ения для него, вы знаете. Пусть он сегодня оказался на свободе, но для меня он был и остается навсегда преступником, убийцей. Хотя он самонадеянно убежден, что со смертью главного свидетеля обвинения Артема Парсегяна по кличке Беспалый он теперь вне подозрений. А смерть Беспалого, я убежден, дело рук Хашимова: он знал, какую опасность представлял для него Парсегян. Но я верю, что у меня появятся и новые факты, и новые свидетели, и он со своим дружком все равно окажется за решеткой,-- оборотни в нашей среде опаснее любых преступников. -- Простите, прокурор, -- спокойно прервал его монолог Шубарин. -- Зачем вы мне все это рассказываете? Я не интересуюсь ни жизнью Сухроба Акрамходжаева, ни жизнью Салима Хашимова, и если в них есть для вас белые пятна, я не собираюсь их вам освещать, даже если бы мог знать. У меня иные принципы, и к тому же я сам далеко не праведник и на роль судьи вряд ли подхожу. Мне кажется, у вас сложилось неправильное мнение обо мне. Прокурор словно ожидал этого выпада от хозяина кабинета и тоже вполне спокойно продолжил: -- Не спешите, Артур Александрович, делать выводы. Я знал, к кому шел. И я не собираюсь вульгарно вербовать вас в осведомители. И не думайте, что я явился только потому, что недавно оказал вам важную услугу. Просто случайное стечение обстоятельств, вы же понимаете, что я не мог предвидеть похищение вашего гостя. Эти бумаги я собирался передать вам давно, а инцидент с Лежавой лишь сократил время и дистанцию между нами. -- Извините, прокурор,-- настойчиво перебил Шубарин гостя,-- если в этих бумагах какой-то компромат на Сухроба Ахмедовича, можете их забрать, я не притронусь к ним. -- Не горячитесь, Артур Александрович. Я скажу вам, что находится в этих двух папках, а уж вам решать, притрагиваться к ним или нет. В одной -- докторская диссертация бывшего заведующего отделом административных органов ЦК партии Акрамходжаева, в другой -- теоретические работы Азларханова за разные годы и мое подробное заключение об идентичности этих материалов, я ведь тоже доктор наук и преподавал специальные дисциплины в закрытых учебных заведениях КГБ, был такой факт в моей жизни, после тяжелых пулевых ранений в уголовном розыске. Ума не приложу, откуда взялись у Сенатора -- я полагаю, вам известна эта кличка Акрамходжаева -- научные работы убитого прокурора Азларханова, ведь они никогда не были знакомы, это я выяснил досконально. Иногда я думаю, что, возможно, работы Амирхана Даутовича находились в том самом дипломате, что был при Азларханове в момент его убийства в вестибюле прокуратуры и который в ту же ночь выкрал Сенатор... -- Прокурор говорил неторопливо, не глядя на собеседника, порою даже казалось, что он просто рассуждает вслух, но он все-таки успел уловить какую-то реакцию на свои последние слова: Шубарин слишком хорошо владел собой, чтобы не выдавать волнения, но что-то в нем в этот момент дрогнуло. Прокурор продолжал развивать свою мысль: -- А может, за убийством вашего друга Азларханова и стоит Сенатор? Вот поэтому я считаю своим долгом передать вам эти бумаги. Так оставить вам документы, Артур Александрович, или я ошибся, назвав Азларханова вашим другом? -- Нет, не ошиблись. Амирхан Даутович был моим другом, и я посмотрю эти материалы... Пытаясь закрепить маленький успех, Камалов произнес несколько эмоциональнее: -- Этим шагом я хочу как-то прояснить наши отношения: мне кажется, на многое мы с вами смотрим с одной колокольни... -- Не обольщайтесь, прокурор, -- вдруг засмеялся хозяин кабинета. -- А за бумаги спасибо. Впрочем, похвалюсь: и я замечал разницу между "устным" и "печатным" Акрамходжаевым. -- Почему же я обольщаюсь? -- спросил прокурор, вставая. -- Вы не совсем обычный предприниматель и банкир. Если бы большинство наших новых дельцов имело таких друзей за рубежом, как у вас, к тому же располагало вашими финансовыми возможностями плюс знание языков, они давно бы оказались за кордоном. Все нувориши спят и видят себя где-нибудь во Флориде или Майами, или, на худой конец, в Хайфе или Тель-Авиве. А вы имели возможность оказаться там и десять, и пятнадцать лет назад, вы часто выезжали за границу, даже с семьей, не говоря уже о первых годах перестройки, когда официально объявили о своих миллионах. Вы даже не стали перебираться в Москву, а построили дом в Ташкенте, в традиционной узбекской махалле, где вас очень уважает и стар, и млад, а мать ваша с сестрами и родней до сих пор живут в Бухаре. Вот видите, я все знаю про вас. И уверен, этот край и этот народ для вас не чужой... Протянув на прощание руку, Камалов, ловко подхватив атташе-кейс, и шагнул к выходу. Уже у самой двери он остановился и обратился к Шубарину, вернувшемуся за свой массивный стол с компьютером, телефонами и еще какими-то приборами, не знакомыми прокурору. -- Всю беседу меня мучил один вопрос: сказать или не сказать? Сейчас решил -- скажу. Когда мы еще с вами увидимся, да