, словно разгадал какую-то тайну, встрепенулся и спросил: -- А не может быть так: Камалов сам специально подстроил похищение, чтобы найти зачем-то ход к Артуру, внести между нами разлад. Тем более если в деле замешан полковник Джураев, большой мастак по части головоломок для криминальной среды. Тут все надо взвесить... -- Теряя Артура, мы теряем многое, особенно сейчас, когда он стал банкиром, вышел на Европу. Миршаб как-то странно посмотрел на своего однокашника, но тут же без раздумий ответил: -- Рассуждаешь ты логично, я тоже об этом подумал, но, наверное, я не стал бы тревожиться, беспокоить тебя с дороги, если не позаботился узнать, кто же попытался наступить на хвост Шубарину. -- И кто же такой дерзкий? -- вырвалось нетерпеливо у хозяина. -- Некий Талиб Султанов, вор в законе. Живет в Рабочем городке, где и Наргиз, там и держали этого американского грузина. -- Значит, Артур отказался платить выкуп за своего гостя? Обычный рэкет -- зачем же иначе Талибу рисковать? -- Не спеши. Я вначале тоже так думал, но в том-то и дело: никто выкупа и не требовал, Артур не стал бы рисковать жизнью друга, ты ведь знаешь его щепетильность, заплатил бы. Хотя потом, после отъезда гостей, устроил бы крутую разборку -- Коста с Кареном нынче в большом авторитете. Кроме того, известно: ночью Артур давал двести пятьдесят тысяч только за след своего друга, а к утру уже полмиллиона. Нет, тут дело не в деньгах. -- Зачем же тогда выкрали, если не из-за выкупа, как обычно? -- Вот этого я пока понять не могу, и при случае нам не мешает выяснить ответ -- почему? Слишком много появляется у Артура тайн от нас, хотя ясно, что прокуратура с уголовным розыском к похищению отношения не имеют. -- Да, дела... Хотя, признаться, за полчаса до твоего звонка я уже знал об этом, -- ошарашил вдруг Сенатор гостя. -- Как знал? -- удивился Миршаб. -- И даже знал, кто выкрал? -- Нет, этого я не знал, но очень заинтересовался людьми, дерзнувшими стать поперек дороги Артуру. При определенных обстоятельствах они могут нам с тобой сгодиться или мы сможем разыграть эту карту в своих интересах. -- Кто же тебе сообщил? -- перебил нетерпеливо Миршаб. -- Газанфар. -- А я про него как-то забыл. Молодец! Вот ему и следует поручить тщательнее присмотреться к прокурору, может, тогда и найдется отгадка тайны -- почему Камалов помог банкиру. XX Газанфар Рустамов не обрадовался возвращению Сенатора из "Матросской тишины" не только из-за того, что понимал: отныне работы, и рискованной, у него прибавится. Он был в обиде, что тот не выполнил своего обещания, когда работал в ЦК,-- тогда, занимая такой высокий пост, он легко мог продвинуть его на место одного из районных прокуроров столицы, а если в какую-нибудь область, то и прокурором города. А теперь он сам без портфеля, почти никто, а сведения из прокуратуры все равно будет требовать и даже в большем объеме, чем прежде, ведь пока Камалов -- прокурор республики, Сенатор не может чувствовать себя свободным человеком, хотя и вырвался на волю. Как юрист Газанфар догадывался об этом, ибо знал за ним немало грехов, и даже за часть этих прегрешений Сенатору "светила" высшая мера. Вряд ли смерть Парсегяна, главного свидетеля, заставит Камалова отступиться, опустить руки,-- не тот человек. Пока Сухроб Ахмедович пребывал в "Матросской тишине", Миршаб редко беспокоил его, может, оттого, что с первого дня он работал как бы на Сенатора, а может, человеку из Верховного суда было не до Газанфара: Камалов наверняка сел и ему на хвост, ведь он-то знает, что Сенатор с Миршабом друзья не разлей вода, еще со студенческой скамьи, и ныне сподвижники, так сказать, а прокурор, видимо, поставил цель сделать их сокамерниками, об этом многие догадываются. Узнав от Татьяны Шиловой сногсшибательную новость о похищении американского грузина, а главное, о неожиданной помощи прокурора банкиру Шубарину, он тут же позвонил Сенатору, ибо знал цену сообщению. Важной информацией он как бы напоминал о себе, что работает, не дремлет, но имел еще и дальний прицел: думал, что Сенатор переключится на Японца, заподозрив того в связи с прокуратурой, и надолго оставит его в покое, но не тут-то было. Уже на другой день у него на работе раздался звонок: Сенатор приглашал его в гости, давно, мол, не виделись, не ели плов из одного лягана, но Газанфар представлял, что за угощение предстоит, хотя плов приготовили на самом деле -- из красного риса "девзера" и мяса свежезабитого барашка. В гостях он оказался не один, пожаловал и Хашимов. За дастарханом о делах не говорили, вскользь поминали события минувших дней, беседовали больше о личном, о женщинах, кулинарии, благо щедро накрытый стол позволял поддерживать эту тему. Нарочито избегали политики, а значит, дня сегодняшнего и завтрашнего. Но как только перебрались в просторный кабинет Сенатора, куда на заранее сервированный стол подали зеленый китайский чай, пластинку