кузнец словами зря бросаться и говорит: "Давай меняться. Я к тебе в ад пойду, а ты ко мне в кузницу. У тебя лучше". Черт и говорит: "Ты в аду не бывал, смерти не видал, потому так и говоришь". Одним словом, черт свое, а кузнец свое. Тут черт осерчал на кузнеца за то, что тот ему перечит, и поволок в ад, показывать, как мученики да грешники жарятся в смоляных котлах. Тем временем я продолжаю рассматривать своих соседей по столу, приглядываюсь к ним и запоминаю. С одного на другого глаза перевожу, и только приезжего этого не удается рассмотреть. Сидит он в тени и низко-низко склонил лицо над записной книжечкой, все пишет - сказку, должно быть, записывает. Долго он так сидел, но вижу я, что чувствует он на себе мой взгляд. Поднял голову. Не стану хвастаться, мерзко стало у меня на душе, будто сам я в смоляном котле очутился. Узнал я его. В девятнадцатом году знал как учителя из-под Пскова, в двадцатом году принял за красноармейца с заставы... Неужели, думаю, обманет он меня и на этот раз? Где же, думаю, наши? Чего они медлят? А Кирьяков все рассказывает. - Пришли в ад, повел черт кузнеца по геенне огненной, показывает все, а сам думает, что кузнец устрашится и назад запросится. А кузнец идет и хоть бы что ему, как дома себя чувствует. "Кому ад, а мне рай", - говорит. Ходили они, ходили, черт и спрашивает кузнеца: "Ну как, страшно? Видишь, как грешники в смоле кипят?" Осерчал кузнец и говорит черту: "Иди ты к своей чертовой матери, не морочь мне голову. Вот я тебе покажу настоящий ад. Идем обратно на землю". Делаю я вид, что слушаю сказку, а сам совсем об ином думаю, и удивительно мне теперь, как я эту сказку на всю жизнь запомнил. Смотрю на своего знакомца и вижу - узнал он меня. Не только узнал, но и понимает, что я его тоже узнал. Смотрим мы друг на друга, точно ждем чего-то, и думаю я - кто первый из нас не выдержит? - А что, - вдруг прерывает он хозяина, - конец этой сказке скоро? - Почему не скоро? - отвечает хозяин. - Близко конец. Самую малость досказать осталось. Потащил кузнец черта в кузницу. Идут, пришли, а в кузнице ночь черная от пыли да от сажи. Сто горнов горят, четыреста молотов стучат. Рабочие ходят, рожи у них как полагается: нет кожи на роже. Кузнец впереди, черт позади. Тут начали железо из горна доставать и мастеру на лопате подавать. У черта искры из глаз посыпались, он уже и дышать не может. А тут еще беда: увидал хозяин кузнеца и закричал: "Ты что, черт, без дела расхаживаешь, морду побью!" Испугался черт, спрашивает кузнеца: "Что это он?" Покосился кузнец на черта. "Морды всем бить хочет, и тебе побьет", - говорит. Слышу я - стоит кто-то позади меня, дышит в затылок. Неужели, думаю, заметили что-нибудь? Неужели наши не могут подойти тихо? А сам смотрю на Кирьякова. - Собрался черт уходить. Кузнец и говорит ему: "Куда ты? Ты хоть погляди, как хозяин с нами расправляется, поучись с грешниками в аду обращаться". Но черт от страха говорить разучился, крутнул хвостиком, только его и видели. Взглянул Кирьяков на меня - глаза у самого смеются, пригладил ладонью бороду, слегка кивнул и сказал: - Вот вам и конец. И тут на меня обрушилось что-то тяжелое, перед моими глазами точно встал лиловый туман, и показалось мне, что у меня раскалывается голова. Нет, не показалось мне это, а на самом деле произошло. Очнулся я спустя неделю в больнице. Оказалось, ударили меня по голове поленом. Удивительно, как выжил. Вызвали ко мне Виктора. - Что было? - спрашиваю. - Услышали, что мы подъезжаем, вот и хлопнули тебя, - рассказал Виктор. - Двое пытались отстреливаться, да увидели, что нас - отряд, и тоже сдались. - А шахта? - С утра все облазили. Сколько они динамита туда нанесли! Теперь все в порядке. Рудничное управление собирается в шахтах работы возобновить. - Все взяты? - Конечно, все. Их тут целая банда оказалась. - Особенно смотрите за Роджерсом. - За каким Роджерсом? - спрашивает Виктор. - Как за каким? - говорю. - У Кирьякова, кроме местных жителей, находился еще приезжий? - Был там один, - говорит Виктор. - Какой-то научный работник. Всякие песни да сказки собирает. Так он как кур во щи попал. Зашел к Кирьякову сказки послушать, а тут такая история... Его, конечно, тоже задержали, но документы у него оказались в порядке, сам он страшно возмутился, потребовал, чтобы относительно его послали в Москву телеграмму, и в ответ сам Базаров телеграфировал: немедленно освободить. - Ну? - Ну его и отпустили... Даром что я был болен, а хотел встать и бежать. В третий раз ушел! Был в руках и ушел. В общем, наша комиссия поехала, и враги наши тоже послали свою комиссию. Когда стало известно, под какой личиной он ездил, не трудно было проследить, где бывал и с кем встречался этот фольклорист. Целые гнезда бывших промышленников и торговцев, кулаков и колчаковцев удалось тогда выловить. О самом Роджерсе сейчас же сообщили в Москву, но он успел уже удрать за границу. Один иностранец-коммерсант, весьма похожий на Роджерса, заявил об утере паспорта, - правда, подозрительно поздно заявил, когда тот успел перемахнуть с его паспортом через рубеж. Тут уж ничего нельзя было поделать. Базаров тогда был вне подозрений - его разоблачили много позже и в связи с другими событиями, и рассказывать об этом надо особо. Партия большевиков дала решительный отпор всем, кто предлагал сдать в концессию иностранным капиталистам важнейшие отрасли нашей промышленности, мы сами навели порядок на уральских рудниках.