ни про что миллионы долларов могут только совсем беспринципные или вороватые люди. И они разработали довольно-таки реальный план возвращения хотя бы части средств на родину... -- Так вот, оказывается, зачем навещал вас в Мюнхене пребывающий в лагере Анвар Абидович Тилляходжаев? -- от души рассмеялся прокурор. -- А я ломаю голову, почему и как ему удалось вырваться из заключения "в увольнительную" и что ему от вас надо? Вот тут настал черед удивляться Шубарину, и он не удержался, все-таки спросил: -- Вы, значит, давно знали о нашей встрече в Мюнхене? -- Да, давно, но только об этом и ничего больше, уверяю вас. Продолжайте, пожалуйста, извините, я не удержался, прервал вас. Слишком неразрешимая была для меня загадка. -- Люди, владеющие тайнами валютных счетов партии, каким-то образом прознали про мой банк, ориентированный на западных вкладчиков и рассчитанный на обслуживание этнических немцев, проживающих в пределах бывшего СССР. Германия готова оказывать им всяческую помощь, лишь бы остановить их массовый исход на историческую родину, что создает огромные проблемы для обеих сторон. В местах компактного их проживания, а еще лучше при восстановлении автономии немцев в Поволжье, как неоднократно обещал президент Ельцин, Германия готова финансировать не только массовое строительство жилья и всей инфраструктуры, необходимой для жизни, но и возведение современных промышленных предприятий и перерабатывающей отрасли в этих районах, в общем, программа на долгие годы и миллиарды и миллиарды марок. Видимо, они разузнали, что я некогда был близок с секретарем Заркентского обкома партии, ныне отбывающим срок в уральском лагере,-- лучшего посредника они, конечно, найти не могли... Прокурор Камалов с интересом слушал гостя, подозревая, что этот разговор приоткроет многие тайны, мучившие его. Шубарин между тем продолжал: -- Дело в том, что Анвар Абидович является один из тех немногих людей, бывших доверенными лицами партии. Бывая за рубежом в составе государственных делегаций, он выполнял конфиденциальные поручения КПСС, возил наличными миллионы долларов для заграничных коммунистических движений, для фирм и компаний, контролировавшихся левыми в разных странах. Эту работу не всякому доверяли. Мой периферийный банк по всем параметрам подходит, чтобы потихоньку, при каждой удобной возможности, перегонять валютные средства из Европы, Америки, Африки, Бразилии, Мексики, Ближнего Востока, Японии, Южной Кореи. Им нужен был не только солидный банк, но и надежный человек, кому они могли бы доверять гигантские суммы, чтобы потом, дома, так же легко их изымать для нужд партии, упраздненной ныне во всех республиках и переставшей быть ведущей в главной ее цитадели -- России. Анвару Абидовичу устроили многочасовой допрос, выспрашивая все обо мне, и тот, смекнув, в чем дело, понял, что это его шанс выйти на свободу. Хотя, может быть, он вполне искренне хотел помочь партии, искупить перед ней свою вину. Тут оказалось весьма кстати, что я не вышел из КПСС, нигде публично и печатно ее не хаял и не хулил, хотя я не разделял и не разделяю убеждений коммунистов, ввергнувших Россию в 1917 году в десятилетия хаоса и горя. В общем, Анвар Абидович, в надежде уговорить меня и воспользоваться шансом спасения, поручился за своего друга Шубарина. Конечно, он догадывался, что поставил на кон свою жизнь, вы ведь знаете нравы и порядки партии и зоны -- несчастный случай в лагере не редкое явление, да и самоубийство организовать не проблема. Заручившись согласием Анвара Абидовича, они срочно доставили его в Мюнхен и организовали встречу со мной прямо среди бела дня, в русском ресторане, где я имел привычку обедать по воскресеньям. Артур Александрович, попросив разрешения закурить, достал сигареты, но, не зажигая огня, словно боясь упустить время, продолжал говорить: -- Анвар Абидович обстоятельно ввел меня в курс дел, он все-таки по образованию экономист и неплохо знает банковское дело. Можно сказать, что я согласился сразу, ибо выбора не видел: на другом конце этого предложения, как на картах, стояла его жизнь, я это хорошо понимал. Впрочем, не согласись я, наверняка и моя бы жизнь оказалась под угрозой, спецслужбы не любят шутить, тем более цена такой тайны -- миллиарды... Но это лишь первопричина моего добровольного согласия. Позже, еще в Германии, я стал собирать сведения о наличии таких денег в немецких банках и успел напасть на их след, хотя это стоило мне немалых личных средств,-- на Западе информацию, тем более такую конфиденциальную, даром не получишь. Там же, в Мюнхене, я все чаще и чаще возвращался к беседе с Анваром Абидовичем в отеле "Риц", куда я вывез его специально, чтобы оторваться от спецслужб, и до сих пор жалею, что не записал наш разговор на диктофон. Тогда Анвар Абидович подробно ответил на все мои вопросы, и главный из них заключался в следующем -- как образовались эти средства за