словно перевернули. Разговоры пошли только о политике, о насущных проблемах, о дне сегодняшнем, но больше о завтрашнем... И Газанфар, уже было засомневавшийся, что его пригласили не только на плов, понял сразу, что зван ради какого-то конкретного дела. Он не ошибся. Сухроб Ахмедович вдруг без перехода спросил: -- Перед самым моим арестом мы говорили с вами о новом отделе по борьбе с организованной преступностью в прокуратуре, куда Камалов набрал сотрудников из КГБ. Этот отдел нас и тогда интересовал, интересует и сейчас, он -- главная опора Камалова в прокуратуре. Удалось ли вам сблизиться с его работниками и есть ли у вас шанс каким-то образом перевестись туда? Газанфар понял, что не ошибся в своих предположениях. Сенатор не успокоится до тех пор, пока не сведет счеты с "москвичом", и в этой борьбе, как он полагал, ничьей быть не может: или -- или. А для него самого подобное развитие событий становилось слишком опасным -- Камалов не тот человек, кого можно легко поставить на колени, таких останавливает только смерть. Газанфару была известна судьба легендарного снайпера Арифа, погибшего в собственной западне, да и судьба специально привезенного из Домбая "альпиниста", не успевшего сделать даже выстрел в больнице. Нет... он хотел жить. Но и отказаться прямо Рустамов не мог,-- Сенатор с Миршабом жалости не знали, от них тоже жди пули хоть в лоб, хоть в спину, поэтому он сказал: -- Важную информацию, что я передал вам накануне, мне поведали именно в этом отделе. Помните, я говорил, что у меня там работает знакомая девушка -- Таня Шилова, вы ее видели со мной когда-то в "Лидо", вот она случайно и проговорилась... -- Вот и прекрасно. Значит, все-таки нашли лазейку туда. А сообщение действительно важное, и мы его оцениваем по достоинству, -- и Сенатор протянул гостю запечатанную пачку тысячерублевок, оказывается, заранее приготовленную на столе и прикрытую салфеткой. -- Возьмите, вы заслужили. Газанфар, не рассчитывавший на такую щедрость, поблагодарил и спрятал деньги в карман пиджака. "Сто тысяч! Не мало, но это скорее аванс за что-то рисковое, надо ухо держать востро", -- подумал он, а вслух сказал: -- Да, мне казалось, что я нашел ключ к отделу, Таню там уважают, ценят. Но случилось непредвиденное: в нее влюбился парень, ее коллега, тоже бывший сотрудник КГБ, Костя Васильев и, кажется, пользуется взаимностью. Вот этот капитан, возглавлявший главную группу захвата при задержании хана Акмаля, любимец Камалова, и перечеркнул все мои труды. Эта неожиданно сложившаяся обстановка напрочь исключает теперь возможность перейти в отдел, разве что по личному приказу Камалова, иначе меня не поймут. А я у него не пользуюсь уважением, чует он что-то, иногда так посмотрит... -- Да, брат, ситуация... -- вздохнул Хашимов. -- Как близко ты был у цели! - огорченно поддакнул Сенатор. -- Но ты не теряйся, не опускай руки, ведь женское сердце изменчиво. Продолжай оказывать знаки внимания, не скупись на цветы там, на подарки, а вдруг... Тогда и переход в отдел будет понятным и закономерным. Разговор как-то вдруг увял, словно пропал к нему интерес, и Газанфар почувствовал, что приятели пожалели о щедром авансе, но деньги были в кармане, и это радовало, грело. Выпили еще чаю, вновь вернувшись к достоинствам зеленого китайского чая "лунь-цзинь", и, когда все катилось к пристойному завершению, Миршаб вдруг спросил: -- Газанфар, а вы не слышали, кто же все-таки подложил такую свинью Артуру? Гость ответил, что не знает, не слышал. И тут Сенатор на всякий случай, как он позже объяснит Миршабу, поинтересовался: -- А вы случайно не знаете ли Талиба Султанова, он недавно в Мюнхене побывал? Оба невольно впились взглядами в гостя. Но Газанфар, уже видевший себя за карточным столом со ста тысячами в кармане и оттого не заметивший жгучего интереса собеседников, беспечно ответил: -- О том, что Талиб побывал в Мюнхене, не слышал, да и что ему там делать? А его хорошо знаю, он человек авторитетный, в уголовном мире имеет вес. -- Вы с ним лично знакомы? -- вырвалось у Акрамходжаева, не поверившего в такую удачу. -- Да, конечно. А зачем вам Талиб понадобился? Я знаю людей и покруче,-- оживился Газанфар, ему хотелось быть ближе к уголовникам, чем к прокурору Камалову, и порадовать не мешало своих хозяев за щедрый аванс. Миршаб с Сенатором быстро переглянулись, словно сговорились, обменялись какими-то знаками, как за карточным столом, и Сенатор, получив "добро" компаньона, сказал жестко: -- Это Талиб выкрал гостя Шубарина. Газанфар побледнел: он решил, что опять вляпался в какую-то историю. Он ведь хорошо знал, чем были обязаны эти два человека Шубарину. Значит, они подозревали его в сговоре против них. -- Зачем же он "наехал" на Шубарина? Японец мало кому по зубам в Ташкенте. В городе помнят, как Коста один из "узи" завалил всю банду Лютого, решившего обложить данью "Лидо", а потом сжег их