XVIII Борис Петров проживал в двухкомнатной "хрущебе" вместе с младшим братом, который в данный момент еще не вернулся с вечерней смены на мебельной фабрике, и со слепенькой мамой, которая ушла к подруге поиграть в лото. Заходя в обшарпанный подъезд, Маша подумала о том, как удивилась бы ее собственная мамочка -- не говоря уж о прочих родственниках -- если бы узнала, с какими мыслями заходит в сопровождении работника милиции в эту кошмарную пятиэтажку ее холеная дочурка. Впрочем, "удивилась" -- это слишком слабое слово. "Офигела" -- подобный энергичный глагол из лексикона Бориса Петрова подошел бы больше. Поднимаясь по засраной лестнице, по всем ее тридцати девяти ступенькам, Маша ощущала нежную и сильную мужскую руку под своими ягодицами, то есть на той части тела, которая Борису Петрову показалась самой роскошной и за которую он теперь взялся с таким естественным видом, словно всего лишь придерживал даму, помогая подниматься по лестнице. Потом он отпер дверь и пропустил ее в квартиру. Сделав два шага через крохотный коридорчик, она оказалась в спартански обставленной и очень чистой комнате. Маше показалось, что здесь пахнет свежескошенным сеном. Но потом она сообразила, что так, наверное, должно пахнуть там, где живут молодые мужчины. Прежде чем присесть на широкую софу, застеленную красным клетчатым пледом, Маша сказала: -- Сначала мне нужно позвонить. Борис молча указал на телефон, а сам вышел на кухню. Работа в милиции подразумевала наличие аналитического склада ума, и он мгновенно постиг смысл ее фразы. В особенности оценил это ее "сначала". Как-никак она была замужем, а значит, требовалось соблюсти определенные меры предосторожности. Это была своего рода оперативно-профилактическая деятельность, и Борис одобрительно хмыкнул. Маша набрала номер Эдикова офиса и дождалась, пока перечница-секретарша прогнусавила: -- Добрый день, вас слушают. -- Добрый вечер, Серафима Наумовна. Позовите, пожалуйста, Эдика. -- Простите, а кто его спрашивает?.. Якобы за два года нельзя было научиться распознавать по телефону Машин голос. Не говоря уж о том, что последнее время Маша регулярно вещала стране с телеэкрана. -- Это его жена, Серафима Наумовна, -- терпеливо ответила Маша. Она бы ничуть не удивилась, если бы ее тут же переспросили: "Простите, какая такая жена?", и перед ее мысленным взором нарисовался образ секретарши -- высохшей и, по слухам, чрезвычайно активной в сексуальном отношении пожилой дамы с химически-рыжими волосами, похожими на мокрую вату, и кроваво-красным маникюром. Плюс короткие кривые ноги, обтянутые черными сетчатыми чулками. -- Это Маша Семенова, -- прибавила Маша, не удержавшись. Вообще-то Серафима Наумовна была очень дельной секретаршей -- так сказать, старой закваски. Она в совершенстве владела машинописью и стенографией, а с бумагами управлялась так лихо, что на ее локтях так и мерещились профессиональные нарукавники. Она досталось Эдику от его папаши как бы в качестве ценного подарка в ознаменование открытия собственного дела. Расстаться с секретаршей у Светлова-старшего были веские причины. Не так давно Серафима Наумовна похоронила мужа, в память о котором на ее жилистой шее осталась нитка крупного жемчуга и кулон с изумрудом, и теперь, в качестве новоиспеченной вдовы, находилась в состоянии интенсивной брачной активности и вознамерилась приобрести еще одного супруга, чем до смерти напугала Светлова-старшего. Он-то ведь еще был не вдовец. -- Эдуард Михалыч занят на коммерческих переговорах, -- с уморительно ледяной любезностью сказала секретарша. -- Вы можете подождать? -- К сожалению, Серафима Наумовна, у меня сейчас важное интервью, а затем монтаж материала, -- вздохнула Маша. -- Будьте так любезны, передайте Эдику, что я постараюсь вернуться к одиннадцати. -- ...интервью, монтаж материала... -- как эхо повторила секретарша. -- Я записала. Что еще? -- Пусть не скучает. -- Это все? -- Да, Серафима Наумовна. Душевно вам признательна, -- улыбнулась Маша и положила трубку. На душе у нее, однако, было неспокойно, а по телу прокатывалась легкая дрожь. Не то чтобы она чувствовала себя преступницей-рецидивисткой. С точки зрения морали и нравственности, а тем более уголовного права, она была вполне чиста. В конце концов, ведь не развращала нее она малолетних и не совокуплялась с животными! Грех же супружеской неверности, по ее твердому убеждению, целиком и полностью искупался тем, что она вообще терпела подобные брачные узы... Источник ее волнения не имел никакого отношения к чувству вины и заключался совершенно в другом. Машу смущало, что на этот раз и, кажется, впервые в жизни она сближалась с мужчиной не потому, что тот достаточно настойчиво добивался возможности заняться с ней любовью, а потому что она _сама_ хотела с ним переспать. В этот момент появился Борис Петров с бутылкой