инут пять он прощался, взявшись за ручку дверцы, давал последние наставления. Потом пожал руки Анне, Ксенофонтову, Жукову. Красные огоньки мигнули на повороте и исчезли в ночи. - Как, удачно? - поинтересовался Ксенофонтов, имея в виду поездку Анны в совхоз. - Да, все в порядке, - подтвердила она. - Все, в общем, в порядке. - По домам? - спросил Жуков. - Да, конечно, - согласилась Анна. - Можно отдыхать. Она попрощалась со своими собеседниками и неторопливо пошла домой. У Анны был свой ключ, но дверь оказалась запертой изнутри на щеколду; вечером свекровь или Ниночка, по примеру бабушки, обязательно запирали дверь на щеколду. Анна позвонила. За дверью послышался легкий шорох. - Это ты, мамочка? - Я, доченька... Все-таки от детей исходило удивительное, ни с чем не сравнимое тепло! Было еще не очень поздно. Ниночка читала, на диване лежала ее книжка, Коля мастерил на полу какой-то ящик. Дети подошли к матери, приласкались к ней, она редко бывала по вечерам дома. На кухне еле слышно возилась свекровь, она не вышла навстречу Анне. В последнее время она старалась поменьше попадаться невестке на глаза. - Папа дома? - Нет... Чем ниже опускался Алексей, тем неприметнее пыталась сделаться Надежда Никоновна. Громоздкая, широкоплечая женщина, она точно съежилась, стала молчаливой, сговорчивой старухой. Она потеряла уверенность в сыне и раньше Анны учуяла зыбкость его положения. Старуха не могла не понимать: при таком муже Анна была еще хорошей женой. Хорошей жене полагалось терпеть плохого мужа, и Анна терпела, самые ревностные блюстительницы домостроевских правил не смогли бы к ней придраться. Но Анна к тому же была еще начальством, и немалым начальством. Многих таких, как Алексей, она могла лишить работы и даже отдать под суд. Это Надежда Никоновна тоже понимала. Крушение Алексея означало бы и ее крушение: ей некуда было деться и трудно было бы найти себе кусок хлеба. Анну она недолюбливала, первое время только что терпела, но теперь Анна стала оплотом дома. Приходилось смотреть из-под ее рук. Старуха это и делала Какая уж теперь Анна невестка. Теперь Анна - начальство. Надежда Никоновна больше не осмеливалась делать ей замечания, все более превращаясь в безответную домашнюю бабку. - Ужинать-то будете? - спросила она из кухни. Анна весело поглядела на детей. - Как, ребята? - Будем, будем, - деловито произнес Коля. - Будем! - крикнула Анна. - Накрывай, Ниночка, на стол! В это время в дверь застучали. Ручка звонка торчала на виду, но кто-то стучал настойчиво и бесцеремонно. Ниночка встрепенулась. - Я открою, мамочка! Но стук этот чем-то не понравился Анне. - Я сама. Она подошла к окну, отдернула занавеску, выглянула на улицу. На крыльце стояли трое... Все сразу стало понятно. Опять приволокли Алексея. Двое спутников поддерживали его под руки, а один из них молотил кулаком в дверь. Анна вышла в сени, подошла к двери. - Кто там? - Принимайте! - А кто там? - Да Алексей Ильич... Принимайте! Сколько стояла она у двери... Минуту? Самые ответственные решения принимаются иногда и за меньший срок. Ей было не по пути ни с Косяченко, ни с Волковым, ни с Бахрушиным. Все они по-разному, но уводили ее с пути, с которого она не сойдет. Анна приоткрыла дверь, вышла на порог и тут же загородила дверь спиной. - Принимай, хозяйка... - Он больше здесь не живет, - твердо сказала Анна. Только она сама и заметила, как всхлипнула и проглотила подкативший к горлу комок. Второй спутник Алексея вдруг узнал Анну. - Товарищ Гончарова, это ж, извиняюсь, ваш супруг. Вот, доставили... Спутники Алексея тоже нетрезвы, но еще не утратили соображения. - Ведите его туда, откуда привели, - сказала Анна, стараясь говорить как можно спокойнее. - Здесь ему больше делать нечего, и не приводите его сюда. Она вернулась в сени и резко захлопнула за собой дверь. Нарочно громко щелкнула щеколдой. В дверь заколотили было и притихли. Она слышала, как топтались на крыльце, потом кто-то крикнул, вздохнул, что-то сказал, потом наступило молчание, и Анна услышала, как собутыльники сводят Алексея с крыльца. Все. Ушли. Анна вернулась в дом. Ниночка накрыла на стол, свекровь подала ужин. Анна поужинала с детьми, почитала им, уложила. Потом, одетая, прилегла на диван. Она считала себя правой. Давно пора. Она не знала, сколько прошло времени, когда снова раздался стук. На этот раз стучали решительнее. Уже не руки, ноги пошли в ход. Анна вскочила, выбежала в сени. - Кто? - Это я! За дверью буянил Алексей. Он проспался и явился домой. Она проговорила громко, раздельно: - Иди, откуда пришел, я тебя не пущу! - То есть как не пустишь? - крикнул он из-за двери. - Вообще не пущу, - громко сказала она. - Вообще не пущу в этот дом! - Я живу здесь или не здесь? Голос звучал не так, чтобы очень