е и очень холодно Фреду, Шлитсен удалился. - Заметно, что герр Шлитсен не испытывает ко мне особых симпатий, - улыбнулся Фред. - Со временем отношения наладятся. Шлитсен человек желчный. Ну, хватит о нем. Работник он неплохой, но его неопрятный и сугубо штатский вид раздражает меня бесконечно. К тому же манеры у него ужасающие. Особенно за столом. Я предпочитаю обедать у себя, чтобы не встречаться с ним в столовой. Кстати, отныне вы можете ею пользоваться! Вообще, нам надо осмотреть всю нашу школу. А поскольку вам необходим чичероне, я попрошу об этом Воронова или кого-нибудь другого из преподавателей. - Буду очень признателен. - Я пришлю вам правила внутреннего распорядка - рекомендую как можно лучше их проштудировать.. До отъезда вам надо будет познакомиться и с патронессой нашей школы - Агнессой Менендос - Это обязательно? - Как патронесса, она должна знать весь персонал школы. Каждый новый человек обязан явиться к ней с официальным визитом. Мы считаем это своеобразным посвящением в "рыцари благородного духа". - Если существует традиция, я не стану ее нарушать. - Завтра или послезавтра вечером я вас представлю. Она живет недалеко, в особняке. Нунке ушел. Фред не в силах был преодолеть возбуждение. Итак, он выйдет за ворота школы. Поедет в Западную Германию! А до Восточной, оккупированной советскими войсками, рукой подать. Было от чего потерять покой.  * ЧАСТЬ II *  ОБМАНУТАЯ И ОДИНОКАЯ - На сегодня хватит, солнышко, уже поздно... Иренэ вколола иглу в тугой атлас, кончиками пальцев провела по выпуклому узору вышивки и недовольно покачала головой. - От этого ярко-голубого цвета становится холодно. Он напоминает зимнее небо. Поэтому и цвета кажутся неживыми... Словно их вылепили из воска. Обращенные к матери большие ласковые глаза девочки были полны настоящего отчаяния. - Ну и глупышка. Так огорчаться из-за вышитого лоскутка. - Как ты можешь, мама! Это же покров! Мой обет. Моя молитва мадонне! Каждый стежок - маленькая буковка, из которых слагаются слова молитвы... Я тяну шелковую ниточку и мысленно шепчу слова. И так хорошо слово к слову лепится. А вот здесь... Солнце, склонившись к горизонту, золотисто-розовыми лучами освещало уголок комнаты, где всегда стояла коляска Иренэ. В этом изменчивом свете возбужденное личико девочки утратило прозрачную бледность. Казалось, его подсветили изнутри и оно тоже излучает трепетное розовое сияние. Отблеск солнца живым теплом окрасил большие карие глаза. От матери Иренэ унаследовала лишь брови и губы, правда, значительно мягче очерченные. Но и они контрастировали с пастельно-нежным личиком девочки, намекая на скрытую, таящуюся в глубинах существа силу. Любуясь головкой дочери, Агнесса старалась забыть об ее изуродованном тельце. Какой красавицей могла бы она вырасти! Ах, эта машина, эта проклятая поездка, этот трижды проклятый день!.. - Почему ты так странно смотришь на меня, мама? - забеспокоилась Иренэ. - Просто задумалась... Ты слишком долго занималась вышиванием, и теперь тебе надо погулять. - Ты побудешь со мной в саду? - обрадовалась девочка. - Нет, сегодня тебя проводит Пепита. Мне надо похлопотать по хозяйству, у нас завтра гости. Иренэ разочарованно вздохнула. - Опять этот противный Нунке! - Иренэ! - Ну, я знаю, знаю, что ты скажешь! Что он много для нас сделал, что он умный, что... - Я хотела бы, чтобы ты это действительно поняла. - Как же я могу, если знаю, что он злой! Приказал Хуану вывести Россинанта, поднял пистолет и... - на глаза девочки набежали слезы. - А потом еще на Хуана свалил, будто тот недоглядел... - Ты же обещала мне! Сколько можно горевать! хочешь, куплю тебе другую лошадь? Или маленького красивого мула? - Не надо мне другую! Не хочу мула. - Боже, как ты меня мучаешь! - Эти слова вырвались из груди Агнессы, словно стон. Иренэ мигом притихла. - Я буду хорошая-прехорошая, только не говори так! Хочешь, выпью лекарство? И позови Пепиту. Я буду долго-долго гулять с ней и не стану скучать по тебе. Иренэ прижалась щекой к руке матери - молчалиная просьба о прощении. За долгие бессонные ночи, проведенные у кроватки дочери, Агнесса научилась понимать этот безмолвный язык, безошибочно угадывать все желания девочки, знать точно, когда той лучше или хуже. Сегодня Иренэ ее беспокоит. Не дала сделать массаж, отказалась от прогулки, взялась за вышивание и так торопится, словно ее что-то подгоняет. Агнесса догадывается, что именно: вера в чудо, которой и сама она жила много лет. Одевая девочку на прогулку, молодая женщина снова и снова перебирала в памяти все события своей жизни после автомобильной катастрофы. Собственно, не события, а то нечеловеческое напряжение, которым она держалась. Да, раньше Агнесса верила в чудо. Ведь святая мадонна тоже была матерью. Не могла же она, великая мать небесная, не обратить свой взор на нее, мать земную! Агнесса