тересующий Миршаба. "Штирлиц" чувствовал, что предстоят горячие дни, но отступать ему было некуда -- он давно загнал себя в тупик. XII Строительство мечети на Красной площади Аксая, напротив величественного памятника Ленину, шло полным ходом, от зари до зари, без выходных и праздничных дней. Хотя наемных рабочих, подрядившихся сдать мечеть, что называется, под ключ, хватало, стар и млад мужской половины Аксая и близлежащих кишлаков в свободное время приходили на строительство, а ведь никто воскресников и авралов не объявлял. Возможно, за все время перестройки люди увидели наконец одно реальное дело и спешили приложить к нему руки. Могли тут быть и другие резоны: поговаривали, что возвращение хана Акмаля не за горами, некогда могучая страна разваливалась на глазах. А кое-кто, вспоминая эйфорию первых лет перестройки, теперь клял себя за несдержанность, длинный язык, и на стройке, под неусыпным оком Сабира-бобо, вроде как искупал грех, думал, забудется, что некогда, наслушавшись сладкоголосого Горбачева, усомнился во власти хана Акмаля, посчитал ее несправедливой. Иные ходили по другой причине -- дважды в день тут кормили от пуза. Каждое утро прямо у бетономешалок резали двух баранов, чья кровь шла в замес, а мяса хватало и на плов, и на шурпу, и на шашлыки, и на каурму, и на самсу. Выгода казалась двойной: вроде и святому делу помогал, и сыт был за счет Аллаха, а прокормиться здесь, как и повсюду, с каждым годом становилось все труднее. Вроде никто не призывал жертвовать баранов на строительство мечети, а везли и везли их отовсюду. Сабиру-бобо даже пришлось в одном из близлежащих домов устроить загон, где, дожидаясь своей участи, стояли на откорме три десятка породистых каракучкаров. И всяк дарящий норовил появиться на стройке с баранами именно в то время, когда там находился Сабир-бобо, видимо, у них тоже были свои резоны на будущее. Пошли регулярно дары и из города, областные чины, видимо, надеялись на скорый возврат хана Акмаля. Глядишь -- то машина с мукой, то машина с рисом, овощами прибудет, а прокормить две-три сотни людей в день дело непростое. Когда стали крыть куполообразные своды мечети сверкающей оцинкованной жестью и островерхий шпиль главного, праздничного минарета поднялся в жаркое небо, гораздо выше величественного монумента Ленина, начали поступать подарки и для обустройства просторного молельного дома. Тут уж с щедростью бывшей и нынешней номенклатуры простой люд вряд ли мог тягаться. Прежний директор областного торга лично сам, тайком, завез на дом Сабиру-бобо десять огромных хрустальных люстр югославского производства, судя по коробкам, перепрятывавшихся много раз от конфискации. Видимо, хозяин хотел отблагодарить Аллаха за то, что уцелел в первые годы перестройки, когда казнокрадов, несмотря на чины и звания, десятками отправляли в тюрьму. Сразу по три и по пять штук дарили в мечеть ковры, да не какой-нибудь ширпотреб Хивинского коврового комбината, а настоящие, ручной работы: афганские, текинские, персидские, а один торговый работник, приехавший издалека, пожертвовал целую дюжину ковров "Русская красавица", наверное, тоже отмаливал какие-то немалые грехи. То вдруг раздавался телефонный звонок и некто участливо спрашивал: как с материалами на строительстве, не нужно ли чем помочь? И при необходимости тут же появлялась машина с цементом, то целый тягач прямоствольного кедра, то сотня банок отборной масляной краски, которой давно не отыскать ни за какие деньги. А один хозяйственник из Намангана более всего угодил Сабиру-бобо. Узнав, что облицовочная плитка для мечети и сантехника отечественные, быстренько поменял их на перуанский кафель сказочных расцветок и финскую сантехнику, предназначенную для областного концертного зала, заявив при этом, что мечеть для народа куда важнее, чем искусство. Последнее обрадовало духовного наставника хана Акмаля куда больше, чем расписной рельефный кафель из Перу и унитазы из Финляндии. Многие чиновники, щедро жертвовавшие аксайскому храму, полагали, что старик в белом форсирует строительство, чтобы встретить хана Акмаля новой мечетью, воздвигнутой по проекту известного турецкого архитектора, с которым Сабир-бобо случайно познакомился во время паломничества в святую Мекку. Но Сабир-бобо вкладывал энергию, душу, средства в строительство мечети совсем по иной причине и славой основателя первого святого храма в области не хотел делиться ни с кем, даже с ханом Акмалем. Денно и нощно он молил Аллаха о том, чтобы мечеть назвали его именем, оттого ему было как бальзам на душу любое упоминание храма вместе со своим именем. Он старался поощрить каждого, кто при встрече интересовался: как идет строительство вашей мечети? Изо дня в день, при любой подходящей ситуации Сабир-бобо исподволь внедрял в сознание будущих прихожан, что это его мечеть, его дар землякам и его главное назначение на земле -- возвести