хорошо охлажденной водки и рюмками. -- Дернем, -- деликатно предложил он, понимая состояние Маши. -- А потом потанцуем. Маша всегда ненавидела водку, но сейчас с благодарностью опрокинула рюмку одним большим глотком, который показался ей глотком очень горячего чая и мгновенно истребил как дрожь, так и всяческое смущение. Закусывали еще не остывшей снедью из бумажных пакетов от "Макдональдса". Борис Петров включил магнитофон и протянул Маше руку. Оказывается, он был большим поклонником тяжелого рока. Тонкие блочные стены завибрировали от низких частот, а стекла зазвенели от верхних. Несмотря на сумасшедший ритм музыки, Борис и Маша танцевали медленный танец. Маша сразу устроила голову на плече у партнера. Голова у нее кружилась так приятно, словно она пила не водку, а шампанское. По причине приятно нарушенной координации она сбросила свои новые дорогие туфли. При каждом темпераментном барабанном пассаже Борис все крепче прижимал ее к себе -- так что ее носки уже едва доставали до ковра. Исполнение подобного интимного танца способствовало тому, что очень скоро Маша сделала для себя весьма важное открытие. Бориса Петрова, в отличие, скажем, от Эдика Светлова или господина Зорина, можно было по праву наградить эпитетом "арабский жеребец". Далее более того. Это был просто-таки какой-то наш родной Сивка-бурка -- "встань-передо-мной-как-лист-перед-травой". Погрузившись в свойственные ей философские размышления, Маша не преминула отметить, что две коннозаводческие характеристики существенно между собой различались. Говоря научным языком, градации фаз распределялись от нулевой точки абсолютного покоя -- к промежуточным состояниям -- вплоть до функциональной готовности. Однако в данном случае можно было и не быть профессором сексологии. Элементарный эмпирический опыт убеждал в том, что через плотную ткань мужских брюк прощупывался именно Сивка-бурка. Если арабского жеребца можно было идентифицировать, так сказать, постольку поскольку, то легендарный подвид жеребца ощущался просто как таковой и ни с чем не сравнимый -- без всяких оговорок. Музыка продолжала греметь. -- Ну как? -- спросил Машу Борис Петров. В вопросе содержалась некоторая неопределенность, и Маша решила, что он касается предмета ее размышлений. -- Беру не глядя, -- ответила она. Потом без всякого контрапункта они вдруг начали целоваться и целовались до тех пор, пока Маша не почувствовала, что вся она превратилась в один огромный рот. Только когда губы Бориса опустились ниже и тронули ее левый сосок, она обнаружила, что уже раздета по пояс. Безотчетно подавшись вперед, она направила грудь к его приоткрытому горячему рту и в следующий момент почувствовала, что превращается в один зудящий, словно пронизываемый слабым электрическим током сосок. Логика развития событий привела к тому, что после цепочки превращений, во время которых Маша становилась то ступней, то ягодицей, то пупком, она вдруг осознала, что совершенно обнаженная лежит на софе, покрытой красным пледом и ощущает себя одним бесконечным, вселенским лоном, раскрытым навстречу всем галактикам. Более того, с несказанным изумлением она обнаружила, что уже успела принять в себя все то, чем был Борис. Все нарождающиеся млечные пути сплелись в единый вихрь и достигли заветного центра, где сотворялись новые миры. Космическая одиссея Маши Семеновой длилась ни много ни мало -- часа два с половиной. Почувствовав себя снова на грешной земле, а вернее, на софе, покрытой клетчатым пледом, в объятиях мужчины, с которым она познакомилась на похоронах всего несколько часов назад, Маша не испытала ничего, кроме приятной истомы, и благодарно погладила мускулистое тело, которое, надо думать, изрядно утомилось после непрерывной гонки за космическими наслаждениями. Маша была уверена, что стоит ей только "крикнуть-свистнуть" и скачки возобновятся в том же былинном аспекте, однако решила, что пора, как говорится, и честь знать. -- Что это? -- спросила она, услышав какие-то звуки со стороны кухни. -- Брат вернулся с работы, и мама поит его чаем, -- ответил Борис Петров. -- Посмотри, что с моей щекой, -- попросила она. Он притронулся кончиками пальцев к ее подбородку, и она вздрогнула от саднящей боли. -- Я, кажется, поцарапал тебя своей щетиной. Не мажь ничем, пусть само подсохнет, -- как ни в чем не бывало сказал он и тут же пообещал: -- В следующий раз обязательно побреюсь! -- Я надеюсь, -- проворчала Маша. -- А теперь проводи меня в ванную. Он легко перекатился на бок, и она смогла из-под него выбраться и встать с постели. Колени у нее дрожали. -- Хорошенькое дело, -- смущенно улыбнулась она, прижимая к груди одежду, -- даже колени дрожат. -- Понято, -- бодро сказал он и, вскочив следом за ней, легко подхватил на руки. Она не успела опомниться, как он распахнул пинком ноги дверь и донес ее на руках до ванной. У