ов вместе с Ярославским и Костиным склонился над присланным ему из дому куличом, осторожно разрезал и извлек из него десяток пилок. Затем участники военной организации перебрались к окнам и принялись пилить оконные решетки. Увы! Пилки оказались слишком тонки, не брали тюремное железо, побег приходилось отложить. Но тут Ярославскому пришла спасительная мысль. Он обратился за помощью к уголовникам: надо быстро и аккуратно продолбить стену, выходящую во двор соседнего дома. - Платим полсотни! Пятьдесят рублей по тем временам считались большими деньгами, и уголовники соблазнились, тем более что обратившиеся к ним заключенные - простые симпатичные парни. Повыломали у коек ножки и принялись за работу. Кто пел песни, чтоб заглушить шум, кто просто кричал. Тюрьма по случаю праздника была полна посетителей. В городе гремели колокола. К вечеру в стене замерцал пролом. У надзирателей попойка, им не до арестантов, уголовники тоже пьяны, да и кому придет в голову, что кто-то станет долбить стену. В темноте Ярославский, Дрейер, Клопов и Костин, а вместе с ними восемь уголовников выбрались наружу и покинули тюрьму под пасхальный звон колоколов. Ночь, незнакомый двор, откуда-то доносятся песни... - Теперь нам в разные стороны, - сказал кто-то из уголовников. Они сразу исчезли в темноте. У Клопова в кармане план местности, но какой тут план, когда тьма, хоть глаз выколи! Попытались осмотреться. Забор. Поленница дров. Больше ощупью перебрались по поленнице в следующий двор. Какие-то сараюшки. За углом галдят. Перелезли в чей-то сад. Кусты, деревья. Опять уперлись в забор. Еще какой-то сад... Так и лазили через заборы, пока не запутались. И вдруг окрик: - Вы что это по чужим садам шныряете? Но Ярославский не растерялся: - Христос воскресе из мертвых... Запел, притворился пьяным, принялся обнимать товарищей. Те тоже догадались, что лучше всего притвориться пьяными - мало ли куда можно забрести с пьяных глаз! - Отец! - заплетающимся языком позвал Костин незнакомца, плохо различая его в темноте. - Пошли вы!.. Во мраке ночи послышались сердитые рассуждения о пропойцах. Но в конце концов ночной незнакомец указал им калитку. Беглецы очутились на улице и сразу разошлись по указанным адресам. Ярославский отправился к знакомой фельдшерице Машинской, у нее не раз уже скрывались большевики, жившие по фальшивым паспортам. Дошел до Бутырок, постучал в дверь. - Фаина Васильевна! - Кто там? - Христос воскресе! - Не может быть... - Уверяю вас! Дверь распахнулась. - Емельян Михайлович! - Как видите. Пролом в стене стражи порядка заметили лишь на рассвете. Поднялась суматоха, однако продолжалась она недолго - нетрезвые надзиратели побоялись испортить начальству праздничное настроение, отложили доклад о побеге на "после праздника", и к утру все в тюрьме постепенно угомонилось. А Землячке еще предстояло осуществить свою первоапрельскую шутку. Она даже заснула под утро, нашла силы взять себя в руки. Часов в восемь поднялась, умылась, надела принесенное Катениной платье, принарядилась по случаю пасхи. Генкина вопросительно взглянула на соседку. - Да, - односложно ответила та. По сравнению с Землячкой Генкина нервничала гораздо больше, хотя бежать предстояло не ей. И вот в коридоре загромыхали... Разносят чай! Отворилась дверь, вошел надзиратель с медным чайником в руках, на этот раз не Овчинников, а Потапов, человек малоразговорчивый, сумрачный. - Кипяточек, - произносит он приветливо ради праздника. Ни хлеба, ни сахара не принес, во всех камерах полно всякой снеди. Обитательницы камеры наполняют кружки. Потапов идет к двери разносить кипяток дальше. - Я вас прошу, пока вы в коридоре, оставьте дверь открытой, - обращается к нему Землячка равнодушным голосом. - Такая духота, пусть проветрится. Потапов не отвечает, выходит в коридор, но дверь не закрывает. Слышно, как заходит в соседнюю камеру. Землячка с лихорадочной быстротой надевает шляпку, опускает на лицо вуаль, натягивает перчатки, подходит к двери... Вот Потапов зашел еще в одну камеру. Теперь действовать со всей возможной быстротой! - С богом, - шепчет позади нее Генкина. Землячка не слышит ее, быстро пробегает на цыпочках по коридору и скрывается за углом. Потапов не услышал! Она приближается к дежурной комнате. Оттуда несутся мужские голоса. Тут же, направо, против дежурки, дверь во двор. Мимо, мимо! Она подходит к двери... Не заперта. Удача! Выходит во двор, не спеша прикрывает дверь. Идет по двору... Только не торопиться! Навстречу городовой. Он не обращает на нее внимания. Медленно. Не торопись... Теперь самое страшное. Она входит в караульное помещение, дверь из которого ведет на улицу. Неторопливо приближается к выходной двери... Самообладание! Еще раз самообладание! - Откуда это такая барышня? - слышит она за своей спиной. - Да