о отскочить от замочной скважины. Полицейский сделал два шага вперед, но затем обернулся к старику. -- А ты, милейший, запомни: три покойника за неделю -- это слишком много! У тебя меблированные комнаты, а не лазарет. Смотри мне! Произведя это внушение, Обухов покинул столь нелюбимое им заведение, пробормотав на ходу: -- И все-таки здесь воняет лошадьми. А Сычин, проводив квартального взглядом, разогнулся, стер с лица угодливую улыбку и без стука вошел в двенадцатый номер. В тот же вечер Обухов, облаченный в домашний халат, при свете шести свечей разглядывал в большую лупу свое приобретение. Позаимствовав у вдовы аптекаря медицинские весы, он уже убедился, что вес монеты соответствует выбитому номиналу. Удивило квартального, что на гурте монеты также присутствовала соответствующая надпись. В купленном у той же вдовы Косинского каталоге Шуберта про это ничего не было сказано. Но вглядываясь в четко прорисованный профиль Константина, изображение орла, расположение цифр и букв, Обухов снова и снова убеждался, что это подлинник, а не кустарная подделка. За этим рублевиком явно просматривался Санкт-Петербургский монетный двор. Отложив, наконец, монету в сторону, Михаил Львович откинулся на спинку стула и довольно улыбнулся. Приятное ощущение редкой удачи переполнило его душу благостной расслабленностью. "Жалко, что поляк не дожил до этого дня, -- подумал полицейский о Косинском. -- Вот бы я утер ему нос. Впрочем, я и так перекупил его коллекцию. Тридцать старинных монет за пятьдесят рублей, весьма по-божески. Надо бы еще навести справки про этих Соболевских -- нет ли тут какого подвоха". В архив он сумел выбраться лишь через три дня. Подвернулась необходимость навести справки об одном попе-расстриге из Тобольска, задержанном в трактире за редкостное буйство с членовредительством. В этот же запрос Обухов вписал и Соболевского, а зная о сроках прохождения подобных бумаг в канцеляриях, квартальный в архив отправился сам. Имел он там кое-каких старых знакомых, так что тем же вечером опять у себя на квартире Обухов перечитывал полученную справку: "Коллежский асессор Соболевский А.А. за растрату государственных средств отдан под суд и лишен всех званий и чинов. Умер в тюрьме во время дознания по причине слабого здоровья, подорванного постоянным пьянством. Сын означенного Соболевского обучался в кадетском корпусе за казенный кошт. Выпущен из училища в 1854 году в чине подпоручика." "Теперь понятно, почему Соболевская вела себя столь странно", -- подумал Обухов и аккуратно подклеил справку в черную коленкоровую тетрадь, позаимствованную им из казенной части. Ранее он туда же вклеил листок, полученный от Соболевской, тщательно, хотя и формальным языком, вписал подробности получения им монеты. Обухов привык к педантизму в канцелярских делах, подобную привычку переносил и на личную жизнь. Уже засыпая, квартальный подумал: "Надо заказать для этой монеты особую коробочку. Все-таки вещь редкая". Спустя три недели после того памятного торга Обухов неторопливо шествовал от своего дома к полицейскому участку. Чуть впереди него из переулка вывернули дроги на санном ходу с парой невзрачных лошаденок, понукаемых оборванцем кучером. На санях что-то лежало, прикрытое дерюгой. Квартальный сразу понял, что везут покойника. Это негласно подтверждала внушительная фигура Жмыхова, двигавшегося рядом с санями. Оглянувшись и увидев своего непосредственного начальника, городовой приказал вознице остановиться и рявкнул свое звероподобное: -- Здравия желаю, ваше высокоблагородие! -- Здорово, братец, кого везешь? -- Покойницу нашли, ваш благородь, на Волчьем пустыре. Судя по всему, замерзла. -- Покажи. Жмыхов с готовностью склонился над дрогами, но предупредил: -- Лицо и ноги собаки объели, ваш бродь. Зрелище было, конечно, ужасное, но Обухов в жизни видел и не такое. Посмотрев на красную маску, оставшуюся вместо лица, квартальный перекрестился, хотел было уже сказать, чтобы городовой прикрыл тело, но неожиданно узнал бисерную сумочку, навек зажатую в побелевших руках покойной. У Михаила Львовича даже рука застыла в последнем движении крестного знамения, у левого плеча. Чуть растерянно он посмотрел на городового, потом спросил: -- Так ты думаешь, она сама замерзла? -- Так точно, ваш бродь! Видите, -- Жмыхов показал на странно согнутые ноги и руки покойной. -- Сидела на пеньке, потом замерзла и завалилась набок. А может, это ее собаки свалили. "Сычин все-таки выгнал ее из своих вонючих номеров," -- подумал Обухов, совершая еще одно крестное знамение. -- Ну вези ее дальше, на съезжую. Я сейчас подойду. Он еще раз глянул на зажатую в руках покойной вытертую сумочку с остатками бисера и сделал разрешающий жест саням двигаться дальше. Отстав подальше от печального обоза, Обухов остановился на перекрестке, нашел глазами кресты ближайшей