Она отодвинулась от него. - Ты чего? - Спать хочу, - сказала она. - Подвинься. Она повернулась к мужу спиной. Поясница у нее болела, как при родах. Надсадно, тяжело, ноюще. Но ничего нельзя было поделать. Кому-то надо работать, надо самой показать пример, без этого ничего не получится. XXVI Как-то, еще в бытность в Севастополе, Толя повез жену в Ялту. Дорога долго петляла по горным склонам с низкорослыми южными лесами, вилась обок с нависшими серыми скалами. Но вот машина на мгновение замерла перед приземистыми Байдарскими воротами, рванулась вперед, и перед ними открылся ослепительный простор. Бирюзовое море, зелень садов, сказочный голубой воздух, окутанные белой дымкой поселки, безграничный солнечный мир. Точно такое ощущение было у Анны сейчас, хотя на дворе бесновался вьюжный, коварный февраль. Может быть, это звучит слишком романтично и даже наивно, но, вероятно, всякий коммунист, пришедший к партии по зову сердца, как-то особенно воспринимает партийный съезд, участником которого он впервые, пусть хоть и заочно, делается, став коммунистом. Первый съезд! Молодой коммунист выбирает делегатов на районную конференцию, а может быть, и сам примет в ней участие, выбирает делегатов на областную, посылает делегатов на съезд... Анна напряженно следила за всем, что происходило в Кремле. Она слушала все сообщения по радио, читала газеты. Все ее интересовало. Она не чувствовала себя неоперившейся молодой коммунисткой, ее вот уже как три года избирали секретарем партийной организации. В партии она пятый год, срок как будто небольшой. Но если из этих пяти лет три года отвечаешь не только за себя, но за всех, кто работает рядом, если ты должна тревожиться за судьбу каждого, невольно появляется ощущение, что в партии ты давным-давно, начнет казаться, что вообще не было такого времени, когда ты не был коммунистом. Она находилась в состоянии какой-то юношеской восторженности. Ей все нравилось - и речи, и ораторы. Она воспринимала съезд как праздник, все участники представлялись ей значительными и хорошими людьми, все, что они говорили, она принимала как непреложные истины... Через несколько дней ее вызвали в райком, и она получила там материалы съезда. В них много говорилось о преодолении культа личности Сталина. Анне сказали, что с этими документами надо ознакомить всех коммунистов и даже беспартийных, чтоб всем стало понятно, как относится партия к ошибкам и недостаткам, тормозящим развитие советского общества, - они как огрехи при пахоте. Анна слышала уже о решениях съезда, но она не представляла себе, какими серьезными, глубокими и беспощадными они окажутся. Вернулась она в колхоз под вечер и тут же послала оповестить коммунистов о том, что назавтра назначается партийное собрание, решив, что сама она прочтет материалы вместе со всеми. Но прежде чем запереть их в небольшой переносной сейф, стоявший в кабинете Поспелова, в котором хранились чековая книжка и наличные деньги колхоза, она все-таки раскрыла доклад и пробежала первые страницы... Оторваться она уже не смогла. Она дочитала до половины и спохватилась. Было поздно. Она была в конторе одна, за стеной покряхтывала да охала только Полина Васильевна, старушка, работавшая в правлении курьером и сторожихой. Тогда Анна решила взять доклад на ночь домой. Она вышла из кабинета. Полина Васильевна притулилась на лежанке, валенки валялись на полу. Она сидела, свесив босые ноги, и вязала платок. Вязала, конечно, по чьему-нибудь заказу. Ей приносили шерсть, она и пряла ее и вязала. Маленькая, сморщенная, она в опаской поглядела на Анну: а ну как агрономша пошлет ее сейчас за кем-либо! Но бог милостив, агрономша объявила, что уходит домой. - Иди себе, деточка, иди, - напутствовала ее Полина Васильевна. - Иди, отдыхай... Но Анне было не до отдыха. Она торопливо дошла до дому, наскоро поужинала молоком с хлебом и не удержалась, разбудила Алексея. Показала ему тетрадь. - Доклад. - Тот самый? Как был, в нижнем белье, Алексей подошел к столу. - Дай-ка... - Я сама еще не прочла, - сказала Анна. - Давай вместе. Ты ложись, замерзнешь раздетый. А я почитаю. С самого начала... При чтении вслух доклад показался еще значительней. Каждое произнесенное слово становилось еще тяжелее. Все, чем жила Анна, выглядело сейчас иным, все представления о жизни менялись... Сталин неплохо начал свой путь. Партия высоко его оценила и высоко подняла. Но успехи партии вскружили ему голову. Он поверил в свою непогрешимость, стал поощрять свое возвеличивание, о себе начал думать больше, чем о народе, и его слова стали расходиться с делами... Анна на секунду взглянула на мужа - не заснул ли. Нет, он лежал, подперев голову рукой, и слушал. Ему, как и ей, тоже было не до сна. Анне вспомнились похороны Сталина. У нее тогда было такое тягостное