творческих профессий - тут открыты все пути, твори, дерзай. И если есть талант, как бы ни было трудно ему пробиться, все равно заметят, результат всегда говорит за себя. А что прикажете делать тому, кто наделен иным талантом - склонен к коммерции, предпринимательству? Не побоимся сопоставить на взгляд обывателя несопоставимые понятия... Ведь коммерция, предпринимательство не только в ранг таланта не возведены, но в сознании общества значатся занятием, недостойным порядочного человека. Оттого мы ни произвести, ни продать как следует не можем, треть жизни держим человека в бесконечных очередях. И ведь людей, наделенных коммерческим, предпринимательским, изобретательским талантом, гораздо меньше, чем одаренных творчески. Одних писателей, говорят, официально состоящих в творческом союзе, десять тысяч, я еще тысяч сто, наверное, дожидаются очереди для вступления, а ведь это только часть творческих сил, то есть талантов, признанных официально. А художники, композиторы, артисты, певцы, музыканты, режиссеры, журналисты? Их ведь тоже у нас тьмы и тьмы, известных и обласканных. А стране нужен один толковый министр сельского хозяйства, всего один путевый министр строительства, министр энергетики, машиностроения, путей сообщения - нужны всего-то сто талантливых предпринимателей, и мы заживем совсем по-другому. Хороших писателей чтим, художников, композиторов - чествуем, даже футболистов знаем поименно и в лицо, но кого из технократов, что дают нам свет и тепло, мы знаем, кого помним? Пожалуй, лишь первых наркомов, а остальным, почти всем, вслед одни упреки, если не проклятия, мол, все до ручки довели. Прокурор почувствовал по волнению собеседника, что он задел какую-то чувствительную струну; обычно сдержанный, хладнокровный, Шубарин загорячился: - Ну, в моем случае, наверное, все более или менее ясно, теперь генетику, слава богу, никто не отвергает. Будем считать, что во мне взыграла дурная кровь. Кто мало-мальски знаком с историей этого края, тот знает, что Шубарины владели тут многим - ремонтными мастерскими, масложиркомбинатом в Андижане, доходными домами. Дед и его брат были инженерами-путейцами, учились в Петербурге. Инженером, и незаурядным, был и мой отец, он, как и я, закончил Бауманское. Да вот наглядный пример... В начале шестидесятых годов, когда вошли в быт шариковые ручки, мой отец за три дня сконструировал и за неделю изготовил полуавтомат, из которого непрерывным потоком, все двадцать четыре часа в сутки, вылетали в три стороны три детали готовой ручки, а стоила она, как помню, по тем временам семьдесят копеек, и многие годы была в дефиците. Отец шутил, что создал аппарат, печатающий деньги - так оно на самом деле и оказалось. Отец был инженер до мозга костей, и это проявлялось даже в мелочах. Чтобы избавить нас от подсчетов, он, рассчитав, заказал на местной картонной фабрике коробки, в которые помещалось ровно сто шариковых ручек. И задача всей нашей семьи свелась к одному - успевать укладывать их в эти коробки. В гараже у нас стояли рядком три таких полуавтомата, и, если мне не изменяет память, каждый из них штамповал в день тысячу штук, такова была их производительность. Не было проблем и с сырьем: в те годы в наших краях построили не один комбинат бытовой химии, и пластмассу - брак с этих предприятий - шоферы время от времени за бутылку водки вместо свалки завозили к нам во двор. Тогда, в шестидесятых, еще существовали официально артели, промкомбинаты, входящие в систему местной промышленности, поэтому с реализацией тоже не знали хлопот. С каждой ручки отец, кажется, имел сорок копеек дохода, выходит, только станки, стоящие и нашем гараже, приносили ему в день больше тысячи рублей. Отец быстро сообразил, что напал на золотую жилу, и, уже привлекая людей со стороны, изготовил еще штук тридцать таких полуавтоматов и развез их по областям республики. Не знаю, какую уж там он имел долю, но помню, что каждую последнюю неделю месяца в сопровождении двух парней, как Ашот, отец объезжал на "Волге" свои владения. Он никогда не продавал свои изобретения, а сдавал их в аренду или вступал в долю. Однажды он показал мне установку, за которую предлагали десять тысяч, казалось бы, огромные деньги, но он ее не продал, а сдал в аренду. Установка служила пять лет и принесла ему за это время сто тысяч - так он преподал мне наглядный урок коммерции, поэтому я тоже не расстаюсь со своими изобретениями. Мы построили в Бухаре, в старинной узбекской махалле, где некоторые старики, сидящие в красном углу чайханы, еще знали и помнили моего деда и его брата, большой каменный дом. Почему в узбекской махалле? Потому что между нами не было языкового барьера, в нашей семье все без исключения знали местный язык, эта традиция пошла от деда, и еще потому, что жизнь в махалле особая: тут не вмешиваются в жизнь соседа, но и не дадут его в обиду. Да и вокруг нас жили