должно, от нашего доктора. Она выходит на крыльцо. У дверей дежурит городовой. - Позовите, пожалуйста, извозчика, - обращается она к городовому. - Извозчик! - кричит городовой. На ее счастье извозчик неподалеку. Он подъезжает к крыльцу, и Землячка садится в пролетку. - Благодарю, - небрежно бросает она городовому и затем громко приказывает: - На Тверскую, в гостиницу "Луч"! Она называет правильный адрес. Прежде всего - именно туда! Там живет хорошая знакомая Катениной актриса Ратнева. В этой гостинице обитают лица свободных профессий. Журналисты, актеры, художники, а то так и коммивояжеры, и даже шулера. К ним ходит множество посетителей, двери гостиницы не закрываются круглые сутки. Но это-то и устраивает Землячку, ей нужно сбить со следа полицию. Она останавливает извозчика у подъезда гостиницы, щедро расплачивается, чтобы расположить к себе извозчика - в случае расспросов он, может быть, и не захочет ее вспомнить... Дверь гостиницы хлопает не переставая. Землячка поднялась в номер Ратневой, передала привет от Катениной, посидела, вышла, прошлась по улице, снова вернулась, снова вышла; так в течение часа то входила, то выходила, чтобы служащие гостиницы не смогли бы сказать, ушла она или нет, а она ушла, наняла на углу извозчика, доехала до Каменного моста, расплатилась, перешла мост, наняла другого извозчика, поехала в Замоскворечье, в Медведниковскую больницу, к доктору Бекетову, пробыла у него до вечера, а когда стемнело, поехала на Ярославский вокзал, отправилась в Щелково, к фельдшерице Васильевой... Васильеву она тотчас послала в Москву - та умела конспирировать, но Землячка предупредила, что на этот раз конспирировать придется особенно тщательно, посылала она Васильеву ни больше, ни меньше как в Московский комитет сообщить, что она удачно ушла из тюрьмы и ждет новых указаний. Васильева выполнила поручение с отменной точностью: добралась до Москвы, нашла нужного человека, дождалась, пока тот в свою очередь сходил по известному ему адресу, получила ответ и благополучно вернулась домой. В Щелково Землячке надлежало прожить несколько дней, пока ее не известят, что делать дальше. Васильева старалась всячески занять свою гостью, принесла кипу романов Данилевского, выпросила у соседки на несколько дней швейную машинку, предложила даже сыграть в подкидного дурака, но гостья не хотела ни читать, ни шить, ни играть в карты. - Не беспокойтесь, голубчик, - сказала она гостеприимной хозяйке. - Я хочу спать, спать, только спать, нервы у меня не в порядке, и самое лучшее для меня - выспаться. Она действительно старалась как можно больше спать - еще неизвестно, что ждет ее впереди. Лишь через неделю приехал из Москвы к Васильевой незнакомый студент, привез роскошное издание лермонтовского "Демона", попросил передать книгу доктору Осипову и тут же отправился обратно. - Что там такое? - поинтересовалась Землячка, когда студент покинул квартиру Васильевой. Землячка даже не показалась ему, так и просидела в спальне, пока студент разговаривал с хозяйкой. - Да вот, привез книжку для доктора Осипова, - неуверенно произнесла Васильева, догадываясь, что слова студента имеют какой-то тайный смысл. - Давайте... "Демон" служит ключом одного из принятых в Московском комитете шифров, а Осиповым была сама Землячка. В книжке записка совершенно невинного содержания - на взгляд любого непосвященного человека. Землячке предписывалось немедленно выехать в Петербург и включиться в работу Петербургского комитета большевиков; после провала военной организации Москва Землячке была заказана. В тот же вечер она собралась в дорогу. В записке рекомендовалось ехать, минуя московские вокзалы. Она так и сделала. На извозчиках добралась до Николаевской дороги, купила билет на проходящий поезд и на следующий день была уже в Петербурге. Тюрьма Начался один из самых тяжелых периодов в жизни Розалии Самойловны Землячки. После поражения Декабрьского восстания революция пошла на убыль. Правда, то в одном, то в другом городе вспыхивало сопротивление рабочих - народные массы отступали с боями. Но все-таки отступали. Все силы бросила контрреволюция на разгром рабочего движения. Чтобы "обуздать" пролетариат, капиталисты, в тесном единении с правительством, усилили полицейский произвол. Землячку кооптировали в состав Петербургского комитета. Сложно и трудно было в то время работать в подполье. Рабочий класс придавлен, интеллигенция разочарована, колеблющиеся элементы бегут от революции. Лишь одни большевики не теряли присутствия духа. "...