бе частые поездки во франкфуртскую оперу и штутгартский балет, и его уже не раз приглашали в закрытые клубы деловые люди Мюнхена, внимательно присматривавшиеся к прибывшим на стажировку в знаменитый Баварский банк. Русский с замашками западного бизнесмена, быстро освоившийся в чужой стране, вызывал доверие и уважение. К нему в последнее время вдруг стали обращаться за консультацией солидные люди, знакомства с которыми ищут годами, ловят случай, а они сами зазывали его в гости,-- в этом, пожалуй, и была главная удача поездки, на которую он решился с трудом. Иногда Шубарин думал: заделайся он только консультантом по советскому рынку для западных бизнесменов, уже нажил бы себе капитал и имя, но он верил, что наступят лучшие дни и для России, и там пригодятся его опыт и знания. Он подъехал к "Рицу" на собственном "Мерседесе" за несколько часов до прилета Гвидо, зная, какой в этом отеле замечательный бассейн и массажные комнаты; уже вторую неделю не мог вырваться ни на корт, ни поплавать, насыщенные выпали дни. Когда он, назвавшись, получил ключи от апартаментов на восьмом этаже, портье протянул ему еще и жетон, пояснив: -- Для вас в отеле повсюду открытый счет, об этом распорядился мистер Лежава, только следует показать эту карточку. В "Рице" есть все для отдыха, желаю приятно провести время. Поплавав, побыв недолго в сауне, навестив массажиста и парикмахера, он поднялся к себе в апартаменты. Собирался связаться с Ташкентом, с Москвой, но позвонить никуда не успел - затрезвонил телефон на столе, и, подняв трубку, он услышал Гвидо: -- Здравствуй, Артур. Я уже в Германии, звоню из аэропорта. Отсюда до "Рица" почти час езды, но сегодня забиты все дороги, я видел это с воздуха. Стадион притягивает немцев, словно Кааба паломников. Да, трудно придется сегодня "Бенфике". -- Ничего, надеюсь, ребята справятся,-- ответил Шубарин. -- Пожалуйста, спустись вниз, найди итальянский ресторан, он в правом крыле. И закажи стол, по-русски, с закусками, плотными блюдами, десертом, а вина там напоминают наши, грузинские, ты знаешь в них толк, я помню... Соскучился я по тебе, по ночным разговорам, застольям... Тут живут по-другому, и нам никогда не привыкнуть, будь даже трижды миллионером... -- закончил он грустно. До стадиона знаменитого футбольного клуба "Бавария" они добирались дольше обычного, хотя Шубарин хорошо ориентировался в городе. Улицы Мюнхена превратились в сплошной поток машин, и каких тут только номеров не было: и итальянских, и французских, и греческих, и турецких, не встречались только из нашей страны, нам теперь не до футбола. Бросив машину далеко до цели, пробивались они в людском потоке пешком еще почти полчаса и успели к самому началу матча. Игра выдалась нервной, жесткой, в первые пятнадцать минут судья удалил по одному игроку из каждой команды, но страсти не утихали, и хотя преимущество хозяев поля ощущалось, первый тайм закончился вничью -- 1:1. Едва прозвучал свисток на перерыв, Гвидо вскочил разгоряченный: -- Артур, ты побудь один, а я схожу в раздевалку "Бенфики", обещал ребятам. Они сегодня ночью возвращаются домой, через два дня важная календарная игра в Лизбоне. -- И он по-мальчишески ловко побежал вниз: они находились в секторе, под которым располагались футбольные раздевалки обеих команд. В перерыве матча произошла странная встреча, на минуту заставившая его почувствовать себя неуютно. После плотного обеда в "Рице" Шубарина мучила жажда, и он окликнул лотошника, появившегося в проходе, попросив передать ему минеральной воды. Адресованную ему бутылку французской "Перрье" услужливо донес мужчина, двигавшийся в его сторону. Передав воду, он без разрешения уселся рядом, на место Гвидо, и вдруг на чистейшем узбекском языке, улыбаясь, сказал: -- Добрый день, Артур Александрович. Как вам живется в Мюнхене, нет ли проблем? Выручила обычная сдержанность; Шубарин молча допил воду и, повернувшись, оглядел странного человека, говорившего по-узбекски. Мужчина лет сорока, в модном мешковатом костюме, дорогом и чрезмерно ярком галстуке, наверняка приобретенном в одном из французских магазинов на Кайзерштрассе, по выговору и внешности вполне походил на ташкентца. Так с уверенностью можно сказать в Москве или Ленинграде, но встретить земляка в Мюнхене, да еще в самом дорогом секторе стадиона... Взгляд Артура Александровича неожиданно упал на руку собеседника, и тяжелые безвкусные перстни с крупными бриллиантами, называемые дома "болванками", выдали в нем с головой "нашего" человека, к тому же отбывавшего срок, о чем свидетельствовала татуировка у запястья, которую неудачно пытались вывести. Мысль о том, что перед ним представитель нашего посольства, консульства, других официальных учреждений или журналист, прибывший освещать финал кубка европейских чемпионов по футболу, улетучилась сама собой, он уже знал, с кем имеет дело. Шубарин пытался вспомнить это