пьяно. - Нет, не здесь. Больше ты здесь не живешь. И больше я здесь с тобой не разговариваю. Придешь завтра в райком, там поговорим... Конец и конец! Все. - Открой!.. - Алексей забарабанил ногой в дверь. - Хуже будет! - Ты не грози, - отозвалась Анна. - Больше хулиганить я тебе не позволю. Он замолотил руками и ногами, дверь вздрагивала, но сорвать ее было не под силу одному человеку. - Не шуми. Я ухожу. Анна села на диван. Алексей продолжал грохотать. Потом все смолкло. Анна услышала, как он неистово застучал в окно. На какое-то мгновение наступила тишина. И вдруг задребезжало стекло, осколки посыпались на пол. В окно влетел обломок кирпича. В одной рубашонке появилась в дверях перепуганная Ниночка. Анна сняла трубку телефона. - Андрианова!.. Андрианов был начальником районного отделения милиции. Ее соединили немедленно. Андрианов сам подошел к телефону. - Андрей Константинович... - Он сразу ее узнал. - Андрей Константинович, ко мне в дом ломится хулиган. Разбил окно. Примите, пожалуйста, меры... Все. Больше она церемониться не будет. - Ты откроешь или нет? - орал Алексей. - Все окна перебью! Он был не настолько пьян, чтобы не соображать, что делает. Анна отлично это понимала. Анна потушила свет. Алексей еще что-то крикнул... Потом Анна услышала, как по переулку бегут несколько человек... Андрианов проявил оперативность. Впрочем, это было неудивительно. Нападению подвергся первый секретарь райкома! Вероятно, все дежурные милиционеры бежали теперь к ее дому. На улице послышалась возня, отрывистые голоса, вскрик. Затем наступило молчание. Анна отвела Ниночку в спальню, уложила. Прошло минут пять, десять. На улице снова послышались голоса. Зазвонил звонок. Анна отворила дверь. Перед нею стоял Андрианов. - Заходите, Андрей Константинович. Они вошли в прихожую. - В чем дело, Андрей Константинович? Рослый и сильный Андрианов выглядел необычно застенчивым и смущенным. - Анна Андреевна, но ведь это... это Алексей Ильич. Но Анна уже вполне владела собой. - Я знаю. - Вести в милицию... не совсем удобно. - Ведите, - сказала Анна. - Не имеет никакого значения, что он мой муж. Хватит уже, Андрей Константинович. - Разговоры пойдут, Анна Андреевна. Холодный воздух наползал через выбитое окно в комнату. Анна вздрогнула. - Сядьте, - сказала она Андрианову. - Я говорю с вами, Андрей Константинович, как секретарь райкома. Как обычно поступаете вы в таких случаях? Ломятся в дом, оскорбляют, бьют окна... - Оформляем... - Андрианов сидел перед Анной, аккуратно положив на колени руки и покорно глядя ей в глаза. - За хулиганство. Обычно судим... - Вот и судите, - сказала Анна. - Довольно ему прощать. Оформляйте и судите. Как и всех прочих людей. Андрианов еще раз вопросительно взглянул на Анну и встал. - Слушаюсь. - Да, да, - сказала Анна. - Оформляйте, как и всех прочих нарушителей. Он опять посмотрел на Анну. - Тогда я пойду? - Да, да, - сказала Анна. Она слышала, как Андрианов вышел на крыльцо и что-то сказал, потом опять послышались голоса, какая-то возня, и все стихло. Анна пошла в спальню, взяла у себя с кровати подушку, вернулась в столовую, подошла к окну и заткнула дыру подушкой. LX Вот и отрезана какая-то часть жизни... У Анны такое ощущение, точно она овдовела второй раз. С одним было счастье, с другим - несчастье. В жизни должно быть и то и другое, теперь и с тем и с другим покончено. Впрочем... Не рано ли отказываться от счастья? Работать в полную меру своей души - разве это не счастье? Быть матерью своих детей - разве это не счастье? Быть необходимой людям... Нет, счастья у нее никто не отнимет! Анна поправила в окне подушку. Больше не дует. Достала из комода рваные детские чулки. Потушила верхний свет, зажгла настольную лампу. Накинула на плечи платок, устроилась на диване поудобнее. Какой уж теперь сон! Взялась за штопку. Удивительно, как у детей рвутся чулки. Не накупишься. Нет, она правильно поступила, избавив детей от такого отца. Женя все видит и понимает, но и двое младших растут не по дням, а по часам, тоже примечают каждое доброе и недоброе слово. С ними становится все трудней. Ничего не скроешь от их глаз. Суд детей - строгий суд. Сейчас она перед ними права, и всегда должна быть права... Никогда в жизни не забыть ей возвращения в Пронск. Она была бесконечно одна. Только бесплотная тень Толи сопутствовала ей в те дни. Толя сопутствует ей в течение всей жизни. Он и сейчас здесь... Густой желтый свет падает из-под картонного абажура на ее руки. Только на руки. Большие худощавые руки, отвыкшие от физической работы. Отвыкшие, но не боящиеся ее в случае чего. Рыжий детский чулок... А дальше - тень, тени все более темные, все более черные, и где-то в тени, за лампой, невидимая тень Толи. Один он любил ее по-настоящему. И она любила