Преследования страшны только отживающим классам, - писал Ленин в годы наибольшего упадка массовой борьбы, - а пролетариат увеличивается в числе и сплоченности тем быстрее, чем быстрее успехи господ капиталистов". Снова жизнь в нелегальных условиях, но ни на один час не прерывает Землячка своих связей с рабочими Петербурга, хотя работать становится все трудней и трудней. Однако среди трудностей и опасностей бывали светлые дни, когда и Землячка, и ее товарищи по работе ощущали новый приток сил. Это были дни общения с Владимиром Ильичем, встречи с ним, работа под его руководством. Ленин вернулся в Россию 7 ноября 1905 года и в течение всего 1906 года непосредственно руководил социал-демократическими организациями в Петербурге и нередко выступал перед питерскими рабочими. В начале 1906 года развернулась подготовка к Четвертому съезду РСДРП. Петербургский комитет избрал своим представителем на съезд Ленина. Съезд состоялся в Стокгольме, и в продолжение всего апреля Землячка с нетерпением ждала вестей из Швеции. Между Лениным и оппортунистами развернулась ожесточенная борьба, и хотя большевиков на съезде было меньше, чем меньшевиков, железная логика Ленина настолько подавляла противников, что при утверждении устава партии принята была ленинская формулировка о демократическом централизме, навсегда определившая основные принципы организационного построения коммунистической партии. Из Стокгольма Ленин вернулся в последних числах апреля, и 9 мая Землячка на партийном собрании слушала его доклад об итогах Четвертого съезда. Теперь она и сама могла выступать перед рабочими и знакомить их с резолюциями, вносившимися на обсуждение съезда и меньшевиками, и Лениным. А наступление реакции все усиливается. Меньшевики проповедуют коалицию с кадетами. У Землячки начинают сдавать нервы. Непереносимо изо дня в день сталкиваться с холопством интеллигентского мещанства. В письмах к Лидии Михайловне Катениной, старому и верному другу, которая к тому времени переехала работать в Чухлому, у Землячки нет-нет да и прорываются трагические нотки. "Трудно всегда все скрывать глубоко в себе. Здесь по-прежнему омерзительно-скверно обстоят дела. Пожалуй, еще хуже, чем при вас. У меня настроение какое-то зловещее, не могу подобрать другого слова... Выход - начать беспощадную борьбу за самое дорогое мне в жизни..." Так пишет она в ноябре 1906 года, а месяцем позже совсем приходит в отчаяние: "Дорогая моя! Я послала вам письмо в Чухлому. Чувствую я себя отвратительно, но говорить об этом сейчас не хочется. Не знаю, что с собой делать сейчас, - отдыхать я решила по одному тому, что физическое состояние просто не позволяет ни о чем другом думать. Чувствую себя серьезно и тяжело больной, но по обыкновению перемогаюсь... Существую сейчас вне пространства и времени. Я стала совершенно бесстыдной в отношении денег, я обираю вас безбожно. Но я получила ряд ужасных писем от своей племянницы, которая вышла замуж за человека, осужденного на десять лет каторги, едет за ним и не имеет, конечно, вместе с мужем ни гроша... Она в совершенно безвыходном положении, и я последние деньги ваши отослала почти непроизвольно..." С семьей Землячка не могла поддерживать связи, она находилась в подполье и боялась себя обнаружить: все родственники Розалии Самойловны были у полиции на примете. Спад революции влиял на активность многих работников партии, в организации чувствовались демобилизационные настроения, и Землячка приходила все в более и более мрачное состояние, ее мучили дурные предчувствия. В начале октября, в Териоках, небольшом финском городке, расположенном на берегу Балтийского моря, в пятидесяти километрах от Петербурга, собралась конференция питерской организации РСДРП. Ленин принимал в ней деятельное участие. Землячка с интересом слушала его выступления и с новым зарядом бодрости вернулась в Петербург. Но тучи над ней сгущались. Тусклым ноябрьским днем 1907 года Петербургский комитет большевиков, собравшийся на строго засекреченной конспиративной квартире, был неожиданно арестован. Землячка очутилась в одной из общих женских камер Литовского замка. Из тюрьмы она пишет Катениной письмо за письмом. "Моя неспособность уживаться с людьми не передается через толстые тюремные стены. Страдаю я очень от публики тюремной. Что это за ужас, ужас! В лучшем случае две трети мещанки, а остальные... Сколько борьбы из-за шпионок, провокаторов, заведомых черносотенок и сифилитичек..." Однако Землячка пытается взять себя в руки, и вот железная революционерка сидит и вышивает шарфики! "Кроме того, передала для вас два шарфика, собственноручно мною вышитых, - пишет она той же Катениной. - Один для вас, другой для Наталки". Наталка - это Наталия Георгиевна Раскина, по мужу Соболева, врач по профессии, активный работник петербургского большевистского подполья, секретарь подпольного Нарвского комитета. А следствие идет своим ходом... "И если все эти годы не удастся сократить, стоит ли жить? - обращается Землячка к Катениной. - Простите, что заныла. Больше никогда не буду. Сейчас у меня