настроение. Слишком многое, слишком многое связывалось с именем Сталина. Он заслонял собой партию. Известие о его смерти вызывало испуг: как же теперь без него... Анна опять вернулась к докладу. Но мысли уже возникали в ней параллельно чтению. Невозможно было бесстрастно читать это откровенное и мужественное обращение руководства партии ко всем коммунистам. Как же мог так опуститься человек, вознесенный на такую высоту! Как это произошло? Почему могло произойти? Кто в этом виноват? Виноват он сам, виноваты его приспешники. В чем же дело? В чем дело? А в том, что человек - только человек, будь он хоть семи пядей во лбу. Нет ни богов, ни пророков. Величие человека, поднятого обществом на историческую высоту, в том и заключается, чтобы всегда оставаться человеком. Анна как будто оглянулась назад. Толя, война, фронт... Сколько советских людей, сколько солдат погибло с именем Сталина на устах Не за Сталина же они погибали! Так и не надо им было внушать, что за Сталина они идут в бой, - люди жертвовали собой ради Родины, ради счастья своей страны. Анна подумала, что только очень сильные и очень справедливые люди способны так прямо и откровенно объяснять правду народу. Алексей вдруг встал и сел к столу. Он тоже был взволнован. Наконец Анна дочитала. Опустила голову... Ей вдруг вспомнился милицейский лейтенант, приезжавший в колхоз в день похорон Сталина. Послал же кто-то его для предупреждения беспорядков... Беспорядков! Берия и другие приспешники Сталина хотели закрутить гайки еще круче. Но народ узнал правду. Приходит конец угодникам и восхвалителям. Берия разоблачен. Анна помнила его мрачный голос на похоронах. Слава богу, его уже нет... Но беспокойство, пронизавшее ее в день похорон Сталина, все еще не покидает ее... Алексей встал, с шумом отодвинул стул. Выглядел он чернее ночи. - Ты куда? - удивилась Анна. Алексей не ответил, подошел к этажерке с книгами, потянул за корешок "Вопросы ленинизма", снял висевший над этажеркой портрет Сталина. - В печку, - зло сказал Алексей. - Ты в уме? Положи обратно... - Это после того, что ты прочла? - Алексей помедлил и положил портрет и книгу на край стола. - Не понимаю тебя. - Я и сама не понимаю, Алеша, - задумчиво произнесла Анна. - Но ведь все, все было связано с его именем... Ты ведь сам плакал... Алексей вспыхнул. - Вот этих слез я ему и не прощу! - А ты думай не о себе... Анна и вправду думала не о себе. Да и что она могла думать о себе! Тут надо размышлять надо всем. Сломаны все обычные представления. Как дальше жить? Обо всем надо думать. Она верила только в одно. Знала. Того, что написано пером, не вырубишь топором. После всего, что она только что узнала, у нее сумбур в душе. Но то, что ей об этом сказали, залог того, что это никогда уже больше не повторится. XXVII Странным было это собрание. Таких собраний еще не было в жизни Анны. Происходило оно в бухгалтерии, это была самая просторная комната в конторе. В партийной организации колхоза насчитывалось больше тридцати человек. Рассаживались шумно, посмеивались, шутили, начали очень обычно. Анна подошла к столу. На этот раз она даже не предложила выбрать председателя. - Начнем, - сказала она. - Мы получили, товарищи, материалы Центрального Комитета. Прошу внимания. Я зачитаю их... Она встала у стола, поднесла к глазам папку с этими материалами, так близко поднесла к глазам, точно была близорука, точно боялась пропустить хотя бы слово, и ровным, монотонным от внутреннего напряжения голосом принялась читать строку за строкой. Собрания в колхозе всегда начинались в тишине, око и сегодня началось в обычной тишине, но едва Анна прочла первую страницу, как изменился самый характер тишины, вежливая тишина официального собрания сменилась сосредоточенной и напряженной, до ужаса напряженной тишиной, воцаряющейся иногда в суде при оглашении смертного приговора. Анна все читала и читала, и никто не пошевелился, не кашлянул, не вздохнул, никто не поднялся выйти покурить, ни словом не перемолвился с соседом... - Все, - устало сказала она, перевернув последнюю страницу. - Можно, товарищи, расходиться. И все стали расходиться, не спеша и почти без разговоров. Поспелов подошел к Анне. - Домой, Анна Андреевна? Она кивнула. - Н-да... - с хрипотцой произнес вдруг Поспелов, и до чего же выразительно было краткое это его словечко - в нем прозвучали и вздох, и осуждение, и недоумение, и никаким другим словом не мог бы он выразить всю сложную гамму чувств, заполнивших в ту минуту его душу. Анна не сказала ему ничего. Что можно было сказать? Ей хотелось остаться одной, множество мыслей навалилось на нее, и, что греха таить, в голове образовалась какая-то путаница, слишком большая это нагрузка - сразу переоценить прожитые годы. Поспелов спросил еще раз: - Пошли, что ли, Анна Андреевна? - Нет, Василий