... - Он вообще ничего не пил, - ответил старший и замолчал, - видимо, получил указание ждать вопросов. - Прекрасно, сеньоры, я бесконечно вам признателен... Только вот не ушел ли он из музея, пока я тут пил с вами воду? - Нам сообщат. - Музей далеко? - За углом, три квартала. - А если он уйдет, когда я туда подъеду? - Вас предупредят у входа. - Спасибо, сеньоры, до встречи... В музее Брунна, конечно же, не было уже; красивая рыжеволосая девушка окликнула Роумэна (Пол подумал поначалу, что она крашеная, но потом понял, что натуральная, видимо, из Астурии, там в горах встречаются рыжие, очень похожи на римлянок, только у тех точеные, аристократические, чуть хищные носы, а у этой был курносый, милый его сердцу крестьянский; чем-то похожа на Пат, младшую дочь их соседа по ферме). - Куда он пошел? - спросил Пол шепотом, хотя ни одного человека не было в мертвенно-холодном холле музея, только старик кассир дремал у себя в закутке, то и дело обрушивая голову на грудь, как плохой дирижер, который хочет в з я т ь аудиторию не умением, но позой; впрочем, волосы со лба он не взбрасывал, был лысый. - Вас просят заехать на калье Сан-Педро, двадцать три, - Ответила девушка. - Какого черта? - не удержался Пол. - Мне сказали, что вы знаете, куда пошел человек, который мне нужен. - Там знают, куда он отправился, - ответила девушка и, повернувшись, пошла прочь; Пол сразу же понял, что говорить с нею бессмысленно, не ответит ни слова, ш е с т е р к а. Он чертыхнулся, подошел к кассиру, спросил, как найти калье Сан-Педро, выслушал двадцать пустых и ненужных слов, что все в городе знают эту улицу, как же можно не знать эту прекрасную, тенистую улицу, на которой живут самые уважаемые сеньоры, она же совсем рядом, надо поехать прямо, потом свернуть на калье Алехандро-де-ла-Пенья, затем возле ресторана "Лас пачолас" повернуть налево, пересечь авениду де Мадрид. а там третий переулок налево, одни особняки в парках. Пол приехал на эту улицу, но она оказалась не Сан-Педро, а Сан-Педро-Мартир. Он подавил в себе желание вернуться в музей, выволочь старика из-за стекла и заставить бежать перед машиной через город, подталкивая его своим бампером. Возле одного из особняков он увидел женщину, которая доставала почту из большого ящика, - по крайней мере, десять газет, килограммов пять бумаги, и все пусто, никакой информации; фашизм - это полное отсутствие информации, то есть правды; все лгут друг другу, заведомо зная, что лгут, тем не менее даже авторы этой лжи ищут среди строк этой лихо сконструированной чуши хоть какую-то толику правды; вот парадокс, а?! А - не парадокс, возразил себе Пол, фашизм - это отсутствие гарантий для кого бы то ни было; не понравится Франко, как на него посмотрел какой-то министр или генерал, вот и нету голубчика, авиакатастрофа, отставка или ссылка куда подальше. - Простите, вы не поможете мне найти калье Сан-Педро? - аккуратно притормозив, спросил Роумэн. - Но это совершенно в другом конце города, - откликнулась женщина. - По-моему, где-то на юге... - По-вашему, или точно? - раздраженно спросил Пол. - Я же говорю: Сан-Педро... Что, таких улиц много в городе? Женщина улыбнулась, и Пол заметил, что ее прелестное зеленоглазое лицо обсыпано веснушками, хотя на дворе октябрь, весна давным-давно кончилась. - Большинство наших улиц названо в честь "сан" или "санта", - она по-прежнему улыбалась. - Ничего не попишешь, мы большие католики, чем папа римский. - Да уж, - усмехнулся Пол и подумал, что, если бы он задержался с нею, поговорил, потом пригласил ее на ужин, а потом повел бы куда-нибудь танцевать, могло случиться чудо, могло оказаться, что она именно тот человек, которого он ищет все те годы после того, как вернулся из гитлеровского плена, чудом переплыв на рыбацкой лодочке залив, и оказался в Швеции, прилетел оттуда домой, не позвонив Лайзе из аэропорта, - решил сделать сюрприз, ну и сделал - поднял с постели нежданным звонком в дверь, а на его маленькой думочке лежал мулат в желтой, тончайшего шелка, тунике. Но я не стану говорить с ней, понял Роумэн, я подобен впрягшейся лошади, устремлен в дело, оно стало моим естеством, я боюсь от него оторваться, потому что никому теперь не верю, и себе перестаю верить, а когда в деле, голова занята им одним, очень надежно, никаких эмоций, злость и устремленность, ничего больше. Он отъехал метров сорок, резко притормозил, решив все-таки вернуться, подумав, что встретился именно с той женщиной, какая ему нужна; посмотрел в зеркальце; на улице никого уже не было; более всего он боялся выглядеть смешным; неловко звонить в подъезд и спрашивать: "Простите, где здесь у вас живет девушка, у нее лицо в веснушках и очень хорошие зеленые глаза..." Чертов Брунн, подумал он, грязная нацистская скотина Бользен, я бы мог сейчас пить с Вейнбергом, а не гонять по этому несчастному застенку, именуемому Испанией; трусы, а не люди, как можно терпеть фашизм?! Он вернулся на Пласа-Майор; полицейский, выслушав его вопрос, глубокомысленно ответил: - Вамос абер...' _______________ ' В а м о с а б е р - посмотрим (исп.). Потом он достал потрепанную карту города, развернул ее, долго рассматривал, из чего Пол заключил, что страж порядка не в ладах с грамотой, взялся ему помочь, нашел эту проклятую Сан-Педро, но поехал мимо того особняка - девушка с веснушками, конечно же, на улицу больше не выходила. Каждому из нас отпущен в жизни только один шанс, сказал он себе, мы знаем это, но все равно торопимся или медлим, в конце концов получаем тот шанс, который был уготован другому, отсюда весь бедлам на нашей планете. ...