не пропускала ни одной мессы, даже у себя дома устроила часовенку. Здесь она могла оставаться с глазу на глаз с мадонной, здесь можно было, отложив молитвенник, по-женски доверчиво и просто поведать ей, что у ее малютки снова болит спинка, а на ножки, такие хорошенькие, с ровненькими пальчиками, она до сих пор не становится. Можно было напомнить мадонне, что и она когда-то держала на руках малое дитя и знает, какое это несказанное счастье. Все свое безграничное сочувствие к матери-страдалице, сына которой распяли, можно было выразить словами молитвы, вкладывая в них и свою боль, и свою тоску... Иренэ несколько месяцев пролежала в гипсе, и спинка у нее выровнялась. Падре Антонио твердил, что это знак, ниспосланный Агнессе небом. Она и сама в это поверила. Отныне все ее мысли были направлены на то, чтобы отблагодарить небо за милость и вымолить для дочки полное выздоровление. Именно тогда падре Антонио и поделился с ней мечтой о походе за веру христову. Молодая женщина плохо понимала, что от нее хотят. Она подписывала какие-то письма, сочиненные падре, основывала какой-то фонд для создания союза то ли благотворительного общества, то ли школы. Ее воображение пленило само название: "рыцари благородного духа", и Агнесса охотно на все соглашалась. А потом появился Нунке... Проведя рукой по лбу, Агнесса старалась отогнать дальнейшие воспоминания. Ей казалось, что в комнате стало неимоверно душно, и она открыла все окна... Вырваться отсюда хоть на час! Позабыть обо всем, хоть немного отдохнуть... Набросив на голову шарф, Агнесса побежала в конюшню. - Хуан, оседлай Рамиро! Вороной конь, заслышав голос хозяйки, запрядал ушами, стал мелко перебирать передними ногами. В предчувствии прогулки у него под блестящей шкурой дрожал каждый мускул. Вставив ногу в стремя, Агнесса сама, без помощи Хуана, вскочила в седло. - Э-гей! - крикнула она, шевельнув уздечкой. Конь, словно подхваченный ветром, сорвался с места. И он и всадница слились воедино. Чуткое животное, подчиняясь едва уловимому движению руки, державшей повод, то шло рысью, то неслось галопом, то, распластавшись над землей, мчалось карьером. Отдавшись наслаждению быстрой езды, Агнесса на время позабыла о своих тревогах. Каждой клеточкой тела вбирала она предвечернюю прохладу, терпкие ароматы разогретых за день кустов и трав, запах конского пота, который так приятно щекотал ноздри, пробуждая неясные воспоминания о полузабытом детстве. Вот так бы и лететь свободной птицей, не выбирая дороги, наугад, до тех пор, пока хватит сил, пока не упадешь на землю в сладком изнеможении, в непреодолимом желании слиться с ней, раствориться в ее материнском лоне и прорасти потом бездумным кустиком или диким цветком. Все чаще в последнее время Агнесса удирала из дома и, вскочив на коня, носилась по каменистым склонам, по извилистым дорогам, по опаленным солнцем равнинам. В одно из таких путешествий она чуть не наскочила на цыганский табор, расположившийся в овраге, неподалеку от школы. Сдержав коня, женщина замерла на самом краю склона, не в силах пошевельнуться, повернуть назад. Непреодолимая сила тянула ее приблизиться, вдохнуть дым огромного костра, разложенного в центре табора. Чтобы побороть это желание, Агнесса украдкой, как-то даже подсознательно пощупала шрам, навсегда оставшийся на плече от кнута старого Петра. Нет, никогда не простит она издевательств, которые ей пришлось испытать. Агнесса дернула было за повод, но вдруг заметила, что к ней мчится толпа детишек. Босые, полуголые, они окружили ее голосистой стайкой, выпрашивая подарки. Молодая женщина, словно зачарованная, глядела на грязные, замурзанные личики, горевшие румянцем, на поцарапанные, покрытые пылью множества дорог, но крепкие ножки, на стройные и юркие фигурки. Острая зависть ножом полоснула по сердцу. Сердито крикнув, она рванула коня и помчалась прочь, ненавидя весь мир, ненавидя цыганят, словно это они отняли здоровье у ее Иренэ. Сегодня эта встреча невольно всплыла в памяти Агнессы. Теперь молодая женщина пожалела, что не бросила детишкам пригоршню мелких монет - ведь у нее тогда были с собой деньги! - и с чувством стыда подумала о том, какое у нее стало злое и несправедливое сердце. Не таким оно было прежде, нет! Это жизнь так жестоко поглумилась над нею. Служанка Аделы и Петра, забава Карлоса, пешка в руках падре и Нунке! Все они обманывали ее, обкрадывали, заманивали фальшивыми посулами. На кончике языка вертится еще одно имя. Даже мысленно его страшно произнести - такое это богохульство. Но и она тоже обманула Агнессу. Лучшая из лучших. Наикротчайшая. Мать всех обездоленных. Верно, слишком высоко ты поселилась на небесах, раз не услышала горячей мольбы, не увидела брошенного к твоим ногам материнского сердца. Агнессе становится страшно от собственных дерзких мыслей. Нет, она не имеет