Кузьмич, вы идите, а я задержусь, - отозвалась Анна. - Отчет надо написать, позвонить в райком... На самом деле ни отчета не надо писать, ни звонить, просто ей не хотелось разговаривать. Она всех переждала, помедлила, оделась и вышла наконец на крыльцо. Досада! У перильцев кто-то стоял. Попыхивал папироской... Выйдя со света в ночь, она не сразу распознала Жестева. - Чего это вы, Егор Трифонович? - Вас жду... Ну о чем можно сейчас говорить? Ни добавить, ни убавить... Он пошел рядом с ней неверной стариковской походкой, чуть пришаркивая валенками, вздыхая и не торопясь. - Такие-то, брат, дела... Анна уважала Жестева, с ним отмалчиваться она не могла. - Трудно, Егор Трифонович... - А чего трудно, дочка? Он так и сказал, просто и очень по-стариковски назвав ее дочкой, и Анна почувствовала, что в эту минуту она, пожалуй, больше всего нуждается в отце, в отцовском совете, в отцовском сердце, в большой и строгой, может быть даже суровой, но в большой и бескорыстной любви. - А чего трудно? - переспросил Жестев. На них налетел порыв ветра, пахнуло сыростью, дымом, хлебом, той предвесенней горечью, когда все впереди - и ничего не знаешь. Что-то будет, а что, что... - Как вам сказать... - неуверенно начала Анна. - Вот ведь как! Складывается о человеке мнение, и вдруг человек этот вовсе не тот, каким он тебе представлялся... - Нет... - Ей показалось, что Жестев отрицательно покачал головой. - Нет, Анна Андреевна! Тут дело не в человеке... Анна не очень-то поняла, что он хотел этим сказать, но Жестев придавал решениям ЦК какое-то такое значение, какого или не уловила, или недопоняла еще Анна. - Я что-то недопонимаю вас... - Да нет, все понятно. - Как же все-таки этот человек виноват перед партией! - Все мы виноваты. - А мы чем? Жестев не ответил. Некоторое время шли молча. Потом остановились перед чьим-то палисадником. За заборчиком из штакетника тонули в сугробах низкорослые кусты. В глубине темнела изба. Ни одно окно не светилось. Жестев указал на скамейку: - Посидим? - Простудитесь. - Теперь меня никакая хворь не возьмет... Сел, и Анне пришлось сесть. Вдоль улицы гулял ветерок, заползал в рукава. Анна вздрогнула, передернула зябко плечами. - Вот, Аннушка, такие-то, брат, дела, - опять сказал Жестев. - Знобко, - пробормотала Анна. - Простудимся мы с вами... - Не простудимся, - сказал Жестев. - Тебе понятно, что произошло? - Я и говорю - какой ужас... - Да не в ужасе дело. А в том, что мы бы еще дальше прошли, если бы его воля не тормозила наше движение. Издержек было бы меньше. - А теперь, думаете... - Думаю, - строго произнес Жестев. - Если бы все решалось только наверху, пусть правильно даже решалось, можно вновь сбиться с колеи. А тут - народ вмешали. Доверие! Может, кто и возгордится, но второй раз народ уже не собьешь. Он словно прислушался к чему-то, где-то словно клубились какие-то голоса, ветер где-то славно потряхивал бубенцами, с легким щелканьем лопался на лужах ледок, весна бродила вокруг даже ночью. - Правильно я тогда ушел, не поднять мне все это... Анна не спорила. - Да и тебе не поднять... Анна и с этим была согласна. - Но поднимать надо. Может, кто и свыкся, но народ не потерпит неправды. - Да ведь и нет ее как будто - большой неправды? - А ее не бывает - большой или небольшой. Она как снежный ком... Жестев опять прислушался к каким-то далеким непонятным звукам. - Хоронили его не три года назад, сегодня его хоронят... - Он вытянул руку, пальцем показал на что-то впереди себя. - И долго еще будем хоронить, долгие будут похороны... - Жестев взялся обеими руками за скамейку, точно хотел поднять ее вместе с собой. - Для чего я тебя позвал? Чтоб не поддавалась. Никому не поддавайся. Он так же легко встал, как и сел. - Ты иди, - сказал он, притрагиваясь к ее рукаву. - Хотелось мне поделиться. А действовать будешь сама. Всего натерпишься... - Ну, спасибо, - сказала Анна. - Будет мне за опоздание! - Не бойся, - сказал Жестев. - Бойся только того, что держит человека на месте. Он легонько подтолкнул Анну. Стремительной девической походкой она побежала домой. Жестев поглядел ей вслед, вздохнул и тоже пошел к дому, похрустывая ломающимся ледком. XXVIII На току с утра до вечера сортировали зерно. Ток был просторный, крытый, летом на нем танцы можно устраивать, такой это был ладный ток. Василий Кузьмич не хотел ставить навес. Анна поспорила с ним на правлении. Она уже научилась припирать Поспелова к стенке. "Дальше так работать я не могу..." И все. А что значила работа Гончаровой в колхозе, знали все. Она делала вид, что капризничает, и Поспелов - в который раз! - "создавал условия". Не для колхоза, для Гончаровой. Он побаивался ее, побаивался ее напористости, с ней считались в районе. Слава богу, что Гончарова не думала о себе. Поспелов не очень