Раиса заблаговременно вывела девушек на перрон. Привыкла путешествовать, точно рассчитала, где остановится десятый вагон. В вагоне светло, тепло, пассажиры еще не ложились спать. Проводница указала места. Таня прильнула к окну. Публика за окном суетится, одни носильщики никуда не торопятся. Радио объявило об отправлении поезда. Таня все смотрела, какое-то предчувствие не отпускало ее от окна... Поезд тронулся. Кто-то бежал по перрону вдоль поезда. Какой-то парень... Юра! Таня рванулась. Ничего не успела ни подумать, ни сообразить, просто инстинктивно рванулась. Побежать, крикнуть! Раиса схватила ее за руку. - Куда? - Юра! - Какой Юра? - Мой товарищ, из Москвы... Поезд набирал ход. Раиса цепко держала Таню. - Дьявол тебя мучает, наваждение, - шептала она. Какой еще там Юра! Читай молитву, пройдет... Все чаще постукивают колеса, мелькнула за окном водокачка. - Дьявол тебя смущает... Юра не Юра, бессмысленно уже бежать к дверям, за окном ночь, огоньки, темнота, пустыня, и уже нет никакого наваждения. СТРАНСТВО Всю зиму Таня скиталась с Раисой по маленьким городам Западной Сибири. Фиалка где-то по дороге отстала от них. Нельзя сказать, чтобы благодетели особенно радовались их приходу. Скорее, боялись. Рядовые сектанты боялись своих руководителей, организацию цементировало беспрекословное послушание, но Раису, казалось Тане, боялись больше всех. Она фанатично верила в бога, ни в чем не отступала от канонических догм и отличалась суровостью, иногда переходившей в жестокость. Она никому и ничего не прощала. Ни малейшего отступления от раз и навсегда установленных правил! Впрочем, не жалела она и себя, на самое себя накладывала епитимьи за малейшие прегрешения. Если Таня и мечтала о чем в эту зиму, так лишь о том, чтобы вырваться из-под опеки Раисы, хотя надежды на это почти не было. Приезжали в какой-нибудь городок, Раиса доставала из бездонных своих карманов клочок бумаги с нацарапанным на нем адресом - впрочем, многие адреса она знала наизусть, - и они отправлялись на поиски. Большей частью благодетели жили на окраинах, в собственных домишках, под охраной свирепых сторожевых псов. Подходили к воротам, стучались, всплескивался собачий лай, спустя какое-то время раздавался хозяйский голос, долго расспрашивал, кто да зачем. Раиса говорила условные слова, калитка отворялась. "Во имя отца и сына и святаго духа", - бормотала Раиса. "Аминь", - отвечал хозяин. Их впускали, и на какое-то время они обретали кров и стол. Начинались бесконечные богослужения. Молились, недосыпая и недоедая. Иногда возникала тревога: приходил кто-нибудь из посторонних или хозяину со страха начинало казаться, что будто кто-то дознался, что у него живут странники. Без промедления прятались, лезли в подполье, на чердак, во всякие тайники, сделанные изобретательно и хитро. Тут были и двойные стены, и ямы с насыпанной поверх картошкой, и норы в завалинках, а один раз пришлось даже сидеть в яме, вырытой под собачьей конурой. Забирались в тайник и часами сидели ни живы ни мертвы, не подавая никаких признаков жизни. Тревога проходила - выползали обратно, чаще всего ночью, и опять принимались отбивать поклоны. Иногда появлялась опасность быть обнаруженными, хозяевами овладевал страх, тогда странники снимались с насиженного места и переходили в другую келью. Впрочем, как-то к хозяевам, у которых остановились наши странницы, заявилась милиция. Искали каких-то людей, осматривали дом. В чулане обнаружили Таню, но почему-то не обратили на нее внимания. Обстоятельство это встревожило Раису больше, чем если бы к Тане проявили интерес, и утром они незамедлительно покинули свое обиталище. За зиму Таня хорошо познакомилась с порядками секты. Низовым звеном считались кельи. Они были различны по численности - от нескольких человек до нескольких десятков иноков, инокинь и послушников. Келью возглавлял старший келейник, кельи объединялись в приделы, руководимые областным придельным, а во главе всех стоял старейший преимущий, избранный собором, собирающимся раз в несколько лет. Видовые оберегали странников от общения с миром, сами странники, обуреваемые религиозным пылом, лишь молились да прятались. Впрочем, если большинство повстречавшихся Тане странников действительно были жертвами своей религиозности, их руководители, всякие келейные и придельные, занимались еще кое-чем: писали какие-то подметные письма, составляли проповеди, запугивали верующих, обещали скорую войну и, главное хотели войны, готовились, как выражались они, к столкновению с антихристом и его слугами. Они осуждали все, с чем свыклась Таня за свою недолгую жизнь. Им было не по нутру все, что принес людям советский строй: человеческое достоинство, школы и книги. Они считали, что христиане не должны служить в армии, не должны защищать