его. И сейчас любит. И будет любить. Всегда будет любить... Поезд уносит его, навсегда уносит, и никуда не унесет. Он всегда с ней под старой, усыпанной ягодами шелковицей! С нею Женя, хоть Жени и нет сейчас рядом. Почему-то кажется, что Нина и Коля тоже подарены Толей... Только один его совет она не выполнила. Так и не сделалась цветоводом. Не до цветов ей... Она слышит, как бушует за окном ветер. Ноет нога. Раненая нога дает себя знать. Все предвещает перемену погоды. Вот-вот начнется весна. Снова сев. Самый ответственный ее сев, когда она отвечает за весь район. Все, как с детьми. Малые дети - малые заботы, большие дети - большие заботы. Так и на партийной работе. По сравнению с райкомом колхоз - малые заботы. А теперь... Внезапно зазвонил телефон. Телефонистки по ночам редко вызывали Анну, оберегали ее покой. Ночью ее могли вызвать только в экстренном случае. Да и то старались звонить поделикатнее. А тут звонили резко, пронзительно, настойчиво. Анна подошла к телефону. Ей подумалось, что это опять Андрианов. Алексей безобразничает в милиции, и там никак не решаются... Нет уж, довольно! - Слушаю! - Анна Андреевна, Пронск! Дежурная телефонистка еле успела ее предупредить, как Анна услышала негромкий, мягкий, спокойный голос. - Анна Андреевна? Извините за поздний звонок. Это Калитин. Что, Георгий Денисович уже уехал от вас? Анна слегка растерялась. - Что вы, Кирилл Евгеньевич! Я очень рада. - Ну, радоваться особенно нечему. Я вас не разбудил? - Нет, нет. Я не спала. - Простите, а чем вы сейчас заняты? Анне представилось, как Калитин улыбнулся при этих словах. Она могла бы соврать, да, может, и следовало соврать, сказать, что готовится к какому-нибудь докладу, изучает материалы, читает, на худой конец. - Штопаю детям чулки, Кирилл Евгеньевич, - призналась она. - Что-что? - удивленно спросил он. - Штопаете чулки? - Да, - сказала Анна. - Ужасно рвутся. - Отлично, - сказал Калитин. - А как Георгий Денисович? - Уехал. Сразу после собрания. - А как собрание? - Хорошо. - Ну а как вообще жизнь? Как дела? - Тоже хорошо. Анна ждала, когда Калитин спросит ее о том, ради чего, наверное, позвонил. Но он не спрашивал. Ни о подготовке к севу. Ни о глиноземном заводе. - А как настроение? - спросил он. - Тоже хорошо. - А мне что-то кажется, не очень хорошо, - возразил Калитин. - Как здоровье? - Все в порядке, Кирилл Евгеньевич, - бодро сказала Анна. - У вас неверная информация. - Да я без всякой информации... - Калитин негромко рассмеялся. - Сидел, работал, вспомнил о вас, а тут еще Георгий Денисович... Вот и решил позвонить. Вам от меня что-нибудь нужно? Почему-то у Анны теплеет на сердце. - Пока нет, Кирилл Евгеньевич. Спасибо. Понадобится, обратимся. - И обращайтесь, - серьезно советует Калитин. - Обязательно обращайтесь... Как будто почувствовал, что у Анны сегодня не все благополучно! Гудели провода, и из какой-то безвестной дали глухо доносился чей-то писклявый голос: "Высылайте акцепты... акцепты..." - Какие еще акцепты? - сердито произнес Калитин и постучал рычажком телефона. - Кто там врывается? Голос мгновенно исчез. - В таком случае все, - опять адресуясь к Анне, мягко сказал Калитин. - Не стесняйтесь, звоните в случае чего... Они пожелали друг другу спокойной ночи. Разговор был беспредметным, однако после него у Анны полегчало на душе. Свободно говорить с Калитиным она не могла. Еще не привыкла. Ей хотелось, например, спросить, почему он терпит возле себя Косяченко? Косяченко не меньше, чем Костров, нес ответственность за все, что происходило в области. Но, увы, не принято, чтобы младшие задавали такие вопросы старшим. Она подумала, как бы реагировал Калитин, если бы вдруг Сурожский район отвел кандидатуру Косяченко в депутаты областного Совета... А ведь следовало отвести, вдруг ясно поняла Анна. Плохо, когда у руководства стоят люди без реальных заслуг перед народом. Все победы и поражения зависят от людей и от тех, кто ими руководит... В ней бурлят мысли, а сформулировать их до конца она не может даже для себя самой. Вот бы сейчас народу такого писателя, как Толстой! Что отличает настоящего писателя от ненастоящего? Плохой писатель видит только то, что видят все, а настоящий писатель видит то, чего никто еще до него не увидел и что начинают видеть все после того, как он показал... Чулок давно выпал из ее рук. Тени расплылись на стене. Роняет свой желтый свет лампа. Анна встает. Потуже закутывается в платок. Тихо-тихо идет по комнате, выходит в сени, открывает наружную дверь, останавливается на крыльце. На улице тихо. Все в снегу. Темно. Но где-то в отдалении, в глубоком невидимом небе просвечивает узкая зеленоватая полоса. Проносится порыв ветра. Весеннего ветра. Ветер дует ей в лицо, и Анна зябко кутается в платок. Пахнет