одобрял затею заново пересортировать все зерно. "Не к чему это, - твердил он. - Отсеемся и так. Только людей занимать..." Поспелов работал ни шатко ни валко. Гончарова не жалела ни людей, ни себя. Почему-то ей хотелось обязательно быть впереди всех. Так ее понимал Поспелов. Но колхозники соглашались с агрономшей. Видели, куда она их тянет. Они теперь были не только сыты. Понакупили кроватей с бомбошками. Девчата шелковые платья шьют... - Нам жемчуг, жемчуг нужен, - приговаривала Анна, взвешивая зерно на ладони. - Чтоб из каждого семечка пышка выросла! Весна щебетала уже на дворе. Еще все было под снегом, а неуловимые признаки весны тревожили добрых хозяев. Безбожно суетились воробьи. Вздыхал по ночам снег. Ни с того ни с сего тревожно мычали коровы. Надо было торопиться. Надо было торопиться... Сортировка работала два дня. Потом сломался шатун. Поставили новый. Опять сломался. Третий. Опять... - Перекос, - решила Анна. - Не может быть, - возразил Кудрявцев. Кудрявцев пришел в колхоз из МТС. Работал там и шофером и трактористом. В МТС его хвалили, и он сам набивал себе цену. Поспелову он понравился своей дерзостью, размашистостью, может быть даже нахальством. Правление назначило его бригадиром тракторной бригады. Анна не спорила. Она не боялась новых людей. Работал он неплохо, но уж чересчур был уверен в себе. Так и сегодня. - Перекос! - Не может быть. Они заспорили. Оба полезли под сортировку. Кудрявцев снова сменил шатун. Пустили сортировку. Посыпалось вниз зерно. И опять... - Перекос! - Шатуны никуда не годятся. Опять полезли под сортировку. Легли оба на спины, заспорили - есть перекос или нет. - Чего вы там спорите? Кончайте! Голос доносился точно издалека. Анна не могла разобрать, чей голос. Кто-то постукал сапогом о сапог Анны. Довольно бесцеремонно. Анна даже рассердилась. Перевернулась на живот, полезла обратно, заторопилась, зацепилась спиной, располосовала фуфайку. Только этого не хватало! Вылезла, повернулась, встала... Батюшки, Тарабрин! - Иван Степанович!.. Извините... Какими судьбами? Рядом с Тарабриным стояла женщина в дорогом пальто, в меховой шапочке, с коричневым новым портфелем. Губы чуть подкрашены. Глаза остренькие... Тарабрин смеялся. Сразу видно, в хорошем настроении. Против обыкновения. Обычно он приезжал накачивать, разносить, поправлять. А тут веселый. Стоит перед Анной и смеется. - Приехал к вам собрание проводить. Вашему колхозу выпала честь выдвинуть депутата в областной Совет. Анна сразу догадалась. Выдвигать в депутаты будут эту самую женщину. Для того ее Тарабрин и привез. Кто она? Учительница? Врач? Впрочем, не так важно. Райком знает, кого выдвигать. От Анны требовалось только созвать собрание. Мазиловцев недолго собрать, труднее с Кузовлевом. - А как с Кузовлевом? - Пошлите машину, на лошадях привезите людей. Часа два подождем. За два часа, конечно, можно организовать собрание. В клубе полно. Красный уголок с год как уже перестроили. Расширили зал, увеличили библиотеку, пристроили еще несколько комнат. Клуб получился не хуже, чем у людей. И все-таки, когда появились кузовлевцы, пришлось освобождать места, потеснить подростков из зала. Перед открытием Анна наклонилась к Тарабрину: - Иван Степанович, как фамилия этого товарища? Незнакомка в меховой шапочке сидела с краю, в третьем ряду. - А вам на что? - Да в президиум... - Не надо ее в президиум, - сказал Тарабрин. - Это корреспондент. Из областной газеты. Она будет писать о собрании. Анна ошиблась. Кого же тогда? Может, самого Тарабрина? Она открыла собрание. Рядом сидел Поспелов. Почему-то он усмехался. Анна вопросительно на него посмотрела. Потом на Тарабрина. Обыкновенно она первая называла кандидатуру. А сегодня ей некого назвать. - Кто же первым? - шепотом спросила Тарабрина. - Ведите, ведите собрание. - Он прямо-таки подгонял ее. - Спрашивайте. Анна даже растерялась. - Кто хочет? - громко обратилась она в зал. - Кто желает выступить? Слова попросила Мосолкина. Она неторопливо подошла к сцене, поднялась на трибуну, поправила на шее косынку, взглянула на Анну, тоже ей улыбнулась и уж затем повернулась к собранию. - Нашему колхозу выпала честь выдвинуть депутата в областной Совет, и я лично выдвигаю кандидатуру нашего агронома - Анны Андреевны Гончаровой... Уже на секунду раньше Анна знала, что скажет Мосолкина. Вот почему ей никто ничего не говорил. Вот почему улыбались... Ее всю заколотило. Да что же это? Сердце остановилось и опять застучало. Так, что непременно должно выпрыгнуть из груди. Почему ее? Почему ее? Она уже не могла вести собрание, и в президиуме это понимали. Председательствовал теперь Поспелов. Один за другим выступали знакомые люди - бригадиры, трактористы, доярки - и хвалили Анну... Анна почувствовала, что она сейчас разревется... Закусила