узкое, нервное лицо с тонкой ниточкой холеных усов, с неожиданно срывающимися в бег глазами, никакая респектабельная одежда не могла скрыть в этом человеке нечто порочное, блатное. Японец ясно видел несмываемое тавро преступного мира, на этот счет он никогда не ошибался, слишком хорошо все это было знакомо ему. -- Спасибо. У меня нет проблем. Правда, скучаю по Ташкенту, -- ответил он кратко, желая закончить разговор до прихода Гвидо -- тот ведь тоже мог догадаться, кого представляет неожиданно объявившийся земляк. Человек, намеревающийся заняться банковским делом, не должен якшаться с уголовкой, банк с плохой репутацией -- это нонсенс. -- Да, мы знаем, что дела у вас в Германии идут прекрасно, к вам проявляют интерес многие солидные люди, вы пользуетесь доверием известных бизнесменов, и не только немецких. И мистер Лежава, кажется, готов вложить деньги в ваш банк? -- Мы об этом еще не успели переговорить, -- обрубил Шубарин, торопя гонца сказать главное. Тот, видимо, тоже догадывался, что времени у него в обрез, и продолжал: -- Вы самостоятельно и удачно внедряетесь в банковскую систему Европы, и ваша ставка на немцев по обе стороны границы проста и гениальна одновременно. При вашей хватке едва ли кто сумеет пристроиться рядом, приоритет за вами. К тому же ваши приятели, включая мистера Лежаву, уже занявшие определенное положение в западном бизнесе, тоже вряд ли останутся в стороне, если увидят успехи на германском фронте. Артур Александрович не хотел прерывать собеседника, чувствовалось, что тот говорит заученными фразами, до конца не владея ситуацией,-- его, как школьника, заставили выучить урок. От усердия у него взмокли лоб и шея, он спешил выговориться, боясь упустить какую-нибудь деталь. -- Вы понимаете, в Европе, особенно при ее сегодняшней интеграции, все труднее и труднее отмывать определенные деньги, не говоря уже о том, что это становится слишком дорогим удовольствием. К тому же известные вам недавние скандалы с крупными банками в Англии и Америке толкают моих немецких друзей на сотрудничество с нами. Банковское дело для нас занятие новое, а перед любой конвертируемой валютой такое преклонение, что рады любому источнику, тут не до проверки, да и кому контролировать? Дома знаем всех контролеров в лицо, а точнее, знаем, кому какая цена, а если появится вдруг несговорчивый, это уже наша забота. Нам необходим авторитетный банк, и мои немецкие друзья готовы вложить в него во много раз больше, чем все, с кем вы уже переговорили. Они в курсе ваших дел. Надеюсь, вы понимаете меня? -- нервно спросил незнакомец, теряясь под пристальным взглядом долго молчавшего Артура Александровича. -- Вполне,-- коротко ответил Шубарин. Он еще раз получал доказательство своему утверждению, что в нашей стране международному уровню соответствуют только две отрасли -- проституция и преступность. Вот они первыми появились и на международной арене: пока другие разглагольствуют о суверенитете -- подлинном и мнимом, о статусе, они свои "деревянные" рубли мгновенно превратят в конвертируемую валюту, а со своих закордонных коллег сорвут за отмывку не меньше, чем где-либо, зря они рассчитывают на щадящие проценты в России... -- Мои немецкие коллеги выписали вам пять чеков по сто тысяч марок каждый, используйте их во благо своего дела... -- Я вполне вас понял,-- прервал собеседника Шубарин. -- Но деньги мне не нужны, я могу их взять у своих друзей, у мистера Лежавы, например. А что касается банка, мы, кажется, делим шкуру неубитого медведя. Поговорим об этом позже, в Ташкенте... Он говорил спокойно, хотя все в нем клокотало от ненависти. Хотелось взять неожиданного визитера за ультрамодный галстук и затянуть петлю на его шее до хрипа, до хруста его позвонков. Но голыми руками такого субчика не возьмешь - обязательно надо узнать, кто за всем этим стоит. Гость, видимо, готов был и к такой реакции, имел на этот случай запасный вариант. -- Зря вы не взяли чеки, это от души, полмиллиона марок -- деньги. А в Ташкенте, должен вас огорчить, большие перемены... Ваш друг из ЦК Сухроб Акрамходжаев в "Матросской тишине". Прокурор Камалов, кажется, сел на хвост другому вашему покровителю из Верховного суда -- Хашимову. Аксайский хан Акмаль, питавший к вам дружеские чувства, в тюрьме; осужден на пятнадцать лет Анвар Абидович Тилляходжаев, секретарь Заркентского обкома партии, первый ваш патрон. А в новейшее время, перестроечное, которое мы называем нашим, вы, Артур Александрович, новых друзей не заимели. Вы с брезгливостью смотрели вокруг, все вам казались нуворишами, калифами на час, а зря... Вам не на кого теперь опереться в Ташкенте... Мы, и только мы можем по достоинству оценить ваш талант. Вы мечтали стать банкиром, так будьте им, мы поможем, поддержим, защитим... Гость неожиданно встал и, торопливо попрощавшись, исчез, словно сквозь землю провалился. По лестнице, отыскивая глазами свое место, поднимался мистер Лежава. ...