права осуждать мадонну! Упаси боже, она не хотела этого! Просто сердце изболелось, пересохло от муки, как ручей в жару. Осталось одно русло без живительной влаги. Как хочется с кем-нибудь поделиться своими сомнениями, иметь рядом человека, который мог бы развеять тоску, дать совет в трудную минуту. На падре Агнесса больше не возлагает надежд - она уже давно догадывается, что не любовь и справедливость несет он заблудшим. Странно понимает милосердие падре. Когда Агнесса еще жила в Мадриде, в самом начале ее деятельности по созданию школы, ей как-то довелось увидеть, как из одной тюрьмы перегоняли в другую большую группу арестованных. Пепита, сопровождавшая хозяйку, вскрикнула - среди арестованных она увидела своего племянника и нескольких односельчан. Агнесса, как могла, успокоила старуху, пообещав, что похлопочет о них перед падре Антонио. Ведь односельчане Пепиты были добрыми католиками! Но падре к Агнессиной просьбе отнесся с непонятной враждебностью. "Это такие, как они, искалечили вашу дочь, - крикнул он гсрдито. - Это они, как плевелы, засоряют ниву господню!" Как ни умоляла Пепита, как ни плакала, а падре и пальцем не пошевельнул, чтобы облегчить судьбу несчастных. Занятая своими горестями, Агнесса вскоре позабыла об этом случае. А сейчас он возник в памяти так, словно все это произошло вчера. Перед глазами встали иссушенные солнцем и ветрами морщинистые лица, натруженные руки, согбенные спины. Сколько таких несчастных!.. Может быть, и ее родителей вот так же гоняли из тюрьмы в тюрьму за какую-то пустячную провинность, а то и вовсе без вины, до тех пор, пока они не погибли в дороге или в темном, сыром каземате? Всадница совсем отпустила повод, и Рамиро покосился на нее влажным синеватым глазом, не понимая, как себя вести: идти ли ему шагом, бежать ли рысью, мчаться галопом? Конь закинул голову и тихонько заржал. Словно проснувшись, Агнесса легонько треплет его по шее. - Пора домой, Рамиро! - говорит она печально. Солнце огромным шаром нависло над горизонтом Надо спешить. Спустившись с горы возле таверны, Агнесса гонит коня по шоссе. Сегодня оно, как обычно, безлюдно. Асфальтированная дорога, ровная и гладкая, извивается, словно гигантская сытая змея, голова которой уже вползла в ворота бывшего монастыря. Что происходит сейчас за его высокими стенами? Почему оттуда иногда доносятся выстрелы? Ни Нунке, ни падре Антонио, ни Воронов, ни все те, кто изредка посещает одинокую виллу, никогда не разговаривают с Агнессой об этом. Ее дело подписывать счета, в которых она ничего не смыслит, время от времени под диктовку падре отвечать на письма, которые она, откровенно говоря, зачастую вовсе не читает. Большей частью содержание письма пересказывает все тот же падре. За что-то ее благодарят, за что-то хвалят, обещают всяческую поддержку. Как трудно все это понять ей, одинокой женщине, которую капризная судьба еще в детстве вырвала из привычного окружения трианцев и швыряла по жизни до тех пор, пока не забросила сюда, в этот богом и людьми забытый угол. ДУМБРАЙТ ИНСПЕКТИРУЕТ На следующее утро после разговора со Шлитсеном Фреду принесли отпечатанную на машинке "легенду" - биографию человека, в которого он должен временно перевоплотиться. Фред взглянул на первую страничку и прочел: "Сомов Игнатий Васильевич". Перевернул последнюю: на ней стояла цифра "182". Итак, придется выучить наизусть сто восемьдесят две страницы текста, чтобы знать малейшие подробности из жизни Сомова. Кто же он такой?.. Лейтенант 119 гренадерского полка... фольксдойч. Пока хватит! С чтением можно подождать... Фред швырнул папку с легендой в угол, чтобы она не мозолила глаза. Как все осточертело! Григорий Гончаренко стал Комаровым, потом Генрихом фон Гольдрингом, теперь ненавистным Фредом Шульцем, который тоже должен перевоплотиться в какого-то Игнатия Сомова. И все это за четверть века жизни. Почему именно ему на долю выпала такая судьба? Уже на первом курсе института иностранных языков он мечтал о серьезной научной работе. Его оружием должно было стать слово - самый прекрасный дар природы. Казалось бы, одна из самых мирных профессий! И вот именно лингвистические наклонности послужили причиной резкого поворота его судьбы. Вместо толстых фолиантов, древних рукописей, он должен теперь изучать биографию Игнатия Сомова! И изучать надо! Как ни вертись, а надо. Ибо пока это единственный путь, которым можно выбраться из террариума, расположенного вблизи Фигераса, куда он так неожиданно попал. Отлично, что удалось разрушить стену недоверия Шлитсена. Этот толстяк мог значительно осложнить дело, надолго запереть Фреда в стенах бывшего монастыря. Кстати говоря, надо пристально осмотреть не только самую школу, но и всю ее территорию. Неизвестно, как еще сложатся обстоятельства. Возможно, придется бежать непосредственно отсюда или во время