губу. Что, собственно, она такого сделала? Работала? Работала, как и все... Пожалуй, после съезда партии она особенно отчетливо поняла, что ее сила в работе. Ее сила, сила всех этих людей, всего колхоза. Сила каждого человека в работе. Когда это все поймут, наступит коммунизм. Анну хвалили, а ее трясло. Бросало то в жар, то в холод. Если ее заставят говорить, она не сможет. Тарабрин придвинулся к ней. - Анна Андреевна, успокойтесь. Неужели это вас так разволновало? Возьмите себя в руки... Очередь дошла до нее. Поспелов предоставил ей слово. Анна выступила очень спокойно. Внутри все клокотало, но она не позволила себе распуститься. Поблагодарила за доверие. За честь. Сказала, что постарается оправдать доверие... После собрания к ней подошла сотрудница областной газеты. Она и ей ответила на вопросы. Ровно столько, сколько нужно. Училась в Пронске, была на фронте, работала в райсельхозотделе... Сотрудница требовала подробностей. Каких-нибудь интересных деталей. Фактов. В чем проявился характер. Каких-нибудь эпизодов из фронтовой жизни... - А у меня не было эпизодов, - виновато призналась Анна. - Была ранена. Не особенно тяжело. Потом демобилизовали. А в общем... Все, как у всех. Не знаю даже, на чем остановиться... Корреспондентка, кажется, не очень удовлетворена... Милочка Губарева проводила Анну до дому. - Вы довольны, Анна Андреевна? - Чем? - Ну тем, что вас выберут. - Не знаю. Конечно, на душе у меня хорошо. Но ведь надо справиться... - Вы-то справитесь, - уверенно заявила Милочка. - Помните, как кукурузу садили? Никто и не думал, если по-честному сказать... Ради одной Милочки Анна обязана была справиться! Она вошла в дом. Коля и Ниночка играли. Женя читала. Алексей слушал радио. Анна тронула мужа за плечо. - Ты не был на собрании? - А чего я там не видал? Анна не сдержала упрека: - Ты ведь коммунист! - Но не формалист. Ты секретарь, а я пешка... - Он тут же сделал уступку: - Мой голос обеспечен... Кого ж на этот раз выдвинули? - А если меня? В ее голосе прозвучала гордость. Алексей знал, Анна не будет шутить, однако ничем не выразил удивления. - Что ж, поздравляю, - равнодушно сказал он. - Ты не рад? - А чему радоваться? Я тебя и сейчас мало вижу, а тогда... Но больше ничего не сказал. Отвернулся к стене и принялся рассматривать обои. О чем она могла с ним говорить?.. Весь вечер они играли в молчанку... Легли спать дети, потом Алексей. Анна сидела на кухне одна. На душе было смутно, она положила голову на руки, задумалась и вдруг почувствовала, как ее обнимают теплые худенькие руки. - Женечка... Девочка стояла возле матери, кутаясь в ее шерстяной пушистый платок. - Ты что? Дочь вдруг приникла к Анне и тихо заплакала. - Уедем, мамочка, уедем... - Куда, доченька? - Куда хочешь. Только я не останусь здесь... Анна притянула Женю к себе, усадила на колени, принялась утешать. - Куда ж мы с тобой поедем? У меня работа. Тебе надо учиться... - Она гладила Женю по волосам. - Ты кем хочешь быть? - Не знаю... - А все-таки? - Учительницей. Хочу, чтобы всем ребятам жилось хорошо... - А разве тебе плохо со мной? - Анну вдруг озарило. - Хочешь учиться в техникуме? В педагогическом техникуме? Кончишь весной семилетку и поступишь. Сама отвезу тебя в Пронск. Теперь я часто буду бывать в Пронске. На сессиях, по делам... Женя согласилась без уговоров. - Хочу... - Чего хочешь-то? - В Пронск. Хочу в Пронск. В техникум. Только ты приезжай... Они заговорили о Пронске. Анна принялась рассказывать, как училась сама. Как ей было хорошо в Пронске... Они строили планы и утешали друг друга - будущий депутат и будущая учительница. Девочка успокоилась, задремала. Анна довела ее до кровати, уложила, прилегла рядом, подождала, пока дочь заснет. А потом сунула голову под подушку и так, чтоб никто не слыхал, горько, по-бабьи, заплакала. XXIX Странное у нее появилось ощущение. Она была и та и не та. Все та же Анна Андреевна Гончарова и все-таки уже не та. Раньше она жила сама по себе, представляла всюду самое себя - и точка. А теперь она ответственна перед тысячами людей, пославшими ее в областной Совет. Она словно вобрала в себя все их стремления и надежды. Она приехала в Пронск за день до открытия сессии. Быстро оформила все дела, зарегистрировалась, получила удостоверение. У нее была бездна времени. Она могла и ходить по городу, и отдыхать, и смотреть, что хочется... Куда только делся разрушенный, полусожженный Пронск, каким был он десять лет назад! Никаких следов недавних разрушений. Большой, красивый, старинный город. Просторные улицы, многоэтажные дома, нарядные магазины... "Только я сама вряд ли стала лучше, - подумала Анна. - Десять лет! Уже десять лет, как я вернулась в Пронск. - Она бродила по улицам, навстречу все попадались какие-то девушки. - А я уже старуха, - думала Анна. Она поправила