Аксай после ареста хана Акмаля затих, замер, затаился. Кроме Акмаля Арипова, арестовали еще нескольких его приближенных, особенно лютовавших в округе. Возрадовался народ Аксая, решив, что наконец-то и к ним с перестройкой придет иная жизнь. Но летели месяц за месяцем, а лучшая, сытая жизнь в Аксай не заглядывала, даже наоборот, становилось все хуже и хуже. Если в первое время народ на улицах, в чайхане, на свадьбах говорил о том, что наболело за долгие годы правления хана Акмаля, то теперь ситуация изменилась. Снова простые люди не поднимали глаз от земли: реальность возвращения хана Акмаля ощущалась во всем, и прежде всего в поведении его холуев. Вот кто ходил теперь с гордо поднятой головой и уже вновь угрожал: подождите, вот вернется Хозяин, он вам покажет и гласность, и перестройку, и плюрализм мнений, и демократию... Особенно неспокойно почувствовали себя жители Аксая во время ферганских событий, когда были спровоцированы погромы турков-месхетинцев. В эти дни на постаменте бронзового Ленина на Красной площади Аксая появился рукописный плакат: "Трепещите! Хан Акмаль вернулся!" Но тревога оказалась ложной, хотя повсюду рассказывали, что видели хана Акмаля то тут, то там, и со дня на день ждали его возвращения в Аксай на белом коне. Вновь приободрился тихий, набожный старик в белом, Сабир-бобо, духовный наставник Акмаля Арипова. В связи с празднованием тысячелетия христианства на Руси власти стали терпимее относиться к религии, сначала к христианской, а затем и к мусульманской. Впервые за много лет состав группы паломников, отправлявшихся в Мекку, определялся в духовном управлении мусульман. Задумал совершить хадж к священным камням Каабы и Сабир-бобо. Он даже загадал: если его допустят в святые места Мекки и Медины, разрешат принести в жертву черного барана, значит, Аллах простил племянника-предателя, убитого им по воле Всевышнего... Хадж в Саудовскую Аравию Сабир-бобо совершил, и даже дважды, и теперь был убежден, что его любимый племянник прощен и находится в раю. Вернувшись после первого паломничества, Сабир-бобо объявил землякам, что жертвует крупную сумму на строительство мечети в Аксае. Самым удивительным для забитых дехкан оказалось место, которое выбрал Сабир-бобо для постройки мечети. Ее начали возводить прямо на огромной Красной площади Аксая, напротив внушительного памятника Ленину, с протянутой, как оказалось, в никуда рукой. Видимо, далеко вперед смотрел Сабир-бобо: в дни больших мусульманских праздников редко какая мечеть способна вместить всех верующих, но на площади перед ней найдется место каждому правоверному. А что Ленин будет созерцать склоненных в намазе людей -- не беда, ведь и на него молились семьдесят с лишним лет, да результат налицо. Аллах, по крайней мере, не обещал счастья и равенства всем. Да и вряд ли он долго тут простоит: в России, да и на Украине, в Молдавии, что ни день -- крушат памятники лысому вождю. "Как аукнется -- так и откликнется",-- гласит русская поговорка. В свое время по его приказу рушили церкви и расстреливали священников, а колокола из храмов переливали на сантехнику для унитазов да на памятники вождям, а теперь много тысяч его бронзовых скульптур, скорее всего, пустят вновь на колокола,-- ныне церкви, как и мечети, растут и множатся с каждым днем, а с медью туго... Хадж -- паломничество в святые места мусульман -- для нашей страны дело столь непривычное, что вернувшихся оттуда начинают почитать едва ли не как пророков. А Сабир-бобо побывал там дважды, да еще и мечеть решил воздвигнуть в Аксае на собственные средства, тут уж его авторитет в крае поднялся невероятно. Быстро меняющаяся ситуация в государстве то радовала, то пугала Сабира-бобо. Развал большой страны и так долго ожидаемый, почти нереальный суверенитет республики, казалось, сулили благо: Акмаль Арипов автоматически получил бы свободу, обвинение прокуратуры чужой страны для Узбекистана утратило бы силу, а уж дома хозяин Аксая знал бы, как действовать, еще и капитал политический нажил за время, проведенное в подвалах КГБ. Пугало другое... Кто придет к власти в суверенной республике? Раньше все было ясно: правительство, его верхние эшелоны, считай, формировались в Аксае, мало кто становился министром без одобрения хана Акмаля, но то были все люди известные, родовитые, уважаемые, члены партии, с немалым опытом руководства, о претендентах, не занимавших определенные посты, и разговор не возникал. Но сегодня, когда и в спокойном Узбекистане забурлил народ, откуда-то появились новые лидеры -- без роду без племени, какие-то поэты и писатели, ученые и журналисты, инженеры и агрономы, и массы слушают их, верят, дружно вступают в новые партии и движения. Куда они поведут республику, и смогут ли вообще куда-то вести, или все дело и ограничится говорильней, сотрясением воздуха? Приоритет прав личности, гражданина