ин солдат, второй... - Стреляют! За почтой! - Гарбуза! Кони оседланы. Боя не принимать. Я сейчас. Конечно, лучше поскорее покинуть село, но приговор должен быть приведен в исполнение! Кияшко открывает один замок. Другой. Выдергивает болты. Отталкивает дверь. - Эй! Выходите! Никто не отзывается. - Не бойтесь! Кияшко вбегает в амбар. - Что за черт! Да где же?.. Но у него нет времени выяснять, кто ее выпустил. Перед дверью Гарбуза, Держит за уздечку лошадь. - Ваше благородие! - Кто стрелял? - Где-то в лесочке. - Мадам-то ушла, Гарбуза! - Как так? - А вот так! Кияшко прислушался. - Не стреляют? - Перестали чегой-то. - Ладно... Кияшко взбирается на лошадь, он не любит лошадей, не любит Гарбузу, не любит войну, но ничего не поделаешь! Взвод охраны построился перед исполкомом. Перед бывшим исполкомом. Перед бывшим исполкомом два столба с перекладиной. Все слажено честь честью. Комендантский взвод ест глазами начальство, нервничает христово воинство, ох как хорошо бы да рвануть под гору! Но Кияшко обидно покинуть село, так и не попугав православных. И тут на свою беду появляется Савушкин. Тихон Прокофьевич Савушкин, совсем тихий мужичонка. Идет себе от Поповки, погруженный в раздумья: не хочет отец Валерий крестить за деньги, просит гречихи пуд... - Гарбуза, взять! - Эй, ты! Приходится мужику свернуть, не побежишь! - Быстро! Гарбуза указывает солдатам на мужика, те хватают его под руки и ставят перед Кияшко. - Чего ето вы меня? - Решением военно-полевого суда за пособничество большевикам... Ротмистр пальцем указывает в небо. - Давайте, давайте! Вот когда доходит до Савушкина смысл этого жеста. - Да за что же ето меня? - Не твое дело, - торопливо бормочет Гарбуза. - То исть как же не мое? - Он растерянно смотрит на офицера. - Ваше благородие! Да рази ето возможно? Без суда? - Я здесь суд! - Побойси бога! - Здесь я бог... - Вы только не медлите, ваше благородие, - поторапливает Гарбуза. - Не ровен час... - Да-да, - соглашается Кияшко, указывая на перекладину. - Не тяните! Надо торопиться, и они торопятся, впрочем, такие дела они умеют делать без промедления, точно и аккуратно. - Ваше благородие... - опять торопит Гарбуза. - Проскочим? - А мы левее возьмем, не сумлевайтесь. - По коням! - командует Кияшко... И взвод охраны устремляется под гору. 29 Славушка бежал. Мимо кустов сирени, мимо берез на обочинах, мимо просветов в листве. Торопись, торопись! Маму он обязан спасти! И вдруг почувствовал, что задыхается, не может больше бежать, ноги налились свинцом, еле отдирает от земли... Он сразу понял, что это такое, не почувствовал, а понял, вполне сознательно произнес про себя: "Страх. Я боюсь. Мне не хочется умирать. И маме не хочется. Но она согласна умереть, лишь бы я продолжал жить. А я не смогу жить, если мама умрет из-за меня. Поэтому лучше мне умереть. Хотя это очень страшно. Не видеть неба, не видеть деревьев, не видеть маму..." Он перестал бежать и пошел. Шел раздумывая, но не останавливаясь. Он даже не знает, стоило рисковать жизнью или не стоило, цена похищенных бумаг никогда не откроется Славушке, через час его глаза закроются и тело придавит земля. Мама, конечно, не захочет, чтобы он умер, поэтому нужно сразу поговорить с Шишмаревым: "Вы мужчина, вы офицер, у вас тоже есть мать..." А если у него нет матери? Если он ничего не почувствует... Вот почта! Кто-то стоит меж грядок капусты и смотрит. Почтмейстерша... - Привет, Анна Васильевна! - Славушка! - Она кричит с ужасом. Дорожка через капустное поле. Больше уже не придется ему грызть кочерыжки! Канава. Последний прыжок. Что это? Прямо перед ним буква П. Серое деревянное П... Но кто это?! Это же Савушкин... Тихон Прокофьевич! Серый, встрепанный, тихий... Вот как это выглядит! За что они его? Самый безобидный мужик... А где мама? Славушка перебегает площадь. Сад. Ограда. Дом. Крыльцо. Галерея. Сени... Бежит в кухню! Завтракают! Павел Федорович. Марья Софроновна. Петя. Надежда. Федосей. Нет только мамы. Павел Федорович кладет ложку. - Прибыли? Очень приятно. Где это вы пропадали? Все смотрят на Славушку. - Где мама?! - Нет ее, - спокойно говорит Павел Федорович. - Петя, где мама?! - Не знаю. Что же все-таки произошло, если он способен в эту минуту есть? - Успокойся, - говорит Павел Федорович. - Цела твоя мама. Тот же дьявол, что мозги тебе закрутил, спас твою мать. Что же теперь делать? - Надежда, дай ему ложку! - А где белые? - Хватился! Однако ты здесь не очень болтайся, власть еще ихняя... Он чувствует полное изнеможение. - Я пойду. - Куда? - На сеновал. Посплю. - Вот и ладно, - облегченно говорит Павел Федорович. - Возьми тулуп. Будто тебя тут и нету... Кто-то дергает его за ногу. Он весь зарылся в сено... - Слава! Слав... За тобой