Половина (или около того) боль­ных будут женщины, их можно отбросить, преступление не женское. Остальных процедить через ситечко. Понадо­бится, конечно, бригада. Ничего, тут Скопин пойдет навстречу, главное -- выявить, кого процеживать. Для этого отпечатать на ротаторе стандартный текст -- и в райздравы города и области. "В связи с расследованием уголовного дела просим в пятидневный срок сообщить фамилии лиц мужского пола, консультировавшихся у гематолога по поводу такого-то заболевания". Он выска­зал это вслух, и задача обрела успокоительно-бюрокра­тический характер. Позвонили из проходной. Некий гражданин проры­вался к Знаменскому по делу Серова. Томин вызвался сходить -- устроить, чтобы пропустили. Пал Палыч сел писать задним числом "Дополнительные вопросы экс­перту": "Выяснить возможность наличия крови в про­странстве между рукояткой и лезвием и в положительном случае..." -- ритуальное косноязычие казенных бумаг. -- Будем надеяться, что человек, пытавшийся убить другого, бережет собственное здоровье, -- вздохнула Зина. Именно так оно и бывает. Тюремный врач ворчал, что больше всего докучают убийцы -- идут с каждым пустяком. Томин привел сухонького, мелко семенящего челове­ка. Горло его было укутано шарфом. Едва поздоровав­шись, он попросил закрыть окно -- ангина. Знаменский закрыл окно, откуда несло сухим жаром, Зина устрои­лась в уголке на диване, натянув юбку на колени, отме­ченные неодобрительным взором посетителя, и он заго­ворил четко и рублено, будто отстукивая чечетку: -- Я из дома, где жил Серов. Этажом выше. Член совета общественности. Имею рассказать следующее. Ви­дел Серова незадолго до происшествия. Минут за пятнад­цать. Он разговаривал с другим жильцом. Его сосед по площадке. Фамилия Тираспольский. Я понятно излагаю? Полчаса спустя Тираспольский уехал на своей машине. В неизвестном направлении. Он умолк и строго уставился на Знаменского. -- И ничего не сказал родственникам? -- спросил тот. -- Якобы в отпуск. На юг. Но ни-ка-ких координат. -- Марка машины?.. -- "Москвич", МОФ 98-30. Кофе с молоком. -- Думаете, скрылся? -- вклинился Томин. Посетитель впал в назидательный тон. -- Товарищ, я ничего не думаю. Я немножко знаю. Tо, что знаю, рассказываю. Рассуждать не компетентен. Правильно? -- адресовался он к Знаменскому. -- Правильно, -- скрывая улыбку, поддакнул Пал Палыч. -- А что за человек этот Тираспольский? -- Считают, весельчак. Я считаю -- пьяница. И циник. Наш дом, пятиэтажку, называет "хрущобы". А раньше жил в бараке. Забыл. -- Так... Вы их видели издалека? Вблизи? -- Почти как вас. Шел домой, поздоровался. Они стояли в подворотне. -- Не слышали, о чем был разговор? -- Несколько слов, -- утвердительно качнул тот заку­танной шеей. -- Серов сказал: "Сбегаю в десятую кварти­ру". Бессмыслица. В десятой квартире только я с женой. -- Это в вашем доме вы живете в десятой квартире? -- уточнил Томин. -- Разумеется, не в чужом! -- Томина он тоже, кажется, не одобрял. -- Но к нам Серов не ходил. Я блатных песен не люблю. В домино не играю. И Серова не одобрял. -- Большое спасибо. Вот бумага, там в нише коридора есть столик, изложите, пожалуйста, все, что вы видели и слышали. Посетитель с достоинством принял лист бумаги и засеменил к двери. Зина отпустила юбку: -- Как пишут газетчики, ставка на общественность себя оправдала. Томин уже звонил. -- Дежурного ОРУД-ГАИ... Приветствую, Томин из уголовного розыска. По делу о тяжком телесном повреж­дении нам срочно нужен гражданин Ти-рас-поль-ский. Выехал предположительно на юг. Светло-кофейный "Москвич", МОФ -- Михаил, Ольга, Федор -- девяносто восемь тридцать... Да, срочный розыск. В случае обнаруже­ния немедленно проверить, нет ли у него пореза на ладони правой руки. Спасибо, ждем вестей... Знаменский полистал списки жильцов дома, где в подъезде нашли Серова. -- В квартире десять проживают инженер Степанченко с супругой -- мы их тогда не застали: с вечера пятницы уехали за город. Затем гражданка Иванова, одна тысяча восемьсот девяностого года рождения -- ее не стали бу­дить. И... братья Никишины. -- Два юных нахала? -- припомнил Томин. -- Да просто ершистая поза, -- вступилась за ребят Зина. -- От одиночества, от заброшенности. У обоих, в сущности, переходный возраст. -- Тем более могут попасть в любую историю. -- Надо посмотреть их поближе. Прошу тебя, Зиноч­ка, попудрить носик и поприсутствовать. -- Зачем, Пал Палыч? -- Мне нужно их доверие. Но я для них следователь. А ты -- прежде всего красивая женщина. Ты произвела впе­чатление. -- Шурик, обрати внимание, он это замечает только для пользы дела! -- Увы. Паша, как зовут жену Степанченко? -- Светлана Дмитриевна. -- Гм... x x x Многие коллеги Знаменского были суеверны, что не редкость в среде, связанной с риском, с повезет -- не