хлебом, бензином, землей... Ею вдруг овладевает желание выйти в поле, всем своим существом ощутить близкую весну, приникнуть к земле, хочется очутиться там, где она встала на ноги, где нашла себе дорогу, где получила партийный билет, и она решает, что завтра... нет, сегодня она с утра обязательно поедет в "Рассвет". LXI Неужели капель? За окном отчетливо постукивает... Анна проснулась. Она так в одежде и задремала на диване. Всю ночь не спала, только на рассеете напала на нее дрема. А тут вот капель... Рановато! Не дай бог, ранняя весна. Тогда просчет, поверили метеорологам, колхозы еще не готовы к севу, две недели зимы нужны позарез! Сон как рукой сняло. Анна вскочила с дивана, подошла к окну. Занавеска белела на фоне серого неба, рассвет только-только расползался. Никакой капели. Кажется, даже мороз. Анну разбудил воробей. По подоконнику постукивал своим клювиком воробей. Это Колина работа. Он с вечера насыпал крошек, и каждое утро воробьи спозаранок прилетали на подоконник завтракать. Но это был какой-то сверхранний воробей. Он нахально поглядывал сквозь стекло на Анну. "Дай только повадку, - подумала Анна. - К даровому хлебу привыкают легче всего". Она все-таки решила с утра ехать в "Рассвет". Она давно там не была, пора посмотреть, что там делается. Анна умылась, позвала свекровь. - Вот что, мама, - вежливо произнесла Анна. - Наши отношения с Алексеем вас не касаются, не тревожьтесь, у нас с вами все останется, как было. Свекровь всхлипнула. - Да я не мешаюсь. - Вот и все, - сказала Анна. - Дайте чего-нибудь перекусить... Свекровь не осмелилась спросить, куда Анна торопится. - Я в колхоз, - сказала Анна. - Вы проследите, чтобы не проспали дети. Проводите их в школу... Она поела, оделась потеплей, кивнула свекрови, вышла на крыльцо. Расцветал неясный мартовский день. Анна поглядела на небо. Небо было уже весеннее, все в полосах, розовых, голубых, лиловых. В самой вышине оно было сизо-голубым, а над горизонтом розовые полосы желтели и ширились, поблескивая золотом... Вот-вот брызнет солнце. Земля еще схвачена морозом, еще хрустит под ногами ледок, а в небе уже весна, уже свирепствует розовощекий март. Анна медленно спустилась с крыльца и пошла к райкому. Навстречу спускалась по лестнице ее тезка - уборщица Нюра Силантьева. В руках корзина со скомканными газетами и ведро. Она улыбнулась Анне. - Доброе утро, Анна Андреевна. С полным навстречу! Анна тоже поздоровалась. - Спасибо. - Что рано? - В "Рассвет" еду. В райкоме еще пусто, один Чирков, инструктор отдела пропаганды, дежурный по райкому, с книжкою развалился на диване в приемной. Он вскочил, увидев Анну. - Доброе утро, Анна Андреевна. - Вызовите Лукина, - сказала Анна. - Поедем в Мазилово. Она прошла в кабинет, собралась было позвонить Челушкину, предупредить, чтобы агроном Аверина никуда не отлучалась, но потом раздумала. Аверина приехала в "Рассвет" прошлым летом. Она кончила Тимирязевку и по путевке министерства была направлена в Пронск. Впервые Анне показали ее на совещании в райисполкоме, но поговорить им почему-то не удалась. Потом она мельком видела ее раза два. В колхозе ее не бранили и не хвалили. Присматривались. После Анны рассветовцам трудно угодить. Сегодня Анна решила уделить Авериной побольше внимания. А то послали девчонку в колхоз и предоставили самой себе. Для чего Авериной повторять ошибки Гончаровой? Отчасти по этой причине Анна и не стала звонить в колхоз. Меньше всего хотела она появиться перед Авериной в виде начальства. Анна кинула взгляд за окно. Лукин, вероятно, уже у подъезда. Она ждала только Клашу. Но что это привлекло ее внимание? Кто на нее смотрит?.. Ах, это клен! Тот самый клен... Стоит против окна и заглядывает в комнату. Как и в тот страшный день, когда перед конференцией приходил сюда Алексей. Она и сейчас чувствует и боль, и бессильную горечь унижения. Она выглянула в приемную. Клаши еще не было. - Вот что, Александр Иванович, - сказала она, обращаясь к Чиркову. - Распорядитесь, пожалуйста. У моего окна дерево. Пусть его сегодня же срубят. - Есть срубить, Анна Андреевна, - послушно сказал Чирков. - Загораживает свет, - пояснила Анна, оправдывая свое решение. Клаша наконец появилась. - Ой, для чего вы? - сказала Клаша, войдя в кабинет и кивая на окно. - Такой красавец... - Красив, - сухо согласилась Анна. - Но мешает. Я еду в "Рассвет", если что - звоните... Она не хотела, чтобы единственный свидетель ее позора продолжал заглядывать к ней в окно. Клаша с недоумением посмотрела ей вслед, ее глаза даже заблестели от досады... И Анне вдруг стало стыдно. Клен действительно ни при чем. Мало ли свидетелей ее жизни с Бахрушиным. Одни преступники пытаются избавиться от свидетелей. Она остановилась. - Клашенька! - позвала она, указывая