перед интересами нации, государства -- что это такое? Ведь советский человек сызмала был приучен к мысли, что интересы государства - превыше всего. А выходит - все как раз наоборот? И как далеко заведут край новоявленные демократы из Ташкента и их друзья в областях? А как же религия, ислам? Будет ли она влиять на государство или они обречены существовать сами по себе, параллельно, лишь изредка пересекаясь, вопреки законам математики? "Нет, ставку на одну религию делать рано,-- считал Сабир-бобо. -- Пока это удел стариков из провинции, а они в жизни государства играют не главную роль, все решает по-прежнему партийная номенклатура, люди на должностях". В республиках Средней Азии, как и в стране в целом, за годы перестройки мало что изменилось. Пользуясь обстановкой, один клан изгнал другой, тут всегда сводят счеты от имени государства, на толпу это производит впечатление торжества законности, да и на центр тоже,-- коммунисты за семьдесят лет правления ни на шаг не продвинулись в понимании Востока, его подлинной сути. Нет, надо искать людей с четкой программой в государственной структуре, и Сабир-бобо с каждым днем все больше убеждался, что пора действовать, налаживать связи в Ташкенте. И первым человеком, на кого он решил выйти лично, оказался Салим Хашимов, чиновник из Верховного суда, старый друг, однокашник и многолетний сослуживец Сухроба Акрамходжаева, так неожиданно свалившегося однажды на голову хана Акмаля... IV Новый год, как и предугадал прокурор Камалов, Миршаб провел в страхе, хотя, на взгляд родных и близких, веселился как никогда. Вернувшись домой из "Лидо", он застал у себя брата и сестру с семьями, а чуть позже приехали родственники жены. С тех пор как Салим круто поднялся по службе, большие праздники отмечали только у него, этим в Средней Азии отдается дань тому из клана, кто добился наибольшего успеха. Нужно жить на Востоке, чтобы понять, что означает родня в судьбе каждого. Человек без родни, без рода, по местным понятиям,-- ничто. Тут, чтобы узнать о ком-то, прежде всего спрашивают -- откуда, из каких мест происхождением, с кем состоит в родстве,-- и сразу становится ясно, почему тот или иной в почете, при должности. Хашимов первым поднялся из своего клана, стал заметной фигурой и, получив возможность, с особым рвением помогал продвижению по службе многочисленному роду, видимо, помня, как трудно вершилась собственная карьера. Опять же надо жить на Востоке, чтобы понять отношение к гостям. Тут им действительно искренне рады -- дом, в котором не бывают люди, даже богатый, благополучный, не пользуется уважением. Такие традиции имеют многовековую историю, и европейцу трудно представить, что бедняк, например, мечтает не автомобиль приобрести, а принять хоть раз в жизни полный двор гостей за щедро накрытым столом. Эта национальная черта в крови и у дехканина, гнущего спину под нещадно палящим солнцем на хлопковых плантациях с утра до ночи за гроши, и у таких людей с рафинированным воспитанием и образованием, как Салим. Встретив нежданно-негаданно прокурора Камалова в "Лидо", он забыл и про новогодний подарок для прелестницы Наргиз, и о том, что сегодня в его доме по традиции соберется многочисленная родня. Но долг хозяина дома заставлял его время от времени забывать о нависшей над ним угрозе. Даже в такие минуты гость -- превыше всего. Он помнил о загодя приготовленных подарках сестрам, братьям, кузинам, племянникам, своякам и свояченицам -- каждого в богатом и щедром доме Миршаба ждал сюрприз. Такое не забывается, а в эту ночь Салим Хасанович был воистину щедр, понимал, что, случись с ним беда, родня, клан никогда не оставит в горе ни жену, ни детей. Обычно после встречи Нового года по московскому времени гости начинали разъезжаться, но в этот раз хозяин дома, неистощимый на выдумку и фантазию, не отпускал никого до утра. Он боялся остаться в огромном доме наедине с собой, со своими мыслями, которые то и дело возвращались к угрозе прокурора Камалова. Под утро гости, не привыкшие к такому длительному и обильному марафону за столом и вокруг елки, буквально валились с ног, и Салим, присевший на минутку в глубокое кожаное кресло перевести дух, тут же, в зале, мгновенно заснул. Только тогда родные и близкие стали покидать гостеприимный дом, благодаря хозяйку за удивительно веселый праздник. Проснулся Миршаб в полдень, встал свежим, с ясной головой, словно и не было накануне сложного дня и бурной новогодней ночи. Он давно заметил за собой эту странность: чем жестче брала его жизнь в оборот, тем четче, аналитичнее работала голова, словно вся его энергия аккумулировалась в эти дни,-- он действовал хладнокровно, разумно и быстро. Позже, когда нашу жизнь захлестнут волны гороскопов и всяческих предсказаний-прогнозов, однажды, в день его рождения, вместе с утренней почтой секретарша положит на стол его подробный гороскоп. И только тогда