ортрету, нарисованному Токаревым. -- Ну что ж, если вы гарантируете секретность... Прошу. Вошли. -- Старые люди -- старые вещи, -- пояснила она, видя, как забегали глаза Приезжего. -- Настя, милая, передвинь ширму. Вдобавок ко всему, что и так поразило Приезжего дворцовой, по его мнению, роскошью, в обозримое про­странство был включен сияющий рояль, завершивший обстановку парадной гостиной. Разумеется, Приезжему доводилось лицезреть не толь­ко приисковые халупы или стандартные новостройки. Случалось, заносила его судьба и в богатейшие дома, где интерьер во всеуслышание кричал, что госбанком тут попросту подтираются. Но то были интерьеры "иного поколения", интерьеры-выскочки. У Праховой же овеяло его душу чем-то невиданным, музейно-ностальгическим. Смешения антикварных стилей (от трех мужей) он не уловил. Ему и в голову не пришло, что окружающее похоже на безграмотную декорацию, перегруженную рек­визитом. Как деревенский мальчишка в барских покоях, взи­рал он на круглый стол черного дерева, упиравшийся в пол львиными лапами, а в центре увенчанный лампой, ножку которой обвивал бронзовый (львиный же, вероят­но) хвост. Вокруг стола парковались такие же черномазые кресла и тоже на лапах и обитые лиловой материей, названия которой Приезжий не придумал бы и под пыткой (да может, оно уже и утрачено в век синтетики). А по периметру гостиной, выгороженной из странной этой комнаты-зала, хороводились комоды с резьбой; шка­фы, в дверцы которых ловко были всобачены из дерева другого цвета сцены то ли придворной, то ли рыцарской жизни; хрупкие этажерки, выдерживавшие однако вес лаковых шкатулок, фарфоровых и хрустальных ваз. А потолок -- мать честная! -- где-то прямо в поднебе­сье, и на нем балуются голозадые с крылышками амурчики, не сильно даже и закопченные. -- Так жили когда-то все культурные и обеспеченные люди, -- улыбнулась Прахова, довольная произведенным впечатлением. Приезжий спохватился, что выбивается из роли: -- Нас интересуют друзья и близкие знакомые Миркина. Вы, наверное, много бываете дома, видели, кто приходил... -- Присаживайтесь, молодой человек. Думаю, разго­вор будет длинный. -- Мерси, -- поддавшись салонной обстановке, по­благодарил он, несколько озадаченный тоном превос­ходства, который взяла старуха. -- Однако обстоятельства заставляют, знаете ли, спешить. -- Не спешите, голубчик, в вашем деле спешка не всегда уместна... Не могу сказать, что определенно ждала подобного визита, но я вам рада. -- Очень приятно. -- Приезжий достал блокнот и ка­рандаш. -- Какие у вас были отношения с Миркиным? -- Самые отличные. Он вырос у меня на глазах. -- Значит, вы в курсе, кто его друзья и прочее? Не было, к примеру, зубных врачей или техников? -- Насколько догадываюсь, вас интересуют люди, покупавшие у Бориса золото. -- Вы их знаете?! -- Ах, как вы торопитесь, как торопитесь! Приезжий положил карандаш и, отключившись от амуров и львиных лап, приказал себе мобилизоваться. И, во-первых, действительно не гнать лошадей. Это не экспертша. Старуха мягко стелет, но какая-то она... взор орлиный, лишнего слова не вытянешь... кремень-старуха, и нечем ее взять за горло -- кроме как рукой. Но тогда надо учитывать Настю: маячит где-то поблизости. Не расставаясь с половой щеткой. А во-вторых, держать в уме то, что на минуту-две вытеснили здешние неожиданные красоты: и старуху и Настю наверняка уже расспрашивали о связях Миркина. Правда, Чистодел клялся, что те Бориса не выдадут, он, дескать, имел к ним доверие. (Но по той же причине он и Приезжего отговаривал соваться к Праховой). Надо вне­сти ясность. -- Те сведения, что вы сообщили следствию, надо сказать, недостаточны. Прахова прижмурилась хитро: -- Вы имеете в виду нашу беседу с Михаилом Кон­стантиновичем? -- В частности, -- согласился Приезжий, опасаясь, что его берут на пушку. -- Михаил Константинович мне не понравился, -- хмыкнула Прахова. -- Не располагал к откровенности. -- Очень, очень надеюсь, что мне повезет больше! -- в эту фразу Приезжий вложил максимум доступного ему обаяния. Прахова снова прижмурилась. -- Возможно, -- протянула она. -- Я всегда предпочи­тала брюнетов. "Этак разговор получится длиннее длинного. Может быть, старуха развлекается от нечего делать?" -- В целом вы мне нравитесь, -- продолжала Прахо­ва. -- И внушаете доверие. Но для полной уверенности... как ваша фамилия? -- Пархоменко. Сергей Сергеевич, -- представился Приезжий, начиная внутренне яриться. -- Не покажете ли еще раз свой служебный мандат? -- Мадам, это смешно! -- Он достал удостоверение и снова мельком показал его. -- Не хотелось беспокоить пожилую женщину, поэтому я пришел сам, но если у вас мания бдительности, вас вызовут на Петровку. И мы поговорим там! -- Нельзя ли поближе, голубчик? -- невозмутимо