пути... Куда же придется ехать? Кажется, к папке с легендой приложена какая-то карта? Конечно, вот она! Ага, Бавария... Что говорил мне о ней когда-то Бертгольд? Верно, что-то интересное, иначе смутное воспоминание о каком-то разговоре не сохранилось бы в памяти до сих пор. Так, так, вспомнил: именно население Баварии Гитлер собирался переселить на Украину! Неплохое местечко выбрал фюрер для баварцев... да только из замашки вышла промашка... Еще помнится, Бертгольд говорил, что на баварских землях предполагают создать заповедники, и в связи с этим там запрещено всякое строительство... Жаль, не расспросил тогда поподробнее... А может, не придется ехать в Баварию, а удастся удрать где-нибудь по дороге? Проверить, нет ли хвоста, и улепетнуть... Хвост, верно, все же прицепят... Если не Нунке, то Шлитсен обязательно приставит какогонибудь паршивенького агентишку, чтобы сопровождал до самой Баварии, а там передал другому... Надо быть начеку... О том, как он попадет к месту назначения, тоже не было сказано ни слова. Может быть, самолетом? Это скверно. Лучше бежать во Франции, там найдутся друзья, которые помогут. А пока надо приниматься за изучение легенды... ...Полтора дня Фред изучал биографию Сомова, все подробности, делающие ее правдоподобной. И только сдав экзамен самому себе, позвонил Шлитсену. - Я готов. Заместитель Нунке немедленно вызвал его к себе. - Выучили? - строго спросил он. - Да. - Как звали вашу бабушку по матери? - Эльза. - Когда вы попали в плен? - Шестнадцатого сентября сорок первого года, под Киевом. - Самое любимое блюдо вашего отца? - Сластены. - Чем отличался ваш учитель в сельской школе? - Он немного заикался, а если выпивал хоть рюмку, говорил так, что его трудно было понять. - Номер полка, в котором вы служили? - Я был в отдельном саперном батальоне. Два часа продолжался этот своеобразный экзамен. Фред отвечал лаконично и четко, силясь скрыть от въедливого Шлитсена усталость. Наконец тот изрек: - Теперь я уверен, что вы вызубрили легенду. Где она? Фред протянул напечатанный текст и карту. - Надеюсь, никаких записей вы не делали? - Я не желторотый! - Отвечайте четко и ясно: записей не делали? - Нет. Эти "азы" мне известны - разведчик не имеет права ничего фиксировать. - Хорошо, кажется, все. Пойдемте на веранду! Закрыв дверь, Шлитсен аккуратно защелкнул задвижки и подошел к круглому столику. Под большой салфеткой стояло два прибора и бутылка вина. - Выпьем за ваш, а также наш успех! - проговорил он, торжественно поднимая бокал. - Простите, может быть, вы не любите сухое вино, но я пью только его и только тогда, когда совершенно уверен в успехе операции. - Это завуалированный комплимент? - Комплименты говорят барышням. Разведчику начальник, посылая его на задание, должен говорить правду. - Даже в том случае, если вы не совсем уверены, как будет выполнено задание? - Тогда бы я не поднял этот бокал. Да, да, у нас, старых зубров, съевших зубы на своем деле, есть чутье. Вы способны справиться и справитесь с порученной вам миссией. Но хочу предупредить: не будьте легкомысленны. Моя вера в успех не означает, что задание легкое. Имейте в виду: среди тех, кто не хочет возвращаться в Россию, наверняка есть советские агенты. Будьте осторожны - они не станут церемониться с вами. - Разрешите спросить? - Пожалуйста. - В какой срок я должен уложиться? - Самое большое в месяц. - А если возникнут непредвиденные осложнения и я не смогу справиться в назначенный срок? - Обязаны справиться! Заместитель начальника лагеря вам поможет. Неожиданно на веранду быстро вошел Нунке. Поздоровавшись, он бросил на стол перед Шлитсеном какую-то телеграмму. Тот удивленно поглядел на шефа и пробежал глазами текст. - Что это значит? Нунке пожал плечами, ничего не ответив. Сочтя, что он лишний, Фред попросил разрешения удалиться. - Подождите, вы будете еще нужны, - остановил его Нунке. - Если господин Шлитсен разрешит, я пройду в кабинет. - Пожалуйста... В кабинете Фред устроился в самом дальнем углу, но дверь осталась полуоткрытой. - Почему телеграмма из Никарагуа? - донесся голос Шлитсена. - Очевидно, шеф переехал туда... В телеграмме сообщается, что этот Думбрайт позавчера вылетел в Италию. Если и дальше будет лететь, то не сегодня-завтра прибудет сюда. - Герр Нунке, сама фамилия Думбрайт вам ничего не говорит? - Дорогой коллега! Если кто-либо приезжает, со специальной миссией в такую школу, как наша, так это не врач, не учитель, не духовник, а птица такого же полета, как и мы с вами, только рангом повыше. А у разведчика может быть столько же фамилий, сколько волос на голове. - Ну, что же, ждать придется недолго. Поглядим, что за фрукт этот Думбрайт. - Боюсь самого худшего, - раздраженно произнес Нунке. - Смена резиденции шефа означает и смену ветра. Как бы он не запродал нас всех вместе со школой. - Неужели вы