себя: - Почти старуха. Тридцать четвертый год... А ничего в общем не сделано. Ни в работе нечем похвастать, ни дома. Трое ребят это, конечно, трое ребят, но какими-то еще они вырастут? В колхозе тоже сложно. Как с детьми. Растет, крепнет, но хвалиться еще нечем..." Алексей неохотно проводил ее в Пронск. Не отпустить не мог, но отпускал неохотно. Как бы хорошо пройтись сейчас... С кем? С Алексеем? С Толей бы хорошо пройтись. Сперва по Советской, потом по проспекту Ленина. Нет, нет! Толи нет, и нечего о нем вспоминать. А ведь когда-то и она была молодой, бегала по этим улицам, жила весело, беззаботно, бездумно. Ей уже тридцать четвертый. Она главный агроном колхоза, секретарь партийной организации, депутат областного Совета. У нее муж, трое детей. А ей почему-то хочется, чтобы кто-нибудь пригласил ее в кино, угостил мороженым. Вино она не любит, но сейчас, кажется, выпила бы даже рюмку вина. Хочется почему-то смеяться, смотреть кому-то в глаза... Спать, спать! Самое разумное. Завтра она уже будет та, да не та, завтра она уже лицо официальное. Трое суток провела Анна в Пронске. Вместе с ней приехали Тарабрин, Жуков, председатель райисполкома, и другие депутаты, но все они как-то быстро от нее отделились. У всех были свои дела. Анна осталась одна. Никто, кажется, ею не интересовался. Зато сама она интересовалась всем. Первые сутки она провела сама по себе, двое суток - на сессии. С большим интересом слушала она выступление Кострова... Первый секретарь областного комитета партии. Большой человек! Она его видела впервые. Она с любопытством всматривалась в оратора. Плотный, тяжелый какой-то человек. Землистый цвет лица, отекшие веки. Костюм на нем сидел мешком, ему больше пошел бы китель. Работы у него - на сто Гончаровых хватит. Таким людям нельзя болеть. Но в общем было в нем что-то симпатичное. Костров говорил о состоянии промышленности. О сельском хозяйстве. О сентябрьском Пленуме ЦК. Приводил много фактов, называл имена. Критика его была строгой и убедительной. Особенно беспокоило Анну, что скажет он о сельском хозяйстве. Костров говорил о необходимости крутого подъема. Плохо используется техника. Не хватает кадров. Низка оплата трудодня... Все было справедливо. Костров говорил о запущенности животноводства. Он действительно знал, что делается в отдельных колхозах. Где плох уход за скотом. Где падеж. Где низки удои. Все было верно... Но что делать? Что делать? Вот чего ждала Анна. Что посоветует... Он сказал. Создавать кормовую базу. Все зависит от кормов... И это было правильно. Скот, конечно, надо обеспечить кормами. В перерыве она встретилась с Волковым. Теперь он был уже начальником областного управления сельским хозяйством. Все такой же. Вежлив, приветлив, радушен. Все так же вились над лбом русые волосы. Похоже, нисколько не постарел. Волков первый ее увидел, схватил за руку. - Анна Андреевна! Сколько лет, сколько зим... Не забыли? Анна обрадовалась. Все-таки знакомый человек. - Как можно вас забыть... Волков засмеялся. - Я теперь в колхозе. - Знаю, знаю. Лицом к производству, так сказать. Как там у вас? - Приезжайте, посмотрите. - Приеду. Обязательно. Тем более у меня виды на ваш район. - Ну, в районе я малая птица. Вот в колхозе... Волков опять захохотал. - А в колхозе - орел? - Орел не орел, а депутатом, как видите, выбрали. На этот раз Волков лишь улыбнулся. - Ну, сие от колхозников не зависит. Значит, пользуетесь авторитетом у начальства. Он повел Анну в буфет. Мягко и властно подхватил за руку, увлек за собой. Усадил за столик, принес лимонада, яблок, пирожных. - Угощайтесь! Он с таким смаком вонзил в яблоко ровные белые зубы, с таким аппетитом откусывал кусок за куском, что Анна, хоть и стеснялась, тоже взяла яблоко, и оно показалось ей таким вкусным, как были вкусны ей яблоки только когда-то в Крыму. Ей было приятно, даже интересно разговаривать с Волковым, но она не вполне его понимала, одного он недоговаривал, на другое намекал, она чувствовала: интересуется он всем, но ни о чем прямо не спрашивает и ни на что прямо не отвечает. Неожиданно он задал ей вполне откровенный вопрос: - Районный отдел не хотите возглавить? Анна удивилась: - Позвольте, а Богаткин? Волков пренебрежительно повел плечом. - Человек бесперспективный, а вы уже депутат... Он грыз яблоки одно за другим, как кролик капусту. - Как вам выступление Кострова? - Понравилось, - искренне призналась Анна. - Очень обстоятельно. У нас на фермах тоже еще неважно, и, конечно, все дело в кормах. Лукавая искорка загорелась в глазах Волкова. - Ну, и как же у вас с кормами? - Да вот, сеем травы, расширять будем посевы. Клевер, люпин... Волков прищурился. - Усвоили, значит, совет? - Какой совет? - Да относительно кормов. - А разве неправильно, что все дело в кормах? - Нет, правильно... - В