на окно. - Будь по-вашему, не будем его лишать жизни. LXII Челушкина в конторе не было. Его можно найти в поле, на фермах, на складе, в Суроже, где он добывал что-нибудь для колхоза, но только не за письменным столом... Он был деятельным председателем, не давал покоя ни себе, ни людям, но колхозники не обижались - жить с Челушкиным беспокойно, зато с деньгами. В конторе те же столы, те же скамейки, те же портреты, и все же в комнатах светлее, просторнее от вымытых до блеска полов и стен. За столами сидели девушки - Малинин не работал уже в счетоводах, - тоже аккуратные, веселые, чистые. Анна не знала их, должно быть, недавно со школьной скамьи. Одна из них побежала искать председателя. Анна ждала Челушкина и беседовала с оставшейся девушкой - как работает, учится ли, что читает... Торопливо вошла Милочка Губарева. - Анна Андреевна! - Милочка! Анна любила Милочку, она причисляла Милочку к тем, кто не сегодня, так завтра станет гордостью района. - А я вижу - Тася. Ты куда? Говорит, Гончарова приехала. Я и побежала... Милочка стала рассказывать о ферме. Прибежала Тася. Челушкин появился вслед за ней, тоже запыхавшийся, должно быть, тоже бежал. - К вам, Григорий Федорович. - Вижу. - Весна торопится. - Вижу. - А у вас как? - Вот я и боюсь... Они понимали друг друга с полуслова. - А как у вас новый агроном? Челушкин улыбнулся. - Не обижаюсь. - Нахалка, а так ничего, - добавила Милочка. Обе девчонки переглянулись и прыснули. Челушкин поглядел на них строгими глазами, и они разом смолкли. Анна повернулась к Милочке. - Что значит - нахалка? - Очень себя высоко несет... - убежденно сказала Милочка. - Что ни скажешь ей - "я знаю" да "я знаю". Анна обратилась к Челушкину. - Ну, а на самом деле - знает? - Знает, - подтвердил тот. - Только уж больно непростительная. - Что значит непростительная? - Поймает кого на ошибке - обязательно просмеет. - А ну попросите ее сюда, - распорядилась Анна. - Хочу познакомиться с ней. Челушкин кивнул той девчонке, что бегала за ним. - Тася! Тася опрометью помчалась прочь из конторы. - А к севу-то она готовится? - спросила Анна. - Вот в этом-то весь вопрос, - задумчиво сказал Челушкин. - Готовиться-то готовится, да только сеять собирается как-то чудно. Анна знала Челушкина и видела - относится он к Авериной с симпатией, она нравится ему, но что-то его и настораживает... Тася опять примчалась. - Сейчас придет, - сообщила она. - Дома была. С каким-то вывертом - ногу вправо, ногу влево, носки вместе, носки врозь - она проскочила к своему столу. Милочка прикрикнула на нее: - Таська, что это за кренделя? - Новый танец. Люся вчера показывала. Анна поинтересовалась: - Это какая Люся? - Агрономша. Она все танцы знает. Она опять повернулась к Челушкину: - Ну, а как сеять - знает? - Знает. - Это он сказал уверенно. - Но все хочет сделать по-своему. - Ну, а если поконкретней? Как - по-своему? - Анна вглядывалась в своих собеседников. - Что-то не пойму... Да где же она? Милочка усмехнулась: - Не торопится! - Она у вас всегда так? - опять обратилась Анна к Челушкину. - Нет, не всегда, но бывает. - Он сердито взглянул на Тасю. - Ты сказала - кто ее ждет? Тася пожала плечами. Анна усмехнулась. - А может, она и не слышала обо мне? - Ну да! - убежденно воскликнула Тася. - Ах, говорит, это секретарь райкома, что ли? Скажи, говорит, сейчас приду. За дверью послышались шаги, дверь отворилась, и появилась Аверина. Высокая... Что она высокая, Анна помнила по первой встрече в Суроже. В коротком модном пальто из голубоватого драпа с начесом... Анна сразу определила - дорогое пальто. Пальто, какое не по карману сельскому агроному. В серых остроносых туфельках. Деревенская улица еще в снегу, в грязи, но Аверина не пожалела туфель. Малиновый шарфик... Плоское лицо, монгольские черты, скулы слегка выдаются, косой разрез глаз. В общем, довольно простое лицо. Но раскрашена дерзко: и губы, и брови, и глаза подведены... Очень не похожа на Анну, какой она себя помнит в Мазилове. Однако Анна заранее готова простить этой девчонке ее заносчивость и даже легкомыслие, лишь бы она оказалась знающей и восприимчивой, лишь бы из нее можно было слепить что-нибудь подходящее для "Рассвета", для Сурожа, для всей этой трудной стремительной жизни. Аверина остановилась посреди комнаты, огляделась. - Здравствуйте, с кем не видалась. Здравствуйте, товарищ Гончарова... Но не подошла, и Анна вынуждена была сама подняться, чтобы подать руку Авериной. - Долго, - упрекнула, не сдержалась Анна. - Минут двадцать ждем. - Красилась, - независимо объяснила Аверина. - Не люблю выходить из дому растрепой. - А для кого... - спросила было озадаченная Анна. - Для кого ж это вы мажетесь? Она медленно обвела взглядом окружающих - Челушкина, Милочку, двух