в него и стрелял капитан милиции. В 1972 году, провалявшись одиннадцать месяцев по госпиталям и чудом оставшись живым, Камалов, уже в звании полковника, защищает в закрытом заседании свою давнюю диссертацию. Научная работа с самого начала имеет гриф "Совершенно секретно", ибо касается изъянов всей структуры правовых органов страны. Кроме нескольких экземпляров диссертации, попавших в высокие инстанции, работа остается засекреченной до сегодняшнего дня. После защиты диссертации он получает служебную командировку на год во Францию, где в предместье Парижа изучает методы работы Интерпола. В результате поездки появляется еще один основательный научный труд с предложениями и выводами по борьбе с организованной преступностью, который также дальше министерских кабинетов не получает хода. С 1973 года он становится преподавателем специальных дисциплин в закрытых учебных заведениях КГБ, и тут напрашивается вывод: некогда на работу в уголовный розыск он попал не случайно, а с особыми полномочиями. В 1978 году в связи с резким ростом преступности в столице его назначают прокурором одного из районов Москвы. В 1981 году, во время правления Л. И. Брежнева, у прокурора Камалова возник конфликт, подобный тому, что случился у него когда-то в молодости в Ташкенте, и тут он схлестнулся с кланом власть имущих в стране. Не без помощи Ю. В. Андропова, который в свое время лично ознакомился с двумя его научными работами под грифом "Совершенно секретно", уезжает в Вашингтон возглавить службу безопасности в советской миссии в США. Камалов является в стране одним из ведущих специалистов по борьбе с организованной преступностью и часто привлекается для разработки долгосрочных и стратегических программ. Несмотря на засекреченность научных работ, известно, что он давно добивается создания в стране сети отделов по борьбе с организованной преступностью, что и сделал немедля, став прокурором Узбекской ССР. Известно также, что все три зама председателя КГБ республики, включая генерала Саматова, ведающего кадрами, в прошлом ученики Камалова, вот почему новый отдел по борьбе с мафией укомплектован бывшими работниками КГБ, которые вряд ли порвали связи со своей мощной организацией. Аккуратно отпечатанный текст заканчивался небольшой припиской, сделанной от руки: "Прокурор Камалов представляет реальную угрозу для всего делового и уголовного мира, и при первой возможности его следует дискредитировать или еще лучше -- уничтожить!" Так что в эти дни совладельцев "Лидо" занимала не только банда Лютого, но и проблема прокурора Камалова, судя по всему, крепко севшего на хвост Сенатору. Вообще решили, что история с бандой Лютого больше никогда не будет иметь продолжения. Но все оказалось иначе, история сделала драматический поворот, позже Шубарин скажет: зло порождает только зло. В конце марта, когда повсюду в Ташкенте розово и буйно цвел миндаль и в воздухе стоял стойкий запах цветущей в каждом палисаднике персидской сирени, Артур Александрович встречал высокого гостя из Москвы. Впрочем, гость этот прибыл не к нему лично, а в Совмин республики. Знакомы они были с Шубариным давно, и на руке у гостя поблескивал все тот же золотой "Ролекс", в общем, валет пиковый. В Совмине многие знали об этой дружбе; Японец, пользуясь знакомством, решал не только свои дела, но и проблемы республики. Поэтому Шубарин принимал большого чиновника в "Лидо" персонально. Гость так загулял на пышном приеме своего давнего друга Японца, что к концу вечера свалился в буквальном смысле и везти его в резиденцию ЦК, где он остановился, было бы предательством, и гостя уложили на диван в кабинете Наргиз, обеспечив на ночь сиделкой. Покидали они в тот вечер "Лидо" последними. Не успели сойти с мраморных ступенек на площадь перед рестораном, как раздалось сразу несколько пистолетных выстрелов, чуть позже, запоздало, и одна автоматная очередь. Ашот, выходивший, как всегда, первым, шел чуть впереди компании, и первые пули сразили его наповал. А Шубарина чудом уберегла от смерти Наргиз, женским чутьем она уловила что-то неладное в красных "Жигулях" седьмой модели, медленно выезжавшей из ночной тени здания, как только они появились из ресторана. Еще не прозвучал первый выстрел, как она рывком свалила Артура Александровича на скользкий мрамор и своим телом прикрыла его, она поняла, что охота шла на Шубарина. Позже она рассказывала, как спиной ощущала ту самую автоматную очередь, что разбила тонированные финские стекла на входных дверях "Лидо". Больше нападавшим не удалось сделать ни одного выстрела, потому что чуть замешкавшийся в гардеробе Коста выскочил с пистолетом и успел, открыть огонь по отъезжавшей машине. Тут же объявился и ночной сторож с автоматом, и Коста было рванулся кинуться в погоню за красными "Жигулями", но Шубарин остановил его, сказав кратко: -- Не надо, они от нас никуда не уйдут. -- И как бы в