дравый смысл! Разве может показаться странным, что оркестр везет с собой пластинки со своим репертуаром? О соответствующих ярлыках обещаю позаботиться! - И я должен распространять эти пластинки... там? - прошептал Шредер так тихо, словно уже сейчас боялся, что его подслушают, и делая ударение на слове "там". - Упаси боже! Вы персона грата, к вам будут прикованы тысячи глаз... Ваше дело провезти багаж, а распространять будет другой человек, который поедет вместе с вами. - Советскому посольству в Австрии уже переданы списки всех оркестрантов и документы, необходимые для получения виз, так что... - Не страшно. Перед самым отъездом вы женитесь!.. Вам лично не откажут еще в одной визе. Что поделаешь - свадебное путешествие. - Я? Женюсь? Вы шутите? - У Шредера даже глаза полезли на лоб от удивления и возмущения. - Я считаю это наилучшим выходом! Самым безопасным! Советское правительство, безусловно, разрешит такому человеку, как вы, прибыть на гастроли вместе с молодой женой. А она знает, что делать... Брак, конечно, придется оформить по закону. И как можно торжественнее. Ну, а как только закончатся гастроли, разведетесь. В наше время этим никого не удивишь. Одобряете такой план? - А кто же эта... моя будущая жена? - Не волнуйтесь, мы учли ваш артистический вкус: очень эффектная молодая особа. Для вас даже слишком молодая - ей около двадцати. - И я должен содержать ее в дороге, во время гастролей, покупать туалеты? - А вы не из щедрых! Согласитесь, что мы могли поставить вопрос именно так. - Я понимаю. Я только хотел... - Спешу вас успокоить. Деньги мы ей дадим! Шредер, который только что чуть не умирал от страха, снова обрел уверенность. - Обращаю ваше внимание, что мое имя как артиста тоже чего-то стоит! - Я думал, вы им не спекулируете! - О, герр Шульц, как вы могли такое подумать?! Но кое-какие затраты, связанные с риском... - На затраты, связанные с риском, - улыбнулся Шульц, мы вам можем выдать самое большее пятьсот долларов. - Вы думаете - этого достаточно? - Вы наглец, Григоре Кокулеску! - Я артист и не разбираюсь в делах! - Вы бывший сотрудник сигуранцы и отлично знаете, чем пахнут деньги! - Не возражаю, не возражаю против пятисот. - Так бы сразу... Кажется, договорились обо всем? - А задаток? - Вы больше чем наглец, Григоре Кокулеску! - Вы в курсе всех моих дел и знаете, в каком я сейчас положении. Поверьте, только это... - Хорошо! Пишите расписку на двести! Остальные триста вам передаст из рук в руки, и снова под расписку, Нонна уже в Москве. - Какая еще Нонна? - Странно! Вы до сих пор не поинтересовались именем вашей будущей жены. Вы так равнодушны к женскому полу? - Я должен сначала увидеть свою невесту, а тогда уж решить, стоит ею интересоваться или нет. Когда вы меня осчастливите? - Очень скоро. Почти тотчас после моего ухода. Сегодня же пригласите ее в ресторан. И вообще всячески афишируйте ваше ухаживание. Понятно? - Придется. Едва кивнул головой, Фред Шульц вышел. Артур Шредер аккуратно пересчитал полученный аванс и спрятал его в ящик стола. С минуту он сидел молча, словно собираясь с мыслями, потом вскочил со стула и подбежал к трюмо. Теперь он наклонился к нему так близко, что чуть ли не касался носом стекла. - Ничего, ничего похожего, если бы не эта проклятая шарлатанка Лебек! - воскликнул он в отчаянии и тотчас прикрыл рот рукой. В дверь кто-то тихонько, но настойчиво стучал. Артур Шредер быстро пересек комнату, открыл дверь. Подсознательно он ожидал еще какой-либо неприятности. Но на сей раз судьба была к нему более благосклонна: на пороге стояла смуглая хорошенькая девушка. - С кем имею честь? - Нонна Покко! В будущем Нонна Шредер. Вам не кажется, что обрученным давно пора познакомиться? Еще не опомнившись от всего пережитого. Шредер молча отошел в сторону. Легко ступая и весело улыбаясь, Нонна вошла в комнату. В это время в машине, только что отъехавшей от гостиницы, между двумя ее пассажирами шел разговор: - Он сразу согласился? - Шредер трус и скупердяй, герр Нунке. Согласился и взял деньги. Вот расписка в получении задатка. - Вы молодчина, Фред! - Я тоже очень доволен. Это поможет осуществить весь мой план. - Дай бог! - искренне ответил Нунке. О, он бы не молил о выполнении плана Гончаренко-Шульца, если бы знал, в чем он заключается. ОСТРОВОК СРЕДИ ТРЯСИНЫ Направляясь к вилле Агнессы Менендос, Григорий Гончаренко всякий раз спрашивал себя, не предает ли он память Моники. Женщины эти были такие разные, не похожие друг на друга, а между тем - Гончаренко ясно ощущал это - играли в его жизни очень схожую роль. Когда-то, встречаясь с Моникой в далекой теперь Франции, Григорий словно очищался от грязи взаимоотношений с такими, как Заугель, Кубис и им подобными мерзавцами. Именно душевная чистота Моники привлекала Генриха фон Гольдринга. Конечно, во Франции