повезет. Одни пользовались расхожими приметами, дру­гие имели личный набор знамений -- добрых и дурных. Знаменский не искал смысла в номерах автобусных билетов, не ждал худа от кошки или залетевшего в комнату воробья. Но часто по дороге от проходной Петровки до кабинета считал плюсы и минусы. Плюсом был человек светлый, минусом -- темный, сомнительный. И если дебет оказывался разительно неудачным, мог отложить какое-то мероприятие, зависевшее не только от расчета, но и от случайности. -- Салют, Паша! -- Салют! Плюс. -- Знаменскому... -- Привет... Нуль, ни то ни се. Или и то и се? -- Селям-алейкум, старик! -- Взаимно. Минусочек. -- Здравствуйте. -- Здравия желаю, товарищ генерал! Генералы -- за исключением некоторых -- не учитывались. Не из пиетета перед чинами, а по недостатку информации. (Впрочем был и пиетет. Начальству принято было верить. Оно имело слабости, заскоки, поддавалось нажиму свыше в ущерб работе -- это за ним знали. Но в нем не предполагали злоупотреблений. Знаменский мог инстинктивно не любить человека с идеальным пробором, делавшего доклады с министерской трибуны, но не ставил под сомнение его честность. И спустя десять лет как личный позор переживал его арест). -- Доброе утро, Пал Палыч! Жирный плюс. С ним хоть в пекло. А вот этот бр-р-р. Оттопыренные уши растягивают и без того широкое лицо. Весь плоский и тяжелый, как надгробная плита. Ходит только по прямым линиям. Портфель огромный, полупустой, похож на хозяина и на стуле переламывается пополам, будто тоже сидит. Не знаю толком почему, но он -- бесспорный минус. Ба, еще один выскочил из лифта, да какой! -- Здорово, Знаменский! -- с бодрой улыбочкой. Молча козырнем. Чтоб этого Левашова! Про него-то уж известно, почему минус. Это на него ссылался Рябинкин, вторично требуя выкуп с жен Дринка и Финка. Когда жены заложили Рябинкина, то и Левашова взяли за шиворот. Да, сказал Левашов, я приезжал к нему на работу в форме (что для сотрудника розыска далеко не обязательно) и возил его на опознание, он подходил по приме­там, да оказался не тот. И все, с концами. Особая инспек­ция не сумела обосновать обвинение. Путаная, конечно, история, можно толковать двояко. Но Знаменский с Томиным считали, что подыграл Левашов мошеннику, по­дыграл, сволочуга, поделили они куш. Поганая встреча. А кабинет уже близко. И схитрил Пал Палыч, прошел по коридору до буфета, пообщался направо-налево, запасся сигаретами и -- главное -- шес­тью лишними плюсами. Уже жить легче. В кабинете он дернул вбок шторы, распахнул окно, впуская остатки ночной свежести пополам с утренней гарью, отпер ящики стола. На листке календаря крупнее остальных записей значилось: "Бр. Никишины". Пришел Томин. Вчера весь день провел в мышиной возне. Собирал сведения об Иване Тираспольском, укатив­шем в дальние края. Сведений не набежало -- одни мне­ния. Противоречивые. Мать Серова сказала: "Да при чем тут Ваня-то, господь с вами!" Беседовал на лавочке со старухой Ивановой из деся­той квартиры, убежденной долгожительницей. Встречался с десятками приличных, полуприличных и вовсе непотребных личностей, проверяя алиби "плот­вичек". Раздобыл фотографии Светланы Степанченко и во­зил показывать приятелям Серова. Итогом всего было несколько лаконичных фраз: -- Человек, угрожавший Серову за какую-то Светку, в командировке на три дня. В отношении Светланы Сте­панченко предположения отпали. Со старухой Ивановой можешь не встречаться. Никишиных в доме не больно жалуют -- за злой язык. Живут замкнуто, друзей мало... Я их сейчас видел внизу в очереди за пропусками. -- Нервничают? -- Нисколько. Пялят глаза на какую-то блондинку. Ну, пока. Зины в лаборатории не было, Знаменский попросил передать, что ждет ее срочно. Только положил трубку, как пожаловали Никишины. Оба откровенно осматривались, и Знаменский увидел с их точки зрения окружающее -- все, что давней перестал замечать. Убогий концелярский стол. Серенькая с пластмассовым колпачком-абажуром лампа. Древний кожаный диван. Сейф облупленный, зато, между про­чим, "симменсовский". На стене портрет Дзержинского с инвентарной бляшкой на рамке. А чего они ждали -- что у меня обставлено гостиным гарнитуром? Пепельница безобразная, согласен. У всех такие -- пластмассовые. Хрус­тальные и металлические запрещены -- чтобы кто-нибудь на допросе, осердясь, не использовал в качестве тяжело­го предмета. -- Чем можем быть полезны компетентным орга­нам? -- спросил Игнат, закинув ногу на ногу. -- Меня зовут Пал Палыч. -- Очень приятно. -- Трудность в том, что... вы не расположены со мной разговаривать, верно? Афоня, сбитый дружеским тоном следователя, поко­сился на брата. -- Нет, ну если действительно нужно... -- Ручаюсь. -- Спрашивайте, -- нехотя процедил Игнат. -- Начнем с Серова. Что он был за