простить, но должен срочно лететь в командировку, а жена позвонила с работы, что сын заболел. То ли мне уезжать, то ли оставаться... Сделайте любезность, по­смотрите, доктор был уже у нас, какой диагноз?.. Преображенский проезд, 16, 38... только катар дыхательных путей? Ясно... Спасибо, лечу с легким сердцем! Нет, пока счастливая звезда не изменила Приезже­му, за племянником можно не присматривать. Три дня постельного режима развязывали руки для поисков купца. x x x Миша Токарев втайне преклонялся перед Зиночкой Кибрит. Известие о нависшей над ней угрозе он воспри­нял как кровную беду. Где-то под сердцем возникло глухое, не дававшее покоя жжение. С радостью стал бы он сейчас ее безотлучным телохранителем, телохранителем Сережки, даже Рикки и -- доведись -- бился бы за них до последнего издыхания. Но заявить что-либо подобное вслух Миша, конечно, не мог. Да и смехотворно оно было бы -- телохранителя­ми ведал, по распоряжению генерала, Томин. Взрывной, талантливый, напористый сыщик. Муровец. Токарев же имел другую выучку, исполнял другие функции и числился оперативником в службе БХСС. И потому, заучив назубок приметы двух срочно и позарез необходимых следствию врагов Кибрит, отпра­вился на квартиру Миркина, дабы вытянуть из соседей все возможное о его связях. -- Ах! -- приветствовала его Прахова. -- Я вижу, ко мне с конфиденциальной беседой. Прошу. Они вошли в обширную комнату, разгороженную ширмами и беспорядочно заставленную не то хламом, не то антиквариатом. Здесь помещался огромный рояль, шкафы резного дерева, в изобилии громоздились этажер­ки, вазы, вазочки, картины и безделушки. -- Старые люди -- старые вещи, -- прокомментирова­ла хозяйка. -- Не выпьете ли кофе? Я скажу Насте... -- Нет-нет, спасибо. -- Садитесь, где вам уютней. А я вот сюда. Когда-то это кресло мне очень шло... -- кресло на львиных лапах едва вместило ее дородные телеса; на столике рядом чернел телефонный аппарат. -- У вас в квартире два телефона? -- небрежно спро­сил Токарев. -- Я человек старый, больной, пошли навстречу и поставили параллельный. "Ага, значит, могла подслушивать разговоры Миркина. Ох, раскручу я эту старуху!" Но он чувствовал -- сразу кидаться в атаку не следует. Тут надобен определенный этикет. И уже отрепетировал мысленно вступительную фразу, но ее спугнул оглуши­тельный допотопный будильник из породы "кастрюль"; похожие Токарев видел только в мультфильмах. -- Извините, приму лекарство, -- Прахова отсчитала на ладонь восемь крупинок из коробочки. -- Гомеопатия. Вы верите в гомеопатию? Токарев улыбнулся мягкой пасторской улыбкой: -- Главное, чтобы верили вы. Без веры никакое лекар­ство не помогает. -- Ах, как вы справедливо заметили! -- восхитилась Прахова. -- ВераВера -- это главное! -- Она переставила стрелки и снова завела будильник. -- Необходимое напо­минание. Гомеопатия действует, только когда принима­ешь регулярно. В моем возрасте, знаете ли, современные средства слишком радикальны, надо соблюдать осторож­ность. Мой первый муж -- он был певец -- всегда гово­рил: крупинки могут не принести пользы, но зато они не могут принести вред!.. Я очень болтлива, да? Нет-нет, не отрицайте, я вижу по вашему лицу. Впрочем... возможно, это мое качество вам и нужно? "Еще бы! И будьте покойны, я им воспользуюсь!" -- Антонина Валериановна, позвольте быть с вами откровенным. -- О, разумеется! -- Что за человек ваш сосед -- Миркин? Казалось, она поднесла к глазам лорнет: -- В каком смысле? -- Ну, хотя бы... заметно было, что он живет не по средствам? -- Ах, Боже мой, в наше время так трудно понять, кто на что живетМожет быть, с его точки зрения я жила не по средствам. Настя вон говорит, что я мотовка, в антикварном магазине, вероятно, думают, что у меня тут Лувр, а я считаю, что во всем себе отказываю. Посудите сами, ничего ценного уже нет, все ушло в комиссионный. Придется продавать дачу, мой третий муж оставил мне дачу в Тарасовке, он был по медицинской части, впро­чем, это не важно... Нам с Настей, конечно, немного надо, но пенсия такая маленькая... -- Ну а Миркин? -- деликатно перебил Токарев. Хлоп -- опять лорнет: -- Твердо ничего сказать не могу... Но он часто пил коньяк, это ведь дорого? В интонации плеснула столь святая наивность, что Токарев невольно прислушался. И внутренне перешел с Праховой на "ты". "Знаешь ты со своей Настей, почем коньяк. И в марках небось разбираешься! Лукавая бестия. Зайдем с другой стороны". -- Насколько