и увидимся ли вообще? Вы правы: мы все-таки стоим на разных берегах. А хотел вам сказать я следующее. У меня, да и у полковника Джураева есть ощущение, что люди, стоящие за Талибом, да и он сам, не оставят вас в покое. Ну, он у нас давно числится в специальной картотеке и теперь, конечно, будет взят под особый контроль. Но вы ведь в курсе, как нынче юридически подкован уголовный мир, какие видные адвокаты консультируют их. Непросто их взять за бока. Даже сегодня, когда Гвидо Лежава улетел, мы не знаем, чего они от вас хотели. Нам же известно -- они не требовали выкупа, не ставили никаких условий. Если мы будем знать, почему Талиб Султанов прилетал в Мюнхен на встречу с вами, нам будет легче действовать. И как бы вы ни открещивались от нас с Джураевым, все равно получается: ваши враги -- наши враги. Новое время рождает новые преступления. Возле вашего банка завязывается новый клубок преступности, о котором мы пока ничего не знаем, но догадываемся,-- он уже дал о себе знать. Поэтому нам лучше сотрудничать. Поверьте, вам одному с этим не справиться... Извините, я не так выразился. Не сотрудничать,-- я на это не рассчитываю. Вы должны поставить меня в известность сразу, если произойдет нечто серьезное, как, например, с Гвидо Лежавой. Пока вы были в Германии, у нас резко изменилась ситуация. Вы вернулись в другую страну, как выразился один высокопоставленный оборотень. У вас могут появиться враги не только среди уголовников. Держите ухо востро. Ваш банк слишком лакомый кусок для многих влиятельных кланов, вы ведь знаете, у нас любят прибрать к рукам готовенькое... В прошлый раз, на дороге, я передал вам визитку, где все мои телефоны: служебный и домашний. Но если вас не устроит такой вид связи, запомните -- моего шофера зовут Нортухта, он мой человек, проверен, я его предупрежу. Найдите его, он организует встречу хоть среди ночи, если этого потребуют обстоятельства. Запомните -- парня зовут Нортухта... -- и прокурор шагнул в провал бесшумно открывшейся двери. XVIII После ухода прокурора Шубарин долго расхаживал по просторному кабинету, не отвечая на телефонные звонки. "Не догадался ли "москвич", что это я в свое время направил ему подробное письмо о злоупотреблениях в банках, о дикой коррупции чиновников, о тотальном разграблении страны совместными предприятиями и лжекооперативами, о том, кто и как обналичивает миллионы, усугубляя инфляцию и приближая крах экономики, -- задумался он и тут же ответил себе: -- Нет, не догадался. Знай об этом прокурор, наверное, и разговору шел бы по-иному". Ведь после того письма многие загремели по этапу и в Москве, и в Ташкенте, в ту пору прокуратура еще имела силу и распорядилась фактами с толком и оперативно, а наколки Шубарин дал верные. Он и тогда, зная цену своему сообщению, предполагал, какие будут последствия. Да и сегодня не жалел об этом, хотя помнил, что писал: "Отступничество и ренегатство в нашей среде карается особо сурово, и плата одна -- жизнь". Запоздало он понимал, что ни его письмо, ни десятки подобных, которые наверняка были, ни сотни людей, похожих на Камалова, не могли уже ни спасти страну, ни остановить круглосуточный, из месяца в месяц, из года в год, ежесекундный грабеж отечества, вывоз всего и вся. И он удивлялся и "левой" и "правой" прессе, и либералам, и новоявленным "демократам", но больше всего коммунистам, не задавшим Горбачеву всего один вопрос: "Где золотой запас страны?" Когда он пришел к власти, страна имела золотой запас в 350 тонн и все годы его правления не снижала ежегодной добычи в 40 тонн. В конце же правления осталось всего 20-30 тонн золота. Куда оно девалось? Ведь с Горбачевым народ не жил и дня счастливо и сыто. Можно, конечно, и еще много чего спросить с этого человека. Все пять лет его правления день и ночь по газопроводам и нефтепроводам на Запад шел газ и текла нефть. Эшелонами туда же, опять же день и ночь, шли лес, руда, металл. Страна не пропустила ни одного пушного аукциона, вывезла миллионы редчайших шкурок. Где деньги за все это? Где насыщенный рынок и магазины, в которых полки ломятся от товаров? Ведь прежде, во времена Брежнева, каждая советская женщина могла позволить себе и французские сапоги, и французские духи, а ныне это доступно лишь первой леди страны и ее подружкам, ну еще и валютным проституткам". Много, много чего можно было спросить с Горбачева и его сподвижников. Но на этой дутой фигуре останавливаться не хотелось. Однако сегодня о чем ни думай, что ни делай, -- все упирается в его деяния, их конечный результат -- не объехать, не обойти... И это надолго, на десятки лет. Шубарин, как предприниматель, как банкир, понимал это лучше других. Однако хорошо,-- отметил Японец,-- что они с Камаловым одинаково оценивают Горбачева, ведь только что прокурор сказал: "Один высокопоставленный оборотень". А он, наверное, знает, что говорит, ведь, считай, всю жизнь охотился за оборотнями