у. Платформа Герасимовская. Приехавшие выходят из вагонов и медленно бредут через холодный станционный зал. Еще совсем темно. Ночь. На площади перед станцией видимо-невидимо розвальней, в которые впряжены низкорослые лохматые лошаденки. Со всех окрестных деревень съехались крестьяне отвезти приезжих в Горки. Кто забирается в сани, а кто пешком понуро бредет вслед за розвальнями. Их много - тут и партийные работники, и делегаты съезда Советов, и ответственные сотрудники наркоматов. Поскрипывают по снегу сани, стелется над дорогой поземка. Землячка пытается идти широким размашистым солдатским шагом, но вскоре устает, сбивается с ритма и начинает по-женски быстро и часто переступать. Она не бывала в Горках и не знает, долго ли еще идти, а подсесть к кому-нибудь в сани не хочется, не хочет обнаружить перед людьми свою слабость. Черная громада леса. Предрассветная тьма. Белесые сугробы по сторонам. Вот блеснул и пропал огонек ленинского дома. Сверкнуло и скрылось за поворотом. Опять сверкнуло... Усадьба на лесистом холме. Обоз подползает к воротам. Окруженный забором парк, сторожевая будка, деревья. Бесшумно, словно боясь кого-то разбудить, все заходят во двор. Небо лиловеет, и точно сказочный дворец стоит среди серебряного леса высокий белый дом с колоннами. Последняя обитель Ленина. Легко отворяется застекленная дверь, и Землячка вместе с другими входит в дом. Веет домашним теплом, и не верится, не верится... Просторный зал. Разрисованные морозом стекла. Еще не разобранная елка. В бусах, в свечах... Еще совсем недавно он собрал из деревни ребятишек на елку и все просил взрослых не мешать им веселиться. Круглая лестница наверх. Никто не решается первым шагнуть на эти ступени... Все стоят в нерешительности. И не садится никто. Стулья. Диваны... На них сидел Владимир Ильич. Столы. Столики... За ними работал. Кресло на колесах, в котором его возили. На стенах охотничьи ружья. Из которых стрелял... Ковры стерегут тишину. Как трудно подниматься по этой лестнице! Шаг. Шаг. Еще шаг. Еще... Полутемная проходная. На диване неподвижная Надежда Константиновна. Как резки запавшие черты ее лица! Крупская молчит. И Землячка молчит. Здесь невозможны слова. Она молча пожимает Надежде Константиновне руку, и та отвечает ей слабым движением. К Крупской подходит какой-то рабочий. Землячка знает его, но не может вспомнить фамилии. Один из тех, с кем не раз беседовал Ленин, один из тех, кто составляет костяк партии. Говорит Надежде Константиновне соболезнующие слова. И она отвечает. Просто, вежливо, внятно, короткими словами. В углу дивана кто-то кутается в пальто. Глаза покраснели, опухли от слез... Никто не решается сразу пройти дальше. Туда, где... Вот он. В суконной темно-зеленой тужурке. Совсем не изменился. Лицо спокойно. Верхняя губа со щетинкой усов чуть приподнята. Вот-вот улыбнется. Это непередаваемое выражение его лица, понятное лишь тем, кто сам видел его детски лукавую усмешку! Кажется, он сейчас встанет. Молча стоят соратники Ленина. И снова собрались все внизу. Уместились на диванчиках, в креслах. Кутаются в шинели, пальто. Все люди в возрасте. Стискивают пальцы рук и, перебивая друг друга, вспоминают то одну, то другую подробность, относящуюся к их встречам с Лениным. Это все очень важные люди в Правительстве, руководители больших государственных учреждений. Но сейчас они рассказывают друг другу о каких-то трепетно живых пустяках. О ленинских шутках. О его жизнерадостности. О переписке с ним. О его шахматном самолюбии... То входит, то выходит Мария Ильинична. Надежда Константиновна - та все сидит наверху, неподалеку от Ленина. А Мария Ильинична все ходит, ходит. Ходит прямой, твердой походкой по этажам и комнатам осиротевшего дома. Рассвело. Давно уже рассвело. Зимний морозный день. Солнце искрится сквозь заиндевелые окна. Снаружи доносится слабый гул человеческих голосов. - Пора! Ленин отправляется в свой последний путь. Светло и тихо. Красный гроб плывет по лестнице. 1924 год. 23 января. 10 часов утра. Гроб с телом Ленина выносят из дома. Выносят, опускают на землю. Весь двор запружен народом. Запружен двор, запружена дорога, сотни людей стоят у обочин вдоль леса, черной лентой растянулись люди по всему пути от усадьбы до полустанка. Нет никого, кто не ощущает беспредельности потери. Все окрестные деревни пришли сюда. Мужики, бабы, дети, старики, старухи... Гроб стоит на земле. Минута невыразимой тоски. Падают с неба пушистые снежинки. Падают на открытый лоб Ильича, на тужурку. Голова Ленина покоится на небольшой красной подушке. Надо закрывать гроб. Еще минута... Гроб накрывают стеклянной крышкой. Из глубины двора доносится одинокое женское рыдание. И как-то легче становится от мысли, что можно заплакать. И вдруг