го зрения постоянно находится обычная будничная жизнь. Булочные должны выпекать хлеб, магазины, хоть и скупо, хоть и по карточкам, но торговать, дети учиться в школах, а врачи принимать больных... За всем надо уследить, кого уговорить, а кого и заставить. Землячка не видела ни дня, ни ночи. В обед ее секретарь Олечка, худенькая девочка с русой косой, приносила ей несколько кусочков селедки с ломтем хлеба и стакан чаю, подслащенного сахарином. Впрочем, иногда обед подавался ночью, а иногда Землячка получала тарелку пшенной каши где-нибудь в рабочей столовой после очередного митинга. Розалии Самойловне было не до себя, не до родных и друзей, и все-таки ее тревожила судьба одной приятельницы, связь с которой давно прервалась и восстановить которую мешала жизненная круговерть. Как-то на совещании у Свидерского в Наркомпроде, при распределении промышленным центрам муки, только что привезенной с Украины, она встретилась с секретарем Костромского губкома. Костроме что-то совсем мало выделили хлеба, и костромич жалобно просил добавить - говорил о тяжелом положении в городе, больше всего, конечно, о положении костромских текстильщиков, но попутно помянул и о том, как бедствуют учителя и врачи. Тут Землячку осенило. Ведь Катенина живет в Костроме! Лидия Михайловна Катенина. Верный, испытанный друг. Сколько раз она выручала Землячку! Катенина хороший врач. Сперва работала в Москве, потом в Чухломе. Жилось ей несладко. Завидной должности она получить не могла, препятствовала ее близость к партии. Работала в фабричных больницах, в земстве. Но это не мешало ей аккуратно посылать Землячке денежные переводы. - Вам труднее, чем мне, - говорила Катенина. - У меня хоть заработок постоянный, а у вас столько непредвиденных обстоятельств. В жизни у Землячки было всего два-три человека, которым она могла открыться и признаться в том, что ей плохо. И кому же она писала письма в годы заключения в Литовском замке? Лидии Михайловне Катениной. Кто присылал Землячке передачи? Лидия Михайловна Катенина. К кому Землячка обратилась перед судом с просьбой достать приличное платье, потому что ей не хотелось выглядеть перед своими судьями ни жалкой, ни нищей? К Лидии Михайловне Катениной! И та готова была все сделать для своего неразговорчивого и раздражительного друга. А потом Землячка уехала за границу и потеряла Катенину из виду. В годы войны подполье было особенно сурово, приходилось соблюдать жесточайшую конспирацию, Землячка не смела обнаружить себя. А затем - революция, ни минуты не могла уделить Землячка ни себе, ни своим близким. - Скажите, - обратилась Землячка к костромичу. - Вы не знаете в Костроме врача Катенину? Нет, костромич не знал. - А узнать можете? Не прошло и недели, как Землячка получила письмо. Действительно, Катенина проживает в Костроме. Работает в больнице. Живет неважно, одиноко. Землячка не выносила протежирования, не искала его для себя и не оказывала другим, порядочна была до аскетизма, не позволяла себе ни малейших компромиссов с совестью. Но Лидии Михайловне она не могла не помочь, обязана была это сделать, на этот раз она собиралась использовать все свое влияние, чтобы помочь Катениной найти для нее интересную и хорошо оплачиваемую работу. Она написала Катениной, предложила перебраться в Москву, обещала сделать все, что в ее силах... Должно быть, Лидии Михайловне и в самом деле плохо жилось, потому что она сразу ответила согласием. Землячка тотчас поехала к Семашко. К нему часто обращались со всякими частными просьбами, уж такое он возглавлял ведомство, которое призвано помогать множеству отдельных лиц: кому-то надо лечиться, кого-то устроить в больницу; к нему обращались тысячи врачей, но чтобы Землячка пришла просить за врача и вообще кого-то устраивать - это было удивительно! А она просила: - Николай Александрович, доктора Катенину я знаю еще со времен подполья, отличный врач и очень отзывчивый человек, она оказала много услуг нашей партии, и я прошу... Это было даже более чем удивительно, что Землячка хлопочет об устройстве своей знакомой на хорошую работу. Семашко обещал, рекомендация Землячки значила очень много. Но хлопотать о квартире для Катениной Землячке не пришлось. Партия направляла на фронт две с половиной тысячи коммунистов, и в их числе многих видных партийных работников. Землячка давно уже просилась на фронт, и просьба ее была удовлетворена. "Вас ждет комната и тысяча и одна служба, - писала она Катениной перед отъездом на фронт. - Но меня вы уже не застанете. Выезжаю на фронт. Давно рвусь туда, и счастлива, что Исполком Московский нашел нужным делегировать меня". Землячка занимала квартиру из трех комнат - одну она оставила за собой, другую предоставила сестре, третью предлагала Катениной. "Здесь, вероятно, будут