родину, пожалуй, даже само понятие родины было им чуждо. Они даже пионеров считали своими врагами. Они называли слугами сатаны коммунистов, комсомольцев, учителей, врачей, милиционеров - короче, всех, кто заботился об общественном благе, кто поддерживал общественный порядок в стране. Но Таня не придавала этим проклятиям большого значения. Мало ли что кому не нравится! Ей казалось, что все-таки самое главное в ее странстве - это вера; ни о чем не должно тревожиться, и тобой, и всем миром управляет чужая воля... Она совсем обезволилась в своих скитаниях. Тайна точно окутала ее отгораживающей от всех пеленой, девушка точно очутилась в непроницаемом коконе. Романтика блужданий превратила ее в покорную спутницу своей суровой и непреклонной наставницы. Таня готовилась к иной жизни. Она читала священные книги, запоминала службы. Раиса строго взыскивала с нее за малейшее нарушение уставов, и так, переходя из кельи в келью, Таня все ревностнее усваивала келейные правила. Особенно тяжело было скрываться в домах, где росли маленькие дети: они легко могли выдать. Целыми днями приходилось прятаться в неудобных тайниках и надолго замирать в неподвижном молчании. Когда Раиса особенно серчала на Таню, она нарочно выбирала дома с детьми - ни дыхни, ни пикни, лежи, скрючившись, в какой-нибудь щели и повторяй про себя молитвы! Раиса раздражалась по всякому поводу, могла замахнуться, а то так даже и ударить, и как-то в феврале, в жестокий мороз, в одном платье выгнала Таню на улицу и впустила обратно, когда та совсем уже окоченела. Но самое страшное произошло в Рубцовске. Нашли нужный дом, Раиса в нем еще не бывала. Наступал вечер. Постучались. Залаяла, как обычно, собака, но никто не вышел. Раиса толкнула калитку. Почему-то она оказалась незапертой. - Иди, - сказала она Тане. За калиткой метался разъяренный пес. Таня испуганно отступила. - Иди, - повторила Раиса. - Я боюсь, - пролепетала Таня. - Я приказываю! - с раздражением сказала Раиса. - Как можешь ты рассуждать? Таня вошла, собака набросилась на нее, вцепилась в ногу, повалила. Таня закричала. Две недели не могла встать, лежала в подвале, в узкой нише, выкопанной в земле и заделанной досками. Лечить ее, конечно, никто не лечил, приносили раза два в день поесть, а сама Раиса сказала, что "заживет как на собаке". Позже уже, покинув Рубцовск и перебираясь на новое место, Таня осмелилась обратиться к Раисе; на людях Раиса умела сдерживаться. - Вы не думали, что собака может укусить? - Почему не думала? - холодно ответила Раиса. - Без повиновения не спастись; пострадала, зато послушалась. Послушание даже выше пустынничества... - А если мне прикажут убить? - Убей, - подтвердила Раиса. - Грех не на том, кто исполняет, а на том, кто приказывает. Нет-нет да и возвращались мысли Тани к Москве, вспыхивала тоска по матери... Но не так уж много времени оставалось у нее для размышлений, слишком глубоко была она втянута в круговорот страннической жизни. Окружающие то и дело внушали ей, как сладко пострадать за Христа, и немалую роль играло тут самолюбие: я не хуже, не слабее других, все могу вынести... Как пойманный воробей, не могла она вырваться из сжимающей ее жестокой руки. Все время на глазах у Раисы. Молись, тверди чужие слова и каждое движение подчиняй ее окрикам... Таня как бы погрузилась в состояние анабиоза, все стало ей безразлично. Она так привыкла рабски следовать во всем за Раисой, что начала бояться незнакомых людей. А еще больше она боялась Раисы. Боялась своих наставников и покровителей. Ей часто давали понять, что ей уже не уйти из секты: накажет бог, обрушит на нее страшные кары, и всегда найдутся люди, желающие стать орудием божьего гнева... У нее не было ни денег, ни документов. Она не представляла себе, как может она куда-то прийти, попросить помощи. Что сказать? Кто поверит? А очутись она снова в Москве! Какой позор ее ждет... Это она понимала. Она боялась Москвы. Теперь уже все, теперь она человек без роду, без племени, истинно-православная христианка, странница, не имеющая ни имени, ни угла. Весной приехали в Барабинск. Там Раису дожидалось письмо. Старейший преимущий приказывал ехать в Тавду. Молодых христианок собирали в школу, мать Феодула будет обучать их всякой премудрости. Старик оказался верен своему слову. Таня вспомнила обещание взять ее в школу. Тогда она подумала, что это так, мечта, какие могут быть в странстве школы?.. - Легкую вам жизнь делают, - ворчала Раиса. - Не потерпела, не пострадала еще достаточно, а уже зовут постигать свет. Но подчинилась без промедления, помолилась и в тот же день повела свою воспитанницу на станцию. Церковные уставы одинаково писаны и для послушниц, и для инокинь. В поезде, по дороге в Тавду, к ним привязался какой-то обходительный парень. Все