Землячка замечает, что у нее самой катятся по лицу слезы. Она судорожно перебирает пальцами в кармане, находит крохотный кружевной платочек, подносит к глазам. Нельзя плакать. Нельзя плакать. Спокойствие. Но слезы катятся сами собой. Спокойствие, спокойствие. Гроб поднимают на руки, несут. Последний путь... Путь в вечность. Нестройной группой движется когорта большевиков по лесной аллее. Толпа крестьян теснит ее по бокам. Идти трудно, тесно. Толпа теснит. Всем хочется заглянуть в лицо Ленину, проститься. Кто-то вскрикивает. Только Надежда Константиновна не плачет, окаменела в своем горе. Вот она, последняя дорога Ленина... Вот она, широкая проселочная дорога, тянущаяся через бесконечное снежное поле. Поле, поле, бескрайнее снежное поле, бескрайняя снежная скатерть... Впереди старик в рыжем армяке едет в розвальнях, устилает дорогу еловыми ветками. Повсюду толпы крестьян. Опираются на палки старики. Стоят, провожают Ленина взглядами. Женщины плачут. Впрочем, плачут не одни женщины. Повсюду снуют ребятишки, забегают вперед, кулаками вытирают глаза. И никто не крестится. Знают, не верил Ленин в бога, и пусть уж все будет по-ленински. Это тоже дань уважения - во всем быть с ним согласными. Россия провожает вождя международной и русской революции! До чего же чувствуется над этой снежной пустыней ее тысячеверстный размах, ее суровая стихия... Иногда от толпы отделяются несколько человек, приближаются к гробу, в руках у них венки из сосновых ветвей. Первые венки на гроб Ленина. Потом их будет много, бесконечное множество. Из багровых роз, из пальмовых ветвей, из белых лилий и лавра, но эти лесные венки навсегда останутся в памяти тех, кто провожал Ленина по заснеженной подмосковной дороге. Медленно шагают большевики, несут свое горе... Желтеет вдали домик станции. Вот и конец пути. Сейчас гроб с Лениным поставят в вагон, поезд двинется... Остановки в Расторгуеве и Бирюлеве. Траурные митинги. Поезд прибывает на Павелецкий вокзал в час дня. Под звуки траурного марша из вагона выносят гроб. Траурный кортеж направляется на вокзальную площадь. Соратники Ленина на руках несут гроб, проходят мимо приготовленного лафета и направляются к Зацепскому валу. Впереди гроба - знамена, оркестр, позади - Надежда Константиновна и Мария Ильинична, почетный караул, члены ЦК, воинские части, делегации заводов и фабрик, колонны районных организаций. Пятницкая. Чугунный мост. "Балчуг". Процессия подходит к Москворецкому мосту. Раздается шум пропеллеров, низко пролетает эскадрилья самолетов, над головами парят сброшенные с самолетов листовки. Те же листовки глядят со всех стен. Обращение ЦК. К партии. Ко всем трудящимся. 1905-1908 гг. Восстание В ноябре 1905 года Владимир Ильич Ленин приехал из-за границы в Петербург. В революционных кругах быстро распространилась весть: Ленин в России! В одних эта весть вселяла надежду, веру, бодрость, других смущала, пугала... К этому времени Ленин стал признанным вождем революционных марксистов, руководителем партии русского революционного пролетариата. Россия находилась в состоянии революционного брожения, и как только обстоятельства потребовали присутствия Ленина на родине, он поторопился домой. В Москве революционная ситуация назревала с каждым днем. Землячка находилась в самой гуще событий. В этот тревожный незабываемый год она была секретарем Московского комитета партии. Само присутствие Ленина в России стало уже огромной поддержкой; сознание, что он рядом, вселяло в большевиков уверенность в своих силах. Через несколько дней после приезда Ленина в Петербург, оттуда вернулся в Москву Мартын Николаевич Лядов, один из руководителей Московского комитета. Встретились Землячка с Лядовым на одной из конспиративных квартир, у знакомого врача. За стеной шумели дети, кто-то бренчал на пианино, врач принимал очередного пациента, а двое посетителей - господин в пенсне, с бородкой, чем-то похожий на Чехова, и весьма строгого вида дама - обсуждали в гостиной возможности вооруженного восстания. - Ну как? - Виделся. Разговаривал. Просил передать вам привет. - Когда? Где? Что говорит? Законные были вопросы - Московский комитет нуждался в ленинских указаниях, а Землячка была секретарем комитета. - Владимир Ильич сразу, в день приезда, встретился со мной, Красиным и двумя товарищами. На одной из тех квартир, откуда начинался путь в Лондон для делегатов Третьего съезда! - А "Мадонна" по-прежнему украшает столовую? Собеседники улыбнулись: в течение нескольких лет литография со знаменитой картины Мурильо "Мадонна с младенцем" служила для перевозки "Искры" в Россию; между картиной и картоном отлично умещалось несколько экземпляров напечатанной на тонкой бумаге "Искры". - Привез небольшой презент... Лядов подал Землячке пачку