Григорий... Петя знает, что он на сеновале. Пете можно дергать меня за ногу. Славушка никогда не говорил Пете, что любит его, но он любит его. Пете можно дергать... - За тобой Григорий. - Какой Григорий? - Как какой? Исполкомовский. - А что ему надо? - Быстров прислал. Сонная истома убегает, как ящерица. В кухне Григорий калякает с Надеждой, она побаивается Павла Федоровича, однако кое-какие остатки перепадают Григорию для его кроликов - хлебные корки, капустные обрезки, как-то украдкой дала даже целое ведерко моркови. - Где Степан Кузьмич? - В волости, вызывают тебя. Григорий таращит усы, черные, в стрелку. Надежда правильно говорит: как у таракана. - Чем это ты деникинцев прогневил? - Узнали, что комсомолец... - Они и так знали. - Усы Григория действительно шевелятся, как у таракана. - А люди говорят, ты у ихнего полковника револьвер и деньги украл? Вот те на! На револьвер он согласен, а на деньги нет. - Нет, деньги я не брал. - А чего теряться! Буквы П уже нет перед исполкомом. - А я столбы на дрова, - отвечает Григорий на взгляд мальчика. - Охапки три напилю. - А где... Славушка не договоривает. - Родные унесли, - отвечает Григорий. Быстров в той же комнате, где всегда сидел. Даже удивительно! Белые ушли вперед, - значит, Успенская волость еще под их властью, а в здании волостного правления расположились коммунисты и хозяйничают себе как ни в чем не бывало. Быстров на обычном месте, за секретарским столиком Семин, Еремеев на диване, а хромой Данилочкин у печки, хотя топить еще рано. - Можно? - Заходи, заходи! У нас заседание... - Степан Кузьмич, где мама? - В безопасном месте. - Я хочу ее видеть. - Увидишь. Мы тут посоветовались и решили, что бумаги, которые ты забрал, надо срочно доставить в политотдел Тринадцатой армии. Возьмешь документы, спрячешь, довезу тебя до Каменки, переберешься через линию белых, это тебе легче, чем взрослому, а оттуда к железной дороге. Змиевка еще в наших руках. Дело не столько в бумагах, сколько в самом Славушке. Но об этом Быстров ему не говорит. Трехверстка, возможно, не представляет особой ценности, но мальчика надо на время отправить подальше от Успенского. Так за него спокойнее. Вот и решено послать с поручением... - Что скажешь? - нетерпеливо спрашивает Быстров. - Справишься? Славушка и озадачен и польщен. - Я готов, - говорит он. - Хотелось бы только маму... - Я же сказал, - подтверждает Быстров. - Завезу по дороге. Она у Перьковой, в Критове. Еремеев хлопает мальчика по плечу. - Дам тебе наган... - Ты что, очумел? - возмущается Быстров. - Какое еще оружие? Попадется кому - самый, мол, обыкновенный школьник. Гостил у родных в Успенском, а теперь возвращается в Орел. Славушка смотрит поверх Быстрова на стену, где еще недавно висел портрет Ленина. Ленин чем-то похож на учителя. На обыкновенного учителя. И еще немножко на папу. Славушке кажется, что он с ним встречался. - В общем, собирайся. Дома скажешь, везу тебя к себе в Рагозино. Мол, побудешь там, пока не отгонят белых. Оденься почище, потеплее. На сборы час... Полуправду Славушка сказал только Пете. Нужно, мол, уехать по делу, что за дело, не объяснил, так что в случае чего пусть Петя позаботится о маме. Он даже поцеловал Петю: - Ты мне не только брат, но и друг. Павлу Федоровичу сказал: чтобы не подвергать Астаховых опасности, поживет пока у одного парня в Рагозине. Такое сообщение Павлу Федоровичу по душе, он велел Надежде сварить на дорогу яиц и сам принес из погреба кусок сала. Вечерние тени стлались по площади, у коновязи танцевала запряженная в бедарку Маруська, в окнах исполкома отражался багрово-рыжий закат. Славушка со сборами не задержался. Быстров критически его осмотрел: курточка из серого сукна, выкроенная из старой шинели Федора Федоровича, брюки из чертовой кожи, ботинки вот-вот запросят каши, брезентовые обмотки, кепочка, мешок о лямками... - Раскручивай... Достал из-за пазухи бумаги, завернул в носовой платок, приложил к голени. - Закручивай. - Вряд ли кому придет в голову заглянуть за обмотки, - наставлял Быстров. - Никому не позволяй размотать, лучше сунь в костер... - Как Муций Сцевола, - сказал Славушка. - Кто? - Муций Сцевола. - Что за человек? - Сжег на огне руку. - Зачем? - Показать презрение к смерти. - Это ты брось! - рассердился Быстров. - Сперва доберись до политотдела, а уж потом жги. Закат догорал, на площади желтело все, что могло отразить гаснущие лучи. - Тронулись. Быстров вскочил в бедарку, прижал мальчика к себе, натянул вожжи, цокнул, Маруська рванула и рысью вынесла бедарку на дорогу. Поповка мелькнула черной тенью, ветлы напоминали монахов. Славушка прижался к Быстрову. Миновали кладбище, и опять ветлы, ветлы, да перебор черных Маруськиных