рубежом? Он не скрывал, что при всевластии КПСС государственные средства было трудно отличить от денег партии, коммунисты все считали своей собственностью. Постепенно я пришел к твердому и единственному убеждению, что эти деньги принадлежат вовсе не КПСС, а обобранному и обманутому народу, и мой долг вернуть их на родину. Прокурор Камалов вдруг встал и нервно прошелся по комнате, потом, вернувшись к столу, глядя на Шубарина в упор, спросил: -- А вы представляете, что может случиться с вами, если они почувствуют подвох, я уже не говорю о том, если вам удастся эта операция? -- Я понимаю, что задумал и чем придется заплатить при любом раскладе, но отступать не намерен. Слишком высока ставка, чтобы думать о себе. Вам ли объяснять, что редкому мужчине выпадает такой шанс -- послужить народу, Отечеству... -- Ну, что касается вас, вы уже рискуете во второй раз на моей памяти, Артур Александрович,-- ошарашил вдруг хозяин дома. -- Почему во второй? -- не сообразил сразу Шубарин, все его мысли были заняты предстоящей встречей в Милане, он рвался в бой. Камалов снова вернулся на место, взял предложенную Шубариным сигарету и, разминая ее в пальцах, объяснил: -- Разве ваше письмо, адресованное мне в прокуратуру, в котором вы сообщали о конкретных хищениях, экономической диверсии и валютных операциях в Москве, Прибалтике, в портах Дальнего Востока и у нас в Ташкенте, когда чуть было не похитили через подставных лиц три миллиарда рублей, предназначенных на развитие Кашкадарьинской области, было меньшим риском, чем ваша новая затея? Ведь мы тогда успели принять жесткие меры, и результат вам известен. И в первом, и во втором случае расплата одна -- головой. Я помню ваши слова в начале письма, вы говорили, чтобы я не обольщался, вы, мол, человек из противоположного лагеря, просто не можете спокойно видеть, как разворовывают державу, и что наши пути в определенных обстоятельствах могут сойтись. Я верил в нашу встречу и рад, что вы решились сделать ответный шаг. Мы с вами одинаково смотрим на судьбу Отечества... Шубарин, протянув огонек зажигалки прокурору, спросил: -- И о том, что я написал письмо в прокуратуру, вы тоже знали давно? -- Нет, представьте себе, об этом я догадался только сейчас. Я уже лет десять, если не больше, не встречал человека, который бы с волнением произносил слова "Отечество", "держава"... В письме вашем тот же тон, те же интонации, что я слышу сейчас, та же боль за Отечество, державу, и слова эти вы написали с большой буквы... -- Наверное, об этом можно было бы еще поговорить, -- продолжил Шубарин, -- но ночь коротка, а мне еще долго рассказывать, так что и продолжу, с вашего позволения... Теперь я перехожу к сложностям, нравственным и политическим, возникшим неожиданно. Разговор в Мюнхене произошел до известных августовских событий в Москве, или форосского фарса, как вам будет угодно, до парада суверенитетов, образования СНГ. Сегодня выясняется, что нет никакого СНГ, мы все предоставлены сами себе. Нравственная сторона ситуации для меня немаловажна, ибо не из-за денег я ввязался в эту историю. Когда в Германии я пришел к окончательному выводу, что постараюсь вернуть деньги на родину, я имел в виду всю огромную страну -- от Балтики до Тихого океана. Но как теперь поделить эти деньги, принадлежащие всем, если сегодня на территории бывшего СССР появилось столько суверенных государств? В любом случае справедливо не получится, ибо наша жизнь политизирована до крайности. Мой банк находится на территории суверенного Узбекистана, и я должен считаться с его законами, с его авторитетом, и международным в том числе. Верни я деньги в Узбекистан и попытайся разделить их справедливо, это все равно вызовет раздражение в каких-то регионах, что навредит нашему молодому государству. Я долго ломал над этим голову и даже хотел отступиться от задуманного, но оставлять зажиревшему Западу миллиарды, украденные у обнищавшего народа, мне тоже не по душе, не по-мужски это, не по-русски, и я искал и искал пути. Куда направить деньги в случае удачи, чтобы это послужило на благо обществу, интересам максимального количества жителей бывшего СССР? Иначе меня не поймут нигде, особенно в Узбекистане, где живет уже пятое поколение Шубариных. И я, кажется, нашел выход, который должен получить поддержку... Шубарин видел, с каким интересом слушал его Камалов, видимо, и не предполагавший такого поворота в чисто финансовой операции. -- Я решил в случае удачи все деньги направить на восстановление погибающего Арала, его судьба конкретно касается более семидесяти миллионов человек, живущих в регионах и зависящих от этого уникального внутреннего моря, а последствия его гибели уже отражаются на климате всей территории бывшего СССР. В Ташкенте, оказывается, уже несколько лет существует комитет по спасению Арала... Я немедленно связался с ними, получил обстоятельные материалы, доклады, подготовленные