подтверждение собственной догадке спросил: -- Лютый? -- Конечно, я видел его рожу. -- Ну что ж, я принимаю его вызов, это уже серьезно, но сейчас не до него, займемся Ашотом. Пожалуйста, вызови из дома сюда Карена. -- И они вдвоем перенесли телохранителя в вестибюль "Лидо". Схоронили Ашота с почестями, отметили семь дней. И вновь собрались на большой совет в закрытом банкетном зале "Лидо". И вновь Сенатор и Миршаб, располагая подробными сведениями о банде, предлагали сделать анонимный звонок в уголовный розыск полковнику Джураеву, и можно было не сомневаться, что от него Лютый не ушел бы. Вариант отвергли с ходу, речь шла уже о мести. Тогда Миршаб предложил еще один похожий, но любопытный выход, связаться с казахской милицией в Чимкенте, загородный дом находился уже на территории соседней республики. Но взбунтовался Коста, сказав: -- Убили нашего товарища, а хотим наказать врагов руками милиции. -- И он, неожиданно выложив крупные фотографии дома на отшибе, где дислоцировалась банда, предложил свой план, с которым согласились все, кроме Карена. Он тоже не был против, только требовал, чтобы главную роль в операции отвели ему, как самому заинтересованному лицу. Участники круглого стола не согласились с доводами Карена и решили, что Коста все-таки предпочтительнее, он обладал большим жизненным и профессиональным опытом и жаждал мести не меньше, чем Карен, его с Ашотом связывала давняя дружба по первому лагерному сроку, и, как он обмолвился, это дело его чести. Операция не требовала особой подготовки, все упиралось в банду Лютого, когда они, устав от "наперсточного" бизнеса, позволят себе отдых, а свободное время они проводили только за одним занятием -- карты и вино. Изредка бывали там и женщины, но блатной мир, по сравнению с казнокрадами, растратчиками, фарцой, цеховиками, кооператорами, не высоко ценит прекрасный пол, таковы воровские традиции, где чтится только мать. Но ждать пришлось недолго, в начале недели в "Лидо" раздался телефонный звонок, с вокзала сообщали, что сегодня Лютого с дружками милиция согнала с рабочего места по случаю приезда какой-то делегации, и они, затарившись водкой в железнодорожном ресторане, поехали к себе отдыхать. Ситуация складывалась идеальная. То, что Лютый купил себе дом с заросшим глухим садом на отшибе поселка, тоже упрощало операцию. В те дни, когда Лютый с товарищами промышлял наперстком на вокзале, Коста с Беспалым, Арифом и Кареном побывали внутри дома, со способностями Парсегяна открыть дверь не представляло труда. И теперь каждый из четырех участников операции ясно представлял картину и знал свой маневр, на точности, на расчете, ну, конечно, еще на риске и дерзости строился план. Коста переоделся в тот же костюм официанта, что три месяца назад, только под смокинг надел жилет из кевлара, что принес из дома Артур Александрович. Пуленепробиваемый американский жилет так поразил воображение участников операции, что они не задумываясь решили его испытать, и Арифу пришлось сделать выстрел из знаменитого "Франчи" с глушителем, результат ошеломил, окрылил, все поверили в успех дела. Пока Коста экипировался, принесли ему большую корзину с выпивкой, закусками, обычный ассортимент для богатого обслуживания на выезде, и такое "Лидо" практиковало для своих постоянных клиентов. Поймав случайное такси, Коста без сопровождения, страховки, оружия отправился в резиденцию Лютого у бывшей овчарни. Подъехав к катрану, в котором прежде, судя по саду и по самой постройке, жил хозяйственный, не лишенный вкуса и претензий человек, Коста попросил остановиться как раз напротив окон зала, где обычно резались в карты, и долго рассчитывался с таксистом, давая возможность хозяевам хорошо разглядеть неожиданного визитера. Выйдя из машины, он аккуратно поправил бабочку, одернул смокинг и, подхватив корзину, в которой явно чувствовалась снедь, постучал в дверь. И ее тотчас рывком открыли. Незнакомый молодой парень молча показал ему рукой вперед. -- Мир дому сему, -- сказал Коста учтиво, как только оказался в зале. Шесть человек за столом действительно играли в карты, и, судя по деньгам, лежавшим в центре, да и возле каждого из них, по-крупному. Седьмой стоял у него за спиной, не было лишь того здоровенного бугая, которого Коста вырубил тогда одним ударом. -- Обшманай его как следует, -- хищно ощерившись золотозубым ртом, приказал Лютый тому, что стоял за спиной. -- Нехорошо гостей встречаете, -- отреагировал Коста, поднимая руки вверх и поворачиваясь к тому, кто должен был его обыскать. -- Ты бы, падла, о гостеприимстве помалкивал, -- добавил один из тех, кто был тогда на переговорах в "Лидо". Пока его обыскивали, кто-то встал из-за стола и сдернул накрахмаленную скатерть с корзины и тут же радостно взвизгнул: -- Толян, ты говорил закусывать нечем, а тут такая жратва, слюнки текут. -- И все разом сбежались к корзинке. -- Ты это нам