понимаю, вы знаете Бориса Миркина почти с детства? -- Ну конечно! Они появились в квартире... сейчас припомню... при втором моем муже -- он был по коммер­ческой части, из очень известной в свое время семьи, наверное, вы даже слышали... впрочем, это не важно. Да, так вот Борис Миркин... Странная нынче пошла моло­дежь, не правда ли? Дикие привычки и совершенно без моральных устоев. Я, разумеется, не имею в виду вас, а... например, Борис. Мать была работящая женщина, об отце сказать не могу, отца, извините, не имелось, а мать такая скромная, безотказная -- бывало, все что ни по­просишь, целый день в хлопотах, и без претензий, пода­ришь ей старое платье, она и рада... Токарев попытался пробиться сквозь словесный поток: -- Сколько лет было Борису, когда они здесь посе­лились? -- Это я вам скажу совершенно точно -- девять. Девять лет, у меня отличная память. Вы хотите услышать, какой он был прежде? -- Ну, в двух словах, чтобы понять его путь. -- Ах, как трудно что-нибудь понять! Он был послуш­ный мальчик и такой хорошенький -- сейчас невозмож­но поверить, правда? -- только очень худой. Настя вечно подкармливала его на кухне, я думаю, у него были глисты, и потом он рано начал курить... -- Он помогал вам по хозяйству, как и его мать? -- Право, это трудно назвать помощью, отдельные поручения: сбегай, принеси, я не могу пожаловаться, он был услужлив, но они с матерью были заинтересованы в этом больше, чем я, вы понимаете? При их нищете... -- А позже как складывалась судьба Бориса? -- Увы, увы. Не раз я его предостерегала, и вот как печально все кончилось! -- От чего вы его предостерегали? "Неужели наконец что-то путное?" -- Женщины! -- произнесла Прахова с трагическим жестом. -- Женщины, девушки -- без конца... -- Они бывали здесь? -- О да, это случалось. Но нельзя сказать, чтобы де­монстративно, все-таки он конфузился. Бывало, ничего не успеешь разглядеть: платье мелькнет -- и все. "Опять пусто-пусто". -- То есть ни одной из них вы не знали. -- Помилуйте, я не стремилась к подобным знаком­ствам! Я предлагала Борису прекрасную партию -- внучка моей подруги детства, из благородной семьи, ее дед... впрочем, это не важно. -- Возможно, ваша домработница сумеет кого-нибудь описать? Прахова кокетливо погрозила пальцем: -- О, как в вас чувствуется детективная жилка! Неволь­но всплывает в памяти Порфирий Петрович... Вы читали "Преступление и наказание" Федора Достоевского? Токарев нетерпеливо дернулся. -- Ах, да, я болтлива, болтлива, но это извинитель­но -- старая одинокая женщина, и вдруг столь интерес­ный собеседник... Настя, Настя! Из-за ширмы прямо рядом с Токаревым возникла хмурая Настя. -- Скажи-ка, милая, -- обернулась к ней Прахова, -- из тех девиц, что посещали Бориса, ты помнишь кого-либо отчетливо? -- Слава Богу, нет. А нонешний год вообще не пой­мешь: все как есть в брюках, волос короткий, вроде девка, а вроде и парень. Решив отбросить окольное кружение, Токарев спро­сил обеих напрямик: -- Кто из мужчин захаживал к Миркину? -- О, довольно много каких-то... верно, Настя? -- Да уж немало. -- Самые разные люди, и, признаться, кое-кто мне очень не нравился -- обтрепанные, нетрезвые... но у не­которых был приличный вид, верно, Настя? -- Только мне и делов, что их разглядывать, какой у них вид. Пойду я, как бы молоко не сбежало, -- и раство­рилась. -- Настя несколько грубовата, -- извинилась за нее Прахова. -- Тридцать лет она у меня и все, как видите... Так на чем мы остановились? -- Вы собирались рассказать о знакомых Миркина, -- мобилизовал Токарев остатки любезности. -- Да-да, знакомые. Но что же именно рассказать, я, право, теряюсь. -- Припомните для начала, кто навещал его чаще остальных. "По-моему, это я уже теряюсь. Сейчас бы действи­тельно кофейку, или даже коньяку рюмашку..." -- Если вы имеете в виду друзей, то настоящих друзей у Бориса не имелось, нет, все так себе -- приятели, собутыльники. Он не делился со мной, но это как-то ощущается, вы понимаете, ходило сюда много каких-то... и все разные... Месяца три назад зачастил юноша в очках и с окладистой бородой по имени Юра, нет, скорее, Слава... Чрезвычайно странная мода распространилась среди молодежи, вы не находите? Я говорю, Петра Пер­вого на вас нет, он бы всех живо обрил... Этого я видела много раз, и он никогда не вытирал ноги, мне кажется, что он... Зазвонил будильник, последовала процедура приема гомеопатии. Токарев, не скрывая нетерпения, подсказал: -- Вам кажется, что он... -- Я хочу сказать, что этот юноша вызывал у меня подозрения, это же безобразие -- никогда не вытирать ноги... А еще один вечно носил берет, в любую погоду -- вероятно, был плешивый -- и приходил всегда очень поздно... Говорят, его недавно переехал трамвай. Угнетенный лавиной пустословия, Токарев встал, сде­лал несколько шагов по комнате, опасаясь задеть какую-нибудь рухлядь. -- Кого переехал трамвай, можно не вспоминать. -- Да? -- Прахова живо поднялась следом и оказалась против Токарева по другую сторону рояля. -- Ах, право, так у нас ничего не получится, это мне затруднительно. Перебирать всех посетителей Бориса -- никакого здоро­вья не хватит. Сделайте одолжение, объясните, кто персонально вас интересует, а я расскажу все, что смогу. -- Но, Антонина Валериановна, я и пришел за тем, чтобы вы рассказали все, что сможете, -- Токареву никак не удавалось захватить инициативу. -- Позвольте, я не совсем понимаю. Вы арестовали Бориса за спекуляцию? -- Да. -- И вы обратились ко мне за помощью, чтобы обна­ружить его сообщников? Тех, кто продолжает действо­вать? -- M-м... Нам хотелось бы лучше узнать его окружение. "Все-то ты понимаешь, лукавая старуха, но битый час водишь меня за нос". -- Ай-я-яй, молодой человек!.. -- укоризненно пропе­ла Прахова. -- Простите, ваше имя-отчество? -- Михаил Константинович. -- Так вот, дорогой Михаил Константинович, не хит­рите вы со мной. Мне прискорбно за Бориса, что все так случилось, он был хороший мальчик и даже чувствитель­ный, однажды, помню, я подарила ему канарейку на именины, она скоро погибла от какой-то инфекции, и он неделю ходил как пришибленный. Из-за птичкиОн вообще питал слабость к разной живности, но от нее такая грязь, вы понимаете, нельзя было разрешать... Да, так о чем мы говорили? Ах, да, пусть эти люди, которые его погубили, получат свое! Я никогда не занималась доносами, но вам готова помочь от души! -- в голосе Праховой взыграл пафос. -- Рад слышать, -- устало произнес Токарев. Старуха оперлась на рояль, придвигаясь к нему: -- Но если вы не хотите быть откровенным, то почему я должна доверять вам чужие тайны? -- Вы меня неправильно поняли... -- Нет-нет, я вас поняла, вы зачем-то сбиваете меня с толку. Покажите мне фотографии или опишите, кто именно вам нужен. Если я видела, то я тотчас вспомню, у меня отличная память. "Что я принесу Знаменскому? Чем помогу Зиночке с Сережей? Я ни на что не годен, мне не справиться с этой горой в бархатном халате..." Жжение под сердцем усилилось. Миша Токарев в изнеможении сдался и отбарабанил оба словесных порт­рета. Прахова выслушала с глубочайшим вниманием, ловя каждое слово. Помолчала и поклялась торжественно: -- Нет! Определенно нет! Такие люди к Борису не приходили. Мне очень жаль... Токареву оставалась последняя надежда: -- Антонина Валериановна, у второго вашего соседа были общие знакомые с Миркиным? -- О, нет! Это диаметральные люди. -- Когда его лучше застать? -- Серж сегодня утром уехал. Он, бедняга, в вечных скитаниях. "Тьфу ты! И здесь непруха!" -- А кто он по профессии? -- Геолог. И по таким все далям странствует. То на Лене, то на Алдане... Ужасно! -- Ужасно... -- машинально повторил Токарев. -- Из­вините, замучил вас расспросами. -- Ах, что вы, мы так чудесно побеседовали! Я полу­чила искреннее удовольствие! -- рассыпалась хозяйка, провожая его в переднюю, и тут придержала за локоть: -- Послушайте, Михаил Константинович, не устроить ли в нашей квартире засаду? Вдруг вы кого-нибудь схватите, так было бы интересно! -- Абсолютно ни к чему! -- Токарев заспешил на воз­дух и попрощался уже с лестницы, кое-как. x x x Этажом ниже он начал тихонько рычать. Не задалось у него дело Миркина. С первых шагов не задалось! И те­перь, когда от него особенно ждут хоть какой-то зацеп­ки, что он предложит? парня, не вытиравшего ноги? или которого задавил трамвай? дохлую канарейку? У-у-у... Они небось сейчас потешаются над ним -- Прахова с НастейРазлетелся вызнать всю подноготную, а отъехал не солоно хлебавши. Кстати, молоком с кухни не пахло. Никуда Настя не уходила. И на зов хозяйки не приходила. Во все время их разговора хоронилась где-то в комнате... угрюмое чучело! По мере удаления от квартиры Миркина Миша Тока­рев все яснее понимал, что ему попросту зажужжали голову. Он принялся рыться в словесном хламе, который извергла Прахова. Нашел несколько фраз, достойных ана­лиза. Она с тайным удовлетворением сообщила