для ЮНЕСКО, заключения международных экспертов, особенно в той части, что касается финансирования программы спасения. Положение настолько серьезно, что я, не дожидаясь результата задуманной операции, уже перевел им четыре миллиона рублей на текущие дела, на привлечение экспертов. Это нравственная часть проблемы, возникшая в ходе подготовки операции... Другая проблема -- можно назвать ее технической -- уже вне моей компетенции, мне одному с ней не справиться. Возникла она из-за политической ситуации, изменения границ. Раньше существовала единая банковская система, и рычаги ее находились в Москве. Сегодня я живу в другом государстве, с собственной банковской концепцией, которая еще не устоялась, да что там -- еще не сформировалась. Идет поиск, законы принимаются и тут же отменяются, все делается путем проб и ошибок. А мое дело не должно зависеть от случая, и откладывать его нельзя, наверняка у заказчиков есть запасной вариант, и не один, при малейшем моем колебании они поставят на мне крест. При такой нестабильности банковской системы мне необходима надежная страховка на государственном, правительственном уровне, причем поддержка тайная, негласная. Повторяю, дело идет о миллиардах долларов. Как вы понимаете, первый же ревизор-взяточник засветит всю операцию... Шубарин замолчал и потянулся к чайнику. Молчал и прокурор, делая быстро какие-то записи на клочке бумажки. -- Хватит ли у вас полномочий, Хуршид Азизович, чтобы подстраховать такую операцию, и насколько это будет законно? -- спросил Артур Александрович после затянувшейся паузы. Камалов встал, взял пустой чайник и, прежде чем направиться на кухню, сказал с улыбкой: -- Ну и крепкий арбуз вы выкатили к середине ночи, господин банкир, без нового чайника да, пожалуй, и рюмки, не разобраться. Я сейчас... Он исчез на кухне, где на маленьком огне у него кипел чайник, а вернувшись за стол со свежим чаем, прикрыл чайник бархатным колпаком, на манер русской чайной бабы. Плеснул в бокалы еще немного коньяка, и они выпили молча. -- Что касается моих полномочий -- их явно недостаточно, -- прервал молчание прокурор. -- Насчет законности... Уже будучи полковником, отслужив семь лет в угрозыске, проработав прокурором и в Ташкенте, и в Москве, защитив докторскую диссертацию в закрытом учебном заведении КГБ, я год стажировался в Интерполе, в главной штаб-квартире в пригороде Парижа. На Западе -- и во Франции, и в Италии, и в Германии -- с согласия генеральной прокуратуры страны иногда ведутся игры с наркомафией или иными криминальными структурами, пытающимися отмыть неправедно нажитые деньги. Там ведь иметь деньги -- еще не все: чтобы вложить их в дело, надо подтвердить, откуда они к вам попали и учтены ли в ваших декларациях о доходах. Мало кто знает, что в США, например, любая покупка свыше десяти тысяч долларов автоматически фиксируется и для ФБР, и для налоговой инспекции. Вот отчего у них казна не пустует, ничто не проходит мимо налоговой инспекции, хотя и нарушений сколько хочешь, но попался -- заплатишь сполна. Как вы выразились, мы молодое государство, и все у нас в стадии становления, нет пока законодательной базы, и, видимо, долго еще каждый конкретный случай будет рассматриваться отдельно. Ваше предложение неординарное, и оно заслуживает не только внимания, но и поддержки. По крайней мере меня ни уговаривать, ни убеждать не нужно, я уже сторонник вашей идеи. Но нас мало, вы правы, нужна поддержка на государственном уровне, но как ее без шума заполучить? -- Вы не вхожи к президенту? -- попытался сразу взять быка за рога Шубарин. -- Нет, не вхож, -- спокойно ответил прокурор. -- Думаю, на этом этапе он запретил бы и мне, и вам проведение подобной операции. Он думает о престиже молодого государства, а эту вашу инициативу могут истолковать по-всякому. Вот если бы нам удалось провернуть возвращение крупных сумм из двух-трех стран, возможно, тогда и следовало поставить его в известность. Особенно если будем располагать документами, что бывший генсек Горбачев до последнего дня пребывания в Кремле финансировал из тайной кассы все левацкие движения в мире, вплоть до самых одиозных, и это в то время, когда собственным пенсионерам не хватает денег для физического выживания. Видя, как приуныл Шубарин, он сказал веселее: -- Не вешайте носа, я ведь не сказал, что вы затеяли безнадежную игру. Ясна только наша с вами судьба: в случае провала вы рискуете лишиться жизни, а я, к радости многих, должен буду уйти в отставку. Давайте думать, может, у вас есть другое предложение, чтобы не обременять президента... -- Говорят, новый отдел по борьбе с мафией, который вы организовали, как появились в Ташкенте, полностью укомплектован работниками КГБ, и это, мол, вам удалось лишь потому, что почти все руководители этой могучей организации в прошлом ваши студенты, или, точнее, курсанты... -- Да, отделы по борьбе с организованной