привез? -- спросил недоуменно Лютый. -- Да, вам, я приехал передать, что мои хозяева готовы принять ваши условия без всяких оговорок. -- Наконец-то поняли, с кем имеют дело, -- сказал гордо и взволнованно Лютый и предложил гонцу сесть, видимо, неожиданный визит сильно возвысил его в глазах банды. Ашота в городе знали и оттого ждали ответной мести, а тут все так легко улаживалось. -- А не отравили эти торгаши-мироеды свой гостинец? -- вдруг среди всеобщей эйфории сказал один из тех, что все время не отходил от окна, выходящего на дорогу. Коста достал из корзинки бутылку водки, бутылку коньяка, ловко откупорил их, налил в один стакан и коньяк и водку, сделал себе бутерброд из нежнейшей югославской ветчины и, подняв стакан, сказал: -- За мир. -- И, выпив залпом, с удовольствием закусил. -- Кто же такое добро будет травить, лопух? -- сказал со смехом встречавший у двери и стал разливать всем такой же ерш, какой выпил Коста, и никто не стал ему возражать или останавливать. -- Мы замиряться с вами не собирались, -- сказал веско главарь, -- но раз вы протягиваете руку, грех ее отводить, хватит крови, да и в Ташкенте нас могут не понять. Поэтому, по нашему обычаю, я тоже повторяю твой тост: -- За мир. Все дружно выпили и стали прямо руками брать рыбу, мясо, индюшку, казы из корзины, хотя там сбоку лежали и приборы одноразового пользования. -- Удачный день, -- сказал весело Лютый, победно оглядывая сотоварищей, видимо, тяжелый разговор у них вышел накануне, -- давайте за него и выпьем, если мы замиримся с Японцем, цеховиком, нас признают в Ташкенте, и мы вновь вернем себе свой район. -- Выпили и за это. Захмелев, Лютый вдруг ошарашенно вскочил. -- Но теперь условия будут другие. Наши. Не пять тысяч, а десять. Как говорится, жадность фрайера погубила. -- И, глянув выжидающе на Коста, добавил: -- Потянут твои хозяева? -- Потянут. Они очень хотят мира, я это точно знаю, и из-за пяти тысяч мелочиться не станут. -- Ну вот и прекрасно, что поумнели, а когда же платить начнете? -- Хоть сейчас, только у меня нет машины, пусть кто-то поедет со мной, заедем к Наргиз, возьмем деньги, и я лично передам вам в руки. -- Идет, -- согласился Лютый, -- валяйте, только еще одно условие. Загрузи за наш счет пару таких корзин, а как придешь, накрой нам стол по-человечески, посуда тут найдется, обмоем день победы и замирения. Отправили самого молодого, а за руль белых "Жигулей" пришлось сесть Коста, парень не имел прав. Подъехали к "Лидо", где уже вовсю начиналась вечерняя жизнь, парень, сопровождавший Коста, заметно нервничал, и Джиоеву даже пришлось его успокаивать. Наргиз, по сценарию, находилась в кабинете одна, чтобы ничто не вызвало подозрения. Войдя, Коста устало плюхнулся в кресло, показывая сопровождающему, какого он страха натерпелся в резиденции Лютого, вкратце сообщил директрисе о переговорах и закончил: -- Но теперь, Наргиз Умаровна, условия у них другие. Требуют десять тысяч. Наргиз удивленно посмотрела на сопровождающего, словно дожидаясь подтверждения. И тот, польщенный вниманием к собственной персоне, сказал: -- Да-да, Толян сказал -- десять. -- И я уже вам все приготовила, -- ответила она расстроенно и показала на яркую спортивную сумку "Адидас" на полу у стола. Но потом, как бы отвлекая внимание от сумки, подошла к вмурованному в стене сейфу и, открыв его, достала деньги в разных купюрах. Выложив на стол, пригласила Коста с сопровождающим помочь ей считать. Молодому доверили набрать две тысячи четвертными, Коста ту же сумму -- червонцами, а сама она стала добирать оставшуюся тысячу -- пятерками. Деньги отсчитали быстро, потом она сгребла всю сумму и небрежно бросила их в сумку, где также разнокупюрно, валом, уже лежали пять тысяч. Потом, как бы спохватившись, она сказала: -- Я так рада, что эта жуткая история наконец-то заканчивается, и пусть Лютый примет от меня личный подарок. И она стала складывать в сумку поверх денег дюжину заранее заготовленных бутылок темного чешского пива "Дипломат" и в довершение бросила туда же два блока сигарет "Мальборо". Видя, что у молодого глаза загорелись от пива и от сигарет, она взяла со стола одну пачку и протянула ему со словами: -- Кури на здоровье. -- И тут же открыла ему баночное пиво, финское, достав все из того же холодильника, где хранилось и чешское. Пока молодой попивал пиво, внесли две корзины с закусками. Достав портмоне, он спросил: -- Сколько с меня? -- Он запомнил слова главаря "за наш счет" и не хотел мелочиться в глазах красивой женщины. Но Наргиз запротестовала: -- В другой раз. Сегодня в день примирения считайте подарком от "Лидо". Коста подхватил сумку с пола, молодой в обе руки тяжеленные корзины, и они отправились в обратный путь. На самом выезде из города, на обочине, белые "Жигули" поджидала "Волга" Парсегяна, кроме владельца машины в ней находились Ариф и Карен. Пропустив машину вперед, они