об отъезде соседа-геолога: старуху устраивало, что Токарев не уви­дится с парнем. Она не дала ни единого конкретного ответа на вопросы о связях Миркина. Но -- но! -- сумела получить таковые ответы от Токарева! Как она домогалась услышать, кем именно интересуется следствиеЗачем? Старческое любопытство? Сочувствие к выросшему на глазах мальчонке и боязнь повредить ему? А может быть, надежда предупредить сообщников?.. Шут ее разберет. Но ей было нужно, нужно добиться откровенности Токарева. Клещами готова была тянуть за язык! И Миша Токарев поддался ее ухищрениям. Выдер­жанный, терпеливый и въедливый Миша Токарев. Верх­ним чутьем улавливавший фальшивки в безупречных бух­галтерских документах. При нужде -- мастер личного сыс­ка, которого мало кому удавалось "срисовать" или "стрях­нуть с хвоста". Отличный оперативник БХСС Миша Тока­рев потерпел поражение от вздорной старухи, окружен­ной вздорными допотопными этажерками. Не он получил от нее информацию, а она от него! Даже благостная маска сползла с физиономии Тока­рева, когда он до конца осознал свой позор. Только и утешало, что приметы шантажиста и его подручного ровным счетом ничего не сказали Праховой. Тут уж Миша глядел в оба и твердо уверился, что ни тот ни другой соседке Миркина не знакомы. Однако зачем ей требовалась информация? Каковы истинные отношения, связывающие ее с Борисом? Их характер? Глубина? Что-то здесь крылось, что-то засло­нялось нагороженными ширмами. А если допустить... Но тут Токарев вошел в Управление, и то приятель окликнул, чтобы рассказать смешную байку, то встрети­лась бывшая жена, ныне вызывавшая в Мише судорогу неприязни, то (чтобы уж покончить с соседями) он занялся уехавшим геологом, -- и начавшее копошиться полу-сомнение, четверть-подозрение против Праховой расплылось и смазалось. В кабинете Пал Палыча Токарев появился в разгар обсуждения, какие правила жизни установило для Кибрит начальство, пока история не завершится. Миша послушал-послушал и негодующе воздел руки: -- И это -- обеспечение безопасности?! Эти вшивые предосторожности?!.. Зинаида Яновна, вам надо уехать в надежное местоНемедленно! -- Тогда уж вместе с вами, Пал Палычем и Шури­ком, -- нахмурилась Зиночка. -- Позже туда переберутся другие сотрудники с семьями, которые боятся уголовни­ков, -- и отвернулась к Знаменскому: -- Скажи, его сооб­щение с Миркиным... оно возможно? -- Маловероятно. -- Возможно! -- запальчиво возразил Токарев. -- У меня был случай, и сколько ни бились, канал связи работал! Знаменский кивнул: случаи бывали. -- Сегодня на допрос заберу Миркина сюда и оставлю во внутренней тюрьме, -- решил он. -- Хоть шерсти клок, -- проворчал Миша и уселся на диванную пружину. Присутствие дамы замкнуло ему уста, готовые изрыг­нуть проклятие, но определенных телодвижений и гри­мас избегнуть не удалось. И он первый засмеялся, оправясь от неожиданности. -- Вы изменили прическу, -- заметил он, когда Кибрит собралась уходить. -- Бравада перед лицом опасности. -- Зиночка бодро улыбнулась и продемонстрировала классический реверанс. Оставшись одни, мужчины помолчали. Токарев вспом­нил, что Пал Палыч ждет доклада. -- Я застал только Прахову. Ничего не сказала и не скажет. А сосед Миркина -- тот румяный парень -- он геолог. И, по-видимому, часто ездит в районы приисков. -- Гм... -- К тому же сегодня утром спешно отбыл. Я звонил на работу -- узнать, когда вернется. Там мне к слову сказали, что он попросил ускорить командировку, кото­рая намечалась только через неделю. -- Гм... Они еще немного поговорили о геологе и о Миркине. Требование шантажиста протереть весы недвусмысленно указывало на золото-сырец. Экстренно проведенная экс­пертиза подтвердила: да, Миркин взвешивал дома шлих. Но вряд ли он покупал золотой песок для себя -- не тянул на крупного дельца. Очевидно, посредничал толь­ко, получая от подлинного покупателя комиссионные -- "парное". x x x К тому же выводу склонялся и Приезжий. При всей недалекости Чистодела был он хитроват, по-своему пре­дусмотрителен и впрямь немало знал о Борисе Миркине (в частности, проследил, где тот живет, видел Настю, слыхал кое-что о Праховой). Приезжий быстро и сноровисто "выпотрошил" его. Понял, что сам барабанщик нового купца подыскать не в состоянии не то что за три дня, но и за три года. И посему единственный скорый способ сбыть товар -- добраться до купца, имевшего дело с Миркиным. -- Едем на квартиру к твоему приятелю, -- объя­вил он. -- Зачем? -- вытаращился Чистодел. -- Некогда мне, понял? Работать надо напролом. Со­седей трясти. -- Да влетим же! -- Не влетим. Есть у меня липовый мандат. Сгодится. -- Ох, рискованно... -- Цыц! -- Ну хоть вперед покушаем? "Покушаем, дорогой. Выпивка тебе удивительно на пользу". ...