нном столе стоял небольшой экран монитора телевизионной охраны, и он легким нажатием клавиш мог вызвать на дисплее любой операционный зал, зал хранения ценностей и ценных бумаг, собственную приемную, холл на первом этаже и даже площадь и сквер перед входом -- впрочем, такой системой оборудован на Западе любой мало-мальски серьезный банк. Он невольно щелкнул переключателем, и перед ним появилась лестница, которая очень нравилась самому Шубарину, из-за нее он много спорил и с архитектором, и с дизайнерами, и реставраторами, и теперь сам любил подниматься пешком, что служащие уже отметили. И он, конечно, успел заметить минутную растерянность Сенатора на площадке второго этажа, рядом с одной из своих любимых скульптур, крылатой, богиней Никой,-- тот словно почувствовал, что сегодня его ждет неприятный разговор. Выслушав восторженный отзыв об интерьерах и убранстве банка, Шубарин, в свою очередь, расспросил о здоровье, о семье, о делах, поинтересовался, не нужно ли помочь деньгами. Тут нервы у Сухроба Ахмедовича слегка дрогнули: в начале беседы он не упомянул о поездке в Аксай по требованию Сабира-бобо, но сейчас, когда Шубарин спросил о деньгах, он признался, что ездил в вотчину хана Акмаля и с финансами проблем не имеет. Сенатору показалось, что Японец знает о поездке, и потому он поторопился все рассказать и даже о завтрашнем вылете в Москву доложил. В какой-то миг Сенатор с удивлением почувствовал, что сам невольно перевел разговор в допрос. Шубарин заметил его реакцию, и оба моментально вспомнили свою первую встречу в кабинете Сухроба Ахмедовича, где хозяин тут же попал под влияние Шубарина, хотя тогда ситуация была явно на стороне Сенатора, а точнее, Артур Александрович был у него в руках. Но Сенатор и тогда не сумел воспользоваться случаем, и сейчас чувствовал, как упустил инициативу, и Шубарин ощутил эту растерянность гостя. Посчитав, что этикет соблюден, Шубарин неожиданно для Сенатора сразу перешел к делу, чем еще больше разоружил гостя, ожидавшего, как обычно, долгой прелюдии к серьезному разговору. Это давало бы ему шанс сориентироваться -- почему Артур Александрович настоял на официальной встрече, а не просто пригласил на обед в "Лидо" или в какую-нибудь чайхану, как прежде, ведь они так давно не виделись. -- Дорогой Сухроб Ахмедович,-- сказал Шубарин, -- мы с вами давно не виделись, а за это время изменилась обстановка вокруг нас, да и мы сами уже не те, что были несколько лет назад, когда судьба свела нас. Мы живем в другой стране, нас окружает совсем иной мир. Я теперь не предприниматель, а банкир, да и вы больше не партийный чиновник высокого ранга, хотя, я вижу, большая политика увлекает вас еще больше, чем тогда. Ваша поездка к хану Акмалю тому косвенное подтверждение, а аксайский Крез всегда хотел влиять на судьбы края, думаю, этот зуд у него не прошел, тем более сегодня нет политиков уровня Рашидова, а остальных он не считает себе конкурентами, уж я-то хорошо знаю хозяина Аксая. Сухроб Ахмедович, внимательно слушавший хозяина, неопределенно кивнул головой то ли соглашаясь, то ли нет... -- За эти годы вы достигли того, к чему стремились, о чем говорили при нашей первой встрече,-- продолжил Шубарин. -- Вы стали человеком известным и нынче вряд ли нуждаетесь в моей опеке, как прежде. Я невольно ощущаю, как расходятся наши дороги, вы, почувствовавший власть, попытаетесь ее вернуть, значит, с головой уйдете в политику. Раньше и я невольно был втянут в нее, ибо любая деятельность контролировалась партией. Теперь стали действовать законы экономики, и думаю, что наша жизнь уже в скором времени будет деполитизирована, деидеологизирована, иначе впереди нас будет поджидать очередной тупик. Я по-настоящему хотел бы заняться финансами. Без эффективной банковской системы суверенному Узбекистану не стать на ноги, и наш президент как финансист понимает это, банкиры ощущают его внимание, хотя не все идет гладко. Хочется верить, что Узбекистан желает стать правовым государством, где закон превыше всего и перед ним будут равны все граждане: банкир и шофер, президент и прачка, еврей и узбек, мусульманин и католик. По крайней мере, первые шаги молодого государства говорят об этом, обнадеживают, да и конституция подтверждает это. В прошлом, когда жизнь регламентировалась партией, а закон существовал сам по себе, для проформы, я часто нарушал его, или, точнее, лавировал всегда на грани фола. Впрочем, если откровенно, многие мои деяния носили вполне уголовный характер, но я никогда не нарушал закон преднамеренно, сознательно, меня постоянно вынуждали к этому, всегда вопрос выживания моего дела, да и самого, физически, ставился ребром: или-или, другого не было дано. Но сегодня, когда все и для всех начинается сначала, с нуля, я хотел бы уважать законы моей страны, этого требует и моя новая работа. Банк с сомнительной репутацией, с двойной бухгалтерией, общающийся