про­говорила мадам. Приезжий поднес удостоверение к глазам Праховой. Та сноровисто придержала его рукой, попробовала ног­тем фотографию и хихикнула: -- Документик фальшивый. Приезжий выдернул удостоверение, отступил. -- Вы меня оскорбляете при исполнении служебных обязанностей! -- рявкнул он. -- Всем вы хороши, вот только манеры, манеры... Настя, телефон! Тотчас под левой рукой хозяйки возник аппарат. -- Я ведь могу легко проверить, -- она опустила ла­донь на трубку. Не хотелось Приезжему устраивать побоище с двумя бабами, ох, не хотелось. Чутье подсказывало ему, что Прахова что-то знает, чего угрозыску не сообщила. Одна­ко какую игру ведет старуха сейчас? -- Мадам, -- пригасив тяжелыми веками полыхание кавказских глаз, произнес он умиротворяюще, -- вы толь­ко отнимаете у меня драгоценное время! Прахова, пристально наблюдая за гостем, на ощупь набрала 02. -- А ну прекрати свои штучки, старая стерва! -- ски­нув все личины, волчьим приисковым голосом прика­зал он. И двинулся к Праховой, готовый уже ко всему ради поставленной задачи... Но только не к тому, чтобы уви­деть нацеленный на него пистолет. Крайнее изумление Приезжего и победительное торжество Праховой заполнили наступившее молчание. Но вот она насладилась эффектной сценой и нарушила паузу: -- Сядьте на место, голубчик, и поговорим о деле. Миркин работал на меня. -- О-о-о!.. -- произнес Приезжий, веря и не веря. -- Люблю отчаянных молодых людей, -- причмокнула Прахова. -- Доля риска разнообразит жизнь. Зазвонил будильник, Приезжий вздрогнул. -- Садитесь, садитесь, это гомеопатия. Он сел, настороженно следя, как старуха, отложив пистолет, принимала свои крупинки. -- Вы верите в гомеопатию? -- Извините, мадам, я верю только в себя и в налич­ные деньги. -- Стало быть, и в меня не верите? -- Я показал вам удостоверение, которое вы сочли фальшивым. Вы мне -- пистолет. Этого достаточно для обоюдного доверия? -- Возможно, вы считаете, что милиция выпросила в музее бельгийский браунинг, всю эту обстановку и меня в придачу и решила перед арестом устроить вам малень­кий розыгрыш? Ай-яй, такие умные глаза и такие глупые мысли... Приезжий рассмеялся: -- Уговорили... Мадам, я у ваших ног! -- Очень мило. Кстати, меня зовут Антонина Валериановна. А вас как величать, "товарищ Пархоменко"? -- Что в имени тебе моем? Как сказал какой-то поэт. По-моему, дело сказал... Зовите Володей. Параллельно светской болтовне ум Приезжего впи­вался в новую загадку: кто она? перекупщица или матрасница? От этого зависела цена. Матрасниками называют ту разновидность купцов, которые просто скупают и накапливают, накапливают -- ради самого накопительства. Пожалуй, матрасница, думалось ему. Только нетипич­ная. Матрасник -- скряга, лишней копейки не потратит, порой только что не нищенствует. Прахова же явно жила припеваючи. -- Володя... Владимир... -- раздумчиво пробовала Пра­хова на язык. -- Лучше Вольдемар, согласны? -- Как вам больше нравится. -- Вы когда-нибудь бывали у Бориса? Не помню, чтобы я вас видела. "Вольдемар" уже не имел нужды скрытничать: -- Мы с ним не были знакомы. -- А-а, значит, кто-то был между? -- Да, болтался один -- с дырявой головой. -- Эти длинные цепочки, Вольдемар, довольно опас­ны. Всегда найдется слабое звено. -- От посредников не избавишься, Антонина Валериановна. Нас с вами напрямую свел только случай. -- Будем надеяться, счастливый. Хотите кофе? Приезжий хотел. И Настиными заботами был вскоро­сти доставлен сияющий кофейник и все прочее для ус­лаждения души. Атмосфера установилась почти семейная. -- Вам у меня нравится? -- Немного непривычно, -- признался "Вольдемар", -- Особенно потолки. -- Да, голубчик, четыре метра двадцать сантиметров. Дом строил мой отец, когда-то семья занимала весь этаж. С семнадцатого -- лишь эту квартиру, а потом нас еще уплотнили. Вы небось и не слышали подобного слова? -- М-м... -- Теперь -- лишь одна комната. Последний бастион, который и обороняем вдвоем с Настей. -- Ей можно доверять? -- О, абсолютно! Настя прекрасного происхождения. Ее отец был денщиком у атамана Дутова. Единственная родная душа. А у вас -- семья, родители? -- Никого. От прошлого -- только пепел. -- Бедный! Еще чашечку?.. И возьмите печенья. Печенья Приезжий взял, но занимало его другое: -- Антонина Валериановна, давно вы это... по золоту? -- После третьего мужа остались кое-какие знакомые, вот и занялась. Вы удивлены? Но не носки же мне вязать, как вы полагаете? -- задорно тряхнула она головой. -- Да, видно, не по вашей части... Честное слово, жаль, что поздно родился. С какой женщиной я мог быть знаком! -- Без лести, Вольдемар, без лести! -- погрозила Прахова пухлым пальцем, весьма, впрочем, доволь­ная. -- Что было, то прошло... Ах, Боже мой, как давно я в последний