жить с вами моя сестра Мария Самойловна и ее муж, - писала она далее. - Надеюсь вернуться целой и невредимой, конечно, после победы". А когда Катенина через несколько дней приехала в Москву, Землячка уже находилась на Северном фронте. "Жаль, что оставила за собой комнату, вряд ли придется жить зимой в Москве, - месяц спустя писала Землячка в Москву из Котласа. - Пока фронт будет держаться, я с фронта не уеду". Беспартийные коммунисты Ранняя осень на Северной Двине. Еще только конец августа, а дождь моросит без перерыва. Землю развезло, размыло, грязные оползни протянулись до самой воды. Уныло все вокруг, укрыться бы от такой погоды под крышей. А люди стоят и лежат под мокрым, падающим на голову небом, на берегу неприветливой желто-серой реки и не знают, что делать: то ли идти назад, то ли тонуть тут, в этой непролазной грязи, в рыжей холодной этой воде... Интервенты развивают наступление на Севере. Англичане, французы, американцы объединили свои силы, и часть из них стремится взять Вологду, а другие пробиваются к Вятке в расчете соединиться с Колчаком. Второго августа пал Архангельск. Интервенты движутся вдоль железной дороги к Няндоме и по Северной Двине к Котласу. Котласское направление приобретает особо важное значение, и красноармейские части тратят последние силы, пытаясь удержать Котлас. Противник обстреливает Вологодский полк и с реки, и с берега. Рвутся артиллерийские снаряды, строчат пулеметы, льет проливной дождь, и сутки уже, как бойцы не получали пищи. Нет возможности терпеть далее эту муку... Кто возьмется переломить подавленное настроение бойцов? Два десятка людей в рваных шинелишках и в подбитых ветром пальтишках идут по колено в грязи в расположение Вологодского полка. Двадцать агитаторов, только что прибывших из Петрограда... Так вот он каков, Котлас! Промокший деревянный городок, обстреливаемый английскими снарядами. Мутная волнующаяся Двина. Измотанные, растерянные красноармейцы... Смогут ли они, плохо вооруженные, голодные и раздетые, остановить наступление отлично экипированных, сытых интервентов? Ведь в Котлас прибыли всего-навсего двадцать четыре молодых коммуниста, еще вчера работавших на заводах и фабриках Москвы и Петрограда. И командует этими юношами неприметная женщина в кожаной куртке! Плечом к плечу идут прибывшие по размытым дождем улицам. Вот и река. Нахохлившиеся солдаты пригибаются и от пуль, и от дождя. Они медленно бредут навстречу прибывшим... Дрогнули? Отступают?.. - Как же быть, товарищ Землячка? - К бойцам, к бойцам, - решительно говорит она. - Рассыпаться по всей линии, товарищи. Не стоять. Заставить людей понять... Она не говорит, что надо людям понять, она уверена, коммунисты знают, что сказать дрогнувшим бойцам. Нервным движением она поправляет на носу пенсне и бежит по лужам. Грязь течет за голенища сапог, но ей не до этого, она спешит к бойцам. Истомленные серые лица, растерянные голубые глаза, пепельно-синие губы, сквозь которые не прорывается ни слова, ни вопроса, ни восклицания... А ее единственное оружие - слово. Слово правды, которая сильнее всего на свете. И все лица перед ней сливаются в одно лицо, в одни вопрошающие глаза. - Кто вы такие?! - кричит Землячка, глядя в эти глаза. Перед ней словно вырастает невысокий парень, в овчинной куртке, останавливается, вытягивается, он не спрашивает стоящую перед ним женщину, кто она и откуда, он понимает, что она начальство. - Командир Зырянской добровольческой коммунистической роты, - рапортует он. - Куда же вы? - спрашивает Землячка. - Не знаю, - честно отвечает командир. - Поворачивайте! - приказывает Землячка. - Неужто коммунисты побегут под английскими пулями? - Никак нет, - отвечает командир и кричит своим: - Ребята, к берегу! И бежит к реке, и все волнующееся и мятущееся возле него, насквозь промокшее воинство устремляется вниз, к плоту, качающемуся на волнах возле берега. - Ведь это наша земля! Это наша земля! - кричит им вслед Землячка. Она не знает, слышат ее или нет, но она видит, как бойцы Зырянской добровольческой роты взбираются на плот, отталкиваются от берега и плывут - плывут навстречу врагу. А вечером на пристани, в прокуренной темной конторке, Землячка пишет рапорт о подвиге Зырянской коммунистической роты, спасшей положение на Котласском направлении Северного фронта. Красная Армия оттесняет интервентов. Давно ли продвигались они на юг, а теперь отходят обратно на север. Второго сентября в Великом Устюге открывается съезд коммунистов Северо-Двинской губернии. Руководит съездом Землячка, она представляет на съезде командование Северного фронта. Удивительный съезд! Такие съезды то тут, то там проходили по всей России. Съезд коммунистов, большинство участников которого еще не состояло в партии. В Великий Устюг прибыло девяносто