Но ведь не всегда же он кричал зря, не всегда ошибался, - все больше волнуясь, думала Анна. - Почему же никто об этом не вспомнит..." Анна знала: на Вершинкина Костров частенько покрикивал. Она даже поморщилась, когда Вершинкин тоже попросил слова. Он как-то бочком подошел к трибуне, поднялся и, прищурясь, оглядел зал. - Я решительно не согласен, - отчетливо произнес он. - То есть я согласен с критикой, которая прозвучала на январском Пленуме в наш адрес. Но я не согласен всю ответственность возложить на товарища Кострова. Эту ответственность мы несем наравне с ним. Если бы многие из нас честнее, лучше, а иногда и смелее работали, может быть товарищ Костров и не очутился в таком положении... "Вершинкин говорит сейчас именно так, - подумала Анна, - как нужно было бы говорить всем". - А в нашем районе, - продолжал Вершинкин, - нет случаев приписок и очковтирательства... - Вы уверены в этом? - перебил его Прохоров. - Уверен, - твердо сказал Вершинкин. - Показатели у нас не блестящие, но враньем мы не занимаемся. Мы воспитываем партийную организацию в духе непримиримости ко всякой лжи... "И ведь он действительно не врет", - уверенно подумала Анна. - Наш район не передовой... - Всем известно! - выкрикнул Шурыгин. - А вы помолчите, - сказал Шурыгину Прохоров. - Вы уже выступили! - Наш район не передовой, - повторил Вершинкин, - но каждая тонна зерна, каждый центнер мяса, которые мы продали государству, есть действительный результат труда наших колхозников и рабочих совхозов. Но... - Тут Вершинкин невесело усмехнулся, и горечь его усмешки дошла до самого сердца Анны. - Но мы в полной мере несем ответственность за все ошибки обкома. Мы проявляли примиренчество и соглашательство, мирясь с местом, которое занимали в сводках. Мы не завышали своих показателей, но если бы мы добились проверки показателей по другим районам, многие не остались бы на высоких местах. Таким образом мы тоже способствовали обману и виновны в самоуспокоенности, которой отличался товарищ Костров. Вершинкин и критиковал, и осуждал, но говорил о Кострове с уважительностью. - Я не хочу ни оправдывать обком, ни оправдываться, - продолжал Вершинкин. - Есть решение об освобождении товарища Кострова, и я с ним согласен. Лично я посоветовал бы товарищу Кострову спуститься на две ступеньки пониже, не обижаться, а пойти поработать туда, где непосредственно создаются материальные ценности. Хочу также обойтись без громких слов. Партии они не нужны. Задача руководителя в наших условиях - это распространение передового опыта... - Он полез в карман, достал блокнот. - Я тут прикидывал. Мы в своем районе соберем осенью зерна по двенадцать центнеров, льна - по три, кукурузы на силос - по четыреста центнеров. Кукурузу посеем по чистым парам. - Он назвал еще несколько цифр, произносил их с кряхтеньем, с опаской и вдруг решительно сказал: - А если не соберем, заранее прошу дать мне по шапке. Последние эти слова он сказал, сходя с трибуны. После Вершинкина выступило еще несколько человек. Следовало, как говорится, закругляться. Список ораторов был исчерпан, Кострову было выдано по заслугам... - Как, товарищи? - спросил Косяченко. - Высказалось четырнадцать человек... - Хватит, - сказал кто-то из зала. - Подвести черту. - Хотелось бы послушать товарища Косяченко, - сказал кто-то еще. - Все-таки второй секретарь... - А что я скажу? - тут же возразил Косяченко, как-то заискивающе, как показалось Анне, улыбаясь. - Все ясно. Все сказано. Я полностью согласен с решением ЦК. Полностью. Критика суровая, но справедливая. Теперь надо засучить рукава. Отвечать делом, товарищи, делом... Он без паузы предоставил слово Прохорову. Тот медленно, точно нехотя, пошел к трибуне. - Что ж, товарищи, мне, собственно, нечего добавить, - неторопливо произнес он. - Вы все знакомы с решениями январского Пленума, знакомы с критикой, касающейся неудовлетворительного руководства сельским хозяйством. Такой критике подверглись руководители многих областей, в том числе и вашей. В Центральном Комитете обсуждался вопрос. Принято решение освободить товарища Кострова от обязанностей первого секретаря. У Центрального Комитета нет уверенности, что он сможет обеспечить подъем сельского хозяйства. Судя по выступлениям, члены обкома согласны с этим. В качестве первого секретаря решено рекомендовать товарища Калитина... Анна была разочарована. Она ждала, что Прохоров выстудит с большой речью, проанализирует состояние сельского хозяйства в области, разъяснит ошибки - и Кострова, и обкома в делом, а вместо этого - несколько слов, согласие с выступлениями, сообщение о решении ЦК... Косяченко сформулировал предложение: - Товарища Кострова, как не обеспечившего руководство сельским хозяйством, освободить от обязанностей первого секретаря и вывести из состава бюро. Костров сидел, наклонив