раз была в Париже!.. Но я еще там пожи­ву! -- как бы с угрозой кому-то повысила она голос. -- Погуляю по Елисейским полям, подышу парижским воздухом! Приезжий опешил. Или старуха "того"? Она в Пари­же -- бред собачий. Ему вспомнился Чистодел, грязная пивная. Пора бы тут закругляться, если Прахова действи­тельно собирается взять товар. Хозяйка будто угадала его мысли: -- Вы молоды и наивны, Вольдемар. Вы видели только то, что видели, и ничего другого. Думаете, то, что сей­час, -- навеки? А? -- Как-то не задумывался... Где тут задумаешься? Взял товар -- отдал товар -- деньги хозяину -- парное себе -- в любой миг жди напа­сти -- готовься бежать или драться насмерть. Навеки -- не навеки? Велика разница! -- Напрасно не задумывались, голубчик. Я еще уви­жу -- а вы тем более, -- как весь этот сумасшедший дом развалится. И тогда мы окажемся на свободе и на высо­те -- те, у кого что-то есть! "Ну, понесло старуху!" Приезжий счел, что раскусил ее вполне -- "парижс­кая матрасница". Но отчасти Прахова выступала и "куп­чихой": вольные расходы нет-нет да и вынуждали рас­статься с увесистым мешочком -- но уже в иных сферах, в элитарном обществе, куда ни Чистодела, ни какого-нибудь Мишу Токарева и в подъезд-то не пустили бы. И она же, использовав древние знакомства, некогда пристроила Миркина для "стажировки" в Столешников. Горевала Прахова и досадовала, что с арестом Бориса жизнь ее поскучнеет, нечем станет занять мысли и вооб­ражение. И вот -- приход Вольдемара. Возрождение и -- не исключено -- даже новые горизонты! Отсюда и желание сразу показать себя, и подчеркну­тое радушие, и стремление приручить звероватого незна­комца. Однако он напрасно опасался, что старуху "понесло". Изложив свое политическое кредо, она решительно под­нялась: -- Ну-с, приступим к делу. Металл с собой? -- Да. -- Положение ваше, конечно, затруднительно. Но вы милый мальчик, и грех наживаться на чужой беде. На первый раз рассчитаюсь, как платила Борису. Давайте. Приезжий снял кожаный пояс-мешок: -- Два кэгэ триста. -- Знаю. Деньги были приготовлены. Она отперла шкатулку на рояле, вынула пачку круп­ных купюр, получила в обмен пояс и унесла за ширму. Приезжий быстро пересчитал деньги: к положенной сум­ме приплюсовывался парное Миркина и парное Чисто­дела. Недурно. За ширмой слышалась возня: хозяйка, надо полагать, проверяла вес и припрятывала шлих. Приезжему уже не терпелось уйти. -- Пора расставаться, Антонина Валериановна, -- ска­зал он, едва завидя ее. -- Опять вы торопитесь, Вольдемар. Вы еще должны мне рассказать, на чем, современно выражаясь, пого­рели. -- Погорел?.. -- свел он брови. -- Я пока ни на чем не горел. -- Да? А почему же я вас сразу раскусила, как вы думаете? Милиция подробно описала мне вашу внешность. -- А, черт!.. -- Имейте в виду, вас ищут. Вас и того, который якобы должен Борису десять рублей. -- Не сказали, за что? -- Такие вещи полагается знать самому, дорогой, -- справедливо возразила Прахова. Приезжий встревоженно закружил мимо кресел на лапах и резных комодов. -- Надо смываться. Может быть, что за домом следят? -- Явных признаков нет. Сюда вы проскочили благо­получно, иначе они бы давно явились. Но береженого Бог бережет. Настя!.. Взгляни, милая, нет ли вокруг шпиков. Та взяла на кухне мусорное ведро и вышла. -- Думаете, она справится? -- Ах, молодой человек, мы с Настей прожили дол­гую жизнь, чего только не бывало! И пока справлялись. Помолчали. -- Да вы не нервничайте. Если они тут, вы уйдете, как Александр Федорович. -- Какой Александр Федорович? -- Да Керенский же. Господи! -- с неудовольствием пояснила хозяйка молодому невежде. -- А как он ушел? -- В дамском платье. Надо знать родную историю! ...Да, так что там у вас стряслось? Раз вы пришли сюда, я должна знать. -- Ну сделал я заход на экспертизу по делу Миркина, пугнул, чтоб молчала... а то, мол, придушу любимого племянника. -- Какая кровожадность! -- оживилась Прахова. -- И что же? -- Такая гадина попалась: да-да, говорит, конечно, а сама, выходит, побежала жаловаться! -- M-м... нехорошо. Но что вас, собственно, толкнуло? -- Борис взвешивал дома металл? -- Как же иначе? -- Тогда на весах найдут шлих. -- Ай-я-яй! -- Я хотел предотвратить. -- Как жаль, что сорвалось! Задумано было талантли­во. Н-да, боюсь, Борису придется туго. Впрочем, он довольно хитер. -- Продать может? -- Меня нет. Я его воспитала, как родного, вывела в люди. Он мне всем обязан. А вот вашего посредника... Он ведь теперь никому не нужен, только помеха, а?.. -- Если выберусь цел, я о нем подумаю. -- Приезжий посмотрел в глаза старухе: они тоже горели молодо и зло. x x x С немалыми предосторожностями и уловками добрал­ся Приезжий до пивной. По всем приметам позади было чисто. В помещении, хорошо видном сквозь