али по его приказу людей, работавших в отделах кадров, в паспортных отделах милиции и просто паспортистов из ЖЭКов, а те раскрывали перед Тогларом тайны инструкций, на которых было грозно оттиснуто: "Совершенно секретно" и "Государственная тайна". Потому-то его документы и отличались высочайшей надежностью. А подделать печать, подпись, даже написать целые страницы чужого текста, которые сам автор вряд ли отличит, подобрать цвет чернил, туши, ювелирно заменить фотографию, вывести набело фамилию из паспорта или целый абзац из трудовой книжки ему не составляло никакого труда. Наверное, сыграло свою роль и то, что с шести лет он находился рядом с отцом, помогал ему готовить из подручных материалов краски -- любые, живостью цвета превосходившие знаменитые масляные из Подольска и Ленинграда. В ход у них шло все: сажа, яйца, мед, шелуха луковиц, высушенный шиповник, цветы, травы, мел, мука, керосин, кроличья кровь и еще десятки наполнителей, от чего зависел цвет желаемой краски. Он, как и отец, чувствовал химию не только руками, уже в голове выстраивая ряд компонентов, из которых могла получиться искомая краска. В ту пору он не предполагал, что его талант в свое время сделает его в определенных кругах незаменимым человеком и само имя мастера будет произноситься с уважением. Так что в нем, как и в отце, взыграют гены знаменитого деда -- вот только ляжет на них криминальная тень. 4 Судьба сыграла с внуком академика Фешина злую шутку в самом начале его жизни. Школу он закончил с золотой медалью и без труда поступил в Актюбинске в медицинский институт, хотя многие ожидали, что Костя поедет в Строгановку, чтобы совершенствоваться в живописи, но самого его прельщала профессия врача, да и дома не верили, что художник -- это лучший выбор. Жил юноша в общежитии рядом с институтом, ничем особо не отличался, но как-то вдруг стало известно, что он может подделать любую справку, а тогда ведь за прогулы спрашивали строго, могли и стипендии лишить. Большинство студентов той поры только на стипендию и жили, возможно, оттого Костя Фешин и не мог отказать новым друзьям -- благо, студенты народ шустрый, нашлись и такие, что добывали чистые бланки справок. На втором курсе Фешина забрали в армию. Костя, высокий, стройный, уже год усиленно занимавшийся боксом, загремел во флот -- тогда говаривали, что моряки отбирают призывников первыми. Служили в начале шестидесятых на море целых четыре года, на суше -- три, так что вернулся он в институт уже в двадцать три, когда девушки, с кем некогда поступил, уже заканчивали вуз. Служить ему выпало на Тихом океане, во Владивостоке, на эсминце "Дерзкий". На первом году службы, в 1962-м, умер отец. Умер сорока лет от роду, добили-таки ранения солдата через двадцать лет. А за три года до смерти отца, в Казани, тихо покинет мир бабушка Кости, Елизавета Матвеевна, некогда блистательная пианистка, влюбленная в известного художника и родившая от него сына через восемь месяцев после его эмиграции в Америку. Было это в 1922 году. И академик Фешин, живя в Лос-Анджелесе, наверное, не знал, что у него в Татарии растет сын, -- Елизавета Матвеевна не получила от него ни одной весточки, хотя роман у них длился несколько лет. Впрочем, в те годы было опасно получать письма из-за рубежа: ОГПУ не дремало, и потому Николай Николаевич до самого совершеннолетия носил фамилию матери -- Соколов. И только при получении паспорта она решила дать сыну фамилию отца, ничего не объяснив при этом. Никто не знает, как это удалось, но ее сын стал Фешиным. Николай Николаевич рассказывал об этом Косте сам, но истинная тайна их с отцом фамилии откроется Тоглару гораздо позже. Из армии Костя вернулся возмужавшим, окрепшим, одежду носил пятьдесят второго размера, пятый рост, никакие вещички доармейские не годились совсем. На возможности матери рассчитывать не приходилось: медсестра получала по тем годам 70--80 рублей в месяц, хорошо, еще огородик был, поросенок да курочки. Так во флотском -- раньше хоть форма была добротная, из натурального тонкого сукна, -- и ходил на занятия; таких, в униформе, на весь институт было двое, и второй тоже оказался морячком, только черноморцем. Бедность и желание быстрее избавиться от казенной одежды и привели внука знаменитого Фешина в тюрьму. Конечно, и вернувшись из армии, Костя сочинял товарищам по институту липовые справки -- молва о его способностях не умерла за годы его отсутствия. Но как-то, незадолго до Нового года, парень из соседней комнаты привел к нему незнакомого мужчину средних лет, богато одетого, с золотыми зубами и тяжелым перстнем на указательном пальце. Назвался тот хозяйственником из Чимкента, за початой бутылкой, которую гость принес с собой, пожаловался, что для полноты счастья ему, мол, диплома только не хватает, хотя вроде он и специалист хоть куда. После выпивки в общежитии хозяйственник пригласил Фешина в ресторан и там, наедине, попросил