ему было значительно легче. Он словно обрел целительный источник, восстанавливающий силы, рождавший вдохновение. Да и вообще там все было иначе. Он жил отдельно от своих так называемых однополчан и порой мог отгородиться от них крепкими стенами своей комнаты. Там у него были друзья: искренний, открытый Карл Лютц, безгранично преданный Курт - настоящий надежный помощник. Была, наконец, мадам Тарваль, относившаяся к нему с материнской заботливостью... Во Франции Григорий чувствовал у себя за спиной отряды маки, действовавшие поблизости в горах, к которым можно было уйти в случае смертельной опасности. А главное - была Моника. Неповторимая, незабываемая! Здесь, в Испании, у него никого нет. Ни единой живой души. Живет он в боксе при школе и обязан молча подчиняться суровому распорядку, установленному Нунке: даже дверь держать незапертой, чтобы дежурный мог войти в любую минуту. И заходят, шарят по ящикам, проверяют, не выключен ли подслушиватель, установленный с ведома, но, конечно же, без согласия жильца. Нунке ввел своеобразную практику для учеников класса "А": наблюдать за своими воспитателями и преподавателями. Те были предупреждены о слежке, но кто именно контролирует каждый их шаг, они не знали, и это очень нервировало. Каждый понедельник Фреду, как и всем другим его коллегам, дежурный приносил сводку за неделю, составленную учениками: кто и что делал в такой-то час, куда ходил, с кем разговаривал. Когда Фред впервые выехал один в Фигерас, каждый его шаг был зафиксирован, каждая минута пребывания в городе учтена. Практикант, например, абсолютно точно знал, сколько чаевых герр Шульц дал официанту в ресторане, сколько - чистильщику сапог на улице. Такие сводки разбирались на лекциях и засчитывались ученикам как зачет. Только во время разбора становилась известна фамилия практиканта, составлявшего сводку. Во всей школе не было человека, с которым Фреду хотелось бы просто поговорить. Он знал, что ни от кого не услышит свежей, оригинальной мысли о новом в науке, об открытиях в астрономии или физике, об интересной книжке. Все будет трактоваться лишь с точки зрения потребностей разведки. Да и можно ли мечтать об интересной беседе, если после одного только рукопожатия Нунке, Воронова и особенно Шлитсена хочется немедленно вымыть руки И только вилла Агнессы Менендос - единственное место, куда можно сбежать и хоть немного отвлечься. Правда, и с Агнессой нельзя быть вполне откровенным и чувствовать себя свободно. Ведь она тоже враг, пусть не по убеждениям, а лишь в силу собственной неосведомленности, легковерия, экзальтированности. Бедную женщину вырвали из привычной среды, опутали сетью ложных идей, обманули, изолировали от мира. Она не любит Россию, считая ее безбожной и называя всех русских жестокими и злыми. Ее убедили, что это сторонники красных расправились с ее мужем, сделали дочь калекой, и Агнесса их ненавидит всем сердцем. А сердце ее так жаждет доброты и милосердия. Воплощением доброты и милосердия для Агнессы являются Христос и мадонна, и женщина свято верит, что, неся слово божье во все уголки мира, можно осушить слезы, утолить скорбь, остановить потоки крови. Наивная душа! Каждый год в день рождения Иренэ несчастная мать посылает в школу стопки молитвенников, которые Нунке принимает с благодарностью и тут же сжигает, потому что их просто некуда девать. Правда, последнее время глубокая вера экзальтированной женщины несколько поколебалась. Виной тому отчаяние матери, так и не вымолившей спасения для своего ребенка. Но Агнесса всеми силами старается приглушить этот голос протеста, отогнать от себя сомнения. Ведь в жизни у нее есть только вера - лишившись ее, она потеряет все. Как хочется Григорию помочь этой женщине обрести действительно крепкую опору, открыть ей глаза, пробудить к подлинной жизни эту свободолюбивую душу, скованную догмами католицизма. Спасти, в конце концов, маленькую Иренэ, которой нужны не молитвы, а систематическое лечение в специальном санатории. Всем сердцем Григорий чувствует, что Агнесса может стать другом. Она не утратила человечности, обычных чувств нормального здорового человека, она искренна и откровенна. С нею можно разговаривать, не боясь, что завтра сказанное в ее доме станет известно Воронову, который тоже часто посещает виллу, или духовнику. Его лицемерие Григорий уже дважды раскрыл перед Агнессой, и теперь она в своих отношениях с небом старается обходиться без посредника. Агнесса любит ездить верхом и сумела приохотить к этому виду спорта своего молодого друга. Когда Иренэ чувствует себя хорошо, их прогулки бывают особенно приятны. Агнесса в такие дни весела и беззаботна. Дома, чтобы развеселить гостя и дочку, она поет цыганские песни, иногда даже танцует. Фред с ее помощью быстро научился играть на гитаре, выучил несколько