ног. - Перькову Анну Ивановну знаешь? - Видел у Александры Семеновны. - Правильно, подружка ее. Учителка. Приехала погостить, никому ничего не придет в голову. Славушка пригрелся под рукою Быстрова, и уже с разлета - в Критове, село отходит ко сну, лишь собаки брешут, - тпру! - и уже на взгорье у школы. - Беги! Он уже в тепле, мамины руки обнимают его, ни Анна Ивановна, ни ее гостья не ждали Быстрова, но Вера Васильевна уже с час как стояла на крыльце. - Мне все казалось... Степан Кузьмич привязывает лошадь. - В дом, в дом, незачем свиданки на улице устраивать. Комнату освещает жестяная керосиновая лампочка. В светелке у Перьковой, как у курсистки: железная коечка, пикейное одеяльце, этажерка с книжками, а по стенам портреты: Пушкин, Толстой, Тургенев, Чернышевский, Писарев, Добролюбов и почему-то Пугачев, между Пушкиным и Толстым... Вот какая эта Анна Ивановна! - Самогонки нет? - Степан Кузьмич, откуда же у меня самогонка? - С холоду неплохо. - Сбегать? - Сбегайте. И сала займите, я потом привезу, отдадите. Перькова уходит с таким видом, точно Быстров послал ее по наиважнейшему делу. Быстров садится на кровать, накрытую девственно чистым одеялом, нескрываемо довольный всем, что он видит. - Вот и свиделись, - говорит. - Ты тоже здесь поживешь? - спрашивает Вера Васильевна. - Только вот Петя... - Петя работает на Астаховых, - не без насмешки произносит Быстров. - Ничего с ним не случится. - А Славе здесь не опасно? - Он здесь не останется, - безжалостно отвечает Быстров. - Он дальше... Вера Васильевна пугается: - Куда еще? - Поручение Союза молодежи. В Орел, по вопросам культурно-просветительной деятельности. - Ну какая сейчас просветительная работа? - недоумевает Вера Васильевна. - Со дня на день Орел займут белые... - А вы уверены, что займут? - Но ведь заняли же Успенское? - И ушли! - Вперед, на Тулу... - А там лбом об тульский самовар! - Быстров хлопает в ладоши, как точку ставит. - Они уже об обратном пути подумывают. Вера Васильевна не верит: - Выдаете желаемое за действительное. Возвращается Перькова с самогонкой и салом. - Еле достала... - Я желаю сейчас только одного, - отвечает Быстров. - Стакан самогона. Он строго смотрит на хозяйку. - Хлеб-то у вас есть? Хозяйка обижается: - У меня и обед есть. - Вот и соберите. - Он неодобрительно созерцает маленькую пятилинейную лампу. - Разве у вас нет "молнии"? - "Молния" для занятий. - Вам передали керосин? Славушка видит, как Быстровым овладевает злость. - Как же, как же, - подтверждает Перькова. - Два бидона. Позавчера. Быстров успокаивается. - То-то. Не то бы Филимонову головы не сносить... Филимонов - председатель Критовского общества потребителей. Еще несколько дней назад Быстров приказал передать весь запас керосина в школу. - Мужички с коптилками посидят, а детей обучать. Волость под властью белых, Быстров скрывается, а приказы отдает по-прежнему. Расспрашивает Перькову о дровах, об учебниках, интересуется, все ли дети будут ходить в школу. - Но ведь белые... - Как пришли, так и уйдут, а нам здесь вековать. Анна Ивановна собрала мужчинам на стол. - Мы ужинали. Быстров наполнил стакан себе, немного Славушке. Вера Васильевна прикрыла стакан ладонью. - Нет, нет! Славушке хочется выпить, он уже мужчина, но нельзя огорчать маму. Быстров ест много, быстро, охотно. Славушка не поспевает за ним. Если бы еще научиться пить, как Быстров. Вера Васильевна задумалась. - Степан Кузьмич, можно Славе не ехать в Орел? Быстров откинулся на стуле, развел руками. - Это как он сам, его не принуждают. - Слава? - Не отговаривай... Сердце Веры Васильевны полно нежности, боязни, предчувствий, но лучше всего чувства запрятать поглубже. Никому не дано остановить ход жизни. Быстров наелся, теперь нужно поспать. - Я сейчас постелю. - Вы спите у себя в комнате, а мы со Славой по-походному, в классе. Быстров не забывает подвязать Маруське торбу с овсом, а заодно прислушаться - опасности неоткуда бы взяться, да ведь береженого... Ложатся в классе на полу, на тюфячок, снятый Анной Ивановной со своей койки, накрываются ее старой шубейкой. Мужчины спят, а женщины не спят. Вера Васильевна в тревоге за сына. Анна Ивановна сама не знает, почему ей не спится, - столько беспокойства в последние дни. Филимонов отдал керосин, сам привез на телеге бидоны в школу, но предупредил - не расходовать, воздержаться, вернется Советская власть - пользуйтесь, не вернется - придется возвернуть. Слышат женщины или не слышат, как встает Быстров, как будит мальчика, как выходят они из школы?.. Еще ночь, теплятся предутренние звезды. Предрассветный холодок волнами набегает на бедарку. Быстров придерживает Маруську. Последние наставления, последние минуты. Еще тридцать, двадцать, десять