помочь ему с дипломом, упомянув, что сами пустые корочки дома у него уже три года валяются. Может, это легкомысленность толкнула морячка согласиться, хотя на этот раз он точно знал: пахнет чистой уголовщиной. Но главной причиной было иное: хотелось ему быстрей избавиться от порядком осточертевшей униформы. Как многие сверстники, он мечтал появиться на танцах во Дворце железнодорожников в новом китайском габардиновом костюме, шелковой рубашке, в лаковых остроносых штиблетах, в ратиновом пальто с каракулевым шалевым воротником, что шили на заказ в ателье "Люкс". Хотелось завести себе пару теплых свитеров, пуховых полуверов и перчатки на меху. Ох и мерз он в ту зиму, ведь даже шапки не имел. А на деньги, что предлагал золотозубый обольститель, можно было еще много чего купить, и даже велосипед, чтобы на каникулах на Илек ездить купаться. Студент, уже заимевший к тому времени кличку Тоглар, согласился. Шел тогда по экранам какой-то фильм, где герой обладал теми же талантами, что и Фешин, и ребята, не сговариваясь, прозвали его Тоглар, наверняка не рассчитывая, что кличка эта приклеется к нему навсегда, и он далеко переплюнет киношного фальшивомонетчика не то из Вены, не то из Будапешта. Но даже ту свою первую работу он "сделал" мастерски, она не отличалась ничем от подлинных дипломов инженеров Алма-Атинского строительного института. Ненадежным оказался сам заказчик: его в горячке заложила же-на, а уж тот, спасая свою шкуру, выдал Костю Фешина. В сентябре следующего года, с третьего курса, его и замели прямо с занятий. Но честно сказать, первые деньги за изготовление из резинового каблука рваных сапог фальшивой печати принесли немало радости и удовлетворения его легкоранимой душе. Ох и пощеголял он в ту зиму! По тем годам, когда каждая пишущая машинка была на спецучете в органах, а в праздники во всех учреждениях их сносили в особо охраняемые помещения, преступление бывшего тихоокеанского моряка считалось серьезным, и, несмотря на молодость, первую судимость, прекрасные характеристики из армии и института, он получил пять лет. Тюрьма стала его университетом, его Оксфордом, как выражался Учитель, и вышел Тоглар оттуда со связями, которым, наверное, мог бы позавидовать и выпускник высшей партийной школы. Уже через полгода в тюрьме благодаря Учителю, державшемуся накоротке с лагерным руководством, он изготовил диплом выпускника лесотехнического института -- опять же Алма-Атинского -- ближайшему родственнику начальника колонии. Рассматривая свежеиспеченный диплом, полковник расчувствовался и сказал памятную для молодого заключенного фразу: "Эх, парень, мне бы твои таланты, я бы..." Жаль, не узнал тогда Фешин, как бы развернулся красномордый вертухай, выжимавший из сидельцев все, что мог, для личного обогащения. Костя-то знал, что бригада краснодеревщиков больше года изготовляла резную мебель из редких пород дерева для его особняка, а кузнецы ковали ограду, очень похожую на решетку Летнего сада в Ленинграде. Много всяких документов Тоглар выправил там и начальству рангом пониже, но больше всего заказов приходило с гражданки, они и определили будущую жизнь Фешина. Благодаря стараниям с воли и расположению тюремного начальства вышел он на свободу через три года, досрочно... 5 В Ростов прибыли, как и рассчитывал Фешин, уже в темноте, когда на улицах зажглись огни. Константин Николаевич хорошо знал город, часто бывал здесь и мог, при надобности, выудить из памяти не один женский телефон, но связи эти, считай, уже оборвались, ворошить прошлое не имело смысла, да и постарели, пожалуй, давние подруги. В дороге он хотел при въезде в Ростов отпустить Андрея и пересесть на другую машину, но, оказавшись у цели, передумал. Парень внушал доверие, главное, понимал, что пассажир попался серьезный и вести себя надо без шуток, не задавать глупых вопросов. Поэтому сразу, как замелькали за окном окраины, он подсказал, куда подъехать -- в район "Ростсельмаша". Тайник в Ростове он завел в начале восьмидесятых, еще до перестройки, по пути на отдых в Сочи. Помнится, загулял он тогда с местными приятелями крепко и чуть не перенес задуманную операцию с тайником до следующего раза, но в последний момент отложил очередное свидание и занялся делом, -- выходит, судьба... Когда появился краснокирпичный забор, опоясывающий площадку, где в ряд стояли новенькие комбайны "Ростсельмаша", пассажир попросил водителя съехать с дороги и остановиться в тени придорожных деревьев. Достав из багажника завернутые в ветошь инструменты, он велел водителю ждать, а сам направился вдоль забора и скоро завернул за угол -- в сторону железной дороги. Места для тайников выбираются надежные, глухие, желательно безлюдные -- это известные шпионские правила. Лучшие в городе места -- промышленные зоны, возле самых непривлекательных производств, тут не гуляют ни влюбленные, ни любопытные, да и утащить особенно нечего, это