глазах Волкова вдруг появилась злость. - А что он конкретного сказал, ваш Костров? Чтобы иметь мясо и молоко, корову надо кормить? Это еще при царе Горохе знали. - Волков засмеялся. - Люпин!.. - А чем плох люпин? - Клеверок!.. Анна растерянно посмотрела на Волкова. - А вы сами-то думали, что делать со своей землей? - саркастически продолжал он. - Носом в эту землю тыркались? Теперь уже рассердилась Анна. - А вы тыркались? Волков скривил губы. - Носом не вышел. Я ведь подруководящий товарищ. Вот когда окажусь в колхозе, тогда попробую. А здесь мне товарищ Костров не позволит. - Как не позволит? - Очень просто. Раньше в доходных имениях, я имею в виду проклятое царское время, помещик там или агроном сеяли то, что считали наиболее выгодным. У некоторых, правда, не получалось, прогорали. - Но у нас-то ведь нельзя прогореть? - Можно! Прогорел - отними партбилет, диплом, отправь в дворники. Поверьте, не стали бы сеять то, что невыгодно. Люди себе на погибель не работают. А у нас позволяют плохо работать... - Как позволяют? - А тем, что ничего не позволяют. Действуй по инструкции, по указаниям центра. Костров мне ничего не позволит, а ему, думаете, позволяют? За всех министр думает, первый пахарь в стране! Хоровая декламация, вот как мы работаем. Увлекся министр Вильямсом, мы Вильямсу молимся. Лысенко в моде - не смей Лысенко критиковать... - Волков отшвырнул огрызок яблока, точно под ногами у него был не паркет, а земля. - А я хочу, простите меня, жить своим, понимаете, хоть задрипанным, но своим умом! Боже мой, куда девался всегда такой добродушный, спокойный Волков! Даже губы его побелели от злости. Перед Анной появился новый, незнакомый ей человек. Оказывается, не так просто рассмотреть человека. Какой же он... Но он был уже такой, как всегда. Милый, улыбающийся Волков. Готовый всем помочь и со всеми согласиться. - Все это шуточки, Анна Андреевна, люпин, клеверок, травка, - примирительно произнес он. - А в конечном итоге кормить будем березкой. - Березкой? - Березовыми вениками. - Волков с веселым состраданием смотрел Анне в глаза. - Говоря между нами, положа, так сказать, руку на сердце, признайтесь, Анна Андреевна, сколько веников заготовили вы в колхозе? - Да вы что - смеетесь? - Анна смотрела прямо в глаза Волкову. - Ни одного. В глазах Волкова проскользнуло удивление. - Ну, счастлив ваш бог, значит, вас не зря выбрали депутатом. Зато уж у соседей ваших, будьте уверены, вениками набит не один сарай! - Он встал из-за стола. - Однако пора. Слышите, звонят. Пойдемте, послушаем, какую нам еще отвалят речугу. В зале во время заседания Анна вдруг поймала себя на том, что внимает теперь ораторам иначе, чем до разговора с Волковым. Костров правильно рассуждал, критика его доказательна, но что почерпнула она из его речи для себя? То, что коров надо обеспечить кормами? Для того чтобы сказать это, не надо быть секретарем обкома. "Эх, - подумала Анна, - вместо всех этих выступлений, где одни перечисляют, что у них хорошо, а другие, что у них плохо, прочли бы нам, приехавшим из деревни депутатам, хорошую лекцию, да не вообще лекцию, а заставили бы какого-нибудь академика или профессора пожить в Пронске, заставили бы его подробно разобраться, что и как лучше сеять на скупой и неподатливой пронской земле... Кострову бы не советы давать, как доить и пахать, а найти бы людей, которые смогут эти рекомендации и научно и практически обосновать, тогда Костров во сто раз больше принес бы пользы прончанам". Если в начале сессии Анна больше слушала, в конце ее она уже больше думала... Она еле успела забежать перед отъездом в магазины - билеты на поезд приобретены были сурожцами заранее - купить детям игрушек, конфет и золотистых медовых пряников, которые она всегда привозила из Пронска. В Суроже ее ждала машина, присланная Поспеловым. Колхоз недавно приобрел "газик". В обед она была уже дома. Дети, разумеется, ждали гостинцев... Алексей тоже сидел дома. Вид у него был обиженный, как у именинника, который наперед уверен в том, что не получит заслуженного подарка. Анна вошла. - Ну, здравствуйте, - сказала она. Младшие бросились к матери, полезли разворачивать свертки. Женя подошла последней и лишь слегка прикоснулась к щеке матери, она была сдержанной девочкой. Анна раздала подарки: Коле - автомобиль, девочкам - ленты, нитки для вышивания, книжки. Из кухни выглянула свекровь. - Обедать будешь? Это была ее обычная манера - разговаривать через порог. - Нет, мама, спасибо, я ела на вокзале... Алексей ничего не говорил, даже не поздоровался. - А ну! - вдруг прикрикнул он на детей. - Идите к бабушке... Они заторопились прочь, Анна тут только заметила, что Алексей выпивши. - Ну что, нагулялась? - насмешливо спросил он. - Я не гуляла, - миролюбиво ответила Анна. - Ты же