цыганских мелодий и выполняет теперь роль аккомпаниатора. А маленькая Иренэ так и льнет к Фреду. Он мастерит ей игрушки, изучает вместе с нею итальянский язык, которым владеет еще слабо. Нунке, конечно, знал, куда зачастил молодой воспитатель, и строго предупредил Фреда, чтобы тот не разговаривал с Агнессой о школьных делах. Патронесса должна знать о школе не более того, что ей сказали. Что ж, до поры до времени Григорий действительно будет избегать этих разговоров, сославшись на переутомление, на то, что школьные дела ему осточертели. Тем более, что Агнесса охотно согласилась: ни о каких делах во время прогулок не упоминать. Они весело болтали о всякой чепухе, иногда просто молчали, и в эти минуты Фред отдыхал душой и телом. Агнесса все более интересовала его и как человек, и как женщина с не совсем обычным характером. Внешний лоск, о котором в свое время позаботились воспитатели молодой цыганки в Италии и о котором так пекся покойный Менендос, с годами не исчез, но и не убил в ней ее подлинной сущности. В глубине души Агнесса оставалась цыганкой - свободолюбивой, порывистой. Если на виллу заглядывали Нунке и Шлитсен, их принимала красавица-донья с изысканными манерами, элегантно, но скромно одетая. Когда же приходили Фред или Воронов, их встречала совсем другая женщина. В ярком, пышном наряде, который так ей шел, она в такие минуты, казалось, и сама перерождалась. Исчезала скованность в движениях, красивый рот становился еще ярче от озарявшей его улыбки, глаза сияли неподдельной радостью. От официальной, немного надменной патронессы школы не оставалось и следа. Агнессе пошел тридцать первый год, Фреду - двадцать шестой. В таком возрасте разница в пять лет не так уж заметна. Они чувствовали себя однолетками, и это еще больше сближало их. - Идя ко мне, не приглашайте Воронова! Пусть приходит, когда вас нет, - вырвалось у Агнессы во время последней встречи. При этом она так поглядела в глаза Фреду, что подтекст просьбы стал бы ясен и человеку, значительно менее наблюдательному, чем ее собеседник. Фред был и обрадован и смущен. Последний раз он допустил бестактность, окончательно испортившую ему настроение. Фред решил проверить свои успехи в итальянском языке и накануне перевел с русского одну из песенок Вертинского "Безноженька". Почему-то именно она пришла ему на память, хотя он чувствовал, что текст и музыка сентиментальны и в какой-то мере спекулятивны. Автор старался растрогать слушателей типичной мелодраматической ситуацией: у маленькой бездомной девочки, которая днем просит милостыню, а ночью находит приют на кладбище, нет ног. И каждую ночь она молит "боженьку" дать ей, хоть во сне, ноги здоровые и новые... В тот вечер, сам себе аккомпанируя, Фред пропел песенку Агнессе и Иренэ. И только закончив, понял, что причинил обеим боль. Ведь Иренэ только для того и изучала итальянский язык, чтобы поехать в Ватикан и умолить папу помолиться за нее. В комнате еще не зажигали свет, хотя вечерние сумерки завесили окна и открытую дверь веранды темно-голубой вуалью. Долго-долго в комнате царила тишина. Потом с кресла, в котором сидела Иренэ, донеслось тихое всхлипывание. Фред понял: Иренэ верила в чудо, в то, что сможет еще ходить. А в песенке шла речь о глупенькой калеке, глупышке, которая надеялась на "доброго боженьку", могущего вернуть ей ноженьки. Ноженьки здоровые и новые! Фреду стало стыдно. - Простите меня, я не подумал! Кляня себя, он выскочил на веранду, а вскоре совсем ушел. Потом несколько дней не приходил на виллу. И вот сегодня записка от Агнессы: "Непременно приходите сегодня! Ждем. А." Выходя за ворота бывшего монастыря, каждый, даже старый кадровый преподаватель или воспитатель, должен был сообщить Нунке, если того не было Шлитсену, если же отсутствовали оба, дежурному, куда и на сколько времени он уходит. Нарушишь это правило - лишаешься права выхода за ворота на две недели, а то и на месяц. Получив записку, Фред пошел к Нунке и предупредил его, куда уходит. - Идите, идите! Похоже, что вдовушка скучает без вас. Ну, что ж, это хорошо! Нам давно пора прибрать ее к рукам, да некому. А вы - кандидатура... Фред почувствовал, как кровь приливает к лицу, резкий ответ готов был уже сорваться с губ, но он сдержался. Слова Нунке задели его за живое. Вилла Агнессы стала для него тем островком среди трясины, куда можно было убежать от опостылевшей школы, хоть на час забыть о проклятых "рыцарях". На этом островке он чувствовал себя просто человеком. К тому же, сюда не отваживались лезть "практиканты" - всетаки патронесса, дама. И вот, оказывается, его визиты к Агнессе и то, что она хорошо к нему относится, Нунке собирается использовать, чтобы окончательно запутать бедную жертву в сетях своих преступных планов. И он, Фред, должен сыграть роль соблазнителя беззащитной женщины! Нет, лучше