люди с достатком, родовитые, и мы особо не выделялись. К тому же отец никогда не скупился: щедро финансировал махаллинский комитет, давал крупные суммы на общественные нужды и мероприятия, поэтому мы не чувствовали своей инородности, хотя и были единственной русской семьей в квартале. Но о доме я хотел сказать только потому, что отец построил там такую мастерскую, с такими станками и сварочным оборудованием, что я не перестаю удивляться ей до сих пор. Практически, не выходя со двора, отец мог изготовить сам то, что конструировал. Можно считать, что я вырос в этой мастерской, и нет станка там, которым я бы не владел в совершенстве. Так что, как видите, у меня были все предпосылки, чтобы стать инженером... и коммерсантом... - Выходит, он и передал вам свое дело по наследству? - уточнил прокурор. - Да нет. Не совсем так. Отец никогда не втягивал меня в свои дела и старался, чтобы я держался подальше от них, - он хотел видеть меня настоящим инженером. Оттого я и переменил институт - о Бауманском он говорил всегда в самых возвышенных тонах, считал, что оно ничуть не уступает таким известным в мире техническим вузам, как, скажем, Массачусетский технологический. Я точно не знаю, каким образом, но Шубарины вышли из революции без особых потерь. Конечно, все, что подлежало национализации, отобрали, но существенную часть капитала удалось сохранить - впрочем, не нам одним. Это я отвечаю на ваш вопрос относительно тяги к деньгам. В традициях нашей семьи - основательность жизненного уклада, исключающая мотовство, показуху. Мы могли позволить себе многое, но не настолько, чтобы вызывать зависть и раздражение окружающих, привлекать к себе нездоровое внимание. Того, что заработал отец, было вполне достаточно, чтобы мы с братом прожили долгую и безбедную жизнь, конечно же, правильно распоряжаясь капиталом. Брат мой живет в Москве, его привлекла наука, ныне он заметный ученый-физик. В его судьбе родительские деньги сыграли немалую, если не главную роль - благодаря им он мог спокойно заниматься любимым делом, не отчаиваясь при неудачах, без которых немыслимы настоящие исследования, и в конце концов сделал открытие, над которым бился почти двадцать лет. Я думаю, он живет счастливой жизнью. У меня все сложилось иначе. После института я вернулся в родные края, вроде неплохо начал, стал продвигаться по службе. Но очень скоро я почувствовал потолок своего роста - большего мне не позволяли. Это как раз пришлось на годы, когда должности отдавались по родственным, национальным признакам, по принадлежности к роду, правящему в городе или области. А я был наивно уверен, что должность главного инженера завода, на котором я работал главным технологом, отойдет ко мне, как только прежний уйдет на пенсию. Причем я имел на эту должность все права, так считали и многие на заводе. Но не тут-то было... Главным инженером стал зять очередного секретаря райкома, заочно доучивавшийся в местном институте. Отца, к сожалению, к этому времени уже не было в живых, он наверняка помог бы мне пробиться, потому что прекрасно знал закулисную возню вокруг должностей, знал тех людей, которые делили места. Он видел, с каким энтузиазмом я работал, знал о моих планах реконструкции этого завода. Но что не получилось, то не получилось... Оставшись, как говорится, у разбитого корыта, я потерял интерес к работе... А ведь совсем недавно, скажу без утайки, мечтал стать даже директором крупного завода, а может, со временем и возглавить отрасль, чтобы сравняться со своим братом, у которого к тем годам было уже имя в науке - отец, слава богу, дожил до этого часа... Рассказывая, хозяин не забывал ухаживать за гостем - подливал чай, подкладывал закуски, печенье. Но прокурор, кажется, и забыл, что напросился на чай, так заинтересовал его рассказ Шубарина. - ...Конечно, в нашем тогда еще небольшом городе событие это не осталось незамеченным, отца, как вы понимаете, знали, он там многим дал подняться. Тогда уже вовсю, правда, не в таких масштабах, работали всякие артели, и почти в каждой у отца имелся пай. Он предусмотрительно познакомил меня с делами, зная, что дни его сочтены, и я каждый месяц исправно получал свою долю прибыли, каждая из которых намного превышала оклад главного инженера, за место которого я бился. Но потеря этой должности, а главное - перспектив роста выбила меня из колеи, и для всех это было очевидно. С уходом из жизни отца, казалось, что-то умерло и в деловой жизни нашего города - мне об этом не раз с сожалением говорили. Однажды пришли старые компаньоны отца с какой-то безумно дерзкой авантюрой и просили меня как инженера обсчитать свои предложения, короче, пришли с тем, с чем раньше приходили к отцу. Месяц я бился не только с расчетами, но и с самим проектом - от него только идея и осталась. Воплотить без меня результат в металле они не могли, хотя и пытались, и опять пришли ко мне на