голову. "Все-таки мужественный человек, - подумала Анна. - Не побоялся, пришел получить все полной мерой. Не всякий способен..." Шурыгин поднял руку. - Исключить из партии, - сказал он. - Я считаю, что Костров заслуживает исключения из партии. "Ну и мерзавец! - опять внутренне возмутилась Анна. - Кому бы говорить, только не ему. Ведь он вознесен руками Кострова. Ведь все время Кострову в рот смотрел. Посовестился бы..." Прохоров опять встал. - Ну, почему же... - неодобрительно сказал он. - Разве товарищ Костров обманывал партию? Мы в это не верим. Злого умысла у него не было. Оторвался, зазнался. За это его и наказывают. Но исключать... По-моему, нет оснований. За исключение не голосовал даже Шурыгин. Выбрали Калитина. Косяченко предоставил ему слово. Чем-то он нравился Анне меньше Кострова. Уж очень спокоен. Как-то уж очень вежлив и обходителен. Подумать только, что происходит в области? Снимают первого секретаря! Ведь это событие. Все волнуются. Анна хорошо чувствует, как все волнуются. А он идет себе к трибуне с таким лицом, будто ничего не случилось. И вдруг Костров встал из-за стола президиума, сошел в зал и занял место в первом ряду. Демонстративно подчеркнул, что он посторонний уже человек в Пронске. В поступке этом, пожалуй, не было ничего особенного, вывели человека из состава бюро, а он, так сказать, переместился теперь на то место, которое ему отведено. Но он сразу вооружил против себя Анну. Этот демонстративный рывок, этот выход из-за стола, это одновременное движение вместе с Калитиным - ты, мол, на трибуну, а я вниз, - были недостойны сильного человека. Калитин сделал вид, что не заметил перемещения Кострова. Он далеко отставил стоящий на трибуне графин и заговорил. Он поблагодарил пленум за доверие и сказал, что относит это доверие к той высокой рекомендации, о которой довел до сведения пленума товарищ Прохоров. Заверил, что будет работать, не покладая рук. Потребовал, чтобы другие тоже работали с полной отдачей... Говорил четко, немногословно, привел последние данные областного статистического управления о состоянии посевов, - он успел их получить и ознакомиться с ними, - проанализировал их и перечислил рекомендации январского Пленума, которые, по его мнению, годились для Пронской области. Анна мысленно прикинула - не повторится ли с ним то, что произошло с Костровым. Калитин выглядел как-то раздумчивее Кострова, не так категоричен, не так риторичен. Но... право же, самой себе она не могла поручиться, что прончане поменяли лапти на сапоги. LV Все потянулись к выходу. Анна решила подождать, пока схлынет толпа. Она боялась, что ее остановит Шурыгин, ей не хотелось с ним говорить. Мимо прошел Калитин. Он оживленно беседовал с Прохоровым, но ей показалось, что он задержал на ней взгляд. Анна продолжала сидеть. Те часы, которые она провела сегодня в зале, дорого дались ей. Иногда лучше не думать. Но не думать нельзя. Хорошо, что Костров пришел на заседание, не оказался трусом. Но явная отчужденность от всего, о чем здесь сегодня говорилось, доказывала, как, в сущности, чуждо ему было все, чем жила область. Чиновник... Прислали в область - служил, Анна считала, честно служил, старался, сколько мог, но не породнился ни с областью, ни с людьми. Теперь поедет еще куда-нибудь... Еще обиднее думать, что и Калитин может оказаться таким же. Посидит в Пронске два-три года, пусть пять, свое отзвонит, и с колокольни долой. А ведь одним умом, без сердца, народ не поднимешь. Она недовольна была и Прохоровым. Он сказал - Калитина рекомендуют в Пронск. Но почему? Почему именно в Пронск? Чем уж так особенно хорош Калитин для Пронска? Не понравилось ей и поведение Косяченко. Он обязан был выступить. Он охотно делил с Костровым успехи и не захотел делить неприятности. Отмолчался. Но самое ужасное, самое постыдное впечатление оставил у нее Шурыгин. К нему она навсегда утратила уважение. Она не заподозрила его в каком-либо обмане, она верила, что дела в Дубынинском районе действительно хороши. Как бы ни покровительствовал Костров Шурыгину, нашлись бы люди, которые вывели бы Шурыгина на чистую воду, прибегни он к припискам и подтасовкам Но так бесстыдно наброситься на Кострова, которому до январского Пленума пел одни похвалы! Перед Прохоровым, что ли, хотел выслужиться? Ох уж эти твердокаменные псалмопевцы! Такие только и норовят уловить, как относятся к тому или иному товарищу наверху. Они-то и избивают кадры. Если бы не Вершинкин, они бы дали волю языкам. А каков Вершинкин? Рекламировать себя не умеет. Но честный человек. Честный. Он теперь костьми ляжет, чтобы собрать по четыреста центнеров кукурузной массы. И его поддержат в районе! Все поддержат. Выбрали же его единогласно секретарем вопреки желанию обкома. Как Костров его ни ругал, а сам Вершинкин не отдал на избиение ни одного