пялил на Таню глаза, не скрывал своего восхищения, расспрашивал, куда и зачем едут. Но Таня подметила его пытливый взгляд, обращенный не столько на нее, сколько на Раису, и вдруг поняла, что Раисой он интересуется больше, чем ею, только не подает виду, не так-то уж ему интересна Таня, однако сказать об этом Раисе она не осмелилась. Раиса злилась, исщипала Тане всю руку, чтобы та не смотрела на парня. Они отвязались от него только перед самой Тавдой. В Тавде Раиса не задержалась, зашла на минуту в лавку купить хлеба, хотела взять еще рыбного филе, - дорога предстояла тяжелая, через лес, Раиса собиралась идти пешком, - но услышала, что рыба из Китая, какой-то серебристый хек, и не решилась взять, китайцы - нехристи, кто знает, не оскоромишься ли еще китайской рыбой, взяла селедки посолонее, и только и видели странниц в Тавде. Повела Раиса Таню в какой-то не то Чуш, не то Чош, где можно не бояться, что придут проверять у странников паспорта. Весна пенилась, сияла полным расцветом, все в природе было какое-то ювелирное по отделке и чистоте: листья на березах изумрудные, одуванчики золотые, ранние полевые гвоздики светились, как рубины, и небо - точно из ляпис-лазури. - Боже, какая красота! - упоенно воскликнула Таня. - Какая радость везде!.. - А ты не очень тешь глаза земной радостью, - попрекнула ее Раиса. - Созерцай лучше незримого, который наполняет мир благостью. Дорога не пылила, земля еще не просохла, над глубокими колеями кудрявилась свежая травка. Едва вышли из города, затарахтел грузовик. Раиса посторонилась пропустить, оперлась на палку, но грузовик поравнялся и остановился. Дверца приоткрылась, из кабинки высунулся шофер в голубой майке, с рыжими непокрытыми кудрями. - Далеко, бабушка? Куда путь держите? - В Чош, - сказала Раиса, хотя на самом деле им предстояло свернуть в сторону. - Садись, бабушка, подвезу, - предложил шофер. - По пути. - Растрясет, поди... - Раиса колебалась. - А сколько возьмешь? - Вас бесплатно, а внучка поцелует покрепче! - Шофер засмеялся. - Не беспокойтесь, бабушка, ничего не возьму, из уважения даже тише поеду. Раиса не спеша подошла к грузовику, заглянула в кабину, в кузов: там двое парней покуривали сигареты. - Куда садиться-то? - На почетное место, рядом с водителем, а внучку наверх... Раиса палкою ткнула в кузов, строго посмотрела на Таню: - Садись. Подождала, пока парни помогли Тане взобраться, села в кабину. - Куда едете-то? - поинтересовался шофер. - К племяннику, в гости. - А кто он у вас? - Лесник... - Раиса спохватилась, не надо говорить, что лесник. - Не лесник, делает что-то по лесу. - Живицу собирает? Дело доходное. Бабка не очень-то склонна разговаривать. Шофер погнал машину, спидометр отсчитывал километр за километром. Вдруг в заднее стекло кабины забарабанила частая дробь. Еще, еще... Шофер остановил машину, выглянул из кабины. - Что стряслось? Таня выпрыгнула из кузова, подбежала к Раисе. Розовая, как шиповник. - Не поеду дальше, вольничают... А ребята в кузове не так чтобы очень уж вольничали: один обнял за талию, другой поцеловал в щеку. Но Таня до того остро чувствовала свою отрешенность от мира, так ей больно малейшее напоминание о близости с Юрой, что даже небольшая вольность, которая на иную девушку не произвела бы большого впечатления, оскорбляла ее до глубины души. - Вы что? - заорал шофер, выскакивая из кабины. - Не можете себя держать? Вот высажу обоих... - Да мы ничего, ей-богу, - забожился один из парней. - Разве мы хотели обидеть? Пусть садится обратно, пальцем больше... Но и Раиса вылезла уже из кабины. Она не могла дать воли чувствам, но глаза ее метали молнии. Мгновенно она оценила обстановку - ехать или пойти пешком: не хотелось под вечер искать где-то в лесу ночлега - и тут же нашла решение. - Таисия! - позвала она, властно указывая на кабину. - Садись. - Да что вы, бабушка? - возразил шофер. - Больше они не позволят... Шофер тоже не ангел, решила Раиса, но у него хоть руки заняты. - Таисия, тебе говорят... Таня знала: уговаривать старуху бесполезно. Они поменялись местами. Шофер ухмыльнулся, поманил одного из парней. "Предупреждает вести себя поприличнее", - подумала Раиса. На самом деле шофер шутил: - Теперь целуйтесь, желаю успеха! Поехали. Шофер озабоченно спросил Таню: - Они на самом деле обидели вас? - Не очень, - призналась. - Сама не знаю, как вспылила. - Что бабушка, что внучка, - укоризненно заметил шофер. - Уж очень вы строгие. Неужто и побаловаться нельзя? - Нам нельзя, - сказала Таня. - Мы монашки. - Тю! - присвистнул шофер. - Никогда еще не видал живых монашек... И с любопытством принялся посматривать на девушку. На полдороге он их высадил - на этот раз постучала Раиса. - Неужто, бабушка, и к вам пристают? Старуха не удостоила его ответом. - Спаси господь, - сказала