с клиентами сомнительной репутации,-- не банк, нонсенс, и рано или поздно разорится или будет влачить жалкое существование. У меня иные планы. В связи с этим я провожу ревизию прошлой жизни, хочу, как говорится, где возможно, даже задним числом, расставить точки над "и". Я не хочу, чтобы меня шантажировали моим прошлым. Это не от боязни, просто я хочу жить иначе и говорю об этом открыто всем своим старым друзьям, у которых, возможно, иной путь, и они не одобряют моих новых планов. Поверьте, чертовски противная процедура копаться в прошлом, порою приходится переворачивать такие пласты, возвращаться к неприятным событиям, абсолютно мерзким людям. Должен добавить, ничто не дает мне гарантии от шантажа в будущем, и я это прекрасно понимаю. Я даю возможность всем взвесить свой шанс, прежде чем стать на моем пути. Я не хочу воевать ни с кем, хочу работать, воспользоваться историческим шансом, выпавшим и на долю Узбекистана, и на мою лично,-- я всегда мечтал стать банкиром. Но... "если я обманут" -- помните, у Лермонтова в "Маскараде"? -- "закона я на месть свою не призову..." В общем, у меня достаточно сил, чтобы постоять и за себя, и за... банк. Вы меня понимаете? -- Сухроб Ахмедович опять неопределенно кивнул. Я даю шанс своим оппонентам уточнить что-то в наших прошлых связях, чтобы не оставалось никаких недомолвок. Например, нас с вами, Сухроб Ахмедович, объединяет не простое сотрудничество и не короткая мимолетная связь, мы владеем общей собственностью, я имею в виду "Лидо", которое процветает и приносит в столь кризисное время завидную прибыль. Наргиз с Икрамом Махмудовичем оказались прекрасными работниками, поэтому, если у вас есть какие-то сомнения в наших отношениях, а может быть, и претензии, я готов выслушать вас. Видит бог, я был искренен с вами с первого дня нашего знакомства, и вы единственный, кого я впустил в свой круг без тщательной проверки. То, что вы сделали для меня в ту пору, было неоценимой услугой. Не скрою, меня порою охватывали сомнения по поводу каких-то ваших поступков, но всякий раз я вспоминал добытый вами дипломат из прокуратуры республики и отметал серьезные подозрения, считая это случайностью или относя за счет вашей сверхактивности, не имевшей выхода долгие годы. -- Пожалуйста, пример, -- перебил глухим голосом Сенатор, пытаясь сбить хозяина кабинета, поймавшего верный тон в разговоре. -- Ну хотя бы ваша первая, тайная поездка в Аксай, -- ответил спокойно Шубарин. -- Вы почему-то, не поставив меня в известность, за моей спиной, решили получить поддержку хана Акмаля, и политическую, и финансовую. Вы же не могли не знать, что мы с ним старые компаньоны. Этот опрометчивый шаг чуть не стоил вам жизни... Разве такой поступок не должен был вызвать подозрение? -- Вы правы, Артур Александрович, -- смиренно ответил Сенатор, -- меня бы тоже насторожила подобная выходка... -- Конечно, я не столь наивный человек, чтобы отнести все на случай или вашу излишнюю эмоциональность. После того, как вы вернулись из Аксая, получив пять миллионов на политическую деятельность, я очень пожалел, что не навел о вас справки, как поступаю всегда и со всеми. - Шубарин помолчал, будто собираясь с мыслями. -- Второй шок не заставил долго ждать. Но он явился неожиданностью не только для меня, но и для всех, кто знал вас, кажется, вы удивили даже вашего друга Миршаба... Видя, как напрягся от волнения Акрамходжаев, Шубарин намеренно сделал паузу, и в это время раздался телефонный звонок. Он взял трубку радиотелефона, предусмотрительно перенесенную на журнальный столик. Переговорив, Шубарин спросил рассеянно: -- На чем мы остановились, Сухроб Ахмедович? Сенатор, потерявший вальяжность, нервно поправил яркий шелковый галстук и хрипло обронил: -- На вашем втором шоке... Он действительно не знал, о чем пойдет речь,-- Артур Александрович, как всегда, был непредсказуем. -- Ах, да... -- кивнул Шубарин. - Так вот, я имею в виду докторскую диссертацию, а еще раньше ваши статьи о законе и праве, сделавшие вас популярным в крае юристом. При нашей первой встрече вы не упоминали ни о научной карьере, которой не дают хода, ни о том, что вы пишете или уже написали серьезную теоретическую работу, докторскую диссертацию. Согласитесь, наряду с тем, о чем вы просили меня тогда, эти факторы были куда важнее, а вы и словом не обмолвились об этой стороне вашей жизни... Признаться, я бы сам не догадался обратить на это внимания. Но я слышал не только восторг по поводу ваших выступлений в печати, но и недоумение: не может быть... Люди, близко знавшие вас, не верили ни в вашу докторскую, ни в одну строку ваших статей, говорили -- нанял умного человека. Докторская, написанная чужой рукой, явление не редкое для нашего края, скорее уж наоборот. В этом поступке кое-кто увидел лишь ваше тщеславие -- стать доктором юридических наук, чтобы реально претендовать на самые высокие посты в