человек? Умный? -- Ума большого не наблюдалось. -- Азартный? -- Это да. -- Добрый или жадный? Ответил Афоня: -- Такой, знаете, рубаха-парень. И заводной -- с пол­оборота. -- В игре не ловчил? -- Нет, он вообще был "за правду". -- А ваш сосед играл в домино? -- Степанченко? -- удивился Афоня. -- Что вы, он очень занят -- с женой ругается. -- На какой почве? Брезгливо вмешался Игнат: -- Слушайте, ну почему мы должны копаться в их грязном белье ради вашего любопытства? Знаменский помолчал. Не то чтобы он проверял Томина, но если Светлана Степанченко и отпадает, ее муж остается жильцом квартиры номер десять. -- Для любопытства я выбрал бы что-нибудь более занимательное, чем семейные скандалы. -- Он обратился к Афоне: -- Сосед вам несимпатичен. Почему? -- Нудный тип. -- А что значит, по-вашему, нудный тип? -- Нет кругозора, одно мировоззрение. Утром что про­чтет в газете -- вечером на кухне жене рассказывает, а она картошку жарит. -- А как вам представляется интересный человек? -- старался Знаменский разговорить ребят. -- Социологический опрос? -- хмыкнул Афоня. -- Пожалуйста. Нестандартно мыслит. Нестандартно выра­жается. Жизнь его бьет, крутит, а он не обкатывается. Понимаете? Человек с крепкими зубами. Не травоядный. -- Так... Но вернемся к соседу. Кто он по профессии? -- То ли физик, то ли химик. -- То есть вы судите человека по тому, насколько он красно говорит. И не интересуетесь, что он делает. Игнат взвился, раздраженный больше болтливостью брата, чем добродушной, в общем-то, сентенцией Зна­менского. -- Нас пригласили для воспитательной беседы? -- Нет. Скажите, Афанасий, Степанченко был знаком с Серовым? -- Вроде нет. Откуда? -- Насколько я знаю, Степанченки тоже вызваны повесткой. Вот и расспросите их сами. Получите редкое удовольствие! Сам не хочет разговаривать и младшему рот затыкает. Нагнать, что ли, строгости? Пожалуй, хуже заартачатся. Не боятся они учреждения, где находятся, не следователя. Это ему нравилось, но в жанре пикировки немногого добьешься для дела. -- Игнат, вы не допускаете мысли, что я задаю свои вопросы с какой-то разумной целью? Что у меня есть основания задать их именно вам? -- А что вы за нас взялись? Подозреваете? -- Афанасию это бы наверняка польстило, -- усмехнулся Знаменский. -- Но должен его разочаровать. Я допрашиваю ежедневно многих людей. Почитая себя задетым, Афоня выдал детскую колкость: -- По принципу "как поймать льва в пустыне". Ловите десять и девять отпускаете? -- А вы -- поклонник инспектора Варнике? Пришел, увидел, догадался? Это хорошо на картинке, там все нарисовано. Приоткрылась дверь, впустив невидимую для Никишиных Зину. -- Кроме Варнике, был еще Шерлок Холмс! Игнат прищурился: -- Нашел кого вспоминать! Это надо напрягать извилины. -- Слабовато, Игнат. По первой встрече, вы казались острей. -- Как футболисты -- уверенней играют на своем поле, -- произнесла за спиной братьев Зина. Те привскочили поздороваться. Пал Палыч отошел к окну, как бы освобождая арену. -- Кстати, о Шерлоке Холмсе, -- принялась она нара­батывать авторитет. -- В наши дни Холмс выглядит скром­ным любителем. Рядовой криминалист проделывает шту­ки, которые великому сыщику и во сне не снились! -- Рядовых криминалистов нам Серов изображал, -- сказал Игнат. -- "Колись" и "давай связи" -- вся мето­дика. Ну, сейчас ты получишь сдачи -- развеселился Пал Палыч. Кому бросил вызов! Зиночке Кибрит с ее двумя высшими (юрист и биолог), с энергией и сосредоточен­ным умом, которых хватило бы на троих мужчин, и с женской обидчивостью за любимую науку! Она не скрывала, что задета за живое, из-под ресниц посверкивали острые золотые лучики. Позицию Никишиных она охарактеризовала как подростковое недомыслие, шутки назвала бездарными, их поведение -- парной кло­унадой и так далее, все это с воинственным напором и в бурном темпе. Пал Палыч прямо залюбовался. Потом Зина уселась на край стола и все еще сердито начала излагать историю, успевшую войти на Петровке в легенду. Историю о том, как к Пал Палычу случайно попал в подследственные беспаспортный бродяга, как Пал Па­лыч шестым-седьмым чувством распознал крупную и притом загадочную фигуру, но не имел и ниоткуда не мог получить маломальских доказательств. Какие она, Кибрит, и ее коллеги проделали головокружительные исследования, и чем все кончилось. -- Словом, -- заключила Зина, -- у Пал Палыча есть благодарность от Комитета госбезопасности! -- и она по­бедно зыркнула в его сторону. Афоня был увлечен. -- А еще какие, например, экспертизы? -- Например, по отпечатку одного-единственного пальца я могу определить возраст. Или вот есть письмо. На марке, как правило, следы слюны. По слюне устанавли­вается группа крови того, кто наклеил марку. Неплохо? Если у человека определенная болезнь, то