сдерживаемая тоска вылилась. Ведь перед публикой здесь никогда не изливаюсь. Наоборот, поражаю хорошим настроением, и было бы странно, если бы поведение мое было иное..." Она пыталась договориться со своими товарищами по Петербургскому комитету, арестованными вместе с ней, о поведении на суде. "Хотела бы, чтобы день суда, - писала она, - не был позорным пятном в моей жизни..." Большинство товарищей, проходивших с Землячкой по процессу, не хотели признаваться в принадлежности к партии, но Землячка, считая каторгу неизбежной, предлагала открыто объявить себя членами партии и уйти с суда с гордо поднятой головой. "Сегодня получила повестку в суд, - сообщает она Катениной. - Состав суда - председатель Крашенинников (гроза!) и Камышинский прокурор. Все пророчат каторгу..." Она просит передать для нее в тюрьму приличное черное платье, достать хотя бы на один день, она хочет хорошо выглядеть на суде. В мае 1908 года состоялся суд. Подсудимых защищали знаменитые адвокаты - Бобрищев-Пушкин, Грузенберг, Левенсон. Процесс привлек к себе внимание, и суд не решился пойти на крайние меры. Землячка была осуждена на полтора года заключения в крепости и отбывала свое наказание все в том же Литовском замке. Она борется за то, чтобы ее перевели из общей камеры в одиночку. В августе просьбу удовлетворяют. Условия ее существования ухудшились, камера темная, тесная, сырая, "стены совершенно мокрые, сырость такая, что простыни совсем сырые, ложишься и костями своими ощущаешь сырость". Но Землячка довольна: "Измоталась я в общих камерах". Теперь она одна и может отдаться своим мыслям, читать книги, думать о будущем. "Какие перспективы намечаются в жизни партии? - спрашивает она в письме из тюрьмы. - Каковы новые тактические лозунги, или тактика отброшена и осталась одна пропаганда?" В Литовском замке она заболевает цингой и ревматизмом, который не оставляет ее уже всю жизнь. "Болят ноги, ломота в ногах, ночью готова прыгать от боли, - жалуется она Катениной. - Не могу стоять на ногах, они опухают и становятся как бревна, просыпаюсь от отвратительного ощущения во рту - полон рот крови..." В ноябре Землячка посылает Катениной свое последнее письмо из тюрьмы. - "К моему выходу съедутся все братья..." В конце 1908 года она покидает тюрьму, встречается с родными и возвращается к прежней деятельности. ЧЕТВЕРГ, 24 ЯНВАРЯ 1924 г. Вот уже четвертый день, как Ленин ушел из жизни. Мысль об этом не оставляет Землячку. Однако жизнь не позволяет сосредоточиться на том, что ее так волнует, жизнь идет своим чередом. В эти дни особенно заметна повседневная сутолока, но не отмахнуться от нее, не отмахнуться! За окном зимний морозный день, снег, солнышко, белизна. Сквозь стекла доносится неумолчный щебет, точно вступили в оживленную перекличку воробьи. Но то не воробьи - Землячка подходит к окну - толпа ребятишек мчится посреди мостовой, то ли в школу бегут, то ли из школы, а может, они даже ходили в Дом союзов, хотя из-за морозов детей туда водить запрещено. Да, жизнь идет, а Ленина нет... Секретари партийных организаций несут пачки заявлений: рабочие вступают в РКП (б). Этим заявлениям Землячка ведет особый учет, люди стихийно идут в партию, движение рабочих можно только приветствовать, хотя каждую кандидатуру надо в отдельности рассмотреть и взвесить - способен ли человек стать коммунистом. Землячка интересуется, как обстоит дело в других районах, и ей досадно, что Красная Пресня опережает Замоскворечье. Но вот на какие-то минуты она остается одна, и снова мысль устремляется в Колонный зал, где на высоком постаменте, утопая в цветах, лежит тот, кто вдохновляет сотни и тысячи таких партийных работников, как Землячка, возможно совестливее и тщательнее решать вопросы, с какими устремляется в райкомы и парткомы бесконечное множество разных людей. Около Дома союзов стоят необозримые очереди, сотни тысяч людей прощаются со своим Ильичем, и здесь, в своем кабинете, она тоже думает о нем, прощается и никак не может проститься. Так тянется день. Вспыхивает электрический свет. Она не заметила, кто повернул выключатель. За окном смеркается. Ранние белесые зимние сумерки. Похоже, похолодало еще сильнее. Она видит, как несется по улице ветерок. Начинается вечерняя поземка. Закрутится снежок среди мостовой и понесется дальше. Холодно. Грустно. Неслышно входит ее верная помощница Олечка, ставит на стол стакан чаю. - Розалия Самойловна!.. - В голосе Олечки упрек. - Ах да, - покорно отвечает Землячка. Ей не хочется разговаривать, и Олечка понимает ее и также неслышно выходит. Ни пить, ни есть ей тоже не хочется. Может она подумать о самом главном, что не дает ей покоя все эти дни. О самом главном. О нем. Четверть века живет она мыслями, делом, теплом этого человека. Четверть века... Какие необыкновенные четверть