работника из района. Как ни придирались, никто у него не пострадал. Значит, не за что было... Поведение Вершинкина на пленуме было для Анны самым поучительным. "Обязательно съезжу к нему в район, - пообещала она сама себе. - У такого есть чему поучиться..." Она сидела растерянная, задумчивая... Однако сколько ни сиди, а уходить надо. Она поднялась. Пожалела, что Вершинкин, вероятно, уже ушел... На лестнице ее нагнал Секачев. - Анна Андреевна! Кирилл Евгеньевич просит вас задержаться. Секачев был помощником у Кострова. Она не сразу поняла. - Какой Кирилл Евгеньевич? - Товарищ Калитин. Он просит вас обождать. Сразу вас примет, как только закончит разговор с товарищем Прохоровым. Секачев запыхался. Должно быть, бежал, догоняя ее. Анна поднялась в приемную Кострова. "Калитина, - мысленно поправила она себя. - Теперь уже Калитина. Что ему нужно?" - подумала она. Дверь открылась. Прохоров вышел, а Люся Зеленко тотчас впустила Анну. Калитин шел ей навстречу. - Товарищ Гончарова? Познакомимся. Кирилл Евгеньевич. А вас? - Анна Андреевна. - Анна Андреевна, - повторил он, запоминая имя. Он повел ее к окну, придвинул к зеленой портьере стулья, пригласил сесть. - Хочу познакомиться с вами, - сказал он еще раз. - Я приеду в Сурож. Скоро приеду. Но знакомство с вами решил не откладывать. Вы не выступали. Я обратил внимание... Это было странное предисловие, она не понимала, чем могла привлечь внимание Калитина. - Вы что, сильно переживаете уход Петра Кузьмича? - спросил он. - Вы очень живо реагировали на все происходящее. Я смотрел. На вас лица не было... Анна покраснела. Она чувствовала, щеки ее горят. Неужели она не сумела скрыть своих чувств? Обычно она отличалась сдержанностью... Издали Калитин показался ей барином, спокойным, даже величавым, слишком плавны были его движения и жесты. Но вот она увидела вблизи его серовато-голубые глаза, внимательный взгляд и поняла, что не вежливость, а отзывчивость выражалась у него во взгляде. - Вы очень огорчены? - продолжал спрашивать Калитин. - Я наблюдал. Что именно вас разволновало? - Было стыдно, - откровенно призналась она. - Стыдно? - Стыдно за секретаря Дубынинского райкома. Как же так можно, Кирилл Евгеньевич? Она назвала его по имени легко, точно они были знакомы много лет. Калитин насторожился. - А что, у него что-либо не в порядке в районе? - Нет, нет, - поспешила сказать Анна. - Я не знаю. Думаю, что в порядке. Он сильный работник. Во всяком случае, так все думают. Но я бы на его месте так не выступала. - Вы считаете, он резко выступил? - Ах, не то слово. Но ведь он был... Ну, как бы это сказать... человеком Кострова. То есть опять не так... Костров выдвинул его. Верил ему. Всегда ставил в пример... - Тем объективнее, значит... - Ну нет, это не объективность! Еще месяц назад он с пеной у рта защищал Кострова. Обрушивался на каждое критическое замечание в адрес Кострова. Всему научился у Кострова, и сам же... Я совсем больна... - Почему? - Пропадает вера в людей... Обеими руками Калитин взял руку Анны и погладил ее: было в этом жесте что-то дружеское, успокаивающее, Анне стала как будто легче. - Я скоро приеду к вам в Сурож, мы поговорим, - мягко сказал Калитин. - Но а хочу дать вам совет. Как мне кажется, партийный совет. Всегда тяжело видеть, как развенчивают твоего кумира... - Почему моего? - возмутилась Анна. - Костров не был моим кумиром. Меня просто возмущает, как легко его предали... - Я не виню вас, но... Не сотвори себе кумира! Как бы вы ни уважали человека, не превращайте его в непререкаемый авторитет. Бывает, ученик вступает в спор с учителем и побеждает его. Поэтому всегда и везде - учитесь, учитесь, но живите своим умом. Анна всплеснула руками. - Но как же можно не верить в людей?! - В людей - да, но никого не превращайте в пророка... - Добродушная и вместе с тем лукавая усмешка мелькнула в светлых глазах Калитина. Он встал. - Вы извините, но меня просто встревожил ваш вид. Нам еще о многом придется поговорить, но если вы действительно чувствуете себя партийным работником, если способны вести за собой массы, не возвеличивайте отдельных личностей, и тогда не так страшны будут их ошибки. Верьте в людей Живите для людей. Люден иногда удается обмануть. Но только до поры до времени... Он проводил Анну до двери, и, выходя от него, она подумала, что, может быть, прончане все-таки поменяли лапти на сапоги. LVI Ничего не сумела бы Анна сделать, если бы в районе не выросли люди, которых неполадки в работе тревожат не меньше, чем Анну, и которые отдаются работе с такой же страстью, как и она. Гриша Ксенофонтов всюду хочет успеть, нет, кажется, дела, к которому он равнодушен. Челушкин - теперь уже Григорий Федорович Челушкин - ведет хозяйство без мужицких покряхтываний и похмыкиваний, он скорее похож на кадрового офицера или, если уж