потихоньку поехали вслед, Карен всю дорогу сокрушался, что Коста без них справится с бандой. За столом шла напряженная игра, и на их появление не обратили особого внимания, только Лютый, раздававший карты, спросил мельком у сопровождающего: -- Ну, как дела? -- Все о`кей, в лучшем виде, хозяйка еще подарок тебе передала, сейчас обалдеете. -- И выхватив оба блока "Мальборо" из сумки, молодой кинул их на стол. Их тут же бросились разрывать и делить. Коста тем временем, ловко открыв всю дюжину пива, доставил их тоже играющим. Пиво вызвало больший восторг, чем сигареты, и все, дружно задрав головы, принялись пить, а Коста стал выкладывать на диван деньги, и все хорошо это видели. -- Халдей, оставь деньги в покое, сами посчитаем, лучше накрой стол, как Лютый велел, -- сказал кто-то, на миг оторвав от губ бутылку с пивом. -- Меня зовут Коста, -- сказал почему-то гонец и продолжал: -- Я сейчас накрою такой стол, век не забудете... -- И тут же раздалась автоматная очередь, хотя Коста и не вынимал рук из яркой спортивной сумки с деньгами. Так и не доставая из "Адидаса" с двойным дном легкий израильский автомат "Узи", он продолжал стрелять, только один успел рвануться к приоткрытому окну и выпрыгнуть на улицу, но там его в ту же секунду настигла пуля Арифа, страховавшего именно окна. Через минуту-две все было кончено. В комнату с последними выстрелами ворвались Карен с Беспалым. -- Я же сказал, что он нам ничего не оставит,-- сказал огорченно Карен. И в этот момент Лютый на полу слабо шевельнулся и выронил из рук пистолет, так и не успев сделать ни одного выстрела. -- Ах, этот гад еще жив! -- обрадованно вскрикнул Карен и, подойдя к главарю, добил его из нагана. -- Ну, теперь наведем марафет -- и живо отсюда, надо быстрее на трассу, хотя "Узи" не "Калашников", выстрелы могли и засечь, -- сказал Коста и стал складывать деньги с дивана и картежного стола в сумку. Через несколько минут Лютого с дружками сложили в кучу и облили бензином, а когда "Жигули" съехали со двора, Беспалый подпалил строение с крыльца, чтобы дом запылал, когда они будут уже на Чимкентском тракте. x x x Камалов почти не выходил из дома без оружия. Опыт, интуиция бывшего розыскника подсказывали, что он находился под чьим-то пристальным вниманием, под колпаком, хотя он вряд ли мог привести хотя бы один пример, работали все-таки против него в высшей степени профессионалы, да и человек, стоявший за всем этим, видимо, хорошо изучил его и знал, какой опыт жизни у него за плечами. В последнее время прокурора преследовала одна неприятность за другой. Стоило ему подписать ордер на арест какого-то высокого должностного лица, как тот в самый последний момент пускался в бега, а то обнаруживали его труп где-нибудь в парке или овраге. Или там, где предполагалась крупная конфискация имущества, в доме оставались одни голые стены, и вся наличность, демонстративно лежавшая на столе, выражалась в десятках рублей, что, видимо, должно было намекать на скромную жизнь от получки до получки, что потом, по прошествии времени, выгодно обыгрывалось в жалобах. Камалов взял со стола подготовленный для него список, в ближайший месяц он должен был подписать ордер на арест этих людей, и стал внимательно просматривать. "Кого же из них предупредят в первую очередь, а кого постараются убрать?" -- думал он, припоминая дело каждого из внушительного ряда. -- Ачил Садыкович Шарипов, -- прочитал он вслух и вспомнил, как упомянул фамилию высокого сановного лица из Совмина в гостях у своих родственников и какую в ответ получил информацию, до которой вряд ли бы добрался через прокуратуру. Оказывается, его зять, майор Кудратов, жил неподалеку от них, в этой же махалле, и он узнал многое: и как Кудратов, пользуясь покровительством тестя, попал в ОБХСС, имея диплом культпросветучилища, и как там быстро продвинулся в чинах, и какой дом отгрохал, и какие пиры закатывает, и как денно-нощно везут ему все с доставкой на дом, да и сам редко с пустыми руками возвращается. Прокурор хорошо помнил дело Шарипова, тесть ворочал более солидными делами, чем его вороватый зять. Взгляд Камалова неожиданно упал на телефон, и ему вдруг пришла внезапная мысль. Он поднял трубку и позвонил в следственный отдел. -- Пожалуйста, ускорьте дело Шарипова, через два дня я должен подписать ордер на его арест, есть такая команда сверху, -- закончил он туманно. И тут же вызвал к себе, начальника отдела по борьбе с организованной преступностью и объявил ему: -- У меня возник план. Вот, пожалуйста, возьмите адрес. По моим предположениям хозяин особняка в ближайшие сутки должен то ли кинуться в бега, то ли станет спешно вывозить и прятать добро. Держите ситуацию под контролем, в случае побега арестуйте. Когда Камалов на другой день появился на работе, начальник отдела по борьбе с организованной преступностью дожидался его в приемной. По взволнованному