церкви и, сняв свою форменную мерлушковую шапку, снова перекрестился. Впервые за долгие годы в душе у полицейского шевельнулось что-то вроде угрызения совести. Это чувство как-то притупилось под воздействием ежедневно встречаемой им мерзости и грязи. Уже уходя с перекрестка, Обухов пробормотал себе под нос: -- Надо будет заказать молебен за упокой ее души. Часть вторая 1. СТУПЕНИ ВНИЗ. Силин буквально в последнюю секунду успел вскочить на утреннюю электричку. Первые полчаса он простоял в тамбуре, народу было полно, в вагон не пробиться, да он и не пытался это сделать. Нумизмат боялся оказаться на свету при народе. Ему казалось, что все сразу поймут, что этой ночью он убил троих человек. Это было глупо, но никакие попытки разума не могли перебороть этот глубинный, подсознательный страх. Потом повседневная толкучка и обыденные разговоры пассажиров постепенно успокоили его, он даже задремал, привалившись спиной к подрагивающей стенке вагона. Слишком уж его вымотала физически эта чудовищная ночь. Когда пассажиры немного рассеялись, Нумизмату даже удалось сесть. Здесь, в тепле, усталость навалилась на него как чугунная плита. Он уснул в неудобной, неестественной позе, весь перекосившись в сторону прохода и лишь чудом не теряя равновесия. Проснулся он растревоженный всеобщим исходом пассажиров на конечной остановке в Железногорске. Растирая затекшую шею, Михаил пытался вспомнить оборванный сон, что-то неприятное, страшное, с кровью и белым снегом. Что это могло быть? Угрызения совести? Но он не чувствовал себя виноватым. Он думал по-прежнему со злостью и отчаянием: они, все те, кто вокруг, -- они виноваты в том, что он сотворил. Его вынудили поступить именно так. Но тогда какого же черта ему снится эта кровавая ересь? В подобных раздумьях он поднялся со всеми на виадук. Уже ступив на лестницу, ведущую вниз, Силин очнулся от своих раздумий и увидел две пары глаз, направленных персонально на него. Принадлежали эти глаза двум молодым парням, одетым в сизые милицейские шинели. Нумизмата мгновенно пронзило жуткое подозрение, что ждут они именно его. Правда, иногда оба милиционера поглядывали по сторонам, провожая взглядами наиболее симпатичных девчонок, но глаза их неизменно возвращались к Силину. А тот шел все медленней и медленней. Толпа обтекала его со всех сторон, подобно воде в горном ручье, обтачивающей упавший туда валун. Каждая ступенька вниз давалась ему с трудом, тело словно задеревенело и не желало двигаться. Правая рука Михаила касалась кармана, где по-прежнему лежал пистолет, но у него даже не возникало мысли воспользоваться им, настолько его парализовал подступивший страх. Михаил старался не смотреть на стражей порядка, но получалось все наоборот. Вот один из них поглубже затянулся сигаретой и бросил окурок в урну. До них оставалось не более двух метров, каких-то пять ступенек. "Сейчас начнется," -- подумал Силин. Но вместо этого милиционер взглянул на часы и сказал своего напарнику: -- Пошли, Петро, наше время вышло. Остановившись у начала лестницы, Михаил смотрел в спины уходящим стражам порядка, и нервная дрожь пробирала его ничуть не меньше, чем тогда, в ванной, когда он оттирал окровавленные руки. Он не думал, что ему будет так трудно жить с этим своим новым прошлым. По улицам города Нумизмат шел с чувством, что все прохожие смотрят только на него. У зеркальной витрины одного из магазинов он остановился. На него смотрел высокий угрюмый человек в нелепой серой куртке, с большой бородой, длинными, разбросанными по плечам волосами и в безобразной черной шляпе с обвисшими полями. Михаил ужаснулся. То, что он годами культивировал в себе -- свою непохожесть, исключительность даже во внешнем облике, теперь работало против него. "Господи, да я же как белая ворона! Все так и будут пялиться на меня. А если милиция еще и на след напала, то это вообще труба! Меня задержит первый же патруль." Немного поразмыслив, Михаил все же успокоился. "Нет, это вряд ли. Как они могут узнать? Раньше я не привлекался, отпечатков пальцев с меня не снимали. Нет, зря я волнуюсь." Но именно в это время в милиции уже точно знали, что Михаил Силин опасен для общества. Все могло бы получиться иначе, тело участкового Жучкова обнаружили примерно в одно время со следами бойни в "Золотом баре". По случайности это дело досталось Филиппову. Стоя у подъезда под продолжающимся дождем, он наблюдал, как собака мучительно пытается взять след в разгулявшейся водной стихии. Точно такой же процесс происходил и в голове следователя. Филиппов чувствовал, что уже видел недавно этот самый адрес: "Короткий переулок, дом восемь, квартира семь". И лишь когда огорченный кинолог подошел сказать ему, что все напрасно, Филиппов вспомнил! "Это же адрес того чокнутого коллекционера! Как его? Силина. Только у того квартира шесть, а у Жучкова семь." -- Не, не