минут, и мальчик самостоятельно двинется дальше. - Пакет начальнику политотдела. Не отклоняйся от железной дороги. Политотдел или в Оптухе, или в Мценске. В низинах стелется туман. Впереди ничего не видно, но по каким-то признакам Быстров угадывает Каменку. - Хорошо, туман... В Каменке стоит какая-то тыловая белогвардейская часть, красных войск поблизости нет, остерегаться как будто нечего, но предусмотрительный командир всегда выставляет охранение. - Постарайся проскочить Каменку в тумане. Не задерживайся в деревне, сразу на большак, верстах в пяти хутор, - не запомнил, когда ехал со станции? Спросишь Антипа Петровича, скажешь, от меня, он нам не раз помогал. Пережди до вечера и дуй прямиком к железке. Быстров сворачивает в поле, ставит Маруську за стог соломы. Вдвоем спускаются к ручью. Туман так плотен, что белеет даже ночью. Ноги тонут в росе. Быстров знает в волости все дорожки. Славушка обязательно забрел бы в ручей. Ручей узенький, но в темноте можно и в луже вымокнуть. - По роялю и вверх по тропке, пересекай деревню по прямой... Каменские мужики ничего лучше не придумали, как вывезти из помещичьего дома концертный рояль и поставить вместо мостика через ручей. Быстров протягивает Славушке руку и решительно говорит: - Бывай! 30 Славушка перебирается по роялю через ручей, отыскивает в траве тропку. Повыше туман пожиже, темнеют овины и сараи, деревня еще спит, мальчик ныряет в проулок и быстро пересекает улицу. Вот он и на пути к цели. Предстоит перейти демаркационную линию. По словам Быстрова, это не так-то просто. Как ни беспечен противник, все-таки не настолько беспечен, чтобы не застраховаться от всяких случайностей. Славушка прошел три или четыре версты, белые не попадались. Утешался он этим недолго, понимал: добраться до политотдела все равно нелегко. Как долго будет тянуться эта серая, унылая, пыльная дорога? Он добрел до изгороди из жердей, за которой ободранные приземистые ветлы, а подальше такие же унылые строения. По всем признакам это и есть усадьба Антипа Петровича, где Славушке надлежит провести день. Подошел к воротам. Приперты изнутри кольями. Покричал. Никто не показывался. Посмотрел, не видно ли собак, перепрыгнул через плетень, и сразу из-за сарая показался какой-то дядюх в длинном брезентовом балахоне. На мальчика уставилось безбородое бабье лицо. - Тебе чего? - Антипа Петровича. - Сдались вы мне... - Я от Быстрова. Степана Кузьмича. - Какого Быстрова? - Председателя Успенского исполкома. Точно проблеск мысли мелькнул на бесформенном мягком лице, он неожиданно хихикнул и так же неожиданно спросил: - А он что, жив еще? Славушка подумал, что это не тот человек, к которому его направил Быстров. - Вы Антип Петрович? - Ну я... - Меня направил к вам Быстров, я иду в Змиевку, день мне надо пробыть у вас, вечером я уйду... Человек о чем-то думал, как-то очень неприятно думал. Славушке почему-то стало страшно, он решил: если этот человек позовет его в дом, он не пойдет, не знал почему, но не пойдет. - Куда ж мне тебя деть? - сказал человек. - В дом не пущу, мне бы самому продержаться, ложись где-нибудь у забора, жди... Он стоял и все смотрел на мальчика, и Славушка почувствовал себя в ловушке, он знал, сейчас нельзя идти к Змиевке, Степан Кузьмич имел какие-то основания запрещать идти этой дорогой днем, и оставаться у Антипа Петровича не хотелось, почему-то неприятно и даже страшно находиться возле него. Сухие жесткие желваки выпирали по обеим сторонам его подбородка, какое-то осминожье лицо... Славушка с опасением огляделся - серый дощатый дом под ржавой железной крышей, серые сараи, вокруг частый плетень, несколько старых яблонь с шершавыми побуревшими листьями... Ему не хотелось здесь оставаться, и некуда больше деться. Славушка вернулся к изгороди, сел у ветлы, прислонился спиной к широкому корявому стволу, положил возле себя на траву сверточек с яйцами и салом. Можно бы пообедать, но есть не хотелось. Антип Петрович постоял, постоял и пошел в дом. Было тихо, какие-то звуки нарушали тишину, но Славушка их не улавливал, они существовали где-то вне его, он только ощущал окружающую его опасность. Пустая дорога где-то тут за плетнем, отжившие деревья и странное это существо в доме. Славушка сидел и не двигался, не спал и не мог встать. Сколько сейчас времени, гадал он. Стоял серый осенний день, хорошо еще, что не было дождя. Когда ожидание стало совсем несносным, из дома выскочила девчонка лет двенадцати в ситцевом розовом платьице, постояла, посмотрела издали и ушла. Спустя еще сколько-то времени появился Антип Петрович, посмотрел и тоже ушел. Надо было думать о предстоящем пути, о Змиевке, о том, как добраться до Орла и дальше Орла, но ни о чем другом в этом