восемь делегатов, и из пятидесяти двух делегатов Усть-Сысольского уезда только девять официально состояли в партии, остальные числились сочувствующими; Яренский уезд прислал шесть человек, и все они еще не состояли в рядах партии... Беспартийные, которые считали себя коммунистами! Участников съезда разместили в актовом зале бывшего епархиального училища, и тут же, рядом, в небольшом классе, устроилась Землячка. Беседы делегатов с Землячкой продолжались с вечера до утра - чуть кончались заседания съезда, все сходились в общежитие, и вновь начиналось обсуждение животрепещущих вопросов. Впереди еще битвы с Колчаком, Деникиным, Врангелем, а люди уже думали, как бы скорее наладить хозяйство страны, восстановить разрушенные заводы, распахать заброшенные земли... - Мы победили на Северном фронте не силой наших штыков, их было слишком мало, - говорила Землячка, выступая на съезде. - Мы победили политической работой, которую вели коммунисты в Красной Армии, победили сознательностью масс, подъемом народа, который гнал впавшие в панику регулярные войска Европы и Америки. Чумазый, раздетый и разутый мужик Севера прогнал вооруженных до зубов англичан и французов! По окончании съезда она пароходом отправилась по Вычегде в Яренск. О приезде Землячки прослышали и друзья, и враги и собрались встречать ее на пристани. Не успела она сойти в Яренске с парохода, как послышались угрозы: - Вертайся, откуда приехала! Не хотим слушать большаков! - Зачем же так? - спокойно возразила Землячка. - Поговорим по-хорошему, под крышей... Толпа повалила в сарай, где обычно хранились привозимые по реке товары. Выкатили на середину бочки из-под рыбы, настелили поверх доски, соорудили помост. Первым на помост поднялся председатель уездного исполкома, благообразный мужичок в синей суконной поддевке. - Ни к чему нам все эти митинги, - степенно сказал он. - Мы, сыны тихого Севера, никому не позволим нарушать наш покой. - Это кому ж - никому? - спросили из толпы. - Ни англичанам, ни большакам, желаем находиться посередине! - Не усидеть вам между двух стульев, - резко возразила Землячка. - Народ сделал свой выбор... Она заговорила о мужиках Севера, напомнила о хозяйничанье интервентов в Архангельске и Мурманске. - Яренские жители сами найдут правильный ответ на тихие речи! Ночью председателя исполкома арестовали, а через несколько дней на уездном съезде Советов выбрали в исполком коммунистов... Так она и металась всю осень тревожного восемнадцатого года по самым опасным участкам Котласского фронта и старинным северным бревенчатым городам. "Левая банда" В конце 1918 года особенно осложнилось положение на Южном фронте. Активизировалась контрреволюция, войска Антанты вторглись на Черноморское побережье, белоказаки принудили к отступлению Восьмую и Девятую армии, возникла угроза Воронежу, Тамбову, Саратову. Партия посылала на фронт все больше и больше коммунистов, лучшие работники партии уходили в армию. На Северном фронте Землячка находилась немногим более двух месяцев, в октябре 1918 года она получила новое назначение, ее направили на Южный фронт начальником политотдела Восьмой армии. Она пришла в деморализованное и небоеспособное войсковое соединение. Армию приходилось сколачивать заново, следовало подобрать таких командиров и политических работников, которые смогли бы в каждого красноармейца вдохнуть мужество и понимание своего долга. Новые пополнения в части иногда состояли из дезертиров, задержанных в деревнях и вновь посылаемых на фронт. Их надо было переубедить и сделать сознательными солдатами. Снабжалась армия из рук вон плохо, не хватало продовольствия, но еще хуже обстояло дело с обмундированием. Не прекращалась антисоветская агитация, в полках вспыхивали восстания. Все это необходимо было сломить! Рабочий день Землячки продолжался до двадцати часов кряду, она не щадила себя и требовала того же от других. Уже в январе Восьмая армия пошла в наступление. Бои следовали за боями. Сражались с переменным успехом, слишком силен был натиск белогвардейцев. Вскоре после приезда Землячки восстал 112-й полк: красноармейцы отказались идти в атаку босиком... Она тут же кинулась в полк. Перед нею предстали не солдаты, а сборище полураздетых, истощенных людей. Землячка готова была впасть в отчаяние. Что им сказать? Что им сказать, чтобы в душе их произошел перелом? Красивые слова и угрозы на них не действовали. Она сказала им правду. Все плохо: плохо им, плохо ей, нет ни одежды, ни обуви, но если победят Мамонтов, Деникин, Шкуро, будет еще хуже. Советской власти гибель грозила много раз, но она не погибла. И не погибнет. А если не погибнет, завтра будет легче, лучше. Она говорила с измученными и голодными красноармейцами так, как говорила бы сама с собой. И они пошли. Пошли