в мундирах. "Нет, он не предполагает за мной такого греха, -- вспоминал Шубарин о давнем своем письме в прокуратуру, -- иначе бы мог действовать прямолинейнее". Например, мог бы потребовать сдать Миршаба и Сенатора с потрохами. Догадывается прокурор, что он знает про них такое, о чем не ведал даже Парсегян, главный свидетель обвинения. -- Знает -- не знает,-- невольно раздражаясь, заметил хозяин просторного кабинета, -- а мне не легче. Обложили со всех сторон -- и уголовники, и бывшие коммунисты, а теперь еще и прокурор сел на хвост. Чувствует или знает, что вокруг его только что родившегося детища уже начали сгущаться тучи... Теперь, после неожиданного визита Камалова, следовало определиться и с Сенатором, а значит, и с Миршабом. Действительно, как попали научные работы убитого прокурора Азларханова к Сенатору? В том, что пресловутая докторская и работы Азларханова идентичны, Шубарин не сомневался. Ему захотелось взглянуть и на вердикт прокурора, и на ранние работы своего бывшего юрисконсульта Азларханова, и он вернулся к журнальному столику. Первая, взятая наугад папка оказалась докторской диссертацией Сенатора, но он отложил ее, не открыв,-- с ней он уже давно ознакомился, не менее внимательно, чем "москвич", но прокурору он о своих изысканиях ничего не сказал. Взяв вторую папку, он вернулся за стол и просидел, не отрываясь от бумаг, больше часа. Читая заключение, он то и дело возвращался к статьям, докладным, выступлениям, на которые ссылался "москвич", и удивлялся глубине мыслей, проницательности, предвидению своего друга прокурора Азларханова -- как свежо, современно звучала каждая его строка! Сомнений не было: Сенатор присвоил работы его бывшего юрисконсульта. -- Ах, Амирхан Даутович... -- вырвалось вслух у Шубарина, и он в волнении вновь стал шагать из угла в угол. Как сейчас он был нужен ему самому, а прежде всего обществу! "Надо съездить к нему на могилу,-- решил банкир, пряча папки в стальной крупповский сейф. -- Что дает мне это открытие? И что я должен предпринять в связи с этим? И почему "Москвич" хочет мне помочь, а заодно и рассорить с Сенатором и Миршабом? Зачем я ему нужен? -- закрутился новый рой вопросов, едва он захлопнул стальную, с секретом, дверцу сейфа, упрятавшую тайну взлета Сенатора. -- Может, оттого, что считает: дни Сенатора и Миршаба сочтены? Ведь он прямо заявил -- они для меня преступники, убийцы. Возможно, он располагает какой-то информацией, что "сиамские близнецы" затеяли коварный ход против него, где и мне отведена не последняя роль? Поэтому и пытается отсечь меня от Сухроба и Салима, догадывается, что в той борьбе, которая ведется против него, ничьей быть не может. Или - или, а точнее: кто кого. Нет, он прямо не сказал, что мне не по пути с его врагами, как и не предлагал открыто перейти на свою сторону, но ясно дал понять, кто есть кто, -- продолжал анализировать беседу Артур Александрович. -- А мою жизнь он знает хорошо, иначе какой бы смысл передавать мне докторскую диссертацию Сенатора, понимает, что значил в моей жизни Азларханов. Наверное, знает и о памятниках в Бухаре и Ташкенте, поставленных мной... Ну, об этом, конечно, ему рассказал полковник Джураев, тот тоже в молодые годы работал с Амирханом Даутовичем..." Но вот откуда Камалов узнал о встрече на мюнхенском стадионе "Бавария" с Талибом Султановым, чью фамилию и род занятий Шубарин впервые услышал от прокурора, это предстояло еще разгадать, и непременно. А может, прокурор знает и о визите в Германию "хлопкового Наполеона", находящегося в уральском лагере? А если он знает и это, то, видимо, располагает какими-то новыми сведениями по его банку, что, разумеется, неприятно. Оттого и решился прокурор открыто прийти в банк, отсюда и все попытки наладить отношения. Было над чем задуматься Шубарину -- такие люди, как Камалов, обычных визитов вежливости не наносят. Что знает и чего не знает о его жизни "Москвич" -- это для Шубарина оставалось загадкой. Одно ясно: знал он немало, а догадывался о еще большем. Хотя не во всем Камалов ориентировался правильно. Зря он думал, что за смертью Азларханова стоит Сенатор, -- прокурора убил Коста. Он вынужден был стрелять,-- Амирхан Даутович, даже раненный, не выпускал кейс из рук. А выкрал документы Сенатор, верно, благодаря этому они и познакомились тогда. Но вдруг мысли о Камалове отодвинулись на второй план. Он понял (наконец-то!), как могли попасть материалы Азларханова к Сенатору, несмотря на то, что они никогда прежде не встречались. Видимо, Амирхан Даутович, располагая временем, занимался и теоретическими изысканиями, тем более, что его личная жизнь, нелегко складывающаяся судьба давали весомый повод для анализа: что есть Закон для отдельно взятого гражданина, даже если он сам -- всего лишь областной прокурор. Покидая поспешно и тайно заштатный городок "Лас-Вегас" в те часы, когда Шубарин вместе со своим покровителем из Заркента "хлопковым Наполеоном" срочно отправились в Нукус, чтобы первыми оказаться возле неожиданно умершего Рашидова, Азларханов захватил с собой только самое, на его взгляд, необходимое и ценное. Видимо, в кейсе, за который его и пристрелил Коста, кроме бумаг по коррупции и теневой экономике в масштабах страны, находились и научные труды -- итог многолетней практики крупного юриста и должностного лица. Когда Сенатор, невольный свидетель убийства Азларханова в здании прокуратуры республики, узнал, что кейс остается на ночь в сейфе на втором этаже, он решил его похитить. Однако, украв кейс, Сенатор вернул документы хозяину, Шубарину, не сразу, а спустя четыре часа после налета на прокуратуру, где ему пришлось застрелить двоих: такой кровавой ценой достался ему кейс. И вот только теперь открылась тайна докторской диссертации Сенатора. Но это открытие навело Артура Александровича и на другую, более неприятную мысль. Сенатор обманул его, и обманул крепко, лихо. Он не только присвоил себе труды убитого прокурора, но и снял копии со всех документов. Вернув подлинники, он заслужил доверие Шубарина и получил от него мощную поддержку. Конечно, он, Шубарин, попался на том, что кейс был опломбирован, а главное, на том, что тогда о возможности снять копии на ксероксе он и подумать не мог. О том, что в районной прокуратуре есть ксерокс -- в ту пору большая редкость,-- он узнал позже и совсем по другому поводу, но сейчас в цепи фактов это был весомый аргумент. А как он быстро в его отсутствие добился для себя немыслимого по тем временам поста в ЦК, взяв за горло Тулкуна Назаровича! Теперь-то яснее ясного, что здесь сыграли свою роль бумаги из кейса. "Что за день черных открытий? -- чертыхнулся про себя Шубарин и вернулся за стол. Запоздалое прозрение попахивало сенсацией, да и обидно было, что провели его, как мальчишку. -- А ведь ныне бумаги из этого кейса обретают куда большее значение, чем тогда, при стабильной власти, когда резкие перемены и новые люди у руля были просто немыслимы. Сегодня, когда идет новый и основательный передел власти, иная бумажка из моего досье может вызвать правительственный кризис или отставку с ключевого поста. При наступившей гласности материалы из "дипломата" представляли убойную силу. А эти бумаги находятся теперь в руках Сенатора и Миршаба, людей крайне тщеславных и беспринципных, больше того, они наверняка думают, что я не догадываюсь об этом, ведь столько времени прошло..." -- трезво оценивал Шубарин неожиданное открытие. Неожиданный приход прокурора наталкивал на мысль, что неведомые ему события вокруг него и его банка набрали необратимый ход, и следовало действительно быть начеку. На столе звонил то один, то другой телефон, но Артур Александрович не обращал на них внимания, он все осмысливал неожиданный визит Камалова, особенно его последние слова у двери: "У нас резко изменилась ситуация... Вам одному уже не справиться..." Мгновениями рука вдруг тянулась к телефонной трубке, хотелось позвонить Сенатору домой, чтобы пригласить на обед в "Лидо" и там в привычной обстановке спросить прямик, зачем он присвоил труды прокурора Азларханова и выдал их за свои и почему снял копии с его секретных бумаг? Но в самый последний момент что-то останавливало его: так грубо, в лоб, на Востоке не поступают, нужно было искать другой путь. Но какой? Ничего путного в голову не приходило. На одном из телефонов то и дело раздавались настойчивые звонки, словно звонивший знал, что он находится у себя. Глянув на определитель номера, он понял, что звонит кто-то из ЦК: три первые цифры "395" принадлежали только Белому дому. Он не ошибся, на том конце был старый политикан Тулкун Назарович, сохранивший кресло даже в перестройку, а начинал ведь еще при Хрущеве... -- Добрый день, Артур. Поздравляю с открытием банка, -- приветствовал его прожженный пройдоха. С ним Шубарин не виделся давно, больше года, но голос по-прежнему был полон важности и достоинства, хотя льстивые нотки все равно проскальзывали. Японец никогда не ошибался в интонациях, на Востоке для человека со слухом они многое значат, и порою бывают куда важнее слов. "Видимо, будет что-то просить",-- подумал он, и вновь оказался прав. -- Я, Артур, к тебе за помощью. Тут неожиданно выпала командировка в Турцию, грех не побывать в Стамбуле за госсчет. А командировочные -- десять долларов в день, при моих-то привычках -- гроши. Выручай, говорят, какой-то американец тебе уже полмиллиона "зеленых" отвалил... Вначале Шубарин хотел отказать,-- действовал стереотип поведения и мышления, обретенный в Германии,-- но тут же сориентировался, что он уже не в Мюнхене, а в Ташкенте и Тулкун Назарович не тот человек, которому отказывают, а главное, он сообразил, что партийный бай из Белого дома сейчас, сию минуту, может прояснить для него нечто важное, что мучает его после ухода прокурора. -- Тысяча долларов вас устроит? -- спросил он