думаете?.. - Об этом потом... Разговор на веранде оборвался. Нунке и Шлитсен пошли в кабинет. - Фред, - еще с порога начал Нунке, - ваш отъезд откладывается на день-два. Приезжает какое-то начальство, и весь личный состав школы должен быть налицо. Фред молча поклонился. Тем временем Шлитсен позвонил в таверну и приказал: - Вилли! К вам прибудет особа по фамилии Думбрайт... Повторяю, Думбрайт. Будете сопровождать его до самой школы. Все, о чем он станет расспрашивать, запомните и доложите мне. Думбрайт приехал даже раньше, чем его ожидали. В тот же день вечером к Фреду зашел Воронов и чуть ироническим тоном сообщил: - Поздравляю с прибытием высокого гостя! - Кто же он, этот гость, да еще высокий? - Точно не скажу, но мне кажется, я где-то его видел. - Не спрашиваю, где и когда, потому что догадываюсь о характере встречи. - Пустое! Дела давно минувших дней, иначе я бы сразу узнал его. Где же именно я с ним встречался? Погодите, погодите, кажется, вспомнил. Точно! Мы встретились с ним осенью 1942 года в Швейцарии, куда я сопровождал князя Гогенлое - он же Паульо для каких-то тайных переговоров с одним влиятельным американцем, который скрывался под фамилией Балл. Обязанности одного из секретарей при тайном посланце дяди Сэма выполнял этот Думбрайт. А еще говорят, Воронов постарел, у Воронова склероз... Нет, есть еще порох в пороховницах! - Жаль, что вы часто подмачиваете его, генерал. Это не может не отражаться на памяти. - Ко всем чертям память! А что, если я сам мечтаю ее потерять? Чтобы забыть, кем я был и кем стал... Но ничего! Еще год и... - Воронов свистнул, махнув рукой. - Не понимаю, - вопросительно поглядел Фред. - Через год кончается мой десятилетний контракт. Получу пенсионное вознаграждение, уеду в Италию или Швейцарию... Выстрою домик в русском стиле, посажу сад и буду спокойно доживать век. - Ворон мечтает о собственном гнезде в счастливой Аркадии? - Да! Поэтому и приходится низко кланяться, даже тогда, когда хочется стукнуть кулаком по столу и во весь голос крикнуть - остолопы!.. Вот и ищу утешения на дне рюмки. А теперь принесло этого Думбрайта, провалиться бы ему, и Нунке объявил сухой закон... - Гость, верно, отдыхает с дороги... - Какое там! Только прибыл, тотчас заперся с Нунке и Шлитсеном в кабинете, просидели там с час. А теперь ходят, осматривают школу. Заглядывают в каждый уголок. - У вас уже были? - Ко мне прибудут позже всех - мои комнаты в конце правого крыла. Зашли бы как-нибудь вечерком! Посидели бы, потолковали... Так и подмывает расспросить, что вы видали в России. - Грустите все-таки по родной земле? - Раньше высмеял бы любого, задавшего мне подобный вопрос. Отряхнул бы прах с ног и трижды перекрестился. А теперь вот сосет тут и сосет! И чем ближе к смерти, тем сильнее. Ненавижу, проклинаю, а тянет... Дверь бесшумно отворилась, и в комнату по-хозяйски вошел высокий незнакомец, без пиджака, в одной рубашке с короткими рукавами. - Мистер Думбрайт, которого мы все с таким нетерпением ждали, - представил Нунке. Лицо Думбрайта было квадратным. Небольшие глаза прятались под густыми нависшими бровями, которые образовывали горизонтальную линию, отделяющую верхнюю часть лица. Нижнюю, с тяжелым двойным подбородком, пересекал широкий рот. - Старый наш сотрудник, воспитатель русского отдела, знаток царской разведки, генерал Воронов и воспитатель, который должен его заменить, Фред Шульц, - отрекомендовал Нунке, с подчеркнутой учтивостью обращаясь к гостю. - Я вам говорил... Чуть шевельнув рукой, словно говоря "знаю", Думбрайт с откровенной бесцеремонностью рассматривал только что представленных воспитателей. - Сколько лет? - спросил он Воронова. - Семьдесят первый. Через год кончается контракт. - Мечтаете об отдыхе? Рано! Старые дубы покрепче молодых. А если учесть ваш опыт... - Опыт опытом, а старость старостью... - Старость? А ну, дайте руку! Соединив руки в крепком рукопожатии, Воронов и Думбрайт стояли друг против друга не шевелясь. Лишь по тому, как краснели их лица, можно было догадаться, что каждый вкладывает в это пожатие всю свою силу. Вот тела их еще больше напряглись, лица побагровели. У генерала оно стало багрово-красным, присутствующие были уверены, что он сдает. Но произошло неожиданное. - Ой! - приглушенно вскрикнул Думбрайт и едва не присел от боли. Глаза Воронова еще возбужденно блестели, но в голосе чувствовалась растерянность. - Простите, ради бога, простите! Мне надо было предупредить, что я этими руками когда-то подковы сгибал, - оправдывался генерал. На губах Думбрайта впервые появилась улыбка. - Но ведь вы на четверть века старше меня! Отлично, просто отлично! 