поклон. Я, как и отец, отказался от предложенных денег, а потребовал половину доли за эксплуатацию моего детища; скрепя сердце они согласились, уж слишком выгодной оказалась штучка. За три месяца я выполнил заказ - и расстался с заводом без особого сожаления. Устроился механиком с окладом девяносто рублей на одну из фабрик местной промышленности. От вынужденного безделья, на одном чистом энтузиазме, я принялся за модернизацию тех маленьких цехов и предприятий, где у отца был пай. Меня охотно подпускали к делам, ведь я занимался только тем, что ускоряло выход и улучшало качество изделия, такой подход устраивал всех. Мой инженерный зуд не давал мне покоя. Работа увлекала, тем более что результат был налицо. Меня заметили в управлении местной промышленности, предложили возглавить реконструкцию обувной фабрики, выпускающей ичиги, кавуши, женские и мужские туфли, традиционные для Востока. После реконструкции резко обновился ассортимент: вместе с национальной обувью мы стали выпускать обувь на платформе - помните, была такая тяжеловесная мода? - стали ориентироваться на молодежные изделия, - в общем, дела на фабрике круто пошли в гору. В ходе реконструкции, когда я дневал и ночевал на фабрике - а она находилась в райцентре, в шестидесяти километрах от Бухары, - я понял, что нашел свое место в жизни, здесь я мог развернуться куда масштабнее, чем на заводе, где так и не стал главным инженером. Тут уж взыграло мое инженерное тщеславие, как ни смешно звучит это слово в наших занятиях. Не поверите, но, чтобы двигалось порученное мне государственное дело, я вложил немало своих средств, зато выиграл самое бесценное - время, тем самым приблизив результат - выход готовой продукции. Видел я и другое: как без особого риска смогу изъять, вернуть с прибылью вложенные в реконструкцию деньги, лишь только производственная машина наберет заданный ей ход. Наверное, в немалой степени успеху способствовало и то, что я хорошо знал не только явную, но и тайную жизнь бесчисленных предприятий местной промышленности, меня сложно было провести, я был осведомлен об истинных возможностях каждого станка, каждого цеха и, владея почти везде определенным паем, скоро прибрал все к своим рукам. Никто не ожидал от меня такой прыти, ведь мне еще не было и тридцати. Однако тогда я меньше всего думал о деньгах, я создавал свою отрасль, или, как говорит Файзиев, - свою империю. Меня пьянила моя творческая свобода, возможность самостоятельно принимать решения и... рисковать, ведь я не однажды ставил на карту почти все, что имел. А это - неизведанное чувство для руководителя обыкновенного предприятия. Худшее, что может с ним случиться, - снимут с работы, а вот прогореть, потерять свои деньги, на которые можно было бы безбедно прожить десятки лет, этого он никогда не узнает. Только ныряя в такие бездны риска, становишься настоящим хозяином, понимаешь всю цену ответственности, но уж и выигрыш тут иной - двойной, тройной... Прокурор, почувствовав, что Шубарин вновь, как и в машине, увлекся, сел на любимого конька, уточнил: - Значит, вы, как и ваш дед, через полвека стали миллионером? Наверное, стояла и такая цель? Артур Александрович, доливая воды в электрический самоварчик, неопределенно пожал плечами. - Да нет, ни дед мой, ни его брат не были миллионерами. В ту пору деньги имели очень большую цену. У нас сохранились кое-какие бумаги, я их изучил... Хотя владели дед с братом многим и многое от них осталось на земле и служит людям до сих пор. Тот же масложирокомбинат в Андижане, доходные дома, которые ныне, как архитектурные памятники старины, взяты государством под охрану, а на базе ремонтных мастерских в Ташкенте выросли заводы. Не скрою, у меня есть миллионы, может, даже их три-четыре. Немудрено, если я кое-кому делаю за три года из пятидесяти тысяч двести, правда, такой прирост только у него одного, ему положено по рангу... Но скажите, какой толк от этих миллионов? - вдруг спросил он, в свою очередь, прокурора. Азларханова удивила неожиданная горечь в тоне Шубарина. До сих пор он казался ему человеком сугубо деловым, лишенным каких-либо сантиментов. А вот поди ж ты... хозяин, кажется, уловил это во взгляде, в выражении лица гостя. - Да-да, не удивляйтесь... Я веду скромный образ жизни: не курю, пью крайне редко и умеренно, не чревоугодник, не играю в карты. Хотя меня окружают разные люди, чьи нравственные принципы я не всегда разделяю. У Икрама Махмудовича, например, две жены, и все его страсти влетают ему в копеечку. Из-за риска, своеобразия нашей работы я вынужден порой терпеть возле себя людей, которых в иной ситуации и на порог своего дома не пустил бы. У меня нет ни явных, ни тайных страстей, правда, я собираю картины, и есть кое-что поистине удивительное. - Он неожиданно оживился, словно прикоснулся к чему-то дорогому, заветному. - Есть две картины Сальваторе Розе, наверное, они попали