всех, как собак... Не понимаю... -- покачал головой Рустамов. -- Вот мы и хотим знать, почему этот Талиб дерзнул поднять руку на нашего друга, а значит, и на нас. Кто стоит за ним? -- вмешался в разговор Миршаб и вдруг, неожиданно не только для Газанфара, но и для Сенатора, достал из внутреннего кармана пиджака точно такую же пачку тысячерублевок и пододвинул их к "Штирлицу" со словами: -- А это от меня лично. Постарайся узнать, что к чему, а главное, что он намеревается предпринять против нашего друга. Но... сведения, даже если они будут касаться жизни Артура, прежде должны поступить к нам, не стоит отвлекать и беспокоить Шубарина, он большие дела затеял, а Талибом мы займемся сами, понял? -- Да. Я знаю, что вы друзья с Артуром Александровичем, он и мне глубоко симпатичен. И с Коста мы приятели, я часто выручал его, когда он сидел,-- бормотал вконец растерявшийся Газанфар, но пачку денег торопливо прибрал. "Что-то они сегодня слишком щедры", -- мелькнула на секунду тревожная мысль, но думать -- почему? -- не хотелось, двести тысяч не давали сосредоточиться, приятно грели душу... -- Ну, теперь, когда у нас появился шанс обезопасить нашего дорогого Артура, мы можем сказать и "оминь", -- подытожил встречу Сенатор, и они дружно встали из-за стола. XXI Таня Шилова, передав важную информацию для Газанфара, поняла, что и она втянулась в схватку, где ей отведена не последняя роль. Осознавала она и то, что в борьбе, затеянной прокурором республики, ничьей быть не может, все зашло слишком далеко: три подряд покушения на Камалова -- наглядное подтверждение тому. Не могла она не понимать, что отныне пост Генерального прокурора приобрел невероятную значимость, и человек, занимающий большой кабинет в здании на улице Гоголя, становился ключевой фигурой в политической и экономической жизни республики. Поэтому кресло Камалова вдруг стало притягательным для многих кланов, желающих поправить свое общественное положение, подняться на такую ступень власти, откуда можно было бы расправляться, опять же руками закона, с соперниками и недругами. Камалов, конечно, день ото дня ощущал нарастающее со всех сторон давление, но имел он и прочную, мало заметную для посторонних глаз поддержку первого законно избранного президента, человека достаточно жесткого, властного, видевшего далеко вперед, кстати, и разгадавшего предательство Горбачева одним из первых среди руководителей союзных республик. Это он, экономист и финансист по образованию, имевший громадный опыт государственной и хозяйственной работы, своими конкретными, четкими вопросами всегда ставил косноязычного краснобая Горбачева в тупик, разбивая его маниловские мечты в пух и прах, а иногда и вовсе загоняя того в неловкое положение как человека некомпетентного. Мстительный Горбачев заметил это сразу и держал того на расстоянии, приближая к себе людей легковерных, необязательных, неверных, что и подтвердил август 1991 года, когда за него не вступился ни один секретарь ЦК союзных республик. Но у президента были связаны руки каждодневными заботами: как одеть-обуть, накормить многомиллионный народ, живший все хуже и хуже из-за оборвавшихся хозяйственных связей -- результата псевдодеятельной горбачевской "перестройки". Только благодаря его личному авторитету сохранялся межнациональный мир в крае, быстро гасились возникающие то тут, то там на границах этнические конфликты, каждый из которых без твердой руки перерос бы куда в более мощный Карабах. Он хотел сохранить гражданское согласие любой ценой и добивался этого. У Камалова не было времени, да и обстоятельства не способствовали тому, чтобы сблизиться с президентом, но как прокурор он ощущал, что в тяжелые минуты, когда его окончательно загонят в угол, он может обратиться к первому лицу и наверняка получит помощь. В этом "москвич" не сомневался. Часто на совещаниях со своим отделом по борьбе с организованной преступностью, на которых присутствовала и Татьяна, он говорил: "Я думаю, президент одобрит наше решение". Догадывалась она и о том, что борьба подошла к какой-то решающей фазе, события набрали ход, и, видимо, ей придется теперь регулярно снабжать Газанфара дезинформацией. Но тут, когда она понадобилась Камалову как никто другой, случилась неожиданная накладка, способная свести на нет все планы прокурора. В нее влюбился -- и по-настоящему, она это чувствовала -- ее коллега по отделу Костя Васильев, и это заметили все вокруг, включая Газанфара. Если он и прежде остерегался заходить в отдел оттого, что не мог найти контакт с ее коллегами, кстати, в большинстве своими ровесниками, то теперь, когда все вокруг связывали ее имя с Костей, его визиты объяснять стало просто невозможным. Не могла же она сказать Косте, что Газанфар сотрудничает с мафией, что перед ней поставлена задача снабжать его ложной информацией, и чтобы Костя не вздумал устраивать здесь сцен ревности. Конечно, будь