республике. Сухроб Ахмедович сидел, затаив дыхание, не в силах возразить ни единым словом, да никто этого и не ждал от него. -- Наверное, не сиди мы с вами в одной лодке, не будь повязаны тайной дипломата, похищенного из стен прокуратуры, так же думал бы и я, но мы уже действовали сообща. Я пересадил вас из районной прокуратуры в Верховный суд, и вы должны были хоть словом обмолвиться о своих программных выступлениях в печати, о защите диссертации. Как-то по возвращения из Парижа, когда мы отмечали мой приезд и ваше высокое назначение в Белый дом на Анхоре, в усадьбе Наргиз, я мельком, без особого интереса, спросил у Миршаба -- знал ли он о вашей докторской диссертации? На что тот вполне искренне ответил: это сюрприз, как снег на голову. А последние пятнадцать лет вы никогда не разлучались, разве что только на ночь, не зря ведь вас со студенческой скамьи зовут "сиамскими близнецами". Позже я еще не раз и от разных людей слышал сомнения в авторстве вашей диссертации и ваших статей. У меня существует принцип: я должен знать людей, с кем имею дело, впрочем, так, наверное, поступают все занятые серьезной работой. К тому же меня беспокоило, что вокруг вас столько разговоров, мне лишний шум, лишнее внимание к моим людям ни к чему. Для начала я достал вашу докторскую и с большим интересом прочитал; высокопрофессиональная, грамотная, своевременная работа. Но все время, пока я с ней знакомился, меня не оставляла мысль, что я когда-то слышал или читал уже подобное. Тогда же я подумал: какая большая разница между "устным" Акрамходжаевым и "печатным", "докторским", ничего подобного я не слышал от вас ни в личных беседах, ни в компании, где заходили разговоры о законе и праве... Шубарин исподволь наблюдал за Сенатором, но тот словно окаменел в своем кресле, храня молчание. -- Любопытство толкало меня дальше, и я нашел ход к людям, кующим докторские для высокопоставленных чиновников. Я был уверен, что сразу получу ответ на мучавший меня вопрос, но вывод оказался неожиданным: авторства никто не признал, хотя работу оценили по высшему разряду, сказали, что автор докторской, несомненно, из местных, слишком хорошо знает внутренние проблемы. Но иногда отрицательный результат важнее положительного, так случилось и на этот раз. Я все чаще и чаще стал возвращаться к мысли, что ваша докторская напоминает мне давние разговоры... с убитым прокурором Азлархановым, нечто подобное, несвоевременное в ту пору, я не раз слышал от Амирхана Даутовича. Но я никак не мог найти связь между вами, по моим тщательно проверенным сведениям, вы никогда не были знакомы, не общались, слишком разный уровень по тем годам. Да, я упустил еще одну деталь: ведь работа над докторской диссертацией требует не только фундаментальных знаний и подготовки, но и частого посещения серьезных библиотек. В ваших трудах много ссылок на известных философов, правоведов, выдержек из законодательства стран, широко известных своей юридической основательностью, таких, как Англия, Италия, Греция, Германия. Я даже сверил некоторые ваши цитаты по редким книгам, имеющимся у меня в библиотеке, -- все верно, до запятой. Однако выяснилось, что вы никогда не пользовались библиотекой, ни государственной, ни даже библиотекой юридического факультета университета и прокуратуры республики, нет книг у вас и дома, тем более такого плана. Не правда ли, странно, Сухроб Ахмедович? Сенатор невольно съежился, почувствовал себя неуютно, но отвечать не стал, ему было важно уяснить, знает ли Японец о том, что он снял копии с его сверхсекретных документов, открывших ему, Сенатору, ход в высшие эшелоны власти. То, что он украл научные работы, статьи убитого прокурора Азларханова, его не волновало, он готов был этот грех признать и покаяться, тем более - дело прошлое, да и где теперь тот ВАК, утверждавший его докторскую? -- Я был убежден, -- продолжал Шубарин, -- что у вас нет причин таить столь важные факты своей биографии. И я хотел понять, что за тайна кроется за вашей высокой научной степенью и что вас побуждает скрывать это от меня, хотя во мне вы видите не только нужного и надежного компаньона, но и друга. Пожалуй, вот эти нюансы заставили меня изучать вашу работу вновь и вновь. Вы ведь знаете мою натуру, я не отступлюсь, пока не получу ответ на волнующие меня вопросы. Однажды, когда я в очередной раз в компании, где были видные юристы, услышал скептическое мнение об авторстве ваших трудов, мне пришла вдруг мысль, что надо изучать не ваши нетленные манускрипты, а творческое наследие Амирхана Даутовича, возможно, там и найдется отгадка этой тайны. Я так и поступил. Во-первых, раздобыл кандидатскую диссертацию Азларханова, которую он защитил в Москве. Там же отыскались и другие его работы. А главное, все годы, работая прокурором в Узбекистане, он активно сотрудничал в крупных юридических изданиях страны. Интересные проблемные статьи он успел опубликовать