Миршаб узнает, что он -- Скорпион, и что люди, родившиеся под этим знаком Зодиака, лучше других проявляют себя именно в экстремальных ситуациях. И тут скептичный Салим не мог не согласиться с выводами астрологов. Приняв душ, он решил позвонить Коста, хотя не надеялся, что тот окажется дома. Но Джиоев тут же поднял трубку, и Хашимов расценил это как добрый знак. Расспросив, как прошла встреча Нового года в "Лидо", не было ли эксцессов в зале,-- уж Миршаб-то знал, какие крутые люди собираются у Наргиз,-- он попросил Коста заехать домой. Тот обещал приехать через час. Коста, уже знавший от Карена, что прокурор Камалов побывал в ресторане и нагнал страха на всех, поспешил к Миршабу не по этому поводу. Вчера, когда он уже собирался на гулянье, из Мюнхена позвонил Шубарин. Артур Александрович поздравил Коста с наступающим Новым годом, коротко справился о делах и сумел поведать о главном в своей излюбленной иносказательной манере, понятной только Джиоеву: тут ему успели сесть на хвост. Он коротко описал человека, изъяснявшегося по-узбекски на стадионе мюнхенской "Баварии". Этого гонца следовало вычислить, а главное, установить тех, кто за ним стоит. Вот о чем, как полагал Коста, пойдет разговор в доме работника Верховного суда. Но любой зов Миршаба Коста игнорировать не стал бы: он помнил, что именно Салиму и его другу Сенатору обязан жизнью, ведь это они выкрали его из института травматологии и уберегли от тюрьмы. И только благодаря им уцелел хозяин Коста -- Шубарин, ведь кейс убитого прокурора Азларханова со сверхсекретным компроматом на самых влиятельных людей в республике и высочайших сановников из Москвы, даже из Кремля, тоже выкрали Миршаб с Сенатором. Теперь, как говорится, по гроб жизни обязан, какие уж тут праздники... Коста приехал к Миршабу на скромной белой "Волге" Шубарина, но мало кто знал, что на ней стоит дизельный двигатель от "Вольво", темные, с зеленоватым отливом, пуленепробиваемые стекла с бывшей машины самого Рашидова, а все четыре двери вполне выдерживают автоматные очереди. Машиной шефа Джиоев стал пользоваться совсем недавно, после того, как тот обмолвился, что непременно пригонит из Германии какую-нибудь престижную машину -- он знал, что Ташкент не по дням, а по часам наводняется роскошными автомобилями, а хозяину коммерческого банка сам Бог велел держать марку. Коста знал толк в машинах и поставил несколько условий: пуленепробиваемые стекла, хотя бы одна бронированная дверь (в стране теперь такое творилось!) и обязательно кондиционер, без него машина в Средней Азии летом превращается в душегубку. Коста до этого дня у Миршаба не бывал. Едва он просигналил у тяжелых, окрашенных под серебро ворот, как в доме включили автоматику, и массивные створки мягко раздвинулись, впуская машину, неоднократно бывавшую в этом дворе. Салим встречал на пороге, и Коста лишний раз удостоверился, что предстоит не только серьезный разговор, но и скорее всего неотложные дела. Хозяин провел гостя через огромный зал с наряженной елкой прямо к себе в кабинет, где на столике, стоявшем между двух кресел, уже дымился традиционный чай, а рядом в вазочках - свежий виноград с чуть потемневшей, пожухлой кожицей, сухофрукты, орехи, изюм и печенье -- скромно и со вкусом. Коста, переступив порог кабинета, отметил про себя, какое влияние имели на Сенатора и на Миршаба вкусы его патрона -- Шубарина. Тщательно отреставрированная изысканная мебель прошлого века; за стеклами высоких, тянущихся вдоль стен, книжных шкафов рядом со старинными фолиантами -- древняя бронза Китая и Бенина, собранная с толком; игрушки и жанровые сценки немецкого фарфора, фигурки хрупкого русского фарфора кузнецовских и гарднеровского заводов. А на стене напротив, задрапированной зеленым биллиардным сукном, с полдюжины картин в великолепных палисандровых рамах с резной золоченой лепниной -- все невольно напоминало рабочий кабинет Шубарина. Видимо, неплохо потрясла местная таможня для Миршаба отъезжающих на жительство за рубеж, такого и в комиссионной торговле не увидишь. Расспросив Коста о житье-бытье, здоровье, настроении, без чего не начинается ни один разговор на Востоке, каким бы срочным и важным он ни был, Миршаб подробно рассказал об "обмене любезностями" с прокурором Камаловым в "Лидо". Коста тут же сделал для себя неожиданный вывод: Хашимову ничего не известно о странной встрече Артура Александровича с земляком на стадионе в Мюнхене... Неожиданно Хашимов спросил Коста в лоб: можно ли в недельный срок серьезно скомпрометировать прокурора Камалова. Коста без раздумий ответил - нет. Тут, по мнению Коста, был только один путь -- убрать, и без шума, чтобы не всколыхнуть общественность,-- Камалов слишком заметная фигура в республике. Салиму пришлось согласиться, что времени для шельмования прокурора у них действительно нет и выбор средств сводится к минимуму... Но тут он как бы невзначай перевел