она. - Добрались мы, отсюда нам тропкою. Раиса бывала в этих местах лет шесть назад, но помнила все памятью следопыта. Таня поблагодарила шофера, проводила задумчивым взглядом машину и двинулась вслед за Раисой. Высились вперемежку гигантские березы и сосны, темнели пушистые ели, топорщилась низкорослая ольха. Ветер шелестел в ветвях, деревья точно переговаривались. Отовсюду тянуло странными резкими запахами. Казалось, вступаешь в какой-то таинственный мир... Должно быть, Раиса почувствовала настроение Тани и захотела ее ободрить. - Скоро дойдем, - обронила она. - Господь вознаградит тебя за послушание. ТАЙНАЯ ТРОПА Показалась широкая просека, и на ней высокая рубленая изба под железной крышей в окружении подсобных построек, и подальше еще одна, чуть поменьше, но тоже рубленая на века. - Второй прежде не было, - озабоченно заметила Раиса. - Кто еще здесь? Подошла к избе, постучала о крыльцо палкой. Выглянула какая-то женщина, скрылась, и сейчас же на крыльцо вышел обросший седой щетиной мужчина в синем засаленном ватнике. - Мать Раиса!.. Может быть, он не узнал бы ее, если бы не был предупрежден о ее прибытии. Раиса на ходу благословила его, вошли. В избе чисто, бело, на стене иконы, крест. Тихо. - Вот и Душкин, - назвала она Тане хозяина. - Сильвестр Кондратович. - Кондрат Сильвестрович, - поправил тот инокиню. Хозяйка низко поклонилась Раисе. - А где дети? - осведомилась Раиса. - Двое в Тавде, учатся, - объяснила хозяйка. - А третий в лесу. - А где старейший? Душкин неопределенно повел головой. - Проводим. - Спокойно у вас? - Как сказать. Намеднись забрел охотник. Что-то не понял я его... - Новая послушница? - осведомилась хозяйка, указывая на Таню. - Послушница. - Много наших съезжается... - А где пребывают? - Построили в лесу балаган, окромя меня и Рябошапки, никому не найти. - Рядом его изба? - Она самая. - Что за Рябошапка? - Объездчик. - Христианин? - Приехал еретиком, теперь наш. - Бог воздаст тебе, Кондрат Сильвестрович. - На этом свете наград не ждем. - Царствия небесного не минуешь... Хоть сам он не находился в странстве, Душкин был одним из тех, на кого прочно опиралась секта. Происходя из старой кержацкой семьи, глубоко религиозный человек, он хорошо помнил отца, сочувствовавшего Колчаку за то, что тот "пролил кровь за царя", и впоследствии ушедшего и пропавшего где-то в странстве. Раиса выглянула в окно. - Когда поведешь? - Завтра уже, на зорьке, - рассудительно сказал Душкин. - Рябошапка проводит. - Позови. Душкин привел Рябошапку. Он не понравился Раисе, не чета Душкину. Мордастый здоровый мужик, вряд ли воздерживается от плотских утех. Должно быть, и выпить любит, судя по румянцу. И в секту небось вступил лишь для того, чтобы ладить с Душкиным. Хорошо лишь, что от секты теперь не отвертеться, все будет хранить в тайне, чтобы не скомпрометировать себя перед властью. Но поклонился Рябошапка инокине даже истовее, чем Душкин. - Что прикажешь, мать? - Проводишь? - Поздновато сегодня по болоту, не ровен час, оступимся в трясину... Раиса отпустила его: - Иди. Хозяйка опять поклонилась Раисе: - Ужин собрать? - Какой там ужин, - отмахнулась старуха. - Два дня по правилам не молились. Таисия, достань требник, становись, да и вы тоже... Указала Душкиным место позади себя, на Таню даже не взглянула, ее она уже выдрессировала, опустилась на колени и принялась отбивать поклоны. Прежде других поднялась на рассвете Раиса. Разбудила Таню. Хозяева услышали возню. Душкин вышел на улицу, хозяйка закопошилась у печки. - Собирайся, - поторопила старуха послушницу. Хозяйка метнулась к Раисе: - Позавтракать? Старуха покосилась на нее! - Все только об утробе... Вернулся Душкин. - Рябошапка где? - Ждет. - Идти долго? - Километров двадцать. - Позавтракаем в пути. Рябошапка ждал у крыльца, в резиновых сапогах, с легким топориком в руке. Раиса покосилась на него. - Чего это ты с железом? - Тайга! - Ну, благослови вас господь... Деревья, деревья. Одни деревья. Стволы, стволы. Голубые просветы. Розовые тени бегут по белым лишайникам. Обвисшие ветви елей. Выцветшая серая хвоя. Гнилые пни. Как не похож этот страшный седой лес на веселые щебечущие леса Подмосковья! Начиналось утро, но не чувствовалось вокруг звонкого пробуждения природы. Становилось все светлее, и только. Ни щебета птиц, ни шороха невидимых лесных тварей, ни распускающихся цветов. Сучья, валежник, прелые листья - и тишина. Глухая, безнадежная тишина. Раиса шагала, как автомат. Следом торопилась Таня. Впереди по невидимой тропе пробирался их проводник. Куда он только их заведет? Так шли, не зная ни времени, ни дороги. Рябошапка вдруг обернулся: - Пообедать бы? - Успеешь, - оборвала Раиса. - Далеко еще? - Поболе половины. Тогда она смилостивилась: - Садитесь. Без слов глазами указала