получается, бесполезно... -- начал было проводник, но Филиппов тут же прервал его: -- Ну- ка, попробуй завести ее в соседний подъезд... К их удивлению, уже в тамбуре собака встрепенулась и уверенно рванулась вперед. Когда овчарка остановилась перед дверью с номером шесть, Филиппов не почувствовал радости. Наоборот, какое-то опустошение в душе. На длительные звонки и стук в дверь никто не отвечал. А собака все рвалась вперед, лаяла и царапала лапами железную дверь. -- Ну, что делать будем? -- спросил кинолог. -- Дверь ломать надо, -- посоветовал оперативник. -- Ее фиг сломаешь, железо четырехмиллиметровое и замочек хитрый, -- скептично хмыкнул проводник. -- Погодите ломать, -- остановил спор Филиппов. Его уже мучили предчувствия больших неприятностей. -- Ты поищи лестницу подлинней, -- приказал он оперативнику, затем повернулся к кинологу и двум милиционерам. -- А вы оставайтесь здесь. Схожу я, позвонить надо. Спустившись вниз, он сел в патрульный "жигуленок" и запросил дежурную часть: -- Дежурный, это Филиппов. Есть ли за эту ночь происшествия с применением огнестрельного оружия? -- Да, с час назад убит Гаранин и еще двое, прямо в "Золотом баре". -- Вот как, и кто там работает? -- Поморцев. В это время появился оперативник, еле волочивший огромную деревянную лестницу. Филиппов крикнул ему, не выходя из машины. -- Залезь, посмотри в окно. Больше ничего не делай. Через пять минут патрульная машина затормозила около "Золотого бара". Филиппов пробился через толпу милиционеров, экспертов, работников бара и, найдя у стойки следователя Поморцева, развернул его за рукав лицом к себе: -- Юр, давай спорить на литр водки, что я угадаю, из чего грохнули Гараню? -- Спорить с тобой я не буду, -- рассмеялся следователь. Оба они были ровесниками, друзьями, прекрасно знали друг друга и уже долго варились в одном котле повседневного свечинского криминала. -- Но так и быть, литр пополам. Валяй! -- ПМ. -- Точно, все гильзы от "Макарова". -- У тебя еще что-нибудь есть? -- Все. Пальчики, отпечатки сапог... -- Ребристый протектор елочкой, размер сорок три! -- Верно, -- с заметным удивлением кивнул головой Поморцев. -- Ну, тогда я тебе точно могу назвать убийцу нашего Аль-Капоне... К десяти часам дня приметы Нумизмата были разосланы по всей области. Высокий, чуть сутуловатый, в черной шляпе, с длинными волосами и окладистой бородой. Но к этому времени у Силина не было уже ни бороды, ни длинных волос. Единственное, он позволил оставить девчонкам из парикмахерского салона небольшие рыжеватые усы. Черную шляпу Михаил выбросил еще до захода в парикмахерскую, в одном из магазинов купил кожаную кепку. Не вставая с кресла, Нумизмат долго разглядывал себя в зеркале, привыкая к новой внешности. Лишившись своего "библейского облика", он сильно изменился, помолодел, длинное лицо его уже не выглядело угрюмым. Усмехнувшись, Силин очень даже мило, с улыбкой распрощался с веселыми парикмахершами. После этого Нумизмат уже спокойно отправился по адресу, указанному в записке: "Улица Ленина, дом семь, квартира один". 2. О ВРЕДЕ ОТГУЛОВ. Если бы Юрий Пахомович Зубанов знал, что его ожидает впереди, то никогда бы не совершил того, что сделал в девять часов утра. Среднего роста и средней полноты мужчина лет пятидесяти, с округлым приятным лицом и очень идущей ему лысиной, Юрий Пахомович долго колебался, но потом все-таки набрал на телефонном диске номер родного для себя учреждения, краеведческого музея. Услышав в трубке хорошо знакомую одышку директора, Зубанов усталым, больным голосом вяло сообщил ему: -- Валентин Николаевич, это Зубанов вас с утра беспокоит. Мне, конечно, очень совестно, но похоже, что я опять приболел. Да, боюсь, что снова вернулся грипп. Спохватившись, Юрий Пахомович добавил в голосе некую гнусавость: -- Осень, что поделаешь, погода не радует. Я сегодня посижу еще дома, если оклемаюсь, то завтра выйду. Пусть пока Валя меня подменит, я потом за нее отработаю. -- Конечно, конечно! -- профессор Игнатенко был добрейшим, а главное, наивнейшим человеком. Положив трубку, Юрий Пахомович улыбнулся. Про таких, как он, в деревнях говорят -- смышленый. Юрка в свое время действительно родился и вырос в деревне, но это было так давно. С трудом, в свое время, поступив и окончив пединститут, Зубанов обратно в деревню не поехал, а зацепился в городе на скромной должности экскурсовода краеведческого музея. Прошло двадцать шесть лет, а он продолжает работать на том же самом месте. Просто он вовремя понял, что напал на золотую жилу. Многолетнее вращение сообразительного паренька среди ученых историков и искусствоведов не прошло даром. Чем отличался Зубанов от первых и вторых, так это умением говорить, разговаривать и слушать тех, кто приходил в музей. Всегда элегантный, улыбчивый, с живым дружелюбным лицом, Юрий Пахомович профессионально