разговор на Беспалого, находящегося в следственном изоляторе КГБ. От этого важного свидетеля в руках прокурора Камалова могла потянуться цепочка и к нему, Салиму, и к Артуру Александровичу, да и к самому Коста... Джиоев невольно усмехнулся в душе словам Миршаба. Он хорошо знал Парсегяна: тот никогда бы не показал на него, они оба воры в законе, а это ко многому обязывает. Догадался Коста, и почему Артем сдал только Сенатора: получив срок, тот начнет через родню и дружков шантажировать Миршаба, и тому волей-неволей придется помочь,-- работая в Верховном суде, сделать это несложно. Беспалый выбрал, казалось бы, верный расклад, но... Свои быстро мелькнувшие мысли гость вслух не высказал. Понял Джиоев и другое: судьба Парсегяна решена, у него самого тоже нет выбора -- настал час рассчитаться по векселям. Вчера они его вынули из петли, сегодня его очередь спасать связку Сенатор -- Миршаб. Коста угадал верно: Миршаб действительно завел разговор о том, что Парсегяна необходимо ликвидировать. Но все упиралось в КГБ -- достать там Беспалого казалось невозможным. Больше трех часов они разрабатывали версию за версией, но все выходило не то, не то... Уже когда собирался уходить, Коста неожиданно осенило: -- Мы изначально неверно выбрали тактику. Зря ищем человека в КГБ, на кого есть или возможен выход. Даже если и найдем такого, что само по себе сложно, может оказаться, что он и при желании помочь нам не будет иметь доступа к Парсегяну... А значит, нам нужен человек вне системы КГБ, но имеющий доступ к Беспалому... Врач, например, или банщик... Поняв, что он наткнулся на дельную мысль, Джиоев вернулся в кресло и молчал минуты три. Миршаб никак не решался прервать паузу. И вдруг Коста пробормотал потухшим голосом: "Оминь", сделав при этом многозначительный жест - так по мусульманскому обычаю провожают в последний путь покойников: -- Все, приехал Парсегян. Я уже знаю, как от него избавиться, но нужна будет неделя-другая кропотливой работы... -- Ну-ка, ну-ка, изложи,-- оживился Миршаб. -- КГБ имеет для сотрудников мощную медсанчасть, она в центре города, примыкает к их главному корпусу, напротив железного Феликса. По моим сведениям, единственная на всю столицу японская аппаратура по экспресс-анализу болезней почек находится именно у них, но туда многие проникают по блату. От вас требуется одно: завтра же позвонить главному врачу медсанчасти КГБ и попроситься к ним на обследование почек. По другим болезням не поверят, вы ведь на учете в правительственной поликлинике состоите, где есть все, кроме этого аппарата, -- за это головой ручаюсь. Постарайтесь сделать туда хотя бы две ходки. На первый случай, уговорившись, придите без анализов, скажете, что позабыли дома, в общем, чем дольше пробудете там, тем лучше. Цель вашего похода -- узнать побольше фамилий врачей, человек десять -- двенадцать, чтобы я вычислил тех, кто может иметь доступ к следственному изолятору. Я знаю, у Парсегяна зимой сильно болят ноги, жесточайший радикулит, в тюрьме он орал по ночам так, что его выводили без конвоя из камеры. А дальнейший план я расскажу вам, как только остановлю на ком-то из вашего списка свой выбор,-- сказал Коста и поднялся, считая свой визит законченным. По глазам Миршаба он понял, что заронил в нем надежду на успех. Хозяин даже отправился проводить гостя. Разогревая во дворе застывший мотор машины, Джиоев вскользь добавил: -- А с "москвичом" проблем поменьше,-- он ведь по-прежнему лежит на третьем этаже, и окно его выходит в темный двор... В первый же рабочий день нового года, с утра, Салим позвонил главному врачу медсанчасти КГБ республики и договорился об обследовании. По разговору Миршаб понял, что Коста располагал верной информацией, и его посещение поликлиники ни в коем случае не должно вызывать подозрения, мог же он позволить себе проверить почки, даже если они вполне здоровые. Собираясь в медсанчасть, Хашимов захватил на всякий случай небольшой, со спичечный коробок, диктофон, впрочем, записывающая аппаратура всегда находилась при нем, в верхнем кармане пиджака, и не раз оказывала неоценимую услугу. Помогла она ему неожиданно и на этот раз. В проходной он получил уже выписанный пропуск, и вахтер подсказал, что кабинет главного врача находится на четвертом этаже. Как только Хашимов уяснил, что никто не будет его сопровождать, он понял, что надо делать. В таком случае можно вообще обойтись одним посещением, не понадобится даже трюк с забытыми анализами: Миршаб знал, что почки, как и все остальное, у него в порядке. Он поднялся на лифте на третий этаж и, как бы отыскивая нужную дверь, прошелся по длинному коридору, вдоль кабинетов, на дверях которых были прибиты таблички с указанием специальности врача и его фамилии, имени, отчества. Шепотом он надиктовал на магнитофон не десять фамилий, как просил Коста, а восемнадцать, и еще двенадцать прибавилось на четвертом