века! Никто из тех, кто когда-либо общался с ним, не забудет его. Человека нет. Но как историческая личность он будет существовать вечно. Во всей мировой истории не было деятеля таких масштабов, как Ленин. Но прежде всего он вспоминается ей как человек. Как живой человек. Человек, с которым она здоровалась за руку, разговаривала, спорила, пила за одним столом чай, дышала одним воздухом... Она видела его еще совсем недавно. Вчера она пешком прошла все пять верст за гробом. Но вспоминается он почему-то совсем молодым, таким, каким она видела его в Швейцарии. Все хорошо знают, как выглядел Ленин. Огромный лоб, небольшие внимательные глаза, широкий прямой нос, чуть скуласт, рыжеватые усы, бородка... Но все это внешнее, не передающее характерные его особенности. Землячка восстанавливает в памяти облик Ленина. Умен. Удивительно умен! Проницателен. Лицо выражает волю и сдержанность. Но в то же время во всем его облике необычайная нежность. Нежность и одухотворенность. Очень внимательный и мягкий человек... Мягкий? Никогда он особой мягкостью не отличался. Не отличался и снисходительностью. Но зла в нем не было. За всю свою жизнь он не совершил ни одного злого поступка. Суров? Строг? Да. Но злым не был. К людям он относился нежно. Такого человека ей уже никогда не встретить. Великий человек, а люди чувствовали себя с ним, как с равным, - с такой простотой, человечностью и обходительностью обращался он с ними. Перед ним невозможно было умничать, невозможно лицемерить, он понимал человека с полуслова, его нельзя было обмануть, перед ним нельзя было притворяться, и если он мог помочь человеку, он всегда помогал. Если представить себе книгу, в которой будет описана жизнь Ленина, может быть, одними из самых блестящих, считала Землячка, будут страницы, посвященные деятельности Ленина на Десятом съезде партии. Взаимоотношения пролетариата и крестьянства, развитие социалистической экономики, единство партии... Доклад Ленина о продналоге! Необыкновенная глубина научного анализа, железные формулы, неопровержимые законы политического и экономического развития, и вместе с тем все предельно просто, ясно и даже популярно. "Если кто-либо из коммунистов мечтал, что в три года можно переделать экономическую базу, экономические корни мелкого земледелия, то он, конечно, был фантазер. И - нечего греха таить - таких фантазеров в нашей среде было немало. И ничего тут нет особенно худого. Откуда же было в такой стране начать социалистическую революцию без фантазеров? Практика, разумеется, показала, какую огромнейшую роль могут играть всевозможного рода опыты и начинания в области коллективного ведения земледельческого хозяйства. Но практика показала, что эти опыты, как таковые, сыграли и отрицательную роль, когда люди, полные самых добрых намерений и желаний, шли в деревню устраивать коммуны, коллективы, не умея хозяйничать, потому что коллективного опыта у них не было... Вы прекрасно знаете, сколько было таких примеров. Повторяю, что это неудивительно, ибо дело переработки мелкого земледельца, переработки всей его психологии и навыков есть дело, требующее поколений. Решить этот вопрос по отношению к мелкому земледельцу, оздоровить, так сказать, всю его психологию может только материальная база, техника, применение тракторов и машин в земледелии в массовом масштабе, электрификация в массовом масштабе. Вот что в корне и с громадной быстротой переделало бы мелкого земледельца. Если я говорю, что нужны поколения, это не значит, что нужны столетия. Вы прекрасно понимаете, что достать тракторы, машины и электрифицировать громадную страну - такое дело может, во всяком случае, исчисляться не менее чем десятилетиями". Произнося это, Ленин заглядывал вперед на десятки лет. О единстве партии, этой основе основ партийной жизни, Ленин говорил чуть ли не в каждом выступлении... "Диктатура пролетариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против сил и традиций старого общества. Сила привычки миллионов и десятков миллионов - самая страшная сила. Без партии, железной и закаленной в борьбе, без партии, пользующейся доверием всего честного в данном классе, без партии, умеющей следить за настроением массы и влиять на него, вести успешно такую борьбу невозможно". Высказаться с такой простотой и смелостью мог только вождь могущественной партии, пользующейся в ней непререкаемым авторитетом! Землячка помнила чествование Владимира Ильича в связи с его пятидесятилетием, устроенное Московским комитетом. Почти все выступавшие на заседании ораторы считали необходимым отметить скромность великого человека. Скромность Ленина... Нет, речь идет не о той обывательской скромности, синонимом которой, если верить словарям, считаются умеренность, смиренность, невзыскательность, кротость. Подходит ли хоть