при жизни, жаль, что они опережали время и не были востребованы обществом. Нашлись серьезные материалы и последних лет, когда он неоднократно и как депутат Верховного Совета республики, и как областной прокурор писал обстоятельные докладные о состоянии закона и права в стране. Писал в прокуратуру республики и Верховный суд, обращался в Верховный Совет Узбекистана -- любопытные ракурсы высвечивал он в нашей жизни. Кое-какие работы отыскались в нашем городке Лас-Вегас, где он обитал в последний год жизни, и где, оказывается, всерьез работал над новым законодательством, словно предчувствовал суверенитет республики. Артур Александрович вдруг неожиданно встал, отошел к письменному столу, взял аккуратно переплетенную папку с документами и еще один, отдельно лежавший бумажный скоросшиватель и вернулся с ними к журнальному столику. -- Возьмите, -- протянул он Сенатору ту, что потолще, -- она должна представлять для вас интерес. Шубарин вернулся в кресло, не выпуская скоросшиватель из рук, словно раздумывая: отдать, не отдать? Потом, положив его рядом с собой, продолжил: -- Собрав все наследие Амирхана Даутовича, я внимательно изучил его и могу с уверенностью утверждать, что ваши труды -- компиляция работ прокурора Азларханова. Тут долго молчавший Сенатор взорвался: -- Мало ли что вам могло показаться! Научные открытия, идеи, мысли носятся в воздухе. Возможно, у нас могли быть общие взгляды на закон, на право, на государственность... Артур Александрович снова взял в руки тоненькую папку. -- Может быть и такое, согласен. Но чтобы вы не обвинили меня в предвзятости из-за моей дружбы с прокурором Азлархановым, а также в субъективной оценке, я отдал вашу докторскую и работы убитого прокурора, разумеется, без фамилий, на экспертизу. И вот вам результат: это самый что ни на есть беззастенчивый плагиат! -- и он протянул Сенатору через стол заключение доктора наук, прокурора республики Камалова, правда, отксерокопированный вариант и без подписи. Сенатор нервным жестом подхватил папку,-- то ли от волнения, то ли неловко взял, она выпала у него из рук, чувствовалось, что такого оборота он не ожидал, на лице его читалась явная растерянность. Торопливо подняв бумажный скоросшиватель, он хотел что-то сказать, но Шубарин остановил его жестом. -- Пожалуйста, не возражайте, не ознакомившись с заключением и тем, что мне удалось собрать из работ Азларханова. У меня времени в обрез, да и у вас тоже, вы ведь завтра улетаете в Москву. Если мы зашли так далеко в неприятном разговоре, я должен высказаться до конца, у меня к вам еще есть претензии, и более серьезные, чем эти. Внимательно глянув на обескураженного собеседника, Шубарин налил ему в пиалу чаю и чуть мягче добавил: -- Успокойтесь, возьмите себя в руки. Я не собираюсь заставлять вас давать опровержение в печати, признаваться публично, что автором статей и вашей докторской диссертации является прокурор Азларханов. Я даже не возражаю, что мой компаньон по "Лидо" стал популярным политиком, сделав себе карьеру на материалах моего друга Амирхана Даутовича. Единственное, что я хочу знать, -- почему втайне от меня? Чем я заслужил это недоверие? Произнося эти слова, Шубарин цепко глядел на собеседника и почувствовал, что тот задышал спокойнее, ровнее. Он вовсе не желал, чтобы с Сенатором случилась истерика, а дело, похоже, шло к тому. Но это было всего лишь тактикой -- бросать то в жар, то в холод, или, точнее, по пословице: из огня да в полымя. Шубарин хотел, чтобы Сухроб Ахмедович потерял ориентиры, запутался вконец, ибо то, что он желал выяснить напоследок, действительно было важнее, чем его фальшивая докторская. Поэтому, не давая Акрамходжаеву прийти окончательно в себя, сориентироваться, куда все-таки ветер дует, Шубарин продолжил жесткий разговор: -- Перефразируя одну известную пословицу, можно сказать: одно открытие тянет за собою другое, так сложилось и в нашем случае. Отыскивая одно, я наткнулся совсем неожиданно на другое, причем крайне неприятное для меня. Наверное, вот это второе открытие и есть главный повод для нашей сегодняшней встречи. Сенатор как-то инстинктивно затих в кресле, выпрямился, и Шубарин понял, что гость догадался, о чем пойдет речь, и поэтому начал напрямую, без обиняков. -- Однажды мне представился случай спросить у Миршаба: знали ли вы прокурора Азларханова? Он ответил, что нет, и у меня нет оснований не доверять ему. И по другим каналам я уточнил, что вы никогда не были знакомы. Вы не знали друг друга, не общались, пути ваши никогда не пересекались, а творческое наследие известного юриста оказалось у вас. Оставалось выяснить, как оно к вам попало? Над этим я долго ломал голову, восстанавливая в памяти наше знакомство шаг за шагом. Особенно с первых минут, когда вы ночью выкрали кейс с документами в прокуратуре и позвонили мне из своего служебного кабинета почти через пять часов, хотя прекрасно