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  КУРЫ ДУСИ ЦАРЕВОЙ I Виктор только что закончил следствие по делу об убийстве нескольких советских работников в одной из национальных республик, подготовленном врагами Советской власти. Об этом деле Виктор не любил вспоминать. Не то чтобы оно было очень сложно, но целый ряд тяжелых обстоятельств не вызывал у Виктора охоты лишний раз перебирать подробности. Сдав отчет и доложив о результатах поездки, Виктор направился к Пронину, но не застал его в кабинете. - А где Иван Николаевич? - спросил он. - Дома, - ответили ему. - Взял на неделю отпуск и просил не беспокоить. Виктор позвонил к Пронину домой, но к телефону подошла Агаша, домашняя работница Пронина и самая верная хранительница его покоя. - Это я, тетя Агаша, - сказал Виктор. - Здравствуй. - Здравствуй, здравствуй, - отозвалась Агаша. - Иван Николаевич занят? - поинтересовался Виктор. - Книжки читает, - миролюбиво ответила Агаша, и по ее тону Виктор догадался, что Пронин все эти дни сидел дома и Агаша полностью могла проявлять свои опекунские наклонности, большей частью пропадавшие втуне. - Ну, так я сейчас приеду, - сказал Виктор и поехал к Пронину. В комнате все находилось на знакомых местах. Стол, как обычно, был пуст, на нем не было ничего, кроме маленького гипсового бюста Пушкина, стену сзади письменного стола закрывала карта страны, возле двери висела потемневшая от времени гитара, подарок Ольги Васильевой, цыганской певицы, спасенной некогда Прониным, у окна стояла тахта, на которую спускался дорогой текинский ковер, украшенный старинными саблей и пистолетами, и среди них терялся невзрачный короткий кривой кинжал - единственное напоминание о давнем деле, едва не стоившем жизни самому Пронину. Сам хозяин лежал на тахте, а вокруг него валялись десятки книжек и брошюр, и, судя по расстегнутому вороту гимнастерки и ночным туфлям, Иван Николаевич был всерьез увлечен чтением. - Долго, брат, пропадал, - добродушно упрекнул он Виктора, не вставая ему навстречу. - Чаю хочешь? - Судите сами, Иван Николаевич, - пожаловался тот. - Вокруг небольшого дела навертели столько... Питомец Пронина чуть ли не с тринадцати лет, Виктор прежде говорил с ним на "ты", но, выросши и начав работать под руководством Пронина, обязанный по службе обращаться к нему на "вы", невольно усвоил эту манеру обращения. Так теперь всегда они и разговаривали друг с другом: Пронин на "ты", а Виктор на "вы". - Слышал, слышал о твоих подвигах, - остановил его Иван Николаевич. - Даром что на диване лежу, а о твоих похождениях осведомлен. Ты мне лучше скажи, какие насекомые паразитируют на домашней птице? Виктор наклонился к разбросанным повсюду брошюркам. "Птицеводство", "Промышленное птицеводство", "Устройство инкубаторов", "Куры и уход за ними", "Уход за домашней птицей", "Куриные глисты и борьба с ними", - прочел он названия нескольких книжек. - Агаша, чаю! - весело закричал Иван Николаевич и хитро прищурился. - А известно ли тебе, Виктор Петрович, чем отличаются плимутроки от род-айлендов? Какая температура поддерживается в инкубаторах? Чем надо кормить вылупившихся цыплят? Агаша внесла стаканы с чаем, и хотя Пронин собирался отпраздновать десятилетний юбилей пребывания Агаши на служебном посту и знал всю ее подноготную, он никогда не говорил в ее присутствии о делах, и Агаша знала об этом и давно уже перестала обижаться на хозяина. Она расставила на столе варенье, печенье, закуски, вопросительно взглянула на Пронина и не без колебаний достала коньяк - она так и не могла понять, работает Пронин, сидя все эти дни дома, или отдыхает, а Пронин, любитель коньяка, во время работы не позволял себе прикоснуться к рюмке. Агаша вышла. Пронин придвинул к Виктору стакан с чаем. - Налить? - спросил Виктор, берясь за бутылку. - Себе, - сказал Пронин. - Мы непьющие. - Он достал из письменного стола стопку ученических тетрадок и положил их перед Виктором. - Любуйся. - Ничего не понимаю, - с досадой сказал Виктор, перелистав тетрадки. - Куры, куры, куриные сердца, куриные желудки. Зачем это вам понадобилось? - Вся разница в том, - наставительно объяснил Пронин, - что обычно любой гражданин для того, чтобы стать в какой-либо отрасли специалистом, должен