ать - проторгуешься, - говорит он. Так вот стояли и перекидывались словами, покуда не заскрипел за моей спиной снег и не подошел к нам красноармеец. Легче мне стало. Покосился я - парень ладный, статный, но понимаю - нельзя спускать глаз с Афанасьевых, они только и ждут, как бы я отвернулся. - Что тут такое? - спрашивает красноармеец. - А вы уже с заставы? - спрашиваю его в свою очередь. - Скоро! Вам небось объяснили там. - Нет, не с заставы, - говорит красноармеец. - Я тут в обходе был. - А к вам мой паренек побежал, - говорю. - Задержали мы тут с ним белогвардейских пособников. - Да вот и мои товарищи, кажется, идут! - говорит красноармеец. - Вы присмотрите еще немного за ними, а я побегу, потороплю товарищей. Действительно, слышу - доносится хруст валежника, идут какие-то люди. Афанасьевы стоят, слушают наш разговор, молчат. Красноармеец крикнул мне что-то на прощание и так же стремительно, как и появился, скрылся за деревьями. Не очень-то понравился мне его поступок, не по-товарищески было оставлять меня опять одного, но извинил я его, сгоряча все сразу не сообразишь. Вскоре прибежали красноармейцы, человек десять, и начальник заставы вместе с Виктором. Забрали и отца и сына, обезоружили их, и я мог спокойно расправить плечи. Подошли мы с начальником заставы к застреленной собаке, и при виде убитого мною великолепного пса еще раз сжалось у меня сердце. Как нес он в зубах кость, так и не выпустил ее. Разжали мы у пса челюсти, взяли кость, и все нам стало понятно: служила эта кость как бы футляром для бумаг. Затем отправились мы в Соловьевку. - Рассердился я было на вашего красноармейца, что одного меня с этими бандитами оставил, - говорю я по дороге начальнику заставы. - Какого красноармейца? - спрашивает тот. - Да вот, который в обходе был, - объясняю. - Он же к вам навстречу побежал. - Да тут никакого красноармейца быть не могло, - говорит начальник. - Чудно что-то... И тут я догадался, что это был тот самый человек, который на той стороне собаку дожидался и, не дождавшись, пришел выяснить причину задержки. Представил я себе мысленно его обличье, вспомнился мне его бархатный голос, и сообразил я, что всего час назад разговаривал не с кем иным, как с тем самым племянником госпожи Борецкой, который так ловко когда-то надо мной посмеялся. - Да ведь это же оттуда! - принялся я объяснять начальнику и указывать в сторону границы. - Не мог он далеко уйти. Рассыпались красноармейцы по лесу. Нет, не нашли. В Соловьевке сделали мы у Афанасьевых обыск. Старик был потверже и поупрямее, ничего бы, пожалуй, не указал, но сын струсил, привел нас в коровник; там мы и нашли под навозом жестянку с частью документов. Позже, когда Афанасьевых привезли в Петроград, он и указал, где хранился в особняке архив. В дровяном сарае, посреди всякой рухляди, запрятан был врытый в землю и засыпанный мусором ящик с бумагами. Никто бы и не подумал заглянуть в этот угол. Часть архива старик Афанасьев успел переправить за границу, но и то, что осталось, сослужило нам службу и поведало о деятельности лейтенанта Роджерса, назвавшегося при знакомстве со мной племянником Борецкой и примерно год назад ночевавшего у меня в комнате. Наступил Новый год. Я зашел навестить Железновых. Виктор сидел за книжкой. Зинаида Павловна варила на керосинке кашу. Мы поговорили с ней о сыне, и он не вмешивался в наш разговор. Но когда она зачем-то вышла из комнаты, он быстро подошел ко мне и заговорил вполголоса, потому что при матери никогда со мной о делах не разговаривал. - Я вот все думаю, - сказал он. - Напрасно ты меня тогда услал. Я даже не понимаю, как этот белогвардеец тебя не убил. - Потому и не убил, что я тебя на заставу послал, - сказал я, ероша мальчишеские вихры. - Он услышал приближение красноармейцев и ушел. Рискованно было напасть на меня, он бы к себе внимание привлек. Вот он меня и не тронул, бесполезно было. Предпочел скрыться. - А товарищей спасти? - спросил Виктор. - Ведь Афанасьевы ему были товарищи? - Видишь ли, - сказал я, - эти люди товарищество понимают по-своему. Афанасьевы для него свое дело сделали, вот он ими и пожертвовал. А сами Афанасьевы не решились его выдать, а может быть, надеялись, что он их спасет. Заблестели у Виктора глаза. - А как ты думаешь, этот... не ушел за границу? - Поручиться не могу, но вполне возможно, что он находится где-нибудь среди нас. Прижался ко мне Виктор. - Поедем? - говорит. - Поедем искать этого человека? Взял я его за плечи, подтолкнул к столу, посадил. - Сиди, - говорю. - Может быть, и поедем. Но пока об этом забудь. Вспомни, что ты матери обещал? После каникул учиться лучше всех. СКАЗКА О ТРУСЛИВОМ ЧЕРТЕ Кончилась гражданская война. Начиналась мирная жизнь Надо было засевать землю, восстанавливать фабрики и заводы. Везде оставила следы военная разруха. Многое предстояло