Блейка - на мое. Затем его похоронили под именем Макарова, а я под именем Берзиня был помещен в больницу и впоследствии очутился в немецком госпитале... Железнов сочувственно мне кивнул. - Это примерно совпадает со сведениями, которые удалось собрать о вас товарищам, - согласился он. - Вас пытались убить и действительно сочли убитым. Покушение на вас совпало с первой бомбежкой Риги, и, возможно, это обстоятельство и помогло инициаторам покушения совершить этот мрачный маскарад. Во всяком случае, ваш труп... то есть, как это выяснилось потом, труп человека, принятый за ваш, был найден поутру в изуродованном виде под обломками какого-то здания, однако одежда и документы позволили опознать в нем майора Макарова. Поскольку вы сидите сейчас передо мной, несомненно, что похоронен был кто-то другой. Известно, что вы лежали в немецком госпитале. Потом стало известно, что вы живете в Риге под именем Августа Берзиня. Это было странно, но... Держались вы странно, но немцы почему-то вас не трогали. На изменника вы не походили, те ведут себя иначе. У нас были некоторые возможности к вам присмотреться, и с вами решили установить связь... - Но я вправе был заподозрить провокацию? - перебил я Железнова, пытаясь еще раз объяснить свою недоверчивость. - Когда в город, занятый фашистами, приходит человек, называет себя советским офицером... - Но ведь я знал, кому себя называл? - возразил Железнов. - Ну а если бы я вас все-таки выдал? Железнов улыбнулся. - Я думаю, что не успели бы... - Он опять перешел на деловой тон. - Лучше скажите, чем вы были заняты в Риге? - Выжидал, - объяснил я. - Собирался бежать на Родину и выжидал, когда это можно будет осуществить. В мою жизнь впуталась какая-то авантюристка, Софья Викентьевна Янковская. Во всяком случае, так она себя назвала. Это именно она и стреляла в меня, но, по ее словам, она же меня и спасла. Выдала за Августа Берзиня, хотя на самом деле я Дэвис Блейк. То есть я Блейк, который жил в Риге под именем Берзиня. Немцы, по-видимому, уверены, что я действительно Блейк, и пытаются меня перевербовать, а Янковская советует согласиться. На кого на самом деле работает она сама - на немцев или на англичан, - мне неясно. У Блейка в Риге имелась сеть осведомителей, вернее, осведомительниц - несколько десятков девушек, работающих в различных местах, где бывает много посетителей. Сеть эта сохранилась до сих пор. Обыватели могли думать, что Блейк - просто отчаянный ловелас, но осведомленным людям нетрудно было догадаться об истинном характере связей Блейка. Эта агентура была законспирирована весьма примитивно, не так, как это обычно делает Интеллидженс сервис, и заведена была, по-видимому, специально в целях дезинформации. Теперь выясняется, что под руководством Блейка имеется еще группа агентов, законспирированных столь тщательно, что они, по словам Янковской, неизвестны даже ей... - Ладно, об этом вы доложите... не мне! - прервал меня Железнов. - А что делали вы сами? - Выжидал, я уже докладывал, выжидал благоприятного момента, чтобы бежать от немцев... - Я улыбнулся. - И, как видно, дождался... - Почему? - сухо осведомился Железнов. - Да потому, что меня теперь, надеюсь, перебросят на нашу сторону, - сказал я уверенным тоном. - Я полагаю... - Что? - насмешливо спросил Железнов. - Полагаю, что нахожусь в штабе одного из партизанских соединений и что при первой же оказии меня перебросят... Железнов приподнял термос и сердито переставил его на другое место. - Вот что, товарищ майор, - заговорил он вдруг совершенно официальным тоном. - Вас никто и никуда не будет перебрасывать. Вы останетесь в Риге и будете выполнять все, что вам прикажут. Вы получите явку, найдете человека, установите с ним связь. - А что же я буду делать в Риге? - удивился я. - Все, что прикажет вам этот человек, - строго сказал Железнов. Он задал мне еще несколько придирчивых вопросов, поинтересовался моими отношениями с Янковской, повторил, что было бы грешно не воспользоваться сложившимися обстоятельствами, и сказал, что, по всей вероятности, мне придется установить связь и с английской и с немецкой разведками и хорошо вникнуть в, их деятельность. Затем он сказал, что нашей разведкой в Ригу заслан очень опытный и сильный работник, старый чекист, работающий в органах государственной безопасности еще со времен Дзержинского, что я должен буду с ним связаться и вся моя работа в Риге будет проходить под руководством этого товарища. Затем пояснил, что ему было поручено установить со мной связь, но так как он не вызвал у меня доверия, он решил доставить меня, как это и было заранее предусмотрено, в штаб одного из партизанских соединений, где хорошо известный мне Цеплис должен был устранить любые мои сомнения. А в общем, весь наш разговор чем-то напоминал допрос; по всей видимости, Железнову было поручено основательно меня