несколько капель его крови -- почти как паспорт! -- И как это вам? -- спросил Игнат. -- Возня с трупа­ми. С кровью. С чужой слюной. С души не воротит? Зина коротко задумалась. -- Иногда случается, Игнат... но проходит. -- Скажите, -- округлил глаза Афоня, -- а почему он оставил нож, тот, кто дядю Лешу? Ведь это улика. -- Если б вытащил, из раны брызнула бы кровь, попала ему на одежду. Тоже улика. -- Хитер! Знаете, кого бы я пощупал -- нашу бабку Иванову! В свои восемьдесят в спортлото играет. И по собственной системе. Если дядя Леша ее систему выведал, она свободно могла его пришить! Пал Палыч счел, что настал подходящий момент. -- Ладно, шутки в сторону. Серов был ранен, когда шел в вашу квартиру. -- В нашу?! -- Да, в вашу. Зачем? Что ему было нужно? -- Понятия не имею, -- недоумевал Афоня. -- Игнат, у вас с Серовым были общие дела? -- Никаких. -- Может, он хотел что-то вам сообщить? -- Да он за час до того видел нас на футболе! -- воскликнул Афоня. -- Подходил? -- быстро спросил Знаменский. -- Вы разговаривали? -- Нет, но мог бы, если ему надо. А он рукой помахал и все. -- Так... Тираспольский -- вам знаком такой? Из од­ного дома с Серовым, владелец кофейного "Москвича". -- А, видали. -- Ничего о нем не слышали? Игнат отрицательно покачал головой. -- Серову было известно, где вы живете? Подъезд, квартира? -- Возможно. Я вот знаю, где он жил, хотя мы у него не были. -- Смотрите, что получается, -- Пал Палыч сцепил руки и наблюдал за Никишиными; те слушали внима­тельно и наконец-то серьезно. -- Серов видит вас на футболе, но не делает попытки поговорить. Потом в воротах встречается с Тираспольским и сообщает, что намерен забежать в десятую квартиру. Спустя полчаса его находят раненным в подъезде. В этом подъезде есть деся­тая квартира, и единственные знакомые Серову люди -- достоверно знакомые -- вы. Зачем он к вам шел? Может быть, какая-то мелочь, которой вы не придаете значе­ния? Подумайте, ребята, это очень важно! -- Нет, честно, не могу сообразить. Ты как, Игнат? -- Незачем ему к нам идти. Пустой номер. Чтоб этого Левашова, сработал-таки минус! -- Что ж, давайте прощаться... Хорошо быть инспекто­ром Варнике. -- И это говорит современный Шерлок Холмс! -- сно­ва поддел Игнат, поднимаясь. -- Что не доказано! -- присоединился Афоня. -- Пал Палыч, придется проявить проницатель­ность, -- распорядилась Зина. -- Ну, попробую, -- он изобразил глубокомыслие. -- Судя по следам краски на ногте указательного пальца пра­вой руки, вы художник. Особенности произношения изоб­личают в вас коренного жителя юго-западной части Моск­вы. Интуиция подсказывает, что вам нравятся блондинки. Афоня фыркнул. -- Теперь займемся вашим галстуком. Такие выпуска­ются недавно. Но вот расцветка... Как считаешь? -- спра­вился он у Зины. -- Не восторг. -- Да, человек с художественным вкусом такого не купит. Вы не сами его покупали. Скорей всего, пода­рок. -- По реакции братьев понял, что попал в точку. -- Недавно вы были в этом галстуке в гостях или в рестора­не. Дома вряд ли сидите за столом в галстуке, а на нем свежее жирное пятнышко. -- Знаменский посерьезнел, посмотрел Игнату в глаза, сказал по наитию: -- Я хотел бы еще добавить, что у вас, по-видимому, есть близкий знакомый... вероятно, гораздо старше. Я слышу отзвуки чужих мыслей, чужой озлобленности. Вы поддаетесь опас­ному влиянию. Оставшись один, Знаменский позвонил в больницу. Там уже знали голос следователя, можно было не пред­ставляться. "Без особых изменений". То есть плохо. x x x В несколько дней запылилась, потускнела городская весна. У Афони начались экзамены. Готовиться не хотелось, но тройки были бы непереносимы для самолюбия. Пока выручали способности и память, но впереди грозно ма­ячила физика. Что будет после экзаменов, Афоня не думал. Игнат яростно работал над дипломом и тоже отгора­живался от будущего, наводившего тоскливый озноб. Нагретая солнцем комната приятно пахла красками и противно засаленным паркетом и прочей нечистотой их сиротски-холостяцкого быта. Сергей Филиппович нагрянул к вечеру, зная, как Игнат дорожит светлыми часами дня. Был он нагружен свертками, из кармана торчало длинное импортное гор­лышко в серебряной фольге. Начали освобождать стол от рисунков и учебников. Игнат бормотал, что ему уже неловко, Сергей Филиппо­вич отмахивался -- "совершенные глупости". Афоня побе­жал на кухню мыть грязные тарелки. Нарезали батон, развернули принесенную снедь. Заскрипели стульями. -- Что, меньшой, текут слюнки-то? -- подмигнул Сергей Филиппович. -- Еще как! Игнату должны были сегодня заказ опла­тить, и вдруг какой-то там визы в бухгалтерии нет. Ну не скоты? Теперь только через две недели. Собирались уже к теткам. У теток они ужинали в самой крайности, едва выдер­живая родственное сочувствие и