знаешь... - Ах да, ты у нас депутат, - язвительно изрек Алексей. - А по ночам ты тоже с кем-нибудь заседала? Он встал и пошел было на нее. Анна вытянула руки, она не позволит себя ударить. Но Алексей так же внезапно повернулся и твердыми шагами пошел прочь из комнаты. XXX Алексей пропал на всю ночь. Анна была даже рада этому. Пусть придет в себя, одумается, да и сама она отдохнет с дороги. Спала она тревожно. За окном начиналась весна. Смутные запахи бродили по-над землей. Они проникали сквозь щели в рамах, сквозь пазы в стенах, тревожили и мешали спать. Весна, весна... Скоро уже не поспишь вдосталь! Вернулся Алексей утром. По тяжелым его шагам в сенях Анна поняла: пьян. В этот год, в такой большой год для Анны, он все чаще и чаще прикладывался к рюмочке. Анна поймала взгляд мужа. Господи, да что же это такое? Настороженный, враждебный взгляд... - Ты на работу собираешься? - как ни в чем не бывало спросила Анна. - А к-корова подоена? - неожиданно спросил он. - Вероятно, мать подоила. - А при... при чем тут мать? Ты мне кто - жена или не жена... - Ложись и проспись, - спокойно сказала Анна. Она опять поймала его взгляд. Странный взгляд - встревоженный и завистливый. - Желаю, чтоб ты находилась при мне. Желаю, чтоб ты сама ходила за моей коровой. Какое ты мне принесла приданое? Женьку?.. Анна выбежала из дому. Выбежала, как была, в выходных туфлях, лишь на ходу схватила и на крыльце накинула на плечи расхожую свою шубейку из черного, потертого во многих местах плюша. Не оглядываясь, бежала она по улице, мимо изб, равнодушно глядевших на нее тусклыми темными окнами. Даже неудобно было так бежать, но где-то мелькнула и успокоила мысль - если кто и увидит, обязательно подумает, что ее вызвали в правление, мол, из района требуют к телефону. Анна сдержала себя, пошла спокойнее, как будто и впрямь шла по делу. - Ах ты... - приговаривала она, ничего больше не произнося и, кажется, даже не думая. - А-ах ты... Она миновала кособокий, низкий овин, прошла огороды, припорошенные серым пористым снежком, ступила на черную узкую тропку и прямиком пошла в поле. Все было пусто - и поле, и небо, и сама жизнь впереди была пустее пустого. Небо было уже весеннее, но какое-то блеклое, выцветшее, как простыня из бязи, слабо покрашенная синькой, и земля какая-то мутная, светло-бурая, покрытая серыми пятнами нестаявшего снега. Анна шла, не оглядываясь, увязая в земле и не замечая, как увязает, все вперед и вперед, точно хотела уйти в небо, а небо все отступало и отступало перед ней и земля никак не отпускала ее от себя... - Все, - говорила она себе. - Все. Уйду, уеду. Она не знала, куда уйдет, не отдавала себе в этом отчета, но уйти было необходимо... Все эти упреки, оскорбления, это унизительное пьянство невыносимы... Она шла к чему-то иному, что должно было предстать перед ней в следующее мгновение, - как только она дойдет вон до той кочки, поросшей летошней рыжей травой, вон до того поломанного куста репейника, вон до той вешки, сунутой кем-то в землю... Она шла, шла и вдруг почувствовала, как ее кто-то схватил за ноги, схватил и не отпускает, держит так, точно она приросла к земле. Не она остановилась, какая-то сила, помимо ее воли, остановила ее. Она наклонила голову - земля так облепила ее ноги, что туфель не было видно. Два огромных черных комка, как бы слившихся со всем полем. Земля не пускала ее дальше. Ох, да что же это она наделала? Туфли совсем пропадут! Хорошо еще, что узкие, а то и потерять можно... Она наклонилась, хотела рукою обчистить грязь и тут же забыла про туфли. Взяла ком земли, поднесла поближе к глазам. Земля совсем влажная, вязкая, совсем еще неподатливая, не созревшая, от нее пахло сыростью, прелью, чем-то резким и нестерпимо родным... Анна, неожиданно для самой себя, прижалась вдруг щекой к грязному, мокрому и липкому комку... Ей сразу стало легко и свежо от холодного этого прикосновения. Ну куда она уйдет от этой земли? Куда уйдет от Женечки, от Нины и Коли? Зачем ей уводить детей от этой земли? Да пропади он пропадом, подумала она о муже, пусть лучше сам уходит, если не одумается... Земля быстро подсыхала у нее на ладони. Анна неторопливо раскрошила ее в руке, помедлила и свободно и плавно отбросила от себя. Вернувшись к огородам, она обчистилась, как могла. Не спеша прошла по деревне. Встретила по пути несколько человек, со всеми поздоровалась, но не задержалась ни с кем, всем было заметно, что Анна Андреевна торопится - мало ли у агронома весной дел! Дошла до дому, поднялась на крыльцо, уверенно распахнула дверь, переступила через порог. Алексей валялся посреди прихожей. Должно быть, добавил еще, потому что был не настолько пьян, когда она уходила. Анна заглянула на кухню. Свекровь сидела на скамейке, настороженно поглядывая на невестку. - Мама, пойдите