нее перед глазами промелькнула кухня и сидящие за столом мать и младший брат Бориса. Слепенькая мать, держа в руке вилку с котлетой, недовольно шарила невидящим взглядом в пространстве, а олигофренического вида юноша улыбался открытым ртом и, тряся головой, радостно приветствовал голого старшего брата и его голую подругу. Когда, приведя себя в порядок, Маша осторожно вышла из ванной, то увидела, что Борис Петров, даже не потрудившись надеть трусы, уже сидит за семейным столом и что-то жует. -- Давай, подсаживайся! -- пригласил он широким жестом. На столе, кроме водки, появилось несколько бутылок пива. -- О нет! -- затрясла головой Маша, попятившись к двери. -- Мне пора линять! Накачанная семенной жидкостью Бориса Петрова, которая, видимо, пропитала даже речевой центр, расположенный у нее в мозгу, Маша переняла и соответствующий лексикон. -- Ну хотя бы поздоровайся, -- попросил Борис. -- Да-да, -- пролепетала она. -- Добрый вечер! Очень приятно познакомиться... Отопри мне, пожалуйста, Борис! -- Она не заразит нас СПИДом, Боря? -- сурово поинтересовалась слепенькая мама. -- Что ты, мама, -- успокоил ее сын. -- Я же у нее первый. -- А я тебя видел! Ты оттуда! -- вдруг воскликнул младший брат, тыча пальцем то в экран телевизора, то в Машу. -- Ага! -- гордо усмехнулся Борис. -- Она оттуда. -- Подожди тридцать секунд, -- сказал он, обращаясь к Маше. -- Я тебя подвезу. -- Приходи еще, -- сказал ей младший брат. -- Обязательно, -- кивнула она. -- Он что, у тебя правда первый? -- спросила ее слепенькая мама. -- Сегодня -- да, -- призналась Маша и выскочила за дверь. . За удовольствия нужно платить. Однако Борис Петров нагнал ее, когда она еще не успела выбраться из подъезда. -- Я же сказал, что подвезу! Она покорно села в машину. -- Ты же пил, -- робко напомнила она, когда он усаживался за руль. -- Не больше, чем ты, -- пожал он плечами. Они благополучно доехали до дома на Пятницкой улице. Окно спальни было освещено. Эдик, похоже, еще не спал. -- Ты, наверное, решила, что тебе больше не стоит со мной встречаться? -- спросил Борис Петров. -- Я замужем, -- сказала Маша, подразумевая именно это. -- Я уже в курсе. -- И тебе не все равно... быть со мной? -- А что тут такого? Разве нам было плохо? Какие он вынес впечатления из их общения -- об этом она судить не могла. Но что касается ее, то и теперь слабые электрические заряды то тут, то там мучительно-сладко зудели в ее теле. -- Значит, увидимся? -- подмигнул он ей и, притянув к себе ее голову, нежно поцеловал в губы. Больше его ничего не интересовало. -- Конечно, -- вздохнула она и, вылезая из машины, оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на этого красивого и счастливого мужчину, с которым, вне всяких сомнений, еще неоднократно будет заниматься любовью, ничуть не смущаясь тем, что ему-то эта ситуация видится несколько под другим углом, а именно: "Как славно лишний раз перепихнуться с замужней телкой с телевидения, часом, не еврейкой ли..." Это было написано на его красивом нагловатом лице, и все-таки, повинуясь неискоренимой женской потребности, Маша искательно заглядывала ему в глаза и старалась найти в них признаки настоящего ответного чувства. "Он тоже в меня влюбился! -- убежденно говорила она себе. -- Но не скажет об этом, потому что эти глупые слова для него пустой звук..." И, надо сказать, она была недалека от истины. Он конечно ее любил. Он вообще любил хороших людей. А плохих не любил. Как всякий нормальный человек... Это ведь у нее было не все в порядке с мозгами. -- Я тебе позвоню, -- бросила Маша на прощание. -- Годится, -- ответил он и добавил: -- Но будешь молчать больше двадцати четырех часов, придется вызывать тебя повесткой. Я ж не железный. Значит, все-таки будет скучать, обрадовалась она. -- Но если снова будешь небритым, -- пошутила она, -- больше не увидимся. Разве я могу показываться в эфире с таким подбородком. Зрители подумают Бог знает что... -- Подбородок чепуха! -- не замедлил усмехнуться Борис. -- Ты лучше на свои локти и коленки полюбуйся! Взглянув вниз, Маша в ужасе всплеснула руками. -- Тебе смешно!.. Поднимаясь в лифте, она подумала: семь бед один ответ. Давно пора объясниться с Эдиком. Входя в квартиру, она призвала на помощь всю свою решительность. Она прошла прямо в спальню -- как ей показалось, уверенной и даже развязной походкой. Эдик и правда не спал. Он лежал животом поперек их царской кровати из голубого гарнитура и в руках у него был калькулятор. Погруженный в какие-то расчеты, он время от времени делал пометки в записной книжке. -- Эдик... -- начала Маша. -- Погоди, -- нетерпеливо отмахнулся он. Маше пришлось ждать. -- Эдик, -- снова начала она, чувствуя, что падает духом, -- на похоронах я сломала каблук, а потом... -- Секундочку, -- попросил Эдик. Она переминалась с ноги на ногу. -- Готово! -- воскликнул