этаже. Выходило, что теперь и заходить к главному врачу не было нужды, но повеселевший Миршаб, подумав, решил все-таки заглянуть в кабинет. Потом он не раз пытался осмыслить удачу, выпавшую случайно. Он чуть не повернул назад, увидев в приемной очередь, но что-то остановило его, и терпение вознаградилось сторицей. После краткой беседы и обмена традиционными восточными любезностями главный врач сам вызвался проводить высокого гостя на экспресс-анализ. Как только они вышли в длинный коридор, который Миршаб десять минут назад прошел из конца в конец, их остановил, извинившись, корректный офицер в форме пограничных войск и попросил подождать две минуты. Салим увидел, что из кабинета какого-то врача одновременно, словно в связке, вышли двое мужчин, один в военной форме, и быстро направились к лифту в конце коридора, возле которого тоже стоял человек в погонах. Опытный глаз Миршаба сразу приметил, что человек в гражданском соединен наручниками с офицером -- есть такая форма сопровождения для особо опасных преступников. Всегда хладнокровный Владыка ночи потерял дар речи: преступник, которого с такими предосторожностями сопровождали к лифту, был... не кто иной, как Беспалый, Артем Парсегян... Все длилось какую-то минуту, и вряд ли кто обратил внимание на этот эпизод, но Салим словно пребывал в шоке, ему хотелось ущипнуть себя -- нет, он не ошибался: арестант с седой курчавой головой, без сомнения, был тем самым человеком, за которым он охотился. Проходя мимо кабинета, откуда вывели Парсегяна, Миршаб даже успел увидеть зубного врача, чья фамилия уже была записана им среди прочих других. Наверное, следовало смолчать, но Салим не выдержал и спросил у словоохотливого главврача: -- У вас тут и подследственных лечат? -- Нет, это особый случай, да и пациент, честно говоря, не наш. Прокурор республики, говорят, спрятал его у нас, какой-то важный свидетель, берегут как зеницу ока. Кажется, сегодня первый визит... Вечером того же дня, когда врач-стоматолог шагал с работы в сумерках по слабоосвещенным улицам к метро, его вдруг окликнули сзади из стоявшей у обочины машины: -- Ильяс Ахмедович, садитесь, я подвезу вас... Стоянка для личных машин сотрудников была во дворе КГБ, но туда имели доступ лишь высокие чины, остальные оставляли автомобили на свой страх и риск на улице. Зубного врача частенько подвозили домой его пациенты, и всегда это выходило случайно. Приглашение было неожиданным и приятным: ехать сейчас в переполненном метро, а потом ждать на морозе еще автобус не доставляло радости, и он поспешил к заиндевелой от мороза машине, где ему любезно отворили заднюю дверь. Он с удовольствием ввалился в темный и теплый салон "Волги", и она, звякнув цепями на шинах задних колес, от гололеда, легко и сильно взяла с места, что в общем не удивило Ильяса Ахмедовича, он знал, что на многих машинах чекистов стояли форсированные двигатели, а то и вовсе моторы с мощных иномарок. В "Волге", кроме водителя, находились еще двое, один на переднем сиденье, другой рядом с ним, все они дружно приветствовали его. В салоне громко звучала музыка, но пассажиры, даже с появлением доктора, не прерывали горячий спор о последнем выступлении Горбачева по телевидению, и минуты через две стоматолог с не меньшим жаром вступил в разговор. За спором, становившимся все острее и жарче, Ильяс Ахмедович не заметил, сколько они проехали, как водитель произнес вдруг: "Все, приехали!" Пассажиры стали дружно выбираться, вышел и стоматолог. Машина стояла в глухом дворе, напротив сияющего огнями большого дома, а сзади закрывали гремящие железом ворота. Ильяс Ахмедович на секунду растерялся, не понимая, почему они тут оказались, но тот, что был за рулем, бережно взяв его под локоть, с улыбкой сказал: -- Не переживайте, доктор, будете дома не позже обычного, знаем, жены у всех ревнивые. Вот ребята захотели по рюмочке хорошего коньяка пропустить, говорят, на Новый год все запасы опустошили, а сейчас со спиртным, сами знаете, туго. А у меня завалялась бутылочка армянского... Прошу в дом... От любезного голоса, дружелюбной улыбки, что излучал хозяин дома, возникшая тревога вмиг пропала. Позже, перебирая в памяти происшедшее, стоматолог сделал для себя вывод, что все время находился словно под гипнозом этого обаятельного и властного человека. Мужчины вошли в дом. И действительно, едва сели за стол, продолжая начатый в машине разговор, хозяин внес поднос с закусками и марочным коньяком "Двин". В салоне, в темноте, доктор не мог разглядеть лица собеседников, а сейчас в хорошо освещенной комнате они показались ему знакомыми и незнакомыми, впрочем, всех и не упомнишь, в иной день он принимает до двадцати человек. А хозяин дома вполне походил на одного из молодых, энергичных руководителей с шестого этажа дома напротив облупившейся статуи ташкентского варианта железного Феликса -- так же уверен, спокоен, подчеркнуто