виду подчиненного он понял, случилось что-то с Шариповым, хотя знал, что у особого отдела в производстве десятки горячих дел и каждое из них в любую минуту могло "обрадовать" неслыханным ЧП. Интуиция сработала верно. Едва они вошли в кабинет, как полковник доложил: -- Три часа назад, рано утром, когда уже рассвело, Ачил Садыкович застрелился у себя в саду. -- Да, я не предусмотрел этот вариант. Никогда не предполагал, что такого жизнелюбца сумеют склонить к самоубийству. А не замаскированное ли это убийство? -- спросил вдруг Камалов. -- Нет. Исключено. Наш человек через две минуты после выстрела кинулся к забору и может подтвердить. Шарипов застрелился собственноручно. А люди у него в доме вчера были -- трое. Задержались до глубокой ночи. Слышалась музыка, во дворе готовили плов, и мои люди подумали -- гости. -- Тогда все совпадает, -- обронил странную фразу хозяин кабинета. -- А как вы сумели предугадать смерть Шарипова? -- спросил ничего не понимающий полковник. -- Ну, смерть я как раз не предугадал. Я предсказывал лишь побег или вывоз добра из дома. А теперь после смерти Шарипова вопрос о конфискации отпадает сам собой, тут он все верно рассчитал. А что касается того, как я узнал об этом, не предполагайте во мне ясновидящего, все гораздо проще -- мой телефон прослушивается. Дав полковнику прийти в себя от неожиданного сообщения, Камалов продолжил: -- Сейчас же свяжитесь с генералом Саматовым, и попросите его помочь специалистами по прослушиванию и звукозаписывающей аппаратуре. Заполучив людей, объясните ситуацию и поезжайте на центральную телефонную станцию, наверняка мой телефон прослушивается оттуда. То, что он прослушивается, подтвердила смерть Шарипова, я специально обронил по телефону, что через два дня арестую его. Перед самым перерывом на обед в кабинете у прокурора раздался телефонный звонок, докладывал полковник: -- Вы оказались правы, телефон ваш прослушивался. Мы изъяли японскую аппаратуру и большую бобину с записью, задержали и инженера связи Фахрутдинова. Своей вины он не отрицает, но чувствую, что мы вряд ли через него проясним ситуацию, запутанная история... -- Доставьте связиста ко мне, я хочу сам поговорить с ним, -- сказал Камалов и, положив трубку, облегченно вздохнул. Подтверждались все его сомнения, против него действовал умный и изощренный враг, и появлялся шанс выйти на след. Не успел прокурор подняться к себе из столовой на первом этаже, как к нему ввели Фахрутдинова. Щегольски одетый молодой мужчина, лет тридцати пяти -- тридцати семи, не был ни смущен, ни подавлен арестом, но и не держался вызывающе, что бывает нередко. Только руки с длинными, хорошо тренированными пальцами, холеные, знавшие каждодневный уход, как у пианиста, выдавали его волнение. По рукам и определил Камалов в нем картежника. Эта новая беда, до сих пор недооцененная ни законом, ни обществом, давно и прочно, как наркомания и проституция, глубоко пустила корни в нашей пытающейся всегда казаться высоконравственной, пуританской стране. Да и лицо с живыми, умными глазами, несмотря на кажущуюся беспристрастность, выдавало, что он волнуется, пытается искать выход из неожиданной ситуации. Прокурор не раз встречал подобных людей, от природы щедро одаренных умом, талантами, но пагубная страсть подавила в них все человеческое, и все проблески ума, таланта служили одному -- пороку, картам. Перед прокурором Камаловым сидел, кажется, такой же обреченный человек. "От азартных игр исцеления нет и не бывает, любые попытки лечения -- напрасные хлопоты", -- сказал как-то ему один из крупных московских картежных шулеров. -- Я слушаю вас, -- обратился хозяин кабинета к задержанному. Несколько странное начало не смутило связиста. -- А мне нечего сказать вам, все, что знал, сказал. И вряд ли моя исповедь добавит что-либо новое, -- ответил Фахрутдинов спокойно. -- И давно вы занимаетесь прослушиванием, часто ли поступают такие заказы? -- Я работаю в Министерстве связи пятнадцать лет, как специалист на хорошем счету, но до сих пор никто не обращался с таким предложением. Я не уверю вас, что не стал бы этим заниматься, просто раньше спроса не было. Хотите верьте, хотите нет. -- И он пожал плечами. -- И когда же поступил заказ взять под контроль мой телефон и кто проявляет столь пристальный интерес к делам прокуратуры? -- По вашему прокурорскому взгляду я понял, вы сразу догадались, что я игрок, катала. В картах и причина, как я сейчас понимаю. Потому я свой ответ начну с карт, возможно, это что-то и прояснит для вас. Три месяца назад я неожиданно начал выигрывать, и длилось это довольно-таки долго, пять -- шесть недель подряд. Не сказать, чтобы выигрывал крупно, я игрок средний, хотя катаю уже регулярно лет десять. Думаю, в кругах картежников меня знают, до сих пор я за свои проигрыши всегда отвечал, вы ведь знаете, как дорога репутация в нашей среде. Но потом