применяться к мирному времени, есть в нем что-то от инженера-производственника: точность, ответственность, расчет. Милочка Губарева из "Рассвета" заочно кончает зоотехникум, еще год, два, и она будет заведовать фермой... Анне есть на кого опереться. Впрочем, это не совсем точно. Люди идут плечом к плечу. Поди разберись, кто кого подпирает! Тут и люди, тут и техника. Надо вводить в строй кирпичный завод. Не дают покоя газеты. Торговля, школы, учителя, агрономы... Посетители идут косяком, а ведь с каждым надо разобраться в отдельности. То ее вызывают на совещание, то самой надо совещание проводить. Вернулась из Пронска, надо готовиться к выборам в Советы... Анна только собралась было позвонить в обком, как в кабинет вбежала Клаша. - Пронск на проводе! Анна недовольно посмотрела на Клашу. - А с ума-то чего сходить? - Она взяла трубку. - Гончарова у телефона. - Анна Андреевна? - Она услышала знакомый бархатистый басок. - Это Косяченко. Как там у вас с подготовкой к выборам? - Все в порядке, Георгий Денисович, - отвечала Анна. - Вас, собственно, что интересует? Анна хорошо знала, что интересует Георгия Денисовича. - Мне ведь, пожалуй, пора к вам? - спросил Косяченко. - Пора, пора, - согласилась Анна. - Вы ведь у нас баллотируетесь? - Вот я и вспомнил, - добродушно произнес Косяченко. - Собираюсь завтра, успеете подготовиться? - Больно уж срок мал, - ответила Анна. - Может, послезавтра? - Послезавтра не могу, бюро. А позже и того хуже. Совещание в редакции. В сельхозуправлении. Должны приехать из Москвы. Вы уж как-нибудь постарайтесь. - Да уж ладно, - согласилась Анна. - Приезжайте. Она тут же позвонила в Светловский совхоз, где баллотировался Косяченко. - Вы там приведите все у себя в порядок, - предупредила она. - Приеду ведь с Косяченко, обязательно пойдет по хозяйству. Он агроном, его одной чистотой не возьмешь, знает, что к чему... Когда Косяченко, тяжелый, веселый, розоволицый, неожиданно вошел в кабинет, еще не было десяти часов. В темно-сером пальто, в шляпе, а белых фетровых сапогах, он размашисто прошагал по ковровой дорожке и через стол протянул Анне руку. - Прошу любить и жаловать! - Когда же вы поднялись? - удивилась Анна. - Мы к обеду ждем... - Да я уж давно забыл, когда нормально вставал, - весело ответил Косяченко. - Мы ж батраки. Думаете, нам в обкоме вольготнее? Он вернулся к двери, поискал вешалку. - Вон... - Лицо у Анны зарумянилось. - Купили обстановку... Только тут обратил внимание Косяченко на новенький платяной шкаф. Он бесцеремонно открыл дверцу. На плечиках висели два пальто, одно нарядное, беличье, другое расхожее, коричневое, из дубленой овчины. Внизу - туфли, ботики, на верхней полочке - духи, пудра, зеркальце. Косяченко засмеялся: - Дама, ничего не поделаешь... - Не спрашивая разрешения, повесил в шкаф и свое пальто. - Как с молоком? - поинтересовался он, возвращаясь к столу. - Сводочка где? - Я без сводки помню, - сказала Анна. - Девяносто и две десятых. - Не дотягиваем? - посочувствовал Косяченко. - Корма, - объяснила Анна. - На нашем силосе далеко не уедешь. - Ничего, ничего, - утешил ее Косяченко. - Не попасть бы только в печать. Он заметил смущение Анны. - Ничего не поделаешь, на ошибках учимся, - привычно выдал он индульгенцию и даже подобрел. - В крайнем случае подбросим вам концентратов. Он заглянул в окно. - Как дорога? Не застрянем? - Вы на "Волге"? Косяченко кивнул. - Обязательно забуксуем. Нет уж, поедем на нашем "газике". - Все организовано? Анна усмехнулась. - Разве Завалишин подведет? - А со снабжением как? - Вы что имеете в виду? - Все. И продукты и промтовары. На этот раз иронически прищурилась Анна, ее рассердил этот вопрос. - На уровне, - холодно сказала она - На уровне, Георгий Денисович. Ненужный вопрос, подумала она. Пустой вопрос. Точно он не знает, что завозится в Сурож. Небось сам лимитирует товары для районов. Знает лучше ее и спрашивает... - Нет, я серьезно, - повторил Косяченко. - Нареканий не будет? - Конечно, будут, - подтвердила Анна. - Людям есть на что жаловаться. - У вас Ксенофонтов сидит на снабжении? Вы все-таки позовите его, - распорядился Косяченко - Пусть даст мне справочку по району. LVII "Газик" катился, как колобок, от вешки к вешке, от деревца к деревцу, лишь кое-где подскакивая на рытвинах да разбрасывая по сторонам грязь. Дорога была плохая, снегу мало было в этом году, да и тот, что покрывал иногда поля и дорогу, быстро таял, точно не выносил прикосновения к земле. Лукин не слишком торопился и заранее тормозил перед каждой сколько-нибудь заметной рытвиной - как-никак вез он секретаря обкома, товарищ Косяченко не баловал частыми наездами их район! Косяченко всю дорогу выговаривал Анне: плохо с ремонтом, со снабжением, с семенами, плохо, наконец, с дорогами, черт возьми! Как думают они по таким дорогам перегонять