девчушек... Действительно, для кого? - А для себя, - ответила Аверина с легким вызовом. - Главным образом для себя. Вот это-то Анна и должна в ней сломить! Таких девочек надо переделывать. Анна готова отдать ей весь свой опыт, подарить всю свою заботу, лишь бы воспитать из нее настоящего человека. Они смотрели друг на друга, и Аверина поняла, что Гончарова не хочет замечать ни ее вызывающего тона, ни остроносых туфелек, так контрастирующих рядом с рабочими сапогами Челушкина. Однако ничто не изменилось ни в лице, ни в позе Авериной, и лишь во взгляде, который она бросила на свои заляпанные туфли, в короткой паузе и еле уловимой краске на лице Анна своим чуть ли не материнским чутьем безошибочно уловила запрятанную куда-то внутрь растерянность очень молодого и очень самолюбивого существа, во что бы то ни стало пытающегося сохранить чувство собственного достоинства. - Я к вам по поводу севооборота, - сухо сказала Анна. - Я бы хотела, чтоб вы познакомили меня... Аверина загадочно посмотрела на Анну. - Но ведь в район, в сельхозинспекцию, все представлено... - Видите ли, я сама агроном, - пояснила Анна. - И работала именно в этом колхозе. Мне бы хотелось вас послушать. Чтобы вы сами показали... Неожиданно для самой себя она потеряла нить разговора. Аверина не шла ей навстречу. Слушала и молчала. Разговор не получался. - Знаете что, пойдемте-ка лучше в поле, - предложила вдруг Анна. - Посмотрим, посоветуемся. Там вы мне все и объясните... - Хорошо, - с облегчением согласилась Аверина. - Но только я должна сбегать к себе. В таком виде... Она покосилась на свои испачканные туфли. - Мы зайдем к вам по дороге, - сказала Анна. - Вы переоденетесь, а я посмотрю, кстати, как вы живете. LXIII Анна мысленно рисовала себе жилье Авериной. Кровать. Стол Этажерка с книгами. На стене платья под простыней. Ну, пусть не под простыней, пусть гардероб... Но очутилась она в очень непривычно обставленной комнате, точно перенесенной из какой-нибудь модной московской квартиры. Окна в комнате, конечно, невелики, рамы похожи на решетки, потолок невысок, и пол не паркетный, словом, комната как комната, как десятки комнат в Мазилове, но у Авериной она выглядит совсем не так, как представляла себе Анна. Вместо кровати широкая, застеленная ковром тахта, никаких этажерок - вся стена в асимметричных полках, заставленных безделушками и книгами, окна задергиваются одной пестрой шторой, свисающей от потолка до полу, полированный гардероб, радиола, на стенах странные рисунки - какие-то танцовщицы в голубом, узкоглазая девушка с веером, похожая... Да, очень похожая на Аверину! - Садитесь, - пригласила Аверина. - Я сейчас. Анна с любопытством осматривалась. - Вас как зовут? - спросила она Аверину. - Люся. - А полностью? - Людмила. - А по отчеству? - Петровна, - сказала Аверина. - Но зовите просто Люся, меня все так зовут. И опять что-то детское прозвучало в ее голосе. Похоже, она сама сейчас радовалась, что Гончарова не приняла всерьез ее браваду, и боялась потерять тот оттенок простоты и задушевности, который, кажется, промелькнул в их разговоре. - Вам сколько лет? - спросила Анна. - Двадцать три Уже старая. - Кончили Тимирязевку? Аверина кивнула. - В прошлом году. До сих пор не могу опомниться. - От чего? - От удовольствия, - сказала Аверина и засмеялась, и ее узкие глаза превратились в щелочки. - Ужасно надоело учиться. Она торопливо рылась в гардеробе. - А это что? - Анна указала на рисунки. - Абстрактная живопись? Аверина обернулась. - Ну что вы! - удивленно сказала она. - Это уже классика. Даже скучно Но я их люблю Дега и Ренуар. Хотя Плеханов и ругал их в свое время... Анна не знала живописи, она могла судить о ней только с точки зрения своих личных вкусов, статьи Плеханова о живописи она тоже не читала. - Я не знаю живописи, не дошли у меня до нее руки, - призналась Анна, глядя на репродукции с грустным любопытством. В свою очередь, Аверина разглядывала Анну. Она только сейчас начала ощущать привлекательность этой стареющей уже и, наверное, очень усталой женщины. Нужно иметь много внутренней свободы, чтобы не притворяться всезнайкой. Анна перебрала несколько пластинок, сложенных стопкой возле радиолы. Все незнакомые композиторы и незнакомые исполнители, один Рахманинов понаслышке знаком Анне. - Вы какую музыку любите? - поинтересовалась Анна. Ей хотелось, чтобы Аверина назвала Чайковского, под музыку Чайковского Анне всегда как-то удивительно легко мечталось. - Джаз, - категорично отозвалась Аверина. - Я люблю острые синкопы. Что такое синкопы, Анна спросить не осмелилась. Она опять перешла к личной жизни Авериной. - Вы не замужем? - поинтересовалась Анна. - Ну что вы! - воскликнула Аверина. - Но кто-нибудь у вас есть в Москве? - Нет, - отрезала Аверина. - Был