широкое окно, уже составляли один на другой столики, и лишь барабан­щик ютился еще в уголке, сморенный ожиданием и несчетными пенными кружками, влитыми в утлую свою утробу. Растворившись в тени газетного киоска, Приезжий выждал, пока того выдворили на улицу. В растерянности он топтался у дверей, памятуя, что ведено отсюда не отлучаться. Однако пиво не греет, а лужи на глазах затя­гивало ледком, и спустя минут двенадцать Чистодел за­коченел настолько, что презрел начальственное приказа­ние. Он зарысил сначала вправо, но от угла повернул в противоположном направлении -- в теплые недра метро. Приезжий незримо сопровождал его, молясь своему охотничьему богу, чтобы не оказалось иных сопровожда­ющих. Нет, никого не интересовал продрогший вечерний прохожий, нырнувший в вестибюль под светящейся бук­вой "М". Здесь Приезжий взял Чистодела за локоть и повлек в безлюдный затишливый уголок. -- Да куда ж вы делись?! Я всякое терпение поте­рял! Чуть не околел на морозе! Остался, как вошь без хозяина!.. -- запричитал, заобижался, закапризничал Чистодел. Приезжий дал ему выговориться, отогреться и обрести способность порадоваться возвращению бесстрашного, отчаянного, мудрого товарища. Несколько ласковых фраз уверили Чистодела, что Приезжий никак не мог явиться раньше, выше головы занятый множеством хлопот. -- Но дело выгорело -- купца я нашел. Барабанщик преисполнился восхищения: -- Да как же вам пофартило? -- Секрет фирмы. А мужик что надо, возьмет товар, как у Миркина брал. -- Кто ж он? -- жадно спросил Чистодел -- Экий шустрый! Много будешь знать -- скоро соста­ришься. Пошли, примем на прощанье, грамм по триста -- и в разные стороны. С физиономии барабанщика сползло радостное выра­жение. -- Стало быть, меня побоку? -- возмутился он. -- Так, да? То был Чистодел лучший друг, а теперь под зад коленом? -- Закон жизни, дорогой. Связь закоротилась, лишние руки кому нужны? -- А мой парное? Я тут с вами бегал, сколько страху натерпелся. Это все за спасибо?! -- Парное за мной. Доеду до места -- вышлю. Тебе ведь до востребования? Координаты помню. Вроде и пообещал, но небрежно так, чтобы отде­латься. -- Пришлете вы, так я и поверил! -- озлился Чис­тодел. -- Слушай, мне некогда, встреча с купцом через два часа. -- Вот и я с вами. Получу свое с товара -- тогда до свидания. -- Нельзя! Спугнешь ты мне купца, я обещал быть один. Для страховки Чистодел ухватил Приезжего за рукав. -- Ничего не спугну, постою где-нибудь сбочку! Тот изобразил колебание: -- Прямо не знаю... Ну, ладно, пожалею тебя, инва­лида. Двигаем в Расторгуево. -- Куда?! -- Станция Расторгуево. На электричке. Чистодела сотряс озноб: то ли последняя порция холода выходила, то ли предчувствие пробрало. С сомне­нием вглядывался он в опасного своего спутника. -- Вот я и говорю, -- посочувствовал тот, -- чего ты на ночь глядя потащишься? -- Нет уж, я с вами, -- решился все же барабанщик. Приезжий спрятал в воротник довольную усмешку. x x x Когда Пал Палыч, вытянув из Миркина сведения о Чистоделе, прямо с допроса передал их Мише Токареву, тот рьяно взялся за дело. На первый взгляд, чего проще: доступ к райсобесовским архивам -- не проблема. Однако собесовские телефо­ны отзывались сонными гудками: пусто у нас тут, бра­тец, отстань. Коротким смерчем пронесся тогда Миша по соответ­ствующим службам, получил адрес собесовского началь­ника и устремился в Марьину рощу с намерением хоть из постели его вытряхнуть, но добиться проку. И снова фортуна отвернулась. В квартире царило мо­лодое веселье: "У папы встреча ветеранов, а мама пошла в гости". Мишу не спрашивали, кто он да что, где состоится встреча, понятия не имели, но на вопрос, скоро ли отец вернется, замялись: -- Он как когда... по обстоятельствам. И, видя, что Миша не понял, объяснили наиболее доходчивым жестом -- щелчком по горлу. Заманчивая перспектива -- получить среди ночи на руки пьяного ветерана! Не всегда Токарев применял этот принцип на практике, но помнил его твердо: кипятиться попусту вредно и глупо. "Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они". И имеют право чокнуться за живых и мертвых, а если переберут, не нам их судить. ...