сюда во время войны, с беженцами, а может, еще раньше, до революции. Правда, большинство картин - неизвестных мастеров, хотя есть пять полотен Николая Ге, ведь его дочь закончила в Ташкенте гимназию. Я бы с удовольствием пригласил экспертов, наверное, многое бы прояснилось, так ведь нельзя, все держится втайне, взаперти, как у вора. Я даже не могу совершить жест благотворительности и перечислить крупную сумму, скажем, детдому; не могу ничего и завещать после себя открыто, а анонимно не хочется, душа не лежит, мне ничего легко не доставалось. А вы говорите: страсть к накопительству. Ничего я не коплю! Я работаю, а деньги множатся сами собой, и уйти от дела нет сил: я запустил машину, а она не отпускает меня, заколдованный круг - не вырваться. Я знаю, изменись что в стране, я пойду под вышку, под расстрел, знакома мне такая статья: "Хищения в особо крупных размерах". Не хочу хвалиться, но я не боюсь ответственности, потому что воспринимаю возмездие как плату за реализацию своих творческих возможностей, за это часто расплачивались жизнью, такова судьба многих незаурядных людей. Странно, но в этих словах прокурор не уловил ни наигрыша, ни позерства. Кажется, Шубарин был с ним предельно откровенен. - Обидно только вот за что: ведь ничего в жизни я не разрушил, не развалил, не загубил, не довел до ручки - я только создавал и множил, создавал добро в прямом смысле. А ведь куда ни глянь - тьма иных примеров. Можно поименно назвать всех, кто загубил тот или иной колхоз, совхоз, завод, фабрику, комбинат, институт, газету, отрасль, наконец, загубил землю, убивает озера и реки, сводит леса, выпускает телевизоры, от которых горят дома и гостиницы, - так им все как с гуся вода. Никого из них не постигла суровая кара, - в голосе хозяина прорвалась нота горечи. - Вы можете мне не верить, дело ваше, но скажу честно: истинную радость я получил не от денег, а реализуя свой талант инженера и предпринимателя, и этим я обязан теневой экономике. - Он помолчал, точно раздумывал о чем-то, и все же решился - скорее всего, ему надо было выговориться перед кем-то, а бывший прокурор представлялся идеальным слушателем. - Я был бы неискренен, если бы не сказал об удовлетворении еще одного, не самого достойного для человека чувства... Как бы это понятнее объяснить?.. Я щедро кормлю свое чувство презрения, держа в зависимости от моих подачек многих здешних партийных бонз. Если Икрам любит, когда перед ним выламываются танцовщицы, выпрашивая у него купюру покрупнее, то я получаю удовольствие от "танцев" продажных руководителей, стремящихся выцыганить у меня то же самое, что и полуголые танцовщицы. Это - моя месть за то, что не дали мне возможности состояться как инженеру в легальном, что ли, мире. Ведь в большинстве своем это как раз те люди, что заправляют кадрами и экономикой. Ни одному из них, кроме первого, конечно - тот мужик крутой, настоящий хан, - я не дал взятки или пая, не унижая. Например, мне доставляет удовольствие приглашать за мздой одновременно человека, ведающего правопорядком, контролем, и какого-нибудь крупного чиновника. Оба догадываются, за чем пришел каждый из них, но ведут такие высокопарные беседы - скажем, о предстоящем идеологическом пленуме... Бывает, у одного в это время конверт уже в кармане, а купюры как раз "попались" мелочью, вроде десяток или четвертных. И вот сидит он с оттопыренным, распухшим карманом и, не моргнув глазом, рассуждает о партийной честности, морали, нравственности. Если когда-нибудь мне предъявят обвинение в организации теневой экономики в крае, я, пожалуй, буду настаивать, чтоб признали мое авторство в создании такого постоянно действующего "театра марионеток", моего особо любимого детища, где я был и остался полновластным и бессменным режиссером, почище Станиславского. В этом театре я видел такой моральный стриптиз, что определение "циничный" здесь звучит просто ласково. Если что и должно караться сурово, так это подобное идеологическое перерожденчество. И в руках таких политических хамелеонов судьба не только экономики края, но и людей... - Да вы просто Мейерхольд экономики, - постарался попасть в тон прокурор, но Шубарин шутки не поддержал, он был весь во власти одолевавших его мыслей; не исключено, что он выплескивал их в первый раз. Гость еще раз отметил, что Шубарин не только не боится, но и не стесняется его - это говорило о многом, и прокурор поежился. Явно не такой был человек Артур Александрович, чтобы дать уйти каким-то сведениям о себе куда бы то ни было. Не мог не отметить бывший прокурор, что страсть, захлестнувшая сегодня хозяина номера, несколько иначе высветила сдержанного, уравновешенного, всегда владеющего собой Шубарина. Он успел увидеть жесткое, волевое лицо бескомпромиссного человека с холодным рассудком и вполне определенным взглядом на жизнь, внушающего, однако, другим, что якобы компромисс - главный