один, но я с ним рассталась. Не устраивает. Чувствовалось, что на эту тему Авериной не хочется говорить. Анна взглянула на часы. - Поторопитесь, Люся, у меня мало времени, - сказала она деловым тоном. - Я подожду на крыльце. На этот раз Аверина не заставила себя ждать, она вышла вслед за Анной в кожаной куртке, узких синих штанах, в аккуратных, по ноге, резиновых сапогах. Они не спеша прошли по деревне, миновали околицу. - Куда? - спросила Аверина. - Ведите, - уклончиво ответила Анна. - Теперь вы здесь хозяйка. - В таком случае... Аверина свернула в сторону Кудеяровой горы - любимое место Анны, - там, за горой, за веселым березовым лесом, тянулся тот самый широко раскинувшийся клин, с которого Анне так и не удалось получить все, что можно было бы с него получить. Они шли и перебрасывались короткими репликами. - Вы сами откуда? - Из Москвы. - Не удалось остаться? - А я и не пробовала. У Анны не было оснований сомневаться в правдивости Авериной, но уж очень она была какая-то чересчур городская. - Неужели так и не пытались? - Могла остаться, но не пыталась. - А как могли? - У меня отец довольно известный художник. А мать в Госплане. Начальник сектора, шишка. Предлагали. Связи есть и в академии, и в министерстве. А я сказала - нет, еду в Пронск... - Именно в Пронск? - Или что-нибудь вроде. Меня интересуют суглинистые почвы. Я и здесь сумею... - Попасть в аспирантуру? - Нет, писать о своих суглинках. Если захочу. - Вы, значит, Тимирязевку выбрали по влечению сердца? - Конечно. Еще в школе прочла "Физиологию растений" и сразу определила свое призвание. Я могла поступить в любой вуз. - По знакомству? - И без знакомства. - А по Москве скучаете? - Конечно. Но и здесь могу жить. Уже привыкаю. - А к нам надолго? - задала Анна откровенный вопрос. - Сколько времени рассчитываете проработать в районе? - Надолго, - ответила Аверина, не раздумывая. - А может быть, и насовсем. Это была странная девочка, но далеко не такая пустая, какой она сперва показалась Анне. - Но ведь вы захотите, - сказала Анна, - как-то устроить свою личную жизнь. - Возможно, - согласилась Аверина. - А если не встретите здесь ничего подходящего? - В Москве тоже можно не встретить подходящего... - Аверина рассмеялась. - Тогда я сделаю себе гомункулуса! Анна хоть и получила биологическое образование, о гомункулусе имела весьма смутное представление. - А вы сможете? - отшутилась она. - Человек все может, - уверенно заявила Аверина. - Даже выращивать кукурузу на шестьдесят восьмой параллели! Они остановились на склоне горы. Одна - готовая бежать, все время бежать, вся в полете, другая - более спокойная, уверенная в себе, умеющая вовремя остановиться. Анна прищурилась, пытливо осматривая поле. Повсюду лежал снег. Лишь кое-где, как полыньи, сердито чернели проталины. Теперь земля доверена другой, как-то она с нею справится? Анну заботило все, что касалось этой земли, и было интересно, что собирается делать здесь эта самоуверенная, но как будто не глупая и, наверное, неплохая девочка. - Ну, рассказывайте, - сказала Анна. - Что предполагаем, о чем мечтаем. Рассказывайте все. Я ведь тоже агроном, и судьба "Рассвета" в какой-то степени и моя судьба. Аверина схватилась вдруг за березку, обхватила ладонями тонкий ствол, затрясла - мелкие льдинки полетели с ветвей, - точно ей некуда было девать свою силу. - Анна Андреевна! - повернувшись к Анне, воскликнула вдруг Аверина. - С вами можно говорить откровенно? Или хитрить и разговаривать по правилам? Молчи, скрывайся и таи... - Нет, не надо таить... - Анна улыбнулась. - Я для того и привела вас сюда. Она огляделась. Вся земля в мокром снегу. Но среди березок розовели аккуратные круглые пеньки. - Сядем, - предложила Анна. - Поговорим. Они сели напротив друг друга. - Рассказывайте, - повторила Анна. - А что рассказывать? Анна рукой обвела поле. - А вот что собираетесь делать. Что сеять, как. Григорий Федорович хоть и не жаловался, но, чувствую, что-то его смущает. Может, вам в чем помочь? Может, не хватает чего-нибудь? "Неплохая девушка, - подумала Анна, - ей только подать руку, и поддержать, и вовремя остановить, и она многое сделает, ей цены не будет..." - Самостоятельности! - резко произнесла Аверина. Анна не поняла. - Чего? - Самостоятельности, - повторила Аверина. - Я откровенно говорю, я верю вам. Нам всем не хватает самостоятельности. Права делать то, что находишь нужным. Анна Андреевна! Мне нужно одно. Чтобы меня меньше опекали. - Подождите, Люся. Вас заносит... - Ничего не заносит! Я взрослый человек, комсомолка. А мне все время твердят: увяжи, договорись, согласуй. Ну дайте мне возможность работать самостоятельно! Накажите в конце концов, но не обрушивайте на меня недоверие авансом... - Но почему же не посоветоваться? - чуть