С утра пораньше Токарев торчал у запертых дверей Киевского райсобеса, включавшего территорию, где Миркин приметил Чистодела в тапочках. Вчера служащие вслед за начальником разбежались пораньше; неплохо бы сегодня явиться вовремя. Ага, кажется, первая ласточка. Зав или замзав: стро­гий взор, бесформенное пальто и начищенные ботинки. -- Вам чего, гражданин? Удостоверение Петровки поставило его по стойке "смирно": -- Немедленно будет исполнено! Дальше, как говаривают оперативники, "было уже просто". "Просто" заключалось в том, чтобы поднять по картотеке всех Сергеевых, естественно, Петров Иванови­чей. Из них отобрать тех, кто получает пенсию по болезни или травме и проживает в районе Плотникова переулка. Часа через полтора, наглотавшись бумажной пыли, Токарев облюбовал пятерых Сергеевых. Оставалось еще раз сделать "просто": уговорить зава бросить все дела и вместе объехать кандидатов в Чистоделы. Зав уговорился, из Управления дали машину, объезд начался. Одного опасался Токарев -- что Чистодел не был Сергеевым, а получало его корреспонденцию подставное лицо. Но авось до подобного уровня конспирации не додумался. (По счастью, тогда не развился еще промысел, пред­лагаемый ныне в объявлениях: "Сдам в аренду абонентс­кий ящик. Конфиденциально"). Все посещаемые Сергеевы словно поджидали кого -- сидели по домам, у всех накопились к собесу претензии и просьбы. Зав разрывался между их нуждами и нетерпением оперативника. Миша продолжал твердить себе, что кипятиться попусту... и т. д. Четвертое посещение пролило бальзам на его душу. Полоса невезения кончилась. -- Мы из райсобеса, -- зачастил зав. -- Сергеев Петр Иванович здесь живет? -- Живет -- слишком громко, -- усмехнулась моло­денькая соседка. -- Бывает. Отсыпается после пьянок. В таких пределах. -- Он -- инвалид, и у него трудовая травма? -- Раз в жизни заставили работать, конечно, с непри­вычки надорвался... А вообще-то у него ярко выраженный синдром Тита, -- состроила она глазки Токареву. Миша заинтересовался: -- Синдром... ага, это сумма признаков определенной болезни. Вы медик? -- Совершенно верно. -- При какой же болезни этот синдром Тита? -- А это, знаете... "Тит, иди молотить! -- живот бо­лит. -- Тит, иди кашу есть! -- А где моя большая ложка?" Зав вдруг по-детски прыснул и долго не мог уняться. -- Вы плохо относитесь к нашему подопечному, -- констатировал Токарев. -- Он дома? -- Нет. Позвонил вчера, что поздно вернется и чтоб засов не задвигали. Но по сию пору не явился. -- И часто он в загуле? -- осторожно поинтересовался Токарев. Вероятно, слишком осторожно, потому что девушка внимательно осмотрела Мишу. -- Как соседка я на Петра Ивановича не жалуюсь. И, если человек получает пенсию, он волен расходовать ее, как ему нравится, разве нет?.. Вы правда из собеса? -- Мы выборочно обследуем условия жизни... -- на­чал Токарев, замолчал, махнул рукой. -- Сдаюсь, -- и показал удостоверение. -- Что-то случилось? -- забеспокоилась она. -- Сергеев курит? -- Как паровоз. -- Не заметили, что? -- "Беломор". -- У него есть родинка над губой? -- Да. -- Тогда я остаюсь. Спасибо вам, -- обернулся он к заву. -- Скажите нашим в машине, что я остаюсь здесь. Он еще побеседует с девушкой, выяснит все, что та способна сообщить о прошлом Чистодела, его занятиях, родственниках, друзьях, а среди последних -- что самое главное -- нет ли кого, напоминающего шантажиста. Достойное внимания передаст Знаменскому и засядет ждать Чистодела-Сергеева. И да пошлет ему наконец судьба удачу после непрестанных его промахов в деле Миркина! x x x Однако ждать было уже некого. Гораздо раньше, чем начал Токарев гулять под дверя­ми собеса, в район Расторгуево срочно вызвали судебно-медицинского эксперта. Ему предстояло осмотреть и ис­следовать то, что где ошметками, где кровавыми кусками облепляло рельсы и валялось на шпалах. Тут по телу человека прошел товарняк. Ночным делом машинист даже ничего не заметил. Работа "судмедика" -- впрочем, трудно и работой-то назвать это ежедневное пропитывание смертью в самом тяжком ее виде -- порождает в эксперте самозащитный рефлекс, запрещающий ему воспринимать чьи-то остан­ки как... чьи-то останки. Перед ним только объект изуче­ния, материал. Материал возле Расторгуево на профессиональном жаргоне именовался "бефстроганов". И не обвиняйте "судмедиков" в кощунстве. Представьте, что вам надлежит тщательно разобрать и систематизировать "бефстроганов", дабы установить, из кого он изготовлен. Пол? возраст? телосложение? рост? какие-либо черты внешности? сле­ды внутренних болезней? И многое другое. И быстро. И безошибочно. Эксперт все это осуществил. Кроме того, сумел сло­жить обрывки попавшихся там и сям окровавленных бу­мажек и понять, что недавно они составляли пенсионное удостоверение некоего Сергеева. И -- сверх того -- там же, на железнодорожных путях, пока закрытых для движения (что вызывало бурное воз­мущение многих людей), он проделал несколько биохи­мических тестов и успел обнаружить следы яда. Под поезд был сунут только что умерщвленный человек. (Через два часа в НТО уже ничего не нашли бы). x x x Пал Палыч выслушал донесение Токарева, машина, вернувшаяся с объезда пенсионеров Сергеевых, доста­вила маленькую, с белым уголком карточку Чистодела. Его легко было представить бьющим в барабан на похо­ронах (деталь из рассказов соседки), но чтобы торговал шлихом?.. Кого-то