принцип его действий, а сам он - неудавшийся главный инженер, всего лишь. Прокурору вдруг вспомнился ночной посланник Бекходжаевых: что-то в них было общее. Прокурор не хотел сейчас отвлекаться от разговора, чтобы додумать мысль, доискаться, в чем же это сходство, но одно напрашивалось само собой: Шубарин был такой же, если не более страшный человек, как и тот ночной гость. Неожиданно прорвавшаяся в речи Шубарина страсть могла, пожалуй, вылиться и в еще большую откровенность; хотя гость очень устал и болело сердце, но он не хотел заканчивать беседу. - Так все же какой из талантов вы считаете важнейшим в своем деле: талант инженера или предпринимателя? Увлекшись разговором, они забыли про кипящий самовар. Извинившись, хозяин стал вновь заваривать чай, словно выгадывал несколько минут для ответа... - Как это ни парадоксально, но теперь, когда предприятия набрали темп и мощь, когда нет недостатка в средствах, менее всего наше благополучие зависит от инженерного таланта и предпринимательской хватки. Собеседник удивленно приподнял бровь, на что Шубарин откровенно усмехнулся. - Да, да, не удивляйтесь... На сегодня самый главный талант состоит в том, чтобы защитить, уберечь достигнутое, обеспечить безопасное производство, а главное - реализацию. - От кого же? - уточнил бывший прокурор, глядя, как струйка пара поднимается над чашкой. И опять хозяин номера не удержался от усмешки, но было в ней уже что-то жесткое и злое. - Прежде всего от многих "актеров" моего уникального театра, а еще больше от тех, кому там не досталось роли, - театр-то у меня все-таки камерный и народным по составу вряд ли когда станет. - Скорее всего никогда, - не сдержался гость и тут же пожалел об этом. Шубарин едко прищурился, испытывающее глянув на прокурора. - Вы полагаете?.. Ну пусть даже так... Но вы не можете себе представить, как разбух сейчас бюрократический аппарат: я вынужден кормить всех - от пожарного инспектора до санитарного врача, хотя и не произвожу продуктов питания. А ведь им есть куда приложить свои усилия и кроме моих предприятий, ну скажем, открыть в городе хоть одну по-настоящему приличную столовую, где можно, не боясь отравиться, пообедать, или, простите, хоть один общественный туалет, не унижающий человеческого достоинства гражданина великой страны. Впрочем, я, кажется, слишком многого хочу... В общем, помочь мне не может никто, а вот помешать, запретить - сотни людей и организаций, и за всем этим стоит одно - дай! Но если корову доить десять раз в день, даже самая породистая и двужильная может вскоре протянуть ноги, не так ли? Не менее тревожной для меня становится и проблема все нарастающего роста преступности и наркомании. Наверное, вы, как прокурор, не могли не почувствовать, что с ростом числа миллионеров в нашем крае - хлопковых, золотодобывающих, каракулевых, тех, кто контролирует производство и сбыт наркотиков, миллионеров из органов, из хозяйственной и партийной элиты, из теневой экономики и прочих и прочих нуворишей - сюда потянулись преступники со всей страны, и приезжают они с серьезными намерениями. И моя задача оберегать не только себя, но и людей, работающих со мною, обеспечить им и их семьям покой. И если, прежде чем выстроить свой айсберг, я когда-то изучил право и экономику, то в последние годы ради своего существования я вынужден был изучать и преступность. И смею думать, что располагаю гораздо большей информацией - а в данном регионе и силой, - чем прокурор нашей республики и даже министр внутренних дел. Например, в прошлом году люди Ашота обезвредили банду из Ростова, прибывшую по мою душу или по душу моих компаньонов. Я встречался с ними, когда мои ребята задержали их, - мрачные типы, кроме силы, они ничего не понимают. Не проходит и месяца, чтобы не появлялись все новые люди, пытающиеся шантажировать меня, моих сотрудников или членов их семей, с этим мы тоже боремся, и, могу вас заверить, весьма эффективно. - Выходит, вы дон Корлеоне, Крестный отец? - спросил прокурор, постаравшись скрыть усмешку. - Выходит, что так. Вы быстро освоились с моей видеотекой, - улыбнулся Артур Александрович. - Теперь я уж и сам не понимаю, какой талант в жизни действительно более важен, хотя меня и не радует, что прокурор Хаитов побаивается меня, ведь он далеко не трус. Я бы не хотел такой зловещей популярности. Разговор делался все более напряженным, и гость подумал, что пора бы остановиться: дальнейшее любопытство могло привести к непредсказуемому результату. И так он получил массу информации, которую еще необходимо переварить. - Я замучил вас сегодня вопросами, вы уж извините. Не хотел бы больше злоупотреблять вашим гостеприимством и откровенностью... Завтра у вас - впрочем, уже сегодня - напряженный день. Да и мне выходить на работу, потому разрешите поблагодарить за столь насыщенный и приятный вечер и откланяться... Хозяин тайного синдиката бросил