и интересно рассказывал обо всех экспонатах обширного музея. При этом он всегда исподволь подводил посетителей к одному, главному вопросу: "А у вас есть в семье что-нибудь редкое, старинное, красивое?" И оказалось, что в полумиллионном Железногорске, несмотря на полное отрицание предыдущей властью всего дореволюционного, сохранились и старинные картины, и древние иконы, и предметы прикладного искусства, и пожелтевшие трудночитаемые книги с ятями и ижицами. С какой живостью Юрий Пахомович реагировал на простодушные признания экскурсантов! Он просто обволакивал человека своим обаянием, вниманием и заинтересованностью, сам напрашивался в эксперты, выспрашивал адрес, возможность прийти в удобное время. В назначенный час Зубанов появлялся на пороге всегда оживленный, веселый, с блеском в глазах и на элегантной лысине. Если объектом внимания была женщина, тем более незамужняя, то он приходил с букетом цветов летом и с шоколадкой в кармане зимой. Что бы ни представили хозяева -- старинную книгу без обложки или последнюю чашку некогда грандиозного чайного сервиза фабрики Кузнецовых, -- любую вещь Зубанов встречал с восторгом. Он с благоговением перелистывал потрепанные пожелтевшие листы, рассматривал на свет тончайший молочный фарфор, сквозь который было видно даже, как плещется внутри чашки жидкость. При этом он действительно много рассказывал хозяевам о данном предмете, и у тех возникало естественное желание узнать рыночную стоимость вещицы. Здесь Юрий Пахомович разыгрывал целый спектакль. Он по новой перелистывал книгу, всматривался через лупу в клеймо фабрики изготовителя, щелкал ногтем по фарфору, вслушиваясь, нет ли скрытых дефектов, долго и пристально вглядывался в подписи художников на картине, ковырял пальцем заднюю сторону иконы, а потом со вздохом заявлял владельцам что-нибудь неутешительное: -- Увы, если бы у книги присутствовали все листы... Увы, если бы сохранилась не одна, а хотя бы две чашки... Увы, этот автор не получил должного признания ни при жизни, ни сейчас... Икона, конечно, хорошая, но вторая половина девятнадцатого века, а в цене у нас 17-18-й века. Чем древнее, тем дороже. Музей, конечно, это не приобретет, да и цены там, признаться, смешные. Ну, а рыночная цена... После названной цифры владелец раритета, конечно, огорчался, а экскурсовод мило его утешал: -- Я бы на вашем месте вообще бы не расстался с такой прелестью. Все-таки это живая история. А впрочем, дело житейское, если надумаете продавать, вот вам мой телефончик, я сведу вас с людьми, которые это купят. Но только торгуйтесь с ними до конца. Не ниже названной цены! Кстати, а у ваших знакомых или соседей нет ничего подобного? Шло время, порой дни, порой месяцы или даже годы, но неизбежно наступали для владельца старинной вещи совсем уж безысходные времена, и он звонил по оставленному Зубановым номеру. Вскоре в квартире появлялась тучная женщина с пышной черной шевелюрой и легкой одышкой. Придирчиво осмотрев предложенную вещь, дама называла цену гораздо ниже той, что установил добровольный искусствовед. Далее следовал торг, и не очень довольная скупщица получала предмет антиквариата по назначенной Зубановым цене. Некоторые потом даже звонили ему, благодарили. Они бы очень удивились, узнав, что эта женщина по совместительсту является женой Юрия Пахомовича. Супружеская пара не гонялась за уникальными вещицами, они брали свое количеством, хотя попадались и действительно ценные раритеты. Но в этот день Зубанов просто разленился. Вчерашний праздничный набег на новый итальянский ресторан оставил на его холецистите уж очень сильное впечатление. Таскаться целый день по этажам с больной печенью Юрий Пахомович не пожелал, по этому поводу и сыграл на струнах чувствительной души своего начальника. Жена отправилась к основному месту работу -- в стоматологию, никто теперь не мешал Зубанову, и он, приняв пару таблеток карсила, завалился на диван с грелкой на печени и с журналом по искусствоведению. Это сочетание быстро сморило его, вот почему дверной звонок, спросонья показавшийся слишком резким и пронзительным, заставил Юрия Пахомовича чуть ли не подпрыгнуть на диване и слегка озвереть. -- Какого черта? -- бормотал он, нащупывая ногами тапочки и завязывая на поясе лямки роскошного китайского халата. -- Ну, если это опять цыгане со своими дурацкими куртками.... Приоткрыв дверь, но оставив ее на цепочке, Зубанов недовольно осмотрел высокого, улыбающегося человека на лестничной площадке. -- Вы, Юрий Пахомович? Здравствуйте! -- Здравствуйте, -- не очень вежливо, но уже приходя в себя и заставляя собственное лицо улыбаться, пробурчал экскурсовод. -- Мне ваш адрес дал Щербенко, Аркадий Ильич. Я предложил ему несколько монет, две он купил, а с остальными послал к вам, вы ведь интересуетесь царскими монетами прошлого века для Польши? -- Да-да-да, -- сразу