сделать, чтобы навести в стране порядок. Враги повели себя хитрее, действовали исподтишка, и не всегда легко было распознать, кто враг, а кто друг. Меня перевели на работу в Москву, и Виктор переехал вместе со мной. Зинаида Павловна вышла замуж за соседа по квартире, у нее появились свои заботы, и я уговорил ее отпустить сына. С Виктором мы, понятно, ни о чем не уславливались, но как-то само собою подразумевалось, что закончив образование, он будет работать вместе со мной - уже с тринадцати лет он начал считать себя чекистом. Летом 1922 года на Урал отправлялась комиссия для осмотра железных рудников. Комиссия состояла из инженеров и работников хозяйственных учреждений, и я включен был в нее в качестве представителя Государственного политического управления. Комиссии поручено было наметить меры для восстановления и расширения железных рудников. Руководители некоторых советских учреждений предлагали сдать в аренду иностранным капиталистам важные отрасли народного хозяйства, и доклад комиссии о состоянии рудников мог иметь немаловажное значение. Выехать следовало в начале июня, вся поездка была рассчитана месяца на три. Точный маршрут в Москве установлен не был. По приезде на Урал члены комиссии должны были связаться с местными организациями, наметить совместно с ними план работы и объехать крупнейшие рудники. Виктор просил меня взять его с собой, и я ничего не имел против. Неплохо было использовать ему лето для того, чтобы познакомиться с Уралом. Сначала я решил было, что Виктор будет сопутствовать мне самым обычным образом, но потом в голову пришла идея использовать поездку для тренировки, которая могла пригодиться парню в будущем. - Хорошо, я тебя возьму, - сказал я. - Но поедешь ты самостоятельно. Я должен и не видеть тебя, и не слышать. Но время от времени, через день-два, ты будешь находить способы встретиться со мною наедине. Виктор не сразу понял. - Это что же такое? - спросил он. - Игра? - Скорее экзамен, - сказал я. - Вскоре тебе придется работать самостоятельно и, возможно, заниматься крупными делами. Виктор задумался. - Хорошо, - сказал он наконец. - Я попытаюсь. Ты скажешь, когда начинать? Нетрудно было догадаться, что озадачило Виктора, но мне понравилось, что сам он не промолвил об этом ни слова. - Успокойся, испытание не будет таким жестоким, как ты предполагаешь, - сказал я мальчику. - Тебе не придется добывать средства к существованию и изворачиваться перед каждым встречным. Ты получишь и деньги, и предлог для поездки, чтобы не возбуждать подозрений. Игра идет между нами двумя, и больше никого не надо в нее вмешивать. - Тогда я со всем согласен! - воскликнул Виктор. - Ты двадцать раз будешь находиться рядом и не сумеешь меня заметить! - Но смотри, никаких глупостей, - предупредил я его. Я не боялся за Виктора. Парню исполнилось шестнадцать лет, он сильно возмужал и был достаточно благоразумен. Незадолго до отъезда члены комиссии собрались на заседание. Это были инженеры-геологи и один металлург, хозяйственники и представитель профессионального союза горнорабочих. Комиссию возглавлял профессор Савин, известный геолог, подвижной и говорливый толстяк, больше всего, кажется, боявшийся не выполнить в жизни все, что предположено было им сделать. Явился на заседание и видный в то время советский деятель... Ну, назовем его, что ли, Базаров. Мы поздоровались, расселись за круглым столом, стоявшим посреди просторной комнаты, и потом как-то невольно склонились все над картой Урала, лежавшей на столе, перебирая возможные варианты нашего маршрута. - Уважаемые коллеги! - скороговоркой сказал Савин, открывая заседание. - Мы должны действовать энергично и не теряя времени. Надо так осмотреть рудники, чтобы взять на учет каждую вагонетку. В результате обследования мы создадим план восстановления бездействующих рудников, развертывания горных работ, увеличения добычи... - Вы несколько... углубляете задачи комиссии, - очень вежливо и спокойно вмешался в разговор Базаров. - Комиссия должна беспристрастно обрисовать нам состояние рудников, а уж как поступать дальше - вопрос будет решаться в Москве, с точки зрения общих государственных интересов... Савин возразил, и они с Базаровым поспорили, но Базаров, пользуясь своим видным положением, очень уверенно оборвал профессора, и Савин смутился, что-то забормотал и смолк. Тогда я не придал этому разговору значения, и легкая перепалка запомнилась, правильнее, вспомнилась мне значительно позже, спустя много лет, когда враждебная деятельность Базарова была разоблачена, - в те дни я и предположить не мог, насколько умело и ловко могут маскироваться предатели. Вечером я дал Виктору денег, удостоверение о том, что он является агентом по распространению каких-то журналов - в те годы по нашей провинции разъезжало множество всяких торговых посредников и агентов, - и