Эдик, откладывая калькулятор. -- Теперь ты меня можешь выслушать? -- спросила Маша. -- Давай, -- нетерпеливо кивнул он, продолжая смотреть в записную книжку, -- рассказывай быстрее. Что там с твоим каблуком? -- Я сломала каблук, а потом познакомилась с милиционером. -- Что дальше? -- Он подвез меня в магазин, и я купила новые туфли... -- Могла бы и старые подбить! -- проворчал Эдик. -- Что еще? Не в силах продолжать, Маша молча указала на свой подбородок. -- Это аллергия, -- уверенно констатировал он. -- Ты думаешь? -- вздохнула она и показала ему свои локти. -- Ты пьешь слишком много кофе на своем телевидении. -- Ты думаешь? -- повторила она и, приподняв юбку, показала колени. -- Надо намазать каким-нибудь кремом, -- посоветовал Эдик со знающим видом. Поднимать юбку выше у Маши уже не хватило духа. -- Но сначала иди сюда, -- продолжал супруг, -- я тебе кое-что покажу! Знаешь, что это такое? Она присела на кровать и тупо взглянула на его цифры. Потом пожала плечами. -- Я рассчитал твой менструальный цикл на три месяца вперед, -- просияв, сообщил Эдик. -- Я вычислил все дни, когда ты наиболее склонна к зачатию. -- И зачем, спрашивается? -- Как это зачем? Чтобы быть уверенным, что ты забеременеешь. Предупреждаю тебя, я полон решимости довести это дело до конца. Я нашел твою проклятую диафрагму и спустил ее в унитаз! Эдик храбрился. В его голосе слышалась явная неуверенность. Он не знал, как может отреагировать жена на его смелую инициативу. Он ожидал бурной реакции с ее стороны и даже подготовил некоторые упредительные меры. Поэтому его удивило, когда Маша лишь вяло замотала головой, словно не понимая, о чем речь. -- Ты меня поняла? -- поинтересовался он. -- Я буду копить силы и спать с тобой только в строго определенные дни. Тогда уж я буду стараться, обещаю тебе. Кроме того, тебе нужно будет пользоваться специальным термометром. Я все узнал. -- Он потянулся к ночному столику и показал ей новоприобретенное приспособление. -- Анальное измерение температуры требует большой точности. Мы будем рисовать соответствующий график... Ему и в голову не могло прийти, что еще три месяца тому назад она порешила прибегнуть к собственным упредительным мерам и свести его шансы к нулю. Она начала принимать новейшие и надежнейшие противозачаточные пилюли, которые хранила, конечно, не дома, а в сейфе на работе. В настоящий момент ее волновало совсем другое. -- Прекрасно, -- милостиво кивнула она. -- Не забудь только, пожалуйста, и меня предупредить, когда у нас с тобой очередное ответственное мероприятие... -- Как раз сегодня! -- торжественно сообщил Эдик. -- Только сначала, любовь моя, нужно измерить температуру... -- добавил он, взяв ее за руку с намерением тут же и приступить к делу. Несколько секунд она находилась в столбнячном состоянии от изумления, а придя в себя, процедила ледяным тоном: -- Сам засунь его себе в... Было ясно, ее речевой центр все еще находился под воздействием известных факторов. XIX -- Наблюдая за твоей "семейной" жизнью, я иногда испытывала ужас, -- призналась Рита, закуривая. -- Мне казалось, что ты вообще никогда не бросишь Эдика, Это могло тянуться вечно... -- Нет, что ты! -- поежилась Маша. -- Рано или поздно я бы от него ушла. Просто мне нужно было поднабраться уверенности в себе. Почувствовать себя профессионалом. -- А по-моему, ты всегда верила в свою звезду, чтобы опасаться, что развод или другие личные дрязги как-то отразятся на твоей работе. -- Это так только со стороны кажется, -- вздохнула Маша. -- А впрочем... -- Интересно, -- вдруг сказала Рита, -- этот твой полковник Волк возбуждает в тебе те же чувства, что и Борис? Маша немного помедлила, а потом задумчиво проговорила: -- Нет, с ним все по-другому... Но в Бориса я тоже была влюблена. Определенно. Если ты именно это имеешь в виду. Ведь он открыл мне то, о чем я и понятия не имела... Как будто с самого начала я знала, что сама этого добиваюсь. Можно сказать, я вела себя чисто по-мужски. Ведь это для мужчин постель -- главная награда за труды. Для женщин -- это нечто такое, без чего, как многие из них считают, можно и перебиться. Женщины стремятся к таким вещам, как любовь, уважение и замужество. Причем, если им предлагают руку, они почему-то считают это основным признаком хорошего к себе отношения... А Борис, он мне открыл... -- Интересно, -- снова сказала Рита, -- что такого он сподобился тебе открыть, кроме оргазма? -- Господи, Рита! -- покраснев, улыбнулась Маша. -- Для тебя нет ничего святого! -- Если оргазм -- это святое, то прошу прощения... -- усмехнулась Рита. -- Тогда мне тебя просто жаль. -- Допустим, ты права, но... -- вздохнула Маша. -- Конечно, я права. -- Но все-таки это не такой уж и пустяк. -- А кто говорит, что это пустяк? Я только хотела поинтересоваться, как у тебя обстоит дело с этим "не пустяком", когда