совсем порвать с Агнессой, чем выполнять это позорное задание! А жаль рвать эти отношения, даже больно! Он так привязался к маленькой Иренэ. Ведь у Григория никогда не было ни брата, ни сестры, так же, как не было семьи, детей. А чувство отцовства, верно, живет в каждом человеке. Особенно, когда видишь такое обиженное судьбой существо, как эта милая, ласковая девочка... Но если быть честным, то не только Иренэ манит его в этот уголок. Фреду приятно, что молодая, красивая женщина так доверчиво заглядывает ему в глаза, так ласково пожимает руку, так нетерпеливо ждет его. Григорий Гончаренко не предаст память Моники, Нет! Но... но на виллу Агнессы ему приятно ходить. И он будет ходить... - Вы совсем нас забыли, - укоризненно воскликнула Агнесса, выходя в сад навстречу гостю. - Только семь часов. А я всегда... - Мы ждали вас раньше... Агнесса часто вместо "я" говорила "мы". Правда, чаще это бывало в присутствии Иренэ, но сейчас девочки не было видно. - А Фред, верно, нас разлюбил! - послышалось из-за кустов. Фред раздвинул ветки. То, что он увидел, одновременно удивило и обрадовало его. Девочка сидела в своем "выездном экипаже" - так она именовала свою коляску, а перед ней стоял маленький длинноухий мул, которого Иренэ поила молоком из бутылки. Кувшин с молоком держал смуглый, загорелый мальчик лет одиннадцати. Мул был совсем малыш. Передние ножки его разъезжались, уши были комично прижаты к голове. Но особенно смешным делал его большой розовый бант, болтавшийся на шее. Малыш время от времени переставал сосать и отдыхал, причмокивая губами, потом снова жадно хватал соску. - Это мой новый Россинант, Фред! Нравится? Иренэ сияла от гордости. - Пей, Россинант, пей, глупенький! И никогда не бойся Фреда, это мой друг. Девочка была так возбуждена, что на ее худеньких и всегда бледных щечках появился нежный румянец. - Откуда он у тебя? А это кто - тоже твой новый товарищ? - Фред положил руку на плечо черноглазому мальчику. - Это Педро, он теперь всегда будет жить у нас. Правда, Педро, ты не захочешь разлучаться с Россинантом и со мной? Ой, гляди, он уже все высосал! Налей ему еще молока! Мама, ты ведь обещала сшить ему попонку! Малыш может замерзнуть ночью... Агнесса тоже весело, возбужденно рассмеялась. - Видите, сколько у нас с Иренэ новостей? Пойдемте в комнаты, надо дошить попонку, и за работой я вам все подробно расскажу. Разложив на коленях белый тонкий войлок, Агнесса принялась обшивать его красной тесьмой. - Понимаете, Фред, как счастливо все сложилось! Позавчера Пепита поймала у наших ворот этого муленка, он уже и на ногах не держался. Потом выяснилось, что рядом паслись мулы и малыш отбился от стада... Видели бы вы, как обрадовалась Иренэ. И вдруг через час, а может, и больше - приходит Педро. Это тот мальчик, которого вы видели. На щеках - дорожки от слез. "К вам в сад не забежал муленок? Я недалеко пас стадо, и он вдруг исчез!" Ну, дело ясное, надо отдать... А с Иренэ чуть ли не истерика! "Чье, - спрашиваю, - стадо?" Он сказал. Я - на Рамиро и в таверну... - В какую таверну? - Ну, в нашу, что стоит на развилке дорог... Хозяин таверны меня хорошо знает и охотно согласился продать муленка, а вот мальчика... - Что? Вы купили и мальчика? - Не купила, а пришлось дать отступное. Ведь хозяину таверны придется искать нового пастушка для своих мулов. Теперь Педро живет у нас. Пепита приготовила ему угловую комнату в верхнем этаже. Но там он только ночует. Они с Иренэ и муленком целый день в саду. - А родители Педро согласились? - У него нет ни отца, ни матери. Только дядя в Барселоне - чистильщик сапог, у него самого четверо детей. Он-то и отдал Педро внаймы на пять лет... Даже деньги вперед забрал. Пришлось и их вернуть трактирщику. Дяде в Барселону я тоже кое-что послала... Ну, а теперь скажите, что вы обо всем этом думаете? Правильно я поступила? И не вздумайте говорить, что неправильно! А то мне станет грустно... Я ведь так рада за Иренэ! - Это прекрасно! У Иренэ появился друг, а ей так необходимо детское общество! Она не станет больше грустить о Россинанте... - Представляете, она весь день не жалуется ни на какую боль! Но что с вами, Фред? Вы как будто не рады? У вас сегодня печальные глаза и вообще вы не такой, как всегда... - Откровенно? - Надеюсь, мы всегда так разговаривали с вами... - Я хотел бы, чтобы вы держались подальше от таверны и ее хозяина. - Святая мадонна! Неужели вы думаете, Фред, что я... - Брови Агнессы гневно сошлись над переносьем, и, отложив работу, она выпрямилась. - Я имел в виду совсем не то, о чем вы сейчас подумали, Агнесса, как такая мысль могла прийти вам в голову! Просто вам не надо появляться в таверне. - Почему? - Это - скверное место, поверьте мне... Пообещайте, что станете обходить ее стороной и забудете о ней. Дайте мне лучше