нахмурясь, остановила ее Анна. - У меня больше опыта, а я и то советуюсь... - И плохо, - перебила ее Аверина. - Я совершенно уверена, что иногда это даже плохо. Я знаю все, что вы скажете. Коллектив, коллективное руководство, план... А я скажу, что у вас связаны руки. Вот вы - секретарь райкома, вы же проверенный работник, вас не допустили бы иначе на этот пост. Но ведь вас опекают как маленького ребенка. Ваши же товарищи. Обком, крайком. Все, кому не лень. Я наблюдала за своей мамой. Она по своей линии пикнуть никому на местах не дает! Почему писателю никто не подсказывает, как писать книгу? Договор подпишут, денег дадут, а писать не учат. Не удастся - отвергнут, но пока пишет, не вмешиваются. А мне, если я вздумаю вывести новый сорт хлеба или новую породу скота, тысячу раз помешают. Одна вы своими советами... Анна даже рассердилась: - Ох, Люся! - Что - Люся? Разве я не права? Спрашиваете - не скучаю ли без Москвы? Скучаю! Но Москва мне поперек горла стоит. Без Москвы уж и не дыши! А история делается не только в Москве, история делается там, где жнут хлеб и добывают нефть. Без Москвы невозможно не скучать, но Москва - это еще не вся Россия. У Большого театра пшеницу сеять не будут, а для меня в суглинках вся жизнь. Она выкладывала и выкладывала свои претензии, и что-то в них было неправдой, и что-то правдой, Анне было что возразить, и почему-то не хотелось возражать; именно то, на что жаловалась Аверина, часто мешало Анне держаться свободнее и независимей... - Подождите, Люся, - уже решительно остановила ее Анна. - Не будем затевать общий спор, спустимся на землю. На эту вот мазиловскую землю. Что вы хотите на ней делать? Кто вам мешает? Чем? Аверина встала, опустив вдоль бедер длинные руки. Она стояла как школьница. Но как очень упрямая школьница. - Извольте, скажу. Мне мешает даже Григорий Федорович. Хотя он очень хороший человек. Все время говорит, что надо посоветоваться с вами. Слишком въелась в него дисциплина. Как, впрочем, вероятно, и в вас. А я считаю, спрашивать никого не надо! - Слушаю, слушаю вас, - примирительно произнесла Анна. - Чтобы снять завтра с работы? - насмешливо произнесла Аверина - Но я все равно ничего не боюсь. Так вот! Я хочу перейти на двойной посев, сразу сеять яровую пшеницу и озимую. Это не моя выдумка, я об этом и читала и сама видела... - Как, как? - заинтересовалась Анна. - Совместный посев? - Да это очень понятно, - сказала Аверина. - Влага, свет, питательные вещества используются рациональнее, если совместно произрастают культуры, относящиеся к одному виду, но разнящиеся по возрасту и развитию... - Подождите. Как - сразу? Не будет ни той, ни другой. - Будет! Будет! Получается. Надо только глубже вникнуть в физиологию растений... Аверина принялась сыпать доказательствами. Ее заносило, но и нельзя было сразу вылить на нее ушат холодной воды. - Разве Григорий Федорович мешает вам поставить эксперимент? - с сомнением спросила Анна. - Да не эксперимент! - возразила Аверина. - Я весь этот клин хочу отвести под совместный посев! Анна насторожилась: - Что вы! Рисковать урожаем? - Не только урожаем - собой! - воскликнула Аверина. - Позвольте мне рискнуть собой! Анна молчала, не улыбаясь уже, поглядела на Аверину. - А вам не кажется, - проговорила она медленно, - что рисковать урожаем - это гораздо больше, чем рискнуть собой? Да, она не глупа, окончательно решила Анна об Авериной, заметив, как вздрогнула та от ее слов. Все понимает, есть характер, есть страсть. Эта из-за боязни одиночества замуж не выйдет и с плохим мужем не станет церемониться. И в спор с секретарем райкома, если нужно, не побоится вступить. Есть в этой девочке что-то такое, что привлекает к ней Анну. Честное слово, ей хотелось, чтобы ее Женя поступала так же... - Выслушайте меня, Люся, - сказала Анна, стараясь говорить как можно сердечнее. - Не бросайтесь в воду очертя голову. Семь раз примерь. Будем думать вместе. Я помогу вам, у меня накоплен кое-какой опыт. Я все для вас сделаю... - Не нужно! - Не горячитесь. Человек слабей в одиночку. Чем вам помочь? - Ничем! Она ничего не хотела от Анны! Но Анна была достаточно умна, чтобы не обижаться на Аверину. - Надо еще доказать свою преданность общему делу. Надо доказать людям, что их любишь... - А я и доказываю, - упрямо сказала Аверина. - Чем? - Тем, что соберу со своих гектаров по тридцать центнеров! - А вот у меня нет в этом уверенности, - осторожно сказала Анна. - Если бы то, что вы предлагаете, хоть кем-то было апробировано... - Да апробировано! - Кем? - Жизнью! Вы не могли не читать! Советуют сеять одновременно и раннеспелую и позднеспелую кукурузу. Высокорослую и низкорослую. Будет силос, и будут початки... - Погодите, погодите... Действительно, она что-то читала об этом.