этот храм. Но дело это оказалось совсем непростым. Хитрый Сабир-бобо понимал, что мечеть должна приобрести имя еще до возвращения хана Акмаля, ведь тот мог окрестить мечеть своим именем, поскольку все вокруг, включая и людей, считал собственностью, дарованной ему свыше. Теперь возвращение Акмаля Арипова зависело вовсе не от того, виноват он или не виноват, и не от показаний потерпевших и свидетелей, фигурировавших в шестисоттомном уголовном деле - ныне все решалось в плоскости политики, зависело только от нее. И тут были возможны разные варианты, при которых хан Акмаль мог выйти на свободу. Если Горбачеву не удастся сохранить целостность государства, у Акмаля Арипова появлялся первый шанс. Об этом Сабир-бобо не нагадал на кофейной гуще: даже без хана Акмаля не стал Аксай захолустьем, горным кишлаком, как считали многие недальновидные люди. В последнее время зачастил в Аксай старый приятель хана Акмаля Тулкун Назарович из ЦК, уж он-то, прожженный политикан, знал, откуда ветер дует, чувствовал, наверное, что хозяин Аксая вернется домой на белом коне. Тулкун Назарович, крутившийся в самых верхах, сомневался в положительном итоге новоогаревских встреч, где вырабатывалось новое союзное соглашение, говорил: вряд ли отныне быть единому государству, Горбачев, мол, упустил момент, республики увидели перед собой иную перспективу и не хотят иметь над собой никакой центральной власти. Хотя Тулкун Назарович приезжал, как всегда, за деньгами и жаловался на дороговизну жизни -- это верный признак того, что Аксай и его хозяин возвращают себе утраченное положение, уж этот никогда не промахнется, ни при каких властях, проверено временем. Старая лиса чует погоду лучше любого барометра. Но если бы велеречивый и косноязычный президент и уговорил республики подписать соглашение о едином государстве, для Арипова оставался другой шанс, о котором весьма тонко намекнул Тулкун Назарович. Суверенитет, независимость, которых добились республики Прибалтики, теперь казались реальными и для других окраин страны. Москва, судя по всему, смирилась с потерей прибалтов, нет прежней силы и мощи, а значит... Но тут не следовало спешить, как говорят русские: не лезть поперед батьки в пекло; Восток в этом деле собаку съел, не зря же тут в ходу другая поговорка: сиди спокойно, жди, и мимо пронесут труп твоего врага. На штурм целостности государства уже кинулись нетерпеливые: Молдавия, Грузия, Армения... Нужно подождать, посмотреть, как пойдут у них дела, учесть их промахи и ошибки, рассуждал опытный интриган из ЦК, а там, на финише, можно нетерпеливых и обогнать. Это был второй шанс для освобождения хана Акмаля. Отделится ли Узбекистан, останется ли в составе обновленного государства -- власть Москвы над республиками потеряна навсегда, это Сабир-бобо ощущал все более. Влияние центра сходило на нет с каждым днем. Местные партийные боссы вдруг дружно заговорили на ломаном родном языке, а ведь еще вчера кичились знанием русского. Как, оказывается, был прав Сухроб Акрамходжаев, когда вразумлял хана Акмаля, что только перестройка приведет к суверенности, независимости республик. Он говорил: доедем на трамвае перестройки до нужной остановки, а там сорвем стоп-кран или соскочим на ходу. Какой прозорливостью обладал Сухроб Ахмедович! Действительно в пресловутом трамвае перестройки, считай, один вагоновожатый Горбачев и остался. Независимость, суверенитет... Еще вчера это казалось несбыточным, невероятным, а теперь с каждым днем все четче обозначались черты новой реальности. Готов ли к ней народ? Как это будет выглядеть на самом деле? Об этом все чаще задумывался Сабир-бобо, не в пример иным государственным мужам, понимал, как вросли народы Союза друг в друга, как нелегко будет рвать связи, отлаженные десятилетиями. А сама государственность Узбекистана -- в каких формах, каких границах будет существовать? Хороши ли, плохи коммунисты, какова бы ни была идея социализма, но только в рамках этой системы и идеологии появились государственность, границы республики. Не раздробится ли, как прежде, на Хивинское, Бухарское, Кокандское и прочие карликовые ханства Узбекистан, скроенный большевиками при личном участии Ленина? Желающих стать удельными князьками хоть отбавляй, но выиграет ли от этого нация, найдет ли свое место в новом мировом порядке? Вот о чем все чаще и чаще задумывался Сабир-бобо,-- уж он-то знал, что на сегодня нет такого сильного, дальновидного и авторитетного политика, как Рашидов. Он бы лучше многих других воспользовался историческим моментом, о котором и мечтать не смел, нашел бы для узбекского народа достойную нишу в мировом сообществе. Ведь в свое время Узбекистан был витриной советской Средней Азии, и сам лидер не последним человеком в руководстве страны. Возможно, чтобы сдерживать его влияние, столько лет и держали в предбаннике Политбюро. Как нужен был бы сегодня человек масштаба