Они покуривали в подъезде наискосок от старого дома, куда влекло Приезжего охотничье чутье. "Удобное местечко. Отсюда все видно, а в случае чего -- сквозной ход во двор". -- Вон та дверь, третий этаж, правая квартира, -- указал Чистодел. -- Ясно. Первым идешь ты. -- Хо-хо! -- почесал в затылке барабанщик. -- А если засада? -- Именно потому. Рассуждай: зайду я, "руки вверх", пощупали, на брюхе золото. Все. Теперь смотри, заходишь ты, спрашиваешь: "Здесь ли жил Боря Миркин?" -- Зачем?! Я мосгаз или жэк, чего-нибудь проверить... -- А там милиция? Какой ты жэк? Как тогда выкручи­ваться? Ты же умный мужик, ты соображай. -- Вот я и соображаю: спрошу Миркина, а мне -- "руки вверх"... -- Так на здоровье! Ты чистенький. Слушай, какая легенда. Познакомился ты с Борей в пивной и по пьяно­му делу одолжил он тебе десятку. Сейчас ты зашел в пивную, а какой-то парень говорит, забрали Борю. Ты спросил, где он живет, и принес долг. Думал жене отдать или мамаше. Честный человек, понимаешь? -- Честный человек... Это, пожалуй, ничего. Погоди­те, -- спохватился он, -- да ведь у Бориса ни жены, ни мамаши! -- А тебе-то откуда знать, ты почти не знаком! Трудно Чистоделу, да еще в подпитии противиться влиянию Приезжего. Доверие ему лестно и мордой в грязь ударить неохота, но заячья натура подрагивает: -- Вот влип я с вами... Всегда было раз-раз, товар -- деньги -- товар, а тут началась прямо "Индийская гроб­ница"... -- Что? -- Кино такое раньше было. -- Хорошее кино? -- Хорошее. -- Вот и у нас будет хорошее кино, барабанщик! С последним проблеском непокорства Чистодел мот­нул головой: -- Тогда парное прибавьте... Еще два процента. -- Жирновато... Ну да ладно, нравишься ты мне... Зна­чит, понял? Идешь в боевую разведку. Бей в барабан и не бойся! А выйдешь -- топай в пивную и жди меня. Час, два -- как уж получится. Сюда не суйся, в подъезд, даже не оглядывайся! Ясно? Не все было ясно Чистоделу, но "боевая разведка" -- звучало. Он приосанился и пошел. А Приезжий, запалив новую сигарету, ждал. Скоро ли выйдет? Не тронется ли следом вон та машина с подремывающим шофером? Не устремится ли за бара­банщиком какой-нибудь неприметный гражданин? До пивной четыре с половиной квартала, на этом пути надо безошибочно определить, нет ли слежки за домом Миркина. x x x Если б время и тревога не так жали на Пал Палыча, он позаботился бы куда фундаментальнее подготовиться ко второму допросу Миркина. Опросил бы сослуживцев и знакомых; узнал, с кем, из-за чего и в какой форме тот ссорился; говорил ли, как ему рисуется его будущее; что любил читать и так далее и тому подобное -- словом, получил бы представление о внутреннем мире подслед­ственного. Оно и практически было полезно и удовлетво­ряло всегдашнему стремлению Пал Палыча понять. Даже ярого злодея. Но не по формуле "понять -- значит простить". Тут его не раз предостерегала мать (квалифицированный пси­хиатр), ежедневно вникавшая в глубины психологии сво­их пациентов. Она считала, что Бехтерев справедливо утверждал, будто некоторые душевные болезни заразительны. И потому врач должен внутренне крепко от них ограждаться. Понять надо, а вот "простить" -- может оз­начать "заразиться". И безумца и преступника понять нужно, но не впускать понимания слишком внутрь себя, чтобы не деформировать собственную личность. Это основа иммунитета и к безумию и ко злу. А они ведь часто почти смыкаются... От матери же черпал Знаменский умение чутко улав­ливать душевное состояние того, с кем общался: замечать сокращение и расширение зрачков, беспокойство или равнодушие пальцев и множество других рефлекторных примет, которые человек не в силах скрыть. И -- уже как следователь, в контексте событий -- учился верно их истолковывать и использовать. Конечно, изредка и он -- недостаточность информа­ции вынуждала -- прибегал к приемам служак старого закала, когда обвиняемому заявляют: "Нам известно все. Даже, к примеру, что в июле сего года ты пил пиво с девушкой в голубой шляпке. Так что давай колись". А кроме случайного пива у следователя ничего и нет. Трюк порой срабатывал, но оставлял ощущение профессио­нальной неловкости. ...