нотации. -- Эх, Афоня! -- Сергей Филиппович откупорил чмокнувшую бутылку. -- Человек одному себе друг, товарищ и брат. Приготовились? Прошу минуту мол­чания. Жестом фокусника он достал бумажник, из него де­сять радужных десятирублевок. С шиком разложил их на столе. -- Таланту от поклонников. -- Неужели гравюры проданы?! -- Да, есть еще меценаты, Игнаша. Нашел ценителя. С дальним прицелом, верит в твою судьбу. Афоня впервые видел столько денег. -- Ура! -- заорал он и, плеща вином, стал раз за разом чокаться с братом и Сергеем Филипповичем. -- Начало положено. Теперь легче пойдет. С распреде­лением твоим покончено! Проживешь. Давайте за это, пока не выдохлось. У Игната гудело в голове. Вот он рубеж, рубикон. Довериться старику? Может, тут будущее? Он считал себя самым одаренным выпускником училища. Но что от того меняется! В Москве останутся бездари, у которых связи. Они зацепятся, получат что-то хлебное, а то и перспективное. Ему же уготовано место учителя рисова­ния. Шумная жестокая орда детей и грошовая помесячная плата. -- Все-таки немножко страшно: спрыгнуть, а все по­едут дальше, -- пробормотал он. -- Пусть себе едут! Какая радость лезть в общую кучу? Ведь войдешь, как водится, с задней площадки и всю жизнь будешь проталкиваться. Впереди, как говорится, совсем свободно. А как пролезешь -- что? -- Пора сходить, -- догадался Афоня. -- То-то и оно! Пожалуйте бриться, приехали. Нет, ребята, давайте за то, чтобы у нашего Игната была судьба не как у всех. Чтобы в нем осуществились и мои загублен­ные когда-то мечты! -- Сергей Филиппович, а кто он -- покупатель? -- Желаешь напрямую связаться? Лишить меня ко­миссионных? Игнат улыбнулся, не веря в комиссионные, но разо­чарованный скрытностью старика: хотелось услышать, что именно сказал меценат, какая гравюра ему особенно понравилась. Хотелось хоть туманно поиграть в будущую жизнь. Чего-то старик недоговаривал, ссылаясь на боязнь сглазить, спугнуть удачу. Однажды сказал внушительно: все будет зависеть от тебя. Но в каком смысле будет зависеть, не объяснил, сменил тему. Вот и сейчас, отвлекая Игната, повел рукой, словно лаская воздух над деньгами. -- До чего новенькие, -- умилился Афоня, запивая чаем бутерброд. -- Затертых не терплю, -- Сергей Филиппович взял купюру и засмотрелся. -- Красивы, чертовки! Как поду­маешь, так ведь это мистика. Берется бумага, на ней делается специальный рисунок. И вдруг начинается кол­довство. Это уже не бумага. Это любая вещь. Любое жела­ние. Свобода. Покоренное пространство... Только рисунок должен быть очень точным. Не хватит одной крошечной завитушки -- вроде какая разница. А уже все. Уже колдов­ство разрушается. И бумага -- только бумага. Но если все на месте -- посмотрите, какие переливы, какие тонкие волшебные узоры, какие строгие линии!.. Оказывается, его лицо может быть вдохновенным, почти красивым. -- Поэма, -- сказал Игнат и свел на шутку: -- Для гознаковской многотиражки. -- Сергей Филиппович, а вы опасный человек! -- Афоня переглянулся с братом, оба засмеялись, вспомнив следователя. -- Хозяин, где твой сейф? Прибрать, пока не залили вином. -- Старик потянулся положить деньги на полку, заметил там повестку, повертел, читая и разглядывая. -- Повестка... Вот -- другой рисунок и совсем другие чувства. Зачем вызывали? -- Да помните, у нас в подъезде... -- А-а... на похороны не ходили? -- Пока жив. -- Нож совсем рядом с сердцем прошел. -- Не повезло... -- медленно произнес Сергей Филип­пович. -- И еще он, когда упал, головой приложился. Да так, что, говорят, кость треснула и осколок в мозг вошел, -- с удовольствием излагал подробности Афоня. -- Да? И все без сознания? А вас-то что таскают? -- Трясут подряд без разбора. -- Работнички! Неожиданно для старика Афоня возразил: -- Нет, они кое-что могут. Рассказывали про такие экспертизы -- обалдеть! -- Да ну? Развлеки. Афоня развлек бродягой-шпионом. Сергей Филиппо­вич нашел историю недостоверной: смахивает на брехню. Афоня заспорил, отстаивая правдивость Кибрит, Игнат поддержал брата. Сергей Филиппович засмеялся хитро: -- Молоденькая? -- Да не важно, просто не такая, чтоб сочинять! -- горячился захмелевший Афоня. -- Вы послушайте, по слюне можно узнать группу крови. Сплюнешь дуриком, а там про тебя уже кое-что знают! -- Теперь и не плюнь? -- подначил Сергей Филиппович. -- Ага. Потом мы все гадали, почему он нож в спине оставил. Оказывается, умный. Чтоб из раны не окатило. -- Конечно, умный. Еще что-нибудь рассказывали... об этом деле? -- О деле -- нет, вообще. При какой-то болезни, на­пример, кровь какая-то делается особенная. Прямо, гово­рят, как удостоверение личности! А еще здорово -- по отпечаткам пальцев вычисляют, сколько человеку лет! Сергей Филиппович налил себе одному и выпил без тоста. -- Что за