Рашидова! Но из всех тех, кого знал Сабир-бобо, никто не тянул на лидера, больше того, в первые годы перестройки, когда следственные органы страны стали уделять особое внимание краю, многие руководители республики повели себя недостойно, спасая свое кресло. Мало кто выдержал испытание, многим теперь стыдно смотреть людям в глаза. Тут Акмалю Арипову нет равных, ему не откажешь в мужестве, хотя на его долю выпали самые трудные испытания, им персонально занимались опытнейшие следователи КГБ, на него пытались свалить все свои грехи секретари ЦК и обкомов, признавшие свою вину и покаявшиеся. А хан Акмаль -- следствие по его делу велось почти семь лет -- все обвинения отвергал, никого не "сдал" и своим многомиллионным состоянием с государством не поделился. Вот почему, наверное, прожженный политикан Тулкун Назарович вновь зачастил в опальный Аксай, чувствовал, что хан Акмаль, и раньше смотревший на других свысока, теперь, по возвращении, станет чуть ли не героем. Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай, и Сабир-бобо не сидел сложа руки,-- готовил час освобождения хозяина Аксая. Это по его настоянию трижды меняли адвокатов, пока не вышли на тех, кто согласился, что отныне защита Акмаля Арипова станет для них единственным делом, чтобы не распылялись силы, и они были обязаны раз в месяц посещать Аксай, чтобы с документами на руках отчитываться перед Сабиром-бобо. А тот, в свою очередь, привлек не менее ушлого юрисконсульта из местных, чтобы адвокаты из столицы не создавали видимость активности, а работали на совесть. За те деньги, что платили им в Аксае, можно было защищать обладателя двух Гертруд, не щадя живота своего,-- такому заработку позавидовал бы и сам президент страны. А чтобы ежемесячная командировка из столицы в горный Аксай сделалась необходимой, Сабир-бобо выплачивал содержание только на месте, он любил повторять пословицу: хлеб за брюхом не ходит. Прокуратура страны, видимо, не сбрасывая со счетов развал государства, неожиданно решила ускорить суд над Ариповым и стала спешно выделять завершенные материалы в отдельное производство. Такой поворот событий грозил обвиняемому суровым приговором, вплоть до высшей меры. И тут в Аксае адвокаты выработали новую тактику -- сорвать процесс во что бы то ни стало. А для этого необходим был скандал, самый что ни есть базарный, вульгарный, не исключающий оскорбления самого суда и государства,-- хану Акмалю терять было нечего. Но Сабир-бобо не был бы духовным наставником Акмаля Арипова, если бы не попытался использовать и эту ситуацию. Это он подал мысль выступить на суде с резкой критикой Сухроба Акрамходжаева, адвокаты зацепились за идею и довели ее до совершенства. Как и рассчитывали, судебный процесс был отложен на неопределенное время. Увенчалась успехом и коварная задумка Сабира-бобо: освобождение Сенатора из "Матросской тишины", как уверяли столичные адвокаты, теперь дело трех-четырех недель. Сухроб Ахмедович, авторитет которого невероятно вырос в глазах Сабира-бобо из-за его сбывшихся пророчеств о судьбе перестройки, независимости республики, ох как нужен был сейчас старику в белом. В его планах Сенатор теперь стоял даже выше хана Акмаля, только вдвоем, как единомышленники, они представляли бы реальную силу. Сабиру-бобо были известны не только планы, но и мечты своего послушника - Акмаль Арипов всерьез не задумывался о независимости, суверенности Узбекистана. А республика, судя по всему, уже становилась самостоятельным государством -- так складывалась политическая обстановка. Но к подобному повороту событий хан Акмаль готов не был, да к тому же выпал из жизни на целых семь лет -- да каких, иной день равнялся году! Старику позарез был нужен молодой политик, ориентирующийся не только в сегодняшней сложнейшей ситуации, но и видящий перспективу на много ходов вперед. Таким человеком Сабиру-бобо представлялся Сухроб Акрамходжаев. Как же был прав и дальновиден Сенатор, когда говорил хану Акмалю: в случае успеха перестройки мы станем подлинными хозяевами, а не как сейчас, тайными и временными, зависящими от каждого окрика из Кремля. В такое не мог поверить даже хан Акмаль, крепко державшийся за свое депутатство в Верховном Совете страны, за своих влиятельных друзей и покровителей из Москвы, без которых власть даже на месте, в Аксае, казалась ему невозможной. Конечно, говоря "мы", Сенатор имел в виду вовсе не народ, избирающий верховную власть, не даже интеллигенцию, подготовившую перестройку, а прежде всего себя и людей, обладавших властью. И они вряд ли избрали бы для нового суверенного государства демократические нормы жизни, общепринятые в мире, их вполне устраивала коммунистическая модель, но только без указующего перста Москвы. И тут Сабиру-бобо, многолетнему и страстному футбольному болельщику, припомнился знаменитый испанский нападающий Альберто Ди Стефано из мадридского "Реала". Когда тот