Еще пять -- десять минут, и конвойный введет Миркина. Пал Палыч был вооружен против него актом экспер­тизы весов и копией рапорта Зиночки об угрозе похитить племянника. И все. "Немножко, конечно, в голубой шляпке". А чем меньше козырей, тем точнее должна быть тактика допроса. В общих чертах Знаменский ее обдумал и теперь копил внимание и волю. "Жесткость и превосход­ство. От меня веет ледяным холодом" -- таков был внут­ренний настрой. Пал Палыч сделался и внешне на себя не похож, но Миркин не сразу это заметил. Довольно развязно поздо­ровался, одобрительно отозвался о погоде. В ответ коротко прозвучало: -- Садитесь. -- Стою -- сижу, хожу -- сижу, лежу -- опять сижу. Прямо загадка для детей старшего возраста, -- раскатился Миркин поболтать, как в прошлый раз, "на равных". И наткнулся на барьер: -- Шутить не будем. Рассуждать о жизни не будем. С этим покончено. Миркин различил лед в голосе, сердце екнуло, попробовал, крепкая ли стена, которой отгородился Знаменский: -- А я-то радовался, что у меня следователь, с кото­рым можно обо всем по-человечески... -- Считайте, что у вас новый следователь, -- и толь­ко теперь Пал Палыч поднял далекие-далекие от сочув­ствия глаза. Перед этим новым следователем Борис Миркин почув­ствовал себя до крайности неуютно и зябко замельтешил: -- А что так? Простите... Случилось что-нибудь? -- Многое. Что в корне меняет мое к вам отношение. Миркин напрягся в тоскливом ожидании. -- Ознакомьтесь с актом экспертизы. Миркин прочел акт, утер разом взмокший лоб и -- утопающий хватается за соломинку -- забормотал прыга­ющими губами: -- Но... здесь какая-то ошибка... Что можно обнару­жить на совершенно чистых весах?! -- Берут ватку, смоченную спиртом, протирают по­верхности. Потом ватку сжигают и делают спектральный анализ золы. Доказательство бесспорное. Молча и безжалостно наблюдал Пал Палыч, как доп­рашиваемый барахтается в волнах отчаяния. Сейчас на­ступит миг, когда потребуется безупречным швырком перекинуть его в еще горший омут. -- За песок -- уже другая статья? -- изнемогая, спро­сил Миркин. Вот оно! Знает он, знает, что полагается за шлих. Вопрос подготовительный, чтобы начать оправдываться: один раз, случайно, немножко, по глупости, честное слово... -- Статья другая, -- равнодушно подтвердил Пал Па­лыч. -- Но не это сейчас для вас главное, -- грозно, пудово. Кажется, удалось. Миркин обмер: что еще? какое главное? -- Ведите подпись эксперта под актом? -- Да... -- Почитайте ее рапорт о происшедших накануне со­бытиях. Миркин прочел раз, прочел второй, с трудом пости­гая смысл печатных строчек. "Достоевское" лицо его без ведома хозяина убедило Пал Палыча в совершенной неожиданности и ошеломительности читаемого. Это укрепило позицию Знаменского, ибо он стре­мился не дать допрашиваемому сообразить или попытать­ся выяснить, что срок за участие в хищении золотого песка неизмеримо больше, чем за похищение живого ребенка. (О, причуды соцзаконности! Американцы за "киднеппинг" без церемоний сажают на электрический стул!) А как раз на шантаже Кибрит Пал Палыч и целился прорвать защитную линию Миркина. И, пока тот читал и перечитывал рапорт, приметил участок для про­рыва: в тексте -- там, где описывались приметы преступ­ников, -- были две-три строки, на которые Миркин реа­гировал иначе, чем на все остальное. Тот наконец оторвался от печатных страниц, вскинул голову: -- С ней что-то случилось?!.. Или мальчик?!.. Пал Палыч забрал рапорт и экспертизу, сложил в папку, медленно завязал тесемочки, каждой секундой молчания усугубляя тяжесть неизвестности для Миркина. -- Гражданин следователь! -- взмолился тот. -- Не имею права ответить, -- сурово сказал Знаменс­кий. -- Служебная тайна. -- Боже мой... Боже мой... -- застонал Миркин и закачался на стуле, являя собой зрелище неподдельной скорби. Ледяной барьер в Знаменском слегка подтаял. Да, пожалуй, и пора уже было переводить разговор на более мягкие рельсы. -- Думаете, мне сладко? -- мрачно произнес он. -- Эксперт... Зинаида Кибрит -- из круга близких моих дру­зей, -- фраза о двух концах: дополнительная угроза (я тебе за Кибрит голову оторву), но одновременно как бы и приглашение к человеческому общению. -- О... -- выдохнул Миркин и перестал качаться. -- Самых близких, -- подчеркнул Пал Палыч. -- Вы были к кому-нибудь сильно привязаны? -- Н-нет... Коротенькое это словечко сбило Пал Палыча. -- Ни к кому не были привязаны? -- озадаченно пере­спросил он. Миркин тоже как бы в минутном