на мешок. Таня подала. Достали хлеб, лук, селедку. Рябошапка тоже извлек из-за пазухи сверток. - Погоди, - остановила Раиса. - Перекрести сперва рот. Встала на колени, рядом опустилась Таня. Раиса оглянулась на Рябошапку. Тот продолжал стоять. - Ты чего? Отвернулась, не начинала молитвы, пока не услышала, как Рябошапка стал на колени. Молилась долго, истомила проводника, потом мотнула головой на его сверток: - Чего там? - Сальцо, - с готовностью отозвался тот. - Сальцо, матушка. - Грех, мерзость, - быстро произнесла Раиса. - Выбрось. Рябошапка придавил сверток волосатой своей пятерней, точно боялся, что Раиса бросится отнимать. - Да ты что, матушка? В этаких-то лесах на луковом рационе ног не потянешь... - Отойди в сторону. Отойти в сторону Рябошапка не возражал. Они пообедали, зашагали дальше, и, чем дальше шли, тем глубже попадались овражки, тем больше громоздилось бурелома, тем чаще Рябошапка пускал в ход свой топорик. - Ну, а теперь господи благослови, - нараспев сказал он, раздвинул кусты ольшаника, и перед ними открылась кочкастая лужайка, поросшая коричневатой зеленью. - Теперь, матушка, на бога надейся, а сам не плошай, - насмешливо предупредил проводник. Он осторожно ступил на зыбкую почву. Медленно переходили трясину, земля прогибалась, хлюпала под ногами вода. Вновь углубились в лес. Пошла такая чащоба, что сам Рябошапка то и дело останавливался и чесал затылок. Овражки попадались все чаще. Перешли ручей, поднялись в гору, шли какое-то время по седловине, поросшей молодым березняком, и вновь углубились в чащобу. На крутом склоне Рябошапка остановился: - Пришли. Таня не видела ничего, кроме поросшего лесом косогора. Задорно поблескивая глазами, Рябошапка обернулся к Раисе: - Ну как, матушка, одобряешь? Должно быть, старуха умела видеть лучше Тани, потому что впервые улыбнулась проводнику. Тут и Таня увидела: два приземистых, скособоченных продолговатых строения с крышами, покрытыми пластами свежего дерна. В одном из жилищ приоткрылась дверь, показалась чья-то голова и тут же скрылась... Ждут их или не ждут? Уверенными шагами Раиса спустилась к постройкам и скрылась. Таня осталась с Рябошапкой. И вдруг все ожило. Показались инокини и послушницы, вышли иноки. Все двигались, как на сцене, медлительно, плавно, даже торжественно. Затем появилась Раиса, чуть посторонилась дверей и поклонилась... Таня увидела Елпидифора. Сердце ее защемило при воспоминании о Москве, о темной конурке на Шаболовке, перед глазами мелькнул розовый огонек лампадки, и желание ощутить на своей голове руку старейшего вновь овладело ею. Таня склонилась до земли и не столько увидела, сколько почувствовала, что Елпидифор благословляет ее... Так началась ее жизнь в келье, возглавляемой самим преимущим, начались занятия в духовной школе юных христианок, призванных к подвигу во славу господа бога. Километрах в двадцати от заимки лесника Душкина, отделенная со стороны Тавды недоступным болотом, огражденная непроходимой тайгой, на склоне безыменной лесистой горки обосновалась новая келья истинно православных христиан. Жилища возведены руками Душкина, Рябошапки и других приверженцев секты. Одно для мужчин, другое для женщин. Леса вокруг достаточно. Сколотили дома, пристроили сараюшки, обсыпали крыши и стены землей, поверх обложили пластами нарезанного дерна, издали и не подумаешь, что здесь человеческое обиталище. В этом-то глухом месте и разместилась духовная школа, и тут же вскорости должен состояться собор истинно православных христиан. Уже ранней весной стали прибывать сюда инокини с послушницами, позже приехали Елпидифор и Елисей, а следом за ними и другие иноки. Неподалеку в низине соорудили даже коровник, и по поручению Елисея Душкин купил в Тавде корову, - по причине преклонного возраста старейшего подкармливали молоком. Однако, как Елпидифор ни крепился, близилось его время предстать перед лицом господа, дряхлел он день ото дня, и не раз говорили между собой влиятельные иноки, что на предстоящем соборе придется избрать нового руководителя секты. Но пока что все шло заведенным порядком - обитатели кельи собирались на молебствия, внимали поучениям старейшего, слушали проповеди Елисея. На Елисея взирали с особым благоговением, предполагалось, что именно ему предстоит принять от Елпидифора бразды правления. Своим чередом продолжались и занятия в школе. Инокини поднимали послушниц еще до света, сами становились на молитву, а девушки погружались в хлопоты по хозяйству. Носили из ручья воду, кололи дрова, топили печи, варили кашу. Справив дела, послушницы направлялись на занятия к матери Феодуле и матери Ираиде. Наставница школы Феодула - добродушная низенькая старушка. Носик на ее лице торчит пуговкой, вокруг глаз разбегаются лучики морщин, и, хоть и не