проучиться года три-четыре, а то и больше, а чекист должен уметь стать специалистом в неделю. Конечно, - усмехнулся Пронин, - такому недельному врачу я бы не посоветовал браться за лечение людей, но в обществе других врачей он должен вести себя так, чтобы те не могли заподозрить в нем сапожника. - Значит... - В течение недели я намерен стать сносным орнитологом. Виктор задумчиво мешал ложечкой в стакане. В продолжение двух десятков лет он не переставал удивляться работоспособности и прилежанию этого человека, не учившегося ни в одном учебном заведении. Надо было обладать способностью Пронина за короткий срок так знакомиться с изучаемым предметом, чтобы потом вызывать специалистов на споры и подчас выходить из этих споров победителем. - Так какие же это куры заставили вас заняться орнитологией, если не секрет? - спросил Виктор. - Для тебя не секрет, тем более что тебе придется помочь мне разобраться во всей этой куриной истории, - сказал Пронин. - Не знаю, известно тебе или не известно, но неподалеку от... - он назвал один из городов центральной России, - находится крупный птицеводческий совхоз. Были там, конечно, и недостатки и пробелы в работе, но в общем числился он на хорошем счету. И вдруг множество кур погибает в течение нескольких часов. Злокачественная куриная холера! В чем дело, отчего, откуда - никто не знает. Установили карантин, изолировали заразный птичник и как будто локализовали опасность. Проходит неделя, и вдруг опять та же история: других кур как не бывало. Проходит еще неделя, все спокойно, и вдруг опять какая-то невидимая рука опустошает птичник. Куриная холера, говорят специалисты. Но откуда? Откуда, черт побери! Управление птицеводством отнеслось к этому довольно спокойно - ничего не поделаешь, эпидемия, торговли, мол, без усушки не бывает. Ну а мы подумали-подумали, да и решили, что не мешает этим делом заинтересоваться. Сейчас бактериологи производят много опытов в поисках средств для борьбы с эпидемиями. Но ведь наши враги могут заняться и экспериментами обратного порядка. Одним словом, профилактика не помешает. Поэтому в совхоз выедет еще один обследователь. - И этот обследователь?.. - Сидит, как видишь, перед тобой. - Да, чем только нашему брату не приходится заниматься... - Виктор вздохнул. - Когда думаете двинуться? Иван Николаевич взглянул на книжки. - Вот дочитаю... Дня через три, пожалуй. - Ну а что придется делать мне? - спросил Виктор и кивнул на брошюрки. - Тоже читать все это? - А ты не огорчайся... - Пронин усмехнулся. - Я, знаешь, даже увлекся... Но тут беседу их прервала Агаша. - Иван Николаевич, спрашивают вас, - сказала она, входя в комнату. - Пакет со службы. Говорят, срочный. Пронин вышел в переднюю, расписался в получении пакета и вернулся обратно. Он не спеша распечатал конверт, вытряхнул на скатерть телеграфный бланк, прочел бумажку. Брови его сдвинулись, глаза потемнели, и он медленно протянул листок Виктору. Это была телеграмма из совхоза. Текст ее был краток: "Вчера умерла признаками отравления мышьяком птичница совхоза Царева начато следствие". - Да, - задумчиво протянул Иван Николаевич, не глядя больше на свои книжки. - Не придется, видно, дочитывать эту беллетристику. Выеду в совхоз сегодня. II Пронин вышел из поезда. На перроне было солнечно и пустынно. Приземистое кирпичное здание станции утопало в зелени. Начальник станции, стоявший в конце платформы, быстро проводил поезд, и не успел еще тот скрыться за поворотом, как Пронин услышал попискиванье каких-то пичужек, шелест листвы, производимый слабым летним ветерком, и прерывистые хриплые выкрики петуха, должно быть нечаянно вспугнутого, и сразу ощутил, что находится в деревне. Он прешел через станционный зал. Там было прохладно и скучно. Несколько женщин сидели на деревянных скамьях и, прикорнув друг к другу, сонно ожидали прихода местного поезда. Пронин вышел на вымощенную площадь. Четыре повозки стояли возле забора. Разнузданные лошади, привязанные к изгороди, лениво жевали сено, охапками положенное прямо на землю. Возчики собрались у крайней повозки и попыхивали папиросками. - Здравствуйте, товарищи, - сказал Пронин, подходя к ним. - Попутчика мне не найдется? - А вы откуда? - спросил его низенький паренек, с любопытством рассматривая приезжего. Пронин и на самом деле выглядел необычно возле этой побуревшей станции и пыльных телег. В добротном костюме, мягкой фетровой шляпе, с перекинутым через руку пальто, особенно бросающимся в глаза благодаря вывороченной наружу блестящей шелковой подкладке, с небольшим чемоданом в другой руке, он казался здесь чуть ли не иностранцем. - А я из Москвы, - сказал Пронин. - Мне - в птицеводческий совхоз, знаете? - И так как ему никто не ответил, добавил: - Совхозов-то тут у вас вообще много? - Совхозов-то? - переспросил все тот же низенький паренек. - Есть тут