ты общаешься с полковником. Не тот ли самый "не пустяк" открыл тебе Борис? Если ты затрудняешься ответить на такой простой вопрос, то ты глупая девчонка и больше ничего! Маше никак не хотелось выглядеть в глазах подруги глупой девчонкой, и, озадаченная, она погрузилась в размышления об этих двух мужчинах. Ей даже в голову не приходило, что их можно сравнивать. Однако Рита Макарова настаивала, что только так с мужчинами и следует обращаться. Если не хочешь лишиться своего последнего бедного умишка. Они этого заслуживают. Нельзя же, в самом деле, переспав с мужчиной, делать вид, что все прочие мужчины на свете вообще перестали для тебя существовать. Тогда это становится весьма похоже на добровольное сумасшествие -- вроде алкоголя. Если бы Маша могла вообразить, какому придирчивому, разветвленному, циничному и бессовестному анализу и сравнению с другими женщинами подвергают мужчины свою партнершу, в том числе и ее, конечно, у нее бы просто волосы дыбом встали. Итак, эти двое. Во-первых, Борис много моложе полковника. Почти ее ровесник. Несмотря на то, что она не только была замужем, но даже успела родить, оргазм как таковой оставался для нее вещью в себе. Во-вторых, она и теперь не сомневалась в том, что влюбилась в Бориса всей душой. Хотя в тот момент ее душа занимала весьма специфическое, в анатомическом смысле, местоположение. И никаких мыслей по этому поводу у нее поначалу не возникало. В тот странный день он действительно вылепился для нее, словно материальное воплощение наивных девичьих фантазий. Это проявилось даже в его сходстве с известным киногероем. Все, что у нее было, это ее физические ощущения, которые по сравнению с гигиеническим мастурбированием представлялись сказочным откровением. Именно ради таких ощущений большинство женщин готовы навлечь на себя любые неприятности. Именно так начиналось у нее и с Волком... И все-таки с Волком с самого начала все складывалось иначе. Дело не в том, что душа сменила местоположение. Дело в том, что, даже теряя рассудок, Маша продолжала сознавать, что находится в объятиях _определенного_ мужчины. И это было самым главным. Используя расхожий технический термин, можно сказать, что то, чем они занимались, было, конечно, ничем иным как сексом. Но они занимались этим, не закрывая глаз. Они смотрели друг другу в глаза, потому что видеть наслаждение в глазах друг друга было важнее, чем пережить его самому... С логической точки зрения в этом было нечто парадоксальное. Разве можно назвать счастьем то, что можно увидеть, потрогать? То, что поддавалось осмыслению и осознанию?.. Чувствовала ли Маша себя счастливой с Борисом? Она просто забывала обо всем на свете, словно находясь в припадке любовной эпилепсии. Если экстазное беспамятство и воссоединение с природой-матушкой и есть счастье, то Маша испытала его. Почему же тогда мучительные терзания, которые преследовали ее при мысли о Волке, были несравнимо милее чувственного забвения, которым она упивалась с Борисом? -- Одно могу сказать, -- сказала Маша, -- с Борисом я не ведала никаких сомнений... -- Ага, -- сказала Рита, -- значит, ты все-таки допускаешь, что, кроме плотских удовольствий, ты не познала с ним всех тайн Вселенной? -- Конечно, нет. Но, ей-богу, как это ни смешно, мне казалось, что лучше, чем с ним, уже и быть не может. -- Лучше и быть не может? -- Ну да, я готова была заниматься этим без конца... Понимаешь меня? -- Что ж тут не понять! -- пожала плечами Рита. -- Борис был пылким мужчиной и к тому же не испорчен никакими практическими соображениями. Ты обрела с ним то самое, за чем нам, бедным твоим соплеменницам, приходится обычно ездить аж на Черноморское побережье... И снова Рита была права. -- Только, пожалуйста, -- продолжала она, -- не говори, что между вами было нечто большее!.. Не рассказывай мне сказки про загадки женского оргазма! -- Неужели ты и правда считаешь, что все так просто? -- изумилась Маша. -- Не так просто и не так сложно. -- Неужели ты думаешь, что можно что-то испытать с мужчиной, который понятия не имеет, что требуется женщине... -- Ничего я не думаю! -- прервала Рита. -- Мне лишь обидно, что мы, женщины, допустили, что теперь проблемы нашего собственного оргазма берутся обсуждать все кому не лень. Видно, тебя Бог миловал. Тебе не попадались умники, которые лучше тебя знали, что такое твой оргазм. -- Ну да! -- почти обиделась Маша. -- Что, думаешь, мне меньше твоего досталось? Ты не жила с Эдиком! Он был в этом вопросе настоящий эксперт. У него имелось наверное штук сто научных определений оргазма, и каждое звучало в его устах как приговор моему нежному пугливому орга... -- Ладно, -- улыбнулась Рита, -- не будем меряться своими неудачными оргазмами. Но Борис, я полагаю, даже не читал ни о чем подобном и понятия не имел о том, как к этому делу подходить с научной точки