положено, снисходительная улыбка частенько раздвигает сухонькие губы, из-за которых поблескивают маленькие, ослепительно белые зубки. В помощь ей придана мать Ираида. Эта не улыбается никогда. Она тоже невысока и на первый взгляд даже невзрачна, но, отоспись она в теплой постели, посиди подольше на солнышке и прикоснись к ней рука парикмахера, темные ее волосы закудрявились бы, щеки покрылись бы легким румянцем, заискрились бы зеленые глаза, и стала бы она женщиной хоть куда. Феодуле за семьдесят, Ираиде нет сорока. Обе великие начетчицы. Евангелие, требники и другие богослужебные книги знают назубок. Феодула, как говорится, дошла до всего своим умом. Достигла высшей премудрости только по соизволению господа. В секту вступила неграмотной крестьянкой и лишь в странстве научилась читать и писать. Читала отлично, писала с ошибками, древнеславянский язык знала лучше современного русского и наизусть вытвердила все церковные службы. Ее не сбить ни в датах, ни в толковании канонических правил. Она вела в школе - как бы определить? - кафедру догматики, что ли. Ираида - особа иного склада. В свое время окончила даже педагогический институт. Года два учительствовала, но затем - то ли после смерти родителей, то ли от несчастной любви - тяжело заболела, провела несколько лет в психиатрической лечебнице и вышла оттуда типичной религиозной психопаткой. Психопатизм этот, правда, скрыт глубоко внутри, иначе ее из больницы не выписали бы, но в иные моменты она говорила о Христе с таким исступленным сладострастием, что у специалиста-психиатра характер ее любви к Христу не вызвал бы никаких сомнений. На ее долю досталась, так сказать, кафедра риторики! Занятия в "таежной академии" мало чем напоминали уроки в обычной школе, но Таня находила в них своеобразное удовлетворение. Собственные мысли нарушали покой ее души, а основное правило всякой духовной школы - принимать все на веру и ничто не подвергать сомнению - облегчало ее отношения с жизнью: пусть все идет, как идет, ни о чем не страдай, не вспоминай, предайся на волю божью... Здесь в лесу, среди странных и даже очень странных людей, Таня пряталась от самой себя. За год странствования она многое бы увидела другими глазами, позволь она себе беспристрастно вглядеться в окружающую ее действительность. Вера... Зубрежка путаных текстов, монотонное чтение молитв, бездумное послушание, постоянная игра в прятки! Она прилежно соблюдала обряды, страшась увидеть скрывающуюся за ними пустоту. До обеда Ираида и Феодула разъясняли девушкам всякие богословские тонкости, а после обеда девушки отвечали урок. Исключений не делалось ни для кого, каждая была обязана ответить на вопросы, и, боже упаси, если кто-нибудь из воспитанниц плохо заучивал тексты или запинался в ответах, нерадивую ученицу на всю ночь ставили отбивать поклоны. Иногда обычные занятия прерывались, на беседу с послушницами приходили приближенные Елпидифора - то Елисей, то Григорий. Начинали они тоже с религиозных наставлений, но затем переходили на светские темы, жаловались, что власти притесняют верующих, преследуют слуг Христовых, не дают свободно проповедовать слово божье, допытывались у девушек, как те относятся к властям, готовы ли пострадать за веру, как будут вести себя в случае войны... Ничего определенного иноки не говорили, но на душе у Тани становилось тревожно, нехорошо, появлялось сознание, что ее вовлекают в какое-то недоброе дело... А вообще-то жить в тайге было не так беспокойно и голодновато, как в обычном странстве, ежедневно варили обед, днем разрешалось пить чай, и иногда даже с сахаром... Вот до чего доходил либерализм отца Елпидифора! В размеренности и монотонности этой жизни заключалась даже своеобразная прелесть. Молитвы, занятия, хлопоты по хозяйству. Редкие промежутки отдыха. Бездонное небо. Послушание и молчание. Закаты, березы, тишина. И тайна. Все обволакивающая тайна... Вечное нескончаемое странство! ЗИМА ТРЕВОГИ НАШЕЙ По возвращении из Ярославля Юра тут же поступил в СМУ. Маляром. Получил второй разряд и сразу приступил к работе. Как-то зимой, зайдя к Зарубиным, я мельком увидел Юру. Он только что пришел домой и опять куда-то уходил. - Извините, - бросил он мне на ходу. - Спешу. Предупреждая мои вопросы, Анна Григорьевна с таинственным видом приложила палец к губам. - У Юры появились дела, о которых он не говорит ни со мной, ни с отцом, - пожаловалась она, когда в передней хлопнула дверь. - Мы не думаем ничего дурного. Мальчик очень повзрослел и в конце концов сам обо всем расскажет. Но все-таки я не могу не тревожиться. К нему приходила какая-то женщина. Это не роман - пожилая женщина. Он увел ее к себе в комнату. Потом ушел. Завел сберкнижку - копит деньги. В нашей семье никто никогда не копил... Что-то с ним происходит! - Взрослеет, вы