болезнь, не знаешь? -- Не помню. Мы же здоровые, нам до лампочки! -- Как лечить, так их нет, а ловить -- академики! -- он вильнул глазами, пряча их внезапное полыхание. x x x Наступил "прокрут" на месте. Ни во что не развившись, как усохшие почки, опада­ли зародыши версий. Из колонии ждать ответа было еще рано. Запросы в медицинские учреждения породили тонкую струйку пу­стых пока бумажек: несколько очень старых людей, один ребенок, один актер, давно и надолго уехавший с гастролями. Серов застыл на зыбкой грани между жизнью и смертью. Знаменский допрашивал и передопрашивал его род­ственников и знакомых, мог назубок рассказать биогра­фию Серова с детских лет. И не находил в ней того единственного, что объяснило бы, кому понадобилась его гибель. Томин пропадал, по собственному выражению, в "надлежащих кругах", слабо надеясь выудить какой-ни­будь толчковый фактик. Набегавшись, приходил к Зна­менскому покурить и сыпал по инерции блатными сло­вечками. Или садился листать сводки по городу. Вот тут-то и напал на сообщение, которое дочитывал уже стоя, торопливо натягивая пиджак. Два дня назад кто-то выдавил ночью окно платной поликлиники, располо­жился в регистратуре, устроил там пьянку и свинство. Через полчаса Томин примчался в отделение мили­ции, где удивил дежурного интересом МУРа к мелкому бессмысленному хулиганству. А интерес стал буквально жгучим, когда оказалось, что ночные гуляки переверну­ли помещение вверх дном, но не оставили ни единого отпечатка пальцев. Ни единого окурка. Никаких своих следов на подоконнике или на полу. -- Что-то украли! Или уничтожили! -- воскликнул он. -- Д-да... странный случай: говорят, некоторые доку­менты пропали. Пропала куча историй болезни на буквы "Л" и "М" и журнал для регистрации пациентов, которых врачи на­значают на консультацию к специалистам. Включая, есте­ственно, и гематолога. Водочные бутылки, огрызки колбасы и хлеба, разма­занный по стене помидор, опрокинутые стулья, выпот­рошенные ящики картотеки -- вся картина буйного кутежа была маскировкой и премило сработала на медперсо­нал и милицию: еще не такое, мол, спьяну вытворяют. Взвинченный, переполошенный, возвратился Томин под вечер на Петровку и с порога обрушил на Знаменс­кого свои новости. Холодная змейка скользнула у того по спине. -- Боюсь, это он. -- Наверняка он! Но ты скажи, Паша, откуда узнал, что ищем через поликлиники?! С-сукин сын! Убыток определен в три рубля ноль две копейки. Наверно, уже завели новый журнал для консультантов. А нам могли ответить: "По имеющимся документам не значится". Зап­росто. -- Угу, расчет верный, -- рассеянно отозвался Зна­менский, уставясь в угол кабинета. -- Может, он сам работает в этой поликлинике? Или в другой? Или в райздраве? Или ему кто-то сболтнул про такой запрос? Знаменский оторвался от молчаливого созерцания пустого угла и набрал четыре цифры. Долго не отвечали, но вот длинные гудки прервались и послышался знако­мый низкий голос. -- Зина! -- Это ты? -- ответила Кибрит. -- Я вернулась уже из коридора. -- Хорошо сделала. Ты здесь нужна. Жду. Без обычного "пожалуйста", в приказном порядке -- мельком изумился Томин. Зинаида дала гениальную за­цепку, а мы поленились, не сумели использовать! -- горевал он и прикидывал, как бы надо организовать поиск, чтобы ни в коем случае не спугнуть преступника. Воображались способы один другого хитроумнее, а в голове стучало: прозевали, упустили, прошляпили, бить нас некому, портачи, дерьмовые сыщики!.. Чем теперь-то Зинаида поможет? Он спросил Знаменского, тот шевельнул спиной и буркнул что-то невнятное. Ладно, пусть сами разбирают­ся. Надо уточнить у нее название болезни и взять в оборот врачей поликлиники, а потом их консультанта по крови. Вдруг вспомнят фамилию больного или хоть приметы -- если, конечно, повезет. Никто ничего не помнит, вселен­ский склероз. Напала тоскливая собачья зевота. Или в самом деле спать хочется?.. -- Тебя. -- Знаменский протягивал трубку внутренне­го телефона. Томин прижал ее к уху и через секунду встряхнулся. -- Пусть междугородка переведет разговор сюда, -- сказал он, хлопнул трубку на рычаг, обернулся: -- Паша, Джермук. Двести пятьдесят километров от Еревана. Во­дичка, укрепляющая пищеварение, хрустальный воздух, сказочный вид. -- И что? -- Вести от гражданина Тираспольского, который на кофейном "Москвиче". А мы с тобой без сигарет. Сейчас пошурую. Он отправился по этажу, а вскоре пришла Зина. -- Явилась по высочайшему распоряжению, -- доло­жила она, давая понять, что задета начальственным то­ном, которым ее призвали. Обидчивостью Зина не страдала, но отличалась неза­висимым нравом, знала себе цену -- и другие знали ей цену и обращения к ней как к эксперту всегда облекали в форму просьбы, даже если по должности имели право распорядиться. Но