начал стареть, потерял скорость, но все еще представлял грозную силу, тренеры придумали специальную тактику, чтобы сохранить легендарного игрока на поле. Два полузащитника, названных "подпорками", подстраховывали, а вернее -- обслуживали великого маэстро: прикрывали зоны, куда тот не успевал возвращаться, постоянно адресовали ему пасы, держали того всегда на острие атаки, и "Реал" даже со стареющим Ди Стефано дважды подряд становился обладателем кубка европейских чемпионов. Вот и Сухроб Ахмедович, по замыслу человека в белом, должен был стать такой же подпоркой хану Акмалю. XIII Вернувшись поздно с совещания директоров банков Баварии, на которое получил персональное приглашение, ибо одним из пунктов обсуждения был вопрос об оказании финансовой помощи этническим немцам в России, Артур Александрович Шубарин первым делом глянул на факс. Сообщение, пришедшее из Ташкента, оказалось предельно лаконичным: "Поклонник мюнхенской "Баварии" не объявлялся". Второе, пришедшее семь часов спустя, более подробное, прибавило настроения,-- это известие он ждал уже неделю: "Четыре большегрузных "Магируса" с банковским оборудованием, сейфами, компьютерной системой сегодня прибыли в Ташкент. Водители просят передать их семьям, что они живы и здоровы, позвонить с дороги не имели возможности, в Москву въезд им запретили. О причинах задержки при встрече. Трое механиков наотрез отказались гнать машины обратно, требуют отправить самолетом. Вопрос с билетами на рейс "Люфтганзы" в четверг, до Франкфурта, решен. С ними же летят два перегонщика для вашей личной машины. Реставрация, переоборудование бывшего "Русско-Азиатского банка" подходят к концу и закончатся одновременно с монтажом прибывшего сегодня оборудования. Банк ждет хозяина. Джиоев". О том, что водители "Магирусов" откажутся наотрез гнать свои машины обратно, Артур Александрович догадывался, ибо знал, что кошмары на наших дорогах немцы не могли представить в самом бредовом сне, ни у какого Хичкока не хватило бы фантазии описать сервис, быт, вымогательства чиновников разного ранга, откровенный разбой, грабеж днем и ночью, в городе и деревне, на трассе и на стоянке в кемпинге, не говоря уже о ночевке в пустыне, степи или лесу. Знай механики об этом, даже за десятикратную плату вряд ли согласились бы доставить срочный груз в Ташкент, хотя немецкие "дальнобойщики", колесящие по Европе, получают огромные деньги. С перестройкой уголовный мир как бы встряхнулся и развернулся вовсю -- делай что хочешь, и ни за что не будешь отвечать. И беспредел, покатившийся от Балтики до Тихого океана, заставил содрогнуться людей. А новые власти делали вид, что ничего особенного не происходит, и время от времени напоминали своим гражданам, что в Чикаго или Нью-Йорке еще хуже. Правда, в последние годы перестройки пропаганда уже не ссылалась на "жуткие времена брежневщины", когда, оказывается, человеку жить было невмоготу и все прозябали в "равной нищете", ибо граждане, то бишь по-новому господа, в полной мере на себе ощутили прелести демократических перемен и могли сравнить "вчера" и "сегодня" и особенно оценить перспективы на "завтра". Артур Александрович, зная, какая дорога выпадет водителям, тем не менее другим путем важный груз отправить не мог -- ни поездом, ни паромом, ни транспортным самолетом. В любом случае ему гарантий дать не могли,-- груз мог и вовсе пропасть без следа, а стоил он миллионы и миллионы долларов. Да что там доллары,-- страховку он бы вырвал и страховал бы, конечно, не в Госстрахе, а у "Ллойда",-- ему важен был груз, без которого не открыть банка, а каждый день его работы -- это десятки, сотни тысяч долларов, дело он замыслил с размахом. Поэтому уже на границе, в Чопе, караван "Магирусов" ждали восемь человек -- по двое на каждую машину. На наших дорогах немцы за рулем почти не сидели. У конвоя имелось пять автоматов, не считая оружия, положенного немецким водителям при сопровождении особо ценного груза. Люди в конвой отбирались тщательно, тут мало было водить большегрузную машину и владеть "Калашниковым", ставка делалась на парней, умеющих предвидеть, избегать конфликтов, ладить в долгой дороге с несметным числом местных чиновников и работников ГАИ. Старшим по конвою, ответственным за караван, назначили Карена, брата погибшего Ашота, который долгое время служил телохранителем у Шубарина. Давая наставление Карену в дорогу, Коста упорно внушал главную заповедь: все вопросы решать только деньгами, угрозы, силовое давление, оружие применять в крайнем случае. На Востоке искусство дачи взятки доведено до совершенства, и в команде Карена были двое таких асов, мужчин бывалых, тертых,-- они ехали всегда в головном "Магирусе", мгновенно оценивая ситуацию, а Карен находился в последней машине. У каждого сопровождающего груз на шее болталось переговорное устройство, и машины на трассе держали постоянную связь, она особенно