сказал: - Ты ведь Уэллса читал - "Человека-невидимку"? - Ну читал, - ответил Виктор. - Так вот, ты тоже становишься невидимкой. Единственное, о чем я могу поставить тебя в известность, так это о своем отъезде: завтра, восемь часов вечера, Ярославский вокзал. У Виктора дрогнули губы. - Ну что ж, - сказал он, - постараюсь не осрамиться. Выехала наша комиссия в положенное время, никто не отстал, не опоздал, - в общем, как говорится, тронулись с места легко. От Москвы до Урала не близко, но скучать в поезде не пришлось. Чем дальше мы отъезжали от Москвы, тем сильнее чувствовалось возбуждение, испытываемое моими попутчиками. Предстояла работа, имевшая большое значение для всей нашей промышленности. За годы войны инженеры изголодались по работе, требовавшей размаха и творческой выдумки, Савин высказывал различные предположения и сочинял проекты реконструкции рудников, и все охотно ему вторили. Конечно, не все вначале одобряли радужные проекты профессора, но в разговоре он как бы случайно напомнил старое суждение о превосходстве иностранных инженеров над русскими, задел больное место своих спутников, и их невозможно уже стало унять. Пожалуй, среди всей компании я один был несведущим человеком. Но не стеснялся задавать вопросы, и спутники терпеливо делились знаниями. В течение трех суток я прослушал целый курс горного училища! Меня интересовало, едет ли в этом поезде Виктор. Не один раз обходил я вагоны, заходил к проводникам в служебные отделения, заглядывал даже к машинисту на паровоз, но усилия мои оказались тщетными: Виктора нигде не было. Однако выходя на какой-то остановке на платформу и накидывая на себя шинель, я нашел в кармане записку: "Не ищи меня, я тут". Прибыв к месту назначения, мы устроили несколько совещаний, и затем началось наше путешествие по уральским городкам и поселкам. Мы передвигались на поездах, на лошадях, на пароходах и, стараясь осмотреть возможно больше рудников, знакомились с участками, лазили по карьерам и отвалам, спускались в шахты, брали на учет годные и негодные машины и подолгу беседовали с тамошними рабочими и служащими. Настроение у них всех было одинаковое: все соскучились по работе, все охотно нам помогали, жаловались на неполадки и ждали помощи от нас. Пример нам подавал Савин. Тучный старик, точно мальчик, взбегал по уступам открытых разработок и нырял в забои шахт, все ему надо было обязательно увидеть самому, никому не давал покоя, каждый день заставлял нас составлять десятки отчетов, описей, актов. - Будем действовать с умом, - любил повторять он, - не понадобится нам никакая помощь от иностранцев. Но далеко не все шло так, как хотелось Савину. Многие рудники были заброшены, разработка других велась хищническим способом, рудничное оборудование было разворовано, и, самое главное, мы то и дело, к удивлению местных работников, находили затопленные шахты, обвалы и оползни. Никто не знал, когда произошли эти бедствия, ничего о них не было известно, и эти печальные открытия все чаще и чаще портили наше настроение. - Позвольте, почему же эта затопленная шахта числится у вас исправной? - сплошь и рядом ворчал профессор на местных работников. - Но мы были здесь месяца четыре назад, и все было в порядке, - оправдывались те. - Врете-с, врете-с, - ворчал профессор. - Не любите вы свой край, не изучаете его, бумажкам доверяете. Такие открытия нам приходилось делать чуть ли не на каждом большом руднике, и они лишь подтверждали сообщения о тяжелом положении уральской горной промышленности. Что ж, с этим приходилось мириться как с естественными последствиями гражданской войны. Удивительным было другое. Местные работники, казалось бы, обязанные знать состояние рудников в своих районах, выражали не меньшее изумление по поводу этих обвалов, оползней и затоплений, чем мы, впервые приехавшие сюда люди. Странным казались их заверения в том, что они не знали о происшедших на рудниках бедствиях. Однако не могут же быть все ротозеями, слепцами и обманщиками, думал я. Слишком много неожиданностей. И тогда я подумал о том, что мы начинаем наступление против капитализма и враг оказывает нам сопротивление. Наша комиссия была разведкой. Мы должны были донести о состоянии горной промышленности на Урале. Не связаны ли все эти оползни и наводнения, подумал я, с приездом комиссии? Не заинтересован ли кто-нибудь в том, чтобы преувеличить трудности восстановления уральских рудников? Как следовало мне поступить? Продолжать ездить с Савиным и вместе с ним находить затопленные и разрушенные шахты? Если бы даже я предположил, что кто-либо из членов комиссии заранее предупреждает кого-то на рудниках о нашем приезде, все равно подготовка обвалов и затоплений требовала времени и они происходили до нашего появления. Маршрут поездки был намечен и опубликован в статье Савина, напечатанной в