взгляд на часы и удивился: - Да, скоро светать начнет, - сказал он со странным сожалением - ему, кажется, не хотелось расставаться с гостем, словно он спешил выговориться, исповедаться. "Что бы это могло значить? - мелькнула у прокурора мысль. - Минутная слабость? Расчет? Искреннее желание заполучить в деле надежного союзника, для которого деньги не играют особой роли в жизни? Или он, как и я, чует грядущий ветер перемен в общественной жизни и хочет сам подпалить свой "театр" со всех сторон? Хлопнуть напоследок дверью?" Об этом еще предстояло поразмыслить. - Это вы извините меня, ради бога, что заговорил вас. Я ведь знаю, что вы живете в определенном режиме, а я сегодня лишил вас не только прогулки, но и сна. Неделю назад, в первое наше знакомство, я заверял вас, что мы будем всячески оберегать ваше здоровье, а сам, выходит, не держу слова. Хотя я рад, что так вышло. Кажется, я никогда в жизни не был столь многословен. Как говорят женщины: наболело... - Ну что вы, мне было очень интересно... - не кривя душой, заверил Азларханов. Шубарин опять глянул на часы: - Сейчас уже почти утро. Вы отдыхайте, затем, как обычно, обед у Адика, а после обеда я представлю вас на работе, к этому времени подготовят ваш кабинет, я распорядился там кое-что изменить... 3 Прокурор проспал почти до обеда, и крепкий сон восстановил его силы. Принимая душ, он подумал, что, пожалуй, придется привыкать и к ночной жизни, коли уж взялся выяснить истинные размеры айсберга и выявить по возможности всех актеров уникального театра Шубарина. Зная пунктуальность шефа, прокурор спустился вниз в точно назначенное время. Шубарин уже сидел за столом и подливал помятому после бессонной ночи Икраму "Боржоми" в тяжелый хрустальный бокал - чувствовалось, что Файзиев появился лишь минутою раньше. Перекинувшись с шефом двумя-тремя фразами, зам от обеда отказался и ушел отдыхать. Глядя на Шубарина, никто бы не предположил, что у него за плечами бессонная ночь, а до обеда он уже провел в трех местах планерки, посетил два ремонтных завода и нанес визит в горисполком. Ритуал обеда, похоже, тоже был выработан давно и носил деловой характер; суеты не было: все чинно, размеренно, но в этой размеренности чувствовался ритм. На обед они затратили ровно столько времени, сколько и в первый раз. Прокурор обратил на это внимание - отныне он должен был свыкаться с ритмом жизни своего нового начальства. Когда они поднялись из-за стола, прокурор обратил внимание, что Ашот тоже в зале, и обедал он за тем же столом, где и в прошлый раз. Видно, Артур Александрович все, что мог, доводил до автоматизма, подвергая любую мелочь тщательному учету и анализу, ничто в его поступках не было случайным, и это следовало учитывать, если задумал разобраться в конструкции его системы... - Давайте прогуляемся до службы пешком, вам ведь вчера не удалось погулять, - предложил Шубарин и подал знак Ашоту, уже дожидавшемуся их в машине. "Волга", медленно вырулив на дорогу, тут же уехала. - Это совсем недалеко, да и после обеда пройтись не мешает. Идти пришлось действительно недолго и не совсем туда, куда предполагал прокурор. Они подошли к внушительному зданию бывшего рудоуправления. Поднявшись по мраморной лестнице, прокурор увидел респектабельную, золотом на граните вывеску: "Управление местной промышленности". - Да, теперь это наше здание, - подтвердил не без гордости Шубарин, заметив удивление на лице своего юриста. Поднялись на второй этаж, в просторную приемную, где слева и справа располагались кабинеты бывших руководителей рудоуправления. На массивной дубовой двери столяр прилаживал ярко начищенную бронзовую табличку: "Азларханов А.Д.". На противоположной двери значилось: "Шубарин А.А.". Туда и пригласил хозяин своего нового юриста. "Помещение явно не по рангу. И тут наш "хозяин" пожинает то, что не сеял", - успел подумать прокурор, переступив порог роскошного кабинета. Но у шефа, видимо, день был расписан по минутам - он не дал возможности ни толком разглядеть кабинет, ни порассуждать о нем, тут же распорядился по селектору: - Татьяна Сергеевна, будьте добры, пригласите тех, кому я назначил на четырнадцать двадцать. - Обернувшись к прокурору, пояснил: - Сейчас я представлю вас нашим главным специалистам, они помогут вам войти в курс дела. Есть несколько неотложных исков по штрафным санкциям к поставщикам, есть материалы, которые, на мой взгляд, стоит передать в Госарбитраж; но таких дел мало, и у вас будет время спокойно ознакомиться и со структурой, и с отчетной документацией. Если что будет не ясно, эти товарищи помогут разобраться. Распахнулась высокая дверь, вошли двое. Первым шеф представил Александра Николаевича Кима, а вторым - Христоса Яновича Георгади. У каждого в руках было по три-четыре увесистые папки. И главный бухгалтер, и главный экономист управления оказались людьми преклонного возраста, чего прокурор