попить... - Хотите вина с водой? - Только холодного-прехолодного. Агнесса вышла и через минуту вернулась с двумя кувшинами, покрытыми капельками росы. Она изучила вкусы Фреда и всегда держала в холодильнике нужные запасы. Фред с удовольствием выпил залпом стакан холодного, наполовину разбавленного водой вина. Агнесса пила медленно, задумчиво прищурившись. - Не сердитесь, но я хочу спросить... Почему вы сказали, что таверна скверное место? Ведь хозяин ее Нунке. И потом - я же сама давала деньги на таверну. Фред не торопился с ответом. Рано или поздно, а придется рассказать ей о школе все. Но не рано ли? Может быть, только чуть-чуть намекнуть? - Не хотите говорить, Фред? - Мы же условились не разговаривать о школе! - Но речь не о школе, а о таверне. - Это все равно. - Как вам не стыдно, Фред! Школа - заведение, угодное богу, а таверна... - Агнесса искренне обиделась. - Придет время, и вы сами в этом убедитесь... Много денег вы даете на таверну? - Она очень убыточна. Но Нунке уверяет, что когда в Испанию снова начнут ездить туристы... - Знаете, что я вам посоветую: перестаньте давать деньги на содержание таверны. - Раньше я могла легко это сделать, а теперь... - Что же изменилось теперь? - Нунке требует у меня доверенность на право распоряжаться моим счетом. Тогда ему не понадобится моя подпись на чеках. - Почему? - До весны этого года на моем счету было триста восемьдесят тысяч долларов. Это Нунке настоял, чтобы я держала деньги в долларах... Месяцев пять тому назад счет увеличился на миллион долларов. Их прислал какой-то неизвестный покровитель нашей школы из Нью-Йорка. - Прекрасно! Только при чем здесь требование Нунке? - Он утверждает, что деньги получены от известного лица благодаря его, Нунке, хлопотам. И этот человек хочет, чтобы все финансовые дела школы вел Нунке... А если он будет распоряжаться финансами, то сможет тратить деньги по своему усмотрению. - А вы не давайте доверенности! - Как же я могу? - Откажитесь - и все! Более того, скажите, что приглашаете специалиста бухгалтера, который будет проверять расход школы. Требуйте, чтобы Нунке представил смету. - А что такое смета? - с искренним удивлением спросила Агнесса. Ей надоел длинный разговор о делах, но в душе зародилась тревога. Ведь дело шло о деньгах, а деньги так нужны для ухода и лечения Иреиэ. Что, если Нунке их обеих обманет? Агнесса испугалась. - Фред! Милый мой друг! Помогите! Я ничего не смыслю в этих расчетах и доверенностях. Знала лишь одно: подписывала чеки по первой просьбе Нунке и все. Куда уплывали мои собственные деньги, откуда поступали новые... Я совсем запуталась... А теперь чувствую, Нунке меня обманывает, он задумал что-то недоброе! Но что я могу сделать, если я совсем, совсем одна. Только вы можете мне что-то посоветовать и помочь. Может быть, это сама мадонна послала мне иашу дружбу за вее мои страдания Агнесса схватила руку Фреда и прижала ее к горячей щеке, потом уголком губ прижалась к ней, словно поцеловала... Фред отдернул руку - Не надо, Агнесса! Я ведь не ваш духовник... - Вы для меня больше, чем духовник! Вы для меня... один на свете. Понимаете? Единственный близкий человек во всем мире... А теперь уходите, лучше уходите... Я хочу побыть одна. Мадонна! Как хорошо, что вы есть на свете и что вы рядом со мной... Фред вздрогнул: именно так сказала когда-то Моника... - Что с вами, Фред? - Да так, что-то холодно стало. - Дать что-нибудь накинуть на плечи? Вечер и впрямь холодный. - Нет, Агнесса, сейчас пройдет. Вот пойду и мигом согреюсь. - Фред склонился, чтобы поцеловать руку Агнессы, но она его удержала. - Фред! Сделайте мне приятное! - Да я... - Давайте выпьем вина. Чистого вина, без воды! - Наливайте! Агнесса наполнила два стакана. - За что выпьем, Фред? - Мне бы хотелось, чтобы сегодня тост произнесли вы. - Согласна... Я цыганка, Фред! Была, есть и буду! А у нас, цыган, есть такой обычай: если у кого-то в шатре радость - радуется весь табор. Если в шатре горе - весь табор плачет и горюет. Агнесса замолчала. - Почему вы замолчали, Агнесса? - Я бы хотела, чтобы не табор, а вы один, понимаете, вы один, Фред, радовались, когда в этом доме будет радость, и грустили, если его посетит горе. - Это самый лучший тост, какой вы могли произнести... Они выпили. Вместе. Залпом. А когда вышли на веранду, вдруг услышали то, чего до сих пор никогда не слышали - не только Фред, но и Агнесса - заливистый смех Иренэ. Девочка смеялась от всего сердца, беззаботно, по-детски. На цыпочках они подошли к кустам. Педро пускал мыльные пузыри, потом бежал за ними вдогонку и дул, чтобы они не опускались на землю. - Уйдем отсюда, пусть играют, - тихо прошептала. Агнесса и после долгой пауэы еще тише прибавила: - Вот смотрела я на Иренэ, Педро, на вас, Фред... Мадонна пречистая, как хорошо было бы, если б мы могли не разлучаться! ...