у нее иной склад характера, держать двоих молодых людей на дистанции, не выпуская обеих из поля зрения, не составило бы особого труда. Девушки сплошь и рядом поступают именно так, но Шилова не была кокеткой, и ей приходилось трудно. Ей было уже двадцать пять, в этом возрасте в Средней Азии большинство ее сверстниц готовили своих детей к школе, а она была только впервые серьезно влюблена. Единственный мужчина, который ей нравился до сих пор, был Камалов, но эту влюбленность она воспринимала как любовь к киногерою или киноартисту, понимая, что их разделяет время, целая эпоха. В Косте она чувствовала цельную, себе подобную натуру, ценила в нем безоглядную верность долгу и даже преданность к Камалову. Гордилась тем, что он занят серьезным мужским делом и в своей среде пользуется авторитетом. Заметила она, что окружающие сразу единодушно восприняли их как достойную пару, что еще более осложнило положение Шиловой. Она понимала, что не может сказать Камалову: извините, я не могу любезничать с Газанфаром, у меня иные личные планы. И Костю, который ей нравился, терять не хотелось, но и Камалова подвести не могла. Газанфар,-- впрочем, как и многие другие, видимо, знавшие за собой кое-какие грехи,-- враждебно встретил появление нового отдела, хотя, казалось, одним делом заняты, возможно, он чуял, что отсюда может исходить угроза и ему. Отдел по борьбе с организованной преступностью, укомплектованный полностью бывшими работниками КГБ, существовал в прокуратуре как бы сам по себе, и потому частые контакты старых сотрудников с новичками бросались в глаза. И Газанфар, на чьих глазах развивался роман Шиловой, вдруг растерялся: он действительно побаивался ребят из ее отдела. Они казались ему куда опаснее больного Камалова, и обретать личного врага при его двойной жизни, да еще такого, как Васильев, ему не хотелось. Он даже решил, что канал в столь важный для Сенатора отдел перекрыт для него навсегда. Отчасти он даже обрадовался сложившейся ситуации, уж слишком рисковая затея -- вести двойную игру с таким отделом. И для "сиамских близнецов" случившееся должно было послужить весомым аргументом, чтобы не рассчитывали впредь на возможность утечки информации из главного отдела прокуратуры. Поначалу ожидания Газанфара вроде оправдались -- сообщение вызвало шок, но всего лишь получасовой, к концу беседы Сенатор сказал, что не стоит опускать руки, мол, сердце девичье переменчиво, следовало ненавязчиво оказывать знаки внимания, продолжать играть роль влюбленного, а вдруг... В общем, Сенатор с Миршабом понимали важность работы ключевого отдела прокуратуры республики и любой ценой желали иметь информацию о ее ближних и перспективных планах. Татьяна по-женски чувствовала, что Газанфар побаивался ребят из их отдела, ощущала она это еще до романа с Костей, а уж как пошли разговоры, он стал и вовсе обходить их отдел стороной. Но Шилова не была бы Шиловой, если б в таком деле поставила личное выше служебного, а точнее -- долга. В минуты отчаяния она даже искала повод, чтобы поссориться с Костей, не навсегда, конечно, а месяца на два-три. К тому времени, как она думала, события получат какую-то развязку, держать предателя в прокуратуре республики было делом рискованным, даже в интересах важной операции, об этом Камалов однажды обмолвился сам. Видимо, Газанфар Рустамов оставался на свободе не только по причине тайных целей прокурора, а из-за того, что, наверное, на него собирали серьезный материал, факты, чтобы не ускользнул от правосудия, как Сенатор,-- Камалов уже был научен горьким опытом. Возможно, Газанфар, по планам прокурора, мог стать главным свидетелем обвинения вместо отравленного в подвалах КГБ Артема Парсегяна. Вполне вероятно, что коллеги уже собирали компромат на Рустамова. В общем, обе стороны имели побудительные причины не обрывать связей, но как это воплотить в реальности? Первой все-таки ход нашла Шилова, придумала повод, чтобы обращаться к Газанфару регулярно. Юриспруденция -- дело волокитное, изводятся горы бумаги на постановления, решения, проекты законов, указов, предписаний, не говоря уже о томах уголовных дел, из которых то и дело требуются выписки, копии. Лучшие переплетчики города мечтают попасть работать хоть в штат прокуратуры, хоть по договору, тут в год переплетают тысячи и тысячи томов, простоя не бывает никогда -- ни зимой, ни летом. Плодил бумаги и отдел, в котором работала Татьяна, и здесь то и дело требовалась то копия, то выписка, а всякую бумажку наверх требовали срочно, сию минуту -- хоть разорвись, и каждый раз Шиловой приходилось бежать на поклон к молодому человеку, обслуживавшему в подвале прокуратуры множительную технику. Но туда бегала не она одна, и всем хотелось быстро. Раньше она в таких случаях обращалась за помощью к Газанфару, ибо он часто подвозил и с работы, и на работу на своей машине Улугбека, парня, обслуживавшего мощный ксерокс,-- он