зрения? -- Упаси Боже! -- воскликнула Маша. -- То-то и оно. Представляю, как ты на него набросилась. -- Еще бы! -- призналась Маша. -- Я ведь у Эдика была вроде подопытной лягушки. Он на мне эксперименты ставил -- и так и сяк исследовал мою женскую чувствительность. Мы с ним словно совместную диссертацию писали: "Есть ли у женщины оргазм?" Но при этом я-то была у него подопытным животным, в которого втыкали электроды. Сколько я от него натерпелась! Его эксперименты я еще кое-как сносила, но вот от его ночных лекций мне хотелось на стену лезть... -- Мне эти игры знакомы, -- рассмеялась Рита. -- Мой первый муженек бывало начнет меня просвещать -- да с таким апломбом, не остановишь. Вот, дескать, какие известны способы достижения женского оргазма -- клиторальные, вагинальные, оральные, анальные... Словно меню читает. С ума сойти можно! А меня ничто не берет -- хоть убей. Я уже сомневаться начала -- нормальная ли я женщина. Может, у меня чего не так?.. -- Вот-вот, и я тоже! -- подхватила Маша. -- Бедные женщины! -- воскликнула подруга. -- Несчастные создания! -- в тон ей заметила Маша. Проникнувшиеся чувством солидарности, подруги обнялись и улыбнулись. -- И все-таки оргазм для женщины -- это еще не все! -- заявила Маша. -- Конечно, не все. Не то что для мужчины. -- Это и понятно. Иначе бы род человеческий пресекся. Поэтому они так и усердствуют. Если им не удается кончить, им кажется, что наступает конец света. Наверное, "Апокалипсис" писался именно в этих обстоятельствах... -- Ну-ну, не гневи Бога, -- предостерегла Рита. -- Что если лишишься оргазма? -- Что ты! -- суеверно испугалась Маша. -- Это все-таки неплохая штука. -- Можно даже сказать, хорошая штука. -- Отличная. -- Однако, согласись, даже когда вдруг открываешь, что это существует и ты можешь его испытывать, это не кажется таким уж божественным откровением, -- посерьезнев, сказала Рита. -- Вот он был. А вот его и нету... -- Сначала я поражалась фантастической чувственности Бориса. А он просто вообще ни о чем таком не задумывался. Делал свое дело -- и точка. Делал то, что ему доставляло удовольствие. И, пожалуй, единственное его достоинство было в том, что, кроме всего прочего, ему доставляло удовольствие доставлять его мне... Это так легко спутать с любовью! -- Если никогда не знала, что это такое, -- резонно заметила Рита. -- Любовь не заменишь никаким сексуальным усердием. На то мы и женщины. -- Я понимаю, к чему ты клонишь. Хочешь сказать, что заниматься любовью с Борисом было для меня все равно что мастурбировать, баловаться со стимулятором. -- Что-то вроде того. Только это твои собственные слова. -- Я не это имела в виду. Я только хотела сказать, что такой простой парень, как Борис, был замечательным любовником. Вот и все. -- Ну, это известная теория. Чем проще мужчина, тем интересней с ним трахаться. Если хочешь быть счастливой, подружись с гусаром. -- Да, я знаю, говорят, чем умнее мужчина, тем он злее. В предельном случае вообще теряет способность любить, становится импотентом. -- А, -- махнула рукой Рита, -- все это бабья болтовня! Тут нет никакой системы. Скорее, все наоборот. Злой мужик, конечно, может быть одновременно умным, но чаще теряет не способность любить, а что еще хуже -- желание любить, однако потенции у него при этом почему-то хоть отбавляй... Признайся, -- вдруг поинтересовалась она, -- у тебя с твоим полковником всегда все проходило по первому классу? -- Да в общем нет, -- честно ответила Маша. -- Но это как бы и неважно... -- призналась она и сама поразилась своим словам. Вернее, тому, что значил для нее этот мужчина. Рита Макарова задумчиво разглядывала подругу, а потом спросила: -- Ты хоть понимаешь, дурочка, что, может быть, действительно в него влюбилась? -- Увы, -- обреченно вздохнула Маша. -- Ах если бы я встретилась с Волком хотя бы на два года пораньше! -- вырвалось у нее. -- Да ты бы просто не осмелилась на него взглянуть! -- проговорила Рита, немного помолчав. -- Ты бы бежала от него, зажмурив глаза от страха, словно он не мужик, а и впрямь настоящий волк. Ты ведь во многих отношениях была еще ребенком, а с ним может совладать только взрослая женщина. -- Я уже была женщиной! -- запротестовала Маша. -- Я даже едва не стала матерью... -- Дело не в этом, киска, -- ласково улыбнулась подруга. -- Стать женой и матерью ты, конечно, уже была способна... Но он, пожалуй, ищет в женщине нечто большее. Да и сам способен на большее, чем существовать в этой жизни в качестве отца и мужа. Он -- мужчина, который требует от женщины очень многого и к которому обычные мерки не подходят. Разве я не права? -- Ты всегда права, -- тихо сказала Маша. -- Он как раз такой мужчина. -- Я это сразу почувствовала. Впрочем, и ты теперь стала совершенно такой женщиной. -- Ты хочешь сказать, что теперь я не боюсь любить