газет. - "Новая жизнь". Две части его статьи "О реорганизации партии". От десятого и от пятнадцатого ноября. Будет еще третья. Землячка тут же принялась читать - ведь это были первые ленинские статьи, написанные им по приезде. - Ну, что? - Все правильно, - тоном победительницы отозвалась Землячка. - Наша партия застоялась в подполье... Хотя... - Она вернулась к началу статьи. - Хотя... конспиративный аппарат партии должен быть сохранен! То, о чем писал Ленин, было до очевидности ясно, опять он с обычными лаконизмом и выразительностью определял тактику партии. Землячка начала читать вторую часть статьи. Неожиданно она засмеялась. Лядов удивленно спросил: - Чему это вы? - А как же! - Землячка прочла: - "...пора позаботиться также о том, чтобы создавать местные хозяйственные, так сказать, опорные пункты рабочих социал-демократических организаций в виде содержимых членами партии столовых, чайных, пивных, библиотек, читален, тиров..." - Что же тут смешного? - заинтересовался Лядов. - А вы обратили внимание на примечание к этому слову? - Обратил. Но... - Ленин, изволите ли видеть, не знает тождественного слова в русском языке и делает следующую сноску... - Она опять прочла: "Я не знаю соответственного русского слова и называю "тиром" помещение для стрельбы в цель, где есть запас всякого оружия, и всякий желающий за маленькую плату приходит и стреляет в цель из револьверов и ружей. В России объявлена свобода собраний и союзов. Граждане вправе собраться и для ученья стрельбе, опасности от этого никому быть не может. В любом европейском большом городе вы встретите открытые для всех тиры - в подвальных квартирах, иногда за городом и т.п. А рабочим учиться стрелять, учиться обращаться с оружием весьма-весьма не лишне. Разумеется, серьезно и широко взяться за это дело мы сможем лишь тогда, когда будет обеспечена свобода союзов и можно будет тягать к суду полицейских негодяев, которые посмели бы закрывать такие учреждения". - И все-таки не понимаю, почему это вызывает у вас смех? - Но ведь это инструкция, инструкция! - возбужденно воскликнула Землячка. - В легальной газете! И радуюсь я тому, что мы этой инструкции уже следуем. В подвалах Высшего технического училища который день студенты и рабочие обучаются стрельбе. Устроены настоящие тиры. Висят зайцы, утки, прочие мишени. Теперь улыбнулся и Лядов. - В таком случае - поздравляю. Они опять заговорили о вооруженном восстании и предстоящей конференции московских большевиков, созываемой в училище Фидлера. С этой встречи началась деятельная подготовка и к конференции, и к восстанию - присутствие Ленина в России вдохновляло большевиков. Конференция не обманула их надежд. "Объявить в Москве со среды 7 декабря, с 12 часов дня, всеобщую политическую стачку и стремиться перевести ее в вооруженное восстание..." - решили московские большевики. В "пятерку" по руководству восстанием вошли Землячка и Лядов, требовалось оправдать доверие и рабочих и Ленина, от слов пора было переходить к делу. Восстание захватывало всю пролетарскую Москву. То тут, то там вспыхивали митинги. В одной из аудиторий Высшего технического училища рабочие и студенты собрались обсудить вопрос о вооруженной борьбе. В целях конспирации собрание велось при одной стеариновой свече. Выступала Землячка: - Рабочим учиться стрелять, учиться обращаться с оружием весьма-весьма нелишне... Внезапно в аудитории появились казачий офицер и солдаты. - Разрешите вас пригласить... Свеча тут же погасла! Расходились в темноте. С митингов рабочие шли на баррикады. Пресня. Шаболовка. Рогожская застава. Землячке некогда было вздохнуть. Она писала листовки, следила за их печатанием, снабжала рабочих оружием, появлялась на баррикадах, участвовала в уличных боях. На улицах Москвы были воздвигнуты тысячи баррикад. Самоотверженно сражались московские рабочие, но опыта вооруженной борьбы не было, оружия не хватало, связь с войсками была недостаточна... А капитулянтская позиция меньшевиков и эсеров способствовала поражению. 18 декабря Московский комитет призвал рабочих прекратить вооруженную борьбу. "Геройский пролетариат Москвы показал возможность активной борьбы и втянул в нее массу таких слоев городского населения, которые до сих пор считались политически равнодушными, если не реакционными. А московские события были лишь одним из самых рельефных выражений "течения", прорвавшегося во всех концах России. Новая форма выступления стояла перед такими гигантскими задачами, которые, разумеется, не могли быть решены сразу. Но эти задачи поставлены теперь перед всем народом ясно и отчетливо, движение поднято выше, уплотнено, закалено. Этого приобретения ничто не в силах отнять у революции". Арест Она торопится к дантисту, и ей в самом деле начинает