и выручил. На бумагах из ее отдела часто стоял гриф "Секретно", и по инструкции она должна была присутствовать рядом при размножении, так она и поступала, хотя и Газанфар, и Улугбек посмеивались над ней, над ее пунктуальностью, показывая на пачки документов с таким же грозным грифом, дожидавшихся своей очереди и день, и два. Вспомнив про ксерокс, она поняла, что нашла способ, как поддерживать отношения с Рустамовым. Больше того, поняла, как, не вызывая подозрений, она сможет снабжать его дезинформацией -- будет оставлять под каким-нибудь предлогом документ для размножения минут на десять-двадцать. Этого времени вполне достаточно, чтобы Газанфар уяснил суть бумаги; копии, наверное, ему не требовалось. Но этот вариант надо было еще согласовать с Камаловым. Приняв решение, она тут же решила опробовать свою идею. С Газанфаром она не виделась уже больше месяца и переживала: вдруг получит указание от Камалова передать Рустамову очередную срочную дезинформацию, а ее система еще не задействована. Костя отсутствовал -- выехал на задержание особо дерзкой и жестокой банды рэкетиров, действовавших на границах двух республик. Выбрав наугад из папки документ без грифа "Секретно", она поднялась на третий этаж к Газанфару без предварительного звонка, хотя в прокуратуре была и местная телефонная связь,- ей хотелось нагрянуть к нему неожиданно. Подойдя к кабинету Рустамова, Татьяна решительно, как бы беззаботно, с улыбкой на лице рванула дверь на себя, но она оказалась закрытой, хотя полчаса назад в окно она видела, как Газанфар вошел в здание прокуратуры. "Наверное, вызвали к начальству", -- решила она и уже собиралась ретироваться, как вдруг услышала за дверью слабый шорох. Она тут же склонилась к замочной скважине -- кабинет оказался заперт изнутри. "Что бы это значило?" -- мелькнула мысль, и она решила прояснить ситуацию до конца, тут же постучала и весело крикнула: -- Газанфар, это я! Она почти прильнула ухом к полотну двери и отчетливо услышала, как громыхнуло что-то железное, а затем последовал скрип задвигаемого ящика письменного стола, и сразу быстрые шаги по направлению к двери и мягкий скрежет хорошо подогнанного замка. -- А я уже подумала, что ты прячешь хорошеньких практиканток в шкафу, -- сказала, входя, Татьяна и шутя заглянула под стол. Все получилось мило, естественно, в высшей степени кокетливо, и с лица Газанфара сползла заметно старившая его тревога. -- Да вот "молния" на брюках забарахлила, ремонтом занялся, -- нашелся он наконец и пригласил Татьяну сесть. "Что-то для "молнии" тяжеловатый грохот", -- подумала Шилова, но вслух, продолжая кокетничать, чего прежде за собой не замечала, изложила свою просьбу. Все время разговора ее так и подмывало спросить напрямик: чем же ты, мерзавец, занимался за закрытой дверью и что спрятал в столе? Возможно, такое желание возникло оттого, что на столе лежала явно забытая крышка от какого-то прибора, на которой она четко прочитала "Сони", но как ни силилась отгадать, от чего она, так и не поняла, хотя чувствовала, что это деталь от той вещи, что спрятали. Улыбаться, кокетничать у нее больше не было сил, и она встала, но в эту минуту пришел в себя окончательно и Газанфар, вспомнил наставления "сиамских близнецов" и попросил ее на секунду задержаться. Загородив собой зев распахнутого сейфа, он достал роскошно упакованную коробку итальянских конфет "Амаретто" и протянул гостье: -- Говорят, очень вкусные, специально для красивых девушек... Татьяна, поблагодарив, приняла подарок и выпорхнула из кабинета, считая, что контакт она может возобновить в любое удобное для себя время. Приблизительно то же самое подумал и Газанфар, но крышку от аппарата, прослушивающего разговор сквозь стены, спрятал все-таки с тревогой: ему показалось, что Шилова заметила его беспокойство именно по поводу этой детали на столе, да и его байку про "молнию" вряд ли приняла всерьез. XXII Прошло только десять дней после показа по телевидению презентации по случаю открытия банка "Шарк", как на Шубарина обрушилась прямо-таки лавина предложений о размещении все новых и новых капиталов: звонили, приходили лично, передавали по факсу. Шквал неожиданных заявок приободрил Артура Александровича, он все-таки опасался, что похищение Гвидо Лежавы получит огласку, и банк, еще толком не открыв дверей, окажется в изоляции. Возможно, и вся затея с американцем была задумана, чтобы запугать серьезных, весомых вкладчиков, но даже если так, заговор с треском провалился -- деньги текли полноводной рекой. Он видел это и по географии предложений, и по тому, от кого они поступали,-- многие могучие организации республики решили иметь дело с ним. Список желающих сотрудничать с его банком, который появлялся на дисплее компьютера, особенно радовал Шубарина. Ведь он-то хорошо знал, какой клан контролировал ту или иную отрасль в крае или кто конкретно стоял за тем или иным