Отойдя от виллы метров сто, Григорий лег на сожженную солнцем траву, положил под голову руки и долго пролежал так, глядя в небо. Оно менялось на глазах. Глубокая синева перешла в нежную голубизну, растворявшуюся на западе в лимонно-желтом закате. Затем небосвод вдруг вспыхнул ослепительно розовым светом, и тотчас его словно присыпали пеплом. Лишь на горизонте еще пылала узкая красная полоска, но вскоре и она погасла. Наступила ночь - внезапно, как это бывает всегда на юге. Гигантский черный бархатный шатер неба раскинулся так низко, что казалось - протяни руку и достанешь ближайшую звезду. Григорий вздохнул полной грудью. Заснуть бы здесь под открытым небом, забыть обо всем, что терзает сердце тревогой и беспокойством. Но на это он не имеет права... Григорий поднялся, отряхнул одежду и медленно побрел по направлению к школе "рыцарей благородного духа".  * ЧАСТЬ III *  ГЕРР ШЛИТСЕН ТЕРЯЕТ РАВНОВЕСИЕ Воронов вошел в кабинет Фреда Шульца, потирая руки от удовольствия, веселый, возбужденный, словно ему неожиданно досталось наследство после покойной тетушки или он получил долгожданную посылку из Англии с двумя ящиками "смирновской". Фред изучил характер старика: его не надо ни о чем спрашивать, все расскажет сам. Воронов несколько раз прошелся по комнате, сел на диван, снова поднялся, выключил телефон. - Вы не видели сегодня Шлитсена? - наконец спросил он. - Нет. - Советую не попадаться ему на глаза... - Не такое уж он высокое начальство, чтобы бояться столкнуться с ним, даже когда он в плохом настроении. - В плохом? Не то слово! В убийственном! Ужасающем! Попал как кур во щи. И кто? Шлитсен! Всех учит, всем дает директивы, указания, а сам.. Воронов хохотал, от непомерного возбуждения топал ногами, похлопывал себя ладонями по бедрам. Фред знал - Нунке терпеть не может своего заместителя, Шлитсен очень не любит Воронова, а тот ненавидит Шлитсена и Нунке вместе взятых. И если Воронов сегодня так рад, значит, у Шлитсена действительно крупная неприятность. Фред поднялся, налил стакан воды, подал генералу. - Не воду - водку я буду сегодня пить! Напьюсь как сапожник. До зеленого змия! У Шлитсена было уже несколько очень резких стычек с Шульцем, и каждая только увеличивала их взаимную неприязнь. Воронов это знал и, должно быть, именно поэтому сейчас пришел. - Да скажите вы, наконец, в чем дело? Генерал сел, почти вплотную придвинув стул к креслу Фреда. - А как же! Помните, перед вашим отъездом в Мюнхен я рассказал вам об операции "Прогулка", подготовленной Шлитсеном? - Припоминаю в общих чертах... - Речь шла о засылке большой группы агентов в прибалтийские районы Восточной зоны Германии Висмар, Варнемюнде и Росток. Вспомнили?.. Сославшись на ответственность этой операции, Шлитсен сам готовил ребят, сам снаряжал их в путь. Хотел, знаете, блеснуть, показать высший класс! Вы-де, мол, господин Воронов, олух царя небесного, а вот я... Поглядите, каких орлов отобрал, как их вымуштровал, как хитро составил план засылки... Особенно надежной Шлитсен, да и Нунке, к слову сказать, считали группу, засланную в Росток под видом освобожденных из русского плена... Документы им дали - пальчики оближешь... - Да, да, теперь отлично вспомнил... Вы мне тогда подробно рассказывали, - нетерпеливо перебил Фред, которому не терпелось поскорее узнать, что произошло. - Ко всеобщему нашему удивлению в назначенный час связь с группами не смогли наладить. - Тоже припоминаю... - И вдруг недели три тому назад связь была восстановлена. И какая: регулярная, секунда в секунду. - Вот это для меня новость! - Шлитсен ходил гоголем! Думбрайту - подробная шифровка. Не знаю, что тот ответил, только Шлитсен еще больше задрал нос. А "орлам" - все новые и новые задания... - А что оттуда? - Шифрованные ответы о том, что все выполнено. Просьба прислать еще людей, поскольку объем работы увеличивается... Это немного обеспокоило Нунке. Тайком от Шлитсена от перебросил в восточную зону "Черного". Знаете? Ну, "Шварца". - Первый раз слышу. - Ловкий черт! Побывал во всех трех пунктах... Вчера вернулся. - И что? Воронов снова расхохотался. - Провал! Все провалились, все до одного! Сидят, милашки, как чижики! - Воронов положил два пальца одной руки на два пальца другой - вышло подобие решетки, - и приставил к глазу. - Более того, явочные квартиры, подготовленные еще покойным гестапо, тоже провалились: все как одна раскрыты. . - Но связь? Она ведь была регулярной! - Была. И регулярная. Только ее поддерживала... советская контрразведка. Теперь сдерживался от смеха Фред Шульц, хотя именно он имел полное право и смеяться и радоваться... - Представляю себе, - комментировал Воронов, - вся агентура сидит в тюрьме, а высокочтимый герр Шлитсен дает заданием за задание советской контрразведке! Помощь посылает! Чуть ли не пятую