загоне, как об этой девочке и Антипе Петровиче, Славушка не мог думать. Кто эта девочка и кто этот человек? Славушка находился в тоскливой осенней пустоте, страх все сильнее охватывал его. Ждал вечера, как избавления, ничего так не хотел, как вечера. По дороге, где-то за его спиной, кто-то проехал, он не посмел встать, оглянуться, посмотреть, он ждал опасности, которая вот-вот появится из дома. Антип Петрович вышел опять, опять ничего не сказал и ушел. Происходило что-то таинственное. В сознании Славушки, в воздухе, который его окружал, вообще в мире существовало лишь одно слово, которого он боялся, оно безмолвно кружило возле него, и оттого становилось еще страшнее. Ему показалось, что осьминожье лицо появилось опять и исчезло. Он не знал, сколько времени он сидел, окруженный серой тишиной, и ждал вечера. Ему показалось, что наступают сумерки, хотя до вечера было еще далеко. Потом он почувствовал, еще немного, и все будет кончено, еще немного, и он утратит всякую волю, ужас подползал к нему со всех сторон. Надо бежать, бежать во что бы то ни стало. Ему казалось, что за ним следят, вот-вот на него накинутся. Он выждал с минуту, взял сверточек в руку и, не отрываясь от земли и не сводя глаз с дома, стал отползать к плетню. Почувствовал, как прижался спиной к плетню, рывком перемахнул через него, упал в траву, вскочил и что было сил побежал к дороге. Дорога, дорога... Настоящая дорога. Настоящий вечер" Вечер-то, оказывается, уже наступил. Сумерки становились все гуще. Ему захотелось есть, но он решил повременить, отойти подальше от этого чертова хутора. Он шел довольно долго. Наступила ночь. Небо затянуло облаками, звезды не просвечивали, тьма сгустилась сильнее. Он не понимал, что это был за хутор, что за человек Антип Петрович. Но он был счастлив, что вырвался оттуда. Все стало на свое место. Слева поля и справа поля, влажная пыль и ночь. Вероятно, уже далеко за полночь. Он чувствует дорогу. В низинах стелется туман, но все хорошо. Дорога тянется под уклон, потом вверх, за обочиной тропка и ниже овражек. В тумане, в туманной тьме, внизу ничего не видно. Славушка сошел на тропку. Мягче и безопаснее. Чу! Так и до беды додумаешься. Что-то поскрипывает, поскрипывает, пыхтит, а ты думаешь о своем, ничего не замечаешь, увлекся своими мыслями. Кто-то едет навстречу. На телеге, должно быть. И не на одной. Обоз какой-то. Кто-то едет. Навстречу. В самом деле едет. Вполне реально едет. Вот уже на расстоянии нескольких шагов... - Сто-ой! В руках у незнакомца винтовка. - Сто-ой! Кому он кричит? То смотрит на Славушку, то оглядывается назад. Впереди - скрип, скрип, и тишина, возы остановились, в самом деле остановились. Еще два шага к Славушке: - Ты кто такой? А кто он сам? Белый? Красный?.. Пока что темный! Рассказывать историю о том, что гостил у родственников и теперь возвращается к маме? - А ты сам кто? Человек подходит еще ближе и, задыхаясь от нетерпения, вполголоса спрашивает: - Ты не знаешь, наши еще на Змиевке? "Наши еще на Змиевке?" Ясное дело, он не из тех, кто наступает сейчас на Змиевку, а из тех, кто готовится ее покинуть. - Да ты-то кто? - Боец ЧОНа... - А что за обоз? - С оружием. - А куда вы двигаетесь? - На Змиевку. - Да вы же в обратную сторону едете! - Как в обратную? - Вы же в Каменку едете, там белые! - Не может быть? Бежит назад, и Славушка слышит, как он кричит: - Поворачивай, поворачивай... Назад! Вам говорят... Вспыхивают огоньки, крохотные, как светлячки. Перекур. Возчики закуривают цигарки. Доносятся хрипловатые голоса: - Чаво?.. Чаво тебе ишшо, то вперед, то назад... Говорили ж тебе, што станция не туды, а сюды. Лошади у нас не казенные... Раздается надсадное кряхтенье, нуканье, тпруканье, скрип колес, и невидимый обоз трогается обратно. Сопят кони, скрипят телеги, люди покрикивают на лошадей. - Давай, давай, товарищи! - кричит парень. - Скоро прибудем... - Оборачивается к Славушке: - А теперь познакомимся, - говорит он с неподдельной искренностью и представляется: - Шифрин, Давид. - Ознобишин. Пожимают друг другу руки. - Ты есть хочешь? - спрашивает Славушка. - Как собака, - со вздохом отвечает Шифрин. - Только я абсолютно пустой. Славушка молча протягивает ему яйцо. - Откуда ты взял? Они на ходу облупливают одно яйцо за другим. Шифрин сообщает, что он из Орла, член городского райкома комсомола - есть еще железнодорожный райком... Комсомольцев срочно, по тревоге, собрали в штаб ЧОНа, вооружили и отправили на Змиевку. Со станции их повезли в какое-то село, до вечера продержали в дубовой роще, ждали не то бандитов, не то какого-то восстания. Ничего толком не объяснили, сказали, что операция секретная и никому ничего не следует знать. Вечером ввели в село и разместили