совхозы... - И замолчал, так и не договорив фразы. - А вы, собственно, туда зачем? - спросил пожилой крестьянин с рыжей бородкой. - А я из Москвы, - повторил Пронин. - Обследовать. Я заплачу, конечно, - добавил он поспешно. - В обиде не останетесь. - Да ведь там карантин, - сказал паренек. - Не слышали? - спросил другой паренек, повыше, с лиловым мундштуком в зубах. - Или по этому самому делу и едете? - По этому самому и еду. - Пронин усмехнулся. - Так как же? - Вы что же, врач будете? - спросил крестьянин с рыжей бородкой. - Да, - признался Пронин. - Вроде. Но везти его все дружно отказались. - Отвезти отвезешь, а там возьмут и задержат в совхозе, - объяснил паренек с лиловым мундштуком. - Попадешь в карантин, не скоро вырвешься... Пришлось Пронину идти в совхоз пешком. Пылила укатанная проселочная дорога, легким слоем оседала пыль на коричневые ботинки, по сторонам зеленели овсы, и Пронин напоминал дачника, случайно попавшего в поле. Да он и на самом деле чувствовал себя легко и покойно и искренне наслаждался случайной этой прогулкой. Когда позволяли обстоятельства, Пронин умел забывать о делах и полностью отдаваться отдыху, чтобы с еще большей энергией и ясностью снова приниматься за работу. III Он пришел в совхоз засветло. Легкая изгородь, огораживая со всех сторон службы, дома и огороды совхоза, была вынесена далеко в поле. Издалека виднелись выбеленные постройки, бросаясь в глаза много раньше, чем сероватые избы соседней деревни, вереницей разбросанные на рыжем пригорке. У низких ворот, сбитых из длинных жердей, Пронина остановил старик сторож, не по сезону обутый в серые валенки. - Куда идешь, мил человек? В совхозе карантин, а на деревню стороной надо... И Пронину пришлось долго убеждать сторожа, покуда тот согласился его пропустить, хотя карантин был весьма условный, - стоило отойти в сторону, и можно было без спросу в любом месте перелезть через изгородь. Тянулись инкубаторы и птичники, почти черным казался в лучах заката кирпичный холодильник, поодаль находились сараи, склады, коровники и конюшни, а еще дальше стояли жилые дома рабочих и служащих. По пути Пронину встречались рабочие и работницы, подростки и дети, и все они с любопытством рассматривали необычного посетителя. Он миновал огороженные загоны, где гуляли тысячи квохчущих кур, спустился к пруду, обсаженному корявыми ветлами, и по земляной насыпи поднялся к бревенчатому двухэтажному флигелю, в котором помещались и контора, и квартира директора. Пронин нашел директора в конторе. Звали его Коваленко. Это был усталый и, должно быть, резкий человек со строгими голубыми глазами, одетый в зеленую выцветшую гимнастерку. Вместе со счетоводом и зоотехником он занят был составлением отчета о расходовании кормов. Узнав, что Пронин приехал из Москвы, Коваленко принялся рассказывать о мерах, принятых в совхозе для борьбы с инфекцией, спрашивать советов и даже предложил собрать работников совхоза на совещание. Но Пронин отклонил это. Он решил уподобиться самому заурядному обследователю и заявил, что прежде всего хочет ознакомиться с анкетами рабочих и служащих. Так поступали почти все обследователи. Чтение анкет результатов давало немного, и директор сразу разочаровался в приезжем. Совхоз нуждался в помощи опытного птицевода, а вместо него приехал присяжный канцелярист, меньше всего интересующийся птицей. С самого начала Пронин повел себя как неопытный следователь, впервые дорвавшийся до дела, и придирчивыми своими вопросами и недомолвками сумел быстро испортить настроение и директору, и счетоводу, и зоотехнику. Пронин долго оставался в канцелярии вдвоем с Коваленко. Смеркалось. Директор сам зажег большую и яркую лампу-"молнию", висевшую под потолком. Они сидели за узким столом, друг против друга, и Пронин изводил Коваленко, задавая ему докучливые и мелочные вопросы. За директором несколько раз приходили, звали по делам, спрашивали распоряжений, но Пронин не отпускал его, и Коваленко томился, не решаясь прервать беседу. Не один раз приходилось Коваленко выслушивать подозрение, высказанное и следователем и санитарным инспектором, о том, что в совхоз пробрался враг, который и отравил кур. Были люди, которые прямо обвиняли в этом Цареву, покончившую, как они говорили, с собой из-за боязни разоблачения. Но Коваленко отвергал эти предположения. Он хорошо знал работников совхоза и не верил, что кто-нибудь из них мог совершить подобный проступок. Куры в окрестностях не болели, инфекция была занесена случайно. Единственное, что вначале допускал Коваленко, так это самоубийство Царевой: старательная работница не простила себе оплошности, виновницей которой могла себя посчитать. Все то, что Пронин еще в Москве узнал о Коваленко, заставляло исключить его из числа тех, кто мог иметь причастность к преступлению. Красногвардеец, дравшийся и с красновцами и