коротко. -- Вполне, -- радостно ответил проситель. -- Тогда приезжайте сейчас же, завтра я могу улететь в Москву. Шубарин был убежден, что гость теперь ответит на все его вопросы, а его откровения стоили тысячи долларов. Положив трубку, он снова набрал шифр сейфа, из начатой пачки стодолларовых купюр отсчитал тысячу и, вернувшись к столу, вложил их в фирменный конверт банка. Человек из ЦК не заставил долго себя ждать, машина у него была всегда под рукой и банк находился рядом, не успел Артур Александрович по телефону распорядиться насчет чая, как услышал в приемной знакомый голос, и тут же, гремя двойными дверями, гость появился в кабинете. -- Ну и отгрохал ты себе апартаменты, кругом зеркала, красное дерево, полированная медь, хрустальные люстры... Раньше бы всыпали тебе за барство на первом же бюро, -- начал он с порога. -- Не всыпят, это же частный банк, и никакой партии он неподвластен, так что бюро, пленумы, съезды мне теперь не страшны, -- ответил шутя хозяин кабинета, направляясь из-за стола к гостю,-- традиции чтить следовало, это он понимал. Они обнялись, расспросили друг друга о житье-бытье. Вдруг улыбка сбежала с лица гостя, и он, словно вспомнив что-то важное, назидательно сказал: -- Частная собственность, западные учредители, инвесторы -- это все верно. Но что ты никому неподвластен -- забудь. Это я тебе как другу говорю. И по секрету добавлю: мы никому не позволим игнорировать правящую партию -- ни миллионеру, ни миллиардеру. И я тебе рекомендую вступить. Как же без нее? Впрочем, надо проверить, может, я на правах старого друга тебя уже переоформил из КПСС в нашу новую партию... Вот так-то, любезный Артур Александрович, надеюсь, воздух Европы не совсем тебя испортил. -- Тулкун Назарович, видимо, предвкушая путешествие на берега Босфора, был в добром расположении духа. Шубарин жестом пригласил гостя к столику между двумя высокими креслами у окна, где уже стоял наготове свежезаваренный чайник. Тулкун Назарович выбрал место, которое часа два назад занимал прокурор Камалов, а хозяин кабинета вернулся к письменному столу и взял конверт с долларами. Положив его перед человеком из Белого дома, сказал с улыбкой: -- Желаю приятного времяпрепровождения в Стамбуле, там такие дивные кофейни... Да и вся страна зеленая, ухоженная, с мягким климатом, омывается четырьмя морями... -- Жаль, ты не можешь составить мне компанию, -- ответил гость, принимая из рук Шубарина пиалу с ароматным китайским чаем. -- Не огорчайтесь, теперь другие времена, у вас постоянный заграничный паспорт, и я непременно захвачу вас как-нибудь с собой в Европу, по делам банка я теперь часто вынужден буду бывать там... -- И сразу без вступления перешел к тому, ради чего он и вызвал гостя, не пожалев тысячи долларов: -- Я давно собирался расспросить вас об одной давней истории. Теперь-то она вроде и не имеет особого значения, как говорится, из-за срока давности. Но любопытство порою меня гложет, хочется и на всех архивных делах расставить точки над "и", такая уж у меня аналитическая натура, вы уж извините. Тут гость, видимо, ошалевший от неожиданного щедрого подарка, который по местному обменному курсу тянул тысяч на триста с гаком, пришел ему на помощь: -- Дорогой Артур, какие могут быть между нами секреты? Буду рад прояснить для тебя любую туманную ситуацию. -- А история действительно давняя, связанная с головокружительным взлетом бывшего районного прокурора Акрамходжаева. Я в ту пору находился в Париже, а вернувшись, застал его уже в Белом доме. Такие взлеты в наших краях случаются не часто. Пост, на который он метил и который заполучил тогда, зависел от вас. Почему вы ему помогли, почему он в вас нашел покровителя? А если еще жестче -- какие аргументы он нашел против вас, чтобы вы стали его союзником? Как он вынудил вас отдать этот пост ему? Гость, чьи мысли, видимо, уже витали в Стамбуле, с удовольствием рассмеялся: -- Артур, не перестаю удивляться тебе, твоей проницательности. Ты что, под столом сидел в моем кабинете, когда он меня битых два часа шантажировал? -- Шантажировал?! -- удивленно вырвалось у Шубарина. -- Да, самым натуральным образом. И скажу тебе, очень профессионально. -- Можно подробнее? -- попросил Японец, откинувшись на спинку кресла. -- Конечно, иначе ты ничего не поймешь. Теперь-то, задним числом, я понял, они с Миршабом хорошо подготовились, собрали на меня подробное досье, а еще больше материалов на моих родственников. Особенно на моего брата Уткура, которого ты хорошо знаешь. В то время Сухроб с Миршабом работали уже в Верховном суде, куда они попали только благодаря тебе, я навел тогда справки. В один прекрасный день у меня на работе раздается звонок, и Сухроб настойчиво просит принять его. Является он с двумя папками и с места в карьер просит рекомендовать его кандидатуру на вакантное место в ЦК. Получив мой отказ, он придвигает ко мне две папки с уголовными делами на моего