0'кей, старина! - Думбрайт снисходительно, как старший младшего, похлопал Воронова по плечу. - Попробуем и с вами? - повернулся Думбрайт к Фреду. - Упаси боже! Вы мою руку просто раздавите... Вот на ринге обещаю продержаться минут десять. Вы ведь куда высшей категории... Впрочем... Думбрайт прищурился и впился глазами в Фреда, словно ощупывал его. - Фигура тонкая, но скроен ладно... Расчет на ловкость, молниеносность и меткость удара... Чувствуется натренированность.. - медленно изрекал он фразу за фразой. Манера Думбрайта разговаривать была чем-то оскорбительна для присутствующих. Он словно совершенно не замечал окружающих, а просто вслух высказывал свои мысли, бесспорность которых подчеркивал категоричностью тона, каким произносил каждое слово, - все равно, шла ли речь о вещах важных, или о мелочах. Несколько обескураженные неожиданным поведением гостя, Нунке и Шлитсен переглянулись, словно спрашивая друг друга, как себя вести. - Я вижу, мистер Думбрайт, вы любите спорт... осторожно начал Нунке. - Не то слово! Спорт для нас с вами не цель, а способ. Оружие. А оружие должно бить без промаха. Мне нравится, что ваши парни из русского отдела выносливые. Даже старик, а вот молодой... Так, говорите, бокс? А что, если на кулачки? Как Тарас Бульба с Остапом? - Вы знаете Гоголя? - удивился Воронов. - "А поворотись-ка, сыну", - без всякого акцента хвастливо процитировал Думбрайт, с насмешливым превосходством посматривая на генерала. - Не ожидал, никак не ожидал... - развел руками тот. - Откуда, каким образом? - Я, мистер Воронов, жил в России со времен Деникина до начала последней войны. Двадцать лет! За такой срок можно изучить не только язык и литературу, а и... - Думбрайт не стал уточнять, что именно он изучал в России, но присутствующим это было ясно и так. - Может быть, на этом закончим сегодня рабочий день и вы отдохнете? - предложил Нунке. - Простите, если, не зная ваших вкусов... - Отдыхать я приучил себя раз в сутки - ночью, остановил его Думбрайт. - Тогда продолжим наш осмотр? - Напрасная трата времени! Общее впечатление о вашем заведении у меня уже сложилось. - О, конечно, конечно!.. Лишняя деталь ничего не прибавит к картине, увиденной опытным глазом... - угодливо согласился Нунке. - Мы, немцы, много теряем из-за склонности к чрезмерной пунктуальности. Есть грань, за которой частности перерастают в свою противоположность. К сожалению, должен сказать это о своих соотечественниках. Озабоченные деталями, они зачастую за деревом не видят леса, не способны к быстрым обобщениям. По мере сил я стараюсь избавиться от этой, так сказать, национальной черты, и мне очень приятно, мистер Думбрайт, что вы не придираетесь к мелочам, а с первого взгляда сумели... Брови Думбрайта нетерпеливо шевельнулись и снова вытянулись в прямую линию. - Вам неплохо было бы избавиться еще от одной национальной черты: многословия, - язвительно бросил он и повернулся лицом к Воронову и Фреду. Рад познакомиться с вами, - сказал он с деловитой сдержанностью, тем самым давая понять, что к первоначальному фамильярному тону беседы возврата быть не может. - Прежде всего, прошу всех сесть, ибо разговор будет длинным. После небольшой паузы Думбрайт продолжил: - Мистер Нунке не успел проинформировать вас о тех новостях, которые я привез из-за океана, поэтому я сделаю это сам. - Новости всегда лучше узнавать из первоисточника, - попробовал вмешаться в разговор Воронов. Думбрайт сердито взглянул на старика, и тот сразу стушевался. - Ваша школа не является ни испанской, ни немецкой, - раздельно произнес заокеанский гость, акцентируя каждое слово. - Прошу принять это не за констатацию факта, а за исходное положение, из которого будет проистекать все, о чем я скажу в дальнейшем. Повторяю, школа лишена какой-либо национальной окраски... Это прекрасно! Именно это и требуется. Еще бы! Учреждение, созданное на деньги разнонациональных врагов коммунизма! Лучшей вывески не придумаешь! Как говорится, международное объединение сторонников, крестового похода против Москвы готовит свои кадры... Должен отметить прозорливость и изобретательность мистера Нунке. Начальник школы щелкнул каблуками и склонил голову в благодарственном поклоне. - До сих пор Соединенные Штаты в сонме тех, кто содержит школу, были представлены лишь отдельными благотворителями. Теперь дело меняется. Основные средства, необходимые для существования и процветания школы, будут поступать от нас... Думбрайт не уточнил, от кого именно: от расширенного ли круга частных лиц или от организации, которую он представляет. - Вы сказали, что у вас сложилось определенное представление о нашей школе. Можно узнать, какое именно? - нарушил паузу Нунке. После похвалы за прозорливость и находчивость он, очевидно, ожидал новых комплиментов. Но чаяния его не оправдались. Думбрайт обвел присутствующих тусклым взгтодом и отчеканил: - Плохое! Понимаю, слушать это неприятно, тем не менее повторяю - плохое! Чисто выбритое румяное лицо Нунке заметно побледнело. Шлитсен заерзал на стуле, Воронов