с деникинцами, хороший коммунист, болеющий за порученное ему дело. Жизненный путь Коваленко прям и ясен. Но Пронин не пренебрегал лишней проверкой, хотя отлично видел, что Коваленко, разговаривая, с трудом подавляет раздражение. Лишь после двухчасовой беседы с Коваленко Пронин признался наконец, кто он такой. - Фу-ты, черт! - облегченно воскликнул директор совхоза, явно польщенный оказанным ему доверием. - А я уж было ругаться с вами собрался. Как и многие бактериологи, с которыми тем временем встречался Виктор в Москве, Пронин допускал предположение, что птицу могли заразить. Поэтому он внимательно расспрашивал Коваленко о всех, кто работал в совхозе, и особенно подробно о Царевой. - Видите ли, - сказал Коваленко, - меня обязали не говорить об этом, но к вам, я думаю, запрещение не относится. Вскрытие показало, что у Царевой было холерное заболевание. Азиатская холера и холера куриная - вещи разные. Люди от кур не заражаются, и мы не связываем эти явления. Но... факт остается фактом. Панику мы разводить не хотим. Конечно, приняты все меры. Исследованы источники, колодцы. Нигде ничего. Других заболеваний тоже нет. Квартира, где жила Царева, опечатана. Прошло три дня. Опасности как будто нет, и решили зря людей не тревожить. Внешние признаки при отравлении мышьяком и холере схожи, - продолжал он, - и, конечно, никому в голову не пришла мысль о холере. Девушки тут у нас сразу решили, что Царева отравилась. Люди, знаете, падки на такие выдумки. - У меня к вам серьезная просьба, - обратился Пронин к директору. - Я прошу вас всюду рассказывать о неотразимом впечатлении, какое я на вас произвел. Этот докопается, почему отравилась Царева, должны говорить вы. От этого ничто не скроется, говорите всем, кого только ни встретите, и одновременно оповестите, что я прошу зайти ко мне всех, кто может хоть что-нибудь сообщить мне о Царевой, IV Виктору казалось, что он зря выполняет поручение Пронина, что Пронин ошибся и никакого преступления вообще не произошло, - передохли куры и передохли, с кого-то за это взыщут, и все этим кончится. Но Виктор знал: что бы там сам он ни думал, если ему дано поручение, оно должно быть выполнено точно и добросовестно. А Пронин поручил Виктору поискать среди бактериологов таких ученых, которые специально занимались изучением инфекционных болезней домашней птицы, чьими опытами мог воспользоваться преступник. И Виктор ездил по Москве от бактериолога к бактериологу; назвавшись работником совхоза, он каждому из них рассказывал об эпидемии, поразившей кур в совхозе, задавал однообразные вопросы и выслушивал однообразные объяснения. Первый же бактериолог, к которому Виктор явился, прочел ему подробную лекцию об эпидемиях, поражающих домашних птиц, и посоветовал немедленно обратиться в местное ветеринарное управление. Такой же разговор повторился у второго бактериолога, у третьего, и только свойственная Виктору дисциплинированность заставляла его точно выполнять задание Пронина и ездить от ученого к ученому с одними и теми же вопросами. Так, путешествуя по Москве, Виктор добрался до профессора Полторацкого, старого ученого и опытного педагога, вырастившего не одно поколение научных работников. Виктора провели в лабораторию. Большая комната была тесно заставлена высокими белыми столами с бесчисленными банками, колбами, пробирками и мензурками и все-таки казалась просторной и светлой - такое впечатление создавало изобилие хрупкой и прозрачной стеклянной посуды. Полторацкий, румяный старик с седой бородой, в своем халате больше похожий на повара, чем на ученого, стоял возле спиртовки и подогревал колбу с бесцветной жидкостью, а вокруг него толпились студенты - восемь человек, быстро сосчитал Виктор - и с интересом слушали наставника. - Ну-с, батенька, зачем вы ко мне пожаловали? - спросил профессор посетителя тем небрежным, покровительственным тоном, каким разговаривают все старые профессора со своими юными студентами. - Мне необходимо с вами посоветоваться, - сказал Виктор. - Мы нуждаемся в вашей консультации... - А вы поступайте ко мне в ученики. - Профессор засмеялся. - Обучим, и не понадобятся никакие консультации. - Он отставил колбу, потушил спиртовку, прикрыв ее стеклянным колпачком, и разлил жидкость из колбы по мензуркам. - А теперь, товарищи, - обратился он к студентам, - попробуйте оживить этот бульон, и тот, кому раньше всех это удастся... - Не договорил и прикрикнул: - Беритесь за микроскопы! - Подошел к Виктору. - Что ж, давайте поговорим. - Сел на табуретку и указал на другую посетителю. Педантично и монотонно Виктор вновь изложил историю заболевания кур и вновь повторил все те же вопросы, заранее зная ответы, которые должны были последовать. Но, к удивлению Виктора, профессор задумался и, точно что-то вспомнив, оживился и сам принялся расспрашивать посетителя. - Куриная