преступностью -- одна из тем моей закрытой докторской диссертации. Она имела гриф "Совершенно секретно" и дальше Политбюро и высших чинов МВД и КГБ не пошла, хотя я защитился в 1975 году, столько лет мы упустили,-- в голосе Камалова прорвалась горечь. -- На стажировке в Интерполе, о которой уже упоминал, я уже тогда обнаружил следы нашей мафии на Западе и описал это в обстоятельном докладе, направленном по тем же адресам. Нельзя сказать, что мои работы остались совсем не замеченными, меня стали включать в комиссии по разработке стратегических программ по борьбе с организованной преступностью. В общем, признали специалистом по мафии. Внимательнее всех с моими работами ознакомился Андропов, я с ним встречался дважды с глазу на глаз, думаю, КГБ кое-что использовало из моих разработок. Когда в Москве, работая районным прокурором, я наступил на хвост одному из кланов, приближенных к Брежневу, и у меня были крупные неприятности, спас меня именно Андропов. Отправил в Вашингтон руководителем службы безопасности нашей миссии в США, оттуда меня и вытянули в Ташкент. Да, я короткое время вел курс специальных дисциплин в закрытых учебных заведениях КГБ, был единственным преподавателем-узбеком, и, естественно, слушатели из Узбекистана тянулись ко мне, бывали дома. Так случилось, что нынешний шеф службы безопасности республики генерал Бахтияр Саматов и оба его зама -- мои студенты, и я пользуюсь их поддержкой. Только благодаря Саматову в свое время я арестовал хана Акмаля... Впрочем, какое имеет отношение служба безопасности к нашим баранам? Ведь по конституции я стою выше службы безопасности, она поднадзорна прокуратуре. -- Чувствуется, что вы долгое время не жили на родине, -- улыбнулся гость. -- По моим данным, Саматов и президент выходцы из одной махалли, одногодки, учились в одной школе и даже закончили один и тот же факультет экономики известного транспортного института. А англичане говорят, что школьный галстук выше родни... И шефом КГБ Саматов стал раньше, чем его однокашник президентом, так что двигались они параллельно и своими путями, оттого у них добрые отношения... -- Я понял, на что вы намекаете, но на этом этапе нельзя подключать президента, иначе загубим задуманное вами... -- Камалов помолчал, потом задумчиво сказал: -- А что, зерно в вашем предложении есть. Поступим, как и в случае с ханом Акмалем: проигнорируем высшую власть, сделаем вид, что это в нашей компетенции. Думаю, генерал Саматов поддержит нас, и мы вдвоем возьмем ответственность на себя, сославшись на тайну операции. Для этого вы уже сегодня с утра должны изложить письменно на мое имя и на имя шефа службы безопасности все, о чем сейчас рассказали, и приложить все документы, полученные от комитета по спасению Арала, теперь они вам не нужны. Это будет секретный документ, которому мы дадим ход, и, сославшись на государственную тайну, изолируем от любопытных все то, что вы посчитаете нужным. У входа в прокуратуру для граждан висит особый почтовый ящик, которым, кстати, активно используются, ключ от него хранится у Татьяны Сергеевны Шиловой из отдела по борьбе с мафией. Если я получу документы к обеду, я тут же встречусь с генералом Саматовым и найду возможность поставить вас в известность о принятом нами решении. Не исключено, что он лично захочет встретиться с вами, уточнить какие-то детали, дело вы затеяли непростое, и оно требует продуманной страховки. -- Потом после некоторой паузы Камалов задумчиво произнес: -- А я и не знал, что генерал Саматов однокашник с нашим президентом, он никогда не говорил об этом. Теперь понятно, почему мне иногда позволяется самодеятельность и, по существу, не вмешиваются в дела прокуратуры... -- И сразу вернулся к прежнему разговору. -- Встретиться с Саматовым надо обязательно. Не исключено, что вам нужно будет вывезти семью в какую-нибудь страну, да и самому при случае придется отсиживаться там и год, и два, а без содействия службы безопасности это нелегко. -- И тут же, без подготовки, словно залп, последовал вопрос: -- А зачем приезжал к вам в Мюнхен вор в законе Талиб Султанов? Вы увлеклись лишь партийными деньгами, а отсюда вам уже исходила реальная угроза. -- Ну, с этим я разберусь как-нибудь сам. Приезжал Талиб за тем же, что и бывший секретарь обкома Анвар Абидович, -- с предложением отмывать через мой банк деньги европейской наркомафии и доходы от преступности. Нынче в Европе и Америке проводить подобные операции становится все труднее и труднее, Интерпол повсюду наступает им на хвост. В нынешнем году и в Англии, и в Италии попалось на этом несколько крупных банков. Да и деньги за это берут немалые, поэтому они потянулись сюда к нам, на Восток, хотят воспользоваться ситуацией, когда молодые государства рады любым долларовым инвестициям и не будут тщательно копать их прошлое. Верный расчет, между прочим, многие банки в Прибалтике поднялись на этом... -- И