технику?! Анна вежливо слушала, она могла бы объяснить, возразить, но не спорила, не возражала, хорошо знала - чем дальше в лес, тем больше дров. Начни она спорить - Косяченко примется ставить перед ней конкретные задачи, чего доброго, определять сроки, запишет для памяти, и тогда, хочешь не хочешь тянись, а так, - начальственный басок рокотал и рокотал, точно патефон за стеной. Сама-то она знает, что ей делать! "Газик" проскочил массивные ворота, украшенные затейливой лепкой, сохранившейся еще от времен, когда здешними землями владели графи Воронцовы, въехал на просторный усадебный двор и замер перед конторой. Директор совхоза Грачев, секретарь парторганизации Завалишин и прочие большие и малые начальники Светловского совхоза ждали гостей у крыльца. - Вот, добрались... - многозначительно сказал Косяченко, словно преодолел по пути бог весть какие препятствия, и принялся ласково пожимать всем руки. - Как, Николай Николаевич, все в порядке? - вполголоса спросила Анна, здороваясь с Завалишиным. - Ждем, ждем, - успокоительно ответил тот. - Я не знаю, как у вас?.. - в тон ей осведомился Косяченко. - Познакомимся с хозяйством или сразу начнем? - Нет, нет, люди собираются, - категорически заявил Завалишин. - Хозяйство потом. - Решайте, - дисциплинированно согласился Косяченко. - Вам виднее. - Может быть, перекусить? - неуверенно предложил Грачев. Косяченко отказался: - Потом, потом. Прежде всего дела. Не заходя в контору, пошли в клуб. Народ толпился у входа. Хихикали в пестрых платках девчата, должно быть, они впервые участвовали в выборах. Неподалеку куражился чубатый парень с баяном, то наигрывал, то замолкал, пытаясь проникнуть в помещение. Две старухи в темных шалях приблизились к двери, постояли и, только что не перекрестились, истово, как будто входили в церковь, переступили порог. В зале было полно. Завалишин недаром два года работал в райкоме инструктором, знал, что такое стопроцентная явка. Все комсомольцы с утра были на ногах. Кто постарше терпеливо ждали начала собрания. Молодежь, собравшись у дверей, чтобы посвободнее выходить и входить, пела вполголоса песни. У сцены, заняв по одну сторону от прохода два первых ряда, расположился оркестр учеников средней школы. Были тут и духовые, и струнные инструменты, балалайка соседствовала с трубой. Руководитель оркестра, молодой человек, преподаватель пения в школе, недавно окончивший музыкальное училище, беспокойно поглядывал на входную дверь. Он уже раза три принимался стучать пальцем, требуя от музыкантов внимания. Едва приезжие, сопровождаемые местным начальством, показались в дверях, он стукнул по стулу, взмахнул рукой, и оркестр, хоть и не очень стройно, заиграл туш. Косяченко недовольно поглядел на Анну. Она с трудом сдержала улыбку. - Это еще что за свадьба? - тихо спросил он, торопливо пробираясь к сцене. Анна, сделав серьезное лицо, обернулась к Завалишину. - Николай Николаевич! Завалишин понял. - Перестаньте, - негромко пробормотал он, проходя мимо оркестра. - Соображать надо. Но Косяченко успел-таки подняться на сцену под звуки труб. - Будем начинать? - спросила Анна. - Конечно, - сердито сказал Косяченко. - Тянуть нечего. - Собрание кто будет вести - Федосья Абрамовна? - осведомилась Анна. - Она, - подтвердил Завалишин. Федосья Абрамовна Долгунец была в совхозе председателем рабочкома, до этого она работала бригадиром полеводческой бригады, а в давнем прошлом начала свою деятельность в совхозе кухаркой на полевом стане. Она была грубовата, а иногда и до смешного упряма, но в совхозе ее уважали за одно отменное качество - Федосья Абрамовна никогда и ни в чем не искала для себя личной выгоды. Широколицая, румяная, толстая, она постучала пустым стаканом по графину с водой и уверенно произнесла: - Разрешите, дорогие товарищи, собрание наше, посвященное встрече с кандидатами в депутаты в областной и районный Советы, объявить открытым. Какие у кого будут соображения по поводу президиума? И сразу посмотрела в сторону Тамары Родионовой. Тамара была секретарем комсомольской организации, и именно ей было поручено внести предложение о составе президиума. Тамара огласила список, проголосовали, все заняли свои места, и Федосья Абрамовна предоставила слово Жилкину, лучшему трактористу совхоза и доверенному лицу, для характеристики кандидата в депутаты областного Совета. Анна не один раз слушала биографию Косяченко, то при выборах обкома, то при выборах в областной Совет, но как-то никогда не вдумывалась в жизненный путь этого человека. Косяченко полагалось избирать, и она избирала его, не затрудняя себя раздумьями - действительно ли достоин он избрания. Косяченко занимал большое общественное положение, был, так сказать, вторым человеком в области, пользовался доверием наверху, и за долгие годы Анна привыкла думать, что это доверие не