брата Уткура. Особенно опасным казалось последнее уголовное дело, заведенное на Уткура уже в перестройку, когда почти вся автобаза, опьяненная гласностью и горбачевскими реформами, потребовала завести на директора дело за поборы с каждого выгодного рейса. А Уткур руководил крупнейшей в области автобазой с огромным парком рефрижераторов, большегрузных автомашин с прицепами, совершающих рейсы в соседние республики и даже за границу. Но выручил тогда Уткура ты, а точнее люди Ашота и Коста -- они заставили водителей взять заявление обратно. Вот это дело Сухроб с Салимом собирались вновь открыть, если я не помогу заполучить им желанный пост. Разве это не шантаж? Впрочем, если быть до конца откровенным,-- продолжал гость после некоторой паузы, -- то я помог ему не только потому, что боялся огласки дела, связанного со взятками Уткура, но прежде всего оттого, что хотел видеть на этом ключевом посту, контролирующем правовые органы, своего человека. Он сам дал мне понять, что будет служить мне верой и правдой на этой должности, если я помогу. К тому же он тогда показался мне интересной личностью, я тоже был восхищен его статьями в прессе. И еще: Белый дом нуждался в притоке свежей крови, в людях неординарных, широко мыслящих, демократически настроенных -- таким он виделся мне в ту пору. -- В позже у вас изменилось мнение о нем? -- бесстрастно спросил Шубарин, хотя ответ его очень волновал. -- То, что он человек хваткий, неглупый -- это точно, но не более. Позже, работая с ним, я не однажды поражался широте его взглядов в статьях и узости мировоззрения в конкретных делах. Я ведь ожидал, что с его приходом и с перестройкой мы основательно переворошим законодательство и даже Конституцию -- какие же толковые были у него статьи о правовом нигилизме властей! Позже я понял, что за него, так же как и за меня в свое время, написал докторскую диссертацию какой-то умный человек. Я даже однажды попытался узнать по своим каналам -- кто? Но мне ответили, что скорее всего это человек не из республики, но хорошо знающий наши проблемы. А скажи, Артур, зачем тебе понадобилось узнать, как и каким образом Сухроб оказался в Белом доме? -- вдруг без перехода спросил Тулкун Назарович. Старая лиса, дремавшая в нем, проснулась, очнулась от предстоящих стамбульских предвкушений. Артур Александрович прекрасно знал, с кем имеет дело, и не обольщался временной эйфорией собеседника, догадывался, что тот обязательно задумается, почему вдруг банкир заинтересовался Сенатором. Он даже обрадовался этому вопросу: лучше уж тут, в приятные минуты, получить ответ из первых рук, чем строить догадки наедине или наводить справки через третьих лиц. -- Я не знаю, в курсе вы или нет, но он недавно вернулся из тюрьмы. Сейчас он не у дел, хотя мечтает занять прежнее положение, а пока хотел бы поработать в моем банке на достойной должности. Вот почему я должен знать, каким образом, какой ценой он заполучил кресло в Белом доме. Да, я помог ему и Миршабу занять ключевые посты в Верховном суде. Но, беря вас за горло, он не мог не знать, что мы с вами давние приятели, мне не нравится, когда за моей спиной шантажируют моих друзей,-- закончил несколько провокационно Шубарин. -- Не огорчайся, Артур, дело давнее, я уже забыл эту историю. Вся наша жизнь состоит из компромиссов. Он бы, наверное, далеко пошел, если б не прокурор Камалов. Думаю, что по большому счету ему уже не подняться, опять же из-за Камалова. Пока он прокурор республики, Сухроба считать свободным человеком нельзя, хотя он и на свободе. Я знаю Камалова, компромиссы его не устраивают, и я вот что думаю: не спеши официально приближать Акрамходжаева к себе. Другое дело помощь, деньги, личные контакты. А там видно будет, нынче события быстро разворачиваются: или арба развалится, или ишак умрет, или падишах... -- И гость поднялся, видимо, времени было в обрез: рейс на Стамбул был раз в неделю, в среду, завтра. Как только гость ушел, Шубарин глянул на платиновые стрелки "Роллекса" -- до обеда было еще далеко. "Ну и денек, а точнее деньки",-- вздохнул Шубарин, такого старта в Ташкенте он не ожидал, а ведь шел всего пятый день по возвращении его из Мюнхена. "Да, старый политикан отработал тысячу долларов сполна",-- решил Артур Александрович. С Сенатором все встало на место: знаменитая диссертация и статьи в прессе -- украденные труды его бывшего юрисконсульта, это и Тулкун Назарович подтвердил. Все сомнения, версии, варианты, предположения в отношении Сенатора отпали сами собой. Но визит человека из Белого дома был ценен и тем, что тот свое отношение к Сенатору определил четко: его нельзя считать серьезной фигурой в сегодняшней борьбе за власть до тех пор, пока Камалов занимает пост прокурора республики. А ведь он считал, что за время работы в Белом доме Сенатор крепко сблизился с Тулкуном Назаровичем и сейчас, выйдя на свободу, может рассчитывать на его поддержку в борьбе