вперед. Матерились и шли. И она шла рядом с ними, увязая в грязи, под проливным дождем. А сколько раз разговаривала она с дезертирами, и, смотришь, вчерашние дезертиры шли в бой, ничем не отличаясь от других бойцов. Впрочем, ей приходилось отдавать и иные приказы. Приходилось расстреливать. Тех, кто звал назад. У кого не осталось в душе ничего святого. Об этом она не любила вспоминать. Слово - могучая сила, говорят, словом можно сдвинуть горы, но она хорошо понимала, что словами людей не накормишь, слово не портянка, им ноги не обернешь. На пути армии попался кожевенный завод. В чанах киснет кожа, пропадает по меньшей мере десять тысяч пар сапог. Бросили на завод красноармейцев, нашли в поселке отбельщиков, красильщиков, сапожников - не было ни гроша, да вдруг алтын! Но едва сапоги поступили на склад, как их тут же забрали... Приказ Реввоенсовета Южфронта! Все время вмешивалась какая-то злая сила. Начальником снабжения работал Сапожников. Неизвестно когда ел, когда спал, сам ходил в чиненых-перечиненых сапогах, а для тех, кто шел в бой, доставал и сапоги, и валенки. "Отцом родным" называли его красноармейцы, слава о Сапожникове шла по всей армии. И вдруг Реввоенсовет фронта откомандировывает Сапожникова "за нераспорядительность" в глубокий тыл. Присылают вместо него какого-то Кранца. Этот - не чета Сапожникову, молод, блестящ, умеет говорить, одет с иголочки, весь в коже, от фуражки до хромовых сапог. Заинтересовалась Землячка этим Кранцем. В Тринадцатой армии, оказывается, его разжаловали в красноармейцы за какие-то махинации, за пьянство, за трусость. Землячка позвонила в Реввоенсовет Южфронта. "Он исправится, - сказали ей, - человек талантливый, надо ему помочь развернуться". - "Это что - приказ?" - осведомилась Землячка. "Приказ!" Что ж, приказам приходится подчиняться. А результат? Болтает Кранц языком без умолку, а со снабжением - из рук вон. Началась зима. Свирепствует тиф. Непрерывные бои. Мучительные зимние переходы. Изнашивается одежда, рвется обувь. А Кранц и в ус не дует. Все обещает... Бои не прекращаются. Комиссары ведут солдат в бой в рваной обуви. Чуть ли не босые идут красноармейцы в атаку - гонят белоказаков... Политработники говорят одно, а шептуны другое. Шептунов тоже достаточно в армии. Среди командиров есть и бывшие офицеры, и эсеры. Особенно много говорят эсеры. Землячка знает, на кого они надеются. И вот он - результат эсеровских речей. Запасная бригада поднимает мятеж. Арестовали всех коммунистов, объявили, что не пойдут на фронт. Услышав о мятеже, она отправилась к мятежникам. - Розалия Самойловна, вам нельзя этого делать, - останавливали ее. - Разорвут. Опять буча из-за сапог. Попадись им Кранц - растерзают. Говорят, продают наши сапоги на сторону... - Ничего. - Розалия Самойловна хитро поджала губы. - Попробую проявить смелость, отправлюсь в стан противника и принесу голову Олоферна. Она не позволяла себя сопровождать. Никому. Даже пистолет свой оставила, сунула в ящик стола и заперла на ключ. Ее встретили почти так, как предсказывали в политотделе. Оскорблять не оскорбляли, но Кранца поминали через каждые два слова. Говорили об изменниках, находящихся в штабе армии. Землячка отвечала, как всегда, она училась этому у Ленина: народу нужно говорить только правду. Народ все поймет, народ не прощает обмана. - Бездельников я не оправдываю. Кранца мы снимем. "Не прошло и трех часов..." - писала Землячка. В течение этих трех часов она разговаривала с мятежниками, била по эсерам ленинскими словами и в результате - "масса... разоружила шайку и освободила коммунистов". Даже дезертиры, прибывшие накануне в бригаду, поддержали начальника политотдела. В такой армии можно работать и сражаться! В марте 1919 года Землячка провела неделю в Москве, участвовала в работе Восьмого съезда партии. На съезде Землячка примкнула к "военной оппозиции". Ленин доказывал необходимость создания мощной регулярной рабоче-крестьянской армии, проникнутой сознанием строжайшей железной дисциплины. Казалось бы, о чем спорить! Однако споры возникли - споры жестокие, страстные... Нарком по военным делам Троцкий хотел поставить армию вне политики, он пренебрежительно относился к политработникам, направленным партией в армию, и преклонялся перед военными специалистами, пришедшими из старой царской армии, не хотел видеть, что часть их, хоть и служит в Красной Армии, враждебно относится к Советской власти. Бывшие "левые коммунисты", а вместе с ними и некоторые другие партийные работники, борясь против искривления Троцким военной политики партии, впали в другую крайность - стали защищать пережитки партизанщины, отрицали необходимость единоначалия, стояли за добровольческую армию, управляемую на коллективных началах. Эти ошибочные взгляды разделяла