оживился Зубанов, снимая цепочку. -- Проходите. Щербенко являлся главой местного нумизматического общества, владельцем одной из самых значительных коллекций, и экскурсовод нисколько не удивился такому посланнику. Зубанов действительно специализировался на монетах, выпускавшихся в царской России для окраин империи, он собирал все: ираклисы, тартхули, абазы Грузии, гроши и злоты Польши, пенни Финляндии, пары Югославии. Не внушал Зубанову опасений и облик пришедшего: дружелюбный, улыбчивый, явно интеллигентный человек. Мало ли сейчас таких вынужденных продавать свои небольшие коллекции для того, чтобы выжить. Очутившись в квартире и снимая куртку, Силин в очередной раз похвалил себя, что догадался заглянуть в собственную записную книжку. На собраниях нумизматов он не был года три, да и раньше-то не часто посещал клуб "товарищей по террариуму", но адреса руководства и специализацию их коллекций в свое время списал. А Зубанов давно уже входил в число лидеров этого движения. -- Вы сами коллекционируете или монеты к вам случайно попали? -- спросил Юрий Пахомович, наблюдая, как гость что-то ищет в карманах куртки. -- Немного занимался, -- ответил тот. -- Проходите в кабинет, -- предложил хозяин и направился в глубь квартиры. А квартира четы Зубановых впечатляла: трехкомнатная "сталинка" с высоким потолком, раздельными комнатами, громадной кухней. Силин увидел в приоткрытую дверь лишь кусочек зала: инкрустированный слоновой костью журнальный столик из красного дерева, изящная оттоманка прошлого века с округлыми, зализанными формами, пара картин на стене -- мастера русской классической школы, не из первого десятка, но подлинники. Виднелась так же часть большого зеркала в черной резной раме. Не менее грандиозное впечатление производил и кабинет Зубанова. По преданию, за большим дубовым столом сиживал последний железногорский градоначальник. В комнате имелось пять часов, но из них шли только одни, напольные, в рост человека, из черного дерева, с мерно покачивающимся круглым латунным маятником. Загромоздившие очень большую столешницу подсвечники, статуэтки, чернильница в форме Амура, держащего сосуд с вином, не произвели на Силина впечатления. Зато старинные книжные шкафы с редчайшими книгами по искусствоведению и нумизматике заставили Михаила забыть о том, ради чего он сюда пришел. Ну, а в углу, у окна, стояло старинное бюро, лишь взглянув на которое, Нумизмат понял, что именно там Зубанов держит свою коллекцию. "Может, и моя тут," -- подумал Михаил. -- Ну-с, так что вы можете мне предложить? -- спросил хозяин, открывая ящик стола и доставая большую лупу. Для Юрия Пахомовича, как и для Силина, нумизматика являлась единственной страстью. Женщины его не волновали, экскурсовод не пил и не курил, сбором старинной мебели занималась его жена, благо детей им Бог не дал, собак они не держали, а деньги в семье водились немалые. В радостном предвкушении нового приобретения Зубанов поднял голову и увидел то, что меньше всего ожидал увидеть: черный зрачок дула пистолета. 3. ПОСЛЕДНЯЯ ОШИБКА ЭКСКУРСОВОДА. От лица хозяина дома начала медленно отливать кровь. "Вот влип! -- подумал он. -- Неужели им уже донесли о ресторане?" Язык экскурсовода, самый послушный и боевой орган, на какое-то время перестал повиноваться ему. А Силин молчал. Интуитивно он тянул паузу, как совсем недавно в баре. Лишь когда бледный человек в красном шелковом халате с золотым драконом откашлялся, а потом спросил сиплым голосом: "Что вам надо?" -- только тогда Нумизмат задал свой главный вопрос: -- Где коллекция? -- Какая коллекция? -- изумился Зубанов. -- Моя коллекция. Только не надо врать. Ее привезли сюда, в эту квартиру, где она? Лишь теперь экскурсовод понял, с кем он имеет дело. "Боже мой! -- подумал Юрий Пахомович. -- Это же Силин! Без бороды я его не узнал!" Сейчас он, скорее, согласен был на то, чтобы перед ним появился черт с рогами, а не Михаил Силин. -- Так где моя коллекция? -- снова повторил Нумизмат. -- Ее у меня нет. Была, была у меня, не скрою. Мне ее привезли в таком... разобранном виде. -- Экскурсовод сопроводил эти слова округлым жестом своих маленьких, холеных ручек. -- Попросили все разобрать, систематизировать, составить каталог. Что, собственно, я и сделал. Забрали вашу коллекцию у меня буквально вчера. Признаться, хорошо заплатили. Хотя Силин по-прежнему держал в руках пистолет, Юрий Пахомович, как ни странно, успокоился. Все-таки это был не бандит с большой дороги, а свой брат-коллекционер. "Поговорим и разойдемся с миром," -- решил он. -- А вы, что же, не понимали, что принесли краденое? Сегодня меня грабанули, завтра вас, так и будем все это покрывать? -- Силин пытался говорить спокойно, хотя его душила дикая злоба. Только вчера, еще вчера коллекция была здесь, в этой квартире! Начни он поиски чуть раньше -- застал бы ее, вернул назад! -- Ну почему, я догадывался, что она, того... Но понимаете, у них были такие лица... -- Зубанов сделал странный жест руками, словно пытался надставить себе плечи, -- что отказаться было невозможно. -- Сколько их было? -- Привезли двое, а потом эти же двое и забрали. Крепкие такие парни, короткие стрижки... по-современному. -- Ну хорошо, -- допытывался Силин. -- Крепкие парни, а кто заказчик? Кто стоял за ними? -- Не знаю, они не представились ни в первый раз, ни в свои последующие визиты. -- Ты же говорил, что они всего два раза приезжали?! -- повысил голос Михаил. Он чувствовал, что эта скользкая сволочь что-то скрывает, уж слишком у экскурсовода бегали глаза. -- Ну да, как же... Через три дня они привезли планшеты и такое красивое бюро для них, из красного дерева, но в современном стиле. Зубанов врал. Первый раз они явились к нему на работу. Один остался в коридоре, а в комнатушку, где Зубанов размещался с еще двумя музейными работниками, вошел один, невысокий, крепкого сложения парень с довольно симпатичным курносым лицом. Портила посетителя короткая стрижка, придававшая его лицу некую свирепость, а также извечная привычка жевать жвачку, на дух не переносимая экскурсоводом. Слава Богу, что в комнате в тот момент, кроме Юрия Пахомовича, не было никого, ибо парень начал разговор без лишних предисловий. -- Вы Зубанов? -- спросил он. -- Д-да, я, -- признался тот, с опаской рассматривая незнакомца. -- А что вам нужно? -- Вы являетесь... -- тут парень споткнулся, вытащил из кармана кожаной куртки листок бумаги и почти по слогам прочитал: -- ответственным секретарем Общества нумизматов? -- Да, верно, я занимаюсь этим на общественных началах. -- Скажите, -- парень все в той же развязной манере плюхнулся на стул, -- у кого в нашем городе самая клевая коллекция монет? -- Какая? К-клевая? -- Зубанов даже поперхнулся от этого странного слова, произнесенного по адресу чудной науки, почти искусству. -- Ну большая, дорогая, какие еще могут быть! -- Парень заерзал на стуле от нетерпения и отсутствия нужных слов для разговора с этим туповатым профессором. -- Смотря по каким параметрам. Многие собирают узкоспецифические коллекции, например, Россия до 1917 года, или наоборот, только иностранные монеты. А вы, что же, желаете сразу приобрести большую коллекцию? -- Ну да... в некотором роде приобрести, -- в глазах бандита, а Зубанов уже не сомневался, с кем имееет дело, мелькнула явная издевка. Это была толька искра, но хитрый экскурсовод понял все. Кому-то понадобилась хорошая коллекция монет, сразу и целиком. Отказываться дать адрес нельзя, это выйдет ему боком. Но и сдавать своих друзей, напарников по увлечению, ему тоже не хотелось. Свои, они и есть свои, не дай боже что пронюхают, репутация его погибнет навсегда. Надо было придумать что-то другое. И тогда Зубанов вспомнил свечинского отшельника. Из железногорских коллекционеров его собрание видел только сам Щербенко, мэтр и глава общества. Он специально ездил к Силину года три назад и вернулся в полнейшем восторге. Покопавшись в записной книжке, Юрий Пахомович дал адрес Силина, считая, что для него на этом все закончилось. Но через три дня те же двое приехали на квартиру к антиквару и попросили помочь им разобрать коллекцию. Самой ее у них еще не было, пообещали подвезти позже, но, к удивлению экскурсовода, тут же выплатили солидный аванс. Зубанов клюнул на наживку, с помощью жены добыл себе больничный на две недели, и все это время почти не вставал из-за стола, добросовестно трудясь по двенадцать часов в сутки. Это было не так уж просто. Надо было рассортировать монеты сначала по континентам, затем по странам и потом уже по эпохам. Очень много было возни с малознакомыми Юрию Пахомовичу монетами Африки и Латинской Америки. Приходилось зарываться в справочники, каталоги, просить помощи у коллег. Но зато когда все кончилось и коллекция отбыла к неизвестному заказчику, супруги Зубановы позволили себе на гонорар закатиться в дорогой ресторан -- вольность, какую они давно уже себе не позволяли. Именно про это и хотел умолчать экскурсовод. -- Ну, так все-таки кому же могла понадобиться моя коллекция? -- снова своим монотонным, чуть скрипучим голосом спросил Силин. -- Не знаю, я же говорю, два парня, здоровые такие! -- Зубанов позволил себе повысить голос, и Нумизмата прорвало. Его давно уже подмывало врезать рукоятью пистолета по этому круглому, холеному лицу. И сейчас он позволил клокочущей ярости на секунду вырваться наружу. В мозгу его словно вспыхнул слепящий свет, судорожно дернулось тело, а когда Михаил снова взял себя под контроль, хозяин квартиры сидел, откинувшись на спинку своего вольтеровского кресла и прикрывая руками лицо. Сквозь его дрожащие белые пальцы капала на красный халат еще более алая кровь. Чуть успокоив тяжелое