никак не ожидал. Не исключено, что старый кореец застал еще времена нэпа, по крайней мере, имел о них не книжное представление, в этом можно было не сомневаться. Георгади, судя по выговору, принадлежал к тем грекам, что приехали к нам в страну в конце сороковых. Этот тоже, видимо, знал рыночную экономику отнюдь не по учебникам, да и "Капитал" Маркса, наверное, трактовал несколько иначе, чем предполагал автор. И прокурор лишний раз убедился, что айсберг Шубарина, безусловно, создан с умом и потопить его будет непросто. В таком составе мозговой трест, конечно, представлял силу, нешуточную силу, таких голыми руками не возьмешь. Вся церемония знакомства прокурора с высшим советом управления заняла не больше десяти минут. Оставив папки с документами для ознакомления новому юристу, старики удалились, пообещав ему всяческое содействие в работе. - У вас, я вижу, интернациональный коллектив, - не преминул заметить Азларханов, надеясь, что хозяин кабинета несколько шире представит своих главных специалистов. Но Шубарин, видимо, в рабочее время редко пускался в пространные разговоры, ответил коротко: - Видите ли, у меня несколько иной принцип подбора кадров, чем в обкоме. Я не раздаю должности ни по номенклатуре, ни по связям, тем более для меня не важен пятый пункт в анкете, то есть национальная принадлежность, - я подбираю людей по деловым качествам, иных критериев у меня нет. И пусть моему бухгалтеру уже восемьдесят, я не променяю его и на двух сорокалетних и мирюсь с тем, что он работает два-три часа, да и то не каждый день. Наверное, заметив, что юрист удивлен краткостью процедуры представления, счел нужным добавить: - Не удивляйтесь, что они ничего у вас не спрашивали. Они прекрасно знакомы с вашим досье, я не один решал, приглашать вас на эту должность или нет. Они знают, чем вы будете заниматься, и чего мы от вас хотим. А теперь я покажу ваш кабинет, и приступайте... с богом... Шубарин поднялся из-за стола, чтобы помочь прокурору перенести оставленные для него папки. Столяра в приемной уже не было. Послеобеденное солнце било в окно, надраенная табличка с его именем сияла отражением. Привинчено было основательно, на четыре медных шурупа. "Надолго ли? - мелькнула у прокурора тревожная мысль. - С Шубариным шутки плохи". А тот широко распахнул дверь: - Добро пожаловать, - и пропустил юриста первым. Кабинет по размерам, по убранству походил на тот, из которого они только что вышли, но там чувствовался стиль самого хозяина - он был строг, официален, а этот как бы еще не имел лица. Прокурор положил папки на двухтумбовый стол, крытый зеленым сукном, и огляделся. И сразу же на боковой стене, как прежде у себя в прокуратуре, увидел привычный рекламный плакат выставки Ларисы. Он невольно шагнул к стене и долго молча вглядывался в лукавое лицо старика на ишачке, возвращающегося с базара с голубым ляганом. Неожиданное волнение охватило бывшего прокурора; не оборачиваясь, он глухо сказал: - Спасибо, я тронут вашим вниманием. - Затем, возвратившись к столу, спросил: - Если не секрет, кто занимал этот кабинет до меня? Шубарин, поправляя белые сборчатые занавески, очень красившие высокое окно, ответил: - Никакого секрета здесь нет. Раньше тут сидел Икрам. - Заметив удивление юриста, пояснил: - Нет, это не должно вас волновать. Он даже рад, что так вышло. Мне кажется, он всегда тяготился соседством со мной. Ему хотелось иметь свою приемную, собственную секретаршу. Человек он шумный, общительный, у него всегда много народа, у меня же несколько иной стиль, и порою он чувствует мое недовольство. Иногда, я догадываюсь, он не хотел, чтобы я видел и знал, кто к нему приходит. Татьяна Сергеевна всегда на работе, даже если меня не бывает неделями, и он просто мечтал уйти из-под такого контроля. Хотя я, разумеется, знаю обо всех его делах, которые он проворачивает за моей спиной. - Например, если, конечно, это не какая-то тайна? - поинтересовался прокурор. - Пожалуйста... Например, он завел свой частный таксопарк: купил десять "Жигулей", и молодые люди денно и нощно левачат на него. С властями у него проблем нет - его старший брат начальник областного ГАИ. - Интересно, что же он с этого, кроме хлопот, имеет? - Да вы знаете, немало. Ежедневно каждый должен выплачивать ему по пятьдесят рублей, почти государственный тариф. Это из расчета трехсот рабочих дней в году. Работал, не работал - это твое личное дело, и так в течение трех лет, после чего машина переходит в собственность таксиста. Все проблемы, связанные с ремонтом, эксплуатацией, резиной, бензином, его не касаются, он вмешивается только в случаях скандала или аварии. Машина окупается и приносит доход в пять тысяч рублей уже на первом году, а дальше в течение двух лет ему лично идет чистая прибыль: с десяти авто - пятьсот рублей в день. - Ну и хват! - невольно вырвалось у прокурора. - Ну, я бы так не сказал, - ответил