местной газете накануне отправления комиссии по рудникам. В конце поездки комиссия должна была посетить Крутогорск и осмотреть знаменитые крутогорские рудники, одни из самых больших и богатых в крае. Вот я и решил поехать навстречу комиссии, с другого конца. Мое отсутствие вряд ли могло отразиться на ее работе. Савин не стал меня задерживать. Он несколько удивился, услышав о моем намерении, но я объяснил, что хочу получше подготовить крутогорские организации к приезду комиссии, и в конце концов профессор меня даже одобрил. Больше того, я даже уговорил его написать небольшую статейку о том, что комиссия разбилась на две группы, решив немедленно заняться подготовкой к осмотру крутогорских рудников, обследование которых имеет решающее значение для выводов комиссии. Статья эта нужна была для того, чтобы поторопить преступников, если такие только существовали, перенести свои действия в Крутогорск. Отправляясь туда, я решил предупредить Виктора о своем отъезде. В поезде я его тогда так и не нашел, и, когда он неожиданно остановил меня в коридоре гостиницы, я прежде всего поинтересовался, где он от меня прятался. Он хотел было ничего не говорить до возвращения в Москву, но не удержался и признался. У сестры своего приятеля он выпросил платье, и в нем совершил все путешествие в поезде. Оказывается, я раз пять проходил мимо, но мне, конечно, и в голову не пришло, что он переоденется девчонкой. - Это уж какой-то балаган, - сказал я. - Однако ты меня не узнал? - обидчиво возразил Виктор. - Все равно это нелепо и неостроумно, - сказал я. - Я-то не узнал, но десятки людей могли легко уличить тебя в обмане. Но Виктор упорствовал. - Однако цель достигнута? Я действительно был им недоволен, потому что хотя Виктор и сумел провести меня, но в своем маскараде переборщил, казалось мне, и превратил серьезное дело в игру. Поэтому дальше он следовал за мной в более естественном обличье, иногда подбегал в виде мальчишки, желающего поднести вещи и заработать немного денег, иногда сопутствуя мне на улице в виде случайного прохожего. Раз он остановил меня в темном забое, и я просто не мог понять, как он там очутился, в другой раз днем столкнулся со мной носом к носу на улице, и даже я не сразу узнал его в растрепанном и неряшливом оборванце. Хотя нередко бывало и так, что я замечал Виктора еще издали, и он всегда злился, когда я сообщал ему об этом. Но, во всяком случае, никто из моих спутников ни разу не заметил, что мы с ним знакомы. Уезжая в Крутогорск, я пожалел парня. Наблюдая за мной, он ориентировался, конечно, по местонахождению комиссии и теперь легко мог потерять меня из виду, а мне не хотелось расставаться с ним. Поэтому, высмотрев его в толпе на улице, я незаметно проследовал за ним до городского садика и, дождавшись момента, когда он, присев на садовую скамейку, принялся с увлечением наблюдать за игрой каких-то двух старичков в шашки, тихо подошел сзади и, не глядя на него, сказал: - Сегодня я уезжаю в Крутогорск. Он вздрогнул от неожиданности, повернулся ко мне и сердито зашипел, смотря прямо в мое лицо: - А зачем ты мне об этом сообщаешь? Я сделал вид, что ничего не слышу, и равнодушно проследовал дальше. Через день мы уже находились в Крутогорске. Старинный небольшой городок раскинулся на обоих берегах медлительной многоводной реки, запруженной плотиной. Здесь было найдено одно из первых месторождений железа на Урале и чуть ли не двести лет назад возник железоделательный завод. При въезде в город бросаются в глаза старинные здания первых заводских контор и каменных палат прежних заводовладельцев, на холмах высятся церкви, тянутся широкие и неровные улицы. У реки виднелись потухшие доменные печи, а еще ниже чернели высокие трубы и закопченные крыши заводских корпусов. Широкий пруд уходил вдаль, а пологие холмы вокруг него тонули в лесах. Только крутых гор не было в Крутогорске, и лишь от усталости или спьяну могли первые поселенцы дать такое название здешней местности. В Крутогорске, оживленном торговом пункте, всегда бывало много проезжих, и двухэтажная каменная гостиница отличалась поместительностью и удобствами, в номерах имелись и электрическое освещение, и водопровод, и даже звонки для вызова коридорных. Мне отвели чистенький и щеголеватый номерок, но я не собирался в нем прохлаждаться и прямым ходом отправился на знаменитые крутогорские рудники. Мне хотелось сразу же увидеть, в каком состоянии они находятся. В рудничном управлении мне удивились - не так скоро ждали они к себе комиссию, но встретили хорошо. Я выразил желание осмотреть рудники, и один из техников вызвался меня сопровождать. Фамилия его была Губинский. Произвел он на меня впечатление человека серьезного и вежливого, и только глаза у него были какие-то голодные: все смотрит, смотрит, точно хочет что-то попросить и не решается. В те