помогала, когда пытались сесть на хвост "Магирусов", вынырнув из какой-нибудь засады на боковом ответвлении трассы. В Чоп караван прибыл уже в сумерках, но ночевать в Закарпатье не стали. Поужинав, заправив машины, тронулись в путь. Карен, имевший официальные документы от банка, как хозяин транзитного груза из Германии участвовал в осмотре каравана таможенниками и тут же понял по репликам вертевшихся вокруг без дела ребят из технических служб, что они попали в поле зрения местной мафии,-- не зря говорят: рыбак рыбака видит издалека. Ушлая обслуга, находящаяся на государственной службе, тут же оповестила кого следует, что появился заслуживающий внимания транспорт,-- их заинтересовали слова "компьютеры" и "сейфы" в сопроводительных документах. Казалось бы, мудрее остаться и заночевать, а в путь тронуться на рассвете, по прохладе, но Карен, зная, что от них только этого и ждут, решил поступить иначе,-- так он лишал противника возможности тщательно подготовиться. В "Магирусах", предназначенных для трансконтинентальных рейсов, кабины приспособлены для водителей не хуже, чем комфортабельные купе вагонов "СВ". Над сиденьями даже имеются задрапированные подвесные полки для отдыха одного из шоферов. На них, как только тронулись из Чопа, отправили спать немцев-водителей. Едва они выехали за черту города, Карен, следовавший в авангарде колонны, передал по рации: -- По моим подсчетам, в первый раз нас должны тормознуть часа через четыре, будьте предельно внимательны, без моей команды не останавливаться. Машины, выбравшись на загородную трассу, с ревом рванулись в ночь. "Магирусы" отличаются не только маневренностью, но и хорошим ходом. Около трех часов ночи,-- лучшего времени для преступлений, высчитанного некогда доктором юридических наук по кличке Сенатор,-- проезжали обыкновенный пост ГАИ на окраине ухоженного закарпатского городка. По тому, как постовой тщательно вглядывался в хвостовой номер машины и тут же бегом кинулся в дежурку, Карен понял, что засада ждет их в ближайшие полчаса, о чем и предупредил товарищей по рации. Едва они въехали по сужающейся дороге в низину, поросшую лиственницей, конвой и без предупреждения старшего понял, что тормозить их будут тут. Так оно и вышло. Мощные фары "Магирусов" издали высветили тяжело груженый лесовоз, перегородивший дорогу, а по обе стороны разбитого шоссе возле приземистых иномарок, шевелились рослые молодые люди в традиционных кожаных куртках. -- Пропустите меня вперед! -- раздался в машинах голос Карена. Этот маневр был оговорен при случаях явной опасности, и его машина резко рванулась в голову колонны. Карен сказал по-узбекски: -- Стрелять только в крайнем случае, первый выстрел за мной. Сбавив скорость, он издали мягко подкатывал к лесовозу, стараясь получше разглядеть встречавших ночной караван людей. Как только "Магирусы" стали тормозить, к каждому грузовику кинулись по два-три человека, а к головной машине сразу пятеро. В прибор ночного видения они заметили маневр и поняли, что хозяин каравана находится в этой машине. Встав, водители "Магирусов" одновременно выключили свет, лишив нападающих на время ориентации, но фары машин на обочине осветили трассу. Встречавшие, видимо, по опыту надеялись, что из грузовиков, попавших в ловушку, тут же станут выходить на переговоры люди, но из "Магирусов" с мерно работающими двигателями, судя по всему, никто выходить не собирался. Тогда мужчина в кожаной кепочке, стоявший у белого "Мерседеса", подал команду: -- Вытряхните мне хозяина каравана из первой машины, если он добром не желает разойтись! Два парня, вскочив на подножку высокого "Магируса", рванули дверь. Прямо в лицо им уткнулось холодное дуло "Калашникова", и один нападавший от неожиданности неловко свалился на асфальт, а его товарищ, выматерившись, зло крикнул: -- Бурый, у него автомат... -- Трясите вторую, третью машины, а этого, из головной, возьмите на прицел, не давайте ему выходить из кабины... Нападавшие с шумом, подбадривая друг друга, кинулись на оставшиеся машины, но из каждой распахнутой дверцы грозно торчал ствол. И вновь возникла заминка. Карен в пуленепробиваемом жилете из кевлара, подаренного некогда ханом Акмалем Шубарину, спрыгнул на землю и, направив автомат на Бурого, сказал, чеканя слова: -- Или вы сию минуту освобождаете дорогу и пропускаете нас с миром, или мы для начала изрешетим все ваши пижонские машины. Откроете ответный огонь -- пеняйте на себя, нам пуль не жалко. Вдруг в наступившей тишине за спиной Бурого клацнул затвор обреза, но Карен, опережая выстрел, дал над их головами очередь, и рванувшийся в сторону Бурый истерично крикнул водителю лесовоза: -- Освободи трассу! Психи какие-то попались... Это была первая организованная по наводке встреча, а сколько раз их пытались остановить, по выражению Карена, "на шап-шарап", то есть неожиданно, предполагая в большегрузных транспортах ценный