он Знаменскому смутно напоминал. Правда, не имеющего отношения к делу Миркина, так что не стоило утруждать извилины. Но ощущения подобного рода привязчивы, и Знаменский все щурился на квадра­тик с белым уголком. Тьфу ты, чушь какая -- плакат на платформе с надписью "Берегите жизнь!". Там-то и мая­чил впереди локомотива похожий гражданин, только в шляпе. Что ко мне прицепился этот идиотский плакат? Прошлой ночью вдруг приснилось, что гражданина сшибло-таки локомотивом и послышался даже хруст костей. А шляпа покатилась под ноги Знаменскому... Кош­марами он отродясь не страдал, видно, история с Зиной натянула нервы до звона. -- Паша! -- заорал в коридоре Томин. -- Да, входи. -- Открой! Сам он отворить не мог: обе руки были заняты влаж­ными еще фотографиями. -- Бери сначала из левой. В фотолаборатории не постояли за форматом, и то, что осталось от Чистодела, прохватывало оторопью. То­мин наскоро объяснил, что к чему. И выложил рядком фотографии из правой руки. Они не отличались резкостью и точка для съемки выглядела странно -- брала чуть снизу и вполоборота -- но без со­мнения на Пал Палыча смотрели с двух -- Чистодел и с двух -- шантажист. -- Откуда?! -- поразился он. -- Сам удивляюсь. Нашли мы, понимаешь, местечко на лестнице у Праховой, поставили, такую... ну, камеру специальную с таймером... Решили последить несколько дней, кто станет в квартиру захаживать, Миркиным ин­тересоваться. Честно сказать, мелочь среди прочих мероприятий. Ребятам просто хотелось опробовать новую тех­нику. И вот -- на тебе! -- Оба побывали у Праховой? -- Вчера вечером. А пленку можно менять только но­чью. Знаменский позвонил, позвал Зину: для верности пусть опознает врага. -- Ну кто ожидал, что они попрутся к старухе?! -- бурлил Томин. -- Н-да... надо сесть и подумать. Они сидели и думали, порой нелогично и непоследо­вательно, но почти синхронно проходя этапы осмысле­ния событий. Короткие реплики ставили точки над "i". -- Чистодел шел первым? -- Угу -- пробный шар. Полминуты молчания. -- Расторгуево близко от Домодедова... -- Я передал словесный портрет в аэропорт. Десять секунд молчания. -- Собаку не пробовали? -- След не взяла. Еще минута. -- Чистодел сколько пробыл? -- Всего ничего. Стук в дверь -- оба обернулись вопросительно: Кибрит возвещала о себе иначе. Появилась секретарша НТО. После того как шанта­жист с легкостью получил сведения о Зине, отделу уст­роили взбучку и народ ударился в бдительность. Знаменский встал между секретаршей и столом, зас­лоняя снимки. -- Зинаиде Яновне пришла телеграмма странная... "Петровка, 38. Научно-технический отдел. Кибрит З.Я. лично. Никогда не забуду вас и ваших близких. Надеюсь встретиться", -- прочел Пал Палыч вслух. Телеграмма означала, что противнику стало известно о "предательстве" Кибрит. -- Спасибо. Не говорите ей пока. -- И, пожалуйста, пройдите назад левым коридо­ром, -- быстро добавил Томин, ограждая Зиночку от подозрительной встречи. Знаменский переложил расторгуевские ужасы на шкаф. -- А шантажист сколько? Томин наклонился к фотографиям: -- Вот он на входе, а это -- на выходе. Час сорок пять. Они перемолвились молча, глазами. Неожиданный поворот, но чего на свете не бывает... Знаменский нашел на календаре номер телефона. -- Антонина Валериановна? Простите великодушно, что беспокою, следователь Знаменский. Никто не справлялся о Миркине, не заходил?.. Понятно... Да-да, друзья познаются в беде. Ну, извините, всего доброго. "Вот так, о мудрейший из следователей!" ...Зина вскрикнула и закусила губу при виде своего злодея. -- Взяли?! -- Нет еще, -- вздохнул Пал Палыч и пояснил, откуда снимки. -- А Прахова говорит, никто не приходил. -- Могли припугнуть, как и меня, чтобы молчала, -- предположила Кибрит и сама же усомнилась: -- Но про что молчала? -- Версия есть, -- взялся Томин суммировать совмест­ное со Знаменским думанье. -- Чистодел единственной ниточкой соединял Миркина и курьера с приисков. Ны­нешней ночью Чистодел убит. Вероятно, нужда в нем отпала. Но обратно металл курьер не повезет -- он тогда конченый человек. -- То есть его посещение Праховой?.. -- догадалась Кибрит. -- Увенчалось успехом, -- докончил Томин. -- Беру машину с радиотелефоном и -- на запрещенной скорости в Домодедово. Пожелай успеха в охоте. Зиночка прижала ладонь к горлу -- видно, там коло­тилось сердце. -- Шурик, я на тебя надеюсь, как... -- ...