крупным заводом, объединением, преуспевающим хозяйством, трестом, концерном. Предложения были не только из Ташкента, Бухары, Джизака, где его хорошо знали, но даже из самых дальних регионов: Каракалпакии, Хорезма, Сурхандарьи, Кашкадарьи. Даже без его усилий появились первые сигналы и от немецких землячеств Киргизии, Казахстана, Алтая. Он уже воочию видел на ежегодном собрании пайщиков многих влиятельных людей края -- вот, оказывается, что может служить реальной точкой соприкосновения и объединения многих непримиримых кланов -- деньги! Все хотели вкладывать обесценивающиеся деньги в беспроигрышное дело, все мечтали об удвоении, утроении капиталов, замахивались на валютную прибыль. Вроде рассеивалось и мрачное пророчество прокурора Камалова, который предупреждал, что банк стал лакомым куском для многих влиятельных кланов республики, и при первой возможности они постараются оттеснить его или вовсе отобрать любимое детище. Вглядываясь в дисплей компьютера, он ясно видел представителей почти всех влиятельных кланов, поспешивших застолбить себе место в многообещающем банке, рассчитанном в основном на крупных западных вкладчиков, и вряд ли при таком раскладе им резон резать курицу, несущую золотые яйца. Однако он хорошо знал Восток, чтобы не особенно обольщаться даже при самой безупречной логике складывающихся событий. Восток -- тонкая штука! А может, они все и ринулись открывать счета, чтобы при случае войти в правление, совет директоров, в президентский совет, а уж оттуда, оглядевшись, начать штурм кабинета на четвертом этаже бывшего "Русско-Азиатского банка", обитого тяжелым, мореным дубом, тем более если к тому времени, бог даст, банк с опытным капитаном, словно корабль с поднятыми парусами, уйдет далеко в бурном океане финансов. Тут при любых удачах, успехах следовало держать ухо востро, с высокого коня больнее всего падать -- так гласит восточная пословица. Банк на удивление быстро, почти с места, набрал скорость, что, конечно, не могло не радовать Шубарина, ведь делать политику в области финансов, стать главным дирижером денежных потоков, по крайней мере на территории от Балтии до Тихого океана, было главной мечтой его жизни. Просто деньги, личное богатство его не волновали, он и так был богат, причем личные капиталы его неожиданно и стремительно увеличивались, чего и он, даже будучи финансистом, не предвидел. Дело в том, что в начале семидесятых годов, когда он стал заметным "цеховиком", или, как говорят нынче, одним из хозяев теневой экономики в крае, возникла проблема: куда девать сотни тысяч ежемесячных доходов? В ту пору нельзя было отгрохать трехэтажный особняк, купить "Мерседес", не говоря уже о "Мазерати", уехать отдыхать с семьей на Канарские или Болеарские острова, а на Рождество -- в горы, в Швейцарию. Тогда любая заметная свадьба, юбилей в дорогом ресторане брались на карандаш, и за все спрашивали строго, не высовывался особенно и он. Выделиться -- значило потерять дело, возможность реализовать себя как инженера и предпринимателя, главное в ту пору его жизни. Кто знал его хорошо, те ведали, что он вкладывал огромные личные средства в модернизацию государственных предприятий, находящихся под его контролем и влиянием, тогда о грядущей приватизации на территории могущественной сверхдержавы СССР не решился бы обмолвиться ни один предсказатель ни у нас, ни за рубежом, все они поумнели потом. В те годы и надоумил его хан Акмаль, бессменный депутат Верховного Совета страны и республики, покупать доллары, и даже путь подсказал. Тогда за доллар давали официально всего шестьдесят пять копеек и он мало для кого представлял интерес, тем более для тех, кто работал за рубежом. Для власть имущих в стране существовала система магазинов "Березка", где лучшие мировые товары продавались во много раз дешевле, чем на Западе, а чек для приобретения товара, ранее называемый сертификатом, стоил в самое дорогое время в два раза выше номинала, так что особой необходимости в долларах не было. Они могли быть нужны только людям с дальним прицелом, мечтающим эмигрировать и не потерять неправедно нажитые деньги. В общем, валютой интересовались тогда редко, и очень богатые люди, как хан Акмаль, например. Стоил доллар в ту пору на черном рынке от трех до четырех рублей. Конечно, были и люди, немало зарабатывавшие на его продаже. Валютой занимался в стране всего один "Внешэкономбанк", товарищи оттуда и вышли на хана Акмаля, часто бывавшего в Москве. Уже в ту пору кое-кто догадывался, что на Кавказе и в Средней Азии, не говоря уже о Москве, Киеве и Ленинграде, есть очень богатые люди, которые могут заинтересоваться таким способом размещения капиталов. Через этот канал раз-два в году покупал доллары и Японец, и к началу восьмидесятых годов у него незаметно накопилось их чуть больше миллиона. Когда с первой волной эмиграции уехал в Америку Гвидо Лежава, его многолетний компаньон