невыразительно хмыкнул, Фреду, как новичку в школе, полагалось быть сдержанным, и потому на его лице отразилась лишь глубокая заинтересованность. Думбрайт еще раз окинул взглядом всех четверых, как бы стараясь прочесть их мысли. - Хочу вас предупредить: даже самые неприятные вещи я говорю открыто, не вуалирую сказанное, не прикрываюсь обтекаемыми фразами. Это мой стиль! И если нам выпало на долю работать вместе, давайте привыкать друг к другу. - Чем обосновано ваше мнение? - глухо спросил Нунке. - Вас, мистер Нунке, мне рекомендовали как одного из лучших работников немецкой разведки, так неужели вы сами... - Вы только что сказали, что не умеете и не любите подслащать... - А я и не собираюсь этого делать. Наоборот! Если у вас, одного из лучших разведчиков, школа в таком состоянии, значит, нам придется поработать, чтобы поднять ее до уровня современных задач. - А именно? - Школа плохо оборудована технически. Ваши подслушиватели старой и примитивной конструкции, электроаппаратура - времен кайзера... У вас нет ничего, что для рядового американского детектива, подчеркиваю, обычного детектива, а не профессионального разведчика, было бы новостью. - Но мистер-Думбрайт! Надо же учесть, что во время войны школа влачила жалкое существование и только теперь... - Мы не анализируем причин, а говорим о результатах. А они отнюдь не утешительны: отсталость есть отсталость. Что бы ее ни породило. Кстати, этот упрек я бросаю не вам, а высшему руководству школы. Оно было обязано проинформировать вас обо всех новшествах. Впрочем, и это еще не такая большая беда. Теперь, когда мы объединяемся для борьбы с общим врагом, мы оборудуем вашу школу новейшей техникой... Главное не в этом. Нас не удовлетворяет само направление школы... - Простите, но направление... мне казалось... - забормотал вконец растерявшийся Шлитсен, - кажется, именно в этом... - Возможно, я неправильно выразился. Речь идет не о цели, а о методах, которыми можно достичь цели. Вы живете старыми представлениями о разведке и ее задачах. Вы не движетесь вперед, не ставите перед собой новых задач. - Я и мои коллеги хотели бы получить более конкретные указания, мистер Думбрайт! - голос Нунке дрожал от скрытой обиды. - Здесь не место беседовать на эту тему. Об этом мы поговорим наедине, немного погодя и, уверяю вас, очень подробно. Теперь я хотел бы ограничиться несколькими замечаниями, непосредственно касающимися присутствующих. Так вот, я совершенно согласен с вами, мистер Нунке, что наш общий враг, для борьбы с которым мы готовим кадры, - Советский Союз. Именно поэтому я и начал разговор в присутствии воспитателей русского отдела. Что мы должны делать сегодня в России и против России? Как вы думаете, мистер Воронов? - Собирать агентурные данные, разведывать... начал было генерал, но Думбрайт, нетерпеливо поморщившись, остановил его: - Ну вот видите! Иными словами, то же, что и до войны. Нет, тысячу раз нет! - он стукнул ребром ладони по столу. - Во-первых, что касается сугубо разведывательной работы. Здесь количество добываемой информации должно перейти в новое качество: полную осведомленность о том, что происходит по ту сторону красной границы. На этом чы остановимся в следующий раз, а сейчас я хочу говорить о той новой работе, которую мы обязаны и будем вести. Трудную, куда более трудную и менее заметную, но больше всего необходимую сегодня, - я говорю об идеологическом наступлении на коммунизм! Да, да, именно о наступлении. Развернутым фронтом. Во всеоружии форм, способов, методов, которым трудно будет противостоять, ибо они начнут действовать как коррозия, незаметно разъедающая металл. Квадратное лицо Думбрайта покраснело. Взгляд стал острым - казалось, что из зрачков вот-вот выскочат два тонких буравчика. Фред, чтобы не выдать своего состояния, опустил веки. Краешком глаза он заметил, как подались вперед Нунке и Шлитсен. Воронов, сидевший рядом, громко перевел дыхание. Довольный впечатлением, произведенным на присутствующих, Думбрайт чуть заметно улыбнулся. - Я вижу, вы меня поняли, - продолжал он, выдержав маленькую паузу, которая должна была подчеркнуть значительность сказанного. - Да, основное теперь, после войны, - дискредитация самой идеи коммунизма. Самой идеи! Здесь надо учитывать все: начиная от философских идей, преподнесенных как новейшее достижение идеалистической человеческой мысли, и кончая антисоветским анекдотом. Вооруженная борьба закончилась, начинаем войну психологическую. - С Россией? - спросил Воронов. - С коммунизмом, - отчеканивая слова, ответил Думбрайт. - С мировым коммунизмом. Ибо после войны он вырос в мировую систему и стал угрозой для всего мира... Над Россией сияет ореол спасителя человечества от фашизма. Этот ореол мы должны развеять. Надеюсь, не требуется объяснять зачем? - Но роль России в войне... - робко заметил