по-настоящему? -- Вот-вот. А главное, полюбив по-настоящему такого мужчину, ты так просто его не бросишь. -- Как просто? -- Как Бориса. -- На то были причины, -- сказала Маша и немного покраснела. -- Изменились обстоятельства... -- Знаю, знаю! -- улыбнулась подруга. -- После того, как тебя избрали лучшей тележурналисткой года, ты почувствовала себя настоящей профессионалкой, и это придало тебе больше уверенности как женщине. -- По крайней мере, мне было уже не страшно за свое будущее. Я знала, что если даже потеряю мужчину, у меня останется интересная работа. -- Да уж, -- хмыкнула Рита, -- работа интересная, спору нет... XX На дворе стояло бабье лето, в родном государстве наблюдалось если не совершенное, то относительное затишье. Люди словно слегка очувствовались. Банкиры удвоили охрану, а до журналистов еще дело, видно, не дошло. Новостей не было никаких -- оставалось только сидеть плевать в потолок и мечтать о том, как пораньше слинять со студии и поскорее оказаться в постели любимого Подставив нос последним теплым лучам, Маша Семенова предавалась приятным воспоминаниям и смелым фантазиям. Телефонный звонок застиг ее практически в самый кульминационный момент. -- Это Маша Семенова? -- спросил Борис. -- Это Маша Семенова, -- радостно ответила она. -- Слушай, Маша, -- начал он в своей обычной, словно ему все до фонаря, манере старшего оперуполномоченного. -- У нас тут такая хреновина. Один шизик со стволом и гранатой заперся в квартире да еще держит там трех женщин. Только начали с этим разбираться. Первой ее мыслью было, что лечь с ним сегодня в постель не получится или, по крайней мере, это откладывается на неопределенное время -- пока он не пресечет противоправные действия. -- У него в квартире две канистры с бензином, и он грозится спалить весь дом, -- сообщил Борис. Вместо здорового и активного секса открывалась неутешительная перспектива очередной ссоры с Эдиком, который будет лезть к ней со своим анальным термометром, а ей придется ожесточенно отбиваться. Предложить Эдику развестись у нее по-прежнему не доставало мужества, а тот словно это чувствовал и на ночь глядя заметно наглел. -- Этот шизик бывший афганец, -- продолжал Борис. -- Контуженный, лет десять назад лежал в психушке, что ли. До сегодняшнего дня сидел тихо. Работал в мастерской для инвалидов -- штамповал на прессе какие-то железяки. Ну, у них там, видно, тоже приватизация, акционирование и всякое такое. Может, чего-то там наболело у них, у инвалидов, -- вот он и заперся теперь с женой, тещей и сестрой жены. Грозится убить их и себя. Такой вот, судя по всему, социально-экономический конфликт с политическим уклоном. Ну, в общем, ты понимаешь... Что ж тут не понять. Еще одна грустная история о ветеране Афганистана, которого лечили не долечили, который пристроился вкалывать со своими бедолагами-инвалидами, но его и там достали. Теперь, если с ним не договорятся деятели из собеса, в дело пойдут братишки-омоновцы... Словом, сюжет для небольшого репортажа. Едва Маша раскрыла рот, чтобы выложить на этот счет свои соображения, как вдруг Борис Петров сказал: -- Но главная моя проблема -- это ты. -- Ничего страшного, Боря, -- успокоила она его, хотя у нее самой на душе кошки скребли, -- работа есть работа. Увидимся завтра... -- Проблема не в этом, -- медленно проговорил Борис. -- Этот шизик пообещал сдаться, если приедешь ты. Он выйдет, если сначала ты с ним поговоришь... -- Я?! -- Ну да. В эту самую секунду в отдел новостей влетел взъерошенный Артем Назаров. -- Хватит трепаться! -- задыхаясь от волнения, прервал он. -- Есть важный разговор! -- Погоди, -- отмахнулась Маша. -- У меня тут, кажется, тоже интересные новости. Я только что узнала, что... -- Хватит трепаться! -- повторил Артем, повышая голос. -- Речь идет о заложниках! -- Значит, ты уже в курсе? -- удивилась она. -- Вот тут мой хороший знакомый -- оперуполномоченный -- как раз объясняет мне, что там необходимо мое присутствие. -- Ах, он тебе объясняет... -- не то от изумления, не то от возмущения задохнулся Артем. -- Боря, милый, -- сказала Маша, -- расскажи поподробнее, в чем там дело... -- Дай мне его! -- загремел Артем, выхватывая у нее трубку. -- Он-то мне и нужен!.. Борис, -- крикнул он в трубку, -- это Артем Назаров, заведующий отделом новостей. Так что вы, говорите, намерены предпринять? Таким образом прекрасным теплым днем бабьего лета Маша Семенова смирно сидела за своим рабочим столом, на край которого уселся Артем Назаров, ее непосредственный начальник, и слушала, как этот последний беседует с оперуполномоченным Борисом Петровым, ее нынешним любовником. Причем разговор мужчин шел именно о ней, о Маше. С обычной мужской обстоятельностью и хладнокровием мужчины обсуждали вопрос о том, как будут развиваться события, если удовлетворить требование террориста, и высчитывали процент