груз. Приметив караван где-нибудь у столовой или на заправочной станции, банда местных рэкетиров, собрав пять-шесть машин, бросалась в погоню. Но ни разу не было случая, чтобы парни из конвоя Карена не заметили, что на груз "положили глаз". В таких случаях колонна сразу перестраивалась и замыкал караван "Магирус" с прицепом, куда перебирались двое с автоматами. Когда преследователи, угрожая оружием, требовали остановиться, поверх машин давали мощные очереди из двух автоматов; если это не помогало, стреляли в колеса, по радиаторам. Разбой царил повсюду -- от Чопа до самых южных ворот Ташкента, пытались грабить и на Украине, и в каждой из областей России, в Татарии, Башкирии, на всей огромной территории Казахстана. В последний раз их тормознули в двадцати пяти километрах от конечной цели, в Келесе, но тут уж, на своей территории, Карен с дружками отвел душу. Никого ни на мгновение не остановила мысль, что груз может быть государственным или принадлежать чужой стране -- даже видавшим виды парням из конвоя показалось, что повсюду на территории бывшего СССР перестали действовать какие-либо законы. Бросилось в глаза, что многие работники ГАИ состоят в сговоре с бандитами, орудовавшими на шоссе. Дожидаясь каравана в Чопе, Карен купил у таможенников сорок ящиков водки,-- тут ее конфискуют тысячами бутылок в день. У конвоя существовал сухой закон, спиртное требовалось для гаишников, но водки хватило только на половину пути. Хотя сопроводительные документы на груз были в порядке, печати и штампы таможни четкие, ясные, их часами держали на дорожных постах, особенно свирепствовали на стыке областей, республик. В Казахстане лютовали на территории каждого района. Тут, конечно, оружие не применяли. Карен, скрипя зубами, отходил в сторону, в дело вступали Сумбат с Хашимом с головной машины. Они много лет шоферили "дальнобойщиками", доставляли бахчевые в Россию и знали, как надо ладить с хозяевами дороги. Только однажды, на въезде в Оренбург, когда Сумбат с Хашимом два часа не могли уломать гаишников, затребовавших за проезд двадцать тысяч, нервы у Карена не выдержали. Он ворвался в дежурку с пистолетом, и, выхватив из рук Сумбата две пачки двадцатипятирублевок, сумму, которую они соглашались заплатить, сыпанул их веером по тесной комнате, крикнув при этом: -- Или вы соглашаетесь на эти деньги, или я сейчас перестреляю вас, как собак! И тут же мордастый офицер испуганно нажал на кнопку автоматического шлагбаума, освобождая проезд... Но самый крутой разбой ожидал их впереди, в Иргизской степи, за Актюбинском, и они об этом знали. В степи рано поутру они застряли у одного могильника на пять часов,-- там Сумбат получил пулевое ранение в плечо. Дорога блокировалась по всем правилам военного искусства и по краям имела окопы в полный рост, у нападавших имелись и два автомата. В конце концов, после перестрелки и взаимных угроз проезд выторговали за автомат с тремя рожками патронов и пятьдесят тысяч деньгами. Правда, Карен, зная восточное коварство, оговорил, что главарь засады должен сопровождать колонну, пока они не выберутся к Челкару. Водители-немцы, парни бывалые, не робкого десятка, сталкивавшиеся с разбоем и в Африке, и в Европе, и Америке, только диву давались и постоянно твердили, что хваленая итальянская мафия, да и американская, в сравнении с советской, только зарождающейся,-- просто детский сад. После стычек, перестрелок, погонь, долгих переговоров в голой степи у какого-нибудь веревочного шлагбаума немцы уже не жаловались ни на питание, ни на отсутствие связи, ни на "комфорт" наших гостиниц. Вот почему большинство немецких водителей наотрез отказалось гнать машины обратно, и Карен, понимая их, посоветовал сомневающемуся Коста купить им авиабилеты, добавив при этом: -- Они и под расстрелом не захотят повторить обратный путь. Сообщение Коста о том, что водители "Магирусов", побросав машины, возвращаются самолетом, только подтвердило мысли Шубарина, что за последние полгода, пока он находился в Германии, преступность в стране резко возросла, в нее втянулись тысячи и тысячи новых людей, для которых разбой стал нормой жизни. Вот отчего Шубарина беспокоила утренняя весть Коста: "Поклонник мюнхенской "Баварии" не объявился". Поиски человека, заинтересовавшегося его еще не открывшимся банком, затягивались. Кто он? И кто за ним стоит? Дома крупные уголовники уже давно влились в новейшие коммерческие и финансовые структуры, а за спиной этих структур стояли в большинстве случаев все те же, вчерашние, власть имевшие люди. Многих из них он хорошо знал, так почему же они не вышли на него напрямую, без посредников, а решили действовать через уголовку? Что это могло означать? Или уголовка, почувствовав себя настолько уверенно, сама, без протекции властей предержащих, хочет взять под контроль часть финансовых операций в республике? Или же те, что появились у руля власти в