холера, говорите, так-так, - приговаривал ученый. - Любопытно. Каких-нибудь два-три часа, и все куры лежат вверх ногами... Откуда могла быть занесена инфекция? Это не так интересно. Какой-нибудь голубь, случайность... Несущественно! Гораздо интереснее быстрое течение болезни. Вы не ошиблись: это действительно холера, а не какое-нибудь отравление? - Он вскочил с табуретки и позвал студентов. - Молодые люди, идите-ка сюда... Товарищ рассказывает об очень интересном случае молниеносной холеры... - Он как будто даже радовался. - Три стада кур точно корова языком слизнула. Обыкновенно холера протекает менее интенсивно... Виктор не понимал возбуждения профессора, но уже одно то, что он не получил стандартных ответов на стандартные вопросы, заставило его самого оживиться и с интересом слушать старика. - Лет пятнадцать назад под моим руководством работал доктор Бурцев, - продолжал профессор, усаживаясь опять на табуретку. - Это был талантливый и многообещающий бактериолог. Потом он отдалился от меня, начал работать самостоятельно, но я продолжал интересоваться его опытами. Лет семь или восемь назад... Да, лет восемь назад Бурцев принялся экспериментировать с бактериями азиатской холеры и холероподобных заболеваний. Экспериментировал он, разумеется, на кроликах, на курах. Потом перешел на одних кур и добился удивительных результатов. Болезнь протекала необыкновенно интенсивно. Зараженная курица околевала у него в течение часа! Бурцев утверждал, что он создаст такую антихолерную сыворотку, которая будет воскрешать умирающих... - Профессор замолчал. - Но Бурцев погиб. - Ученый даже не нахмурился, он просто излагал один из многих эпизодов из истории медицины. - В лаборатории Бурцева произошел трагический случай: ассистентка и два лаборанта, работавшие вместе с Бурцевым, внезапно заболели и погибли. Небрежность? Вероятно. Чья? Неизвестно. Нервы Бурцева не выдержали испытания, а может быть, он побоялся ответственности и покончил с собой, утопился. Виктор и студенты с любопытством слушали ученого. Профессор взял со стола какую-то пробирку, задумчиво посмотрел на свет, поставил обратно. По-видимому, он припоминал все, что знал об опытах Бурцева. - Видите ли, - точно оправдываясь, сказал Полторацкий, - у всех нас тысячи своих забот. Никто не продолжал работу Бурцева. Его записки и тетради, в которых регистрировались опыты, остались у жены. Они заключали в себе гипотезы. Ничего точного, ничего определенного... - Тут профессор опять встал и, стуча ребром ладони по столу, строго сказал: - Но если нечто подобное произошло не только в лаборатории, мы обязаны обратить на это внимание. Надо еще раз пересмотреть бумаги Бурцева, и возможно... - Он вопросительно посмотрел на Виктора. - Угодно вам сегодня вечером вместе со мной посетить вдову доктора Бурцева? V Подруги Царевой пришли в контору стайкой. Застенчиво подталкивая друг друга, они нерешительно остановились у порога. Это были здоровые и смешливые девушки, которых чуть смущала только встреча с незнакомцем да серьезность причины, из-за которой их вызвали. Пронин подумал, что Царева, должно быть, походила на своих подруг. Он пошутил над их застенчивостъю, и девушки усмехнулись - им, конечно, жаль было подругу, но они были молоды и не расположены к продолжительной грусти, да и грустить долго просто было некогда. Пронин потолковал с ними о работе, о песнях, о разных разностях, незаметно заговорил о Царевой, расспрашивал: какая она была, чем интересовалась, с кем гуляла... Одна девушка вспоминала одно, другая другое, если кто-нибудь что-либо запамятовал или ошибался, другие напоминали или поправляли, и Пронин легко узнал о Царевой все, что можно было о ней узнать. Дуся Царева родилась в соседней деревне, родители ее давно умерли, брат служил на заводе в Ростове, сама она вот уже четыре года работала в совхозе птичницей. Она считалась хорошей работницей, была ударницей, и в прошлом году ее даже премировали отрезом шелка на платье. Но ей не хотелось оставаться птичницей, и поэтому замуж она не выходила, а собиралась уехать в город учиться. - или в фельдшерскую школу, или в ветеринарный техникум. В селе Липецком, находящемся от совхоза в пяти верстах, в школе-семилетке открылись вечерние курсы для взрослых, и зимой Дуся ходила туда заниматься, ходила она еще на деревню к фельдшеру, он помогал ей готовиться к поступлению в школу. Ходила Царева вместе со своей подругой Жуковой, но весной Жукова бросила заниматься, а Дуся занималась с фельдшером до самой смерти. - Может, это она от любви к фельдшеру отравилась? - внезапно спросил Пронин. Но девушки не смогли даже сдержать смешка. - Что вы! Он совсем старый... Разговор с девушками подтверждал представление о Царевой, которое создал себе Пронин, но мысль о преступлении становилась все более шаткой. Со своей стороны Коваленко сделал