за возврат утерянных позиций. Сенатор без такой поддержки многое терял, многое, если не все... Косвенно гость прояснил и положение Камалова. С прокурором, видимо, считались всерьез, чувствовали силу. Конечно, Артура Александровича так и подмывало расспросить всезнающего человека как можно больше о Генеральном прокуроре, час назад сидевшем в том же кресле, но боялся вспугнуть, насторожить Тулкуна Назаровича, тот мог и обрезать напрямик: "Слишком многое ты хочешь знать за тысячу долларов". Однако это хорошо, что неожиданная командировка в Стамбул вновь свела его с таким всесильным во все времена политиком, как Тулкун Назарович. "Обязательно надо захватить его с собой в Европу, и в самое ближайшее время, там в долгой дороге и уюте первоклассных отелей, возможно, удастся прояснить положение Камалова и, может, даже узнать про тех, кто положил глаз на мой банк",-- решил Шубарин, возвращаясь за письменный стол, на котором разом зазвонили все телефоны. XIX После неожиданного звонка Газанфара Сенатор на время потерял интерес и к чемодану, и к долларам. Шубарину помог Камалов... "Что бы это могло значить? -- задумался он надолго в глубоком кожаном кресле. -- Вырвал из рук мафии,-- продолжал рассуждать он,-- значит, не обошлось тут и без Джураева, не стал же он сам его отбивать, дело это рискованное... Джураев хорошо знает Шубарина, и у них был общий друг -- покойный прокурор Амирхан Азларханов, чьи труды так мне пригодились... А ныне начальник уголовного розыска тесно сотрудничает с Камаловым, и тандем этот представляет для меня существенную опасность,-- констатировал Сенатор. -- Значит, Японец вошел в контакт с тем и другим. Остается узнать: давно ли они нашли точки соприкосновения и почему прокурор и полковник помогли банкиру? Что за этим кроется? Заключен ли был этот неожиданный союз до поездки Шубарина в Германию, или все вышло случайно, выкрали все-таки гражданина США?" Как юрист, он не должен был сбрасывать со счетов столь важный факт, тут вполне мог возникнуть вопрос о чести нового суверенного государства, отсюда, вероятно, и помощь. Все это предстояло выяснить и не спеша, осторожно: ныне и Шубарин с его финансовой мощью, и прокурор республики, и начальник уголовного розыска, чью кандидатуру, говорят, прочили в министры внутренних дел и даже шефом Министерства национальной безопасности, представляли силу. "Но как, каким образом вызнать об этом?" -- мучился хозяин дома, скрипя добротной кожей старого австрийского кресла. Вдруг забрезжила мысль... Надо найти тех, кто дерзнул выкрасть гостя всесильного Японца,-- это мог быть или сумасшедший, или человек, считающий себя ровней Шубарину и даже сильнее его. Да, именно сильнее, вряд ли ровня рискнет тягаться с Артуром: в Ташкенте преступный мир хорошо знал, какой силой обладает Японец. После гибели Ашота и жестокой расправы с бандой Лютого Коста с Кареном упрочили свое положение в столице. И если Артур Александрович втайне от него и Миршаба вошел в контакт с "москвичом", следовало сблизиться с теми, кто решил в самом начале помешать его банковской деятельности. Но это только в том случае, если американца не выкрали какие-нибудь сумасшедшие, новые волчата, ошалевшие от вида разового чека почти в полмиллиона долларов, выписанного небрежно Гвидо Лежава. Могло быть и такое: ныне и в Ташкенте полный беспредел. После убийства Нарика Каграняна и Вали вместе с телохранителями у ресторана "Ереван" в столице не стало единого хозяина уголовного мира, хаос, как и во всем, что ни день, объявляется новая банда, причем из вполне добропорядочных, казалось бы, граждан, еще вчера ни в чем не замешанных и не замеченных в уголовной среде. Или заезжает в благополучный город на гастроли залетная компания крутых рэкетиров, в таком случае и вовсе ищи ветра в поле. Поистине смутное время, беспредел... Поэтому следовало не спешить, действовать осторожно,-- Шубарин не тот человек, на котором можно без раздумий ставить крест, правильно говорят русские: не руби сук, на котором сидишь. Но если выяснится, что Артур действительно спелся за его спиной с "москвичом" и против него действуют серьезные люди, вот тогда и переметнуться от него не грех... А пока... нужно прежде всего встретиться с Миршабом, рассказать обо всем. Если понадобится, через Газанфара и через уголовные связи надо выйти на тех, кто решил тягаться с Шубариным и выкрал его американского гостя. Это решение несколько успокоило Сенатора, и он, вспомнив про чемодан, резво сорвался с места -- сколько же ему положили долларов и положили ли вообще? Судя по весу, "деревянных" денег ему не пожалели, чемодан, перехваченный поверху бельевой веревкой, сегодня был куда тяжелее, чем в первый раз. Откинув крышку, Сенатор ахнул: чемодан до верха был заполнен... конфетами, редкими ныне шоколадными конфетами. На минуту он растерялся -- что бы это значило? Но тут же лихорадочно сунул руку в глубь чемодана и