недоумении пожал плечами: -- Да как-то... скорее всего, нет... -- А мать? -- Ну... относительно. Миркина тема явно не прельщала, а Знаменскому и вовсе некогда было заниматься человековедением. -- Хорошо, -- снова построжел он, -- вернемся к шантажу. -- Клянусь, я не имею ни малейшего отношения! Я бы никогда не стал, клянусь вам! -- Кто эти люди? Назовите их. -- Не знаю. -- То есть как это "не знаю"?! Они мои друзья или ваши? Ради кого они вытворяют свои подлости? Ради Бориса Семеновича Миркина! Вашего ради отбеливания. И, пока молчите, вы -- соучастник! -- Да разве меня спросили? -- Миркин гулко ударил себя в грудь кулаком. -- Я бы им объяснил, что это безумие! -- Кто они? -- требовал Знаменский. -- Дайте подумать. -- Подумать, что выдать, а про что смолчать? -- Гражданин следователь, не наседайте на меня так. Надо же сообразить... Человека, который приходил к эксперту, я не знаю. Никогда не видал, поверьте! -- Верю. Но знаете того, кто болтал с мальчиком в подворотне. Миркин помолчал, вздохнул прерывисто: -- Тут я могу предполагать... возможно, имел с ним дело... Но, честное слово, даже имени не знаю, только кличку... Чистодел. -- У него вы и брали шлих? -- Да... Один раз, на пробу! -- У случайного, незнакомого человека? Неправдопо­добно. -- На свете много неправдоподобного, гражданин сле­дователь. "Сколько раз, да сколько грамм, да почем -- после все это, после!" -- Не будем отклоняться. -- Хорошо, я вам постараюсь объяснить. В этом деле все конспирируются. Прямо как шпионы! От вас -- само собой, но друг от друга тоже. Товар идет из рук в руки, и в каждых руках должен остаться свой парное. -- Ясно, ясно. -- Ну вот. Если, допустим, Чистодел мне что-то про­дает, он ни за что не скажет, у кого купил. А то мы столкнемся напрямую, и товар мимо него уплывет, по­нимаете? А он бы тоже рад прямиком на моего купца выйти, чтобы лишние руки миновать. Потому каждый своего купца прячет и вообще вокруг себя напускает туман. Доверия друг к другу -- от сих до сих, а дальше ни-ни! -- Раз подобная секретность, тем более вы не связа­лись бы с первым встречным. Кто его привел, рекомен­довал? -- Один старичок. А откуда выкопал -- понятия не имею. -- Что же за старичок? -- Он до меня в киоске сидел. Ушел по старости, уступил мне точку в Столешниковом... и клиентуру. Ей-богу, я вам все, как на духу! Пал Палыч встал и сверху уперся взглядом в Миркина: -- Полуправда. Все это полуправда. Как вы поддержи­вали контакт с Чистоделом? Но Миркин, хотя и нервный и впечатлительный, оказался довольно выносливым. Пережив серию болез­ненных встрясок, он умудрился как-то оправиться и вновь занял оборонительные рубежи: -- Гражданин следователь, посмотрите на вещи с моей стороны. Вот сидим мы с вами и разговариваем. Немножко поговорили -- набежал новый эпизод. Еще посидели -- уже другая статья. -- Да ведь назад пути нет, Миркин. Раз заговорил -- говорите до конца! -- Нет, у человека в моем положении тоже есть своя этика. Надо сохранять лицо. Все отрицать глупо, конечно. Но все вытряхивать... Чуть на тебя надавили, и ты уже ползешь по швам... -- Неэтично? -- Если хотите, да! Неэтично. У меня масса знакомых в Столешниковом. Так сказать, свой круг. Женщины. Все они придут в суд. И что услышат? Как я буду выглядеть? Довольно долго он упрямился, пока не предпринял нового отступления: -- Ладно, я скажу, что знаю. Только в деле пока ничего не будет. Такое условие. Если вы Чистодела возьме­те, покажете мне фотографию, тогда пожалуйста. -- Известный жанр: лично вам по секрету. -- Пал Палыч чуть не взбесился: -- Воображаете, я способен торговаться? В моей ситуации? Я вас готов на дыбу вздернуть, но иметь официальные показания! Миркин струхнул, кинулся "мириться". -- Несколько раз я писал Чистоделу до востребования. Сергеев он, Петр Иванович. -- Почтовое отделение? -- Главпочтамт. -- Почти на деревню дедушке. Работает? -- По-моему, пенсию получает. -- Сколько же ему лет? -- Сорок три. -- Так... Что еще? -- Один раз я видел, как он папиросы покупал. Гляди­те где. -- Миркин взял лист бумаги, нарисовал: -- Вот так старый Арбат, тут диетический, а вот так переулочек. И здесь палатка. -- Ну? -- Он был в шлепанцах. Далеко от дома человек в шлепанцах не пойдет, верно? -- Это уже кое-что. -- Но уже все, больше никаких концов. -- Попробуем поскрести по сусекам. Культурный уро­вень? -- Сероват... И, по-моему, зашибает. -- Женат? -- Вряд ли. Очень неухоженный. Еще с десяток