культурен, с иголочки одет. После того, как выпили по рюмочке, хозяин дома глянул на часы и сказал, обращаясь к врачу: -- У нас к вам, Ильяс Ахмедович, очень большая просьба, а точнее, мы нуждаемся в вашей помощи... -- Слушаю вас, рад помочь, чем могу, -- опять же ничего не подозревая, ответил стоматолог. -- У вас проходит курс лечения Артем Парсегян, и мы очень интересуемся этим человеком... И только тут гость понял, что вляпался в неприятную историю: органы втягивают его в дело какого-то Парсегяна. Мелькнула мысль, что, возможно, его проверяют, ведь он знал, где и с кем работает. Как всякий советский человек испытывает невольный страх перед грозной аббревиатурой "КГБ", ощущал его и Ильяс Ахмедович. Этот страх завладел им еще сильнее, когда он стал работать там в медсанчасти. Нет, он не мог сказать, что его запугивали, стращали, или он узнал что-то ужасное и конкретное о делах в здании, занимавшем целый квартал города. Нет, неуютно было из-за некой атмосферы, царившей вокруг. Неестественность поведения отличала всех этих людей, ежедневно десятками приходивших к нему на прием. Вот отчего доктор вначале принял новых знакомых за людей из "большого дома", за своих пациентов. Но хозяин сразу поставил все на свои места. -- Доктор, мы не ваши пациенты, наши интересы не затрагивают КГБ, просто они случайно пересеклись. У вас прячут некоего Парсегяна... -- Я не знаю никакого Парсегяна! -- почти истерично выкрикнул стоматолог. Страх затуманил мозги, ему было наплевать и на какого-то Парсегяна, и на КГБ, и на государственные интересы, которые давно подавили его личные. Жаль было себя, детей, он понял, что влип в смертельную историю, нечто подобное ему рассказывали на беседах при приеме на работу. Но он действительно не знал никого по фамилии Парсегян, хотя армяне и работали в КГБ, сам хозяин ведомства, еще недавно числившийся среди приближенных Рашидова, был армянином. Хозяин дома, еще раз глянув на свои "Картье", словно куда-то опаздывал, внимательно посмотрел на Ильяса Ахмедовича, который был близок к истерике, и понял, что Парсегяна наверняка приводили к нему без всяких документов, без карточки, а может быть, и под другой фамилией. И он стал описывать стоматологу Беспалого подробно, напомнив, что тот был сегодня утром у него в кабинете в сопровождении конвоя. -- Да, был такой человек, но фамилию его я слышу от вас впервые,-- ответил с некоторым облегчением врач, он не собирался ничего утаивать о больных зубах пациента. -- Хорошо, что вспомнили, -- спокойно ответил хозяин дома, но почему-то ледяным холодом повеяло от этих слов. -- У нас нет времени долго уговаривать вас, ибо наша жизнь,-- хозяин дома окинул взглядом давно замолчавших спутников,-- в опасности, в опасности и жизнь многих высокопоставленных лиц. Все упирается в Парсегяна: у него оказался слишком длинный язык, и его приговорили, его смерть -- лишь вопрос времени. А жизнь его сегодня зависит от вас... Хозяин дома разлил в очередной раз коньяк по рюмкам, многозначительно поднял свою... Ильяс Ахмедович машинально, со всеми, выпил коньяк, ощущая себя под гипнозом серых, чуть навыкате ледяных глаз собеседника, и как бы с обидой обронил: -- Почему же от меня? Мне он не мешает, пусть живет... Он даже удивился своему ответу, прозвучавшему, на его взгляд, смело и остроумно. Но хозяин дома, обладавший мгновенной реакцией, пояснил, словно перевернув пластинку: -- Если вам не нравится такая редакция, скажу по-другому: ваша жизнь зависит от смерти Парсегяна. -- Я должен его убить? -- испуганно прошептал побледневший стоматолог, и было видно, как у него задрожали руки. -- Какие ужасы вы говорите, доктор... Он умрет своей, естественной смертью, и ни одна экспертиза не докажет обратного, проверено не раз. Но только вы имеете к нему доступ, иначе мы бы обошлись без вас. Если вы фаталист -- считайте, это ваша судьба, ее не объехать... Он достал из кармашка жилета тоненькую пробирочку, на манер тех, в которых продают пробные партии духов. В ней на донышке перекатывался черный шарик размером с треть самой маленькой горошины. -- Вот этот катышек вы должны положить ему завтра под пломбу. Он отойдет в мир иной ровно через пять дней -- и наши проблемы решатся сами собой. Таким сроком мы располагаем... Ну, конечно, услуги подобного рода всегда высоко оплачивались, не будем мелочиться и мы... Один из сидевших за столом молодых людей, кавказской внешности, подал черный пластиковый пакет, и хозяин дома выложил перед Ильясом Ахмедовичем пять пачек сторублевок в банковской упаковке. -- Здесь пятьдесят тысяч, сумма немалая, даже в инфляцию. Доктор никак не реагировал на подношение, он словно пребывал в шоке. Обрывая затянувшуюся паузу, "водитель" вдруг зло добавил: -- Наверно, если бы КГБ попросило подложить то же самое Парсегяну как врагу народа, вы сделали бы это не задумываясь и бесплатно... -- Я не могу этого сделать..