дыхание, Силин вытер подрагивающей рукой со лба пот и спросил: -- Ну, так кто же заказчик? Ты должен его знать! Юрий Пахомович наконец оторвал от лица свои короткопалые руки, с ужасом посмотрел сначала на них, потом на Силина. Потеряв терпение и все с большим трудом сдерживая собственную ярость, Михаил левой рукой схватил экскурсовода за остатки волос на затылке, а правой ткнул в его висок дуло пистолета. Сбоку ему прекрасно было видно, как из разбитого носа и верхней оттопыренной губы хозяина квартиры падали на стол капли крови. Экскурсовод слабо вскрикнул, а потом, еле шевеля разбитыми губами, жалобно простонал: -- Вы... с ума сошли... зачем же так? -- Говори, а то я из тебя котлету сделаю! -- Силин снова замахнулся на свою жертву пистолетом и еле успел остановить себя. И антиквар заговорил слабым, дрожащим голосом: -- Они приезжали... на черном джипе "чероки", номер 555, АУ... Один из них сказал при мне другому: "Чалый, говорит, заждался." А тот в ответ: "Ничего, подождет, сам послал..." Михаил разжал ладонь и отошел в сторону. -- Кто такой Чалый? Что ты про него знаешь? -- Я... почти ничего. Слыхал, что у него дом рядом с ипподромом, бывший особняк секретаря обкома. Про это в газетах писали. Силин задумался, машинально начал расхаживать по комнате. Хозяин дома полой халата пытался остановить кровь, а сам с ужасом наблюдал за перемещениями Нумизмата. -- А чем он занимается, этот Чалый? -- наконец спросил Михаил. -- Как -- чем? Ну этот... бандит, как его... рэкетир, -- несмотря на боль и ужас, Зубанов удивился, что незваный гость так слабо разбирается в повседневной действительности. На глаза Силину попалось старинное бюро с множеством хитроумных ящичков. Михаил начал по очереди открывать и закрывать их. Это действительно оказалась коллекция монет, но увы, не его. Даже когда попадались такие же монеты, как у него, Нумизмат видел, что они другие: иная потертость, ущербность гурта. Каждую свою монету Михаил помнил с фотографической точностью. Зубанов не решался вмешиваться в самовольную ревизию, сейчас он был готов отдать эти медяки, лишь бы этот страшный человек ушел. В одном из ящичков вместе с монетами царской Польши Силин увидел константиновский рубль. Михаил было обрадовался, но, взяв в руки монету, разочарованно вздохнул. Это была просто копия, даже без гуртовой надписи. Подойдя к столу, он бросил монету перед Зубановым. -- Там была вот такая монета, где она? -- А, константиновский рубль? -- экскурсовод все зажимал разбитый нос, его золотистый дракон на халате был уже еле виден из-за новой, естественной краски. -- Прекрасная копия, я его положил к остальным монетам, в его период. -- Что? -- поразился Силин. -- Что ты сказал, копия?! Ты что, проводил анализ, сравнение по каталогу, по снимкам? -- Да нет, зачем же. И так ясно, что не настоящая. Меня и время поджимало. Вы же понимаете. Нумизмат понял одно: этот боров даже не удосужился открыть ни один из своих многочисленных каталогов и хоть визуально сравнить монету с оригиналом. Экскурсовод понадеялся на свою память, он даже не понял, насколько проиграл, какую истинную ценность пропустил мимо рук! Зубанов почувствовал, что произошло что-то важное, но что, понять не мог. Хотя разговор давался ему с трудом -- болела разбитая губа, Юрий Пахомович сказал лишнюю, роковую для себя фразу: -- Я только чуть ковырнул ее скальпелем, вроде настоящее серебро... -- Что?! Что ты сказал? Ты ковырнул ее?! Силин просто озверел. Пистолет он давно уже сунул в карман, но жгучая ярость требовала выхода, и рука Нумизмата сама нашла ножку массивного бронзового подсвечника, стоящего на самом краю стола. В этот раз сознание Силина не отключалось, он раз за разом бил и бил тяжелым шандалом сначала по рукам Зубанова, прикрывающим голову, затем, когда они опустились, уже по голове антиквара. Последний, самый страшный удар Силин нанес, когда хозяин дома, потеряв сознание, всем телом завалился вперед, на градоначальнический стол. Бронзовый трехкилограммовый подсвечник вдребезги разнес затылок лучшего экскурсовода краеведческого музея. Лишь после этого Нумизмат остановился. Обезумевшими глазами он посмотрел на дело рук своих, снова, как тогда в подъезде, остро ощутил резкий запах крови и, бросив на пол канделябр, шагнул за порог кабинета. Уже в прихожей Силин увидел себя в старинном венецианском зеркале. Увидел и не узнал. На него смотрел не человек, а окровавленный зверь. Мелкие капли крови покрывали его лицо, но главное было не это. Такой оскал и взгляд мог иметь только затравленный волк. Секунд пять Нумизмат смотрел в зеркало, потом не выдержал и отвел взгляд. Вытерев бархатной портьерой лицо, он вспомнил про отпечатки пальцев, вернулся назад и, сорвав бархатную накидку с кресла, долго протирал все, к чему прикоснулся. За это время он ни разу не оглянулся в сторону убитого