нуждалось ни в критике, ни в проверке. Сейчас Анна как бы заново вслушивалась в рассказ о жизни Георгия Денисовича Косяченко. Что-то изменилось в ней самой за последние месяцы, все меньше хотелось жить чужим умом, какой бы большой, хороший и честный ум это ни был. А Костя Жилкин убежденно и обстоятельно знакомил собравшихся с биографией товарища Косяченко. Родился в 1913 году, по происхождению крестьянин. Окончил в 1931 году сельскохозяйственный техникум, работал агрономом, вступил в партию. С 1933 года в Москве - для продолжения образования. В 1938 году по окончании Тимирязевской академии направлен в одно из западных областных управлений сельского хозяйства. Вскоре назначен заместителем заведующего управлением, затем инструктором сельхозотдела обкома, В 1940 году заведует областным управлением сельского хозяйства в Белоруссии. С 1941 года в армии, на политработе, демобилизован вследствие контузии. С 1943 года заместитель заведующего, а затем заведующий сельхозотделом обкома на Средней Волге. В 1947 году заведует сельхозотделом на Урале. В 1951 году - третий секретарь одного из обкомов Центральной России, затем заместитель председателя облисполкома. В 1954 году председатель облисполкома и с 1957 года - второй секретарь в Пронске... Хорошая, спокойная анкета! Все прочно в этой анкете, как прочен и сам Косяченко. Он плотно сидит на своем стуле и благожелательно посматривает в зал. Время от времени он опускает веки, тень скуки проходит по его лицу, но он тут же открывает глаза и принимается вновь внимательно слушать Жилкина. Да, анкета... Не хватало в ней только дел, которые украшают человеческую жизнь: вывел морозоустойчивую пшеницу, создал молочную породу скота, да хоть бы и не создал, а восстановил поголовье в большом хозяйстве, написал книгу, вырастил, выучил, воспитал десяток, да хотя бы и не десяток, а двух-трех хороших работников, которые своими делами славят своего учителя, обезвредил врага, преградил дорогу вражеским танкам... Хоть бы что-нибудь конкретное, осязаемое, что можно реально себе представить и за что можно уважать человека! А то ведь, если подумать, все из канцелярии да в канцелярию... Анна не понимала, почему в ней возникло вдруг такое предубеждение против Косяченко. Она относилась к нему точно следователь, все берущий под подозрение. Ведь кому-то, очевидно, и в канцеляриях надо сидеть и руководить. Или, может быть, всех надо пропускать через живую воду творческого производительного труда? Вслед за Жилкиным выступали другие доверенные лица, рабочие и служащие совхоза, и говорили о других кандидатах, рабочих и служащих совхоза, выдвинутых в депутаты районного Совета. Но о тех кандидатах можно было говорить очень коротко, потому что все в совхозе отлично знали друг друга. После каждого выступления избиратели аплодировали, а музыканты играли туш. Потом Федосья Абрамовна предложила задавать вопросы. Вопросов было не так уж много. Скоро ли откроются ясли во втором отделении совхоза? Когда школа будет работать в одну смену? Отчего не строят прямую дорогу до Сурожа? Почему депутаты редко отчитываются перед избирателями? Как выполнен предыдущий наказ избирателей? Выступить первым полагалось бы Косяченко... Он наклонился к Анне. - А что там было в наказе? Я что-то запамятовал... Анна сомневалась, читал ли вообще Косяченко этот наказ. - Я выступлю первой, - предложила она ему. - Отвечу по поводу всяких местных дел, а потом уж вы... Но тут подняла руку старуха в коричневой шали, одна из тех старух, которых она заметила при входе в клуб. - До каких же это пор Вохмянцеву все будет сходить с рук? - раздраженно спросила старуха скрипучим голосом. - До каких пор шифонеры и телевизеры будут пропадать в городе? - Кто это - Вохмянцев? - тихонько осведомился Косяченко у Анны. - Председатель райпотребсоюза, - так же тихо пояснила она. - Телевизоров не хватает... - Комбинатор ваш Вохмянцев, вот что! - не унималась старуха. - Хочу спросить вас, товарищ Косяченко... - продолжала бушевать старуха. Фамилия Косяченко называлась в течение собрания неоднократно, она не могла не слышать и, как показалось Анне, больше из озорства произносила не Косяченко, а Косяченко. - Вот хочу спросить, товарищ Косяченко, кто он вам - сват али брат али телевизер справил вам из-под прилавка? Федосья Абрамовна сочла нужным вмешаться. - Мы вас, Агафья Филипповна, в лавочную комиссию введем, - решительно сказала она. - В следующий раз сами все о телевизорах объясните. В зале засмеялись. Старуха только ладошкой махнула. - Да ты что, мать моя, мне недосуг... Смутилась и замолчала. Федосья Абрамовна предоставила слово Гончаровой. Анна уверенно подошла к трибуне. Она привыкла выступать, всегда находила что сказать, нашла и на этот раз, но сейчас - она чувствовала это - ей надо было преодолеть в себе какую-то