годы работа на рудниках шла плоховато. Разрабатывались главным образом участки, где руда лежала на поверхности. Большинство шахт было заброшено. Работа, по существу, находилась в руках подрядчиков - богатых кулаков, владевших девятью-десятью лошадьми, снимавших отдельные небольшие участки и от себя уже набиравших рабочих - обычай, сохранившийся от дореволюционного времени. Ходим мы с Губинским по руднику, показывает он мне шурфы, карьеры да отвалы, показывает очень обстоятельно, объясняет, как производятся работы, жалуется на затишье. - Как услышал, что вы прибыли, - говорил он, - так даже вздохнулось легче. Вот, думаю, может, и начнется все по-старому, закипит рудник, пойдет работа по-прежнему. Многие уж отвыкли от рудника. Дня три ходили мы, и с его помощью я действительно все как следует осмотрел, только в нижние штольни не пустил меня Губинский. - Обвалились они, опасно, - объяснил он. - Еще при Колчаке рухнули. Впечатление от осмотра сложилось у меня невеселое. Работы - непочатый край, все запущено, порядок навести будет нелегко, трудов и денег придется потратить сверх меры. Осмотрел я, значит, рудник, и... нечего мне стало делать. Живу в гостинице и жду у моря погоды. Думаю-гадаю: случится или не случится какое-нибудь происшествие на руднике? И, признаться, хотелось мне, чтобы случилось. Виктор на глаза мне не показывался, но мельком я заметил, что он в той же гостинице остановился и особенно прятаться от меня не старается - надоела ему эта игра, да и мне самому она надоела. Рад бы его позвать, но характер выдерживали оба, и никто из нас не хотел первым нарушить условие, которое заключили перед поездкой. А тут еще пришло письмо от Савина. Передвигаются они с рудника на рудник и, точно назло, вместе с моим отъездом кончились всякие неприятные сюрпризы. Ни тебе обвалов, ни затопленных шахт. Настроение у Савина, судя по письму, превосходное, и принялся я упрекать себя в склонности выдумывать лишние страхи там, где их вовсе не существует. Вот в таком невеселом настроении поужинал я однажды вечером в ресторанчике при гостинице, захожу к себе в номер, зажигаю свет, взял какую-то книжку, лег на кровать и вдруг слышу из-под кровати голос: - Лежи, лежи, не ворочайся. Смотри в книжку, будто читаешь! Виктор! - Довольно тебе дурака валять, - говорю я ему спокойно. - Хватит нам в прятки играть. Точно дети балуемся. Ты бы еще маску пострашнее сделал да ночью пугать меня пришел. Вылезай да садись на стул, поговорим по-человечески. А то, смотри, встану да вытащу за уши. - Я тебе говорю - лежи, - отвечает Виктор. - Потерпи минутку. За тобой следят. - Как так? - спрашиваю и на всякий случай раскрываю книгу и делаю вид, будто ее читаю. - А так, очень просто, - отвечает Виктор. - Небось и сейчас какой-нибудь дядька против твоих окон торчит и следит за тем, что ты делаешь. - Ты не ошибаешься? - спрашиваю. - Ошибаешься, как же! - бормочет Виктор под кроватью. - Куда ты ни идешь, за тобой обязательно какой-нибудь тип следует. Второй день наблюдаю. Он за тобой, а я за вами. Вчера ты зашел в номер, спустил на окнах занавески, так он чуть носом к стеклу не приплюснулся. - А где же ты был? - спрашиваю. - А я во втором этаже помещаюсь. Открыл окно и дышу свежим воздухом... - Какие они из себя? - спрашиваю. - Да простые такие, по виду рабочие. Где же мне все узнать! Боялся тебя оставить. Еще убьют... - Ладно, посмотрю, - говорю. - Пойду пройдусь по городу. Ты покуда выбирайся, а завтра часам к трем прошу на это же место. - Проверь, проверь, - шепчет Виктор. - Свет погаси, а дверь не запирай, мой ключ что-то не очень к твоей двери подходит. Мне, конечно, и в голову не приходило, что в Крутогорске будут за мной следить! Вышел на улицу, пошел... Нет, никого не замечаю. Пошел быстрее... Никого! Тогда решил действовать старым испытанным способом. Пошел потише, чтобы тот, кто за мной следует, отстал, внезапно свернул за угол - и в ближайшие ворота. Слышу - остановился кто-то на углу, а потом мимо ворот пробежал. Выглянул я: какой-то мужчина в ватной куртке. Вышел обратно в переулок, иду вслед за ним. Добежал мужчина до угла, смотрит по сторонам, оборачивается - увидел меня. Растерялся, явно видно. Стоит на месте и смотрит. - Эй, гражданин! - кричу я ему. - Где тут Емельяновы живут? Заходил в тот дом, говорят - нету. - Какие Емельяновы? - спрашивает он. - Как какие? - говорю. - Назар Егорыч Емельянов! - Не слышал, - отвечает мой преследователь. - А вам зачем они? - Да свататься к его дочке хочу, - говорю, поворачиваюсь и иду обратно. И что бы вы думали! Помедлил он, помедлил и пошел за мной. Действительно, думаю, неопытные - нашли кого посылать! Пораскинул я тогда мыслями. Коли кто-то мной интересуется, думаю, может, и Губинский не зря ко мне привязался. Ей-богу, думаю, не зря... Выхожу утром из гостиницы - опять за мной