казаться, что у нее болит зуб... Вот она входит в знакомый Кисловский переулок. Никто не идет за ней? Останавливается. Оглядывается. Никого. Да, собственно говоря, чем она может привлечь к себе внимание? Она же идет к дантисту. Знакомое парадное. Открывает дверь, входит и тут же отступает в сторону. Ждет. Нет, никого. Медленно поднимается на третий этаж. "Зубной врач Калантарова". Нажимает кнопку звонка. Дверь распахивается. Горничная ее узнает - она бывала тут не один раз. - Пожалуйте. Навстречу ей из приемной выходит одна из пациенток Калантаровой. Очень хорошенькая эта пациентка - черные вьющиеся волосы, задорное личико. - Ждем только вас, Розалия Самойловна, - говорит она. - Все собрались. - А вы куда, Ольга Сергеевна? - осведомляется пришедшая. На самом деле Ольгу Сергеевну зовут Елизаветой Абрамовной Леви. Землячка знает ее настоящее имя. Но хозяйка квартиры Калантарова знает ее как Ольгу Сергеевну, да и не все участники военной организации знают настоящее имя Лизочки Леви. - За документами, - объясняет Ольга Сергеевна. - Не рискнула сразу захватить. Мало ли что. Списки сочувствующих офицеров, расположение воинских частей... Лизочка Леви - секретарь военной организации. Осторожна и предусмотрительна. Уже несколько раз удавалось ей избежать неминуемых, казалось бы, провалов. Землячка входит в приемную. Стулья, обитые зеленым плюшем, круглый стол под зеленой плюшевой скатертью, на столе журналы, чтоб пациентам не было скучно. И вот они, пациенты Калантаровой! Емельян Михайлович Ярославский. Сергей Сергеевич Дрейер. Впрочем, здесь его зовут Семеном Семеновичем. Костин, рабочий Курских железнодорожных мастерских. Штабс-капитан Клопов... Руководители военной организации большевиков. Сразу же после Декабрьского восстания Московский комитет создал военную организацию. Опыт первой русской революции показал, к чему может привести недооценка армии. Для ведения революционной работы среди солдат и офицеров выделяют самых надежных пропагандистов, и в их числе Землячку и Ярославского. - А мы уж беспокоились, что вас долго нет, - обращается Ярославский к Землячке. - Вот Клопов рассказывает, уходят солдаты из-под влияния эсеров... Землячка согласно кивает в ответ, в этом тоже ее заслуга - она часто встречается с солдатами из различных частей Московского гарнизона. Опытный пропагандист, она изо дня в день втолковывает солдатам, что террором революции не сделаешь, армия, не опирающаяся на народ, - слабая сила, истреблением отдельных представителей царского правительства ничего не добьешься, нужно изменить социальный строй. - Все в сборе, - продолжает Ярославский. - Конференцию военной организации считаю открытой. Обменяемся пока мнениями о том, как углубить нашу работу среди солдат, а тем временем Ольга Сергеевна принесет списки участников... Но тут в передней новый звонок. - Кто бы это? - удивляется Ярославский. - Не могла Ольга Сергеевна так быстро обернуться! Торопливо пробежала через гостиную горничная. Костин прислушался. В передней кто-то переговаривался. - Кого еще там принесла нелегкая? Неужто в самом деле какой-то страждущий? Клопов и Ярославский схватили со стола журналы, Костин прижал руку к щеке, Дрейер со скучающим лицом подошел к окну. Конференция сразу превратилась в сборище незнакомых друг с другом пациентов. - Как долго, - недовольно заметил Дрейер, имея в виду горничную. Вероятно, ей не удавалось выпроводить непрошеного посетителя. Но оказался он, увы, совсем не тем лицом, которое можно выпроводить. Дверь отворилась, и перед участниками конференции предстал... жандармский ротмистр. - Господа, вынужден прервать вашу беседу, - не без иронии объявил он. - Прошу всех оставаться на своих местах. Из кабинета выглянула Калантарова, выразила на своем лице удивление. - Господин офицер... Что это значит? - Ничего такого, сударыня, - не без галантности ответил ротмистр, - что могло бы вас удивить. - Он театрально развел руками. - Господин Ярославский вот уже несколько дней пользуется нашим неотступным вниманием... - Не поворачивая головы, он крикнул: - Заходите! Жандармы появились тотчас же. По всей видимости, они ожидали сопротивления, поэтому их было более чем достаточно. - Сударыня... - Ротмистр щелкнул шпорами перед Землячкой. - Если не ошибаюсь, госпожа Берлин? - Ошибаетесь, - холодно возразила Землячка. - Я лечусь здесь, и фамилия моя вовсе не Берлин. - Простите, тогда, может быть, вы назовете себя? - Я не обязана называться, но если вы интересуетесь - Осмоловская. - Отлично, госпожа Осмоловская, - весело сказал ротмистр. - Мы разберемся в этом, но пока что попрошу следовать с нами, в тюрьме, я надеюсь, вы вспомните свою настоящую фамилию. Опять не глядя на своих помощников, приказал: - Проводите эту