на отличного инспектора угрозыска! -- приобнял ее за плечи Томин и попутно вынул у Знаменского из кармана телеграмму. "Верно. Хотя текст, скорее, прощальный, но началь­ство не мешает пугнуть. Зиночку надо охранять как зени­цу ока". Она опустилась на диван. Ни разу на памяти Знамен­ского не укололась пружиной. -- Я побуду с тобой, ладно?.. А почему Шурик в Домодедово? -- Чистодела нашли там... невдалеке. А из Домодедова рейсы практически во все золотоносные районы. Пал Палыч позвонил дежурному БХСС, попросил опечатать комнату Чистодела, какую-нибудь засаду оставить, а Токарева немедленно привезти к нему, Знаменс­кому. И немедленно же послать сотрудников на квартиру Миркина и под благовидным предлогом дожидаться там дальнейших указаний, не спуская глаз с Праховой. Версию они с Томиным составили по оперативным данным. А надо было получить доказательства, достаточные для прокурорской санкции на обыск. -- Сережка сегодня чуть не удрал гулять. -- А пороть ты его не пробовала? -- в сердцах спросил Пал Палыч. -- Пусть изволит поболеть! Дай ему жароповышающего, слабительного, придумай чего, но чтоб из дому ни ногой! x x x Хорошо, Миша Токарев уже не застал Кибрит у Знаменского, а то пришлось бы вдвое горше. Едучи к следователю, не ждал он нападок: все-таки логово Чистодела разыскал, а что того накануне убили -- он, Миша, не виноват. И вдруг выяснилось, что виноват. На сколько уж процентов -- не вычислишь, но виноват. Потому что не было шантажисту особой нужды физически уничтожать барабанщика; не представлял он опасности, даже если выпадал из цепи перекупщиков. Одно могло решить его судьбу: шантажист узнал, что милиции известны приме­ты Чистодела, что их обоих ищут. И тут он не пожалел усилий, чтобы обрубить концы. А откуда узнал, что их ищут? Конечно, от Праховой. А та -- от Миши, проявившего позорную слабину и лопоухость. Иной кто на месте Пал Палыча разнес бы Токарева на все корки, да еще, пожалуй, накапал бы начальству. Знаменский же только продемонстрировал "бефстрога­нов" и спросил: -- Ну почему ты, скажи на милость, не объяснил тогда же, что лопухнулся?! -- Какое-то затмение, Пал Палыч... -- Токарев осип от увиденного. -- Но не среагировала Прахова на словес­ные портреты, это точно. А до того я у нее сидел-сидел... Она мне совершенно задурила голову. Не старуха, а конец света! Часа два бился попусту... (Два двадцать, уточнил про себя Знаменский. Новая техника работала исправно, запечатлела и Токарева и Настю, выбегавшую куда-то перед уходом шантажиста). И тут разговор принял новое течение и весь сосредото­чился на Борисе Миркине. И Миша наконец-то ощутил, что способен принести Пал Палычу реальную пользу -- тот готовился к решающему допросу и любую черту и черточку характера Миркина схватывал и впитывал и требовал еще и еще. А поскольку память у Миши была магнитофонная, то вся праховская словесная дребедень перекочевала в уши Знаменского, и, прощаясь, тот поблагодарил Мишу тепло и серьезно и попросил побыть на рабочем месте. x x x Миркин был готов к очередному натиску следователя. Прошлый раз расстались на том, что "полежит на коечке, авось что вспомнит". И он усердно "вспоминал" и затвер­живал свои "воспоминания" и накачивал себя решимос­тью, не поддаваясь никаким уловкам, "каяться" строго по намеченному плану. В кабинете Знаменского он ощутил некую наэлектризованность и взбаламученность и еще пуще напрягся для отпора. Но Пал Палыч имел вид задумчивый. Пил креп­кий чай из термоса. На столе стоял второй стакан и горкой лежали дешевые конфеты. -- Если хотите -- ухаживайте за собой сами. Миркину было не до чаю. -- Странно: видел вчера сон, и сегодня он сбылся, да так жутко... -- Знаменский хлебнул из стакана, скатал в шарик конфетную обертку. -- До того, как вы начнете излагать то, что приготовили, Борис Семенович, один вопрос: Чистодел не поминал, откуда привозят шлих, из каких краев? Есть, что сказать, Борис Семенович, не скрывайте, зачтется. Скрывать вроде бы нет смысла -- прикинул Миркин. -- Когда он предложил мне песок, я, чтобы сбить цену, говорю: небось примесей много, с ним работать трудно, а он говорит: не беспокойся, золото высокопроб­ное, сусуманское. -- Что значит "сусуманское"? -- Не знаю. Я ему вида не подал, но, честное слово, не знаю. Знаменский набрал внутренний номер: -- Миша, я. Что такое "сусуманское" золото? -- Сусуманские прииски восточнее Оймякона, -- без запинки отрапортовал Токарев. -- А Оймякон -- полюс холода. -- Как туда добираются? -- Через Хабаровск. -- Ага. Томин поехал в Домодедово, будь другом, пусть его тоже сориентируют в географии. Пал Палыч долил горяченького из термоса. -- Дрянные конфеты, -- и полез в ящик за пачкой рафинада. Заодно вынул пенсионное фото Сергеева Петра Ива­новича и положил перед Миркиным. -- Д-да, это он... Удалось найти? И задержали? -- взволновался Миркин. "Если Чистодела взяли, устроят очную ставку. Что из него успели вытрясти?" -- Найти-то нашли. Только вот... не задержали, -- Зна­менский звякал ложкой, размешивая чай. -- Он в оркес­трике духовом подхалтуривал на похоронах. Знали? -- Нет. -- Бухал в барабан. "К чему это все? Раз