как же вы решили поступить с этими деньгами в случае удачи? -- настороженно спросил Камалов, подумавший на мгновение, как и всякий прокурор, что Шубарин в благодарность за возвращение партийных денег попросит индульгенцию на незаконные операции с деньгами преступного мира, и казна государственная от этого только выиграет. Впрочем, незаконность таких операций подтвердить трудно. Для безопасности нужно, чтобы власти смотрели на деятельность банка сквозь пальцы, тогда и овцы будут целы, и волки сыты, так поступают во многих слаборазвитых странах, чтобы любыми путями оживить приток валюты. -- Я поступлю с ними так же, как и с партийными деньгами, -- они осядут здесь, в Узбекистане. Вы наложите официальный арест, так поступают во всем мире, я консультировался, -- ответил, не задумываясь, Шубарин. -- Да, крутые дела замыслили, отчаянный вы человек. Собираетесь с мафией в одиночку воевать? А знаете ли вы, что Талиб вчера из Москвы по подложному паспорту вылетел в Германию? -- Видя, как встрепенулся Шубарин, прокурор продолжил: -- Наверняка и вы следите за его передвижением, но мне это удобнее, и у меня шансов не упустить больше. И нынче он не в Мюнхен отправился, за ним присмотрят, как и в прошлый раз. Я ведь говорил, что мой долг оградить вас и ваш банк от уголовных посягательств, что я и делаю. Не возражаете, Артур Александрович? -- Нет, не возражаю. Но хочу пояснить, чтобы не было двусмысленности и не пахло игрой в героя. Я не искал ни партийных денег, ни воровских, так случилось, что пути наши пересеклись. И по-мужски, и по-человечески я не могу отступиться, я хочу выполнить свой гражданский долг... Впервые за время встречи Шубарин разволновался и осекся, он очень хотел, чтобы его правильно поняли. -- Хорошо вы сказали -- гражданский долг, -- прервал затянувшуюся паузу прокурор. -- Слова эти уже становятся музейными, архивными, к сожалению. Но и я вернулся из Вашингтона на родину только по одной причине -- так я понимал свой гражданский долг... -- И вдруг сразу, без перехода, как случалось не однажды за эту ночь, спросил: -- А почему, если у вас была предварительная договоренность, они все-таки похитили вашего американского друга? Камалов старался разобраться во всем до конца, ведь ему придется подробно, в деталях, знакомить с ситуацией генерала Саматова. -- Они попытались вначале внедрить на одну из руководящих должностей в банке своего человека, чтобы быть в курсе дел. -- Они назвали фамилию? -- спросил с надеждой прокурор. -- Нет. Сказали, назовут, если я дам принципиальное согласие о назначении. На другой день они предложили другой вариант -- снабжать их регулярными сведениями о богатых вкладчиках, о крупных денежных потоках, куда они движутся, в какие дни изымаются. Я не согласился, хотя и угрожали. Но я сказал, что разговор, начатый в Мюнхене, я готов продолжить, и это, мол, представляет для меня интерес. Тогда они и выкрали Гвидо, чтобы взять меня на испуг. -- Если у Талиба, а точнее, людей, стоящих за ним, долгосрочная программа, вам, Артур Александрович, одному на два фронта не справиться, вы где-то можете дать осечку. Мне ясно, что в Италию вас должен сопровождать человек Саматова, там есть толковые ребята со знанием языка. Он посмотрит со стороны, кто и как будет осуществлять за вами догляд, заснимут всех, кто будет прямо или косвенно связан с вами и Анваром Абидовичем. Имея портретную галерею, мы проверим всех по картотеке и очертим круг лиц. Возможно, выстроим еще два-три круга, туда войдут люди, с кем будут общаться ваши компаньоны после встречи. Эта работа для нас не в новинку. По таким крупным операциям мы сотрудничаем со всеми бывшими коллегами по СССР, потому что понимаем, чем грозит сращивание преступного мира Запада и наших мафиози. У вас своеобразная биография, уважаемое в разных слоях общества имя, а сведения, полученные нами совместно, позволят вам в дальнейшем увереннее вести игру. Теперь вернемся к Талибу. Когда он прилетит из Германии, то наверняка встретится с вами, ведь они, кроме предложения, никаких карт перед вами не раскрыли. Как только появятся варианты по деньгам наркомафии, я вызову из Москвы нескольких специалистов, они на таких операциях собаку съели. Возможно, их придется взять в штат, они хорошо знакомы с работой в банках, будут всегда при вас, и при необходимости вы сможете, не вызывая подозрения, брать их с собой в командировки и даже за рубеж. Если вы, конечно, не возражаете? Хуршид Азизович невольно глянул в окно и сказал удивленно: -- Уже светает. Действительно, оказывается, ночь не резиновая, но нам удалось многое обговорить. Что ж, удачи вам в задуманном деле. Жду днем официального обращения... -- И, встав, протянул на прощание руку. У самой двери в тесном коридорчике, когда они стояли вплотную друг к другу, Шубарин вдруг неожиданно сказал: -- Я должен поставить вас в известность, что в прокуратуре есть предатель