не конфетная, не табачная фабрика, возле которых жизнь никогда не замирает, где воруют свои и чужие, круглыми сутками, годами, десятилетиями. Вдоль забора, почти вплотную, тянулась лесополоса, наверняка высаженная во время строительства знаменитого завода, и Фешина со стороны подъездных путей невозможно было увидеть, даже если кто случайно и появился бы рядом. Пройдя метров пятнадцать от угла, он увидел два помеченных кирпича в верхнем ряду -- тайник оказался цел. Дождавшись, когда рядом по железной дороге загрохотал очередной грузовой состав, он легко забрался на забор и несколькими ударами тяжелой кувалды снес кладку в сторону лесополосы, зубило и молоток на первом этапе не понадобились. Спрыгнув на землю, одним ударом молотка выбил из выпавшей кладки нужные кирпичи. Один из них оказался полым, и перегородки ячеек разбиты, а внутри лежал присыпанный пылью толстый пакет в вощеной бумаге. Фешин отбросил разбитые кирпичи в глубь лесополосы, сложил аккуратно под кустами инструмент и только тогда развернул сверток; в нем хранились паспорт, военный билет и пачка денег, пять тысяч в старых, брежневских сторублевках. В ту пору немалые деньги, половина стоимости "Жигулей". Считай, годовая зарплата профессора, но не о потерянных деньгах подумалось в первый миг. Оказывается, государство трудящихся и крестьян обладало потрясающей стабильностью, ведь любому, кто прятал деньги на годы, десятилетия, и в голову не могло прийти, что они могут обесцениться или их съест неведомая никому вот уже семьдесят лет инфляция. "Вот какие рекорды, -- невесело усмехнулся Тоглар, -- должны фиксироваться в книге Гиннеса, а не то, кто кого переел, переспал, переплюнул или перекричал..." Деньги он завернул обратно в промасленную бумагу и сунул тут же в расщелину старого тополя, а в документы и заглядывать не стал: он вспомнил, что они на имя Федина Константина Николаевича, уроженца Ленинграда. Глянув на часы, Тоглар отметил, что вся операция заняла у него лишь десять минут, и поспешил к машине. "Волга" с включенным мотором дожидалась пассажира, и повеселевший Фешин велел трогать. На вопрос водителя "Волги" "куда?" бросил: -- В лучшую гостиницу Ростова, -- и неопределенно махнул рукой. -- Значит, в "Интурист", -- подсказал Андрей. Он вообще-то очень удивился, что клиент вернулся с пустыми руками и без инструмента, но вопросов больше решил не задавать -- приближалось время расчета. Машина, ловко развернувшись, рванула в центр города, на повороте "Волгу" слегка занесло, и Константину Николаевичу в ноги ткнулась тяжелая сумка на полу, о которой, считай, он не вспоминал с самого Грозного. И вдруг его прошиб холодный пот: он представил на секунду, как возвращается с документами из тайника к машине, а ее и след простыл. Задохнувшись от неожиданного видения, Фешин откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, потом, придя в себя, легонько расстегнул бесшумную "молнию" дорогой спортивной сумки и сунул, на всякий случай, руку внутрь -- пять тяжеленных пачек бланков бухгалтерской отчетности находились на месте. В каждой пачке-тайнике было по два миллиона долларов образца 1990 года с защитной полосой -- тут не только заволнуешься, запросто инфаркт хватить может. Центр города, куда направлялась машина, неожиданно оказался освещен, как в старое доброе время, и Константин Николаевич, прильнув к окошку, внимательно вглядывался в знакомый и незнакомый одновременно город, узнавая и не узнавая его, -- восемь лет прошло, как в последний раз он гостил в Ростове. Когда машина развернулась и стала на площади у гостиницы, Тоглар отдал волновавшемуся водителю оговоренную сумму и, прибавив еще столько же, сказал: -- Спасибо, брат, выручил. Легкая у тебя дорога получилась, без шухера, фартовый ты парень. А эти пятьсот за то, чтобы ты не ездил в Грозный месяца два-три, в интересах твоей же безопасности. А насчет Чечни ты прав, война обязательно будет и совсем скоро, так что выбирай другой маршрут... -- и подал на прощанье руку. Холл знакомой гостиницы, где не раз приходилось живать, он не узнал, впрочем, она и называлась теперь по-другому -- "Редиссон-Ростов". Оттого что появился заморский хозяин, она, наверное, и преобразилась. Пол и стены были выложены отполированным до зеркального блеска светло-золотистым итальянским мрамором, кругом красное дерево, сверкающая медь, хрусталь, изысканная мебель, живые деревья и живые цветы, картины в тяжелых резных рамах и даже небольшой фонтан под роскошной люстрой. Но он еще в машине решил ничему больше не удивляться и поэтому уверенно направился к ярко освещенной стойке, над которой английскими буквами значилось: "Ресепшен". На красного дерева конторке не было привычной таблички на русском языке "Мест нет". На вопрос, есть ли свободные номера, ему очень мило ответили, что есть, и даже на выбор, по средствам: от 150 долларов до 370. Протянув паспорт, пролежавший в