даму. Ротмистр улыбнулся, он был в отличном настроении. - А этих господ придется обыскать, - сказал он, кивая на мужчин. Землячка пошла к выходу. Не спеша надела в передней пальто, посмотрелась в зеркало, спустилась в сопровождении двух жандармов по лестнице. У парадного их ждала полицейская карета, впрочем, перед домом стояла не одна, а целых три кареты. Землячка посмотрела вдоль переулка - по противоположной стороне неторопливо шла Лизочка Леви. "Как удачно, что она задержалась, - подумала Землячка - Появись жандармы получасом позже, какие ценные документы попали бы к ним в руки!" - Пожалуйте, - поторопил ее один из жандармов. Землячка стала на подножку кареты, жандарм вежливо ее подсадил, дверца захлопнулась, солдат на козлах крикнул, лошади понеслись, и карета промчалась мимо Лизочки, старавшейся не спешить, чтоб не привлечь к себе внимания. Полиция Сущевская полицейская часть. - Выходите! Она выходит из кареты и останавливается перед тяжелой дверью. Ее вводят через караульное помещение во двор. В глубине - тюремный корпус с зарешеченными окнами. Узкий темный коридор, обитая железом дверь с глазком для наблюдения. Дежурный надзиратель отпирает замок. - Прошу. В камере какая-то женщина... Обычная тюремная камера. Голые стены, сводчатый потолок, окно с решеткой, пол из каменных плит, две железные койки. Землячка входит, и дверь захлопывается. Кого послала ей судьба делить одиночество? Боже мой, да ведь она ее знает! Это Генкина, мать Ольги Генкиной, зверски убитой в прошлом году черносотенцами в Иваново-Вознесенске. Землячка встречалась и с Ольгой и с ее матерью. Ольга была невестой Ярославского, они собирались пожениться - и вдруг такая страшная, такая безжалостная смерть... Мать Ольги не была ни членом партии, ни революционеркой, не очень-то разбиралась в революционных делах, просто была матерью своей дочери. Но после гибели Ольги сказала, что будет помогать революционерам. В память дочери. Не позволила горю сломить себя. "Я ничего не понимаю в ваших теориях, - говорила она, - но я буду помогать товарищам моей дочери всем, чем смогу". И она действительно оказывала революционерам множество услуг: налаживала явки, носила передачи, доставала деньги. Землячка подошла к ней. - Розочка! - Т-с-с... - Землячка отрицательно помотала головой. - Не называйте меня. - Когда? - спросила Генкина. - Только что. - Что-нибудь серьезное? - Да. Генкина прижала к себе Землячку. - А вас за что? - спросила она Генкину. - Да ни за что, - ответила та. - Взяли у меня на квартире одного человека, я сказала, что даже не знаю его. Выпустят через несколько дней. Они заговорили о тюрьме. Пожилая добрая женщина, не искушенная в революционных делах, и профессиональная революционерка, не имеющая права говорить о своей работе. Землячка расспрашивала свою соседку по камере о порядках, установленных в Сущевской части, о надзирателях, о передачах. - А какой здесь врач? - поинтересовалась Землячка. - Приличный человек, - сказала Генкина. - До ареста я передавала сюда через него письма. К помощи врачей Землячка прибегала в затруднительных случаях не один раз; большей частью это оказывались порядочные люди, по характеру своей профессии они видят немало человеческого горя и неплохо разбираются, кто прав и кто не прав в этом мире, - поэтому-то для нее так важен был ответ Генкиной. Она и вправду чувствовала, что ее лихорадит. Быть может, тому виной ее нервное состояние, а быть может, снова давал себя знать туберкулез, который она нажила еще в Киевской тюрьме. Она подошла к двери, постучала, глазок тут же приоткрылся. - Вам чего? - Доктора, - попросила Землячка. - Голова болит, кашляю, простудилась. В Сущевской части содержались только подследственные, поэтому режим в ней был мягче и к просьбам заключенных относились снисходительнее, чем в обычных тюрьмах. Надзиратель загромыхал замком, приоткрыл дверь. - Это вам доктора? - Мне. - Можно, - сказал надзиратель. - Они у нас тут же при части во дворе квартируют. Иногда к нам очень даже приличных господ привозят... Он бросил пытливый взгляд на Землячку, покачал головой и опять загромыхал замком. Врач не заставил себя ждать. Это был сухонький старичок, привыкший за время своей службы при полиции ко всяким оказиям. - Чем могу служить? - Боюсь, обострился туберкулезный процесс, - пожаловалась Землячка. - Нельзя ли пригласить ко мне моего врача, я оплачу визит... В те времена дамы были стеснительны сверх меры, многие из них стеснялись раздеваться перед врачами-мужчинами, врачи нередко осматривали своих пациенток в присутствии мужей и выслушивали через рубашку, так что просьба Землячки прозвучала вполне естественно. Перед доктором находилась очень приличная дама, она не просила его ни о чем предосудительном. - Какого