часть немецкого отдела школы переправил. Как вам это нравится? Фред нахмурился. - Не разделяю вашей радости, генерал, и, признаться, совсем вас не понимаю. Шлитсен, конечно, не тот человек, которому можно сочувствовать, я и сам его недолюбливаю, но ведь речь идет не о нашем с вами отношении к нему, а о дорогом для нас обоих деле. Ведь это не Шлитсен пострадал, а дело! Как же вы можете... - Прямолинейность мышления, Фред! Свойственная вам, немцам! А психология человека - вещь сложная. Человеческий мозг со всеми его извилинами это ведь настоящий лабиринт! С перекрестками, тупиками, неожиданными поворотами направо, налево, назад... Взять хотя бы меня. Ненавижу большевиков? Ненавижу! Лютый враг для меня новая Россия? Непримиримый! Казалось бы, яснее ясного. Вреди, разрушай, взрывай, бей по самым уязвимым местам! Я это и делаю. А мысль, что руководила моими действиями, - скок, и куда-то в сторону! "Наши бесятся, услышав о том-то и том-то, а русские знай себе строят, знай наращивают мощь!" - злорадно шепчет какой-то голос. И при этом, заметьте, ненависть к моим бывшим соотечественникам не уменьшается, а увеличивается. Знаю, что занесу руку для нового удара, мечтаю, чтобы удар был смертелен! Вот и разберитесь в этой раздвоенности чувств. Мне как-то довелось видеть одного убийцу, который замучил собственную мать, а потом заливался слезами над ее трупом. Может, думаете, фальшивил? В том-то и дело, что совершенно искренне рыдал. - Это уже, господин Воронов, какая-то патология. - А где граница между патологией и нормальным состоянием? В наш век... В коридоре послышались шаги, и Фред быстро включил телефон. - Очень обидно, что так получилось, - сказал Шульц, и нотки глубокого огорчения прозвучали в его голосе. - Такой удар по школе! - вздохнул Воронов. Дверь без стука открылась, и в комнату вошел Шлитсен. Куда только делись его высокомерие и надменность. Он напоминал сейчас просителя, которому стыдно поднять глаза на своих благодетелей... - Вы не знаете, Фред, куда именно и надолго ли уехал Нунке? - спросил заместитель начальника школы, напрасно стараясь скрыть волнение. - Вечером я отлучался и поэтому... - В Фигерас. Я вчера дежурил, и он сказал, что едет в Фигерас... Когда его ждать, не решился спросить он был то ли взволнован, то ли сердит... - Так и есть, верно, все узнал! - вырвалось у Шлитсена, но он тотчас взял себя в руки. - Вас, кажется, зачем-то разыскивал дежурный, - обратился он к Воронову. И Фред, и генерал поняли: это лишь повод, чтобы остаться с Шульцем с глазу на глаз. - Неприятность? - осторожно спросил Фред, когда Воронов вышел. Шлитсен опустился на стул, подпер голову руками и уставился в какую-то точку на полу - Большая! - наконец, выдавил он из себя. - Такой не бывало на протяжении всей моей карьеры... И если б действительно допустил ошибку или там небрежность! Перебираю в памяти мельчайшие подробности, малейшие детали и не могу найти ничего такого.. - Простите, герр Шлитсен, но я ведь не знаю, в чем дело! - Да, да... я ничего не рассказал... Нарочно отослал Воронова, чтобы остаться наедине, и словно лишился дара речи... Прямо язык не поворачивается... - Вы меня встревожили. Но если вам неприятно говорить об этом... Прерывая свой рассказ нареканиями на неожиданное стечение обстоятельств, Шлитсен сообщил, что именно произошло. Фред слушал молча, время от времени сочувственно покачивая головой. - И главное - не допускаю, чтобы кто-то выдал наши планы, - горячо убеждал Шлитсен. - Всю операцию мы планировали вдвоем с Нунке. Только впоследствии привлекли Воронова: работая еще в царской разведке, он хорошо изучил балтийское побережье. Воронов пьянчужка, болтун, но даже в состоянии полного опьянения о таких вещах не обмолвится ни словечком. Опыт, приобретенный в течение десятилетий, выполняет в таких случах роль механического регулятора... Мы проверяли с Нунке... Итак, Воронов вне подозрений... - А вы не допускаете мысли, что среди засланной вами группы был двойник, в свое время завербованный советской контрразведкой? - Нет! - твердо возразил Шлитсен. - Все эти ребята проверенные, я знаю их не первый день, еще со времен оккупации Украины. - Понятия не имел, что вы были на Восточном фронте, - удивился Фред - Весь сорок второй год . Нет, даже несколько последних месяцев сорок первого... Начальник зондеркоманды... - на губах Шлитсена промелькнула улыбка, по лицу словно пробежал отблеск далеких воспоминаний. - О, то было время незабываемое и неповторимое!.. Киев, потом Житомир, снова Киев... Тогда мы верили, что это бесповоротно и навсегда... - Что же, многие немецкие солдаты навсегда остались среди русских просторов... Навеки! А впрочем, им можно позавидовать! Они легли в землю, когда слава рейха была в зените, так никогда и не узнав о позорном поражении, о брошенных