им человека. Он Силина уже не интересовал. Перед тем как покинуть квартиру, одевшись и подхватив сумку, Нумизмат снова взглянул на себя, убедился, что зверь исчез, спрятался в глубине человеческого тела, и, успокоившись, толкнул рукой дверь. Супруга Зубанова вернулась домой поздно вечером. Еще утром Юрий Пахомович дал ей адрес одной старушки, решившейся наконец-то продать декоративную настенную тарелку из саксонского фарфора. Дело увенчалось успехом, но пришлось битый час просидеть у старушки, слушая печальную историю ее жизни. Открыв дверь своим ключом, Мария Иосифовна разделась, прошла в зал и вытащила из сумки свое новое приобретение. Несколько секунд она любовалась тонким рисунком: буколическая идиллия изображала двух обнявшихся пастушек, слушающих играющего на флейте пастушка. С первого взгляда Юрий Пахомович определил это маленькое чудо концом восемнадцатого века и очень загорелся приобрести тарелку в личную собственность. Не найдя в спальне мужа, Зубанова прошла в кабинет. В полумраке ей сначала показалось, что муж просто спит, положив голову на стол. Такое с ним случалось, и супруга, проворковав: "Юрочка, проснись, посмотри, что я тебе принесла", -- включила свет. Через секунду она закричала, дико, страшно. При этом она выпустила из рук драгоценный фарфор. Бесценная тарелка за двести лет своего существования пересекшая три границы, сменившая пять городов, два имения и полдюжины квартир, пережившая сотен хозяев, три революции, множество войн и уцелевшая в многочисленных домашних ссорах, упала точно на окровавленный подсвечник и разбилась на множество мелких кусочков. Глубокой ночью усталый следователь прокуратуры Николай Ефимов в очередной раз спросил опухшую от слез, всхлипывающую хозяйку: -- Так вы уверены, Мария Иосифовна, что из квартиры ничего не пропало? -- Нет, ничего, -- сквозь слезы ответила Зубанова, снова хватаясь за сердце. Следователь торопливо подал ей стакан с водой и стопку с корвалолом. Еще не хватало, чтобы и хозяйка дома крякнула у него на глазах. После этого следователь окинул взглядом квартиру, полную невероятного, по обычным житейским меркам, добра, и недоуменно пожал плечами: -- Тогда ничего не понимаю. Лишь к утру найденные дактилоскопистами отпечатки пальцев на входной двери подсказали фамилию убийцы. 4. СУЖАЯ КРУГИ. В тоже утром Силин в очень плохом настроении бродил по улицам Железногорска, раздумывая над очередным препятствием, вставшим на его пути. Вчерашний день кончился для него плохо, он вообще едва не стал последним в его жизни. Выйдя от Зубанова, Силин с полчаса бесцельно бродил по улицам, приходя в себя. Его грызла жуткая досада: он опоздал всего лишь на день! Ах, если бы он не надеялся на милицию, а начал поиски раньше! Он только раз вспомнил лицо только что убитого им человека. Похоже, он начал привыкать к крови и смерти. Единственное, что подумал про Зубанова Нумизмат: "Так ему и надо, подонку с мягкими ручками. Знал ведь, что ворованное, и молчал!" Потом он вспомнил сказанные антикваром слова, дождался нужного автобуса и поехал на ипподром. Это заведение, притон азартных и денежных людей, находилось на самой окраине города, дальше начинался уже лес, пригородный, нещадно захламленный, но все-таки хоть немного спасавший Железногорск от жуткого дыхания металлургических заводов. Нужный ему дом Михаил увидел сразу. Во-первых, рядом с ипподромом он был один, во-вторых, лет пять назад про него очень много писали в местной прессе. Выстроил его еще в восьмидесятых годах первый секретарь обкома. Большой любитель лошадей и заядлый игрок, он наблюдал за забегами прямо с балкона третьего этажа, а ставки делал по телефону. С падением коммунистического режима особняк у него отобрали. Много злословили о пагубных привычках бывшего партийного босса, а теперь свершилась справедливость: особняк достался истинным хозяевам новой жизни -- бандитам. Раздумывая о превратностях судьбы, Силин долго шагал в обход длинного забора ипподрома, затем зашел подальше в лес и только потом начал подкрадываться к белоснежной трехэтажной громаде. Лес уже сбросил свою листву, и Нумизмату пришлось остановиться метрах в ста от дома. Отсюда мало что можно было разглядеть, но ближе подходить он опасался. Признаться, вилла Чалого разочаровала Михаила своей незатейливой архитектурой. Обычный кирпичный дом, без всякой вычурности кладки, чересчур вытянутый в высоту. Он лучше бы смотрелся с двумя этажами, но третий как раз и надстроили для наблюдения за бегами. Второй и третий этажи были снабжены лоджиями, и над этим уродливым белым бруском царила самая обычная четырехскатная крыша из оцинкованного железа. Первые полчаса Силин простоял на ногах, разглядывая пресловутый особняк из-за толстого дерева. Это оказалось довольно бессмысленным занятием. Двухметровый кирпичный забор скрывал все, что происходил