в теневой экономике, Шубарин ссудил товарища тремястами тысячами долларов на раскрутку на новом месте. Деньгами Гвидо распорядился более чем толково, можно сказать даже -- талантливо. В тот же год после какой-то удачной операции в Москве Шубарин довел счет долларам до полутора миллионов, и на том остановился. Изредка из этой бесполезной кассы он ссужал отъезжающих за рубеж друзей, но таких крупных сумм, как Гвидо, больше не давал никому. Долларовых страстей не было до самой перестройки, он мог утверждать, что "баксовая" лихорадка -- результат горбачевских реформ. К концу правления "великого реформатора" дремавший доллар вдруг стал медленно, но верно ползти вверх, и Японец вспомнил о своих полуторамиллионах "зелененьких", лежавших без движения, без прироста, просто мертвым грузом. После форосского фарса "процесс пошел" по-настоящему: доллар стал расти как на дрожжах. Артур Александрович подозревал, что оставшаяся от меченного "отца перестройки" знаменитая фраза "процесс пошел" больше всего применительна к доллару, из всех его процессов он оказался самым существенным, самым непредсказуемым, судьбоносным -- опять же по его терминологии. Даже он, Шубарин, считавший, что как-то контролирует финансовые скачки, прогнозирует их, не предвидел, что доллар с 5-8 рублей в конце 1989-го скакнет за два года до шестисот. Сбылся чей-то гениально разработанный план таким образом добить, поставить на колени Россию. Благодаря неожиданному взлету доллара полтора миллиона "зелененьких" неожиданно, без всяких усилий, превратились в миллиарды "деревянных". А миллиарды в нищей стране, даже в инфляцию, -- огромные деньги. Но он не собирался обменивать их, пусть и по самому высокому курсу. Став владельцем банка, он мог пустить их в оборот, он-то знал, кому можно ссудить с выгодой и без риска, и за год, при нынешнем диком банковском проценте, кстати установленном не им, мог удвоить и даже утроить свои "баксы". Такое баснословное настало время для банкиров -- только не плошай да не зевай! Так что финансовые дела банка и его личные не волновали Шубарина, точнее, с этим он вполне мог справиться. Беспокоила суета вокруг банка, и эти дела нельзя было откладывать в долгий ящик. Визит прокурора Камалова в банк не шел у него из головы. С прокурором следовало определиться как можно быстрее. Тот явно протягивал ему руку помощи, руку для сотрудничества, хотя и не сказал всего, что знал, особенно того, что связано с "Шарком". Впрочем, не стоило держать на прокурора обиду, он ведь сам тоже не открылся, почему приезжал к нему в Мюнхен вор в законе -- Талиб Султанов. Как не сказал и другого -- почему выкрали Гвидо Лежаву, ведь этим "почему" Камалов обеспокоен больше всего. Но пока он не разобрался с Сенатором и Миршабом, не узнал их дальнейших планов, вряд ли стоило вводить прокурора в курс дел, как бы тот этого ни хотел и какая бы опасность ни угрожала банку. Он все-таки рассчитывал только на себя, привык так, ибо никогда не доверял государству, не искал у него защиты. Не мог же он сейчас, без особого повода, сказать Камалову, что после возвращения из Мюнхена, как раз накануне открытия банка, ему позвонил незнакомец и, напомнив про недавнюю встречу на стадионе "Баварии", сказал, что сейчас, когда формируется руководство банка, он должен зарезервировать одно место среди членов правления и для них. -- Для кого? -- тут же стараясь поймать на слове, спросил Шубарин. Но в этот раз с ним говорил человек более опытный, чем гонец в Германию, он спокойно ответил: -- Когда получим ваше принципиальное согласие, тогда и узнаете. Впрочем, человек этот, возможно, и знаком вам. Он тогда не воспользовался советом подумать день-два, а ответил сразу, довольно-таки жестко: -- Есть страны, в которых банк сравнивают с церковью, где не выдают тайн исповеди. Для меня же свято и то, и другое. Так что не только на место в правлении, но и на любое другое, рядовое, можете не рассчитывать, я играю только со своей командой. А что касается нашего разговора на стадионе в Мюнхене... Если есть реальные предложения, заходите, поговорим. Банк открывается на днях. Этим приглашением он хотел заманить людей, севших ему на хвост, к себе в резиденцию, важно было знать -- кто? Уж там он что-нибудь придумал бы, организовал достойную встречу. Но на другом конце провода, видимо, разгадали его ход и, поблагодарив за приглашение, завершили разговор. На следующий день примерно в то же время, что и накануне, раздался вновь телефонный звонок, и знакомый голос сделал новое предложение. Напрасно Шубарин вглядывался в определитель номера, чтобы уточнить, откуда звонят, -- говорили из автомата, как и вчера. Незнакомец и на этот раз был краток: -- Мы тут, Артур Александрович, посовещались, -- говорил тихо человек из телефона-автомата, -- и решили: если вы не берете нашего представителя на работу, вы будете обязаны регулярно информировать нас