последние годы, не желают связываться с ним? А он, как ни крути, вроде и был сам по себе, но принадлежал к клану Верховного, и, конечно, для новых он чужой, а при своей финансовой мощи представляет явную опасность. Но шок у клана Рашидовых быстро прошел, многие бывшие лидеры уже вернулись из тюрем и жаждут реванша, и тут его деньги могут оказаться весьма кстати, хотя он себе таких целей и задач не ставил, однако события развивались не по его воле. Ведь посланник международной мафии сказал ему прямо: "В Ташкенте большие перемены, и вам там теперь не на кого опереться. Мы и только мы можем оценить ваш талант, помочь стать банкиром. Ваши друзья и покровители не сумели удержаться у власти, теперь в крае новые хозяева..." Конечно, посланец хотел нагнать страху, оттого и неожиданность встречи, но он еще молод, неопытен не только в финансах, но и в политике, откуда ему знать истинный расклад сил в Узбекистане. Да, прежние кланы потерпели сокрушительное поражение, прежде всего потому, что на них обрушилась вся карательная мощь Прокуратуры СССР. Тысячи пришлых следователей расследуют все стороны жизни республики. Попади в подобную ситуацию любая другая республика, вряд ли она выглядела бы краше. Тут следствию помогли и те, кто давно жаждал реванша, хотел перехватить власть, но даже при такой ситуации, будь жив Рашидов, вряд ли бы Узбекистан понес столь тяжелый урон. Республика потеряла лидера, и все посыпалось. Но теперь, когда стали возвращаться один за другим сподвижники Рашидова,-- а у них было время проанализировать свои ошибки и просчеты,-- ситуация, конечно, изменится. По прогнозам Шубарина, новые власти должны потесниться, уступить многие важные посты, утраченные прежним кланом. Ведь теперь, по завершении перестройки, возвращавшиеся в глазах народа выглядят жертвами великодержавной руки Москвы. К тому же надо знать жизнь в крае -- тут всегда правили и будут править люди, рожденные властвовать, и случайный человек никогда не попадет на вершину власти, разве что в революцию, в перестройку или смутное время. Когда после форосского фарса Горбачев вернулся в Москву, он обронил фразу, ставшую крылатой: "Я вернулся в другую страну". Выходило, что и Артуру Александровичу предстояло вернуться тоже в иное государство. Узбекистан, по его сведениям, со дня на день должен был объявить о своей независимости, суверенитете. Уезжал он в Мюнхен из бурлившей, но единой страны, а возвращался в еще более накаленную обстановку. Десяток новых государств своим появлением мгновенно породили тысячи проблем и забот, порою трудноразрешимых. Задумывая свой банк, Шубарин догадывался о предстоящих сложностях, но того, что он станет вдруг нужен диаметрально противоположным силам, предвидеть не мог. Он не хотел втягивать свой банк, мечту всей жизни, в политику, но, желая спасти жизнь Анвару Абидовичу, невольно связал себя с партией, которая скорее всего перейдет на нелегальное положение, то есть станет незаконной: судя по прессе, ее либо распустит собственный Генсек, либо запретят пришедшие к власти демократы. Руководящие структуры у всех объявивших суверенитет республик одинаковы, и повсюду в них -- от райисполкома до саночистки с двумя дерьмовозами -- правили коммунисты. Запрет партии при едином государстве не грозил Шубарину дополнительным риском, ибо коммунисты повсюду не сомневаются, что они еще вернутся на политическую арену и снова станут правящей партией. Но он смотрел дальше Анвара Абидовича, бывшего секретаря обкома: коммунистическая идея настолько дискредитировала себя, особенно в национальных республиках, что наверняка новые политические силы начисто отметут коммунистическую идеологию, ее цели, хотя и сохранят структуру правящей партии, ее имущество. В общем, лишь сменят вывеску, перекрасятся, не сделав даже малейших кадровых перемещений, и вместо "коммунистическая" в названии новой, естественно, правящей партии появятся слова "народная" или "демократическая", или оба слова вместе, они для слуха простого человека пока звучат обнадеживающе. Таким образом, скорее всего, поступят во многих национальных республиках, и лишь в России коммунисты лишатся реальной власти и, возможно, подвергнутся гонениям. В таком случае он вынужден будет помогать не только заграничной партии, но и чуждой идеологии. Вот в какое положение он ставил свой банк, где, судя по сообщению Коста, уже вовсю шел монтаж оборудования. Получив сообщение о смерти Парсегяна, Шубарин не сомневался, что Сенатор не упустит этот шанс и выйдет на свободу, ведь с развалом государства влияние его соперника, прокурора республики Камалова, убывало с каждым днем. Суверенитет республики даст свободу и хану Акмалю; его дело, наверное, передадут в Ташкент, а дома не найдется судей, которые решатся объявить аксайского Креза виновным, хотя в их распоряжении будет шестисоттомное дело и тысячи свидетелей. А оказавшись на свободе, хан