шеф. - Просто он происходит из рода, что правит в области, наподобие Бекходжаевых, с которыми вы имели счастье столкнуться. И мне навязали его уже на готовое. Конечно, он по-своему деловит, энергичен и годится для реализации чужой идеи, но все-таки нас кормят сами идеи, а за реализацией у нас дело не стоит. Так что он не в претензии, что перебрался на третий этаж и будет жить, как ему кажется, независимой от меня жизнью - в этом здании места всем хватит. Обживайте кабинет, если нужно что-то изменить, добавить или убавить, завхоз в вашем распоряжении. Чувствуйте себя в нашем управлении как дома. Ну, а сейчас не буду вас отвлекать от дела. Если не забыли, мне предстоит долгая дорога, чтобы вновь встретиться сегодня с прокурором Хаитовым; честно говоря, жалею, что вас не будет рядом в машине, мы бы нашли, о чем поговорить. - И Шубарин направился к двери. Уже взявшись за массивную ручку, он вдруг замешкался, вновь вернулся к столу. - Как бы много мы ни говорили вчера с вами, да и сегодня тоже, я все-таки не сказал вам главного. А главное, ради чего я привлек вас к работе, заключается вот в чем... - Он помедлил, раздумывая. - Я вас внимательно слушаю, только разрешите, я сяду... -- Азларханов выдвинул из-за стола массивный стул. - Пожалуйста, - спохватился Шубарин. - Прошу вас... Видите ли, дело вот в чем... Наше управление росло и развивалось стремительно, и многие свои действия мы не подкрепляли нормативными актами, приказами, отчасти от незнания, спешки, случалось, и из-за низкой правовой культуры организаций и ведомств, которым мы подчинены. Я не живу одним днем, и сегодня отсутствие каких-то документов не беда, все легко уладить -- тем более, в моем распоряжении могучий клан Файзиевых. Но нужно смотреть дальше, вглубь, когда обстановка вокруг может измениться. И я не хочу в той изменившейся обстановке отвечать за все один. Вы улавливаете мою мысль? Прокурор согласно кивнул. - Я думаю, это справедливо, если каждый будет отвечать за себя. Я хотел бы, чтобы такие юридические документы были составлены не только касательно нашей внутренней жизни - их будет, конечно, более всего, но чтобы, пусть и запоздало, появились юридические документы относительно планирующих и контролирующих нас организаций, всех, кто стоит над нами. И чем больше будет таких документов и организаций, с нами связанных, тем лучше. Если вы подготовите такие документы, где - конечно, юридически тонко - будут отражены наши интересы и ответственность каждого, без особого труда и проволочек тут же проведу их в жизнь. Шубарин испытующе смотрел на прокурора, осознал ли тот, чего от него хотят, и уловил понимание в его внимательных глазах. - Я хочу отвечать только за себя, - жестко заключил шеф. - И не желаю, чтобы мои прегрешения перед законом тянули на самую суровую меру наказания. Вот для чего, если откровенно, мне понадобились ваши знания, опыт и авторитет. - Сказав это, он решительно направился к двери... Прокурор успел отметить, что этот пространный монолог не был монологом испугавшегося человека, - скорее, знающего, чего он хочет, далеко наперед рассчитываюшего свои ходы. Оставшись один, Азларханов еще раз оглядел свой новый кабинет, заглянул в пустой сейф, обратив внимание на сложную систему запоров, подошел к окну. Окна выходили на площадь; внизу, у подъезда, машины Ашота уже не было. Прокурор перебрал восемь папок, лежавших на столе, как бы раздумывая, с которой начать. Он прекрасно понимал, что уже в ближайшую неделю необходимо выдать какой-нибудь документ, и эта бумага должна была поднять его авторитет и в глазах Шубарина, и в глазах двух главных финансистов управления, которые, кажется, несколько скептически отнеслись к приглашению юриста в свои ряды. Но последний спич Шубарина прояснял его роль до конца. Уж, конечно, им, своим компаньонам, он не разъяснял основную задачу юриста в деле, как обрисовал ее пять минут назад. Откровенничая во многом, он даже при верноподданном Ашоте не сказал, что главная цель юриста - отвести ответственность от него самого и по возможности распределить ее на большее количество плечей, особо не боясь перегрузить того же Файзиева. Он еще раз подумал о дальновидности Шубарина: два старичка, помогавшие ему создать "айсберг" и до сих пор являющиеся его главными экономическими советниками, вряд ли могли быть привлечены к ответственности, и, в случае чего, весь удар пришлось бы принять ему, а он, естественно, этого не хотел. Взяв наугад первую папку, прокурор приступил к изучению документов. Уже через час ему понадобилось кое-что выписать - вопрос следовало прояснить у главного бухгалтера. Работа продвигалась, и скоро на столе лежали отдельные листы с вопросами и к Христосу Яновичу, и к Файзиеву, и к самому Шубарину. Время от времени его отвлекали телефонные звонки - судя по молодым женским голосам, звонили Икраму, и отнюдь не по делу. К концу дн