в школе. На ужин ничего не дали, сказали, что хлеб за ужин отдадут за завтраком. Ребята улеглись между партами, а когда ночью Шифрин проснулся, в школе никого не оказалось. Его забыли. Забыли разбудить. Сторожиха сказала, что отряд отправился обратно на станцию. Тогда Шифрин взял винтовку и отправился вслед за товарищами. - А что за обоз? Шифрин шел себе и шел, было холодно и, признаться, страшновато. А тут навстречу обоз. Он собрался с духом и вышел наперерез. Что за обоз? С оружием. С каким оружием? Мобилизовали, везем на станцию. Какая-то воинская часть, вступившая в деревню, мобилизовала шесть подвод, на телеги погрузили ящики со снарядами и приказали везти на станцию. Шифрину показалось, что мужики едут не то к белым, не то куда-то еще, но только не на станцию. Шифрин приказал мужикам повернуть. Они пытались возражать, но Шифрин пригрозил расстрелять каждого, кто не подчинится, мужики было загалдели, но потом кто-то сказал "пес с ним!" - и поехали. - Куда? - Я думал, что на Змиевку. - А ты способен кого-нибудь застрелить? - Не знаю, - признался Шифрин. - Я очень боялся... Мужикам ничего не стоило накостылять им обоим по шее, однако такая мысль, кажется, даже в голову никому не пришла, не привык мужик обходиться без начальства, кто палку взял, тот и капрал! Пошли молча, вслушиваясь в монотонный скрип колес. - Не знаешь, далеко еще до Змиевки? - прервал молчание Шифрин. Славушка мысленно прикинул: - Верст пять... - А сам-то ты идешь по каким делам? - поинтересовался Шифрин. - По общественным! - Ты комсомольский работник? - Я председатель волостного комитета Союза молодежи, - объяснил Славушка не без гордости. - Ты что-то путаешь, - недоверчиво сказал Шифрин. - В комсомольских организациях нет председателей, есть ответственные секретари... Шифрин посчитал своим долгом просветить нового знакомого. Устав РКСМ он знал назубок, знал все инструкции и циркуляры, на эту тему он мог говорить без устали. - А в Орел зачем? - спросил Шифрин, решив, что Ознобишин едет в Орел. - Я не в Орел. - А куда? - Мне нужен политотдел Тринадцатой армии. - Зачем? Вот этого он сказать не мог! - За литературой? - догадался Шифрин. - Сейчас все туда обращаются за литературой... Так за разговорами дотащились они до Змиевки. Стояла глубокая ночь. На станции царила суматоха. Везде полно солдат, суетится начальство, что-то грузят, что-то выгружают, гудят паровозы... Едва подводы показались у станции, как подбежали два командира, один в кожаной куртке, другой в длинной кавалерийской шинели. - Снаряды? Снаряды? - закричал тот, что в шинели. - Где только вы прохлаждались! - Опоздай еще на полчаса, - гневно добавил тот, что в куртке, - мы отдали бы вас под суд. Им приказали въехать по деревянному настилу прямо на перрон, на пути стоял поезд, на открытых платформах сидели красноармейцы и ждали ящики со снарядами. Не успели возчики остановиться, как красноармейцы осыпали их такой бранью, что Славушка и Шифрин не посмели раскрыть рта, безропотно помогли перегрузить ящики на платформы и ретировались, чтобы не услышать чего-нибудь в свой адрес еще и от мужиков. 31 На станции скопилось пять или шесть паровозов. На четырех колеях стояли поездные составы. Три паровоза смотрели в сторону Белгорода, один на Орел. По первому пути метался взад-вперед одинокий шалый паровоз. Останавливался у перрона, раздраженно гудел, срывался с места, уходил в темноту, в сторону Белгорода, через несколько минут появлялся опять, снова останавливался, снова гудел и бросался в противоположную сторону. У всех вагонов царила несусветная сутолока. Это были товарные вагоны. Редко где попадались классные, их чаще называли штабными, хотя штабы в них размещались не так уж часто. Люди лезли в вагоны, грузили пулеметы, тюки, мешки, истошно орали, спорили, замолкали и опять принимались кричать. Мальчики шли от вагона к вагону, на них никто не обращал внимания, и Шифрин заунывно повторял все тот же вопрос: - Где ЧОН... ЧОН? Где ЧОН? - А иди ты со своим ЧОНом... Наконец какой-то железнодорожник сжалился над ними: - Какой вам еще ЧОН, ребята? - Орловский, коммунистический отряд. Часть особого назначения. Выходили на поддержку... Железнодорожник меланхолично свистнул. - Тю-тю ваш ЧОН! Давно уж в Орле. - Не может быть! - Когда еще погрузились! Паровоз, что их возил, давно вернулся... - Предательство! - возмутился Шифрин. - Бросить своего бойца... Ну и ночь! В сизый сумрак врисовываются черные квадраты. Чиркнут спичкой, мелькнет вдали тусклый фонарь, и опять ночь черным-черна, и сырость, и грязь, и холод, и все на ощупь. - Что же делать? - Знаешь что? - Славушка взял Шифрина за плечо. - Давай рванем? - Куда? - На фронт. - В темноте продолжалась исступленная