же сами сказали. У каждого юноши когда-нибудь да начинается личная жизнь. - Все так, - не без горечи согласилась Анна Григорьевна. - Но для меня-то он остается ребенком... В какой-то степени я мог бы ее просветить, но, право, не знал, встревожит или успокоит ее мое сообщение, а сам Юра вряд ли был бы доволен моей информацией. Вскоре после той мимолетной встречи Юра появился у меня. - Не обижайтесь, что не захожу, - начал он с извинений. - Просто не хватает времени. Он принялся рассказывать о себе. Оказывается, строить дома небезынтересно. Если бы он не сохранил пристрастия к химии, то стал бы, пожалуй, архитектором. Комсомольская работа предстала перед ним тоже в каком-то ином качестве. На производстве у него появилось много дел, не имеющих отношения к его прямой работе. По-прежнему много читает. И помимо всего, так как впереди еще поиски Тани, приходится уделять часть времени вопросам атеистической пропаганды... - А что за дама к вам приходила? - Мама уже доложила? Танина мать. Ее вызывали в милицию. Она давно уже заявила об исчезновении дочери, но сперва там как будто не придали ее заявлению значения. А недавно вызвали, подробно обо всем расспросили и сказали, что обязательно найдут. Я иногда захожу к ней. Вот она и пришла поделиться... - Значит, можно ждать результатов? Юра как-то многозначительно хмыкнул. - Вы что... сомневаетесь? - Нет, я не о том... Меня тоже вызывали! - В милицию? - Почти. Посоветовали расходовать свою энергию более рационально, А Сухареву, сказали, найдут и без моей помощи. - И вы вняли голосу рассудка? - Мой рассудок посоветовался с моим сердцем и не внял голосу чужого рассудка. - И как же там отнеслись к вашему решению? - Я сказал, что мне очень приятно, что Таню ищут, но что лично меня заниматься поисками обязывает моя совесть. - И там... - Сказали, что их дело предупредить, а вообще-то от меня никто ничего не требует. - И вы решили... - Что я не могу отказаться от поисков. Признаюсь, мне понравилось решение, принятое и Юрой, и... не Юрой: жизнь поставила его перед обстоятельствами, которые формируют характер настоящего мужчины, он не хотел перед ними отступать, и ему... не мешали с этими обстоятельствами справиться. Все-таки я осторожно спросил: - А вы сами-то надеетесь найти Таню? - Конечно, - уверенно сказал Юра. - При желании даже иголку найдешь в стоге сена, а я ищу человека. И еще раз Юра пришел ко мне уже в конце апреля. Пришел с просьбой, но сперва рассказал о том, как он установил местонахождение Тани. Для этого имелся единственный источник - все та же Зинаида Васильевна Щеточкина. Она, без сомнения, являлась одним из агентов секты. Происшедшие провалы могли ее и напугать, и насторожить, но она не могла по этой причине перестать служить секте. Юра и Петя решили продолжить за ней наблюдение. Они, конечно, не могли дневать и ночевать возле ее квартиры, но не проходило дня, чтобы кто-нибудь из мальчиков не наведался на Шаболовку. К Щеточкиной никто не приезжал, не писал, ее как будто забыли. По-видимому, на какое-то время сектанты решили прервать связи с Москвой. - До чего же скучно быть сыщиком, - жаловался Петя. - Где бы только набраться терпения?.. - Выдержка, выдержка и еще раз выдержка, - назидательно повторял ему Юра. - Сыщиками становятся не ради романтических приключений, а ради необходимости. И настойчивость принесла свои результаты. После долгого перерыва в прорези почтового ящика на двери знакомой квартиры забелело письмо. Может быть, Щеточкина и ранее получала письма, но Петя впервые увидел письмо в ее ящике. Он помнил, как много дало письмо, обнаруженное милицией в Бескудникове. Соблазн был слишком велик. Петя извлек письмо с помощью проволочки. Вечером приехал к Зарубиным и выложил письмо перед Юрой: - Вот. - Что это? - Письмо. - Как оно попало к тебе? - Ловкость рук... Судя по штемпелю на конверте, письмо отправлено из какой-то Верхней Тавды. Начались угрызения совести. Однако искушение было слишком велико. Мальчики отправились на кухню, зажгли газ, поставили чайник и, когда из носика забила струя пара, принялись расклеивать конверт. - Чем это вы занимаетесь? - поинтересовался зашедший в кухню Сергей Петрович. - Отклеиваем интересную марку, - нашелся Юра. - Петя собирает коллекцию... Но едва отец вышел, Юра отдернул руку от чайника так, точно ее обдало паром. - Ты что? - удивился Петя. Юра ребром ладони пригладил конверт. - Не могу. Непорядочно. - Интеллигентское чистоплюйство? Письмо адресовано такой сомнительной особе, что... - Говори что хочешь, но я не приучен читать чужие письма, понимаешь? Не знаю, что бы сказал отец, если бы смог предположить, что я вскрываю чужое письмо... - Но ведь во время войны, я читал об этом, военная цензура вскрывала немало писем? - И я об этом знаю, это