тайнике почти десять лет, Фешин оформил одноместный люкс на три дня на втором этаже -- он не любил пользоваться лифтом. Поднимаясь к себе в номер по широкой, устланной ковром мраморной лестнице, он с улыбкой подумал, что вся процедура поселения заняла столько же времени, что и выемка тайника, -- десять минут. Раньше, чтобы выбить номер в "Интуристе", он должен был суетиться за неделю, подключать нескольких влиятельных людей, организовать официальное письмо на имя дирекции и, конечно, дать взятку, раз в пять превышающую саму сумму за проживание. Конечно, теперь это воспринималось как бред. Не оказалось на этаже и привычной дежурной-надзирательницы, ключ от номера он получил внизу, у портье. Открыв номер, он бросил в прихожей, у двери, сумку и, пройдя в просторный холл люкса, с удовольствием плюхнулся на кожаный диван и, поймав свое отражение в огромном зеркале напротив, вдруг блаженно закричал: -- Ура-а! Свободен! Так, расслабившись, он просидел с полчаса, затем, увидев на журнальном столике гостиничный проспект, стал внимательно изучать его. Оказывается, можно было доставить еду в номер, и, потянувшись к телефону, Фешин позвонил в ресторан и очень тщательно, проверяя выдержку метрдотеля, заказал себе ужин, а из выпив-ки -- темный армянский коньяк "Ахтамар". Обещали подать ровно через полчаса, и Тоглар поспешил принять ванну -- началась привычная для него жизнь. 6 Утром, после душа, он перво-наперво достал из сумки одну из пяти упаковок-тайников -- изобретение, над которым умные головы тоже бились целый год, -- и, ловко отделив одну из боковин, достал две пачки долларов, каждая из них тянула на десять тысяч. Затем вернул боковину тайника на исходную позицию и услышал слабый щелчок: внутри хитрая спиралька поставила задвижку на освободившееся место. Позавтракав в буфете при ресторане, Константин Николаевич вышел в город с вполне определенной целью -- ему захотелось приодеться, поскольку он не разделял моду "новых русских" повсюду, днем и ночью, появляться либо в спортивном костюме, либо в красном пиджаке. Конечно, находясь все эти годы в чеченском плену, он имел возможность читать газеты, смотреть телевизор, у него даже была высокочувствительная спутниковая антенна, и потому он знал, что в стране, особенно в Москве, все модные дома Европы -- от Кардена до Труссарди -- пооткрывали свои магазины, откуда по каталогам его хозяева и привозили ему одежду, Тоглар любил красивые, дорогие вещи, а главное, имел возможность их приобретать. После отсидки, когда он с помощью Учителя, сразу, без хлопот, поселился в столице, его в первый раз экипировали по высшему разряду в валютных магазинах, которых в Москве было больше десятка, не считая продуктовых. С тех пор и до последних дней существования "Березок" он покупал весь свой прикид только там. Но каково было его удивление, когда он наткнулся на бутики Армани, Версаче, Луи Ферро, Лагерфельда на главной торговой улице Ростова. "Да, капиталист не дремлет", -- усмехнулся Тоглар и даже обрадовался этому. Случайно он заметил итальянский магазин кожаных изделий "Фантони"; раньше, по случаю, доводилось покупать портмоне, кейс, брючные ремни этой знаменитой фирмы, а тут вдруг -- целый этаж громадного здания. Здесь, как при встрече со старым другом, он задержался подольше -- купил роскошный чемодан из телячьей кожи, с шелковым подкладом внутри, с эмблемами фирмы, с позолоченными бронзовыми стяжками и замками. К нему ему порекомендовали новомодную штучку -- дорожный саквояж, тоже кожаный -- он напоминал кофры богатых путешественников из голливудских фильмов, приобрел и еще кое-что по мелочи: портмоне, ремни. Следом он заглянул в обувной магазин, где сразу стало ясно, что итальянцы и тут намного опередили всех, хотя встречалась и английская, и испанская, и португальская обувь, была и знакомая всем "Саламандер", но, конечно, уже другого ассортимента. Он планировал купить в Ростове пару костюмов, один светлый, ибо стояла еще прекрасная осенняя пора, и один вечерний, строгий, поэтому, соответственно, и выбирал обувь. Купил вишневого цвета, из змеиной кожи, пару от "Буццати" и матово-черные, из хорошо выделанного ягненка, на тонкой подошве, почти невесомые, изящные штиблеты от "Сержио Росси". Обозревая такое изобилие роскошной удобной обуви, он, конечно, чуточку взгрустнул, понимая, как многого был лишен в юности. Однако Фешин не только покупал обувь, аксессуары и парфюмерию, он как бы инспектировал качество собственноручно изготовленной валюты, потому что видел, как в каждом магазине стодолларовые купюры пропускали через всевозможные детекторы, проверяли цветным карандашом-индикатором, испытывали на ощупь -- в каждом заведении своя система, -- не пробовали разве что только на зуб. Но он не обращал на эти потуги никакого внимания, не говоря уже о волнении: его продукция, плоды его труда прошли гораздо более тщательный контроль, чем мог