о своих крупных вкладчиках и акционерах. Вы понимаете, о чем речь: откуда им идут деньги и куда переводят они. Дни, когда поступают и изымаются крупные суммы. Ну, и конечно, патронировать над нашими двумя-тремя фирмами, куда время от времени будут загоняться солидные деньги. Шубарин выслушал спокойно, хотя в нем все клокотало от возмущения, как и некогда на стадионе "Бавария", ответил сдержанно: -- Мне кажется, мы вернулись к вчерашнему разговору, а вчера я ясно сказал -- нет. Если я не беру вашего человека, который делал бы то, о чем вы просите меня сегодня, -- разве я сам дам такую информацию? Я ведь сказал вам, для меня банк что церковь, и я не предам своих прихожан, чего бы мне это ни стоило. -- Ваше упрямство или ваша старомодная любовь к ближнему может вам дорого обойтись, -- перебил его человек из телефонной будки. -- Возможно. Но я готов к такому исходу. Повторяю, можем вернуться только к разговору в Мюнхене, и ничего больше. -- Ну, смотри, Японец, не прогадай, для начала мы испортим тебе праздник... -- и разговор неожиданно оборвался. Шубарин, конечно, предпринял меры безопасности в "Лидо", но Гвидо все-таки выкрали. Они сдержали свое слово, и теперь ответ был за ним. Если каким-то образом прокурор Камалов прознал, что Талиб Султанов отыскал его в Мюнхене, не знал ли он также, что там Шубарин встречался и с бывшим секретарем Заркентского обкома партии Анваром Абидовичем, отбывающим за казнокрадство пятнадцатилетний срок заключения на Урале? Это тоже следовало выяснить как можно скорее, прямо или косвенно, хотя после визита прокурора Камалова он тут же связался с людьми, регулярно встречавшимися с Анваром Абидовичем, и они подтвердила, что у хлопкового Наполеона все нормально, жив-здоров, по-прежнему заведует каптеркой. Кстати, они не подозревали, что заключенный успел побывать в Мюнхене, такое им и в голову не могло прийти. Так оно и должно быть, ведь за визитом Анвара Абидовича в Германию стояли высшие государственные интересы, впрочем, не государственные, так мы говорим и мыслим по инерции, а точнее -- влиятельные силы, спецслужбы, о мощи которых мы не догадываемся до сих пор. Эти если берутся за дело, то основательно, странная смерть бывшего управляющего делами ЦК КПСС Николая Кручины и нескольких высокопоставленных чиновников, ушедших из жизни почти одновременно с много знавшим и много решавшим Кручиной, или новейшая история -- смерть следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре России, занимавшегося делом нашумевшего АНТа, тому прямое подтверждение. Но в связи с распадом бывшего СССР дело, в которое втянули Анвара Абидовича и которое он, Шубарин, обещал поддержать ради жизни своего друга и покровителя, становилось рискованным. КПСС и в самой России стала почти подпольной организацией из-за гонений на ее деятельность президентом Ельциным, а уж в суверенном Узбекистане она тем более вне закона. Коммунисты вряд ли когда-нибудь вернутся к власти в Средней Азии, слишком они дискредитировали себя, и не только тем, что проворовались, а тем, что подавляли все национальное, запрещали религию, не считались с традициями и обычаями народов, не умели хозяйствовать -- результаты их семидесятилетнего правления налицо. Хотя делать подобные прогнозы тоже опрометчиво. Новые люди, пришедшие к власти, мало отличаются от прежних: те же манеры, те же вороватые привычки, та же беспринципность -- после нас хоть потоп. Но сегодня представлять финансовые интересы бывшей КПСС на территории суверенного Узбекистана оказывается делом куда более рисковым, чем противостоять откровенной уголовке. При малейшей огласке фактов финансовые дела свяжут с политикой, скажут: хотел реставрировать власть коммунистов, Кремля, и никаких аргументов выслушивать не станут. Тем более если его имя будет фигурировать рядом с именем Тилляходжаева, которого иначе чем предателем и не называют, знают, что свои 15 лет вместо расстрела тот выторговал за помощь следствию. Над посещением Анваром Абидовичем Мюнхена следовало думать и думать, это ведь не вор Талиб Султанов, с которым проще разобраться. А вдруг Камалов знает о встрече с хлопковым Наполеоном, оттого и заявился лично в банк, наверное, чует, что приперли Японца к стенке какие-то неведомые ему обстоятельства. Вполне может быть и такой вариант. Но Камалов почему-то решил, что сейчас ему, банкиру, не по пути с Миршабом и Сенатором, и пытается вбить клин между "сиамскими близнецами" и им. Отсюда откровенные намеки, что прокурора Азларханова мог убить Сухроб Акрамходжаев, потому и тщательный анализ его докторской диссертации. Догадывается, что из этого он, Шубарин, должен сделать выводы, и они вполне будут его устраивать, размышлял банкир, пытаясь определить задачи на ближайшие дни,-- времени на раскачку у него не оставалось. Прежде чем определить свою позицию с прокурором Камаловым, стоило выяснить отношения с Сенатором и Ми