называется перлюстрацией, делалось это в целях борьбы со шпионажем, но сейчас решительно запрещено... В итоге спора мальчики заклеили конверт, и по дороге домой Петя завернул на Шаболовку и бросил письмо обратно в почтовый ящик. Об этой перепалке я узнал не от Юры, а от Пети, и гораздо позже, когда последний, в свою очередь, поделился со мной подробностями пережитых ими приключений. Отмечу только черту Юры, проявившуюся в этом инциденте. Характер его еще только складывался, но он уже был твердо убежден, что в борьбе хороши далеко не все средства. Сам Юра сказал, что они с Петей так и не решились вскрыть конверт и с большими колебаниями договорились лишь осматривать письма снаружи, то есть то, что вообще предоставлялось всеобщему обозрению. Всего Щеточкина в течение весны получила шесть писем и две открытки, на всех конвертах и на одной открытке стоял один и тот же штемпель погашения: "В. Тавда" и лишь на второй открытке значилось: "Туринск". Юра поинтересовался: что же это за место - Тавда? Оказалось, небольшой городок на Урале, расположенный в трехстах километрах севернее Свердловска. А Туринск - город и станция по пути в Тавду, и, так как оттуда пришла всего одна открытка, она могла быть отправлена по пути из Тавды или в Тавду. Однако, как выяснилось позднее, брошена она была по дороге в Тавду! Открытки мальчики все-таки прочли, не удержались. Были они довольно бессодержательны, состояли из пустопорожних каких-то фраз или, возможно, такими должны были казаться непосвященным. Но в открытке, посланной из Туринска, сообщалось: "Едем с внучкой в гости в Тавду" - и стояла подпись: "Рая"; а во второй открытке, среди прочих незначительных фраз, было написано, что "дедушка отдыхает у лесника"... К этому времени Юра прочел немало литературы о скрытниках, или бегунах, познакомился со структурой секты, получил понятие о странниках и благодетелях и сделал поэтому кое-какие выводы из тех скудных сведений, которые оказались в распоряжении наших мальчиков. Раиса - старая знакомая! А что касается внучки, внучкой могла быть названа любая послушница, любая неофитка, но, поскольку Раиса имела отношение к похищению Тани, Юре хотелось думать, что под внучкой подразумевается именно Таня. Здесь имела место больше интуиция и даже телепатия, как модно теперь говорить. А о том, что дедушкой назван старейший преимущий, как именуется глава секты, можно было предположить по обилию писем из одного и того же отдаленного городка, где обрывался железнодорожный путь и вокруг расстилались глухие уральские леса, можно было предположить, что по каким-то обстоятельствам сектанты концентрируются именно в районе Тавды. Короче, с наступлением лета Юра решил начать поиски Тани в Тавде. - Неужели вы в самом деле собрались в Тавду? - Точно и определенно. - А вы уверены, что найдете там Таню? - Она уехала вместе с Раисой. - А где их там искать? - У лесника. - Это так неопределенно... В связи с предстоящей поездкой Юра и пришел ко мне. - Я не могу сказать папе и маме о цели своей поездки. Скажу, что еду с геологической экспедицией. Такое путешествие мои родители санкционируют. Особенно если вы еще выскажете свое одобрение. - А чем еще вам помочь? - А еще... - Юра замялся, собственно говоря, он только приблизился к главной цели своего визита. - Со мной едет Петя. Я поднакопил денег. Но не хотелось бы, чтобы у нас в этом отношении были связаны руки. Поэтому, если вас не очень затруднит... Я дал Юре денег. Забегая вперед, скажу, что долг этот был возвращен мне копейка в копейку. - Значит, скоро в путь? - Да, "зима тревоги нашей позади". - Стейнбек? - Шекспир! "К нам с солнцем Йорка лето возвратилось". Мальчик превратился в мужчину. Неделю спустя я зашел к Зарубиным, но выполнить поручение Юры мне не пришлось. На этот раз родители были довольны сыном: работает, много читает, готовится к поступлению в университет, претензий к нему не было. - Очень посерьезнел, - сообщила Анна Григорьевна. - Едет на Урал, на все лето устроился коллектором в геологоразведочную партию. - И это его решение мы одобряем, - добавил Сергей Петрович. - Пускай познакомится с жизнью. ЛЕСНИКИ Поезд остановился. Мальчики прибыли в Тавду. Казалось, кому стремиться в это захолустье? К удивлению мальчиков, из вагонов вылезло немало пассажиров. - Гляди-ка! - удивился Петя. - Что они здесь потеряли? Городок, однако, оказался не таким уж маленьким. Северный деревянный одноэтажный городок и даже, как полагается всякому порядочному городу, без свободных номеров в гостинице. С ироническим удивлением Петя взглянул на Юру. - И кого только сюда несет?! - Да вы что! - обиделась дежурная. - У нас самый крупный в стране фанерный комбинат. Леспромхозы. Недавно нашли нефть... Информация огорчила Юру; чем глуше, тем больше надежд