знали, кто стоит за этим бесценным дипломатом и что мои люди ищут пропажу. И отгадка нашлась, хотя в этом случае у меня нет четкого заключения аналитиков, как с вашей докторской. Сухроб Ахмедович все время пытался перебить Шубарина, вставить что-то свое, возможно, даже увести разговор в сторону, но хозяин банка не давал такой возможности, и Сенатор, поняв, что дело движется к кульминации, попытался собраться, чтобы его не раздавили окончательно. -- Азларханов, -- продолжал напирать Шубарин, -- покидая Лас-Вегас в день смерти Рашидова, захватил с собой самое важное, связанное с высшими должностными лицами республики, состоявшими у меня на довольствии. Он был человек идеи, для которого существовал только закон, и его интересовало только дело. В сейфе, где находились тщательно оберегаемые расписки, хранилось более двух миллионов рублей в крупных купюрах, он не взял из них ни пачки. А вот свои работы, послужившие основой вашего взлета, он захватил, видимо, рассчитывал продолжить работу над ними. Таким образом они и попали к вам, Сухроб Ахмедович. Сенатор вновь попытался что-то вставить, но Шубарин жестом остановил его: -- Вот тут-то и зарыта собака... Открыв дипломат, скорее всего без Миршаба, вы обнаружили труды Азларханова и сразу смекнули, что это готовая научная работа, и спрятали ее, даже не сказав об удачной находке Салиму Хасановичу, хотя там материала на две докторские хватало. Мне понятно ваше любопытство: что же лежит в кейсе, из-за которого в течение суток убили трех человек на территории прокуратуры республики? Вы и заглянули в него, ведь для этой цели и выкрали его с таким риском. Вам очень хотелось обладать тайной кейса, это открывало вам путь наверх, многие высокопоставленные чиновники оказались у вас под колпаком или на мине, которую вы могли подорвать в любое угодное вам время. Но не вернуть кейс хозяину вы не могли, это стоило бы вам самому жизни. В начале операции вы поступили опрометчиво, предупредив подельщиков Коста о засаде, устроенной полковником Джураевым, обозначили себя. Да и тем, что выкрали Коста из травматологии -- тоже, мы бы в этом случае все равно вышли на вас, часом позже, часом раньше. Собираясь на операцию в доме Наргиз, вы уже знали номера моих телефонов и в машине, и в доме, и на работе, Коста передал их вам сразу. План вы разработали гениальный: выкрасть дипломат из прокуратуры и вернуть его хозяину, который в долгу не останется. Но прежде чем вернуть, вы решили снять копии со всех документов, вот для чего вам понадобились эти три с половиной часа -- между ограблением прокуратуры и моим появлением у вас в кабинете. Я тогда, конечно, увидев знакомый дипломат опечатанным, об этом и подумать не мог, слишком высока была ставка секретов, таившихся в нем, особенно в те дни, когда решался вопрос о преемнике Рашидова, да и ксероксы в ту пору только входили в обиход, я и предполагать не мог, что он имеется в районной прокуратуре. А позже выяснил, опять же через Миршаба, что он появился у вас раньше, чем у других,-- вы конфисковали его у каких-то дельцов. Шубарин на минуту замолчал и потянулся к чайнику, ему захотелось пить. В этот момент Сенатор торопливо задал вопрос, боясь, что его опять перебьют: -- Любопытная версия. А как насчет фактов, есть у вас конкретные доказательства, свидетели? Вы все время ссылаетесь только на моего друга Миршаба. Но он... -- Факты есть,-- заверил Артур Александрович. -- Такие разговоры с пылу, с жару не начинаются, Сухроб Ахмедович. Вот только я не знаю, сколько копий у вас есть, а может, и Миршаб на всякий случай запасся экземпляром -- вы ведь человек скрытный, непредсказуемый. А насчет свидетелей... Есть один человек, весьма влиятельный и по сей день, неделю назад он сидел в том же кресле, что и вы, и рассказал подробно, в деталях, как вам удалось заполучить пост в ЦК партии, еще при коммунистах. Основательно вы его шантажировали, а ключ к его тайнам получили все-таки из того украденного кейса, такие сведения на улице не соберешь, их под семью замками держат. Хотите послушать запись беседы с Тулкуном Назаровичем? Его самого сегодня нет в Ташкенте, улетел в Стамбул на две недели... Тут Сенатор неожиданно для Шубарина резко поднялся и, чеканя каждое слово, пытаясь не сорваться в крик, сказал: -- Я не знаю, кто и почему хочет нас рассорить, кто сочинил для вас эти небылицы. Я думаю, время нас рассудит и все станет на места. И разве можно верить таким людям, как Тулкун Назарович? За доллары, что ему могли понадобиться для поездки в Турцию, он мог что угодно наговорить, и не только обо мне! Закончив свой резкий монолог, Сухроб Ахмедович стремительно направился к двери. Шубарин, не ожидавший столь поспешного бегства, а главное, такой неопределенной концовки разговора, весьма удобной для Сенатора, остановил его окриком, уже в тамбуре: -- Как бы вы ни расценивали нашу встречу, я даю вам срок -- ровно десять