позволить себе рядовой ростовский магазин. Но все же это была главная проверка -- реальностью, жизнью, и она, как ни парадоксально, доставляла ему удовольствие: раз за разом он переигрывал и переигрывал людей, поставленных на пути фальшивых долларов. В магазине одежды, как и обуви, он ощутил явное итальянское засилье, ее, впрочем, и охотнее покупали, хотя прежде он отдавал предпочтение костюмам французским или английским. Но сегодня итальянские модельеры предлагали куда более широкий выбор, чем консервативные англичане или немцы. В конце концов он выбрал светлый костюм от Версаче из тонкого материала со сложным составом: здесь были и лен, и шерсть, и китайский шелк. Двубортный, с двумя высокими шлицами-разрезами сзади, костюм оказался словно сшитым по его меркам, даже брюки не придется ни укорачивать, ни удлинять. Но вечерний костюм он все-таки купил немецкий, от "Хуго Босса", хотя материал был использован итальянский -- знаменитая шерсть "черрути", предпочитаемая многими известными кутюрье, включая и нашего Грекова: тонкой выработки, чуть-чуть с масляно-влажным блеском, абсолютно немнущаяся, несмотря на кажущуюся мягкость и нежность. На темно-сером фоне змеилась едва различимая черная полоска, делавшая обладателя этой модели еще более стройным. Костюм был также двубортным, но без наворотов, вообще без щлиц, и скорее повторял классический английский образец кроя, хотя современный стиль чувствовался в линиях плеч, более узких рукавах, и притален он оказался умеренно, не по моде гангстеров двадцатых годов. Занятый покупками, а главное, расчетом у касс, он и не заметил, как подошло обеденное время. Случайно брошенный взгляд на циферблат со стилизованным морским якорем "Юлисс Нардан" подсказал ему, что он уже четыре часа занимается прикидом, такого он за собой раньше не замечал, хотя прежде, конечно, и выбора такого не представлялось. Оставалось приобрести только рубашки и галстуки, но ни в бутике "Версаче", ни у "Кендзо" он не нашел ничего достойного своего внимания, хотя у "Хуго Босса" приобрел сорочку из тяжелой толстой материи, под куртку, -- он вообще отдавал должное спортивному стилю. Вот у "Босса"-то ему и порекомендовали женский магазин "Астория", располагавшийся напротив, где имелся специальный отдел с мужскими сорочками от знаменитого Ван Хейзена -- от шелковых, вечерних, под галстук-бабочку, до спортивных из плотных набивных тканей, только входящих в моду. Когда Фешин оказался у магазина "Астория", высокая, с роскошными светлыми волосами, разбросанными по хрупким плечам, в васильково-фиолетовом, облегающем ладную фигуру, велюровом платье девушка как раз закрывала заведение на обед, но Константин Николаевич уговорил ее впустить его на несколько минут. Войдя в изысканно оформленный торговый зал, Тоглар понял, что девушка по нынешним временам крупно рисковала -- остальные продавщицы и кассирши уже упорхнули на обед, и она осталась одна, среди роскошных женских туалетов, прежде всего бросавшихся в глаза. "Неужели я вызываю такое доверие? -- подумал он вдруг, но сам же себе и ответил: -- Просто юна, неопытна, порядочна и, к счастью, не бита жизнью..." И почему-то вдруг остро проникся к ней симпатией, но вслух попросил ее помочь подобрать несколько рубашек и три-четыре галстука к ним. Та спросила, к каким костюмам, и ему пришлось, распахнув чемодан, показать свои приобретения. -- Хорошие костюмы, стильные. Я люблю работы и Версаче, и Босса. К ним действительно подходят сорочки от Ван Хейзена. -- И она выложила перед ним четыре рубашки. -- Думаю, они подойдут к вашим костюмам. Не раздумывая и особенно не разглядывая, он сказал: -- Беру. С галстуками тоже дело решилось быстро -- девушка обладала отменным вкусом. Ему не хотелось уходить из магазина, она словно магнитом притягивала его, такого чувства он давно уже не испытывал. И вдруг, неожиданно даже для себя, Тоглар спросил: -- Если не секрет, которое из этих платьев вам больше всего нравится? Девушка, решив, что богатый клиент хочет проконсультироваться насчет подарка для жены или дочери, подошла к указанной секции, сняла с вешалки одно, вишневого цвета, вечернее, до пят, платье и сказала: -- Это от Ив Сен-Лорана, ручная работа, эксклюзивная модель, -- всего возможны в мире два-три варианта, не больше. Если бы мне позволили средства, я купила бы только это, хотя у нас, как видите, широкий выбор прекрасных, достойных самого изысканного вкуса платьев... -- Сколько же оно стоит? -- невозмутимо поинтересовался Тоглар. -- О, кучу денег -- 2500 долларов! -- Раз оно вам так нравится, считайте, что я вам его подарил. -- И он достал новенькое, только что купленное портмоне. -- Нет, что вы, я не могу принять такой дорогой подарок, -- опешила смущенная девушка и, поняв, что странный седеющий клиент не шутит, растерянно добавила: -- Я не могу вас ничем отблагодарить... Человек в спортивном костюме бросил на стойку стопку