вытащил плотную банковскую упаковку, она оказалась пачкой долларов. Судя по толщине пачки -- оценил он привычно -- сто штук! Десять тысяч долларов! А может, это еще не все? От волнения, нетерпения он не стал рыться, а вывернул содержимое чемодана на ковер, но среди пачек долларов больше не было. Однако рублей было гораздо больше, чем в прошлый раз, миллионов пятнадцать, как прикинул на глазок Сенатор, хотя мог и ошибиться: его визуальный опыт все-таки строился на сторублевках, а тут купюры были покрупнее, к которым он еще не привык. Но в любом случае -- пятнадцать миллионов или двадцать -- количество радовало, он ведь рассчитывал на сумму гораздо меньшую, а о долларах даже не мечтал, не предполагал, что хан Акмаль, оказывается, давно знал им цену. Сенатор повеселел, и мысль об альянсе Японца с его кровными врагами перестала тревожить душу. Власть и деньги магически действуют на человека, философствовал он, укладывая вновь в чемодан миллионы из Аксая. Доллары он определил в особый ящик старинного двухтумбового письменного стола, ловко переоборудованного под домашний сейф, чувствовал, что они скоро пригодятся. Ведь он обещал Сабиру-бобо после встречи с московскими адвокатами самому выехать в первопрестольную, чтобы на месте руководить операцией по вызволению хана Акмаля из подвалов КГБ -- с такой пачкой долларов и с миллионами "деревянных" можно было рассчитывать на успех. Упрятав "деревянные" в чемодан, доллары в сейф, он раздумывал: то ли самому собрать конфеты с ковра, то ли позвать кого из домашних, как вдруг снова раздалась настойчивая трель звонка, очень похожая на междугородный, и он рванулся к телефону. Но звонок оказался местным, звонил Миршаб. Он, даже не расспросив о здоровье, поездке, так же как и Газанфар час назад, сказал с тревогой: -- У меня есть важная новость. Не возражаешь, если я подъеду через полчаса? Сенатор машинально обронил "да", и разговор тут же оборвался. "Ну и денек, что ни новость, то какая-нибудь пакость..." -- чертыхнулся Сенатор и поспешил на кухню, чтобы распорядиться насчет завтрака и насчет конфет, разбросанных на полу. Миршаб появился чуть раньше назначенного срока. Еще в окошко Сухроб Ахмедович увидел, какое озабоченное лицо у его верного соратника, заметил он, и как тот нервно хлопнул дверцей новенькой "девятки", а ведь Салим умел держать себя не хуже Шубарина, чья манера поведения у них почиталась за образец. Но, войдя в дом, Миршаб любезно поздоровался с женой Акрамходжаева, пошутил с детьми, и, глядя на этого улыбчивого, с иголочки одетого человека, вряд ли можно было сказать, что его одолевают какие-то проблемы, заботы... Салим держался прекрасно, и хозяин дома порадовался за своего друга. И тут Сенатор вспомнил однажды оброненное Шубариным: мужчина должен нести тревогу в себе, хранить ее тайну, не расплескав из нее ни капли, ибо тревога, словно ртуть, опасна для окружающих, особенно для близких, домочадцев. Но как только они остались одни, у него в кабинете, беспечность, любезность, радушие тут же слетели с лица Салима. Он, конечно, сразу приметил чемодан у письменного стола, даже приподнял его, сообразив, что там деньги из Аксая, но расспрашивать о поездке не стал. Миршаб устало плюхнулся в кресло и поспешил сообщить явно обеспокоившую его новость. -- После твоего отъезда в Аксай вечером я узнал из неофициальных источников сногсшибательную весть, что в "Лидо" во время презентации выкрали важного гостя Шубарина, того самого американца, что сидел на банкете рядом с тобой. В тот день, когда ты встречался с Сабиром-бобо, Шубарин перетряс весь город, но тщетно, американец словно сквозь землю провалился. И тут происходит невероятное: прокурор республики и начальник уголовного розыска каким-то образом тоже узнают об этом факте, хотя официальных сообщений о пропаже гражданина США нигде не было. Ко мне, как и к Камалову, поступают сводки происшествий и по линии КГБ, и по линии МВД. Но Камалов и Джураев знают не только о похищении, но даже располагают сведениями, кто решился испортить Артуру праздник, и выручают Шубарина. И я сразу насторожился: с чего бы это Камалову проявлять столь щедрый жест в отношении Японца? Ведь он не может не знать, что мы с тобой числимся у него в друзьях, а мне на Новый год в ресторане он прямо сказал: "Я включил счетчик, слишком много вы с Сенатором мне задолжали". Так не спелся ли за нашей спиной Артур с прокурором и с этим вездесущим полковником Джураевым? Если так, мы должны быть с Японцем предельно осторожны и ни в коем случае не делиться планами в отношении "москвича". Судя по весу чемодана, судьба Камалова решена,-- для Сабира-бобо смерть прокурора равна жизни хана Акмаля... Миршаб вдруг замолк и потянулся к чайнику, о котором они забыли. -- Да, денег на это Сабир-бобо не пожалел, -- ответил Сенатор, как бы освобождая себя от отчета за поездку в Аксай, а главное, от упоминания о пачке долларов. Но вдруг