же врача вы желаете? - Марию Николаевну Успенскую. Землячка назвала не того врача, какой ей был нужен, она действовала осмотрительно. Мария Николаевна Успенская достаточно известный врач и добрый человек. Она не связана с большевиками, и репутация ее безупречна. Должна быть безупречна с точки зрения полиции. Раз или два Землячка встречалась с ней и могла рассчитывать, что та выполнит просьбу. Успенская появилась под вечер в сопровождении полицейского врача, и тот, не желая стеснять даму при осмотре, деликатно остался в коридоре. Успенская помнила Землячку в лицо - ее запоминали все, кто с нею встречался, - хотя вряд ли помнила фамилию, под которой Землячка была ей представлена. Она напрягла память. - Мы с вами встречались... - Совершенно верно, у Лидии Михайловны. - Я могу быть вам чем-нибудь полезна? - Иначе я не стала бы вас беспокоить. - Вы больны? Или у вас... еще что-нибудь? - Вы не ошиблись, я хочу попросить вас сегодня же отыскать Лидию Михайловну и передать, чтобы она завтра повидалась со мной. Лидия Михайловна Катенина тоже врач, но кроме того она личный друг Землячки, член партии. Успенская больше не расспрашивала, она догадывалась, что Катенина связана с революционным движением. Выслушала больную, выстукала, выписала рецепты, отдала их полицейскому врачу, ушла... Весь вечер Генкина рассказывала Землячке о своей Оле, интересовалась Ярославским - не слышала ли чего Землячка о нем, где он сейчас, что с ним. Землячка призналась, что была арестована вместе с Ярославским. Генкина взволновалась. - Так он, вероятно, тоже здесь? - Вероятно. - А вы умеете перестукиваться? Землячка научилась перестукиваться еще в Киевской тюрьме, но, увы, одна стена молчала, а с другой стороны ответили бессмысленным непонятным стуком. Приходилось придумывать что-то другое. Поздно вечером Землячку вызвали на допрос. Допрашивал все тот же жандармский ротмистр, который арестовал ее. - Советую не отягощать своего положения бессмысленным запирательством, - начал он допрос стереотипной фразой. - Нам все известно. Известно, что вы являетесь одним из руководителей военной большевистской организации, известно, что в квартире Калантаровой была назначена конференция... Да, он знал многое, без провокатора тут дело не обошлось, но Землячка решила ни в чем не сознаваться, не выдавать ни себя, ни товарищей. - Госпожа Берлин, ведь нам все известно! - Но я не Берлин, а Осмоловская. - Смешно! Ротмистр извлек из стола фотографию. - Вот снимок, поступивший к нам из Киевского охранного отделения. Да, это ее снимок, трудно отрицать очевидное, но она отрицает, чувство юмора не покидало ее никогда. - Случайное сходство. - До такой степени? - Вы видели снимки Собинова? - Артиста? - Так вот, к примеру, вы и Собинов - совершеннейшие двойники. Ротмистр польщен, он не так красив, как Собинов, но оспаривать это утверждение не хочет. - Вы можете упорствовать, госпожа Берлин, но скамьи подсудимых по делу военной организации вам не избежать. Это первый, предварительный, поверхностный допрос, настоящие допросы начнутся после перевода в тюрьму. Ночью Землячка раздумывала о том, что им, арестованным большевикам, предпринять. Бежать! Связаться с другими арестованными и бежать! За себя она не боялась, она слова ни о чем не проронит, ее больше тревожит судьба товарищей. После разгрома Декабрьского восстания каждый человек на счету, и еще больше ее тревожит судьба военной организации. Начнутся допросы, примутся копаться во всех подробностях, доберутся до солдат, с таким трудом вовлеченных в движение, до офицеров... Под утро она попыталась заснуть, чувство самодисциплины развивалось у нее год от году, оно присуще профессиональным революционерам: надо есть, спать, избегать болезней, чтобы сохранить силы, всегда быть готовым к борьбе. Ее разбудила Генкина. - Розочка, у вас есть рубль? Только что принесли чаю и хлеба, и надзиратель распахнул дверь, чтобы проветрить камеру. Фамилия его Овчинников, по словам Генкиной, он один из самых добродушных надзирателей. Рубль сослужил свою службу. Да, шестерых мужчин привезли в часть вскоре после появления Землячки, они помещены вместе в угловой камере, им можно отнести записку и передать от них ответ. Землячка набросала несколько строк и уже через четверть часа получила ответ Ярославского. Минут через двадцать надзиратель пришел за Землячкой. - Что ж вы не сказали, барышня, что там ваш жених? Выходите. Выпущу его на минуту в коридор, будто веду в туалет. Умению за две-три минуты сказать самое существенное, не тратить времени на пустые слова, ее тоже научил тюремный опыт. Она не знала, кто назвался ее женихом, но им оказался Ярославский. Бежать? Да, бежать. Обязательно до того, как их переведут в тюрьму. Надо обеспечить себе