какой-то хлюст тащится. Дошли до рудника. У конторы Губинский уже дожидается. - Куда сегодня? - спрашивает. Обернулся я - исчез мой спутник. Фигурально выражаясь, передал меня с рук на руки. - Сейчас надумаем, - отвечаю. - Только сперва минут на пять в рудничный комитет зайдем. Народ там постоянно толпится. Поговорили мы с людьми, посмеялись, Губинский с кем-то поспорил, а я отозвал в сторону председателя рудничного комитета и говорю ему вполголоса: - Даю тебе задание как коммунисту и красному партизану. Сослужи службу, задержи Губинского часа на два. Только деликатно, чтобы комар носу не подточил... Понятно? - Вот это правильно, - отвечает председатель. - Губинский при отступлении колчаковцев неведомо где недели три пропадал. Мы хоть и приняли его обратно в горный отдел, но сам я мало ему доверяю. Отошел я к Губинскому. - Пошли, что ли? - Погоди, Викентьич, - обращается тогда председатель к Губинскому. - Мне с тобой по одному делу надо посоветоваться. Тут ребята насчет расценок волынят. Давай проверим? - Не могу я, - отвечает Губинский. - Меня к товарищу Пронину прикомандировали. Вечером пожалуйста... - А вы не стесняйтесь, - говорю я. - Я пока в рудничное управление схожу. Там вас и подожду. - Останешься? - спрашивает председатель Губинского. - Ладно, - согласился он. - А захотите пройтись куда-нибудь - пошлите за мной, - говорит мне. - Одному-то вам несподручно... Оставил я Губинского в рудничном комитете, ни в какое управление, конечно, не пошел - и скорее к шахтам, тем самым, которые Губинский отсоветовал мне осматривать. Нашел себе по дороге попутчика - и вниз. Дошли до самых нижних штолен. Никаких разрушений! Так... Что же за смысл был, думаю, ему врать? Все равно обман откроется. Приедет комиссия, будет осматривать все шахты, и разрушенные и затопленные... Интересно! Теперь только не зевать. Нашел меня Губинский в рудничном управлении. - Еле высвободился, - говорит. - Чуть у наших организаций какая заминка, всегда ко мне обращаются. - Я все-таки думаю, - говорю ему, - спуститься в нижние штольни, может, можно пройти. - Что вы! - смеется Губинский. - Клети не поднимаются, и стремянки в колодцах поломаны. Вот через недельку, к приезду комиссии, починим, тогда и спустимся. Уговорил он, конечно, меня, отказался я от своей затеи. Походили мы по открытым разработкам и разошлись по домам. После обеда прилег я отдохнуть. - Ты здесь? - спрашиваю. Парень мой, разумеется, на посту. - Вот и кончилась наша игра, - говорю. - Теперь, брат, держи ухо востро. Обо мне можешь не беспокоиться, я предупрежу кого следует. А тебе следующее поручение. Последи за всей этой публикой, которая у меня под окнами околачивается и за мной по пятам ходит. Кто они, откуда, где встречаются. Излишнего рвения не проявляй, ни в коем случае не дай заметить, что мы ими интересуемся. А завтра вечером, как стемнеет, жди меня у церкви за телеграфом. Поутру я не без удовольствия привел Губинского в замешательство. - Ну вот, скоро расстанемся, - сказал я. - Получил телеграмму. Комиссия решила сократить срок своего пребывания на Урале. Все более или менее ясно. Дня через два, через три приедет в Крутогорск, осмотрит здешние рудники, тем дело и кончим. Губинский явно почувствовал себя неспокойно. Он задал мне несколько ничего не значащих вопросов, все время порывался уйти и вскоре действительно покинул меня, убедившись, что я полностью поглощен мыслями об устройстве приезжающих товарищей. Я и в самом деле проявил все то беспокойство, какое полагается обнаруживать в подобных случаях. Предупредил рудничное управление о том, что комиссия собирается ускорить свой приезд, поговорил в гостинице о номерах, зашел к уполномоченному Государственного политического управления. Откровенно говоря, только он и был мне нужен. Я договорился с ним о том, чтобы люди были наготове и в любой момент могли произвести операцию. В запасе у меня оставалось несколько часов. Читая книжки, написанные сотрудниками различных иностранных разведок, я всегда с недоверием отношусь к их рассказам о необыкновенной выдержке и спокойствии одних или обостренной нервной чувствительности других. Даже в самых исключительных обстоятельствах люди, как и всякие прочие живые существа, ведут себя естественнее и проще. Разумеется, я нервничал, но пересилил себя, пообедал и заснул, хотя спал недолго. В сумерках проснулся и, выглянув в окно, увидел на ступеньках гостиничного крыльца какого-то подозрительного типа, тщетно пытающегося изобразить на своей физиономии полное равнодушие. Я походил по комнате, позевал, бросил на подоконник фуражку, повесил на спинку стула брюки, взбил одеяло так, чтобы казалось, будто на кровати спит человек, и незаметно выскользнул в коридор. Хотя я и не очень верил в предусмотрительность своих противников, но все же допустил возможность того, что