дней, и то из-за поездки в Москву, чтобы вы вернули мне, в присутствии Миршаба, все копии с моих документов. В противном случае я вынужден буду поставить в известность всех тех людей, на кого у вас оказались документы, что они есть у вас и как они к вам попали. Ничего другого предложить не могу. До свидания! XXIV Едва Сенатор покинул кабинет, Артур Александрович вызвал секретаршу и попросил свежего чаю,-- отчего-то мучила жажда, а сам, подойдя к окну, выходящему на площадь перед парадной дверью, распахнул створки, и сразу шум города ворвался на четвертый этаж. Неподалеку от банка находился авиатехникум, старейшее учебное заведение Ташкента, и стайки молодых девушек в ярких национальных платьях направлялись то туда, то оттуда, словно приливная и отливная волна одновременно. "Отчего вдруг местные девушки потянулись к авиации?" -- мелькнула и тут же пропала мысль. Он еще весь был во власти недавнего разговора и автоматически продолжал рассуждать: что же следует извлечь из поспешного бегства Сенатора? Выходило, что Сухроб Ахмедович своим поведением сам подсказал решение проблемы: если он по возвращении из Москвы не вернет документы, то придется действительно поставить в известность людей, чьи тайны оказались в руках у Акрамходжаева. В первую очередь надо обратиться, конечно, к тем, кто и ныне у власти, и можно быть уверенным, что они больше никогда не дадут Сухробу Ахмедовичу подняться -- на Востоке такие трюки не прощают, особенно слабым, а сегодня Сенатор не на коне. Ведь даже Тулкун Назарович, обмолвившийся неделю назад, что Сухробу вряд ли ныне подняться из-за Камалова, не знал, что у того имеется еще достаточно компромата на него самого, вороватый братец Уткур -- лишь эпизод, и шантаж из-за вакантного места в ЦК партии в свое время -- не последнее, что может выкинуть тщеславный Сенатор. Ух и взовьется Тулкун Назарович, когда узнает, как коварно обставил Сенатор всех. Человека, сидящего на пороховой бочке с горящим фитилем, стоило ликвидировать, не дожидаясь взрыва. Чтобы снова вернуться к власти, Сенатор никого не пожалеет. И если Сухроб Ахмедович не покается и не вернет документы, заинтересованные лица могут без колебаний отдать его "на съедение" Камалову,-- на Востоке любят расправляться с врагами чужими руками, найдут для этого подходящий повод -- так рассуждал Шубарин, не обращая внимания ни на журчащий внизу фонтан, ни на подъезжавшие к банку и отъезжавшие роскошные иномарки. Вернет, не вернет документы -- ясно одно: Сенатор оказался человеком ненадежным и вряд ли с ним стоит иметь дело в будущем, большой бизнес все-таки строится на порядочности. И тут неожиданно, у распахнутого окна, ему пришло и решение насчет ресторана: рвать так рвать сразу, по всему фронту, не жалея о выгодах от доходного дела. Как-то неловко быть вместе с "сиамскими близнецами" совладельцем курочки, несущей золотые яйца, и вместе с тем желать отмежеваться от них окончательно и навсегда. Какие бы доходы ни приносил "Лидо", принципы для него всегда были важнее, да и деньги никогда не заслоняли жизнь, к тому же с открытием банка они увеличивались в геометрической прогрессии. Желающих купить его пай найдется сколько угодно, нынче и в Ташкенте появились официальные миллиардеры, но опять же он свою долю не всякому уступит. Он мог предложить пай Коста, если тот захотел бы заняться делом, но ресторан Джиоева не привлекал, по его понятиям, "барыга" -- не столь достойное занятие для настоящего мужчины, а ведь для многих это нынче венец мечтаний. Скорее всего он уступит свой пай, между прочим самый крупный, Наргиз и Икраму Махмудовичу, они многое сделали для "Лидо" и вряд ли забудут его щедрый жест, понимают, что это такое -- уступить ни с того ни с сего контрольный пай в доходах лучшего ресторана столицы. Неожиданное решение покончить дела с рестораном подняло настроение, и он с удовольствием откликнулся на приглашение секретарши, что чай готов, мысли о Сенаторе, так долго преследовавшие его, улетучились мгновенно. Бывали у него такие минуты, когда он так твердо мог поставить точку в долгих рассуждениях и переключиться сразу на другое, впрочем, тоже мучавшее его. Попивая ароматный чай, он вдруг подумал: почему так легко и даже радостно расстается и с "Лидо", и с Сенатором, и с Миршабом? Он действительно ощущал какую-то приподнятость в душе, но сразу не понял отчего, отгадка пришла чуть позже, случайно, когда минут через десять зазвонил телефон и ему пришлось вернуться за рабочий стол. Разговаривая по телефону, Шубарин придвинул к себе настольный календарь, где среда первой недели следующего месяца была обведена жирным красным фломастером. Положив трубку, Артур Александрович попытался вспомнить, что означает эта дата, и вдруг понял, отчего такая приподнятость в настроении впервые за эту неделю, да и вообще после возвращения из Мюнхена. Дата, обведенная фломастером, означала день, когда он