Воронов. - История... - Ее уроки тем и отличаются, что человечество быстро их забывает, сказал один мыслитель. Не помню кто, но сказано очень метко. У человечества действительно короткая память. А нам это очень на руку. Мы заплатим немецким генералам десятки, сотни, тысячи долларов, и они создадут нам мемуары по истории второй мировой войны в нужном нам аспекте. Докажут, что не на Востоке, а в Африке, в Италии и на Тихом океане ковалась победа, апофеозом которой стало открытие второго фронта. - А как скрыть тот факт, что основные силы немецкой армии были прикованы к Восточному фронту? - поинтересовался Фред. - Мы должны доказать противоположное. В мемуарах, да еще военных, события всегда ограничены отдельным участком. Надо выбрать такие события и таких авторов. - Я мог бы посоветовать несколько кандидатур, вмешался Нунке. - Буду весьма признателен. Тем более, что нас интересуют воспоминания именно немецких генералов, их трактовка событий. Через несколько дней я лечу в Западную Германию, подготовьте список кандидатур. - Будет сделано. - Надеюсь, вы понимаете: только что сказанное не имеет прямого касательства к вашей школе. И если я упомянул об этом, то лишь для того, чтобы стал ясен масштаб наступления, которое мы собираемся предпринять против русских. Ваша же работа касается непосредственно Советского Союза. Россия лежит в развалинах. По подсчетам наших экономистов, русским надо пятьдесят лет, чтобы восстановить населенные пункты, промышленность, сельское хозяйство да и вообще всю экономику в целом. - Английские экономисты называют меньший срок - тридцать лет, - напомнил Шлитсен. - Тридцать, пятьдесят.. оба этих срока нас не устраивают. Надо, чтобы русские потратили на восстановление хозяйства в три раза больше времени! Думбрайт стукнул кулаком по столу. - Тут я вплотную перехожу к нашей с вами миссии: помешать русским должны мы. Не только методами диверсий это малоэффективно, не только методами вредительства - вредителей быстро ловят. Нет, не этим! Среди всех народностей, входящих в Советский Союз, измученных войной и нехватками, надо посеять неверие в возможность построения коммунизма не только в ближайшее время, а вообще. Какими путями? Их много. Арсенал этого опасного для русских оружия неисчерпаем. Тут все зависит от нашей с вами изобретательности. Ревизия их веры - марксизма-ленинизма вот первое, о чем надо говорить. Надо взять на вооружение все течения новейшей философии, отфильтровать их, отобрав на первый взгляд самые невинные, и, прикрываясь щитом материалистической диалектики, которая утверждает, что все находится в движении, все меняется, в зависимости от среды и обстоятельств, стараться протащить враждебные марксизму идеи. Могучим оружием может стать и дезинформация. Величайшие человеческие мысли в области физики, биологии, техники и других наук можно преподнести под соусом идеализма и еще какого-либо "изма"! Пока разберутся, пока опомнятся, время будет идти и лить воду на нашу мельницу. - Думаю, что такая деятельность не по плечу рядовому агенту, - с сомнением покачал головой Шлитсен. - Эту работу мы поручим отборным кадрам. Научным работникам, специалистам своего дела. Не обязательно, чтобы они сосредоточивались в одном какомлибо центре, пусть каждый работает в своей области, но всех таких людей мы должны взять на учет, чтобы в случае необходимости можно было воспользоваться их эрудицией. У себя на родине мы уже предпринимаем кое-что в этом направлении. Надо и вам здесь знать, на кого и в чем можно положиться. - Придется восстановить кое-какие связи среди мадридского общества, - задумчиво проговорил Нунке. - Непременно! На это вам будут выделены специальные ассигнования... Впрочем, все это высокие материи, перейду к примерам более простым. Человеческая натура такова, что в беде всегда ищет какую-нибудь отдушину: одни цепляются за религию, другие заливают горе вином, третьи ищут забытья в разгуле. Есть люди, горячо берущиеся за работу, считая ее лучшим лекарством. Русским сейчас приходится туго. Вдова, потерявшая на фронте мужа... молодая девушка, которую бросил любимый... парень, сразу не нашедший себе места в жизни... - натолкните их на мысль, что они должны уповать на бога, завлеките их в секту, а если таковой не имеется, организуйте сами!.. Славяне любят попеть за рюмкой водки. Напомните им, как отлично они варили самогон во время гражданской войны. Пьяному море по колено, говорят русские. Создайте такое море, и пьяный побредет туда, куда нам нужно. Русские, украинцы, белорусы склонны к юмору. Поможем им! Вооружим любителей острого словца анекдотами, высмеивающими их настоящее и будущее. Меткий анекдот распространяется с молниеносной быстротой, иногда даже людьми, беззаветно преданными советской власти. У русских есть неплохая поговорка: "Для красного словца не пожалею и отца".