Акмаль и дня не станет мириться со сложившейся обстановкой, попытается вернуть власть и положение, благо людей, желающих стать под его знамена, хоть отбавляй. Вероятнее всего, и эти попытаются втянуть его и банк в политические игры. Ведь Анвар Абидович заявил прямо: кто не с нами -- тот против нас. Оставался еще и преступный мир, первым предложивший сотрудничество и тоже обещавший покровительство. Они жаждали на выгодных условиях отмывать деньги от наркобизнеса и темных дел. Срок возвращения на родину близился, и Шубарина беспокоило, что Коста до сих пор не мог отыскать человека, подошедшего к нему на стадионе. Установи они гонца, потянулась бы цепочка и к тем, кто за ним стоит, а это, видимо, люди серьезные, если обязывались гарантировать безопасность банка, работающего с "грязными" деньгами. Выходило, что первый клиент еще не поднялся по высоким мраморным ступеням бывшего здания "Русско-Азиатского банка", а его хозяина уже обложили со всех сторон... XIV -- Я видел вчера "Мазерати",-- встретил утром Нортухта неожиданной новостью прокурора Камалова. Видимо, он не забыл разговор, состоявшийся полгода назад у ресторана "Лидо". -- Где? Какого цвета? И кто ее хозяин? -- с интересом стал расспрашивать Хуршид Азизович. -- Вечером я был у родственников в Тузеле. Там есть аэродром военного округа, так на нем приземлился транспортный самолет ВВС из Москвы. А из его чрева выкатился роскошный автомобиль перламутровой окраски сиреневого оттенка. Тут набежала толпа, окружила ее, и я услышал: "Мазерати". Оказывается, действительно до сих пор одна из самых дорогих марок. Из Мюнхена до Москвы машину гнали своим ходом, а дальше не рискнули, решили доставить по воздуху. -- И кто же хозяин этой красавицы? -- повторил свой вопрос прокурор, хотя уже догадывался, кому принадлежит престижный автомобиль. -- Хозяина с машиной не было, только двое перегонщиков, говорят, купил какой-то банкир. "Значит, появится на днях и Артур Александрович Шубарин",-- заключил Камалов. Предположение прокурора объяснялось просто: в газетах, на радио, телевидении, в частных разговорах, повсюду в последнее время говорили об открытии крупного коммерческого банка "Шарк". В газетах и телевизионных новостях часто появлялись снимки роскошно отреставрированных кассовых и операционных залов бывшего "Русско-Азиатского банка". Поговаривали и о трех подземных этажах, где вроде бы в четыре ряда до самого потолка тесно стоят бронированные сейфы известной немецкой фирмы "Крупп", впервые после революции банк снова намерен принимать от частных лиц на хранение ценные бумаги, драгоценности. В Ташкенте открытием коммерческого, частного банка теперь вряд ли кого удивишь, тут уже справили первую годовщину владельцы "Ипак юли", частного банка "Семург", а известный банкир из Уфы Рафис Кадыров, хозяин "Востока", готовился отметить с помпой вторую годовщину преуспевающего филиала в Ташкенте. Но "Шарк" Шубарина, еще не открывшись, привлекал внимание тем, что получил в центре города, в престижном районе особняк, представлявший историческую ценность, где с размахом велись не просто ремонтные, а реставрационные работы. В банке -- от охранной сигнализации, единой компьютерной системы, специального оборудования и приборов, определяющих подлинность любых денежных знаков, вплоть до униформы служащих -- все было на уровне мировых стандартов, и поставлялось оборудование из Германии, где банковское дело имеет вековые традиции. Частные и земельные банки Баварии выделяли щедрые кредиты "Шарку", потому что он должен был представлять интересы всех этнических немцев на территории бывшего СССР. Без головного банка немцы вряд ли могли контролировать в вороватой стране свои вложения, в первую очередь адресованные землякам. Вот отчего в прессе постоянно появлялись статьи, заметки о предстоящей презентации по случаю открытия нового банка. Знал Камалов, что на презентацию приедет много гостей из-за рубежа. Прокурор даже получил из МИДа список людей, попросивших въездные визы, и сличил его со списком, поступившим из Интерпола. Почти все друзья, навещавшие Шубарина в Мюнхене, прибывали в Ташкент, они наверняка знали о давней мечте Артура Александровича и хотели разделить с ним радость. Трое-четверо из гостей уже имели имя в финансовых кругах Запада. Этих, видимо, тянула в Ташкент не только старая дружеская привязанность, но и открывающиеся возможности в новом государстве. Конечно, Камалову хотелось не только глянуть на презентацию, но и получить видеозапись, наверняка на богатое торжество будут приглашены интересные люди. Но чего нельзя, того нельзя, он не будет снимать и тех, кто придет в ресторан "Лидо", где тоже, по его сведениям, уже неделю работают дизайнеры, переоборудуя второй этаж,-- там пройдут основные мероприятия и банкет. А любопытное получилось бы кино, ведь там появятся не только друзья и покровители Шубарина, но и враг