прощупать, прежде чем связать с кем-то еще. После всего, что я услышал, я, разумеется, и заикнуться не посмел о том, что мне хотелось бы оказаться в рядах действующей армии. Поручение, которое мне давалось, было и важно и опасно, и я не мог от него отказаться. В конце разговора Железнов поинтересовался, не будет ли у меня какой-либо просьбы или пожелания, которые он мог бы исполнить. - Будет, - сказал я. - В Москве есть девушка... Вероятно, до нее дошло, что я умер. Нельзя ли поставить ее в известность... - Нет, нельзя, - решительно возразил Железнов. - Вы, по-видимому, не представляете себе, как вы должны быть засекречены. О том, что вы живы, могут знать только считанные единицы... И он еще раз объяснил, как мне найти человека, который отныне будет моим прямым начальником. - А теперь возвращаться, - закончил Железнов разговор. - Чем меньше вы будете отсутствовать в городе, тем лучше. Мы вышли и очутились в полном мраке. На земле властвовала ночь. Лишь совсем вблизи выступали из тьмы голые стволы сосен, терявшиеся где-то в высоте. Было очень тихо. Только издалека доносился какой-то невнятный шелест. - Мы вернемся другой дорогой, - негромко предупредил меня Железнов. - Так безопаснее, да и... Он недоговорил, приостановился и тихо свистнул. Если бы мы не стояли рядом, я подумал бы, что какая-то птица зовет к себе спросонок другую. К нам тотчас же кто-то подошел, точно этот человек скрывался за деревьями и ждал нашего зова. Железнов шепотом что-то сказал - я не разобрал его слов, - и подошедший, ничего не промолвив в ответ, пошел вперед легкими, неслышными шагами. Мы устремились вслед, и тут я начал замечать, что все в этой тьме полно разумного деятельного движения: доносятся какие-то отрывистые слова, слышны какие-то шепоты, перемещаются какие-то тени и посвистывают какие-то птицы, которые на самом деле, вероятно, никакие не птицы; мне даже послышалось попискивание морзянки, хотя это могло мне только почудиться: в этом ночном, наполненном тайнами лесу действительность и воображение не могли не сопутствовать друг другу. - Мы еще увидим товарища Цеплиса? - спросил я. Мне очень хотелось побыть еще хоть немного вместе с Цеплисом; он был мне здесь как-то роднее всех. Но этому желанию не суждено было осуществиться. - Нет, - ответил мне Железнов. - Товарищ Цеплис сейчас уже далеко отсюда, его специально вызывали для того, чтобы рассеять ваши подозрения. Постепенно я освоился в темноте. Мы шли в густом сосновом лесу. Высокие сосны лишь кое-где перемежались разлапистыми елями, да понизу росли пушистые кусты можжевельника. Похрустывал под ногами валежник. Иногда в просветах поблескивали звезды. Но время от времени из-за черных елей выступали какие-то тени и преграждали нам путь. Наш провожатый бросал им несколько слов, и они вновь исчезали во мраке. Можно было только удивляться, как легко наш провожатый ориентировался в темноте; мы, и уж во всяком случае я, с трудом поспевали за ним. Наконец деревья стали редеть, и мы опять вышли на опушку. Перед нами смутно расстилался обширный луг, а может быть и поле, вдалеке темнел не то лес, не то какие-то строения. И вдруг я услышал знакомое ровное тарахтение... - Что это? - удивился я. - Связь, - объяснил Железнов. - Связь с Большой землей. Да, на расстилавшийся перед нами луг приземлялся самолет. Это был самый обыкновенный, скромный учебный самолет У-2, та самая милая, незабвенная "Уточка", которая никогда-никогда не будет забыта ни одним советским летчиком, куда бы и как бы ни ушла вперед наша авиация! Все было очень привычно, очень знакомо, и все же я, достаточно опытный офицер, не мог не удивиться... Линия фронта проходила сравнительно далеко, мотор нельзя было заглушить, щупальца прожекторов то и дело шныряли в небе, везде находились зенитные орудия... А пилот летел себе и летел! Я притронулся к Железнову. - Но как же это ему удается? Железнов объяснил мне его тактику. Пилот вел самолет над самыми полями, над самыми лесами и только что не тащился по земле; немцы искали его, конечно, гораздо выше, они не могли себе представить, что невидимый самолет пролетает почти над самыми их головами, всего лишь в десятках метров от земли. Нельзя было не восхищаться дерзким бесстрашием этого человека. А ведь он не был исключением!.. Значит, борьба не прекращалась ни на мгновение; даже в тылу, в самом глубоком немецком тылу, шла борьба с гитлеровцами, и десятки тысяч бесстрашных людей самоотверженно участвовали в ней. И теперь мне предстояло занять в ней свое место. - Однако нам с вами лучше быть отсюда подальше, - рассудительно заметил Железнов. - Поторопимся! Он подозвал нашего провожатого. - Дальше мы выберемся одни, - сказал он. - Передавайте привет товарищу Цеплису! Вскоре мы вышли на дорогу, пошли по обочине. Примерно через километр я увидел машину. Мне опять пришлось удивиться. Это