и Землячка. Она участвовала в спорах, с обычной прямотой выражала свое недовольство Троцким, но сама плохо представляла себе, какой же должна быть армия в Советском государстве. Ленин не один раз выступал на съезде по военному вопросу, убеждал, доказывал и - убедил! Съезд единогласно принял предложенное Лениным решение, направленное на укрепление армии. "Мы пришли к единодушному решению по вопросу военному, - говорил Ленин при закрытии съезда. - Как ни велики казались вначале разногласия, как ни разноречивы были мнения многих товарищей, с полной откровенностью высказавшихся здесь о недостатках нашей военной политики, - нам чрезвычайно легко удалось в комиссии прийти к решению абсолютно единогласному, и мы уйдем с этого съезда уверенные, что наш главный защитник, Красная Армия, ради которой вся страна приносит такие неисчислимые жертвы, - что она во всех членах съезда, во всех членах партии встретит самых горячих, беззаветно преданных ей помощников, руководителей, друзей и сотрудников". Землячка вернулась на фронт, но сразу по приезде над ее головой стали сгущаться тучи Реввоенсовет Южного фронта не жаловал Землячку. Не весь, конечно, но для Землячки не было секретом, кто именно недолюбливает ее в Реввоенсовете. Член Военного совета фронта Смилга обозвал политработников Восьмой армии "левой бандой"... И с каким удовольствием это выражение подхватили в штабных кругах Южфронта! Еще бы, политработники и красноармейцы жили в Восьмой армии общей жизнью, укрывались в походах одной шинелью и суп ели из одного котелка. "Не отдаляться от массы, находиться в массе, жить интересами массы", - требовала Землячка от коммунистов. Сама она не пользовалась никакими льготами и преимуществами и строго преследовала все попытки тех или иных работников армии улучшить свою жизнь за счет солдат. Но этот демократизм претил кое-кому в Реввоенсовете фронта. Землячка знала - кому. Прежде всего Сокольникову и Колегаеву. С Сокольниковым у нее старые счеты. Они начались еще до революции. Он вилял в дни Циммервальда, трусил выступать в поддержку Ленина, когда тот громил шовинистов на Циммервальдской конференции, колебался в дни Бреста, да и теперь тянет волынку с подавлением казацких восстаний, действует более чем нерешительно, а по мнению Землячки - даже преступно. А что касается Колегаева, он хоть и отмежевался от эсеров, объявил себя "революционным коммунистом", но эсеровская закваска в нем так и бродит, как был, так и остался эсером. Оба они знают, с какой настороженностью относится к ним Землячка, вот и мечут в нее громы и молнии, для них, конечно, лучше всего убрать ее из армии. "Не дамское это дело - война, - передали как-то Землячке слова Сокольникова. - Ехала бы обратно в Москву руководить какими-нибудь прачечными и парикмахерскими". Они давно убедили бы Троцкого отозвать ее из армии, да только Ленин держится иного мнения. Хлеб и дети В тот день политотдел расположился в Касторной. Большинство политработников находилось в воинских частях, на передовой линии фронта, да и сама Землячка часто выезжала на фронт, инструкции и циркуляры не могли подменить живого общения с людьми. Канцелярия разместилась в школе. Временное обиталище на два-три дня. Восьмая армия отступала, сдерживая натиск деникинцев. Сотрудники отдела сдвинули в большом классе парты, взгромоздили их одна на другую, из соседних классов втащили столы, поставили пишущие машинки, разложили папки с делами. Не прошло и часа, как походная канцелярия обрела свой обычный вид. Начальнику отвели учительскую, приволокли откуда-то диван, два стула, окно занавесили неизвестно откуда взятой скатертью, создали "уют"; сама Землячка никогда не думала о себе, и те, кто наблюдал ее изо дня в день, жалели своего начальника и по мере возможности пытались облегчить ее существование. Все последние дни Землячка особенно нервничала, она знала, что ее откомандировывают, Сокольников и Смилга добились своего, приказ есть приказ, приходилось подчиниться, и некому было сказать, с каким чувством острого сожаления покидает Землячка армию. Шел восьмой час вечера, закат еще догорал, и августовский вечер дышал солнечным зноем. Землячка только что вернулась со станции. Политработники обнаружили на элеваторе большое количество зерна. Не оставлять же его деникинцам! Пришлось направить на станцию батальон пехоты, чтобы грузить зерно в вагоны. Это же хлеб, хлеб! Землячка вошла в учительскую и распахнула окно. Пахло полынью, хлебом, пылью, доносились женские голоса, в палисаднике кто-то тренькал на балалайке, ничто не напоминало о войне. В комнату без стука вошел Саша Якимов. Он попал в армию по комсомольской мобилизации, хрупкий, нежный, розовощекий, хорошо, если ему было семнадцать лет, и Землячка пожалела его, оставила при политотделе, хотя