помощь с воли. Достать денег... Надзиратель подошел к ним. - Пора. Вот-вот появится начальство. - Он деликатно отвернулся. - Да поцелуйтесь, я не буду смотреть... Но они так и не поцеловались. Побег Теперь следовало ждать появления Катениной - в том, что Успенская ее разыщет, Землячка не сомневалась, а уж Катенина наверняка что-нибудь да предпримет. Около полудня Генкину и Землячку повели на прогулку. Двор, просторный и скучный, тянулся куда-то в глубину - там стояли флигели, где квартировали служащие полицейского участка. У входа в караульное помещение сидел городовой. Надзиратель вывел своих подопечных и тоже подсел к городовому. По двору сновали служащие. - Разговаривать запрещается, - сказал надзиратель. - Вы гуляйте, гуляйте. Землячка медленно прохаживалась вдоль стены по двору, вымощенному каменными плитами. Так она ходила минут десять, когда из караулки окликнули городового, тот подошел к двери, кто-то что-то ему сказал - и вдруг из-за двери показалась Катенина. - К вам с передачей, - позвал городовой Землячку. Милая Лидия Михайловна! - Я тут принесла тебе котлет, печенья, - быстро произнесла Катенина, обращаясь к Землячке на "ты", хотя в обычной жизни они обращались друг к другу на "вы". - Может быть, тебе нужно что-нибудь из белья? - Она оглянулась на городового. - Ты знаешь, у меня такие неприятности с мужем... - Это уже специально для городового. - Он меня так ревнует... Она понизила голос, повлекла Землячку в сторону - случайные слушатели должны думать, что далее последует рассказ о каких-то интимных делах. Они стояли в стороне, и Катенина возбужденно и непрерывно что-то говорила и говорила, сама не слушая себя, а Землячка шепотом, как бы утешая Катенину, давала ей свои указания: - Мы должны бежать. В самые ближайшие дни. Пока нас не перевели в тюрьму. Нужны деньги, пилки, план окружающей местности. Надо подготовить надежные квартиры. Для меня принесите платье. Понаряднее. Шляпу, вуаль, перчатки. Полагаюсь на вас, Лидия Михайловна. Вы сумеете это организовать. - Да, да, да, я ему все скажу, - отвечала Катенина, время от времени повышая голос, чтобы ее слышали во дворе. - Он не посмеет... Эти безумные подозрения... Все шло как нельзя лучше, приятельницы расстались, вполне довольные друг другом, как, впрочем, довольны были и городовой, и надзиратель, получившие свои чаевые. Землячка знала - на Лидию Михайловну можно положиться, она верный член партии. Землячка трудно сходилась с людьми, не заводила с ними личных отношений - дело, дело, она признавала лишь деловые связи - Катенина одна из немногих, для кого открыто сердце Землячки, и Катенина знала, какое это сердце, и не было, кажется, жертвы, какой бы она не принесла, чтобы облегчить положение своего строгого друга. Землячка понимала и ценила это. "Спасибо, родная, за всю вашу ласку, - писала она в начале этого трудного года Лидии Михайловне, - за все хорошее, что вы всегда даете мне". В тот же день Катенина пошла по дворам, расположенным по соседству с Сущевской частью. В одном из дворов нарвалась даже на неприятность. Она стояла и посматривала на забор - высокий ли, легко ли через него перелезть, и тут какая-то женщина вынырнула из-под развешанного на веревках белья. - Вам кого, барышня? Катенина растерялась. - Лучинкины здесь живут? - выпалили она первую пришедшую на ум фамилию. Женщина подозрительно ее оглядела. - Нету у нас таких... Шляются тут, прости, господи, всякие, а потом, смотришь, и пропало белье. Пришлось Катениной уйти, так и не рассмотрев хорошенько забора. Нет, не женское это дело - бродить по дворам! Она пошла к Терехову - для того, чтобы снять план какой-либо местности, он подходил более всего: он не только член РСДРП, большевик, активный участник подполья и вооруженного восстания, но и студент Межевого института. - Павел Григорьевич, нужно снять план местности, примыкающей к Сущевской части, - попросила она его. - Есть такое поручение. Сказать от кого? - Не надо, - ответил Терехов. - Я вам вполне доверяю, Лидия Михайловна. Он тут же ушел из дому и меньше чем за сутки обследовал всю Селезневку, а на другой день Ярославский уже нашел этот план в коробке с мармеладом. Побег наметили на пасху, это самые удобные дни - много пьяных, много бесцельно шатающихся прохожих, да и в самом участке полицейские тоже не обделят себя водкой. Арестованных должны перевести в тюрьму, но пока шло оформление перевода, прокуратура решила не тянуть - очень уж соблазнительно было для служителей Фемиды поскорее посадить на скамью подсудимых руководителей военной большевистской организации, дело должно было окончиться каторжными приговорами. Поэтому следствие по делу военной организации большевиков началось, когда арестованные еще сидели в Сущевской полицейской