упустили. Его, что ли, в Домоде­дове ловят? Глупость какая". Знаменский допил чай, встряхнулся и взялся за го­родской аппарат: -- Это, видимо, Настя? С вами говорит следователь Знаменский. Там у вас наши сотрудники, будьте добры кого-нибудь из них... Да, Знаменский. Ну что вы там?.. Правильно. А как ведет себя Антонина Валериановна? Следовало ожидать... Да, как смогу, приеду. Миркин сидел совершенно неподвижно, но лицо его Пал Палыч "читал" без труда: -- Хочется спросить, почему там наши люди? -- Наверное, засада, -- равнодушно буркнул Миркин. -- Зачем? -- Н-ну, может, купца моего надеетесь подстеречь... -- Он вас навещал? -- иронически изумился Пал Па­лыч. -- А как же конспирация? Ох, Миркин, Миркин... Борис Семенович... -- с сожалением покачал он головой и добавил уже раздельно и многозначительно: -- В гомеопатию я не верю! Ясно? Миркин дрогнул: -- О чем вы? -- О Праховой. -- При чем тут она? Безобидная старушка... -- Вчера у безобидной старушки побывал тот самый шантажист. Они долго беседовали. Как вы думаете, если у нее сейчас сделать обыск, а? Голосом Миркин владел хорошо: -- У Праховой? Обыск? Смешно, Пал Палыч... -- Мне -- нет. Потому что несколько раньше у вашей старушки побывал еще кое-кто. Он показал лестничную фотографию барабанщика. Миркин узнал дверь с двумя замками и цепочкой, узнал и посетителя. -- Чистодел... Что его вдруг понесло?! -- Вероятно, послали выяснить обстановку. Знаменский поднялся, снял со шкафа расторгуевские снимки. -- И вот он же -- в ночь после визита к Праховой. Миркин вцепился руками в стол: -- Мама родная!.. Мама родная!.. Что это такое?! -- Положили под товарняк. Опознали по пенсионной книжке. Между двух стекол было заключено крошево изод­ранных страничек, но по случайности (которыми судьба любит намекнуть на ограниченность нашего материалис­тического мышления) клочок фотографии с одним гла­зом остался нетронутым и отчетливо совпадал с собесовской карточкой. Знаменский шагал по кабинету за его спиной. -- Не терплю читать мораль, Борис Семенович, но он на вашей совести. -- Нет! -- вскрикнул Миркин и вскочил. -- Нет, нет! -- На чьей же? -- Того, кто это сделал! -- Да откуда у него совесть? А вот вы, кабы не пек­лись о мнении Столешникова, выдали бы Чистодела сразу. Получил бы срок -- но не вышку же... Миркин рывком отвернулся от стола. -- Если можно... пожалуйста. Пал Палыч... уберите это... Знаменский убрал и молча налил ему чаю. Миркин поднял глаза -- поблагодарить -- и понял, что следовате­лю его жалко. Подбородок предательски задрожал. Само­му тоже стало жутко себя жалко. -- Сколько вам было, когда умерла мать, Борис Се­менович? -- А?.. Пятнадцать. -- С тех пор Прахова кормила-поила, обучала уму-разуму... И вам не хотелось вырваться из-под опеки?.. Пятнадцать лет, конечно, не возраст, но потом, позже? Ведь вы не питали к ней теплых чувств. -- Ну почему... -- вяло возразил Миркин. -- Да иначе и быть не могло. Когда вы обмолвились, что не сильно любили мать, я сначала не понял. Потом кое-что порассказали. Кое-что я довообразил. И, знаете, не позавидовал. Миркин сжимал опустевший стакан. Сочувственно и мягко его вели к западне. Под ногами было скользко. За что бы уцепиться, удержаться? -- Простите, можно еще? -- потянулся он к термосу. Совсем не те варианты продумывал он на коечке, не к тому следователю шел на допрос. И уж, конечно, не чаял этого ужаса на рельсах. -- Заварено с мятой? -- Угу. Так вот я представил себе парнишку, у которо­го мать живет в прислугах за харчи и обноски, -- продол­жил Знаменский, не давая разговору отклониться от темы. -- Представил вас в школе, во дворе... Самолюби­вый подросток. И эта зависимость, унижение... Вышвыр­нутые из квартиры котята, щенки... Миркин молчал. -- Нет? Значит, вы благодарны Праховой за то, как она устроила вашу судьбу? -- Оставим это, честное слово! Что вам моя судьба? Невыносимое у него лицо -- видишь, как ранят твои слова, как бередят давние болячки. Несчастный, в об­щем-то, человек. -- Ваша судьба схлестнулась с другими судьбами. Я обязан вас понять. Кто передо мной? Крепкий делец с припрятанным где-нибудь капиталом? Или вечный маль­чик на побегушках при какой-то дикой старухе? -- Не лезьте вы мне в душу! -- запсиховал Миркин. -- Так откройтесь сами. Миркин хотел что-то сказать, но остановился. -- Откройтесь, право, Борис Семенович. Зря вы счи­таете, что трудно. Вам ведь хочется выдать старуху! Верно? Пусть бы тоже узнала, почем фунт лиха... "Молчишь. Ну, придется тебя оскорбить". -- Вижу, что хочется. Но что-то удерживает. Застаре­лая покорность? Или мелкий расчет? Дескать, я буду сидеть, а она посылочку пришлет: конфеток там, колбас­ки с барского плеча... "Опять молчишь?" Но молчал Миркин красноречиво, и Пал Палыч правильно сделал, что то