сам он просил отправить его на передовую; в политотделе он был и писарем, и завхозом, и караульную службу нес наравне с другими красноармейцами. - Ужинать будете, Розалия Самойловна? - спросил Саша и поставил на стол крынку с молоком. Землячка до того устала, что не хотелось ни есть, ни разговаривать. - Ты иди, иди, Саша, - отпустила она его, садясь на диван. - Спасибо. Я потом... Лучше всего попытаться заснуть, забыться хоть на час-другой, но ей не до сна, не могла она примириться с тем, что ее отзывают из армии. Тут не в самолюбии дело - она сознавала, что нужна армии, что ее место на фронте, сознание этого не давало ей покоя... Надо писать, настаивать, требовать. К кому она могла обратиться? Существовал лишь один адрес, только Центральному Комитету партии могла она сказать все, как есть. Землячка села за стол, придвинула чернильницу, взяла ручку и принялась выкладывать на бумаге все, что знала о горестном и мужественном пути Восьмой армии. Вспоминала и писала, задумывалась и писала, негодовала и писала... И в тот момент, когда она принялась писать о перебоях в снабжении армии обмундированием, о том, как из армии отозвали старого большевика Сапожникова и прислали на его место болтуна и хвастуна Кранца, в дверь постучали, и перед Землячкой появился Кранц. Легок на помине! - Разрешите, товарищ начальник политотдела? Как всегда подтянутый, в неизменном кожаном обмундировании: и фуражка, и куртка, и галифе, и сапоги - все сшито из мягкого отличного хрома, тщательно выбритый, он, вероятно, считает себя неотразимым. - Откуда вы? - удивилась Землячка. - По-моему, вы должны эвакуировать Воронеж? - Так точно, эвакуация идет полным ходом, - заверил ее Кранц. - Но я к вам. - Ко мне? - Лично к вам, - Кранц помедлил и прочувствованно произнес: - Розалия Самойловна! Землячка прищурилась, она не любила, когда к ней обращались по имени-отчеству, это разрешалось только самым близким помощникам. - Садитесь, - пригласила она своего посетителя и подчеркнуто официально сказала: - Не отвлекайтесь, я слушаю вас, товарищ Кранц. Но он медлил, почему-то медлил начать разговор, ради которого явился. - Не знаю, известно ли вам, но в штабе фронта подготовлен приказ о моем снятии, - решился он наконец высказаться. - Я бьюсь как рыба об лед, а на меня вешают всех собак. Так вот с чем он пришел! - Но ведь со снабжением у нас... - Что со снабжением? - перебил ее Кранц. - Я одеваю, я обуваю, я всех кормлю, но никто этого не замечает! - Вы одеваете командный состав, Кранц, - сухо возразила Землячка. - А следовало бы подумать о красноармейцах. - Но зачем приказ? Все можно исправить! - Подождите, Кранц, - остановила его Землячка. - Это я просила отстранить вас от работы. Он не мог этого не знать. Землячка не раз жаловалась на Кранца, однако он делает вид, что ему об этом не известно. - Вы же для всех нас в армии, как родная мать, - жалобно протянул Кранц. - Стоит вам замолвить слово, и все образуется. Землячка это великолепно знает, у него в штабе фронта достаточно дружков - тому устроил куртку, тому сапоги, и достаточно Землячке пожалеть бездельника, как с помощью дружков он сухим выйдет из воды. - Вас судить, судить надо, Кранц, - неумолимо произносит Землячка. - А вы хотите, чтобы вам было по-прежнему доверено снабжение армии. - Дайте мне любое поручение, проверьте меня! - восклицает Кранц. - Вы увидите, на что я способен... Землячка уже знает, на что способен Кранц, и ей совсем не хочется торговаться с этим навязчивым субъектом. На выручку ей приходит непредвиденный случай. За окном - хор детских голосов: Дети, в школу собирайтесь, Петушок пропел давно, Попроворней одевайтесь, Смотрит солнышко в окно! - Это еще что такое? - удивляется Землячка, высовываясь из окна. На дороге перед школой стоят, дружно взявшись за руки, выстроенные попарно дети и знай себе поют, ни на что не обращая внимания. Все мал мала меньше, все одеты в серые холщовые костюмчики, и все, по-видимому, чувствуют себя весьма непринужденно. Очень уж необычно появление этих детей в такое время на улице прифронтового поселка. Дети же продолжают петь: Человек, и зверь, и пташка, Все берутся за дела, С ношей тащится букашка, За медком летит пчела... За дверью слышно низкое цыганское контральто: - Лишние церемонии ни к чему, цыпа моя... Дверь распахивается и в комнату вплывает низенькая толстая женщина с багровым лицом и в длинном пальто, перешитом из солдатской шинели. - Ну как? - тут же спрашивает она, указывая двойным своим подбородком за окно. - Что - как? - не очень уверенно переспрашивает Землячка. - Хорошо поют мои деточки? - Отвратительно! - восклицает Землячка. - Откуда они взялись? Из какой-нибудь колонии? Почему очутились здесь? И что вам от меня нужно? Но женщину все это обилие