части. Подследственных то и дело вызывали на допросы - Ярославского, Клопова, Землячку... Ротмистр Миронов допрашивал ее по нескольку часов кряду; он бывал и вежлив, и резок, и перемены в его обращении не производили впечатления на подследственную Берлин, она оставалась верна себе и, вопреки очевидным фактам, упрямо утверждала, что она - Осмоловская. В интересах арестованных было затягивать следствие - чем больше проволочек, тем больше времени для подготовки побега. Однако следовало поторопиться: из Сущевской полицейской части вырваться трудно, а из тюрьмы и совсем невозможно. Записки, а иногда встречи с товарищами позволяли Землячке быть в курсе того, что происходило в мужской камере, а там деятельно готовились к побегу. Были подготовлены квартиры, найдены деньги, изготовлены паспорта. Терехов еще раз обследовал прилегающую к полицейскому участку местность. Катенина собиралась печь куличи. В предпраздничные дни в полицейскую часть поступало много передач для арестованных, это не только не возбранялось, но и поощрялось. Арестанты побогаче щедро делились полученными яствами с надзирателями и городовыми, а победнее не осмеливались протестовать, когда тюремные служащие отбирали что-нибудь из их передач для себя. Поэтому на пасху разрешалось передавать даже спиртные напитки. - Лидия Михайловна, голубчик, побольше вина, - наказывала Землячка Катениной. - Сердобольные купцы навезут для арестантов и еды, и выпивки, но добавить никогда не мешает. Перед пасхой тюрьма при части завалена передачами, осматривают и проверяют не слишком строго, особенно если делятся. Пасхальную ночь праздновали в тюрьме не менее шумно, чем на воле. Хватало и водки, и вина. Еще с вечера надзиратели собирались небольшими компаниями, готовились разговляться прямо на посту, в тюрьме. Ночью в камеру к Землячке заглянул надзиратель Овчинников. - Барышня! - позвал он ее. - С вами женишок ваш желает похристосоваться. Он был навеселе и потому особенно добродушен. Землячка вышла в коридор, там уже стоял Ярославский. - Отойдите в уголок, только ненадолго, - сказал Овчинников. - А я посторожу. Тускло светила лампочка, от стен пахло масляной краской, из-за окон наплывал благовест. - Розалия Самойловна, побег намечен на первый день пасхи, - быстро сказал Ярославский. - Самый разгул, в тюрьме все перепьются, и в городе пьяных видимо-невидимо, как-нибудь уж постараемся устроить, чтоб вас выпустили из камеры. - Нет, я не побегу с вами, - решительно отказалась Землячка. - Присутствие женщины привлечет к вам внимание, да и стеснять буду я вас при побеге. - Но мы не можем вас оставить, - запротестовал Ярославский. - Тем более что суд состоится, даже если вы одна окажетесь на скамье подсудимых. - Я уйду, у меня тоже все подготовлено, - уверенно сказала Землячка. - Но вместе с вами уходить мне не следует. Ярославский пожал плечами. Землячка всегда категорична, ее невозможно переубедить, если она приняла решение. Он только еще раз предупредил: - Но помните, уйти вам необходимо, этого требуют интересы всей организации. - Я все знаю, - согласилась Землячка. - Однако поймите, я не вписываюсь в ваш ансамбль. Тут их сторож позвякал ключами - в коридоре пусто, никто не появлялся, но самому Овчинникову хотелось поскорее присоединиться к собутыльникам. - Прощайте же... Ярославский наклонился к Землячке - надо же сделать вид, что христосуются, и они разошлись. Землячка вернулась в камеру. - Ну как? - поинтересовалась Генкина. - Что-нибудь получается? - Узнаем завтра, - уклончиво сказала Землячка. - Может быть, и получится... Она не стала больше ничего объяснять, и Генкина не расспрашивала. За несколько дней совместного пребывания в камере она уже изучила этот характер. Землячка никогда не говорит больше того, что хотела сказать. Ночью, спустя сутки, женщины услышали в коридоре шум - метались и кричали надзиратели, началась суматоха. В тюрьме обнаружили побег. Все тот же Овчинников рассказал Землячке, как это произошло, а о подробностях она узнала позже от непосредственных участников побега. Помимо политических, в камере сидело много разной публики, какие-то личности без определенных занятий, уголовные преступники, дожидавшиеся перевода в тюрьму, и просто забранные на улице бродяги. Еды в камеру нанесли под пасху в изобилии, передачи получили чуть ли не все заключенные. Тут были и пасхи, и куличи, и крашеные яйца, жареное мясо, колбасы, всякие прочие закуски, да вдобавок попало несколько бутылок вина. Получили передачи и Ярославский с товарищами; те, кто их передавал, позаботились о том, чтобы послать побольше крепких напитков, а Ярославский и его товарищи не проявляли большого беспокойства, когда бутылки эти до них не доходили. В воскресенье рано утром штабс-капитан Клоп