связанность, она сама не понимала, откуда вдруг возникло в ней это ощущение. - Ну, товарищи, - начала она с шутки, - если Агафья Филипповна не хочет больше жить без телевизора, значит, не так уж все у нас плохо... Анна не знала старухи, не успела навести о ней никаких справок, но в ней выработалось уменье ничего не упускать из поля зрения, она слышала, как назвала старуху Федосья Абрамовна, запомнила ее имя, и первая же фраза помогла возникнуть ощущению близости между Анной и слушателями. Как бы походя Анна ответила на многие тревожившие людей вопросы - о дороге, о яслях, - давая попять, что нет смысла отвлекать гостя такими незначительными, в сущности, делами Ей важно было перебросить между избирателями и Косяченко мостик, по которому ему легко будет подойти к людям, и она сделала это, внимание людей перенеслось от частностей к общему, Анна вовремя остановилась, а догадливая Федосья Абрамовна тут же предоставила слово Косяченко. Нет, такой уверенностью в себе ей никогда не владеть! Вот он поднялся, вот пошел, вот стал на трибуне. Вроде бы потоптался на ней, уминая ее поудобнее Анна поднялась, налила в стакан воды, поставила перед Косяченко, она искренне хотела, чтобы он выступил возможно удачнее... Косяченко ничем не ответил на ее любезность, сделал вид, что ничего не заметил, но Анна отлично понимала, что он и заметил, и оценил ее внимание. Он заговорил о больших государственных задачах, поставленных перед советским народом, выразил надежду, что задачи эти будут решены. Сослался на решения партии и правительства и было очевидно, что он не только не один раз прочел их и перечел, но и хорошо продумал. Потом он перешел к положению дел в области и тоже обнаружил хорошее знакомство со всеми проблемами. Он правильно нацеливал внимание людей на все то, что надо делать в первую очередь. Он без паники, с достоинством перечислил упущения обкома в руководстве сельским хозяйством. Не забыл упомянуть даже о телевизорах. Он, конечно, ничего не мог сказать о Вохмянцеве и не знал, куда деваются телевизоры, получаемые Сурожским райпотребсоюзом, но помнил данные о выпуске телевизоров по всей стране и привел цифры, доказывающие, как год от году увеличивается завоз телевизоров в Пронскую область. Анна смотрела на розовую складку на его шее и упорно думала, чем же Косяченко стал ей несимпатичен? Никогда он не причинял Анне неприятностей, наоборот, всегда похлопывал ее по плечу. В переносном смысле, конечно, как-никак она была женщиной. Он вообще никому не причинял неприятностей. Но, с другой стороны, никто не мог быть ему особенно благодарен. Никого он в беде не поддерживал, никогда и ничем не рисковал... Он умел подносить подарки: даст конфетку с таким видом, точно подарил "Волгу". Такое у него было чувство собственного превосходства! В общем, Косяченко выступил хорошо. Все, что он говорил, было правильно, разумно и понятно. Ему аплодировали энергично и дружелюбно. Чего же еще с него требовать! После собрания Косяченко и Анна обошли хозяйство, Георгий Денисович бросил в адрес совхоза несколько критических замечаний, но сделал их на ходу, между прочим, не захотел портить праздничный день, затем они пообедали в общей столовой, у всех на виду, пригласив за столик, к себе Лукина, приветливо распрощались и с сознанием выполненного долга покинули Светловский совхоз и тронулись в обратный путь. LVIII Смеркалось. Густая дрожащая тень бежала впереди машины, то удлиняясь и уносясь в бесконечность, то бросаясь под самые колеса Ветлы по обочинам становились все крупнее и крупнее. Лукин сосредоточенно смотрел вперед. На дороге чернели выбоины. Он ловко их объезжал, не сбавляя скорости, и загодя зажег фары. - С машины хорошо на зайцев охотиться, - лениво заметил Косяченко. - Заяц бежит в луче и никогда не свернет в сторону. Анна посмотрела через стекло, одни ветлы выплывали из мрака в свете дрожащего луча. - А вы часто так охотились? - Нет, - сказал Косяченко. - Но я слышал. Он был в благодушном настроении, ему хотелось сказать Анне что-нибудь доброе, она хорошо провела собрание. - Ксенофонтов все-таки слаб, - сказал он. - Ему далеко до вас. Косяченко хотел этим сказать, что он выделяет Анну из всех работников района, что поддержка ей с его стороны обеспечена. - Ну, почему же! - возразила Анна. - Он еще не освоился, но из него получится сильный работник. Косяченко достал коробку с папиросами. - Вы разве курите? - удивилась Анна. - Редко. Только когда уж очень хорошее настроение, - объяснил он. - Говорят, никотин один из возбудителей рака. - Он закурил. - Сегодня вот хочется... - Косяченко протянул Анне коробку с папиросами. - Закуривайте. - Что вы! - Анна засмеялась. - Муж меня из дома выгонит... Дорога свернула в редкий лесок, чахлые елки разбежались по сторонам, снежная пелена и небо сливались где-то за ними, все