я "попал" раз, другой, и на очень крупные суммы, таких проигрышей я раньше себе никогда не позволял. А тут удачи последнего времени вскружили мне голову, и я все время пытался отыграться, увеличивая и увеличивая ставки. Сегодня мне понятно, выиграть я не имел ни малейшего шанса, против меня действовал выдающийся игрок, ас, да и все мои предыдущие выигрыши тоже кем-то тщательно организованы. В общем, мне включили "счетчик" и предложили продать дом, доставшийся в наследство от родителей! А куда деваться с семьей, детьми? О том, чтобы набрать требуемую сумму, не могло быть и речи, я даже вслух не мог назвать цифру, она приводила в ужас любого нормального человека. Тем временем долг неожиданно перевели на другого игрока, я никогда не встречал его в картежных кругах, как, впрочем, и того, кому проиграл, только слышал краем уха, что тот залетный катала из Махачкалы. Впрочем, для меня и любого другого картежника не имеет значения прописка проигравшего или выигравшего -- платить надо в срок. Я уже подумывал и о бегах, и о самоубийстве, как вдруг позвонил мне на работу тот новый человек, которому я был должен. Он назначил мне встречу в кооперативном кафе "София", что в парке Победы. Там он и предложил в счет погашения долга поставить на прослушивание один телефон. Я тут же спросил -- чей? Он засмеялся и сказал, что в моем положении глупо задавать такие вопросы и какая мне разница, кого прослушивать. Но в тот вечер он так и не сказал, кто его интересует. Получив мое согласие, уговорились о встрече на работе. В назначенное время, за час до начала смены, когда в помещении я находился один, пришли двое молодых людей, в темных очках, прекрасно знавших свое дело, и подключились к вашему телефону. Моя задача состояла в том, чтобы, когда позвонят, достать бобину с записью и выйти на автобусную остановку, всегда заполненную людьми. Я должен был держать бобину за спиной и ни в коем случае не оглядываться, когда ее будут забирать. Так я всякий раз и поступал, не испытывая никакого любопытства оглянуться и узнать в лицо связного, скорее всего такого же несведущего человека, как и я. -- Ловко, ловко, -- прервал прокурор разговорившегося каталу, надеясь на этот раз смутить его. Но он, словно на отдыхе, ловко перекинул ногу на ногу и, не обращая внимания на колкость прокурора, сказал обескураживающе: -- Знаете, товарищ прокурор, я ведь не сказал бы вам ничего даже в том случае, если бы знал, кто стоит за всем этим. Теперь наступил черед удивляться хозяину кабинета. -- Не понял. Почему же нужно брать всю ответственность на себя, не проще ли разделить ее с другими? Чистосердечное признание, раскаяние нашим законом принимается во внимание. Фахрутдинов вдруг вполне искренне засмеялся и сказал: -- Знаете, о вас в Ташкенте много слухов, говорят о вашей принципиальности, неподкупности, хватке. И то, что сели на ваш телефон, подтверждает, что многим власть имущим вы перешли дорогу. Но, поверьте, я не ожидал от вас подобной банальности -- "раскаяние, чистосердечное признание, суд примет во внимание..." Вы это всерьез? Вы действительно предлагаете мне все рассказать, раскаяться? -- А почему бы и нет, -- ответил не совсем уверенно Камалов. -- Знаете, за свое должностное преступление я могу получить от силы три года, хотя, впрочем, сомневаюсь, что сумеете подобрать статью и на этот срок. А если бы я знал, чей заказ выполняю, а это, наверное, люди серьезные, если вступают в борьбу с самим верховным прокурором, и рассказал вам о них, то есть чистосердечно раскаялся, меня ждал бы только один приговор -- смерть. Смерть в лагере или после, но все равно смерть. С той минуты, как я бы назвал имена людей, проявляющих к вам интерес, меня бы приговорили, и от наказания, как от включенного счетчика за проигрыш, никуда не уйти -- это понятно любому здравомыслящему человеку. Это у вас, слюнтяев-юристов, так называемых гуманистов, давно паразитирующих на преступности, а то и состоящих на довольствии у них, да еще и у продажных писак, писателей и журналистов, ищущих дешевой популярности у народа и желающих прослыть на Западе демократами, на уме одно -- как бы отменить смертную казнь и всячески улучшить жизнь и быт преступнику, придумать ему лишнюю амнистию и под любым предлогом открыть шире тюремные ворота. А ведь они-то, эти продажные юристы, знают, что в преступном мире всякое отступничество карается смертью и только смертью, и нет там никакой гуманности ни к старому, ни к малому. Теперь-то понятно, почему я не сказал бы, даже если и знал. И еще -- не выдав, я ведь в тюрьме буду на особом положении, вы же не станете меня уверять, что владеете ситуацией в местах заключения, потому что знаете, кто там настоящий хозяин. Преступный мир умеет ценить верность, не то что вы, правосудие, ни наказать, ни поощрить толком не можете, сами слюнявые и на слюнявых рассчитываете! Хотя Фахрутдинов