стодолларовых банкнотов и направился к двери. Уже коснувшись тяжелой медной ручки, он вдруг остановился и, обернувшись, сказал: -- Я был бы рад поужинать с вами, увидеть вас в любимом платье... Я живу в гостинице "Редиссон", если появятся желание и настроение, пожалуйста, позвоните мне не позже шести... -- и, назвав свой номер, смутившийся, как мальчишка, выскочил на улицу. Вернулся в гостиницу Тоглар в приподнятом настроении, все складывалось как нельзя лучше, и он очень хотел верить, что черная полоса в его жизни миновала. Пообедать он решил внизу, в ресторане, говорят, самом лучшем в Ростове, заодно и приглядеть удобный столик на вечер, уж очень ему хотелось, чтобы незнакомая девушка из "Астории" составила ему компанию за ужином (ох, давно не приглашал он женщин в ресторан). Подумав о вечере, он решил переодеться, следовало запомниться официантам и метрдотелю, чтобы ужин прошел на высоком уровне, ведь, как ни крути, выходит, что он празднует и свое освобождение, к тому же, если удастся, еще и с такой очаровательной девушкой. Он достал светлый костюм, туфли из змеиной кожи, подобрал в тон обуви ремень и галстук, распаковал новую рубашку с высоким воротником и золотым зажимом, чтобы не разъезжались концы воротничка, и не спеша оделся. Подойдя к громадному зеркалу в зале, он вдруг увидел человека, показавшегося ему и знакомым и незнакомым одновременно. Хорошо разбиравшийся в конспирации и прослушавший не одну лекцию у специалистов, Тоглар об этом феномене, конечно, знал, но чтобы так вот... Он увидел несколько усталого, средних лет, интеллигентного, можно даже сказать, изысканного, рафинированного мужчину, уже с чуть тронутыми сединой висками, что, впрочем, только красило его, придавало особый шарм. Может, природная конституция тому причиной, может, сказывалось, что он не чурался спорта в молодости, да и позже не избегал спортивных залов -- не было и намека на живот, а вся фигура излучала силу, здоровье, гибкость. Он всегда отличался моложавостью и, наверное, не столько потому, что не курил, пил мало, избежал в жизни тяжелой физической работы даже в тюрьме, сколько оттого, что природа избаловала его своим вниманием. В тридцать пять он выглядел на десять лет моложе и ухаживал за первокурсницами. Этой зимой, в декабре, ему должно было исполниться пятьдесят -- первый серьезный юбилей в жизни мужчины, -- но, глядя на лицо в зеркале гостиницы "Редиссон", едва ли можно было дать его хозяину сорок. "Наверное, это компенсация Всевышнего за все мои неудачи в жизни", -- шутливо решил Тоглар и спустился вниз, в ресторан. Обедал он долго, тщательно изучал меню, карту вин -- теперь она, как на Западе, подавалась отдельно, -- все это с прицелом на вечер, поинтересовался насчет оркестра. Приметил и уютный столик, да не один, -- зал оказался удачно спланированным, никто не чувствовал себя обойденным, -- в общем, все его устраивало, только бы позвонила незнакомка в фиолетовом платье. Пообедав, Фешин отметил, что похорошели в Ростове не только магазины, но и рестораны, вообще жизнь менялась вокруг стремительно, и ему хотелось наверстать упущенное за три года вынужденного затворничества, но следовало ухо держать востро и не влипать в нелепые ситуации. После обеда он собирался еще немного погулять -- стоял удивительно красивый солнечный день, -- но, вспомнив, что ему могут позвонить, накупил кучу еженедельников, журналов -- некоторые попались ему впервые -- и поспешил к себе в номер. Устроившись поудобнее в кожаном кресле, он придвинул телефон и углубился в газеты, время от времени машинально поглядывая на свои редкостные "Юлисс Нардан", -- день стремительно клонился к вечеру, а звонка не было. Ровно в шесть, когда он, мысленно подтрунивая над собой, решил покинуть пост у телефона и выйти погулять, раздалась долгожданная трель. Приятный девичий голос, который теперь он распознал бы среди сотен, сказал: -- Добрый вечер, это Наталья. Вы не передумали пригласить меня в ресторан? Фешин хотел ответить шутливо, с юмором, но не получилось, видимо, слишком перегорел в ожидании: -- Я решения свои не меняю... -- Прекрасно, таким я вас и представляю. А как мне вас величать, серьезный мистер Икс? На шейха арабского вы не похожи, хотя манерами вполне смахиваете... -- Меня зовут Константин, Костя... -- Очень приятно, во сколько же мы встретимся? -- Если удобно, в восемь. Может, мне заехать за вами? -- Спасибо. Я живу неподалеку, подойду в восемь к центральному входу, пожалуйста, встретьте...