должен быть в Милане, где встретится со своим бывшим патроном Анваром Абидовичем, и тот сведет его с людьми, распоряжающимися тайными валютными счетами партии. Но радовала не поездка в солнечную Италию, где он бывал и куда собирался захватить жену, чтобы доставить ей приятное, а заодно и размагнитить внимание ожидающих его наверняка людей из спецслужб, которые будут пристально изучать его вблизи, ведь дело они затеяли не только грандиозное, беспрецедентное, но и противозаконное. Присутствие рядом жены избавит его от необходимости быть в их компании постоянно, можно всегда сослаться на супругу, тем более она в Италии впервые. Радость Шубарина была связана не с банком, о котором он мечтал всю жизнь, и не с тем, что дела пошли сразу на лад, он на это и рассчитывал, банки, впрочем, сегодня открывал не он один. Желание вернуть стране и народу украденные у него деньги, возникшее еще в Германии, неожиданно, само собой, стало перерастать в главное дело его жизни, выходило так, что и банк он вроде создал только для этого. Все, что он сумел сделать в своей жизни, достичь до сих пор, включая и банк, не шло ни в какое сравнение с тем, что он хотел свершить сейчас,-- вернуть Отечеству, народу, державе ее достояние -- кровные деньги. Это был поступок мужчины, гражданина. Решение, зревшее в нем день ото дня, грело его русскую душу. Что-то давно заложенное в него от прадеда, деда, отца проснулось в нем с новой силой -- в их семье ныне звучащие как насмешка слова "служить Отечеству" не были пустым звуком. Все Шубарины,-- а род он знал свой до седьмого колена,-- верой и правдой служили России, а позже и новой родине -- Узбекистану. В Андижане до сих пор работает масложиркомбинат, построенный в конце прошлого века его дедом, а паровозоремонтные мастерские и вагонное депо на станции Горчаково вблизи Ферганы тоже отстроены Шубариными и до сих пор верно служат людям нового, суверенного Узбекистана, там в цехах сохранились еще станки Сормовского завода, установленные дедом сто лет назад,-- раньше строили на совесть, навечно. Вот почему легко расставался он и с "Лидо", и с Миршабом, и с Сенатором, освобождаясь от мышиной возни ради главного поступка в своей жизни, и оттого светлела душа. Конечно, он осознавал степень риска, связанного с предстоящей операцией, но не боялся, ибо шел на это не ради корысти, а ради справедливости. Сегодня Артур Александрович ощущал свою кровную связь с историей, понимал, что настал и его час послужить народу, и оттого не ведал страха, ощущал подъем сил... Дата, обведенная красным фломастером в календаре, приближалась стремительно, вот-вот должны были поступить официальные приглашения и выездные визы в Италию, и надо было заняться билетами и заграничным паспортом для жены. Но прежде следовало заручиться поддержкой Хуршида Камалова, теперь-то он знал, что маятник его интересов, да и человеческих симпатий, резко качнулся в сторону Генерального прокурора. Откладывать встречу уже не имело смысла: Талиба в Ташкенте нет, с "сиамскими близнецами" все ясно. Вдруг Камалов отбудет куда-нибудь в командировку, надо было спешить... Шубарин потянулся к телефону, но в самый последний момент положил трубку. Он вспомнил, как, уходя из этого кабинета, Камалов сказал: "Если вы захотите вдруг со мной встретиться, шофера моего зовут Нортухта, он мой доверенный человек, он организует свидание хоть днем, хоть ночью, можете ему доверять. Запомните, парня зовут Нортухта...". Да, звонить, конечно, не следовало. Он ведь знал, что Сенатор уже однажды организовал прослушивание телефона прокурора Камалова, да тот оказался на высоте, не только разгадал трюк противников, но даже задержал некоего инженера Фахрутдинова с центрального узла связи, откуда следили за его разговорами. Знал Артур Александрович, что Сенатор имеет своего человека, осведомителя, и в стенах прокуратуры, ведал и о том, что хан Акмаль в свое время подарил Сухробу Ахмедовичу прослушивающую японскую аппаратуру. Нет, звонить нельзя было ни в коем случае... В тот же день, ближе к концу рабочего дня, когда водитель светлой, не бросающейся в глаза "Волги" протирал задние стекла машины возле прокуратуры, неожиданно объявившийся рядом молодой мужчина, обращаясь по имени, попросил: -- Нортухта, дай прикурить. Водитель цепко оглядел незнакомца и молча протянул тому коробок спичек. И тут Нортухта, не сводящий глаз с прохожего, заметил трюк, достойный иллюзиониста: за то мгновение, пока открывался коробок и вынималась спичка, в него была аккуратно вложена записка, свернутая в трубочку. Прикурив, незнакомец поблагодарил и тут же пропал из виду. В машине Нортухта прочитал следующее: "Сегодня, в полночь, буду у телефонного автомата на углу вашего дома, готов встретиться с вами, где посчитаете нужным. Важные обстоятельства". И вместо подписи две буквы -- А. А. Шофер понял, что это гонец от Шубарина, хозяин предупреждал, что