вероятности того, что отчаявшемуся ветерану все-таки придет охота взорвать гранату и две припасенные канистры с бензином вместе с Машей. Причем поинтересоваться мнением самой Маши на этот счет им, кажется, даже в голову не приходило. -- Можно реплику? -- смиренно попросила она, но Артем лишь нетерпеливо отмахнулся. Он что-то быстро записывал на клочке бумаги. Через минуту он соскочил с ее стола и, сунув ей трубку, стремительно направился к двери. -- Вот, поговори с ним, а потом зайдешь ко мне! Мы должны выезжать немедленно, -- крикнул он, прежде чем исчезнуть. Маша осторожно поднесла трубку к уху. -- Борис, ты сам сказал, что он не в себе, -- прошептала она. -- Не бери в голову, -- ответил он все тем же ленивым тоном оперуполномоченного. -- Парень дал мне честное слово, что немедленно сдастся, как только сделает тебе свое заявление. Он так говорил об этом человеке, как будто знал его как облупленного, как будто они выросли вместе и, может быть, даже были братьями. -- И ты веришь его честному слову? -- Мы должны доверять людям, -- сказал Борис, -- как же иначе? -- удивился он. -- Конечно, стопроцентной уверенности не может быть ни в чем, но, в общем и целом, я ему верю. Он просто волну гонит. Просто хочет с тобой пообщаться. Это ясно. -- Но почему именно со мной? -- Ну ты даешь! Разве непонятно? Ты самая классная телка на телевидении и к тому же делаешь репортажи о таких бравых ребятах, как он. Вероятно, его собственный интерес к Маше состоял в том же самом. -- Борис, -- как бы мимоходом спросила она, -- а если бы я была твоей женой, ты позволил бы мне идти туда? Поначалу такой глупый вопрос поставил его в тупик. Он даже не то крякнул, не то зубом цыкнул. -- Ну, -- сказал он наконец, -- если бы ты была моей женой, я бы вообще не позволил тебе шустрить на телевидении. Разве нельзя найти другую работу? Я бы устроил тебя бухгалтером на какую-нибудь фирму или хотя бы в наш паспортный стол... Маша ощутила такую беспросветную тоску, что даже скулы свело. Ей стало так грустно, словно вся ее любовь вдруг сморщилась и скукожилась -- как если бы в самый ответственный момент мужской орган вдруг съежился и превратился в нечто бессильное и бесформенное, впрочем, и в подобной ситуации она не ощутила бы того разочарования, от которого содрогнулась сейчас. Просто она осознала, что разговаривает с совершенно чужим человеком... А почему, собственно говоря, она решила, что Борис Петров -- именно тот мужчина, который спасет ее от одиночества, когда у нее хватит духа развестись с Эдиком Светловым? Вот уж, действительно, глупость вселенского масштаба. Внезапно этот "шизик", этот контуженный афганец, запершийся вместе с тремя женщинами, приобрел для Маши особое значение. Он стал той последней каплей, которая должна была переполнить чашу ее терпения и подвигнуть к решительным поступкам. -- Борис, -- тихо сказала Маша, цепляясь за соломинку, -- а ты меня любишь? Раньше ей бы и в голову не пришло завести об этом разговор. -- Маша, -- нетерпеливо отозвался он, -- ты ведь, кажется, замужем. -- А если бы не была? -- настаивала она. -- Ты любил бы меня? -- Маша, -- вздохнул он, -- зачем нам сейчас еще одна головная боль? Ты забыла, что на мне висит этот психопат? Разве нам было плохо вместе? Давай, отложим этот разговор. Поговорим потом. Как он не понимал, что "потом" говорить об этом уже будет поздно. Все что у них было -- это светлые воспоминания о марафонском траханье. Ничего более. И ей, уже изрядно поднаторевшей в "работе с людьми", следовало бы и самой понимать, кем она для него являлась. Если муниципальной милиции, МУРу или МВД потребуется поставить на карту ее жизнь, то у него на этот счет вопросов не возникнет. На то он и оперуполномоченный. В лучшем случае он любит Машу той же общечеловеческой любовью, какой любит и бедолагу-афганца, которого, между нами говоря, он и за человека не считает и до проблем которого ему такое же дело, как до серой тундры и оленей. Ни хрена он не понимает ни в женской тоске, ни в бабьем счастье... Короче говоря, идея оказаться в одной квартире с террористом показалась ей не такой уж и сумасшедшей. В этом, в отличие от всего прочего, была хоть какая-то логика. Не говоря уже о профессиональном интересе... -- Сейчас я должен идти решать проблемы, -- сказал Борис. -- Я перезвоню твоему шефу через полчаса -- узнать, что вы там надумали... И положил трубку. x x x Маша механически кивнула, хотя в трубке уже слышались короткие гудки. Она достала из сумки пудреницу и взглянула на себя в зеркальце. Ее поразило угрюмое выражение своего лица. Она перевела взгляд в окно -- на останкинский парк. Золотые солнечные лучи вплетались в незаметно истончившуюся листву деревьев. Знакомые мотивы. Счастье, настоящее счастье испарилось из жизни, конечно, не сегодня. Золотая пора детства, когда все казалось простым и по