говорил спокойно, взвешенно, прокурор чувствовал, что с ним начинается истерика, и потому нажал под столом кнопку. В кабинет тотчас вошел стоявший за дверью оперативник -- и инженера-каталу увели. После ухода Фахрутдинова прокурор долго расхаживал по кабинету, не отвечая на телефонные звонки, настроение вконец испортилось, и не только оттого, что невидимый и коварный враг ускользнул и на этот раз, не дав заглянуть ему в лицо. Огорчало его другое, в словах задержанного содержалось много истины, и он вспомнил: "ни наказать толком не можете, ни поощрить". Что на это ответить? Если он знал, что есть и восьмикратные и двенадцатикратные заключенные, за плечами которых убийства и разбой за разбоем, зачем его судить в тринадцатый раз, чтобы он в лагере, наводя страх вокруг, убил очередную безответную жертву и получил срок в четырнадцатый раз по любимой схеме юристов-гуманистов? Может, нужен какой-то порог судимостей в три-четыре раза, а дальше электрический стул, возможно, это остановит вал преступности? В том, что Фахрутдинов не знал, кто стоит за прослушиванием, прокурор был уверен, не сомневался он и в том, выдай инженер своих заказчиков, его ждала бы -- смерть, люди, шедшие на такой дерзкий шаг, конечно, жалости не ведали. В том, что прокуратуре и лично ему противостоит хорошо организованный, умный и жестокий противник, Камалов получил серьезное подтверждение. Подводя итог задержанию Фахрутдинова, он понял, что в его положении есть и выигрышные моменты, арестом на телефонной станции он давал знать противнику, что знает о противостоящих силах, разгадал их маневры. Прокурор понимал, какая нервозность, если не паника, царит сейчас в противоположном лагере после задержания связиста-картежника и какие у них возникают вопросы в связи с этим: откуда стало известно Камалову о факте прослушивания телефона, не донес ли кто? Знает ли тот, кто стоит за этим, и какие контрмеры готовится предпринять? В общем, сегодня забот хватало не только у него, но и у его соперников. Камалов прошелся по просторному кабинету и подошел к окну, выходившему на улицу. Напротив, через дорогу, трое подвыпивших мужчин, усиленно жестикулируя, о чем-то горячо спорили. Осенний ветер пузырил у них на спине пиджаки, и они, словно под парусом, не могли устоять на месте и оттого будто исполняли какой-то ритуальный танец, манерно извиваясь. -- Под парусом и под градусом, -- вырвалось вдруг у суховатого, не склонного к каламбурам, хозяина кабинета. Компания, осенняя улица задержали его взгляд, и чудеса продолжались. Усиливающийся западный влажный ветер трепал не только пиджаки, но и галстуки, широкие, длинные, давно вышедшие из моды. Они словно цветные змеи извивались и выползали из разгоряченного зева владельца и жалили собутыльника то в лицо, то в живот, то в грудь. И танец, что они втроем не прерывали ни на минуту, и эти змеи: красная, полосатая и рябая, тоже не унимавшиеся ни на секунду и жалящие непрерывно, и порою даже друг друга, составили вдруг для прокурора ирреальную картину, и он уже не видел за ними людей, а нечто тягостное, липкое, опутывавшее сознание и превращавшееся в некую картину ужасов. У него закружилась голова, и он невольно отпрянул от окна, словно боялся, что сделает шаг за подоконник. Он расстегнул ворот рубашки, расслабил узел галстука и присел на ближайший стул. Заработался, уже галлюцинации начались, пора бы отдохнуть, выспаться, подумал Камалов, он не пользовался отпуском уже давно, считай, с того дня, как в Кремле появился Юрий Владимирович Андропов, наделивший его еще в Москве особыми полномочиями по борьбе с коррупцией. Прошло несколько дней, но противник себя никак не проявлял, не обнаруживал. Хотя "Москвич", планируя то или иное мероприятие, повсюду расставлял капканы большие и малые, но соперник ловко обходил их. Неделю спустя, после задержания телефониста, Камалов готовил в Прокуратуре два важных совещания подряд, и на оба не собирался приглашать Сухроба Ахмедовича, ожидая увидеть его реакцию. Нет, он не мог напрямую подозревать того в организации подслушивания его телефона, для этого он мало чем располагал. Хотя, взяв его под колпак, обнаружил довольно странные связи для человека такого высокого общественного положения. Сухроб Ахмедович водил тесную дружбу с неким Шубариным, имевшим по всей республике ряд кооперативных предприятий и ворочавшим огромными суммами. Говорят, в прошлом, в доперестроечное время, он владел подпольными цехами и являлся одним из хозяев теневой экономики в крае. Ныне он свою деятельность легализовал, узаконил, исправно платил налоги в казну и, говорят, был первым из кооператоров, у кого на счету появился вполне законный миллион. Официальный миллионер испытывал нескрываемую тягу к политике, у него в приятелях числились многие партийные боссы, утверждают, что он прекрасно знал и Шарафа Рашидовича и был накоротке с самим ханом