один из этих эпитетов к Ленину? Скромность Ленина - это простота гения, простота была ему так же присуща, как и величие, это было естественное состояние его духа. Четверть века провела она вблизи Ленина, и только сейчас Ленин начинает вставать перед ней во весь рост. Она всегда признавала его вождем партии и, следовательно, своим вождем, потому что ее собственная жизнь вся без остатка отдана партии, но только сейчас, ощущая всю боль утраты, она понимает, насколько больше она могла бы получить от него, если бы видела его таким, каким он сейчас встает перед ней... Землячка поднялась, прошлась по комнате. Подошла к окну. На улице совсем темно. Поздний вечер. Только слышно, как ветер несется над снежными сугробами. И мороз становится, должно быть, все крепче. Редкие прохожие не идут, а бегут по тротуару... И опять она задумалась о нем. Многие выдающиеся государственные деятели уходили из жизни, и вместе с их смертью кончалась их политика, их предначертания, их направление. На смену умершему появлялся новый руководитель, и возникало новое направление, новая программа. Впервые в мировой истории все будет иначе. Ленин умер, и - Ленин жив. Программа развития страны определена им на многие десятилетия вперед. Он по-прежнему будет вести народ. Его идеология неотменяема, ее жизненность неоспорима. Он будет сопутствовать Землячке в течение всей ее последующей жизни, будет сопутствовать всем большевикам, будет сопутствовать молодежи во всех ее дерзких устремлениях к будущему. Свет его истины освещает дорогу грядущим поколениям. 1909-1917 гг. В Париже Землячка вышла из тюрьмы. Издерганная, больная... Увиделась с родными. Трое братьев ее приехали в Петербург, ждали сестру, звали к себе, ей нужно было лечиться, отдохнуть, прийти в себя. Но отдыхать не пришлось. ЦК направил ее в Баку, и она тотчас выезжает на место новой работы. Громадный город на юге России. Город нефтяников, нефтяных королей и нефтяных пролетариев. Уже в начале столетия Баку стал крупнейшим центром революционного движения в Закавказье. Политические выступления бакинских рабочих заняли заметное место в истории революционного движения в России. Весь 1909 год Землячка среди бакинских рабочих. Становится секретарем Бакинской большевистской организации. Много внимания отдает массовой работе. Она руководит кружками, организует стачки и забастовки, участвует в политических демонстрациях... Ее снова полностью захватывает тревожная и опасная деятельность подпольщика-революционера. Летом 1909 года в Баку нелегально возвращается Сталин, только что бежавший из Сольвычегодской ссылки. Был он неразговорчив, никогда не спешил выступать, и сперва Землячке казалось, что этот приземистый грузин мало чем отличается от остальных работников Бакинского комитета. Но постепенно она начала выделять Сталина в ряду других большевиков. Сдержан и молчалив, но только до тех пор, пока никто не оспаривает его высказываний; он с такой убежденностью отстаивал свое мнение, что даже противники редко осмеливались ему перечить. Вместе со Сталиным Землячка активно выступает против соглашателей, пытающихся увести рабочих от классовой борьбы. В конце 1909 года Землячке грозит провал. Обстановка такова, что еще несколько дней - и опять арест, следствие, тюрьма... Надо уходить... Партийное руководство предлагает ей выехать за границу. Землячка выбирает Париж. Она знает французский язык, бывала во Франции, ей нравится эта страна, ее привлекает Парижский университет - можно восполнить пробелы в своем образовании, но самое главное - в Париже Ленин! Это - главный ее университет, университет всей ее жизни. Издание газеты "Пролетарий" перенесено в Париж, и Ленин и Крупская переехали в столицу Франции. Одним из доводов за переезд Ленина в Париж было и то обстоятельство, что в большом городе легче избежать слежки. Он верен себе, всему находит свое определение, видит и лицевую, и оборотную сторону каждого явления. "Париж - город очень неудобный для жизни при скромных средствах и очень утомительный, - писал он как-то сестре. - Но побывать ненадолго, навестить, прокатиться - нет лучше и веселее города". Париж для него и мил, и утомителен, в парижанина он не превратится, здесь он только проездом и с тихой улицы на окраине Парижа неустанно всматривается в родные дали. Русские большевики здесь только на перепутье, они и здесь дышат воздухом родной земли, и над крышами Парижа вьется горький дымок русских изб... Владимир Ильич выступает с лекциями, рефератами, докладами, часто посещает собрания эмигрантов, руководит группирующимися вокруг него большевиками. И вот Землячка в Париже. Который уже раз! Но ее не интересуют ни отель "Субиз", ни отель "Бельвю", ни церковь Сен Жерве, ни церковь Сен Сюльпис, во всем громадном городе ее интересует сейчас лишь улица