погрузка, все что-то волокли, тащили, поднимали, запихивали в вагоны, матерились и волокли снова. - Чувствуешь, куда? - На фронт. - Вот и мы... - А кто нас возьмет? Кроме того, ты сказал, тебе нужно в политотдел? - А мы доберемся до политотдела и попросимся. - Тебе сколько лет? - Какое это имеет значение! - Есть постановление - ребят моложе шестнадцати лет в армию не направлять. - В бою не интересуются возрастом бойцов! - Верно, но их возрастом интересуются до того, как пошлют в бой. - Можно и нарушить постановление... - А комсомольская дисциплина? Да ты и не удержишь винтовки! Попросимся на политработу... С этим Славушка готов согласиться, быть политруком привлекательней, чем таскать винтовку. Случается, слово разит сильнее пули: "Товарищи! В этот решительный час... Когда решается судьба... Ррродины и ррреволюции! Умрем или..." - Ты думаешь, могут послать? - Попробуем прежде найти политотдел. Они опять идут вдоль вагонов, и никому нет до них дела. - А если мы вражеские лазутчики? - глубокомысленно замечает Славушка. - Высматривай, сколько влезет? - А революционное чутье? - возражает Шифрин. - Были бы мы лазутчики, нас давно бы загребли... Остановились у штабного вагона. - Вам что, ребята? - интересуется часовой. - Командира, - строго произносит Шифрин. - Для чего? - Мы из Коммунистического союза молодежи. - Залазьте, - разрешает часовой. - Кличьте Купочкина. В фонаре над дверью тускло мерцает стеариновая свеча. Стелются черные тени. Кто храпит, кто сопит, кто вовсе не подает признаков жизни. Поди узнай командира! - Товарищ Купочкин! - неуверенно лепечет Шифрин. - Нам товарища Купочкина! - Чевой-то? - спрашивает кто-то с верхней полки. - Нам Купочкина... - А ну подходьте... - И, когда мальчики подошли: - Вы кто есть? - Представители РКСМ. - На фронт проситесь? Ладно, сидайте. Утром разберемся. - Мы разыскиваем политотдел армии, - произносит Шифрин индифферентным тоном. - Не будете ли вы так любезны?.. - А сюда зачем попали? - Собеседник спускает с полки ноги в громадных яловых сапогах. - Документы есть? Шифрин протягивает комсомольский билет, но Купочкин даже не берет его в руки, - что можно рассмотреть в таком мраке? - Ребята вы, ребята... - Он сочувственно рассмеялся. - Куда забрели! Политотдел за Орлом. До него еще... - Осторожно спустился громадный мужчина, поставить мальчиков на плечи друг другу, может быть, и сравняются. - Что с вами делать... - Потянулся, зевнул, и вдруг к выходу. - Ладно! Выпрыгнул из вагона, затопал по шпалам, Шифрин и Славушка за ним. Дотопал до паровоза, что глядел в сторону Орла, - паровоз и два вагона. - Везут в политотдел типографию, - объяснил мальчикам и кулаком забарабанил в стенку. Дверь отодвинулась. - Чего? - Слушай, Снежко, - сказал Купочкин. - Вы скоро? - Чичас. - Захвати двух комсомольцев, им до зарезу нужно в политотдел. - Нехай, - ответствовал Снежко. - Только зараз. Купочкин подсадил мальчиков. В теплушке темно. - Ложись у стенки, - скомандовал, видимо, все тот же Снежко. - И не гугукать, люди спят... В темноте кто-то сопел. Под ногами шуршала солома. Ребята сели на пол, прижались друг к другу. - Вот видишь, - шепотом сказал Шифрин. - Что? - шепотом спросил Славушка. - Едем в политотдел. Поезд и вправду вскоре пошел. Проснулись мальчики от холода. Сквозь оконца под крышей просачивался серый рассвет. Какие-то машины, ящики, тюки, в углу что-то накрыто брезентом. И нигде никаких людей. Вагон тряхнуло, и поезд остановился. Славушка вскочил. Брезент вдруг зашевелился, из-под него вылез молодой парень в ватной телогрейке, только-только пробиваются усы, следом за ним мрачный пожилой солдат в длинной шинели, подпоясанной широким рыжим ремнем. - Добренького утречка, - сказал парень. - Приехали. Он подошел к двери, поднатужился... И не успевает дверь откатиться, как в вагон заглядывает военный в фуражке и суконной гимнастерке, перетянутой портупеей. - Товарищ Снежко! - выкрикивает он. - Вы что, шутите? Добираетесь третий день! - Не давали паровоз, - мрачно заявляет парень. Оказывается, он и есть Снежко. - Революция не считается с отговорками! - кричит военный в портупее и указывает на мальчиков: - Это кто? Снежко не теряется: - Погрузочная команда. - И со столькими людьми вы не могли вырвать паровоз?! Снежко оборачивается. - Смир-но! - командует он. - Товарищ завагит! Типография доставлена, погрузочная команда готова к выгрузке. - Не заправляй мне баки, Снежко, - усмехается завагит. - Все равно я буду вынужден доложить о вашей безалаберности Розалии Самойловне! - Не надо! Не надо, товарищ завагит! Нам с Егором и так... - Снежко в отчаянии смотрит на своего спутника в длинной шинели. - Егор, подтверди! Егор размашисто крестится. - Беспременно... - Выгружайтесь! - кричит