все, чтобы лучше выполнить поручение Пронина, и с утра к приезжему потянулись посетители. Все сходились на том, что девушка, видно, сильно растерялась, посчитала себя виноватой и хлебнула с горя отравы. Один огородник Силантьев, придя в контору и тщательно затворив за собой дверь, шепотом высказал предположение, что отраву мог подсыпать Алешка Коршунов, который давно и понапрасну ухаживал за девушкой. Силантьева можно было успокоить сразу, сказав, что Царева умерла не от мышьяка, но Пронин вызвал к себе и Коршунова, хотя разговаривал с ним менее строго, чем с другими, потому что, глядя на его покрасневшие и вспухшие от слез глаза, Пронину всерьез стало жаль парня. Без особого труда создал Пронин у большинства своих собеседников впечатление о необыкновенной, своей проницательности, и разговоры о том пошли и по совхозу и по деревне, где жили и куда ходили обедать многие рабочие совхоза. Пронину хотелось осмотреть птичники, побывать в деревне, побеседовать с фельдшером, но он упорно не уходил из конторы, поджидая новых посетителей, и охотно беседовал с каждым, хотя некоторые являлись главным образом из любопытства. Часов около четырех в контору вошел плотный мужчина лет сорока с обветренным худым лицом, с желтыми щеками, поросшими рыжеватой щетиной, с ершистыми темными бровями, из-под которых смотрели умные серые глаза, одетый в дешевый синий костюм и сандалии на босу ногу. - Фельдшер Горохов, - представился вошедший. - Разрешите? - Вот и отлично! - обрадовался Пронин. - А я как раз собирался вечером к вам... - О Царевой хотели говорить? - спросил Горохов. - Жаль ее, очень жаль, хорошая была девушка. Но ведь вы, вероятно, знаете о результатах вскрытия... - Знаю, - сказал Пронин. - Но я хотел вообще поговорить... - Это, конечно, правильно, что запретили говорить об истинной причине смерти, зря тревожить население не стоит, - сказал Горохов - Но все у нас делают и не доделывают. Цареву похоронили, а в квартире дезинфекцию не произвели. Я к вам, собственно, по этому поводу и пришел. Правда, больше у нас ни одного подозрительного желудочного заболевания нет, и все-таки - неосмотрительность. Дезинфекцию произвести недолго, а на душе станет покойнее. Горохов долго толковал с Прониным, рассказывал о совхозе, о своей практике, о том, как трудно работать в деревне без врача, и ушел домой, только получив от Пронина обещание добиться у следователя разрешения произвести дезинфекцию. Ранним утром на полуторатонке, принадлежащей совхозу, Пронин поехал в Липецкое, где находился районный центр, встретился с местным следователем и вместе с ним вернулся в совхоз. Следователь снял печати и открыл комнату, в которой жила Царева. Пронину захотелось самому осмотреть ее. Он пробыл там часа два, и следователь, ожидая москвича на крыльце, посмеивался про себя, убежденный в бесцельности этого обыска. После осмотра они распорядились послать за Гороховым, и фельдшер не замедлил явиться, притащив с собой целую бутыль с формалином. Втроем они составили опись имущества Царевой, подробно перечислив платья, платки, наволочки, бусы, тетрадки и книжки, письма брата, коробку с пудрой, все вещи, все пустые флаконы из-под духов и одеколона, стоявшие для красоты на тумбочке, - словом, сосчитали и уложили все, вплоть до шпилек и металлических кнопок. Затем директор прислал в помощь фельдшеру двух работниц - мыть все и чистить, а Пронин и следователь ушли гулять в поле. Вскоре комната Царевой заблестела чистотой и так запахла формалином, что у всякого зашедшего туда начинала кружиться голова. Вещи Царевой были упакованы и связаны, их взвалили на грузовик, и следователь попросил Горохова поехать с ними в Липецкое, чтобы там оформить акт об изъятии вещей и дезинфекции квартиры. Пронин, позевывая, с ними распрощался, но, к удивлению Коваленко, не пошел в канцелярию, где ему была приготовлена постель, а заявил, что хочет перед сном побродить еще в окрестностях. Вернулся Пронин в совхоз только на заре. Коваленко слышал из своей комнаты, как его гость осторожно поднимался на крыльцо, но спать он так, должно быть, и не ложился. Не успел утром грузовик въехать во двор совхоза, как Пронин, бодрый и веселый, вышел из дома, поздоровался с вышедшим вслед за ним Коваленко, взял у Горохова копию акта, присланного следователем, мимоходом сказал, что картина всего происшедшего в совхозе ему совершенно ясна, объявил, что ему пора возвращаться в Москву, и попросил отвезти его на станцию. VI По широкой, неряшливо подметенной лестнице старого пятиэтажного дома Полторацкий и Виктор поднялись на четвертый этаж, нашли в списке жильцов, наклеенном возле звонка, имя Елизаветы Васильевны Бурцевой и, согласно указанию, позвонили три раза. Дверь им открыла сама Елизавета Васильевна, женщина лет сорока, рано начавшая стариться, с болезненным бледным лицом, с