вопросов нисколько не смущает. - Я к вам, как женщина к женщине, - говорит она в ответ. Как женщина к женщине... Так к Землячке не обращались никогда, меньше всего она склонна вспоминать, что она женщина, характер у нее мужской, должность мужская. - Садитесь, - строго говорит Землячка. - Кто вы такая? - Пузырева, - представляется незнакомка. - Директор Феодосийского приюта для сирот. Землячка изумляется: - Фе-о-до-сий-ско-го?.. - А что вы удивляетесь? Конечно, можно бы и не удивляться, на войне чего только не бывает. К концу империалистической войны на юге собралось много осиротевших детей, и несколько феодосийских филантропов создали для сирот приют. Средств было мало, приют был небольшой, но все-таки трем десяткам детей как-то облегчал жизнь. Началась гражданская война. Крым оккупировали белогвардейцы. В конце концов их внимание привлек и приют. Однажды перед Пузыревой появился офицер. "Военное командование намерено эвакуировать детей русской национальности в Севастополь. Не исключено, что их эвакуируют даже за пределы Российской империи". - "А остальные?" - спросила Пузырева. "С остальными поступят по закону". - А у меня всякие дети, и русские, и евреи, и татары, и караимы, - рассказывала Пузырева. - А что значит "по закону", мы уже знаем. Врангелевцам ничего не стоило, например, утопить караимов, как котят... Мы убежали. - То есть как убежали? - опять изумилась Землячка. - Уж очень жалко стало детей, уговорила нянечек, собрала кое-какие вещички и увела детей из города. - Куда? - Сперва во Владиславовку, потом в Старый Крым, оттуда в Джанкой... - А потом? - Потом добрались до Бердянска. - Так и путешествуете? - Так и путешествуем. - А конечная цель? - Добраться до Москвы, что ли. Я слыхала, Ленин очень хорошо относится к детям. - И как же думаете добраться? - Мир не без добрых людей. Ответы Пузыревой обезоруживали Землячку, о своем путешествии с детьми она рассказывала с подкупающей наивностью. Это была целая эпопея. Ночевки в чужих хатах, D сараях, под навесами. Сбор милостыни. Иногда оскорбления и угрозы, потому что бродячий этот приют мешал решительно всем. Так, кочуя от деревни к деревне, от поселка к поселку, от станции к станции и упорно стремясь на север, где поездом, а где и пешком, Пузырева добралась со своими детьми до Касторной. - А где вы остановились? - Нигде. - Значит, весь приют у меня под окном? - Весь. - А где же ваши нянечки? - Разбежались. - А как же вы намереваетесь двигаться дальше? - Как бог даст. - Гм... Не до приюта Землячке, решительно не до него! - А ко мне зачем пришли? - Как женщина к женщине. Услыхала на станции, что солдатами здесь командует женщина, и решила, что вы поймете меня. Говорят, вы в Красной Армии такая же авторитетная, как у Махно атаманша Маруся... - Помолчите! Только этого не хватало, чтоб ее сравнивали с какой-то бандиткой! Кранц видел, Землячка сердится, и решил прийти ей на помощь. - Разрешите мне? - Что? - Я отведу детей. - Куда? - Куда-нибудь. Землячка уставилась на Кранца. - Вы весь в этом ответе, Кранц. Куда-нибудь и как-нибудь. Дайте мне подумать. Это же дети, их нельзя как-нибудь... Но времени на долгие раздумья не было. - Саша! - позвала Землячка Якимова. - Пересчитай детей, и пусть в канцелярии выпишут мандат на имя Якимова и Кранца. Вы их будете сопровождать. Кранц резко повернулся к Землячке. - Товарищ начальник политотдела... Но Землячка его не слушала. - Якимова и Кранца, - повторила она. - И быстро возвращайся сюда... Якимов исчез, он выполнял приказы без лишних слов. - Но я не могу, - взмолился Кранц. - Я подчиняюсь штабу... - Не тревожьтесь. Я позвоню в штаб, сообщу, что выполняете поручение политотдела. Поедете с детьми до первого большого города и постараетесь их устроить. Хоть до Тамбова, хоть до Рязани, а нет, так и до самой Москвы. И помните: за детей вы отвечаете головой. Кранц то бледнел, то краснел, ехать с детьми для него нож острый, но и Землячке перечить не решался. Он все-таки рискнул: - Я не поеду... - Тогда прямым ходом отправляйтесь в трибунал! Саша Якимов стоял уже перед Землячкой, подал на подпись мандат. - Сколько детей? - Двадцать семь. Она подписала, поднялась. - Соберись, Саша, догонишь нас на улице. Товарищ Пузырева, пошли. Не глядя на Кранца, вышла с Пузыревой на улицу, и тот после минутного колебания уныло потащился за ними. Хор уже распался, дети сидели на травке, росшей по обочине дороги, играли в пятнашки, а самые маленькие пристраивались спать в канаве. - Дети! - воскликнула Землячка и запнулась; она не знала, что им сказать, как с ними разговаривать, вот когда она почувствовала свою полную беспомощность. - Товарищ Пузырева... Организуйте их как-нибудь, не ночевать же им здесь. Толстая женщина в солдатской шинели снова выступила на авансцену. - Паршивцы! - крикнула Пузырева, сменив контральто на визгливый дискант. - Жрать хотите? Дети тотчас окружили Пузыреву, точно стая воробьев слетелась на горсть зерна. - Симочка! - позвала Пузырева. Подошла девочка с клеенчатой сумкой, и Пузырева принялась доставать из этой сумки какие-то бурые оладьи и оделять ими детей. Отношения между директоршей и ее воспитанниками были самые добросердечные. - А теперь слушайте меня! - крикнула опять Пузырева, опустошив сумку и указывая на Землячку. - Сейчас мы отправимся с этой тетей на станцию, тетя отведет нам комнату, и вы ляжете спать... Ребятишки взялись за руки и попарно зашагали к станции. На станции заканчивалась погрузка зерна. Землячка подозвала командира батальона и велела ему привести начальника станции. - Отцепите один пустой вагон, - приказала она. - Погрузите детей и с ближайшим поездом отправьте на север, их будут сопровождать два политработника. Не оставлять же детей в районе предстоящих боев. Ни начальник станции, ни комбат не спорили. Казалось, Пузырева побагровела еще больше. - Товарищ генерал! - воскликнула она, схватив за руку Землячку и снова переходя на контральто. - Теперь я вижу разницу... - она не сказала, между кем или чем. - Вы поняли меня! Как женщина женщину. И опасаясь, как бы кто не раздумал или не отменил приказа, она быстро повела ребят к поезду. - А вы подождите, - задержала Землячка Якимова и Кранца. - Слушай меня внимательно, Саша. Постарайтесь в Тамбове или в Рязани устроить детей - не сбыть с рук, а устроить, для того вы и политработники, понятно? А Кранца я обязываю обеспечивать детей в дороге питанием, это вполне в его силах. Ты, Саша, едешь за старшего, и если этот... - Она даже не посмотрела на Кранца. - Если этот вздумает улизнуть или поведет себя недостойно, сдай его в ближайшую комендатуру как дезертира. А чтобы ты мог выполнить приказ, я даю тебе... - Она сняла с ремня кобуру с браунингом и подала Якимову. - Вернешься - отдашь, а не встретимся, считай это моим подарком. - Решительно повернулась и зашагала прочь. Землячка не любила ни лишних слов, ни долгих проводов. Поселок уже спал, нигде ни огонька, лишь сонно покачивались в палисадниках высокие мальвы и доносились издалека соловьиные трели. А ведь еще несколько дней, и Касторная станет ареной жестоких боев, деникинцы рвутся к Воронежу и Курску - у Землячки сердце зашлось с досады, что ее не будет во время этих боев в армии. Она дошла до школы, молча прошла через канцелярию. Работники политотдела устраивались на ночевку, лишь дежурный крутил ручку полевого телефона, пытаясь с кем-то соединиться. На столе у нее стояла нетронутая крынка с молоком, принесенная под вечер Сашей Якимовым. Налила в кружку молока, выпила. Достала из папки исписанные листки, прочла начало своего обращения в ЦК, подумала и принялась - с болью, с мукой, с тревогой - дописывать свою докладную записку. Докладная записка "В Ц.К. Р.К.П. и в Политотдел Реввоенсовета Республики. Неудачи в 8-й армии начались с конца апреля, этому способствовал ряд причин... Зимние переходы, отсутствие снабжения и особенно обуви - были случаи, когда красноармейцы босыми делали переходы по льду, - непрерывные бои и заболевания сыпным тифом дали громадный процент выбывших из строя уже к концу марта. В армии из 1423 коммунистов, находившихся на партийном учете, осталось 227. Мы вопили о помощи. Выполняя боевые приказы, армия истекала кровью и из-за количественных потерь становилась небоеспособной. Фронт, обороняемый 1-й Московской рабочей дивизией, протянулся на 25 верст, а находилось на нем всего 27 бойцов. И все же, при колоссальном напряжении сил, боевые приказы удавалось выполнять в точности. Никакие просьбы о пополнении не помогали. Истекавшие кровью части теряли последних людей и доведены были до последней степени истощения. Недавно 112-й полк, когда-то гордость нашей армии, самый смелый, самый боевой, отказался выполнить боевой приказ. Четверо суток шли солдаты босыми под проливным дождем - и это после шести месяцев непрерывных боев! Но стоило сказать им несколько слов, как они снова бросились в атаку! Из 380 человек, остававшихся в дивизии, уцелело 70, остальные были убитыми и ранеными, а всего в этом бою мы потеряли ранеными и убитыми 700 человек. В самое последнее время нам стали посылать пополнения. Но что это были за пополнения? Сплошь дезертиры. Они немедленно, без какой-либо политической обработки, посылались в бой, потому что задерживать их не было возможности. Фронт требовал людей немедленно, и мы посылали часто совершенно негодные пополнения. И нашим старым кадрам нужно было быть особенно крепкими, чтобы не разложиться от таких пополнений. Тяжелую атмосферу создали в особенности пополнения из разных украинских частей. Четыре полка,