ее Пал Палыч, мягкий, деликатный Пал Палыч и не думал приносить извинения. -- В одной из поликлиник, -- хмуро произнес он, -- уничтожены документы, позволяющие установить, кто направлялся на консультацию к гематологу. Притом по­ликлиника платная, так что без привязки к адресу. -- Крутой поворот! -- закусила она губу. -- Зина, мне жаль, но... какие примеры экспертиз ты приводила Никишиным? По-моему, как раз и... -- О, господи! Да. Но тогда значит... что? -- Они рассказали. Либо самому убийце. Либо кому-то еще -- кто ему передал. Кибрит бросила сумочку с плеча прямо на пол и села. -- Нет, ну какая дура, какая дура! -- добела стиснула она пальцы. Томин, принесший полпачки сигарет, не сразу ура­зумел, что еще стряслось. Зинаида чуть не ревет и при­читает: -- Я во всем виновата, мы почти держали его в руках! Услыхав, кому она помянула про экспертизу крови, Томин присвистнул. -- Да зачем же? Какого черта? -- и в нетерпении присел на корточки, засматривая ей снизу в лицо. -- Хотела выбить из них иронию... наладить контакт. А может, кокетство... не знаю! Кокетство? Перед ними? Ну уж нет. Перед Пашей ты, милочка, гарцевала! Какой-то у вас недороман. Застряли в начальной стадии, ни взад, ни вперед. А и Паша тоже хорош -- не мог в одиночку справиться с сопляками! Томин выпрямился, намереваясь сказать другу пару ласковых, но тот уже сам казнился -- достаточно глянуть на кривую физиономию. Сейчас начнут выяснять, кто больше виноват и благородничать. А разве в этом суть? Суть же не в том. Суть в том, что... Томин хлопнул в ладоши и несолидно крутанулся на каблуках. -- Братцы, все прекрасно! Спрашиваем Никишиных: "Кому рассказали?" -- "Такому-то". Хлоп -- и искомый гражданин у нас в кармане! Идея была проста до очевидности, но не сулила сто­процентного успеха. Пал Палыч еще до прихода Зины перебрал варианты. Ребята разболтались с соседями. На кухне или во дворе. С партнерами Серова по домино. Все они известны и опрошены в первые же дни, а позже наведены справки об их здоровье. Так что никого нового следствие не получит и двинется по расширяющейся спирали: прочие приятели и знакомые Никишиных, при­ятели и знакомые соседей, доминошников. Приятели их приятелей. Слухи распространяются порой молниеносно и самыми причудливыми путями. Все это Саша отлично понимает, ему важно отвлечь Зиночку от сетований. Но и то правда, что Никишиных не минуешь. Завязался практический разговор, чем обставить завтра, как провести допрос, чтобы добиться от них правды. Затренькал телефон -- междугородка. Томин коварно спросил: -- А что, если Тираспольский признается в покушении на убийство? Кто без него залез в поликлинику? Сообщники? Акционерное общество по устранению слесаря Серова?.. -- и снял трубку. -- Старший инспектор угрозыска Томин... Так... Пореза нет?.. Доложите, что он объясняет. Слушал, вставлял отрывистые междометия, что-то записал. Вот ведь не угадаешь -- через всю страну прокатил "Москвич" беспрепятственно, а на горном курорте нашелся на него ловец. -- Ясно, нет вопросов. Пусть путешествует дальше. Спасибо за помощь. Спасибо, говорю! Спа-си-бо!.. Передаю по буквам: Сергей, Петр... Откричавшись, сообщил: -- Значит, так. Тираспольский встретил Серова в во­ротах, попросил помочь с машиной перед отъездом. Ка­кой-то мелкий ремонт, я не стал уточнять. Серов ответил по смыслу следующее: ничего с твоей машиной не случится, а мне некогда, надо потолковать с ребятами из десятой квартиры. Тираспольский спросил, какая, мол, срочность. Серов ответил: есть срочность -- предупредить парней насчет одного гада. -- Он считал, что Никишиным угрожает опасность? -- Похоже на то, Зинуля. -- Тогда, возможно, тот самый гад и... -- Подстерег Серова с ножом, -- договорил за нее Томин. Стало быть, знал о его намерении предупредить? Откуда? Тираспольский до отъезда ни с кем больше не беседовал. Но обрывок фразы поймал на лету рьяный общественник с замотанным горлом. Не мог ли подслу­шать и тот гад? И еще вот футбольный матч. Серов там был, и Никишины были. Не связано ли это? Пока Томин с Зиной обсуждали, что с чем связано, Пал Палыч мотался по кабинету, стараясь унять дурное предчувствие. Хотя утром он звонил в Склифосовского ("Не лучше, не хуже"), но грызет тревога... -- Сестра? Да, снова я... Так. Зина осеклась на полуслове: голос Пал Палыча упал, болезненно скрипнул. -- Да нет, не надо. Всего доброго. Умер. Молчали. Грустно было. Обидно за Серова, да и за себя тоже. Дело о тяжком членовредительстве преврати­лось в дело об убийстве. Надлежало передать его в проку­ратуру. Закон. Заканчивать следствие будет кто-то другой. Откроет папку -- постановление о возбуждении уголовного дела "по факту ранения гр-на Серова А. В.", протоколы допро­сов, сухие формулировки, черно-белые