вопросов-ответов, и Пал Палыч позво­нил Токареву: -- Миша, записывай. Номер один -- пусто. Номер два -- Сергеев Петр Иванович, предположительно пен­сионер, учитывая возраст -- по инвалидности. Место жи­тельства -- район Плотникова переулка. Имеет родствен­ников где-то на юге. Над верхней губой небольшая ро­динка. Мягко выговаривает букву "г". Одет неряшливо. Курит "Беломор". Токарев обещал мгновенно связаться с райсобесом, авось кто еще на месте. Если ж нет, то добывать коорди­наты заведующего. Откладывать поиски Чистодела и на час было нельзя. Знаменский вспомнил, что на свете есть сигареты. Вредная штука, которая помогает жить. Оба закурили, и Миркин спросил иронически: -- Допускаете, что найдут? -- Найдут. Если сведения верны. Он представил себе Зиночку с ее реверансом и новой прической. "Ну, еще один напор!" -- Миркин, куда вы сбывали шлих? Тот протестующе заслонился худыми ладонями: -- Не все сразу, Пал Палыч! Не знаю, как вы, а из меня уже дух вон. -- Это потому, что вы сопротивлялись, Борис Семе­нович. Бились в кровь. А просто рассказать правду совсем не трудно. Попробуйте. -- Да что у меня было шлиха-то? Взял триста грамм. -- Допустим, -- согласился Знаменский с враньем. -- И куда дели? -- Сплавил по мелочи зубным техникам. -- Вот видите, -- подбодрил Пал Палыч, -- стоит за­говорить -- и пойдет. -- Ну да! Вы начнете спрашивать, кто да что, а я даже лиц-то не помню! -- Опять вы крутитесь, Борис Семенович. Все сначала. Признаваться так признаваться. -- Вы считаете? Миркин внезапно и резко, будто толкнуло что, сел на стуле боком и уставился в окно. И потом через плечо осведомился едко: -- А вам доводилось признаваться?.. Нет, пустите меня отдохнуть. Полежу на коечке, подумаю, может, что вспомню. На том он и уперся, да так неожиданно крепко, что Знаменский со скрежетом зубовным вынужден был пре­кратить допрос. x x x Прахова переживала поистине звездный день. С утра -- беседа с Мишей Токаревым. Воспитанный молодой человек, но довольно упрямый и скучноватый. Не столь уж трудно оказалось одержать над ним верх. Но победа есть победа, она бодрит, молодит, горячит кровь. Антонина Валериановна с отменным аппетитом по­обедала и только прилегла, по обыкновению, отдохнуть, как подоспел следующий визитер -- немного под мухой. Он все поминал какие-то десять рублей и пивную, а Прахова приглядывалась к нему, колеблясь: из тех ли двоих, кого описал оперативник? Если из них, отчего он словно бы ничем не интересуется? В чем смысл визита? Она взяла десятку, обещав истратить на передачу для Бориса, и посетитель откланялся. На всякий случай Пра­хова обследовала купюру с лупой, сравнила на просвет с другой десятирублевкой, даже подержала над паром и ничего не обнаружила. Досадно не понимать, в чем дело. Приметы совпа­дали, а поведение было нелепым. Но все же визит оста­вил по себе ощущение взволнованного ожидания. По­тому что Прахова -- ах, наивный Миша Токарев, -- Прахова-то знала, что друзья Бориса станут искать к ней подходы!.. Настя подтирала в коридоре пол, орудуя старой щет­кой на длинной ручке. В апартаментах хозяйки наводить чистоту -- мука мученическая, зато в коридоре, передней и кухне Насте вольготно. Требовательный звонок в дверь заставил ее отереть руки фартуком, с привычной неслышностью прибли­зиться к глазку и привычно приподняться на цыпочки. Ага, вон какой пожаловал! -- Кто там? -- спросила она. -- Откройте, -- командирски донеслось с лестницы. -- Уголовный розыск! Настя скинула цепочку, отперла два замка, не отве­чая на приветствие, бросила гостю под ноги тряпку, чтобы не наследил по свежему полу. И, лишь когда тот добросовестно пошаркал ботинками, позвала: -- Антонина Валериановна! К нам угрозыск! Настя умела сказать -- а хозяйка понять. И не поспе­шила навстречу "угрозыску", а лишь величественно воз­никла в проеме двустворчатой двери. Токарева впускали в апартаменты через небольшую, так сказать, подсобную дверь, которая вела к повседневно-обжитому Антониной Валериановной углу, нового же посетителя приглашали в парадную часть помещения. Тигриной своей походкой он преодолел коридор, на ходу изображая казенную деловитость и занятость: -- Прошу прощения, что беспокою. Из МУРа, -- и мельком из руки показал удостоверение. -- Мне надо кое-что узнать о Миркине, которого мы арестовали. Разу­меется, все останется между нами. Прахова пристально и с удовольствием рассматривала гостя. Облик его до мелочей соответствовал п