Мари-Роз, куда она и устремляется по приезде. Тихая улица на окраине Парижа. Четырех- и пятиэтажные спокойные каменные дома. Глухие каменные заборы и тенистые сады. Торцовая мостовая... На этой улице в доме No 4 живут Ульяновы, куда они недавно переехали с улицы Бонье. Встречей с Владимиром Ильичем будут возмещены все треволнения и огорчения последних лет... Надежда Константиновна и Владимир Ильич встречают Землячку, как своего человека, да она и в самом деле свой человек - вот уже десять лет они не просто знакомы, а связаны общей борьбой. Розалия Самойловна приходит под вечер - она знает, как занят Владимир Ильич, и боится оторвать его от работы. - Как удачно! - встречает Надежда Константиновна гостью из России. - Владимир Ильич каждый день с утра работает в Национальной библиотеке, а после двух - милости просим. По вечерам у нас толчея непротолченная... Владимир Ильич приветствует Землячку мягкой улыбкой. - Ну, рассказывайте, что там у вас в Баку? Не один вечер рассказывает Землячка о нефтяных промыслах, о балаханских рабочих, о деятельности большевиков. Ленин со счастливыми глазами внимательно слушает, как бакинские большевики организуют стачку за стачкой, как повысился авторитет партийных работников, с каким интересом читается "Пролетарий". Он умел слушать, как никто! Пройдет немного времени, и в январе 1911 года Землячка будет читать опубликованную в журнале "Мысль" ленинскую статью "О статистике стачек в России". Не без гордости за Баку Землячка прочтет, что по числу стачек и участию в этих стачках рабочих Бакинская губерния стоит на одном из первых мест. Теперь, в Париже, у Землячки есть возможность встречаться с Лениным, слышать его, учиться, и этой возможностью надо пользоваться! Четыре года проводит Землячка за границей. Встречается с Лениным, слушает его лекции, занимается в Парижском университете, много читает и в течение всего этого времени поддерживает тесные связи с большевистскими организациями в России. Жить трудно, многие политические эмигранты живут впроголодь; ложась спать, люди не знают, что они будут есть завтра. Деньгами, которые Землячка иногда получает от родных или зарабатывает уроками, приходится делиться с товарищами... Множество людей, называвших себя революционерами, растратив свои силы в интеллигентских спорах, разочарованные и опустошенные, добровольно уходят от борьбы, и лишь одни большевики, сплоченные и ведомые Лениным, не утрачивают веры в победу пролетарской революции. Переход границы В мире становилось все тревожнее и тревожнее, однако большинство людей, не понимая еще, чем эта тревога вызвана, старались ее не замечать. Париж шумел, как всегда. Толпы туристов заполняли Елисейские поля, светились огни ночных варьете и ресторанов, полуголые певички отплясывали канкан, пенилось шампанское и кружились осыпанные электрическими лампочками крылья Мулен Руж. Но такое же лихорадочное оживление царило и в рабочих предместьях, люди шли на работу и днем, и ночью, фабрики оружия работали безостановочно, лились сталь и чугун, и хотя по всему городу плыл запах модных герленовских духов, немногие, еще очень немногие жители французской столицы ощущали проступающий сквозь аромат духов запах пороха. Однако тревожный запах гари делался все сильней и сильней... Нужно возвращаться на родину. Возвращаться всем, кто хоть сколько-нибудь понимал, какие события потрясут вскоре Европу. "Надвигаются величайшей важности события, которые решат судьбу нашей родины", - утверждал Центральный Комитет РСДРП в своем "Извещении" о совещании партийных работников, состоявшемся в сентябре 1913 года в Поронине, где жил тогда Ленин. И Землячка заторопилась домой. Ленин одобрил ее отъезд. Он считал, что всем партийным работникам, хорошо знающим практическую работу и связанным тесными узами с рабочим классом, в момент катаклизма следовало находиться среди рабочих масс. О легальном возвращении не могло быть и речи. Царская полиция была достаточно осведомлена о госпоже Трелиной. До Берлина Землячка ехала с комфортом. Как раз перед самым отъездом получила она из дому деньги, "подкрепление", как говаривал иногда ее отец, но даже личные свои деньги она не позволяла себе тратить впустую, она принадлежала партии, и ее деньги тоже принадлежали партии, а партийная касса никогда не была богата. Но на этот раз, в предвидении предстоящих лишений и мытарств, на которые ее обрекало подпольное существование, она отправилась в Берлин в экспрессе, купила билет в первом классе, что могла бы позволить себе только вполне обеспеченная дама. Впрочем, интересы конспирации тоже этого требовали, она не знала, кем предстоит ей стать в Берлине - там она поступила в распоряжение агентов и контрагентов Папаши, которые обязаны были обеспечить ей благополучный переход границы. Полиция знала, что