фотографии. Тот, другой, не склонится над телом, ловя неровное, убываю­щее дыхание. Не увидит, какой алой была кровь, которая не растеклась пятном (потому что пол был сально-гря­зен), а держалась выпуклой густой лужицей. У Пал Палы­ча и сейчас это перед глазами, как в первый миг. Даже надпись на стене в подъезде: "Ленька трепло и стукач". Другой закончит дело. Вероятно, вполне грамотно. Возможно, лучше Знаменского. Нет, несправедливо! И никто не запретит сейчас вот, немедленно... -- Саша, поехали! Зина поняла, вскочила: -- Я с вами! -- Не выдумывай! -- воспротивился Томин. -- Нет, я виновата, я и буду разговаривать. А вы лучше вообще посидите в машине! По дороге Зина взяла-таки верх. Согласились отпус­тить ее одну -- авось Никишины будут откровеннее. Томину удалось выпросить машину у дежурного по городу. И вот стук в дверь и голос Игната: "Вход свободный". -- Вы? -- ахнул Афоня. -- Вот так сюрприз! -- Боюсь, не слишком приятный. -- Ну что вы! Проходите, пожалуйста. Счастливы видеть. Тем более без сопровождающих лиц. -- Не мельтеши, -- оборвал Игнат, ощутив в повадке гостьи некую боевую готовность. Она машинально оглядела стену, машинально отметила светлое пятно на месте "Бала у Воланда". -- Ваш визит вызван интересом к живописи? -- осведомился он. -- К сожалению, нет. У меня серьезный разговор. -- Вот беда -- не в чем, а то вам бы я с удовольствием признался, -- широко ухмыльнулся Афоня. Она подняла странные свои желтые глаза, смуглое лицо с бархатными родинками нервно дрогнуло подобием ответной улыбки. -- Сейчас такая возможность появится, было бы желание... Давайте все-таки сядем... Выражаясь громко, я нару­шила свой профессиональный долг. И вы тому причиной. -- То есть? -- спросил Игнат. Ее напряженность постепенно заражала и ребят. -- Вы использовали во зло мою откровенность. Наде­юсь, невольно. Нет, Никишины не догадывались, к чему она клонит. Это свидетельствовало в их пользу. -- Ребята, кому вы пересказали наш разговор на Пет­ровке? -- Кажется, никому, -- осторожно ответил Игнат. -- Постарайтесь вспомнить! Речь зашла о криминали­стике, я перечислила несколько экспертиз. Кому вы их потом назвали? -- Только если Серге... -- Афоня вопросительно обернулся к брату. -- Погоди! -- перебил Игнат. -- Больше ты ни с кем не трепался? Кибрит почувствовала, что легче дышится: намечалось нечто определенное, одна ниточка вместо бесформенного клубка, который возник бы из ответа типа: говорил в классе. -- Так кому вы рассказали? Какому Сергею? Игнат попытался защититься от ее напора: -- Нас ведь не предупреждали, что сведения секретные! -- К вам нет претензий. Мне только необходимо знать, кто он. Необходимо! -- Зачем? Это имеет отношение к следствию? -- Да. Неужели не ясно, что имеет? Иначе она не прибежала бы. Парень тянет время, ищет отговорки. Игнат закурил, затянулся так, что запали щеки. -- Это порядочный, интеллигентный человек. Он не представляет для вас интереса. -- Чепуха какая-то! -- вторил Афоня брату. -- Я должна его увидеть! Кибрит не допускала возражений, от нее исходила властность и ребята невольно сдавали позиции. -- Очень странно, -- пожал плечами Игнат. -- Ну, хорошо, я попробую с ним завтра связаться. -- Нет, Игнат, надо ехать сию минуту! Внизу ждет машина. Тот вскочил. -- Да вы смеетесь!.. Поймите, он наш друг. Он много делает для нас с Афоней. Никто нам столько не помогал! И ни с того ни с сего мы ворвемся к старому человеку с милицией! У него даже телефона нет, нельзя предупредить! Нет телефона! Она едва сдержала радостное воскли­цание. -- Правда, неудобно, -- жалобно морщился Афоня. -- Я прямо не представляю... -- А главное, зачем? Невозможно же понять, вы ни­чего не объясняете! Кибрит тоже поднялась. Впервые она так опростово­лосилась, подвела друзей. Сейчас нужно вести себя пре­дельно точно, ни единого опрометчивого слова. Осторож­ней с правдой, правда может их спугнуть. Она открыла рот и сказала правду: -- Наш тогдашний разговор стал известен преступнику. -- Немыслимо. То, что вы говорите, немыслимо! -- Игнат топнул ногой, а Афоня шумно вдохнул и выдохнул, и хохолок на его макушке уперся в зенит. -- Отчего же, Игнат? Пусть он прекрасный человек, но он мог кому-то обмолвиться случайно. Поймите, преступник узнал, с какой стороны мы приближаемся! Она подождала и бросила на весы последнее: -- Серов умер час назад. А убийца на свободе, он кинулся заметать следы! Стало слышно, как шелестела во дворе липа, в комнату пахнул пыльный ветер, предвестник дождя. Игнат закрыл окно, зло дернул вверх шпингалет, постоял. -- Ладно, поедемте. Квартира Сергея Филипповича ничем не выдавала характера жильца, потому что все в ней принадлежало не ему. Хозяева уехали на далекую стройку и сдали пожилому солидному человеку две смежные комнатки с кухней.