была моя машина, машина Блейка. Железнов сел за баранку. Я сел рядом, и мы поехали. На каком-то хуторе в тени больших черных вязов мы остановились, дождались рассвета и снова тронулись в путь. Перед самым въездом в город нам повстречался эсэсовский патруль. Я показал свои документы и сказал, что Железнов мой шофер. Мы не вызвали у эсэсовцев подозрения. Нас тут же отпустили, и мы как ни в чем не бывало часов в десять утра вернулись в Ригу. Глава VIII. ПОИСКИ "ФАУСТА" Несколько часов, проведенных много вместе с Железновым за время обратной дороги в Ригу, сблизили нас больше, чем сближает иной раз совместное проживание в течение целого года. Мы коротко рассказали друг другу о себе, поделились удачами и огорчениями, причем выяснилось, что одно из самых серьезных огорчений доставил ему я своей чрезмерной предусмотрительностью. Мы долго говорили по-русски, пока Железнов не спохватился: - Не лучше ли перейти на английский? Чтобы как-нибудь случайно не проговориться, есть смысл на какое-то время отказаться от своего языка. Мы перешли на английский, которым я владел неплохо, а Железнов, пожалуй, даже безукоризненно. И когда в ответ на какой-то его вопрос я не нашел нужного слова и опять перешел на русский язык, Железнов засмеялся: - Уговор дороже денег! Позавчера вы изводили меня, отказываясь понимать по-русски, а сегодня я не хочу понимать вас. Подъезжая к городу, я припомнил, как при первом своем посещении Железнов обратился ко мне с предложением нанять его в качестве шофера. - Вы останетесь в Риге? - спросил я его. - Не знаю, - ответил он. - По соображениям конспирации, я не имею права это сказать. Но я и на самом деле не знаю. Тогда я спросил, нельзя ли ему жить в Риге под видом моего шофера, и сказал, что было бы очень здорово находиться друг возле друга. На это Железнов ответил, что так, на ходу, решить, этот вопрос нельзя и что принимать решение будет тот, в чье распоряжение поступил я и в чьем распоряжении находится сам Железнов. Мы остановились перед моим домом и вышли из машины. - Прощайте, - сказал Железнов. - Пойду. - Куда? - несколько наивно спросил я. Железнов улыбнулся. - Этого я сказать не могу. - А когда мы увидимся? - спросил я. - Может быть, никогда. - Как это вы не боитесь? - сказал я ему. - Я наблюдал за вами третьего дня. Уж больно вы смело ходите. Кругом шпики... - А кто вам сказал, что не боюсь? - возразил Железнов и пошел по улице с таким независимым видом, как ходят только очень уверенные в себе люди. Когда я вернулся домой, Марта не спросила меня, где я пропадал, и, вероятно, не только потому, что была приучена к таким исчезновениям Блейка, но и вследствие природной сдержанности, вообще присущей латышам. Она только поинтересовалась, надо ли подавать завтрак, и осталась, кажется, довольна, когда я не отказался от ее услуг. Часа через два в квартире появилась Янковская. Я слышал, как она еще при входе, в передней, осведомилась у Марты, вернулся ли я, стремительнее, чем обычно, вошла в кабинет и, как мне показалось, с облегчением вздохнула при виде меня. - Наконец-то! - капризно произнесла она. - Знаете, кажется, я начинаю к вам привыкать. - Я молча ей поклонился. - Ну, как? - спросила она, опускаясь в кресло. - Как вам удалось справиться? Я не понял ее. - С чем справиться? Янковская рассмеялась. - С немцами! Я вопросительно на нее посмотрел. - Нет, серьезно, куда это вы запропали?.. - Она рассмеялась. - Я уж не знаю, как вас и называть: Андрей, Август или Дэвис... Пожалуй, лучше всего Август... Где вы пропадали, Август? Она плохо скрывала свое любопытство; было очевидно, что она ждет от меня подробного рассказа о поездке. - Где был, там уже нет, - ответил я, как бы поддразнивая ее, а на самом деле обдумывая, что ей сказать. - Ездил с господином Эдингером к морю, он хотел решить с моей помощью одну задачу... - Ах, не лгите! - воскликнула Янковская с раздражением. - Я звонила к Эдингеру, он никуда не уезжал из Риги! Оказывается, она проверяла меня на каждом шагу и не находила нужным это скрывать! Было очень важно узнать, о чем она спрашивала Эдингера и что он ей ответил. - Да, он не мог мне сопутствовать, - сказал я. - Он остался в Риге. - А где вы были? - быстро спросила Янковская. - У советских партизан, - ответил я с усмешкой. - Ведь вам известно обо мне все! - Мне не до шуток, Август, - перебила Янковская. - Если бы Эдингер не знал, где вы находитесь, он немедленно принялся бы вас искать. - А вы спрашивали его обо мне? - спросил я в свою очередь. - Конечно, - вызывающе ответила Янковская. - Вдруг вы на самом деле вздумали бы перебежать к партизанам? Эта дамочка не раз говорила, что желает мне всяческого благополучия, но, как и следовало ожидать, не пощадила бы меня, вздумай я нарушить ее игру. - Что же вы сказали обергруппенфюреру? - А что он сказал вам? - ответила мне вопросом на вопрос Янковская. - Вот я и хочу знать, скажете вы мне правду или нет, - сказал я с вызовом. - Я жду. - Вы, кажется, всерьез входите в роль Блейка, - одобрительно заметила Янковская. - Я ничего не выдумывала и лишь повторила то, что сказали вы сами. Сказала, что вас нет, что вы мне срочно нужны и что Эдингер, по вашим словам, осведомлен о месте вашего пребывания. Это был донос. Хорошо, что я попросил у Эдингера разрешения сослаться на него, иначе она могла основательно меня подвести. Она согласна была, чтобы я полностью перевоплотился в Блейка, но помешала бы мне снова стать Макаровым... Да, это был самый настоящий донос, и в данном случае вещи следовало называть своим именем. - Но ведь это донос! - воскликнул я. - Что же ответил вам Эдингер? Узнать ответ Эдингера было сейчас важнее всего! - Он засмеялся и сказал, что это не столько его тайна, сколько ваша, - ответила Янковская. - Во всяком случае, дал мне понять, что здесь не замешана женщина. Я с облегчением вздохнул. Немцы покупали меня! Блейк был тонкая штучка... Они отлично понимали, что Блейка не так просто провести, он не мог не видеть, ведется за ним наружное наблюдение или нет, и они сняли с него наблюдение. К такому заключению пришел во время нашей поездки не только я, но и Железнов, а он был опытней меня. Возможно, Эдингер даже решил, что Янковская звонит по моему поручению, и захотел оказаться в моих глазах человеком слова. Он отдавал себе отчет, что у Блейка нет иного выхода, как пойти на службу к немцам, но понимал, что Блейк не заурядный шпион, и отношения с ним надо строить, так сказать, на базе "честного слова"... Все, все в этом мире, в котором я так внезапно очутился, все использовалось в игре... И я с облегчением подумал, что на этот раз Эдингер меня не подвел! - Но ведь это донос! - повторил я. - Вы вели себя нелояльно, Софья Викентьевна. Представьте себе, что я сказал вам неправду. Вы погубили бы меня. Эдингер сразу бросился бы по моим следам... - И на этот раз вас некому было бы спасти, потому что обратного пути у вас нет, - цинично согласилась Янковская. - Я не советую вам пренебрегать мною, вы еще слишком неопытны, а немцев обмануть нелегко. Это меня и тревожило, поэтому я и спросила, как вы справились... - Она подошла ко мне и провела рукой по моим волосам. - Будьте умницей, нам невыгодно ссориться, - примирительно сказала она. - Чего хотел от вас Эдингер? Черт знает, какие у нее были связи и возможности! С ней не стоило ссориться, и я бы не поручился, что она не могла узнать о моем разговоре с Эдингером от кого-нибудь из его окружения, поэтому я не собирался сильно отклоняться от истины. - Он просил показать рацию, при помощи которой Блейк сносился с Лондоном, - признался я с таким видом, точно Янковская вырвала это признание против моей воли. - Рацию?! - воскликнула Янковская. - Но ведь это же блеф! - То есть как блеф? - спросил я. - Разве у Блейка не было рации? Янковская пожала плечами. - Я лично не слыхала ни о какой рации. Конечно, могла быть, и каким-нибудь путем немцы могли о ней пронюхать. Но вы-то... Это рискованный путь - блефовать с немцами! Вы о рации не знаете ничего, а играть с ними комедию долго не удастся, вы рискуете головой. Я насмешливо посмотрел на Янковскую. - Ну а если я обнаружил рацию? - Вы?! - На этот раз она удивилась вполне искренне. - Каким образом? - Я нашел в этом кабинете кое-какие координаты, которые помогли мне... Я сказал это так, точно это было самое повседневное дело - находить тайные передатчики, посредством которых резиденты английской секретной службы осуществляют свою связь. Янковская широко раскрыла глаза. - Вы это серьезно? - Вполне. - И вы нашли указание на местонахождение рации в этом кабинете? - Вот именно. - Но каким образом? - Это мой секрет. - И знаете позывные и код? - Приблизительно. - И преподнесли этот подарок Эдингеру? - Почти. - Ну, знаете ли... - В ее глазах блеснуло даже восхищение. - Вы далеко пойдете! На несколько мгновений она утратила обычную выдержку и превратилась просто в женщину, восхищающуюся сильным мужчиной. - Я рада, что не ошиблась в вас. - Она опустилась в кресло и закурила папиросу. - Кажется, вы способны завоевать мое сердце! Но я остерегался этой женщины. Кто знает, какие причины на самом деле побудили ее погубить Блейка! - Мне трудно в это поверить, - меланхолично произнес я, отходя к окну. - Вряд ли вы способны полюбить кого-нибудь, кроме себя. Янковская не ответила, она только нервно погасила папиросу, долго сидела молча, потом поднялась и тихо, не прощаясь, ушла. Наступила пятница. А мне было сказано: вторник или пятница, от пяти до семи, книжная лавка на площади против Домской церкви... Эта церковь, построенная еще в тринадцатом веке, один из красивейших архитектурных памятников Риги, пережила все бомбардировки и превратности войны, уцелела до наших дней и посейчас украшает старинную Домскую площадь. Все мне нравилось в этом районе: и древняя церковь, и прилегающие к ней узкие улочки и переулки, нравились выстроенные в готическом стиле дома и вымощенные булыжником мостовые. Все здесь дышало стариной, все давало почувствовать полет времени. Я шел по Известковой улице, улице бесчисленных магазинов и магазинчиков, посреди оживленно снующих прохожих. Тот, кто никогда не был здесь прежде, не заметил бы ничего особенного: множество магазинов и множество прохожих. Но я-то бывал на этой улице и раньше, всего несколько месяцев назад, я-то замечал: вот магазин как магазин, а рядом пустое помещение, запертые двери, голые витрины, и опять пустое помещение и запертые двери... И все же, чем дальше шел я по Известковой улице, тем больше улучшалось мое настроение: все дальше уходил я от того, кто был Дэвисом Блейком, уходил от его "цветов зла", и от "Цветов" Бодлера, и от изящных томиков Марселя Пруста, от чужой просторной квартиры и от чужих, доставшихся мне в наследство вещей, от нехитрых девушек и двуличной Янковской, от ее угроз и заигрываний, от всего непривычного и чуждого, уходил и все больше становился самим собой... Вот и Домская площадь, церковь и против нее букинистический магазин. Большое окно, в котором выставлены книги. Низкая, наполовину застекленная дверь. Я открыл ее. Зазвенел колокольчик, прикрепленный к двери. Должно быть, хозяин не всегда сидел в своей лавке и отлучался в помещение, расположенное позади магазинчика. На этот раз хозяин находился у прилавка. Угрюмый, небритый латыш. Седая щетина покрывала синеватые склеротические щеки, разрисованные багровыми жилками. Хозяин был не один: еще через дверное стекло я заметил, что над прилавком склонился какой-то покупатель. Я вошел и невольно сделал шаг обратно, неприятно пораженный встречей... Я увидел Гашке! Да, того самого Гашке, с которым лежал в госпитале и которого мельком видел в канцелярии гестапо. Он небрежно на меня покосился, сделал вид, что не узнал, а может быть, и в самом деле забыл, и опять склонился над прилавком. Усилием воли я принудил себя приблизиться к прилавку. Перед господином Гашке в изобилии лежали открытки с изображением обнаженных красавиц в весьма нескромных позах. - Чем могу служить? - по-немецки обратился ко мне хозяин магазина. Секунду я колебался, но пароль, полученный мною, звучал столь невинно, что я решил не обращать на Гашке внимания. - Я разыскиваю первое издание "Фауста". Первое издание, вышедшее в 1808 году. - Вы хотите слишком многого, - ответил мне продавец. - Я не пожалею никаких денег, - настойчиво сказал я. - Откуда в моем скромном магазине может быть такая редкость? Но я могу предложить вам одно из позднейших изданий с отличными иллюстрациями. - Нет, мне нужно издание 1808 года, - настойчиво повторил я. - И я бы взял с вас не слишком дорого, - настаивал на своем предложении продавец. - Нет, - твердо сказал я. - Мне нужно первое издание, если вы не можете его достать, мне придется уйти. Сказано было все, что следовало сказать для того, чтобы тебя признали своим в этом тесном и темном магазинчике, но почему-то я не был уверен в ответе. Меня смущало присутствие господина Гашке. Однако продавец не стал медлить и толкнул дверь в помещение, примыкавшее к магазину, - маленькую комнату с убогой железной койкой, с голым, ничем не покрытым столом и с табуреткой, на которой стояло ведро с чистой водой. Похоже, что хозяин жил в этой комнатке, напоминавшей тюремную камеру. - Прошу вас, - произнес продавец. - Пройдите. Сам он остался на месте, пропустил меня, и не я оглядеться, как в комнату вошел Гашке. Дверь затворилась. Гашке держал в руках открытки. Одним движением он сложил их, как карточную колоду, и небрежно положил на край стола. - Садитесь, товарищ Макаров, Андрей Семенович, - сказал он по-русски. - Я уже давно жду вас. - Он указал на койку и сам сел на нее. Я не мог еще прийти в себя оттого, что именно Гашке является человеком, которому я должен предоставить всего себя. - Мне приказано поступить в ваше распоряжение, - неуверенно произнес я. - Вот я и пришел. - Зачем так официально? - сказал Гашке. - Нас связывают не формальные узы... - Этот человек точно высвобождал меня из каких-то тенет, которыми я был опутан за время моей жизни под чужим именем. - Давайте знакомиться, - просто сказал он. - Меня зовут Иван Николаевич Пронин. Майор Пронин. В прошлом году мне пришлось заниматься делами, связанными с Прибалтикой. Вот начальство и направило меня сюда... Все это говорилось без всякой многозначительности, с той простотой и естественностью, которая есть непременное свойство мужественных душ. - Я ничем не должен отличаться от тех, чье доверие поручено мне завоевать, - продолжал Пронин. - Фельдфебель Гашке - я теперь уже не унтер, а выше - не только не хочет отставать от своих офицеров, а кое в чем хочет их даже превосходить. Все в гестапо знают, что ни у кого нет лучших картинок определенного содержания, чем у Гашке. Это создает мне популярность. Под этим предлогом мне удобно заходить к букинистам. Обер Гашке пополняет свою коллекцию! Пронин прислушивался к какому-то шуму за стеной, помолчал - по-видимому, это была ложная тревога - и опять обратился ко мне: - Нам с вами надо обстоятельно поговорить, Андрей Семенович. Сейчас у нас мало времени, да и место для этого неподходящее. Я не должен оставаться здесь подолгу: это могло бы навлечь подозрения на нашего хозяина. А он еще пригодится Латвии. Я предложу следующее... Он думал всего несколько секунд. - Завтра... Скажем, завтра между двенадцатью и часом Гашке отправится со своей девицей в Межапарк. В гестапо самая горячка ночью, поэтому днем позволено и вздремнуть и отдохнуть... Он достал блокнот, сделанный со всей немецкой тщательностью, вырвал из него листок и быстро начертил нечто вроде плана. - Вот дорога, вот поворот, здесь развилина, направо дорожный знак... Скажем, у следующего дорожного знака. Вы можете приехать на машине? У этого дорожного знака и будет прохлаждаться Гашке с дамой своего сердца. С вашей машиной что-нибудь стрясется, скажем, заглохнет мотор. Вам не останется ничего другого, как обратиться за помощью к благодушествующему фельдфебелю... Все было совершенно ясно. - Я пойду, а вы выходите минут десять спустя и возвращайтесь другой дорогой, - распорядился Пронин. - Кстати, у вас есть с собой деньги? - Не слишком много, - сказал я. - Я не знал... - Много и не надо. Будете уходить, купите на всякий случай у нашего хозяина две-три книжки... Пронин забрал картинки и вышел, я услышал дребезжание колокольчика на двери и вернулся в магазин. Хозяин равнодушно на меня посмотрел. Я купил у него несколько немецких журналов, вышел на площадь и окольным путем отправился домой. Вечером я предупредил Янковскую: - Завтра с утра мне понадобится машина. Она усмехнулась: - Ого, как вы стали разговаривать! - Но ведь машина-то моя? - Если вы действительно решили стать преемником Блейка, несомненно. - Она подумала и спросила: - Куда же вы собираетесь на этот раз? - На свидание, - смело ответил я. - С одним из оперативных работников гестапо. - Это в плане ваших разговоров с Эдингером? - Янковская испытующе посмотрела на меня. - Да, - твердо сказал я. - Думаю, мне стоит с ним сблизиться. В ее глазах почти неуловимо - в этой женщине все было неуловимо - сверкнула искорка радости. - Что стоит вам делать, я объясню несколько позже, - сказала она дружелюбно. - А что касается машины, я загоню ее во двор, и утром вы можете ехать в ней хоть до Берлина. Утром Марта накормила меня жареной камбалой - у нее были какие-то особые хозяйственные связи с рыбаками и огородниками из-под Риги, - затем я вывел машину, пожалел, что рядом нет капитана Железнова, и поехал за город. Военному, как правило, достаточно лишь намека на карту для того, чтобы отыскать требуемую географическую точку, а Пронин вычертил путь к своему сегодняшнему местопребыванию достаточно тщательно. Я доехал до развилины, нашел дорожный знак и неподалеку от второго знака в тени деревьев увидел расположившегося на траве Гашке. Сухая теплая осень пришла на смену мягкому прибалтийскому лету. Желтые и оранжевые краски окрасили листву. Бронзовые листья нет-нет да и слетали с ветвей и, медленно кружась, точно умирающие бабочки, опускались на дорогу. Трава обвяла, сделалась суше, жестче, лежать на ней было не так уж приятно, как весной... Но Гашке чувствовал себя, по всей видимости, превосходно. На траве перед ним был расстелен лист синей оберточной бумаги, на бумаге лежали холодные сосиски и бутерброды с колбасой и сыром, около бумаги прямо на траве стояла початая бутылка с водкой, и возле нее валялись два бумажных стаканчика; все это было куплено, конечно, в магазине, обслуживавшем только немецких офицеров, - таких специальных магазинов в Риге было достаточно. Но главную прелесть подобного времяпрепровождения представляла, конечно, молодая девушка, сидевшая против Гашке. Эта белокурая красотка, с правильными чертами лица, голубоглазая, крупная и высокогрудая, могла бы покорить не только скромного обера. Как и было условлено, моя машина остановилась прямо против отдыхающей парочки. Я соскочил, поднял капот машины, поковырялся в моторе... - Эй, фельдфебель! - крикнул я. - Желаю вашей девушке хорошего мужа! Вы понимаете что-нибудь в моторах? Он встал, усмехнулся. - Откуда вас только принесло?.. Он что-то сказал девушке, та кивнула, сорвала веточку лилового вереска, прикусила стебелек зубами, еще раз кивнула и пошла к повороту. Пронин подошел ко мне. - Давайте ваши инструменты! Я достал сумку с ключами и отвертками. Пронин разбросал их перед машиной, а мы сами отошли к обочине и сели лицом к дороге. - Где это вы отыскали такую красавицу? - не удержался я от вопроса. - Хороша? - горделиво спросил Пронин. - Маргарита не Маргарита, валькирия не валькирия... - подтвердил я. - Обидно, что такая девушка снисходит до немецкого фельдфебеля. - А она не снисходит, - насмешливо пояснил Пронин. - Работница с кондитерской фабрики и комсомолка, она знает, кто я такой. Она делает свое дело, и, если направится обратно в нашу сторону, учтите, это будет значить, что появились ненужные свидетели и нам придется заняться мотором. Но они так и не появились за время нашего разговора. Здесь мне следует оговориться и сказать, что масштабы деятельности Пронина в оккупированной гитлеровцами Риге были очень велики, в своем рассказе я не пытаюсь даже хоть сколько-нибудь изобразить эту деятельность. Я рассказываю только о событиях, непосредственным свидетелем и участником которых был я сам, "поскольку Пронин принимал в них участие, рассказываю о нем лишь в связи с этими событиями, хотя, повторяю, в общей деятельности Пронина они занимали очень скромное место. - Прежде всего опишите день за днем, шаг за шагом все, что произошло с вами, начиная с момента вашего приезда в Ригу, - попросил он меня. - Буквально все. Что делали, как жили, с кем встречались... И я обстоятельно передал ему все, о чем уже рассказывал Железнову. Пронин задумчиво пошевелил сухие травинки попавшейся ему под руку веточкой. - Ну, что ж, проанализируем, как говорится, эту шахматную партию в отложенной позиции. Начнем с памятного вечера. Ваша Янковская встретилась с вами, конечно, не случайно, для чего-то вы были нужны. В каких целях воспользовалась она вами, еще не совсем ясно. Разумно предположить, что не в личных, а в интересах чьей-то разведки. Чьей - тоже пока неясно. После всего, что произошло, и особенно после того, как вы нашли ее в ресторане, естественно было предположить, что обо всем увиденном вы сообщите соответствующим органам. В целях профилактики вас решили убить. И все же не убили! Отсюда начинаются загадки. - Пронин посмотрел в сторону своей спутницы. Она безучастно прохаживалась у поворота. Разговор можно было продолжать. - Все, что произошло с вами, - продолжал он, - свидетельствует о том, что у Янковской, фигурально выражаясь, дрогнула рука. Почему? Вряд ли здесь имели место какие-то сантименты. Однако несомненно, что в последнюю минуту Янковская приняла новое решение и сохранила вам жизнь, решила подменить вами Блейка, а бомбардировка Риги помогла ей выполнить это намерение. Я предполагал, что все, что касалось Блейка, Пронину стало известно от меня, но оказалось, что я ошибся. - Наши органы знали, что под именем Берзиня скрывается английский резидент, - объяснил Пронин. - Однако, понимая, что в войне с Гитлером Англия будет нашим союзником, и держа Берзиня под некоторым контролем, мы не считали нужным его трогать... - Пронин нахмурился. - И, как мне теперь думается, Блейк нас переиграл. Вся эта его агентура, рассеянная по кабакам и парикмахерским, все эти официантки, кассирши и массажистки оказались сплошным блефом. Немцы это отлично поняли. Сам по себе Блейк им малоинтересен, ничего не стоило бы его обезвредить, но немцев интересует его агентурная сеть, из-за нее они и возятся с ним. Никто не хочет иметь в своем тылу запрятанное врагом оружие. Немцы хотят или разминировать его, или взять себе на вооружение. - Но Эдингер ничего не говорил об агентурной сети, - возразил я. - Наоборот, он говорил, что им нужен именно я... - Не будьте наивны, - прервал меня Пронин. - Сперва они хотят завербовать Блейка, а когда он бесповоротно с ними свяжется, потребуют передать агентуру... - Но ведь мне-то она неизвестна? И я не думаю, что мне удастся долго водить их за нос. - В том-то и дело, что она должна стать известной, - очень серьезно заявил Пронин. - Ваше положение дает много возможностей проникнуть в тайну Блейка. Вы обязаны это сделать, и, разумеется, не для немцев, а для нас самих. Нас не может не интересовать агентурная сеть Интеллидженс сервис. Это и есть то большое дело, которое вы призваны осуществить. Почти все советские люди работают сейчас на войну, обеспечивают победу; вам предстоит работать и ради завтрашнего дня, ради предотвращения войны в будущем. Он стал давать мне советы, как практически себя вести и действовать, напомнил о выдержке и терпении, о смелости и осторожности. - Вы плохо умеете держать себя в руках, - упрекнул он меня. - Вы излишне эмоциональны, а для разведчика это большой порок. Вспомните госпиталь... - Но вы тоже выдали там себя! - воскликнул я. - Чем? - удивился Пронин. - Мое намерение было совершенно недвусмысленно, а вы отпустили меня... - Для того чтобы утром отдать в руки гестаповцев. - Вы заговорили по-русски. - Гашке родился и вырос в России... - Пронин хитро прищурился. - А вот тем, что вы поняли русский язык, вы сразу обнаружили, что вы не тот, за кого себя выдаете. - Но как вы узнали, что я Макаров? - Не сразу, конечно... - Пронин улыбнулся. - Я интересовался всеми привилегированными больными, находившимися в госпитале, и вы не могли не привлечь моего внимания. Кроме того, повторяю, вы вели себя слишком эмоционально. Блейк по тем или иным соображениям мог убить Гашке, поводы для убийства бывают самые разнообразные, так что ваше намерение не могло вызвать особых подозрений, но то, что вы так хорошо отреагировали на мою русскую речь, выдало вас и вызвало с моей стороны по отношению к вам чувство симпатии. Я взял вас на заметку. Выйдя из госпиталя, я поручил кое-кому навести о господине Берзине справки... - И узнали, что Берзинь на самом деле Макаров? - Да, - сказал Пронин. - Я уже говорил вам, что в последние годы занимался делами, связанными с Прибалтикой. Некоторые обстоятельства вашей гибели внушали кое-какие подозрения. Ими следовало заинтересоваться. Конечно, я не предполагал, что вы живы. Но многому помешала война. В начале июля немцы оккупировали Ригу. Все дела отодвинулись на задний план, а многие канули в небытие. Однако моя поездка в Ригу не отпала, хотя ехал я сюда уже по другим делам. И вот когда у меня возникло сомнение в том, что вы Берзинь, я начал думать, кто же вы в действительности. Ваша фотография имелась в деле, а память у меня, надо сказать, профессиональная. При виде вас у меня появилось ощущение, что я где-то вас видел. Пронин посмотрел на меня с удивительным дружелюбием. - Я не знал обстоятельств, сопровождавших ваше появление под именем Берзиня, - продолжал он. - Можно было подумать самое худшее, но о вас навели справки в Москве и здесь, в Риге. Вели вы себя не так, как обычно ведут себя изменники. Я кое с кем посоветовался, и было решено с вами связаться... За все время своего одиночества я был так уверен в себе, что не мог даже подумать, что обо мне может где-то создаться превратное представление. Только сейчас, после слов Пронина, я уяснил себе трагизм положения, в котором очутился. Недаром Янковская так упорно утверждала, что у меня нет обратного пути. - Знаете, пожалуй, только сейчас я ощутил всю двусмысленность своего положения, - с горечью признался я скорее самому себе, чем своему собеседнику. - Не так уж трудно было счесть меня перебежчиком... - К счастью, вы не дали к этому повода, - согласился Пронин. - Трагические ошибки возможны, но прежде, чем сказать о человеке, что он отрезанный ломоть, к нему надо семь раз примериться, и, как видите, проверка показала, что мы не ошиблись. Много добрых мыслей мелькнуло у меня в этот момент в отношении Пронина, но изливаться в чувствах было не время и не место, да и вообще, что могли значить слова в той обстановке, в которой мы находились, важно было делом оправдать оказанное мне доверие. Поэтому вместо того чтобы заниматься сентиментальной болтовней, я коротко сказал: - Слушаю вас, товарищ Пронин, приказывайте. - Мне кажется, главное уже сказано. Ваша задача - выявить агентурную сеть секретной службы, созданную в Прибалтике Блейком. Другого дела у вас нет. Это не так просто, но вы в силу сложившихся обстоятельств имеете наилучшие возможности для решения этой задачи. Используйте Янковскую, вытрясите из нее все, что возможно, но будьте с ней очень осторожны: если она заметит, что из вашего перевоспитания ничего не получается, вторично она уже не промахнется. Заигрывайте с немцами, пока у них не прошло головокружение от успехов, но их тоже не следует недооценивать. Фашистская исступленность огрубляет методы их работы, но не забывайте, что немецкая государственная машина, на которую опираются нацисты, всегда работала неплохо, а разведка стояла на большой высоте. Они вербуют вас, понимая, что у разведчика, пойманного с поличным, нет другого способа сохранить себе жизнь, как перевербоваться. Этим следует воспользоваться. Черт с ними, соглашайтесь стать их сотрудником - репутация английских разведчиков не наша забота! В конце концов они простят вам некоторую пассивность, немцам выгоднее иметь в Риге демаскированного шпиона, нежели идти на риск получить другого, неизвестного им резидента. Можно ведь не сомневаться, что в случае ареста Блейка Интеллидженс сервис направит кого-нибудь в Прибалтику... Пронин говорил со мной так спокойно, точно речь шла о самом повседневном поручении, какое он бы мог дать своему сотруднику у себя дома в доброе мирное время, и, хотя он неоднократно подчеркивал необходимость соблюдать крайнюю осторожность, его деловой и уверенный тон действовал на меня так, что я думал не столько об опасности поручения, сколько о необходимости выполнить его во что бы то ни стало. Позже, когда я познакомился с Иваном Николаевичем гораздо ближе, я понял, что таким Пронин оставался всегда: он меньше всего думал о себе, весь отдав