русские революционеры постоянно испытывали недостаток в средствах, и богатые, хорошо одетые барыни возбуждали меньше подозрений, нежели скромные и неуверенные из-за недостатка денег девицы. Может быть, лишь благодаря тому, что он всегда выглядел барином, избегал провалов Леонид Борисович Красин. Сразу же по приезде в Берлин Землячка отправилась на Александерплац. Неподалеку от этой площади находился зубоврачебный кабинет доктора Грюнемана. Землячка легко нашла улицу, дом... Вероятно, доктор Грюнеман имел неплохую практику, если мог снимать квартиру в таком респектабельном доме, лестницу украшала узорная чугунная решетка, а мраморные ступени покрывала ковровая дорожка. Землячка позвонила. Горничная распахнула дверь. - Могу я видеть доктора Грюнемана? Обычная приемная солидного врача. Стулья по стенам, круглый стол с журналами, на стенах олеографии в позолоченных рамах. - Одну минуту. Девушка упорхнула, и в приемную вошел господин с черными усиками, в не слишком свежем костюме в мелкую коричневую клеточку - Землячка так и не поняла, то ли это сам доктор Грюнеман, то ли кто-то еще. Господин с усиками бросил на пациентку небрежный взгляд и как бы между прочим спросил: - Вы, кажется, записывались на среду? - Это так, но я предпочла бы быть принятой во вторник, - заученно ответила Землячка. - Вторник меня не устраивает, - сказал господин. Что ж, пароль и отзыв, все сходилось, можно было переходить к делу. Господин с усиками не хотел терять времени. - Карточка у вас с собой? - без лишних слов спросил он. Землячка раскрыла сумочку и подала свою фотографию, об этом ее предупредили еще в Париже. Господин бросил на карточку беглый взгляд, еще раз взглянул на ее владелицу, деловито кивнул и небрежным жестом обвел рукой комнату. - Придется подождать. - Понимаю... Он тут же удалился, и Землячка осталась одна. Она подошла к столу, взяла один из журналов, села. Ее всегда удивляла эта немецкая педантичность. В России, приди она на нелегальную явку, обязательно задали бы какие-нибудь не относящиеся к делу вопросы, посочувствовали бы предстоящим трудностям, поинтересовались личностью нового знакомого... А здесь даже намека нет на какую-то общность интересов - пароль, отзыв, фотокарточка, "подождите"... Что ж, может быть, так и лучше. Через полчаса незнакомый господин появился вновь. - Получите, - только и сказал он, протягивая паспорт. - Проверьте. Вы теперь Шарлотта Магбург, уроженка Лифляндской губернии. Землячка внимательно перелистала паспорт. Все точно: Шарлотта Магбург... Возраст, приметы, все совпадало. Остзейская немка, возвращающаяся из-за границы к себе домой. Отметки, визы... Все в порядке. Господин с усиками разговаривал по-немецки, но русский текст в паспорте написан без единой ошибки. - Благодарю. - Землячка положила паспорт в сумочку. - Я что-нибудь должна? - Нет, нет, - поторопился прервать ее господин с усиками. - Все, что следует и кому следует, уже уплачено. Я лишь уполномочен предупредить вас. На последней станции перед границей вы будете выходить из вагона. Зайдите в буфет и спросите себе... ну, чашку кофе... или там сельтерской воды. Это на тот случай, если станет известно, что на пограничном пункте вас ожидает русская полиция. Если к вам никто не подойдет, можете спокойно следовать дальше. Но если к вам подойдет человек и заговорит по поводу лошадей, вам следует вполне ему довериться и следовать за ним. Тогда вам предстоит более опасный переход. В таком случае, еще до перехода границы, я покорнейше прошу уничтожить этот паспорт, чтобы как-нибудь не подвести здешнюю экспедицию... - Отлично, - согласилась Землячка, не выражая каких-либо опасений. - А что должна я буду сказать тому, кто ко мне подойдет в буфете? - О, предложите ему пива. Господин с усиками еще раз педантично повторил свою инструкцию, внимательно следя, как посетительница повторяет вслед за ним его наставления. - Sehr gut, очень хорошо, - наконец говорит он и распахивает дверь в переднюю. - Счастливого путешествия. Лорхен! Горничная появляется, как по команде. Землячка одевается, дает горничной несколько пфеннигов. Та любезно улыбается. - Danke schon, большое спасибо. С этой минуты она - Шарлотта Магбург. Надолго ли? Вечером Землячка снова села в поезд, с собой у нее только небольшой саквояж, любопытным попутчикам можно сказать, что ее чемоданы сданы в багаж. Ночь она провела спокойно, подполье отучило ее нервничать попусту. Как и следовало по инструкции, на станции перед границей Землячка вышла на перрон и прошла в вокзал. Тесный станционный буфет радовал глаз своей чистотой. Свежие бутерброды, аккуратно разложенные по тарелкам, возбуждали аппетит. За одним из столиков два толстяка сосредоточенно пили кофе. Розовощекая кельнерша подошла узнать, не нужно ли чего даме. Землячка заказала