и у заднего крыльца дежурит какой-нибудь субъект. Поэтому я прошел в конец коридора, распахнул выходящее в переулок окно и быстро перемахнул через подоконник, прикрыл раму, нырнул во двор стоящего напротив дома и через несколько минут находился вне досягаемости своих надзирателей. Как и было условлено, я нашел Виктора за церковью. Он сидел на скамеечке у чьей-то высокой могилы, уныло поглядывая на густой дерн. - Ну, как твои успехи? - спросил я, садясь с ним рядом. - Так себе, - сказал он, чертя каблуком землю. - Все какие-то подрядчики. Глотов, Кирьяков, Бочин... Их там, по-моему, человек пятнадцать. Сыновья, а может, и работники ихние... Чаще всего они у Кирьякова собираются. Приходят, уходят. Прямо штаб там у них какой-то... - А Губинский бывает? - Техник, который с тобой ходит? Нет, не замечал. - Сейчас пойдем на рудник, - сказал я. - Я спущусь в шахту, а ты останешься наверху. По моим соображениям, сегодня там обязательно должны быть посетители. Ты по-прежнему не виден и не слышен. Но как только они вылезут обратно, отправишься за ними, узнаешь, куда они пойдут, и вернешься сюда. Виктор взглянул на меня исподлобья. - А что с тобой будет? - Я тоже вернусь сюда. А если до двенадцати не приду, отправишься в наше отделение, спросишь Васильева и расскажешь все, что тебе известно. - А если я с тобой вниз? Виктор зацарапал ногтем по скамейке. - В следующий раз, - сказал я. - Понятно? Низом, от реки, прошли мы к руднику, миновали уступы карьеров и подошли к той самой шахте, которую рабочие прозвали Богатой и куда особенно не хотел допустить меня Губинский. - Ну, марш... Я прикоснулся к плечу Виктора, он послушно отстранился и сразу растаял в ночном, внезапно сгустившемся мраке. Я ощупал в карманах револьверы, достал электрический фонарик, но зажечь не рискнул. Постепенно освоился. Подошел к колодцу. Прислушался. Все тихо. Ну, была не была! Пополз вниз по стремянкам. Темь. Тишь. Только слышу, как сердце колотится. Спустился кое-как вниз, чуть отошел в сторону и притаился. Ночь. Будто во всем мире наступила вечная ночь и я остался один. Тихо-тихо. Только из каких-то бесконечных глубин доносятся чьи-то вздохи. Страшно? Немного. И очень-очень грустно. И такое ощущение, будто время мчится, неудержимо сменяются минуты, часы, сутки. Сердце в груди бьется быстро-быстро, и кажется, точно сам ты несешься стремглав куда-то. Вдруг - шорох, и слабый стук, и слабый свет... Пришли! Спускается кто-то в шахту! Я не шелохнусь. Так и есть. Спускаются. Двое. Трое... К поясам шахтерские лампы прицеплены. Я еще подальше отполз. Встали они, переговариваются. Лиц не рассмотреть, но слышу по голосам - нет среди них Губинского. А я надеялся в шахте встретить его! - Динамит у тебя где сложен? - спрашивает один. - Близко, - отвечает другой. - Сегодня надо перенести, - говорит третий. Пошли они вниз, и я двигаюсь за ними в отдалении, по свету их ламп. Неужели, думаю, они сегодня шахту взорвать собираются? И шахту спасти надо, и взять мне их здесь не удастся - в трудное попал положение. Оступлюсь, думаю, загремлю, придушат они меня тут, как мышь клетью, и пистолеты мои не помогут. А ночные посетители знай себе носят, переносят, устраивают что-то. Тут опять слышу - спрашивает кто-то из них: - А запаливать кто же будет? - Завтра Филю пошлем, - отвечает другой. Отлегло у меня от сердца. Сравнительно недолго возились они в штольнях, быстро управились. Полезли обратно. Недолго вам гулять да лазить осталось, думаю. Дал я им время выбраться и еще переждал, чтобы как-нибудь случайно на них не наткнуться, и сам полез, прижимаясь к шершавым и грязным перекладинам стремянок. Очутился на свежем воздухе, вдохнул его полной грудью, и так мне все показалось кругом хорошо. Звезды светят, девки где-то вдали песни поют, и даже ночь вовсе не такая темная, как была недавно. Дошел обратно до церкви. Виктора еще не было. Прибегает запыхавшийся. - У Кирьякова они, - говорит. - Там что-то много народу собралось. Мужиков восемь. - Веди-ка меня туда, - говорю. Повел меня Виктор крутогорскими переулками. Дом Кирьякова почти на окраине стоял, и улица на городскую не походила - широкая, немощеная, как в деревне. За домами поле начинается, а дальше - лес. Дом у Кирьякова одноэтажный, деревянный, но из доброго теса сложен, под железо, с большими окнами и высоким забором огорожен. В окнах свет горит, во дворе собака брешет. - Здесь они, - говорит Виктор. Подтянулся я на руках, взглянул через забор. Собака в глубине двора цепью позвякивает, не спустили ее, посторонние в доме есть. В окно видно, что в комнате за столом люди сидят и закусывают. Эх, думаю, когда они еще так соберутся? Лови их потом всех порознь по городу... - А ну, - говорю Виктору, - лети к Васильеву. Пускай приезжают, берут. А я покараулю. Виктор убежал, я на всякий случай к соседнему