завагит. - Жив-ва! Снежко тотчас оборачивается к мальчикам: - А ну ребят... Начали! Приходится расплачиваться за проезд, нельзя подвести Снежко, и, наконец, просто надо помочь, двоим тут не справиться. - Быстрей, - приказывает завагит. - Розалия Самойловна ждет... Это имя, можно сказать, вдохновляет Снежко. Вагон выгружают за какой-нибудь час. Мальчики трудятся в поте лица. - Теперь можете быть свободны, - великодушно отпускает их Снежко, созерцая груз на перроне. - На подводу мы как-нибудь сами с Егором... Шифрин облегченно вздыхает. - А где политотдел? - Вон! - указывает Снежко. - За деревьями лавка, а за ней большой дом. 32 Станция как станция. Платформа как платформа. С одной стороны туалет, с другой - пакгауз. Колокол. Затхлые помещения. Булыжная площадь. Мужиков человек сто. Домики. Палисадники. Телеги. Лошади у заборов. Но мальчикам все это ни к чему. Товарищи Шифрин и Ознобишин торопятся. - Ты заметил, как побледнел Снежко? - спрашивает Славушка. Шифрин иронически жует губами. - Бесхарактерность! - А кто такая Розалия Самойловна, как ты считаешь? - Скорее всего секретарь политотдела, - догадывается Шифрин. - Может доложить и может не доложить... - О чем? - О любом происшествии... Большой деревянный дом. Принадлежал, должно быть, какому-нибудь зажиточному лавочнику. Крыльцо с резным орнаментом. Из дома в дом снуют военные. Сперва не разберешь, кто командир, а кто рядовой красноармеец. Одежда у всех поистрепалась, шинелишки обветшали, сапоги стерлись, но в общем никто не унывает. На крыльце часовой: - Куда? - К начальнику политотдела. - Документы? Шифрин предъявляет комсомольский билет, Славушка - удостоверение Успенского волкомпарта. - Проходите. В комнате тесно, полно и столов и людей. Писаря или кто? Большая пишущая машинка. Курносый юноша в папахе выстукивает на сером листе, повторяя вслух: "При-ка-зы-ва-ю... Приказываю..." Некто с седыми усами и во френче что-то усердно пишет. Двое спорят: "Я вам говорю... Да вы поймите!" Полевой телефон. "Я вас слушаю... Я вас слушаю..." Еще телефон... Шифрин вытягивается перед человеком с седыми усами. - Можно видеть начальника политотдела? Тот указывает на дверь: - Туда. Никто их не замечает, не останавливает. Шифрин бросает взгляд на Славушку: "Идем, идем..." Опять столы. Еще больше, чем в первой комнате. Славушка жадно все рассматривает. Стопки книг. Несколько командиров. Это уже определенно командиры. На одном столе два баяна. На другом - початая буханка ржаного хлеба. Шифрин и здесь подходит к самому пожилому: - Кто здесь начальник политотдела? - Скоро будет. Мальчики замирают у стены. Выгонят или не выгонят? Кажется, они никому не мешают. А может быть, и мешают, но здесь привыкли к посторонним. Скоро будет. Скоро будет... А его все нет! Вдруг стук. Дверь! Точно порыв ветра, и частая дробь дождя. Шаги! Дверь нараспашку, и в комнату входят три, нет, четыре человека. Впереди женщина, позади нее двое, нет, трое военных, один в шинели, двое в стеганых куртках. В гимназии была такая преподавательница французского: так скажет "голубчик", что легче сквозь землю провалиться, чем взглянуть на нее и в чем-либо признаться. Знакомая серая дама в сером платье, волосы с проседью и кислая мина на лице, впрочем, не столько кислая, сколько сердитая. Необычная учительница, поверх платья черная кожаная куртка, волосы подстрижены, и на ногах хромовые офицерские сапоги. Нет, таких учительниц Славушка еще не видывал! Один из двоих, что в стеганых куртках, невысокий, круглолицый, с девическими голубыми глазами, домогается какого-то ответа: - Розалия Самойловна! Как же все-таки поступить? - Расстрелять. Вот что говорит дама в сером! Вот тебе и преподавательница французского языка! - А кого? - спрашивает человек в стеганой куртке. - Отца или сына? - Обоих, - лаконично отвечает дама. - И пусть о приговоре узнает как можно больше народа. - Взгляд ее обегает комнату и находит нужного ей сотрудника. - Товарищ Мавракадаки, напишите листовку, заголовок - "Дезертирам не будет пощады", покажите мне через полчаса, предупредите типографию напечатать без промедления. - Мальчиков заметила, как только вошла: - Это кто? - Вас ждут, Розалия Самойловна. Так эта дама и есть начальник политотдела? Шифрин еле слышно произносит: - Мы к вам... Изящным движением дама вскидывает лорнет в черепаховой оправе... Как же Славушка сразу не заметил лорнет на тонком черном шнурке? Начальник политотдела Тринадцатой армии рассматривает посетителей в лорнет! - Нам нужен начальник политотдела, - говорит Славушка. - Я заведующая политотделом, - подтверждает дама. - Слушаю вас, товарищ. - Я... мы... насчет литературы, - запинается Шифрин. - В губкомоле давно соби