-- И разговор оборвался. Еще несколько минут назад иронизировавший над собой, сейчас он довольно улыбался. И хотя был мистически суеверен, первые удачи на свободе посчитал добрым знаком свыше, а эта девушка, может быть, и есть подарок судьбы. Времени до назначенного свидания оставалось мало, и он спустился вниз. Возвращаясь днем с покупками, он приметил неподалеку от гостиницы цветочный магазин, куда и поспешил сейчас. В магазине приветливая продавщица подобрала ему два роскошных букета: один из плотных бутонов желтых роз на длинных ножках, а другой из чисто белых, незнакомых ему прежде голландских цветов, чем-то напоминавших озерные лилии. Не поднимаясь в номер, с охапкой в руках он зашел в ресторан и заказал примеченный еще за обедом столик в крайнем ряду у стены, откуда хорошо обозревался весь зал. Белые цветы тут же при нем поставили в плоскую хрустальную вазу, и стол, даже без яств, вмиг преобразился. Подробно обсудив с официантом закуски, горячее и десерт, фрукты и зелень, он сделал заказ и поспешил в номер, чтобы приготовиться к встрече. Кто знает, что сулило это новое знакомство... 7 Минут за десять до назначенного срока Фешин вышел к парадному входу гостиницы. Несмотря на плотные предосенние сумерки, площадь перед отелем просматривалась хорошо, к тому же вот-вот должны были зажечься причудливые, стилизованные под старину фонари. Прекрасно упакованный букет желтых роз он держал за спиной, чтобы обрадовать девушку в последний момент, и неотрывно глядел на аллею, откуда, как ему казалось, должна была появиться прекрасная незнакомка. Но на аллее не было ни души, и Фешин невольно вздрогнул, когда за спиной вдруг услышал знакомый голос: -- И кого же вы так внимательно выглядываете? Я думала, что вы ждете только меня... Он неловко повернулся и, слегка поклонившись, молча протянул цветы... Если бы не давешнее знакомое вишневое платье, он, наверное, не узнал бы продавщицу из "Астории": густые, разбросанные до того по плечам волосы были собраны сейчас на затылке, отчего сразу стала заметна ее высокая лебединая шея с тонкой ниткой жемчуга. Преобразилось и лицо! Гладко стянутые у висков волосы по-иному оттеняли глаза, чистый лоб, и вообще, вечерняя прическа преобразила девушку до неузнаваемости -- она словно перенеслась в начало века или даже перешагнула в прошлый, знакомый нам по гравюрам, по музейным портретам Рокотова и Брюллова... Все это Тоглар ухватил цепким взглядом и оценил в доли секунды... -- О, какие прекрасные розы! Теперь я спокойна, верю, что вы ждали только меня, -- без тени жеманства, но как-то действительно радостно сказала Наталья и улыбнулась. Константин Николаевич внутренне обрадовался, что девушка не лишена юмора, наверное, легка характером, и если кокетничает, то довольно мило. Вульгарность всегда коробила Фешина, и он не хотел бы на нее напороться. Была пятница, самый загульный день в крупных городах -- Ростов здесь не являлся исключением, -- и, когда они появились в зале, ресторан уже заполнился на три четверти, большинство столов, как и у него, оказались заказаны заранее, но и на пустовавших густо стояли таблички "Зарезервировано". Когда он подвел ее к своему месту, Наталья, восхищенная изысканностью накрытого стола, после минуты немого восторга промолвила: -- Наверное, платье от Ив Сен-Лорана и костюм от Версаче стоят того, чтобы их обмыли. Допускаю, что и наше знакомство следует отметить достойно, но признайтесь, у вас день рождения или вы приобрели на корню известный банк, а может, следуя замашкам шейхов, купили нефтяное месторождение? Тоглар оценил сметливость девушки и, усаживая ее на место, поцеловал руку у тонкого запястья. -- Я не намерен от вас ничего скрывать. Конечно, есть и третья причина, о которой вы догадались, но об этом позже... -- И, достав из серебряного ведерка, наполненного колотым льдом, бутылку французского шампанского, он разлил по высоким бокалам-креманкам золотистый пенящийся напиток... Через полчаса в зале погасли огни тяжелых хрустальных люстр, свет остался гореть только над эстрадой, но на столиках зажглись стилизованные свечи в высоких дивных лампах и низкие разноцветные огни торшеров среди живой зелени. Заиграл оркестр, и наиболее нетерпеливые и влюбленные потянулись танцевать, но час пик для танцев еще не пришел. Тоглар, как завсегдатай злачных мест, остро чувствовал этот пограничный момент. Он любил рестораны и знал, что это единственное место, где можно успешно поднять свое настроение за счет других, ведь в плохом расположении духа люди обычно пьют дома, в одиночку, в лучшем случае -- за стойкой бара. Он всегда подзаряжался энергией в уюте больших, шикарных ресторанов, где играли первоклассные оркестры. Позже один психолог подтвердит его наблюдения, объяснив, что аура от всеобщей радости, подъема, пусть даже вызванного искусственно, алкоголем, может рассеять любую подавленность. Как хорошо, приятно было сидеть рядом с девушкой, контакт наладился без особых усилий. Французское шампанское "Канард-Дюшене" время от времени они перемежали мягким греческим коньяком "Метакса", да и с закусками он попал в точку, ибо Наталья, оказалось, как и он, неравнодушна и к семге, и к миногам, и к тонкому салату из крабов, и заливному из севрюги; морская направленность ужина гасила спиртное -- Тоглар хорошо знал об этом. Заиграли