дому в тень отошел. Стою, заглядываю через забор, нетерпение меня мучает. И вдруг слышу позади себя ласковый голос: - Интересуетесь нашей жизнью, товарищ Пронин? Повернулся я: стоит передо мной Губинский и рядом с ним два парня - медведи, а не люди, каждый косая сажень в плечах. - Да так, - говорю, - загляделся. Гулял по городу. Именины там, что ли? - Да нет, - говорит Губинский. - Здесь Кирьяков живет. У него всегда люди собираются. Он сказки сказывать любит. А тут еще приезжий один зашел, записать их хочет. Нарочно для этого ездит. Песнями интересуется, былями... Да вам не угодно ли зайти? - В другой раз как-нибудь, - говорю. - Поздно уж. - Ничего не поздно, - отвечает Губинский. - Хозяин рад будет. Право слово, зайдемте. - Спать хочется, - говорю. - В другой раз. - Идемте, идемте, - зовет Губинский. Вижу - не уйти мне от них. Встали парни с боков у меня - не пойду, так поднимут и унесут. - Если уж вы так настаиваете - пойдемте, - говорю. Подошли к калитке. Калитка заперта. Застучал Губинский как-то не по-простому, с перерывами. Условный стук, конечно. Выходит кто-то из дома, отодвигает засов, открывает калитку - показывается невысокий человек, немолодой, с бородкой. - А я к тебе, Павел Федорович, гостя привел, - говорит Губинский. - Сказки твои пришли слушать. - Что ж, милости просим, - отвечает хозяин. - Гостям завсегда рады. Запер калитку... Иду один в логово к зверю, не могу не идти. Заходим в горницу. Под потолком керосиновая лампа висит. За столом люди сидят. Действительно, человек семь или восемь. Лица сытые, одеты прилично. По облику зажиточные обыватели. Среди них только приезжий этот самый выделяется: и одет по-другому, и лицо интеллигентное. На столе бутылка водки, закуска, но по окружающим незаметно, чтобы они много выпили. - Вот еще одного гостя привел - товарищ Пронин, - называет меня Губинский. - Вы уж лучше скажите нам, как вас по имени-отчеству величать? - спрашивает хозяин. - Иван Николаевич, - говорю. - Вот и хорошо, - отвечает он. - Будьте как дома, присаживайтесь. Вижу, рассматривают меня. - Где это вы так выгваздались? - спрашивает Губинский с насмешечкой. - Точно где пьяный на земле валялись. Упали, что ли? - Поскользнулся, - говорю, а самого досада точит - понимаю ведь, что он надо мной издевается, сдерживаю себя. Поздоровался со всеми за руку, как полагается, сел. Наливают мне в рюмку водки, пододвигают студень. - Спасибо, - говорю. - Напрасно беспокоитесь. - Благодарить после будете, - говорит хозяин. - Кушайте. - А ты продолжай, продолжай, Павел Федорович, - говорит Губинский. - Мы ведь для того и зашли, чтоб тебя послушать. - В таком разе я спервоначала скажу, - говорит Кирьяков. - Другие не посетуют. А то Ивану Николаевичу неинтересно будет. Все идет мирно и приятно. Придвигаю тарелку со студнем, накладываю хрена из стакана, беру ломоть хлеба... Что-то дальше будет? - Я тут один уральский сказ сказываю, - обращается ко мне Кирьяков. - В старину еще наши мастеровые сложили. О том, как черт с кузнецом местами меняться задумали. Вот начнет кузнец работать в кузнице, наломает себе бока за четырнадцать часов, постоит у огня, перемажется весь черной сажей и впрямь на черта станет походить. Ну а потом куда кузнецу деваться, кроме как в кабак? Кто тогда не пил - тогда каждый пил. Придет кузнец в кабак, напьется в долг пьяным и начнет буянить. Тут его кабатчик за шиворот да на улицу: "Проваливай, черт грязный!" А сам лишнюю полтину в книжку за кузнецом запишет. Пойдет кузнец домой. Болит у него сердце, на всех серчает и кроет почем зря приказчиков, хозяина, кабатчика - одним словом, всех чертей, которые у него из жил кровь тянут. Много побасок про эту жизнь сложено, а говорить их боялись. Не ровен час, услышит гад какой и донесет приказчику. Вот одну из них я и сказываю. Сидят все, слушают. Едой так, между прочим, занимаются. Я тоже ковыряю свой студень и к соседям приглядываюсь. Все здоровые мужики и хитрые, видно, - должно быть, подрядчики или десятники. Рассматриваю и сам соображаю: дошел Виктор или еще не дошел? А Кирьяков продолжает рассказывать: - Вот раз вытолкнули кузнеца из кабака. "Иди, чертяка страхолюдный!" Пошел кузнец по улице, идет и думает: "Хоть я и не черт, а с удовольствием согласился бы стать чертом и в аду жить. Пускай черт на моем месте поживет, узнает, как здесь сладко". А черт - известно, черт. О нем скажешь, а он тут как тут. Услыхал, как кузнец чертыхается, и думает: "Постой, друг, ты, видать, не знаешь моего житья, вот поведу я тебя в ад, будешь помнить". Приходит черт к кузнецу и говорит: "Здорово, кузнец, давно я тебя хотел видеть". Спрашивает его кузнец: "А ты кто такой?" Черт покрутил хвостиком, подмигнул глазом и говорит: "Не узнаешь, что ли? Ты же со мной местами меняться хочешь. Вот я черт и есть". Кузнецу что - черт так черт. Не любил