через него могут выйти на экстренную встречу с ним, видимо, час пробил. Не дожидаясь Камалова, он поспешил наверх, возможно, стоило для свидания захватить какие-то бумаги. Ровно в полночь на Дархане напротив центральных касс Аэрофлота появилась машина с бесшумно работающим двигателем, хотя это была на вид самая заурядная "Волга" мышиного цвета, за рулем которой находился Коста. Как только Шубарин вышел у пустой телефонной будки, из темноты двора напротив шагнул навстречу ему молодой, спортивного вида парень. Не приближаясь, он тихо, но внятно сказал: -- Меня зовут Нортухта, мне велено проводить вас. Шеф ждет вас у себя дома... -- И на всякий случай, после паузы, добавил: -- Место встречи вас устраивает? -- Вполне, -- ответил Шубарин и пошел вслед за водителем Камалова в глубь двора. Когда вошли в подъезд, темный, как и повсюду в нынешнее кризисное время, хотя дом считался престижным и находился в респектабельном районе, сопровождающий сказал: -- Третий этаж, дверь налево, -- а сам остался в подъезде, видимо, он получил приказ подстраховать встречу. Выходило, разговор с глазу на глаз страховали и с той, и с другой стороны, где-то рядом тут находился и Коста. Едва открылись створки лифта, Шубарин увидел, как слева распахнулась дверь, и Камалов, стоящий на пороге, жестом молча пригласил в дом. Войдя в квартиру, Артур Александрович сразу почувствовал отсутствие женской руки, хотя кругом царили чистота, порядок, но это был мужской порядок, казарменный. На столе стоял не только традиционный чай, но и бутылка коньяка "Узбекистан" с закуской, и две пузатые рюмки-баккара из тонкого цветного стекла. Цепкий взгляд Шубарина выхватил на письменном столе у окна и пишущую машинку "Оливетти", и разбросанные бумаги; чувствовалось, что хозяин дома работал, по всей вероятности, он был сова, ночной человек. Хуршид Азизович поздоровался за руку, сразу пригласил за стол и сказал как-то по-свойски: -- Чертовски устал сегодня, тяжелый день выдался. Не желаете ли пропустить по рюмочке, одному как-то было не с руки, хотя и хотелось. -- И после небольшой паузы с улыбкой продолжил: -- Я думаю, нам не повредит, разговор, как чувствую, предстоит непростой, хотя, признаюсь, я ждал этого... Артур Александрович согласно кивнул,-- от хозяина исходила искренность, не свойственная людям его круга, Шубарин ведь хорошо знал высших лиц в правовых органах. Выпили, молча закусили. Хозяин дома разлил чай и, взяв свою пиалу, как-то выжидательно откинулся на спинку стула, словно приглашал гостя начать, и Шубарин заговорил, понимая, что ночь не резиновая, а обоим завтра, как обычно, предстоял до предела загруженный день. -- Меня к вам привело одно обстоятельство чрезвычайной, государственной важности. Дело, которое я задумал, в которое оказался вначале случайно втянут, на мой взгляд, должно получить ваше одобрение и поддержку, иначе бы я не обратился к вам. Но я боюсь, что одних ваших полномочий, как бы они ни были высоки, может оказаться недостаточно. Возможно, сообща мы и найдем какой-нибудь вариант, гарантирующий поддержку задуманной мной операции. Дело в том, что я со дня на день должен получить официальное приглашение на юбилей одного старейшего банка Италии... -- Оно уже сегодня пришло в МИД, можете отталкиваться от этого факта, -- мягко прервал Камалов, устраиваясь поудобнее, понимая, что разговор будет долгим и серьезным. Шубарин чуть вскинул глаза, не выказывая ни удивления, ни растерянности из-за неожиданной реплики прокурора, и продолжал: -- Я не знаю этого банка, никогда не имел с ним дел, но меня ждут на этом юбилее больше, чем любого другого гостя, хотя юбилей настоящий, просто так удачно совпало. Не буду вас интриговать, скажу сразу: дело касается тайных валютных счетов партии за рубежом. Сегодня об этом в печати уже появляются кое-какие инсинуации, не больше, фактов почти никаких. Да и я, оговорюсь сразу, мало что знаю, но мне предназначается не последняя роль в судьбе этих денег. Не будем тратить зря времени -- когда, где, как появились эти суммы, но то, что они есть, -- реальность, и примем это за аксиому. Беда оказалась в другом. Огромные средства партии, а по существу государственные, народные капиталы и значительная недвижимость за границей, в силу разных причин, оказались в собственности иностранных граждан, в свое время увлекавшихся марксизмом-ленинизмом или прикидывающихся таковыми, в общем, у людей, грешивших в молодости левацкими идеями. Сегодня с крахом коммунистической идеи повсюду, на Западе и на Востоке, с концом эры холодной войны, откровенной конфронтации деньги КПСС за границей могут пропасть бесследно. Уже есть случаи, когда хранители этих денег ликвидировали дело, сняли со счетов миллионы и исчезли в неизвестном направлении. И сегодня особо доверенные люди партии и ответственные сотрудники из спецслужб озабочены этим всерьез. В конце концов, подарить Западу ни за что