что-то знакомое, давнее, минорное, и Наталья предложила: -- Потанцуем?.. А когда оркестр смолк и Константин вместе со всеми стал аплодировать оркестрантам, кто-то сзади сильной рукой взял его за плечо. Фешин оглянулся. Крупный мужчина в элегантном смокинге, с белым муаровым галстуком-бабочкой, коротко стриженный, в дымчатых очках, закрывавших половину лица, глядя в упор, спросил: -- Тоглар? Глава 2 Казино в Коктебеле 1 Ближе к вечеру, когда спала изнуряющая августовская жара, а с невысоких холмов, окаймляющих коктебельскую бухту, подул слабый ветерок и на пляжи вновь потянулся отдыхающий люд из разбросанных на берегу санаториев и турбаз, на набережной, у Дома творчества писателей, появились двое молодых людей. Они вряд ли у кого вызвали интерес, разве что привлекли внимание нескольких девушек, спешивших на море, -- эти юные особы отметили и чудесные белые костюмы, причем абсолютно разного кроя, и изящную обувь в тон одежде, выдержанной в одной гамме, и то, как все это сидело на высоких, ладных фигурах. Бросились в глаза подружкам и небрежная элегантность, достоинство, с которым держались незнакомцы. Конечно, в последние годы в Коктебеле изысканно одетые люди были не редкость, но все же чаще встречались парни с тяжелыми золотыми цепями на коротких могучих шеях, в мятых спортивных костюмах и грязных кроссовках, -- возможно, поэтому новички обратили на себя внимание девушек. Вдоль высокого парапета, отделяющего набережную от раскинувшегося внизу пляжа, уже выставляли свои работы художники -- рабочий день у них только начинался. У живописцев глаз зорче, чем у простых отдыхающих, -- они тоже приметили новых людей на набережной, но любопытства не проявили; опыт их жизни говорил -- кавказцы редко покупают живопись, а все остальное мало волновало мастеров кисти: ведь лето так коротко, а жизнь так дорога... Оживленно жестикулируя, пришельцы с жаром о чем-то говорили друг другу, не замечая вокруг ничего, кроме раскинувшегося внизу залива. Парни были одногодками, носили одну и ту же фамилию и даже чем-то походили друг на друга, отчего их часто принимали за близнецов. И не мудрено, ведь были они двоюродные братья. Выросли в одном дворе, почти никогда не расставались, даже служили в одной роте, а позже и учились вместе в Москве, в МГУ, правда, на разных факультетах. Даже женились на двух очаровательных сестренках, и свадьба была у них одна на двоих -- крепки на Кавказе родственные связи, а надо сказать, принадлежали они у себя дома к известному роду. Чуть поодаль, у парапета набережной, тут же, за негласно отвоеванной территорией художников и продавцов всякой бижутерии, женских аксессуаров, поделок из полудрагоценных камней, керамических игрушек, дымили мангалы, и пряный запах старой вишни, порубленной на дрова, время от времени окутывал площадь перед столовой Дома писателей, на которой с каждой минутой становилось все более шумно и людно. Вышли выгуливать редкопородных собак важные дамы, в большинстве своем давние поклонницы Коктебеля. Избалованные доги и доберманы, боксеры и спаниели, болонки и пекинесы бесцеремонно обнюхивали картины, выставленные на продажу, глазурованные игрушки, путались между ног, но редко у кого вызывали раздражение -- к ним привыкли, они составляли часть пейзажа экзотического пятачка между владениями бывшего Союза писателей и домом Максимилиана Волошина, главной достопримечательностью райского уголка -- Коктебеля. Но двое молодых людей в белых летних костюмах не замечали и нарастающего шума вокруг них, и продавцов, и покупателей, с каждой минутой увеличивающихся в геометрической прогрессии. Вскоре от переставших дымить мангалов потянуло ароматом молодого барашка на вертеле, щедро сдобренного восточными специями, и он отвлек бывших морских десантников от воспоминаний о давних флотских днях в казарме на берегу навсегда полюбившегося моря. Они молча переглянулись и, неспешно обходя торговцев и покупателей, направились к шашлычной под пластиковым навесом, где уже выстроилась небольшая очередь. Хозяин -- наверняка крымский татарин из Ташкента, ибо на харчевне значилась броская вывеска "Чиланзар", -- сразу выделил их. Не обращая внимания на страждущих в очереди, тут же подал им на щербатой общепитовской тарелке дюжину дымящихся и шкварчащих шашлыков, а женщина, помогавшая ему, поставила еще и миску с салатом. Кавказские шашлыки отличаются от восточных не только размером, и парни, хорошо знающие толк в молодой баранине, оценили мастерство смуглого татарина, заказав еще дюжину. Уходя, один из гостей, поблагодарив, вложил свернутую стодолларовую купюру в карман поварской куртки. Шашлычник, достав ее, развернул на всякий случай и тут же удивленно закричал вслед: "А сдачу?" Но молодые люди, не оглянувшись, растворились в толпе. Летний день что год долог, но они засветло собирались многое еще осмотреть, и прежде всего "собственность бывшего Союза писателей