и идет утечка информации. К сожалению, я не знаю кто, но за то, что он есть, ручаюсь головой. -- Я знаю. Сейчас идет интенсивный сбор материала на него. Человек ведет двойную жизнь, мы хотим взять его с поличным и сохранить как главного свидетеля, вместо ушедшего в мир иной Артема Парсегяна. Кстати, повторное, тайное расследование, проведенное по моему настоянию, установило, что он был отравлен, но как и кем, остается загадкой до сих пор. -- Да, чуть не забыл. У предателя есть японский прибор для прослушивания разговора сквозь стены и для перехвата телефонных бесед. -- Вот это уже серьезно, спасибо. Надо бы и застукать его с этой штукой в руках. И прокурор распахнул дверь в темноту лестничной площадки, выпуская гостя. XXV Сенатор покинул банк злым и раздраженным. Все худшее, чего он опасался, сбылось: Шубарин догадался, что он в свое время снял копии с документов, похищенных в Лас-Вегасе прокурором Азлархановым. Утешало одно -- он сумел скомкать концовку встречи, оставив Шубарина в крайней неопределенности и тем самым получив жизненно важную отсрочку в десять дней, а ведь Японец наверняка рассчитывал сегодня же получить ответ на все мучавшие его вопросы. В этот отпущенный Шубариным срок следовало четко определить свои позиции: прийти вместе с Миршабом с повинной и покаяться или же в позе обиженного удалиться от Японца и попытаться столковаться с его врагами, прежде всего с неким Талибом Султановым, уже дерзнувшим встать банкиру поперек дороги. Если бы не Тулкун Назарович, разболтавший Шубарину в подробностях, как Сухроб занял пост в Белом доме, можно было бы продолжать игру в униженного и оскорбленного подозрением, но тут крыть нечем -- ясно, что сведения для шантажа матерого политика-пройдохи были извлечены из похищенного кейса. Десять дней... десять дней... Почему-то настойчиво билась в мозгу эта цифра, не давая покоя. И вдруг до него дошло, что через десять дней его обложат со всех сторон люди, чьи тайны он хранит у себя дома в подлинных записях и в памяти компьютера. Сенатор легко представил себе череду их лиц. Многие по сей день занимали видные посты, но и те, кто временно оказался не у власти, обладали огромным влиянием. Были среди них и уголовные авторитеты, эти особенно не любят письменных подтверждений своих деяний, они и от живых-то свидетелей избавляются, особо не задумываясь, просто так, на всякий случай, а уж от человека, специально хранившего компромат на них... этому оправдания и вовсе не найти. Да и сам Тулкун Назарович, по существу сдавший его Шубарину, но кого Сенатор считал все-таки своим союзником, наверное, не обрадуется, когда узнает от Шубарина, сколько еще компромата, кроме историй братца Уткура, хранится на него самого в чужих руках. Такая перспектива привела бы в уныние кого угодно, но только не Сенатора, хотя он понимал, в какой тупик себя загнал. Но ведь кроме Шубарина и Тулкуна Назаровича, на него охотился и прокурор Камалов, хватку которого он хорошо знал и не обольщался своей свободой. Но пока, в эти десять дней, у него будет только один противник - Камалова (в порядочности Шубарина он не сомневался: тот начнет действовать только по истечении срока ультиматума), и этими днями следовало распорядиться с толком. Достоинства Японца, коих было немало и которые Сухроб Ахмедович хорошо знал, сегодня оказались его слабыми сторонами, и надо было использовать именно эти уязвимые места своего бывшего патрона. Так рассуждая, он незаметно для себя вырулил машину к чайхане в старом городе, где еще недавно завтракал с посланником Сабира-бобо, золотозубым Исматом. Время близилось к обеду, и он не стал спешить ни домой, ни к Миршабу, а припарковал машину в тени вековой чинары, обвешанной клетками с перепелами. Хотелось побыть одному, взвесить все "за" и "против" своих выводов и решений. Рынок, похоже, расшевелил людей и в неторопливой Средней Азии, в чайхане, на удивление, оказалось малолюдно, лишь знакомые старики в зеленых чалмах занимали почетный угол в ковровом зале, на улице, на айванах ни единого человека. Только чайханщик, склонившись подобострастно на его приветствие, ладил во дворе дымящийся мангал, видимо, какая-то компания должна была подъехать на шашлыки. Не успел Сенатор расположиться на самом дальнем айване во дворе, в тени виноградника, как чайханщик тут же поставил перед ним поднос с чайником и горячей лепешкой. Решился вопрос и с обедом, хозяин действительно ждал компанию на шашлыки из свежей баранины, так что он вполне мог рассчитывать на дюжину палочек и для себя. Но какой там был баран, хорошее ли мясо, как обычно, не думалось, мысли вновь вернулись к разговору на четвертом этаже банка. И неожиданно для него стало ясно, как день, что его явка с покаянием, с возвратом копий документов Шубарину ничего не даст, кроме унижения. Вряд ли Японец простит, а главное, уже не будет доверять, как прежде, -- ведь он не раз говорил: обманувший однажды... Как ни жаль, назад хода к Шубарину не было. Но и вступить открыто в конфронтацию не хватало сил, слишком разные возможности, и финансовые в том числе... И тут он почувствовал, в какую западню попал, такой безысходности он не чувствовал даже в тюрьме, тогда у него шансов на свободу казалось гораздо больше. Но неожиданно припомнившаяся жизнь в тюрьме выудила из памяти то, как Миршаб догадался через газету передавать новости с воли, даже самые тайные, включая советы адвокатов и прогнозы на будущее страны и республики. И он невольно улыбнулся -- вспомнил, как тогда, в "Матросской тишине", уверился, кажется, на всю жизнь, что безвыходных ситуаций не бывает, всегда есть выход, путь к решению любой проблемы, только его надо найти, как гениально отыскал его Миршаб. -- Будем искать, -- сказал себе Сенатор и направился к "жигуленку" за фляжкой с коньяком. Несмотря на громадные штрафы ГАИ, он позволял себе водить машину под хмельком. Впрочем, его редко останавливали, а точнее -- никогда. В Ташкенте гаишники имеют особый нюх на власть имущих людей, хотя тут, на Востоке, надо честно сказать, не прячутся за правительственными номерами, как в Москве, скажем, или в Тбилиси, не охотятся за особыми правами в пластиковых обложках и не козыряют служебными удостоверениями, таких видят издалека, чуют за версту, понимают без объяснений, с одного взгляда: Восток -- штука тонкая. Обед в одиночку удался на славу не только из-за шашлыков из мелкорубленых бараньих ребрышек и нежнейшей печенки, но и потому, что он вновь собрал свою волю в кулак, определился, с кем ему по пути. Акрамходжаев ощутил, что внутри него включился счетчик, равный десяти дням, за которые он должен был найти способ нейтрализовать или уничтожить Шубарина, тут, как и в случае с Камаловым, поставлена на кон его судьба, ничьей быть не может, ибо на прозябание он не согласен. И первое, что он надумал -- до вечернего самолета в Москву -- увидеться с Миршабом и постараться внушить тому, какая смертельная опасность грозит ныне и ему от их прежнего покровителя и компаньона Шубарина. Сенатор понимал: чем больше людей он убедит в опасности, исходящей от Шубарина, тем легче ему будет бороться с ним, а Миршаб пока обладал и официальной властью,-- ее обычно используют в борьбе с личными врагами. Вдвоем с Миршабом ему надо придумать повод, чтобы сразу рассорить выходящего из тюрьмы хана Акмаля с Шубариным, и потому он мысленно благодарил Сабира-бобо за то, что тот заставил его поехать в Москву. Выходило, что он единственный печется об опальном хане, а люди, изведавшие жесткость тюремных нар, ох как придают значение даже малейшему вниманию, и наоборот, любое равнодушие возводят до таких высот! Из чайханы уезжать не хотелось, хотя время и поторапливало, и он вдруг понял, отчего не спешит к Миршабу, к своему закадычному дружку со школьной скамьи, компаньону и подручному. Да, ему льстило, что их называют "сиамскими близнецами", верят в их дружбу, в преданность Миршаба. Но после разговора с Шубариным в банке на память пришла фраза из какого-то американского боевика: "из беды выбираются в одиночку", или "каждый спасается сам", или что-то в этом роде, очень похоже на знаменитую фразу О.Генри: "Боливар не выдержит двоих". Во всех планах, что промелькнули в голове тут, на айване махаллинской чайханы, присутствовал вариант только собственного спасения, ставка делалась на свое благополучие, свободу, карьеру -- и Сухроб честно признался себе в этом. Хотя знал, что для Камалова они с Миршабом идут в одной связке, ведь прокурор наверняка догадывался, кто стоит за смертью главного свидетеля Артема Парсегяна, да и для Шубарина они составляют единое целое, поэтому он потребовал, чтобы пришли вдвоем с Миршабом на покаяние через десять дней и вернули бумаги. Собираясь на встречу со своим другом, он знал, что ради спасения жизни, политической карьеры он не остановится ни перед чем, и если надо будет, пожертвует и Миршабом -- больше в тюрьму ему не хотелось. Откровения насчет Миршаба, с которым он мысленно уже распрощался, придали как бы второе дыхание его фантазии, раскрепостили сознание, которое и без того не обременяло себя ни моральными, ни нравственными запретами. Он вспомнил, как среагировал на сообщение Газанфара о Шубарине после своей удачной поездки в Аксай к Сабиру-бобо. Тогда он решил: если каким-то образом обнаружится связь Шубарина с прокурором Камаловым, помогшим освободить Гвидо Лежаву, то он постарается непременно стравить человека, выкравшего американца, с Японцем. Сегодня после неприятной беседы с глазу на глаз с Шубариным необходимость в подтверждении такой связи отпала: время и обстоятельства уже развели их по разные стороны баррикад, а значит, он должен найти убедительный повод для Талиба или людей, стоящих над ним, поквитаться с Шубариным. И он вновь пожалел, что Талиба нет в Ташкенте. Но развивая эту