Акмалем. Поступили данные и о том, что он нередко бывает в респектабельном ресторане "Лидо", где хозяйкой заведения является бывшая танцовщица фольклорного ансамбля -- Наргиз, любовница Салима Хашимова из Верховного суда, самого близкого друга Акрамходжаева. По неподтвержденным данным предполагалось, что заведующий Отделом административных органов ЦК имел какой-то финансовый интерес в преуспевающем предприятии. Два важных совещания подряд, на которые он намеренно не приглашал своего шефа из ЦК, должны были вынудить того, если он действительно замышлял что-то против прокурора, действовать активнее и обозначить себя, но события вдруг повернулись самым неожиданным образом. На первом совещании во время основного доклада Камалов дважды ощутил, как солнечный зайчик пробежал у него по лицу. В тот день он не придал ему значения и даже не вспомнил позже, что бы это могло означать? Но случай повторился через день, когда он давал секретные установки отделу по борьбе с организованной преступностью, на этот раз его поразила неожиданная догадка. Как только закончил свою речь, он быстро написал помощнику записку такого содержания: "Пожалуйста, под любым предлогом вызови меня через десять минут в приемную". Через некоторое время он оказался в собственной приемной. Он тут же набрал номер телефона начальника уголовного розыска республики, полковника Джураева, с ним они уже проводили крупномасштабные операции, и к нему Камалов относился с безграничным доверием, хотя и знал, что за кадры работают в МВД. Полковник оказался на месте и, узнав прокурора по голосу, сказал: -- Чем обязан, знаю, вы по пустякам не беспокоите. -- Тут такая, на первый взгляд невероятная, ситуация. Я убежден, что на крыше здания напротив сидит человек с биноклем в руках и, читая по губам ход секретного совещания, спокойно записывает его на магнитофон. Вы скажете, мистика, в Прокуратуре посходили с ума? -- Нет. Я так не думаю, на Востоке людей, читающих по губам, немало. Более того, я бы не удивился, зная, какие у вас в производстве дела, если где-то неподалеку увидел автофургон, начиненный японской электроникой, откуда без помех прослушивали ваше совещание. Техническая вооруженность наших противников поражает меня, и я готовлю выставку тех средств, что нам удалось конфисковать, она должна нас заставить подумать о многом. А что касается вашего сообщения, продолжайте свое совещание, не спугните человека на крыше, я выезжаю на задержание сию минуту. Через час, когда прокурор закончил совещание, полковник Джураев уже дожидался его в приемной. Камалов тотчас пригласил его к себе. -- Ну как? -- нетерпеливо спросил он, теперь уже почему-то сомневаясь в своей догадке. -- Вы оказались правы, да мы сработали не лучшим образом, -- ответил полковник с досадой. -- Что, ушел? -- Обижаете, таких промахов мы себе не позволяем. Не уберегли. -- При попытке к бегству? -- вырвалось у прокурора. -- Все произошло странно и непредсказуемо, боюсь, на этот раз мы вряд ли возьмем чистый след. Слушайте. Через десять минут после вашего звонка я с двумя розыскниками уже поднимался из двух подъездов на крышу. Судя по расположению вашего окна, мы предварительно рассчитали, где должен находиться человек, интересующийся секретами прокуратуры. Мы не ошиблись, он находился там, где и предполагали. Занятый делом, он не заметил, как мы с двух сторон, почти вплотную, подошли к нему, он не делал даже попытки к побегу, только попытался стереть запись, и это ему не удалось, наручники быстро защелкнулись у него на руках. Когда мы вели его к пожарной лестнице, он вдруг споткнулся и упал. Я даже пошутил, что от страха ноги подкосились, но он не отвечал и не вставал. Когда я склонился над ним, увидел на груди, на рубашке, алое пятнышко крови. Пуля попала прямо в сердце, видимо, стрелял человек, страховавший его работу. Мы не слышали выстрела, стрелял профессионал, пользующийся глушителем. При нем было водительское удостоверение, и надеюсь, что нам с минуту на минуту дадут знать, кто он. -- Какая жалость, -- искренне вырвалось у Камалова, -- у нас набралось столько неотгаданных загадок, и мы могли сегодня получить ответ на многие из них. -- Не огорчайтесь, -- успокоил Джураев, -- люди, рискнувшие пойти на такой шаг, не остановятся на полпути, у них есть цель, и они обязательно проявятся, нужно быть начеку. И в этот момент вместе с помощником в кабинет вошел один из розыскников полковника. -- Ну что, выяснили, что это за человек? -- спросил охваченный азартом полковник. Вошедший протянул бумажку, и Джураев прочитал вслух. -- Айдын Бейбулатов, турок-месхетинец, тридцать лет, имел судимость. Еще недавно проживал в знаменитом Аксае и был среди доверенных людей хана Акмаля. -- Аксай? Хан Акмаль? Так вот, оказывается, куда ниточка тянется, -- прервал прокурор полковника. Вслед за бумажкой вошедший протянул Джураеву пулю со словами: