нешность. Я хотел ее спросить, помнит ли она меня, но она держалась столь отчужденно, что я так ее ни о чем и не спросил. Приблизительно на полдороге к Лиелупе наша "баронесса" обернулась ко мне и указала на окно. Я помнил слова Пронина. - Штамм! - крикнул я. - Стойте! Он тотчас остановился. Наша незнакомка открыла дверцу. Вокруг была сплошная ночь, машина тонула в темноте, лишь где-то вдалеке мерцал слабый огонек. - Прощайте, товарищи, - сказала наша спутница и выскочила из машины. - Как вы будете добираться в такой темноте? - участливо спросил ее Железнов. - Ничего, - ответила она. Мы услышали, как под ее ногами зашуршал гравий, ее фигура мелькнула, точно неясная тень, и тут же пропала. Мы сразу потеряли ее из виду. Я с опасением посмотрел в черную пустоту. Куда она пошла? Что ждет ее в этом мраке? Должно быть, у нас у всех было тревожно на душе. - Поехали, товарищ Штамм, - сказал Железнов. Мы опять понеслись вперед. Теперь, оставшись втроем, мы распределили наши роли, каждый должен был знать, что ему в том или ином случае придется делать. Стремглав миновали Лиелупе, свернули на знакомую дорогу, и перед нами появилась высокая каменная ограда. Над аркой горела лампочка, ворота были раскрыты. - Что за черт! - воскликнул я. - Почему раскрыты? - Ничего нет удивительного, нас ждут, - объяснил Железнов. - Надо полагать, Пронин позвонил и предупредил охрану, что на аэродром Гренера выехал гаулейтер. Штамм сбавил скорость, и мы въехали в ворота. Навстречу бежал начальник охраны, эсэсовский офицер, с поднятой для приветствия рукой. Глава XIX. ПОЛЕТ НА ЛУНУ Я так назвал эту главу потому, что полет, описанный здесь, совершить было столь же трудно, как лететь на Луну. Мы въехали в ворота, и они тотчас за нами захлопнулись. Штамм затормозил. Начальник охраны подбежал к машине. Занавески на ее окнах были задернуты, и нельзя было видеть, кто в ней находится. Железнов выскочил из машины и обменялся с начальником приветствиями. - Господин лейтенант, барон просит немедленно собрать всю охрану, - сказал Железнов. - Он лично передаст свои инструкции. - Где и когда? - лаконично спросил офицер. - Здесь, немедленно, - распорядился Железнов. - Господин гаулейтер торопится. По-видимому, такие внезапные приезды не были здесь редкостью: на аэродроме не один раз принимались самолеты с гостями, чьи посещения следовало хранить в тайне. Минуты через три возле машины выстроились эсэсовцы: вместе с офицером их было одиннадцать человек. - Все? - спросил Железнов. - Все, - подтвердил офицер. - А вон тот, на вышке? - указал Железнов. - Он на посту, - объяснил офицер. - На посту только один человек? - удивился Железнов. - Да, - объяснил офицер. - Ограда обтянута поверху проволокой, через которую пропущен электрический ток. - Позовите и часового, - распорядился Железнов. - Господин гаулейтер хочет лично проинструктировать все подразделение. Офицер послал к вышке одного из эсэсовцев. Затем все двенадцать человек выстроились прямо против машины. Железнов распахнул дверцу, и мы со Штаммом прошили их очередью из своих автоматов. Железнов остался у ворот, а мы поехали к аэродрому. По нашим расчетам, самолет должен был вскоре приземлиться. Все было тихо и безлюдно: в эту ночь, очевидно, не ждали никого. У края поля находилась какая-то будка. Мы вошли туда, повернули выключатель. В тесной комнатке стояли стол и стулья, на стене чернел рубильник. Мы рискнули его включить и выключить: на поле на мгновение вспыхнули сигнальные электрические лампочки. - Это удача, - сказал Штамм. - Я думал, придется сигналить ракетами. С аэродрома поехали к домикам, в которых находились дети. Там тоже было тихо. Мы зашли в одно из помещений. Стояли кроватки, в них спали дети. Их было что-то мало, часть из них уже успели куда-то деть. В одной из комнат мы нашли трех женщин, уж не знаю, как их назвать: няньками, сиделками или надсмотрщицами. Одна из них проснулась, когда мы вошли. Она стыдливо натянула одеяло до самого носа. - Господин офицер! - воскликнула она, хотя я был в штатском платье, а Штамм в солдатской форме: вероятно, большинство здешних посетителей, в штатской ли они были одежде или военной, являлись офицерами. Ее восклицание разбудило остальных. Женщины не понимали, зачем мы пришли. - Пойдите, Штамм, поглядите, - сказал я, - не найдется ли для них подходящего местечка. Штамм быстро отыскал какой-то чулан, в котором не было окон, но зато снаружи имелся большой крепкий засов. - Отличный бокс, - сказал он. - Как раз для таких, как эти. Мы заставили женщин подняться и загнали их в чулан. - Если будете сидеть тихо, с вами ничего не случится, - строго сказал Штамм. - Но если вздумаете орать и безобразничать, мы вас расстреляем. Одна из них принялась просить, чтобы их не запирали, клялась, что они ничего себе не позволят, но мы им не поверили. В соседнем доме не оказалось никого - ни детей, ни взрослых. На самой даче обнаружили двоих - кухарку и денщика; этих мы заперли в погреб. Вернулись к детям, принялись поднимать их с кроватей и отнесли в машину. Перевезли и поехали к Железнову. Он стоял возле вышки с автоматом в руках. - Самолет запаздывает, - с досадой сказал он. - Неспокойно что-то... Но тут мы услышали долгожданный рокот, и я со Штаммом поехал обратно на аэродром. Штамм подъехал к будке, вбежал в нее. Дети, сбившись кучкой, сидели в темноте, прижавшись друг к другу, как цыплята; кто-то плакал, кто-то спал, но большинство только сопело и молчало. Штамм включил рубильник - в поле загорелись огоньки, и несколько минут спустя большой, тяжелый самолет побежал по полю. Мы подъехали к нему на машине. Самолет содрогался: пилот не заглушал мотора. Он выскочил из кабинки, вгляделся в меня в темноте. - Беда с вами, - сказал он. - Товарищ Железнов? - Нет, я Макаров, - сказал я. - Железнов охраняет вход. - Ну, здравствуй, - сказал он и назвался: - Капитан Лунякин. - Видите ли, обстановка такова... - начал я. Но Лунякин закричал: - Какая там обстановка! Где ваш груз? Где груз? Давайте скорее, иначе все тут останемся! Штамм по-немецки сказал мне, что пойдет за детьми. Лунякин подозрительно на меня посмотрел. - А это что за немчура? - спросил он. - Это один товарищ, - сказал я. - Проверенный товарищ. Он идет за детьми. - Ладно, коли проверенный, - сказал Лунякин. - Все пойдем, давайте грузить побыстрее. Около него стояли уже два его помощника - штурман и радист. - Где они? - спросил кто-то из них, по-видимому, они знали, в чем дело. Мы все побежали к будке. Скажем прямо, в эту ночь мы обращались с детьми не так, как принято в детских учреждениях; не было времени ни уговаривать, ни нежничать с ними; мы хватали их под мышки, по двое и даже по трое, бегом тащили к самолету, запихивали в кабину и бежали за другими. В это время со стороны ворот раздался выстрел. - Это еще что? - спросил Лунякин. - Не знаю, - сказал я. - Но ясно, что ничего хорошего. - Поглядим! - сказал Лунякин. Он оставил возле самолета штурмана, и мы вчетвером - Лунякин, радист, Штамм и я - помчались к воротам. Железнов стоял на вышке. Мы подбежали к нему. - Что случилось, Виктор? - Приехали! - сказал он. - Первые гости! Оказалось, что к воротам подъехала было легковая машина, Железнов отогнал ее выстрелом. Теперь машина стояла поодалъ, в тени деревьев, и приехавшие пользовались ею, как прикрытием. Я всматривался, но людей различить было трудно. Прикоснулся к руке Железнова. - Как думаешь, кто это? Он усмехнулся. - Я же сказал: первые гости. Сейчас начнут прибывать! Люди у машины чего-то выжидали. И вдруг мы услышали женский крик. Я сразу узнал: кричала Янковская. - Август, Август! - кричала она. - Берзинь, откликнитесь! Даже здесь, даже этой ночью она была верна профессиональным навыкам и соблюдала правила конспирации, не назвав меня ни одним из других моих имен. Я поднялся на вышку. - Я вас слушаю! - крикнул я и пригнулся, опасаясь выстрела. - Не бойтесь, мы не будем стрелять! - крикнула Янковская. В темноте взметнулось что-то белое... Она привязала к обломанной ветке носовой платок и подняла его вместо белого флага. - Не стреляйте! - крикнула Янковская. - Я иду к воротам. Она решительно пошла по дороге. Этого у нее отнять было нельзя: она была смелая женщина. - Что вы хотите? - спросил я ее, когда она подошла к воротам. - Разве так разговаривают с парламентерами? - насмешливо сказала она. - Впустите меня. - Зачем? - спросил я. - Неужели вы боитесь безоружной женщины? - ответила она. - Мне необходимо с вами поговорить! - Впустим, - решил Железнов. Он не стал слезать с вышки, и мы со Штаммом впустили Янковскую. - Говорите, - сказал я. - Чего вы хотите? - Мне надо говорить лично с вами, - сказала она. - Отойдем в сторону. Она сошла с дорожки, и я невольно последовал за ней. - Зачем вы приехали? - спросил я. - Кто с вами? - Никого! - Она рассмеялась. - Кому же еще быть? Вы не представляете, какой спектакль устроил мой чичисбей. Вы здорово его растравили. Я приехала бы раньше, но Гонзалес никому не давал говорить, и я не могла понять, чего добивается Польман... Она потянула меня за руку. - Что вы собираетесь делать? - продолжала она. - Подозрения Польмана подтвердились. Гренер ни о чем не знал. Он не получал ни списка от вас, ни указаний от шефа... Мне об этом можно было не сообщать. - Для чего вы все это говорите? - остановил я ее. - Для вас! - воскликнула она. - В течение нескольких минут Польман установит, куда последовала ваша машина, и все станет ясно. С минуты на минуту сюда прибудут специальные войска. Я хочу вас спасти. Все равно вам не прорваться через линию фронта. Помогите обезоружить команду самолета, и вам обеспечено прощение. Вас не пошлют в Россию. У вас будут деньги, положение, свобода... Может быть, дорогой она еще воображала, что сможет меня уговорить, но, едва заговорив, я думаю, сразу поняла бесполезность затеянного разговора. Она торопливо повторяла фразу за фразой о красивой жизни, личной свободе и обеспеченном положении, но сама уже не верила в убедительность своих доводов. Она продолжала говорить, а в сознании ее зрело другое решение, потому что внезапно она отскочила от меня и выхватила из кармана пистолет. У меня мелькнула мысль, что на этот раз она не пощадит Макарова, но нет, она целилась в Лунякина! Не знаю, случайно она его выбрала или угадала в нем пилота, но этим выстрелом она могла погубить нас всех... Она умела принимать молниеносные решения! Одним прыжком я очутился возле нее и сбил с ног. Ко мне подбежал Лунякин, и ремнями, снятыми с мертвых эсэсовцев, мы скрутили ей руки и ноги. - Что там у вас, Андрей Семенович? - закричал Железнов. - Янковская хотела его застрелить! - объяснил я, указывая на Лунякина. Я приблизился к вышке и передал Железнову слова Янковской о том, что с минуты на минуту должны прибыть специальные части. - Чего же вы медлите? - сказал он. - Не пропадать же всем. - Он поискал глазами Штамма. - Товарищ Штамм! - подозвал его. - На два слова. Они перекинулись между собой несколькими отрывочными словами. - Так вот, товарищи, - внятно и не торопясь произнес Железнов. - Решение принято. Экипаж возвращается в самолет, и товарищ Макаров тоже, а мы с товарищем Штаммом постараемся вас прикрыть. - Ты можешь лететь с нами! - воскликнул я. Железнов указал на ограду. - Думаешь, эти не попытаются проникнуть сюда? А мы не знаем всех секретов здешнего аэродрома! Нельзя рисковать ни самолетом, ни людьми. Да и выезда мне никто не разрешал! Пока что мы не впустим тех, что за воротами, и будем задерживать тех, что прибудут... - Нет, - сказал я. - Я не согласен! Ты полетишь с нами! - Вы недостаточно дисциплинированны, товарищ Макаров, - сказал Железнов. - Но на этот раз номер не пройдет. Вас ждут в штабе армии. Понятно? Приказ командования! Посмейте ослушаться, и вас расстреляют за невыполнение боевого приказа! Он тотчас от меня отвернулся и пожал руку Лунякину. - Большое спасибо за помощь... - Голос его на мгновение перехватило, но он сейчас же оправился. - Передайте... Но так больше ничего и не сказал. - Майор Макаров, подмените шофера, - приказал он. - Садитесь. Он указал головой в сторону Янковской. - И заберите с собой эту особу, - сказал он. - Незачем оставлять ее здесь, сдадите в Особый отдел. Он опять обернулся к Лунякину. - Товарищ Лунякин, попрошу... Пилот и штурман подошли к Янковской, подняли ее, как мешок, и довольно бесцеремонно сунули в машину. - Товарищ Штамм, забирайте автомат и гранаты и лезьте на крышу, - сказал Железнов. - А я останусь на вышке. Штамм поднял автомат. - Пожми ему руку, - сказал Железнов. Я простился со Штаммом, и он пошел к сторожке. - А теперь торопись, - сказал Железнов. - Поцелуемся. Мы поцеловались, я отвернулся и, не оглядываясь, побежал к машине. И почти тут же услышал выстрелы. Сперва несколько одиночных выстрелов, а затем частую непрекращающуюся стрельбу. Стреляли где-то в отдалении, за оградой. Выстрелы раздавались со стороны поля, но потом стрельба послышалась и со стороны дороги. Я прислушался и вернулся к Железнову. - Слышишь? - спросил я. - Что это может значить? - Наши! - закричал Виктор. - Тут неподалеку действует одно партизанское соединение. Им послали приказ - подойти и обеспечить операцию. Следовательно, получили! Кажется, не было в этой войне момента, когда нельзя было бы ощутить плеча товарища! - Значит, порядок? - воскликнул я. - Теперь и ты можешь с нами... - Нет, не значит, никто не разрешал мне покидать Ригу, - сердито откликнулся Виктор. - И вообще, товарищ майор, почему вы нарушаете приказ? В машину, на самолет, и попрошу больше не задерживаться! Я не мог не подчиниться и побежал обратно к машине. Однако на сердце у меня стало как-то спокойнее... - Давай, давай, майор, теперь дорога каждая минута, - сказал Лунякин. - Что там за стрельба? - Партизаны! - объяснил я. - Специально, чтобы обеспечить нашу операцию. - Добро, - довольно сказал Лунякин. - Сейчас рванем! Мы проскочили аллею и помчались через луг к самолету. Стрельба становилась все ожесточеннее, видно, бой завязался всерьез... Специальные части напоролись на неожиданное сопротивление. Летчики очень спешили. Янковскую бросили внутрь. Подсадили меня. Через несколько минут мы оторвались от земли. Когда мы набирали высоту, до нас донесся глухой взрыв. Вскоре мы уже не слышали ничего. Впервые с момента выезда из Риги я взглянул на часы. Мне казалось, что прошло бесконечно много времени. На самом деле все наши перипетии заняли немногим более часа. Мотор рычал все яростнее: Лунякин набирал высоту. Я нащупал в кармане свой сверток и почувствовал, как во мне нарастает желание поскорей от него освободиться. Земля под нами пропала совсем, и мы взмыли в черное бездонное небо. Глава XX. РАЗГОВОР НАЧИСТОТУ То, что произошло в Риге после нашего отбытия, стало известно мне лишь со слов Пронина и много времени спустя. Расставшись со мною, Польман отправился к Гренеру, но Гонзалес, как я и рассчитывал, очутился там раньше. Из цирка он прямиком помчался на квартиру к Гренеру, где и узнал, что тот действительно женится на Янковской и готовится вместе с ней к отъезду, - об этом ему без всяких обиняков объявил сам Гренер и тут же приказал денщикам выбросить буянящего артиста вон. Гонзалес впал в неистовство. Тут как раз прибыл Польман, потребовал, чтобы Гонзалес его пропустил, но это только подлило масла в огонь. На шум появились Гренер и Янковская, снизу принеслась охрана. У входа в квартиру произошла форменная свалка. Обезумевший от ревности Гонзалес с ножом кинулся на Гренера, Польман попытался вмешаться. Гонзалес замахнулся на Польмана, и кто-то из эсэсовцев, спасая своего начальника, пристрелил незадачливого ковбоя. Во всяком случае, такова была версия, услышанная на следующий день Прониным, хотя он допускал, что Янковская сама могла воспользоваться возникшей сумятицей и собственноручно пристрелить Гонзалеса или же надоумить на это кого-либо из эсэсовцев. Ей была выгодна эта смерть: она разом избавлялась и от назойливого поклонника, и от свидетеля многих темных ее дел. Все же Гонзалес успел ранить Польмана; рана, как выяснилось во время перевязки, оказалась неопасной, но в первый момент растерялись все, начиная с самого Польмана. Гренер кинулся оказывать Польману помощь. Тот пытался еще во время перевязки узнать, насколько справедливы слова Блейка о передаче списка и новом задании, полученном от генерала Тейлора, но Гренер, поглощенный перевязкой, не сразу сообразил, чего добивается Польман, и, пока они дотолковались, прошло какое-то время. Зато Янковская моментально все поняла, ей вспомнились мои расспросы об аэродроме, она выскочила из комнаты, кинулась вниз к машине Польмана и от его имени приказала шоферу везти ее в Лиелупе. Нужно было во что бы то ни стало воспрепятствовать моему отъезду, а может быть, и уничтожить меня: вырвавшись из-под ее опеки, я тоже превращался в лишнего и опасного свидетеля ее дел. Тем временем Польман выяснил наконец у Гренера все, что было нужно. Установить, куда проследовала машина гаулейтера Риги, не представляло труда, он немедленно отдал команду выслать к даче отряд специального назначения и тут же выехал сам. Но история с Гонзалесом отняла достаточно времени, и, когда Польман устремился в Лиелупе, мы уже собирались в путь-дорогу. О приземлении самолета Польман узнал уже на месте. Прибыв в Лиелупе в тот момент, когда мы набирали скорость, он сразу поднял на ноги противовоздушную оборону и приказал прибывшим одновременно с ним солдатам атаковать дачу и сбить поднимающийся самолет. Не их вина, что Лунякин ушел и от зенитного обстрела, и от высланных в погоню "мессершмиттов"! Эсэсовцы еще прежде, чем кинулись в атаку, были обстреляны партизанами со стороны шоссе, а Железнов и Штамм, один с вышки, а другой с крыши сторожки, взяли под перекрестный огонь тех, кто пытался проникнуть за ограду. И здесь о Штамме следует сказать особо. Кто он такой, я узнал после войны. Механик машиностроительного завода, рабочий, сочувствовавший социал-демократам, он по возможности старался держаться подальше от политики. Приход нацистов к власти его не слишком обрадовал, но и не вызвал с его стороны особого протеста: он хотел посмотреть, что из этого получится. А когда увидел, стал держаться от политики еще дальше: поддерживать политику нацистов честному человеку было стыдно, а бороться против нее опасно. Когда началась война и Штамма мобилизовали в армию, было установлено, что политикой он никогда не занимался, и его назначили шофером сперва в какую-то эсэсовскую часть, а потом в штаб охранных отрядов, и наконец он попал к гаулейтеру Риги. Однако во время войны оставаться нейтральным было нельзя, приходилось или самому участвовать в убийствах и бесчинствах, или стараться этому помешать. Неверно было бы сказать, что Пронин и Штамм случайно нашли друг друга. Гашке внимательно присматривался ко всем, с кем ему приходилось сталкиваться в немецком тылу. - Что должен делать в моих условиях честный человек? - спросил как-то Штамм у Гашке. - Ну, знаете ли, честный человек должен сам ответить себе на этот вопрос, - уклончиво отозвался Гашке. Постепенно они сблизились, и Штамм начал помогать Пронину сперва в мелочах, а затем и в серьезных делах. И поэтому, когда пришла трудная минута, Пронин обратился к нему. Пронин рассказывал, что, когда он пришел к Штамму и познакомил его с существом дела, тот ограничился немногими словами: - О чем говорить, товарищ Гашке? Каждый честный человек обязан бороться против фашизма. Я отвезу товарищей в Лиелупе. Подумаем, как нам это организовать. Однако он не только отвез нас, но и с оружием в руках прикрывал наш отъезд... Конечно, долго сопротивляться Железнов и Штамм не могли, но на какое-то время задержали эсэсовцев. В конце концов эсэсовские пули настигли обоих; раненые, они принялись отходить в глубину парка... Сами бы они оттуда не выбрались, но их нашли партизаны и, отступая, унесли с собой. Тем временем самолет, пилотируемый Лунякиным, избежав обстрела зенитных орудий и встреч с вражескими истребителями, приземлился в расположении нашей армии. Лунякин совершил посадку и пошел доложиться своему командиру. Мы со штурманом вывели из самолета голодных и перепуганных детей и вызвали санитарные машины. Медики опередили особистов: детей погрузили в машины - только мы их и видели. Потом из штаба армии пришел "виллис", мы со штурманом завезли Янковскую в Особый отдел, я сдал свой пакет, доложился о прибытии и отпросился спать. Меня вызвали в Особый отдел на следующий день и в течение трех дней допрашивали в качестве свидетеля по делу Янковской, а еще через день я был вызван на заседание военного трибунала. Я не буду подробно описывать этот суд, здесь не место для газетного отчета, скажу только, что суд шел по всем правилам и даже без обычной спешки, свойственной судам в военной обстановке. Янковская признала себя виновной в шпионаже. - Да, это моя профессия, - заявила она. - Да, моя деятельность была направлена против Советского Союза. В качестве свидетелей были вызваны Лунякин и я. Председатель суда предложил мне рассказать все, что я знаю о Янковской. В моем рассказе было много неясностей. Скорее я возбудил в членах суда любопытство, чем удовлетворил его. Гораздо больше своими показаниями я поразил Янковскую. Вероятно, она не ожидала, что я скажу всю правду, не скрывая собственных оплошностей и просчетов. - Может быть, вы все-таки сообщите нам все обстоятельства своего знакомства с Макаровым? - обратился к ней председатель. - Это послужит на пользу делу и даже вам. Янковская наклонила голову. - Хорошо, - сказала она. - Хотя вряд ли мне от этого будет польза. И она стала рассказывать. Нет нужды полностью пересказывать показания Янковской, но для того, чтобы многое наконец стало понятным, придется вкратце вернуться к событиям того памятного вечера, когда мы с нею познакомились. Да, собственно говоря, она с них и начала. Она коротко и в общем правильно охарактеризовала обстановку, сложившуюся тогда в Риге, и очень просто объяснила загадочные явления, так поразившие меня, когда я впервые увидел эту женщину. Буржуазная Рига всегда была сборищем шпионов; по своему географическому и политическому положению она занимала на западе такое же место, какое Шанхай, например, или Харбин занимали на востоке, Янковская была связана с тремя разведками: в капиталистическом мире один шпион нередко работает на две и даже на три разведки одновременно, их называют "двойниками" и "тройниками". Янковская и являлась таким "тройником", хорошо понимая, какой из трех спорящих богинь должен отдать предпочтение умный Парис. Блейк, разумеется, не знал всего этого о своей помощнице. Офицер английской секретной службы, он честно служил своему правительству: он и погиб потому, что принадлежал к тем англичанам, которые не хотели служить на побегушках у заокеанских дельцов. Собирая военную информацию и выполняя поручения, связанные с подготовкой к войне, Блейк думал не только о предстоящей войне, но и о том, что будет после войны; он уже готовился к деятельности, которая и после войны помогала бы капиталистам извлекать свои прибыли и которая в наше время именуется "холодной войной". Тревожная атмосфера, в которой действовали все эти крупные и мелкие агенты капиталистических держав, достигла особого накала в связи с появлением в Риге некоего господина Хэндшема, одного из представителей секретной службы Великобритании, который приехал в Ригу под видом богатого коммерсанта, путешествовавшего по Советскому Союзу вместе со своей супругой. Хэндшему необходимо было встретиться с Блейком, но так, чтобы не бросить на последнего никакой тени. Через Янковскую Блейку было передано поручение встретиться вечером с Хэндшемом в ресторане: сразу после свидания ночным рейсом Хэндшем должен был вылететь в Стокгольм. Янковской представилась единственная возможность перехватить сведения о подготовленной Блейком агентуре, на чем категорически настаивала заокеанская разведка, с которой к тому времени была основательно связана Янковская. Янковская отлично понимала, что приказание достать список равнозначно приказанию убить Блейка. У нее, в общем, было безвыходное положение: не выполнить приказание - значило быть наказанной, то есть попросту убитой, убийство же Блейка грозило преследованиями со стороны Интеллидженс сервис. Янковская предпочла не ссориться со своими заокеанскими начальниками. На помощь она взяла Смита, который был приставлен к ней для выполнения отдельных поручений и которому она откровенно сказала, что придется убить Блейка - в таких делах от Смита нечего было прятаться. Смиту на это было тем легче согласиться, что он ревновал Янковскую к Блейку, впрочем, как и ко всем, с кем она общалась. Но за деятельностью Блейка не менее тщательно наблюдали и немцы. После провозглашения в Прибалтийских республиках Советской власти немцам, жившим в Прибалтике, была предоставлена широкая возможность репатриироваться. В связи с этим из Германии понаехало множество всяких уполномоченных по репатриации, и среди них было достаточно шпионов. Немецкие разведчики даже опекали Блейка, имея, конечно, на него свои виды, и всячески оберегали от посягательств заокеанской разведки. События развивались в такой последовательности. Янковская передала Блейку, что его будут ждать вечером в ресторане отеля "Рим", а несколько позже предупредила Смита, что ей приказано убить Блейка. Вечером Янковская пришла к Блейку, между ними произошел неприятный разговор, и затем она его убила. В это время позвонил телефон. Янковская сказала, что господин Берзинь не может подойти и просит сказать, что от него нужно. Тот, кто звонил, не называя себя, сказал, что место свидания переносится, с господином Берзинем встретятся в назначенное время на набережной Даугавы. Янковская не узнала голоса Хэндшема, но она могла ошибиться. Если же это был не Хэндшем, то это могли быть только немцы. Янковская вышла из квартиры Блейка, дошла до здания, занимаемого штабом нашего военного округа, и дождалась моего появления. Еще впервые увидев меня, она обратила внимание на мое сходство с Блейком, и в тот вечер решила использовать это сходство в своих интересах. А обо мне ей стало известно вскоре после моего приезда в Ригу. Один из монтеров, обслуживавших здания нашего военного ведомства, сообщал ей о всех новых офицерах, появлявшихся в штабе. С целью выпытать от меня какие-либо военные секреты она была не прочь познакомиться со мной, а если возможно, то и влюбить в себя, но повода для знакомства найти не удавалось. Однако обстоятельства, в которых она запуталась вследствие своей сложной игры, заставили ее обратиться ко мне с просьбой проводить ее по набережной. Если бы нам повстречался Хэндшем, она отошла бы к нему, объяснив, что за мной идет слежка. Мельком увидев меня и получив от Янковской список, Хэндшем не усомнился бы в подлинности Блейка. Но едва появилась машина, как у Янковской исчезли всякие сомнения в том, что свидание на набережной назначено немцами, пронюхавшими о предстоящей встрече. Машина принадлежала одному из германских уполномоченных по репатриации. Немцы не могли не предположить, что Блейк передаст Хэндшему какие-то документы. Приняв меня за Блейка, они могли меня или захватить, или убить. Поэтому Янковская и изобразила из нас влюбленную пару. Немцы помчались дальше, а Янковская заторопилась на свидание с Хэндшемом. За Блейка принял меня Смит, который решил, что Янковской не удалось покушение. Они условились, что Смит пристрелит Блейка, если тот появится на улице. Смит предупредил свою сообщницу свистом, но Янковская предотвратила ненужное убийство. Когда мы дошли до угла, Смит, издали следовавший за нами, убедился в своей ошибке, но снова выстрелил, заметив, как ему показалось, мою попытку похитить сумку Янковской. На этом бы все и закончилось, не вздумай я отправиться в ресторан на поиски таинственной незнакомки. Янковская нашла Хэндшема за столиком и сказала, что Блейк подвергся нападению и тяжело ранен. Хэндшем встревожился, но она успокоила его, сказав, что убийцам список похитить не удалось, и отдала ему один экземпляр списка, умолчав, разумеется, о другом. Она высказала предположение, что это - дело рук советской разведки. В это время появился я и, увы, не сумел скрыть своего внимания к Янковской. Хэндшем заинтересовался мною. Янковская сказала, что я офицер советской разведки, давно интересуюсь Блейком и Янковской, что она только что встретила меня на набережной и вполне возможно, что это я и пытался убить Блейка. Хэндшем приказал меня убрать, предупредив, что еще до отъезда проверит, как выполнено его поручение. Янковской не оставалось ничего другого, как опередить меня и отправиться к моему дому. Она взяла с собой Смита, и они вдвоем притаились на лестнице. Смит и осветил меня сверху, когда я поднимался. Покушение на мою жизнь совпало с первой бомбардировкой Риги. Янковская сразу догадалась, что означают донесшиеся до нее взрывы, и с обычной для себя быстротой решила сохранить мне жизнь. В новой ситуации Блейк, послушный и ничего не знающий о ней новый Блейк, мог очень и очень ей пригодиться... Идея выдать меня за Блейка озарила ее в то самое мгновение, когда она хладнокровно выполняла приказание Хэндшема. Можно сказать, эта мысль отвела ее руку от моего сердца, но... не от груди; если я в этой ситуации и нужен был Янковской, то только в беспомощном состоянии. Она меня не убила, но тяжело ранила. Вытащить меня в бессознательном состоянии из дома с помощью Смита не представляло особого труда, они проделывали вещи и посложнее. Меня перевезли на квартиру Блейка, а труп Блейка забрал Смит. Утром этот труп, изуродованный настолько, чтобы не было заметно разницы между Блейком и Макаровым, был найден в одном из переулков под обломками дома, разрушенного немецкой бомбой. Одежда и документы подтверждали, что это Макаров. Макарова похоронили товарищи, а тяжело раненного Берзиня Янковская поместила в больницу. Покуда Берзинь находился между жизнью и смертью, Рига была оккупирована немцами. Они и сами знали, кто скрывается под именем Берзиня, и Янковская поставила их об этом в известность, тем более что по линии заокеанской разведки ее непосредственным начальником стал профессор Гренер, давно уже связанный с этой разведкой. В общем, все, о чем она рассказывала, было известно, и она мало отклонялась от истины. Судебное разбирательство шло к концу. Председатель суда, пожилой полковник в очках, бросил на меня вопросительный взгляд и больше для проформы спросил: - Имеете что-либо добавить? Я покачал головой: - Нет, что же... Все правильно... Да, все, что говорила Янковская, было правильно, и тем не менее она уходила от ответственности. Да, собирала информацию для одних, для других; мне даже спасла жизнь, во всяком случае, после ее рассказа могло создаться такое впечатление; и если бы не покушение на Лунякина, которое она склонна была объяснить своей экзальтированностью, она могла бы даже рассчитывать на снисходительный приговор. Но снисходительное отношение к таким преступникам - глубочайшая несправедливость по отношению к тысячам невинных людей, которыми играют и жертвуют себялюбивые и циничные личности вроде Янковской ради удовлетворения своих корыстных интересов! - Правильно, - повторил я. - Но... Председатель взглянул на меня. - Госпоже Янковской следовало бы сказать о своем сотрудничестве с профессором Гренером, - сказал я. - Это сотрудничество заслуживает внимания суда! - Суд не должен интересоваться моими отношениями с этим человеком! - запальчиво перебила меня Янковская. - Никто не имеет права касаться моей интимной жизни! Ей очень, очень хотелось скрыть некоторые стороны этой жизни! - А дети? - задал я ей вопрос. - Что - дети? - переспросила она. - Дети, которых вы доставляли профессору Гренеру для его преступных экспериментов? - Что, что? - переспросил председатель суда. И я рассказал суду обо всем, что мне довелось видеть в оккупированной Риге. И о повешенных на бульварах, и о подростках, угоняемых в Германию, и о детях на даче Гренера, и о том, что Янковская самолично отбирала детей для опытов своего ученого поклонника. Председатель суда склонился над столом и принялся заново перелистывать следственное дело. - Преступление против человечности, - сухо заметил он и повернулся к Янковской. - Что вы можете сказать по этому поводу? Но у Янковской хватило храбрости усмехнуться. - Макаров все это говорит из ревности, - сказала она, щуря свои дерзкие глаза. - Они с Гренером постоянно ревновали меня друг к другу... Тут Янковская внезапно поднялась, какими-то совершенно умоляющими глазами посмотрела на своих судей и протянула ко мне руку. - Андрей Семенович, ведь мы никогда уже с вами не увидимся. Не обижайтесь на меня. Но неужели вы способны забыть вечера, проведенные нами вместе?.. И я, правду сказать, смутился. Председатель пожал плечами, провел ладонью по залысине и поправил очки. Янковская не замедлила разъяснить смысл сказанного. - Как видите, майор Макаров не может отрицать нашей близости, - обратилась она к председателю суда, посматривая то на него, то на меня своими кошачьими глазами. - Только он спешит уйти от ответственности! Председатель строго посмотрел на Янковскую и опять поправил очки. - Что вы хотите этим сказать? - Только то, что Макаров - такой же шпион, как и я, - отчетливо произнесла она звенящим и чуть дрожащим голосом. - И даже чуть покрупнее! Янковская замолчала. - Мы вас слушаем, - поторопил ее председатель. - Говорите, говорите! - Он заслан сюда заокеанской разведкой, - с каким-то отчаянием произнесла Янковская... И принялась рассказывать о моем свидании с господином Тейлором, о том, что я им завербован, о том, что я снабжал его ведомство ценной информацией и что это я выдал гестаповцам коммуниста и партизана, скрывавшегося у меня под фамилией Чарушина... Да, она сказала все это, пытаясь утопить меня вместе с собой. - Чем вы это можете доказать? - холодно спросил председатель. - Спросите его! - с какой-то пронзительностью выкрикнула она, как бы нанося мне удар. - Почему он скрывает, что в Стокгольме на его текущем счету лежат пятьдесят тысяч долларов? Все-таки она была убеждена, что деньги - это самое главное в мире! Она привела факты и думала, что мне от них никуда не деться, но я даже не успел обратиться к суду. - Вы можете быть свободны, товарищ Макаров, - повторил председатель с неизменной холодностью в голосе, но в глазах его засветилась какая-то теплота. - Суду известно, кем санкционированы ваши переговоры с генералом Тейлором, а что касается денег, переведенных на ваше имя... - Председатель назвал даже банк, на который был получен аккредитив, слегка наклонился в сторону Янковской и продолжал уже как бы специально для нее: - Что касается денег, они были получены по поручению товарища Макарова и даже израсходованы, но только не на его надобности... Я посмотрел на председателя суда, и он кивнул мне, давая понять, что я могу удалиться. Я пошел к выходу. - Андрей Семенович! - внезапно услышал я за своей спиной дрожащий голос Янковской. - Все это неправда, неправда! Я все это говорила для того, чтобы вы разделили мою судьбу... Потому что... Да обернитесь же! Потому что я вас любила... Но я не обернулся. Я понимал, что ей хотелось исправить впечатление от своей лжи, но я хорошо знал, что и эти ее последние слова - такая же невозможная ложь, как и вся ее жизнь. ЭПИЛОГ Вот, пожалуй, и все. Сравнительно много времени прошло с тех пор, но из памяти никак не изгладятся события, описанные мною в этой рукописи. Окончилась война, я встретился с девушкой, которую любил. Получив известие о моей гибели, она не поверила в мою смерть, а если немного и поверила, в ее сердце не нашлось места другому. Она терпеливо ждала меня. С неизменным волнением слушает жена мои рассказы о Риге и только всегда хмурится, когда я называю имя Янковской. Разыскал меня после войны и Иван Николаевич Пронин, мы встретились с ним у меня дома. Естественно, что первым долгом я тотчас осведомился о Железнове. - Где он? Как он? Что с ним? Но Пронин уклонился от прямого ответа на мои расспросы. - Когда-нибудь после, - сказал он. - Это сложный вопрос... И так ничего больше мне не сказал, и я понял, что дальнейшая судьба Железнова - это, очевидно, целый роман, который еще не время опубликовывать. Потом мы коснулись нашей жизни в Риге, наших поисков, наших общих огорчений и удач. - Ну а что сталось с вашей агентурой, знаете? - спросил Пронин. - Со всеми этими "гиацинтами" и "тюльпанами"? - Те, кто уцелел, вероятно, арестованы? - высказал я догадку. - Да, большинство арестовано, - подтвердил Пронин и усмехнулся. - Но трех или четырех не стоило даже трогать, на всякий случай за ними присматривают, хотя оставили их на свободе. Мы еще договорили о том о сем. Я выразил и удивление и восхищение быстротой и тщательностью, с какой Пронин сумел оборудовать рацию капитана Блейка. Пронин снисходительно усмехнулся. - Обычная практика. В таких обстоятельствах мы не то что английский передатчик, черта бы из-под земли выкопали... Несколько лет спустя после этой встречи мне довелось проездом побывать в Риге, задержаться там я мог всего на один день. Я походил по городу; он был по-прежнему красив и наряден, зданий, разрушенных войной, я уже не нашел, на смену им поднялись другие. Подошел я и к дому, в котором квартировал у Цеплисов; дом сохранился, но жили в нем другие жильцы. Юноша, открывший мне дверь, сказал, что Цеплис работает в одном из сельских районов секретарем райкома партии. Мне хотелось его повидать, но я не располагал временем на разъезды. По возвращении в Москву я написал Мартыну Карловичу письмо, и теперь мы с ним обмениваемся иногда письмами. Попытался найти Марту, но я не знал, где ее искать, а в адресном столе Марта Яновна Круминьш не значилась. Потом мне пришла в голову мысль съездить на кладбище. Я прошелся по аллеям, побродил между памятников и крестов и, удивительное дело, нашел собственную могилу: памятник майору Макарову сохранился в неприкосновенности. Что еще остается сказать?.. По роду своей работы мне приходится следить за иностранной прессой, правда, я интересуюсь больше специальными вопросами, но попутно читаешь и о другом. Профессор Гренер перебрался-таки за океан, у него там свой институт, он там преуспевает. Мне пришлось как-то прочесть письмо нескольких ученых, опубликованное в крупной заокеанской газете, в котором они поддерживали венгерских контрреволюционеров и с нескрываемой злобой выступали против венгерских рабочих и крестьян, требуя обсуждения "венгерского вопроса" в Организации Объеди