под ноги русским знаменах, о Нюрнбергском процессе... Шлитсен быстро опустил веки, но Фред успел заметить, что в его мутных бледно-серых глазах промелькнул страх. - Герр Шлитсен, вы не обидитесь, если я... Фред замолчал, словно колеблясь. - Вы немец, и я немец! Мы можем разговаривать откровенно, - буркнул Шлитсен. - Именно поэтому я и позволю себе... Не сочтите это за дерзость, ведь вы старше меня по возрасту, по чину, и что-то советовать вам... - Повторяю, можете говорить откровенно. - Видите ли, я исхожу из правила: береженого бог бережет. Мы здесь, конечно, все свои, но ведь могут же как-то измениться обстоятельства, ситуация... всегда надо предвидеть самое худшее... - Хорошо, хорошо, все это понятно... - всполошился Шлитсен. - Вы только что рассказали мне о своем пребывании на оккупированной территории Украины, в частности в Киеве... Сказали, что занимали должность начальника эондер-команды... Я бы не советовал вам широко это разглашать. В шумихе, поднятой мировой прессой вокруг Нюрнбергского процесса, вокруг так называемых военных преступников, всякий раз упоминается и Бабий Яр. Если сопоставить ваше пребывание в Киеве, время должность начальника зондер-команды... Вы понимаете, какой напрашивается вывод? Шлитсен поднял глаза на Шулъца. Во взгляде его теперь застыл не страх, а нескрываемый ужас. - Вы думаете... вы думаете... - заикаясь, бормотал он. - Да, в ходе процесса могут вспомнить и ваше имя, - неумолимо продолжал Шульц. - Зачем же вам самому излишней болтливостью нарываться на неприятности... Простите, что я говорю так резко, но... - Глупости! До Испании их руки не дотянутся! почти истерически закричал Шлитсен. - Даже если бы встал вопрос обо мне... - Конечно! А впрочем... - Что "впрочем"? - Именно вчера я просматривал итальянские газеты. Они сообщают... Кстати сказать, вот одна из них! Послушайте! - Фред медленно и раздельно прочитал: "Как сообщает наш корреспондент из Мадрида, большая часть бывших нацистов, боясь ответственности за совершенные во время войны престуления, поспешила уехать из Испании в страны Латинской Америки..." - Не пойму! Ведь Франко... - Бедняга Франко чувствует себя не очень уверенно. Ведь он не просто сочувствовал Гитлеру и Муссолини, а поставлял им сырье для военной промышленности, его "Голубая дивизия" воевала на Восточном фронте... Ясно, он теперь выслуживается перед победителями... - И вы думаете?.. - хрипло спросил Шлитсен, не заканчивая фразы. - Франко понимает: ему сейчас не надо дразнить победителей. Он, не задумываясь, может пожертвовать десятком, двумя так называемых военных преступников, чтобы задобрить союзников и хоть немного реабилитировать себя... Зазвонил телефон, Фред неторопливо взял трубку. - Слушаю... Привет! С возвращением!.. Да, у меня. Хорошо! Шлитсен, подняв брови, всем корпусом подался "перед, прислушиваясь к разговору. - Вернулся Нунке, - пояснил Фред, кладя трубку - Немедленно вызывает вас к себе. Опираясь двумя руками о стол, Шлитсен медленно поднялся. Нижняя губа его отвисла и слегка дрожала, на не бритых сегодня и не разглаженных электромассажем щеках резко обозначились морщины. - Придется идти, - устало и хрипло произнес он и, с трудом переставляя ноги, поплелся к двери. Глядя на ссутулившуюся спину, бессильно повисшие вдоль тела руки, на полулысый затылок, Григорий на миг представил себе другого Шлитсена: наглого и надменного завоевателя, безжалостного палача, который, презрительно усмехаясь, небрежно поднимает два пальца, давая знак, что можно начинать страшную расправу над тысячами беззащитных людей. Отец подробно рассказывал, что проделывали такие вот шлитсены в оккупированном Киеве! О, тогда герр Шлитсен не думал о возмездии! Он упивался безграничной властью над ранеными красноармейцами, стариками, женщинами, детьми... Гордился своим "превосходством", бравировал равнодушием к слезам, стонам, крови... Надеялся на безнаказанность! Но стоило лишь намекнуть на возможность ответственности, куда девались и самонадеянность и чванливость! Чуть не помер от страха! Вот тебе и "супермен"! Из задумчивости Григория вывел телефонный звонок. Опять звонил Нунке. - Берите мою машину и немедленно на аэродром! Приезжает мистер Думбрайт! Извинитесь, что я сам не смог его встретить - у меня неотложное дело. На поездку к плато, приспособленному под аэродром, ушло минут двадцать. Остановив машину у домика, который одновременно был приспособлен и под служебное помещение, и под зал ожидания, Григорий вышел и с сомнением поглядел на небо. Ветер гнал клочковатые облака, то собирая их в сплошную тучу, то вновь разрывая. Погода была явно не летной! И действительно, дежурный по аэродрому сообщил, самолет еще не запрашивал о посадке. Не заходя в помещение, Григорий зашагал по кромке летного поля, радуясь, что может побыть один, вне