располагало к дреме. Но Косяченко не хотел спать. - Надо почаще вызывать в райком председателей колхозов, - сказал он, попыхивая папироской. - Обмен опытом. Собирайте лучших людей, пусть делятся друг с другом... Он принялся давать советы. Не слишком оригинальные, но опять-таки правильные. Анна еще раз убедилась, что он внимательно изучил материалы январского Пленума. Сам или не сам, но он извлек из них много практических рекомендаций, полезных для области. Анне почему-то не хотелось отвечать. Она не считала себя умней Косяченко, но она уже и читала, и слышала все, что он говорил. Из вежливости она только кивала головой. Должно быть, Косяченко убаюкал самого себя, он говорил все медленнее, все отрывистее, наконец смолк совсем. Однако он не спал, даже не дремал. Он сидел с раскрытыми глазами. Просто выговорился. Лицо его выражало полное удовлетворение жизнью. "Должно быть, у него вся жизнь, - с раздражением подумала Анна, - и в самом деле текла без сучка без задоринки. Таких людей любят в отделах кадров, их на всякую работу примут и в любую экспедицию пошлют, придраться не к чему! Только сами-то они не во всякую экспедицию едут". А "газик" катил и катил вперед. Лесок кончился, машина снова выехала на открытое место. - Скажите, Георгий Денисович, - вдруг спросила Анна. - А вы не боитесь, что вас не выберут? - Что? - Косяченко не спал, но он точно очнулся. - Я вас не понимаю. - Ну, забаллотируют, - объяснила она. - Вдруг избиратели не проголосуют за вас. Чем-то вы вдруг не понравились, и вас вычеркнут... Молчание длилось секунду, и вдруг Косяченко захохотал так искренне, так заливисто, что оглянулся даже невозмутимый Лукин. - Да вы что? Всерьез? - воскликнул Косяченко. - Не смешите! Да разве наш народ способен проголосовать против Советской власти? Косяченко искренне был убежден, что он и Советская власть одно и то же! - Подождите, Георгий Денисович, - попыталась объясниться Анна. - Вы извините, но, с точки зрения рабочих совхоза, вы ведь не выполняете депутатских обязанностей. За два года даже ни разу не побывали у них. - Ну и что? - перебил ее Косяченко. - Зато вы бывали. Разве это не одно и то же? - Но вы-то не оправдали их доверия... - То есть как? - К счастью Анны, Косяченко не принял ее слова всерьез, он решил, что она затеяла разговор в шутку. - Я руковожу областью. И, как видите, меня не снимают. Выходит, оправдываю доверие? Анна никак не могла выразить свою мысль. - В общем и целом это так. Но ведь людям из совхоза нужны ясли и нужен мост, и не вообще ясли, а во втором отделении, и не вообще мост, а через Серебрянку. Косяченко улыбнулся. - Вот вы и стройте... Нет, он не хотел ее понять, люди в совхозе для него ничто, все люди для него на одно лицо, и, увы, он тоже для них ничто, не столько Георгий Денисович Косяченко, сколько абстрактный символ Советской власти. "Да, - подумала Анна, - этот и обанкротится, а в отставку не подаст. Будет всюду ходить и доказывать, что и гром был, и град, что сам черт ему помешал! Самодовольство в нем разрослось как опухоль, его не истребить никакими лекарствами". - Я не согласна с вами, Георгий Денисович, - не сдержавшись, резко сказала Анна. - По-моему, каждый коммунист должен приносить обществу какую-то конкретную пользу. Кажется, только в этот момент Косяченко понял, что Анна не шутит, что ее терзают какие-то сомнения, может быть, даже пожалела о своих необдуманных словах - уважения Гончаровой он терять не хотел. - Вы правы. Анна Андреевна, я пошутил, - сказал Косяченко. - Как депутат я, конечно, был не на высоте. Но ведь не разорвешься! Сами знаете, как мы все загружены. С вашей помощью на этот раз постараюсь не осрамиться. Косяченко был неглуп, по тону Анны он догадался, что только прямой, серьезный разговор способен вернуть ему ее уважение, и он охотно это сделал - признание вины без свидетелей не могло умалить его авторитет. Но Анна ему не поверила. "Газик" мчался вперед, приближался к Сурожу. Больше они не разговаривали. В Суроже Косяченко сошел на минуту, забежал в райком. Анна из вежливости ждала его у машины. Обычно Лукин не вмешивался в разговоры, которые ему приходилось слышать. Но тут он не выдержал. - Эх, Анна Андреевна! - неожиданно произнес он. - Осуждаю я вас... Анна знала, что Лукин ее осуждает. Она не разрешила райисполкому выделить Лукину покос для коровы. Впрочем, как и другим частным владельцам. С этого времени Лукин недолюбливал Анну. Но на этот раз, оказывается, Лукин осуждал Анну из других соображений. - Неправильно вы разговаривали, - вырвалось у него. - Такие начальники, как Косяченко, не любят таких разговоров, будет он теперь вам ставить палки в колеса, увидите! LIX Проводить Косяченко вышли и Ксенофонтов, и Жуков, оказавшийся в кабинете у Ксенофонтова. Подошла "Волга", на которой Косяченко прибыл из Пронска М