реденькими, начавшими уже седеть волосами, заплетенными в косички, по старой моде закрученными над ушами. В полутемной передней она не сразу узнала Полторацкого, сухо спросила, что ему нужно, а когда он себя назвал, краска смущения залила вдруг ее щеки, она заволновалась и торопливо стала приглашать и Полторацкого и Виктора пройти в комнаты. Они вошли в обычную московскую комнату, служившую одновременно и столовой, и гостиной, и спальней, заставленную сборной мебелью, где резной дубовый буфет и обитая потертым бархатом кушеточка стояли, тесно прижавшись друг к другу, точно в мебельном магазине. - Нехорошо! Нехорошо, Елизавета Васильевна, забывать старых знакомых, - шутливо сказал Полторацкий, с покряхтыванием присаживаясь к обеденному столу. - Я-то ведь еще помню, как Алексей Семенович упрекал вас в том, что вы ко мне неравнодушны... Зря, видно. - Он взглянул на Виктора. - А это... - Железнов, - назвал себя Виктор. - Тоже занимается... бактериологией, - добавил профессор, подумав. - Что вы, Яков Захарович, я вам очень рада, - сказала Бурцева, смущаясь еще больше. - Ну как вы? Как живете? - полюбопытствовал профессор. Минут пять расспрашивал он Елизавету Васильевну о ее жизни. После смерти мужа Бурцева изучила стенографию, служила на крупном машиностроительном заводе, жила вместе со старшей сестрой - та занималась хозяйством. - А мы к вам по делу, - внезапно сказал Полторацкий, прервав расспросы. - Помнится, у Алексея Семеновича были всякие там тетради, записи опытов и прочее. Сохранились они у вас? - Алешины записки? - переспросила Елизавета Васильевна и покраснела еще сильнее. - Как могли вы подумать, что я их... - сказала она с упреком и не договорила. - Как лежало все в столе у Алеши, так и лежит. - А вы не сердитесь на меня, - смущаясь сказал профессор. - Сам я все свои бумаги порастерял... - Он сердито посмотрел на Виктора - виновника и этого разговора, и того, что профессору приходилось врать, - и решительно сказал: - Тут у нас некоторые опыты думают повторить. С какой же стати пропадать трудам Алексея Семеновича. Так вот, - попросил он, - не одолжите ли вы мне эти записки на некоторое время? - Отчего же, - просто согласилась Елизавета Васильевна. - Мне не жалко... Она вышла в соседнюю комнату, и слышно было, как вполголоса переговаривалась с сестрой, потом зазвенели ключи, слышно было, как выдвигаются ящики, и вдруг Елизавета Васильевна негромко вскрикнула и заговорила с сестрой тревожнее и громче. Растерянная, вышла она к гостям, и следом за ней показалась в дверях и ее сестра. - Я не понимаю, Яков Захарович... - сказала Бурцева, запинаясь. - Ящики стола, где лежали рукописи Алеши, пусты... И Оля говорит - к ним не прикасалась. Никто из нас несколько лет не заглядывал в стол. Профессор растерянно взглянул на Виктора. Тот встал. - Вы, может быть, разрешите нам взглянуть? - спросил он. - Да, да, - поспешно сказала Бурцева. - Я сама хотела вас просить. Прямо что-то непонятное... Вместе вошли они во вторую комнату. Ящики письменного стола были выдвинуты - в них лежали какие-то книги и письма, раковины, высохший серый краб, но два ящика были пусты. Виктор осмотрел их - стенки покрывал легчайший налет пыли, осмотрел замок - замок был в порядке, - никаких следов. Забывая о своей роли спутника Полторацкого, Виктор принялся расспрашивать женщин, но те, встревоженные и растерянные, сами спешили высказать все свои догадки и предположения. Большую часть времени они проводят дома. Утром Елизавета Васильевна уезжает на службу, а Ольга Васильевна выходит только за покупками. Иногда они вдвоем, бывают в кино. Уходя из квартиры, комнаты всегда запирают. Изредка приходят гости. Обокрасть их никто не пытался. Ничего особенного они не замечали. Виктор все допытывался: кто бы мог находиться в комнатах в их отсутствие? Наконец Ольга Васильевна вспомнила: полотер. Но он натирает у них полы в течение семи лет, и за ним никогда ничего не замечали. Был месяцев шесть назад водопроводчик, вспомнила еще Ольга Васильевна, прочищал батареи центрального отопления. Больше ничего нельзя было добиться. Обе женщины, испуганные таинственным происшествием, вот-вот готовы были расплакаться. Виктор и Полторацкий с трудом их успокоили. - Небось сами запрятали куда-нибудь, а теперь ахают. Бабья память! - сердито сказал профессор, спускаясь по лестнице, и вздохнул. - Одним словом, неудача. - Как знать! - не удержался Виктор. - Знаете: нет худа без добра. - Ну конечно! - внезапно рассердился профессор. - Вам интересно искать, а мне иметь. - Но ведь для того, чтобы иметь, надо искать? - возразил Виктор. Профессор не ответил. Виктор вежливо проводил его до автомобиля, усадил его, а сам остался на тротуаре. - А вы? - спросил профессор. - А я задержусь, - сказал Виктор. - Так вы заходите, - сказал профессор. - Обязательно, - сказал Виктор. Он вс