версию, тут же резонно подумал: "А с чем бы я пошел к Талибу? У них ведь с Шубариным могли быть финансовые интересы, которых он никогда не сможет решить со мной, у меня ведь нет за спиной могущественного банка". Тут, желая заполучить союзника, следовало действовать осторожно и наверняка -- он мог в лице Талиба обрести и врага. Значит, все упиралось не только в Газанфара, которому он поручил выведать, почему Талиб встречался с Шубариным и почему он выкрал его гостя на презентации в "Лидо", но и в прокрустово ложе десяти дней, определенных Японцем. Вряд ли он сможет действовать быстро и оперативно за гранью отпущенного срока, когда Шубарин натравит на него многих власть имущих людей и уголовников. И он порадовался, что среди бумаг нет компромата на Талиба Султанова, иначе контакт был бы невозможен ни при каких обстоятельствах. "А может, следует настропалить Талиба и против прокурора Камалова? -- пришла неожиданно дерзкая мысль. -- Ведь это он подсказал Шубарину, кто выкрал Гвидо Лежаву, и даже назвал адрес, где тот содержится. Хорошо бы руками Талиба расправиться со всеми своими врагами",-- подумал Сенатор, пытаясь шире развить тему, и вдруг нашел применение Талибу при любом раскладе, даже если и не войдет с ним в сговор. "Вот уж обрадуется этой идее Миршаб!" -- возликовал Сенатор. Миршаб после трех неудачных попыток покушения на жизнь прокурора Камалова остро переживал провалы и искал новых стрелочников, на которых можно было бы переложить очередное покушение. Турки-месхетинцы, чьи следы якобы остались на месте преступления, уже не казались убедительными и не принимались всерьез. И вот на такую роль Талиб, которого он еще и в глаза не видел и на чью помощь рассчитывал в борьбе с Шубариным и с Камаловым, вполне подходил -- фигура достойная, авторитетная. Тут нужную версию и варианты отработать нетрудно -- при их-то с Миршабом опыте следственной и прокурорской работы. Мог помочь и Газанфар. И если уж выпадет самому сводить счеты с "москвичом", а не исключался и такой вариант, то ему нетрудно будет запутать свой след, как случилось во время ограбления прокуратуры, когда он организовал похищение кейса Шубарина с секретными документами и направил внимание следствия на Ростов из-за татуированного взломщика по кличке Кощей. "Ай да Сухроб! Молодец!" -- похвалил себя Сенатор и в хорошем настроении поехал к Миршабу в Верховный суд. Мысль о том, что он готов предать его, как и Талиба, уже спряталась где-то в глубинах памяти до подходящего случая. С Миршабом он пробыл до вечера, они многое обсудили и даже наметили несколько вариантов, как рассорить хана Акмаля с их бывшим патроном Шубариным, но каждый из планов годился лишь при удобном случае и при определенном настроении аксайского Креза, они хорошо знали его нрав. В одном решении они оказались едины: не идти на покаяние к Японцу и не признаваться в том, что вскрыли кейс и сняли копии с его сверхсекретнейших документов. Это признание рано или поздно могло стать чьим-то достоянием, кроме Шубарина, и на их карьере, а то и жизни можно было бы поставить крест. А пока оставался шанс избавиться и от Камалова, и от Шубарина. Одним убийством больше, одним меньше, срок один -- как говаривал иногда их подельщик покойный Артем Парсегян. С тем Сенатор и отбыл в Москву -- освобождать хана Ахмаля из подвалов Лубянки. XXVI Покинув дом прокурора Камалова почти на рассвете, Шубарин вернулся в свой особняк в старом городе, но укладываться спать не стал, хотя отдохнуть не мешало. Он прямиком направился в крытый бассейн, примыкавший к его знаменитому саду, и с наслаждением поплавал, то и дело возвращаясь мыслями к полуночной встрече на Дархане. Позади была бессонная ночь, впереди трудный день, но усталости не чувствовал, наоборот, ощущал прилив сил. Теперь он знал причину этого подъема: наконец-то он определился и тут же обрел так необходимое душевное равновесие. Обнадеживало и то, что его непростые решения были поняты и одобрены, а ведь могло выйти и по-иному,-- наверху нечасто встречаются самостоятельные люди. После плавания он принял контрастный душ и, стараясь не разбудить домашних, поднялся к себе, в рабочий кабинет на втором этаже. Изящная итальянская кофеварка, с которой он не расставался и в командировках, стояла на сервировочном столике рядом с письменным столом, и он стал готовить себе большую чашку кофе с пенкой, мысленно обдумывая послание на имя шефа службы безопасности республики генерала Саматова и Генерального прокурора. Затем набирал текст на компьютере и работал долго, часа два, пока снизу не позвали к завтраку. В это время он загонял готовый материал в память компьютера, а два экземпляра хорошо отпечатанного текста на шести страницах уже были тщательно вычитаны и подписаны. После разговора с прокурором Шубарин понял, что встречи с генералом Саматовым ему не избежать. Дело, которое они затевали, было не только государ