Дом, который был ему нужен, оказался старым, трехэтажным, в большом тенистом парке. Мужчина, стоявший у металлических ворот, предложил запарковать машину и пройти по центральной аллее, обсаженной кипарисами, - около подъезда вас встретят. Вышагивая по красной гальке, неведомо как сюда привезенной, Пол снова подумал: "Отчего нашей банде так нужен этот Брунн, ума не приложу? Зачем он им понадобился? Почему такой интерес? Мало ли здесь осело нацистов, живут себе по норам, затаились, сволочи, а с этим прямо-таки какая-то свистопляска. Я-то знаю, отчего он интересует меня, но почему и они в него вцепились, вот что интересно". - Здравствуйте, мистер Роумэн, - приветствовал его на хорошем английском невысокий, плотный крепыш в голубом костюме и ярком синем галстуке; лицо хранило следы морского загара, отличимый цвет старого оливкового масла, простоявшего зиму в сухом, темном подвале. - Здравствуйте, - ответил Роумэн. - Честно говоря, я не очень-то привык к такого рода конспиративным играм, времени у меня в обрез, да и дел хватает. - Понятно, понятно... Но ничего не попишешь, выражение "тайны мадридского двора" придумано не в Вашингтоне, а в этой стране. Этот из породы боссов, понял Пол, такие шутки позволяют себе здесь только крупные парни из центра. Он явно не здешний или же сидит в Бургосе эмиссаром Пуэрта-дель-Соль. - Как вас зовут? Вы не представились, - сказал Роумэн. - О, простите, пожалуйста. Можете называть меня Хайме... Грегорио Пабло-и-Хайме. - Очень приятно. Я - Пол Роумэн. Где тот человек, которого я ищу? - Он под контролем. Я помогу вам. Но я бы хотел понять, что подвигло моего давнего друга Эронимо на такую рьяную заинтересованность в том, чтобы вы нашли этого самого никарагуанца с внешностью скандинава? - Дружба. Мы дружим с Эронимо. - Давно? - С тех пор как Франко стал заинтересован в развитии экономических отношений со Штатами. И в том, чтобы мы протащили его в Организацию Объединенных Наций... - Не "его", а "нас". Мы не разделяем себя с каудильо. - Это понятно. Ваше право... Раз вы не разделяете себя с каудильо, значит, и вам пора завязать со мной дружбу, поскольку, увы, я тоже вынужден не очень-то разделять себя с нашим галантерейщиком, с президентом Трумэном. - Вы имеете санкцию на то, чтобы так отзываться о своем лидере? - Поправка к Конституции - вот моя санкция, ясно? Вы меня извините, Хайме, я в детские игры не играю, вырос; есть вопросы - задавайте. Хотите помочь найти этого самого Брунна - помогите. Нет-ну, и черт с ним, скажу послу, что службы Испании не смогли оказать нам должного содействия. Скоро ваш национальный праздник, пусть Томас обсуждает это дело с вашим каудильо... - Томас... Кто это? - Посол. Вы что, не знаете, как его зовут? - Ах, да, да, конечно, но я как-то не очень связывал вас с дипломатической службой. - Других у нас пока нет, увы. Но, думаю, скоро появятся. - Когда примерно? Ему надо что-то о т д а т ь, понял Пол; пусть напишет отчет в свою паршивую Пуэрта-дель-Соль, тогда он не будет чувствовать себя униженным; иначе выходит, что он мне - Брунна, а ему - шиш. Только здесь я с ним говорить не стану, на них слишком большое влияние оказали арабы и евреи, но те хоть при их врожденной хитрости умные, а в этих одни эмоции, может напортачить, проиграет еще наш разговор не тем, кому надо... - По дороге к тому месту, где сейчас находится мой клиент, - сказал Роумэн, - я с радостью отвечу на ваши вопросы. - Вас отвезет туда мой помощник, Пол. У меня нет времени ездить с вами в поисках никарагуанца. Было бы славно, ответь вы мне сейчас. - У вас обычно плохая запись, Хайме. Все будет шуршать и трещать, вы же получали аппаратуру от людей ИТТ, а они гнали вам товар из Германии, никакой гарантии, работали узники концлагерей... Хотите говорить - пошли погуляем по парку, там тень, заодно и разомнемся, я просидел за рулем шесть часов... - Тем не менее. Пол, моя услуга зависит именно от того разговора, который я намерен провести здесь, в этой комнате. - Ну и проводите, - Роумэн поднялся. - С самим собою. До свиданья. Он рассчитал верно: секретная служба Франко позволяла своим сотрудникам работать самостоятельно лишь до определенной степени - особенно после того, как объект сломан и пошел на сотрудничество; что же касается широкой инициативы, такой, какую Донован, например, дал Аллену Даллесу, позволив ему н е с а н к ц и о н и р о в а н н о с т ь, здесь не было, да и быть не могло; все нужно согласовать и утвердить у главного хефе, все обязано быть доложено штаб-квартире каудильо, обсуждено с военными и каким-то образом увязано с дипломатической службой режима. Этот голубой пыжится, он привык к беседам с мелкими торгашами, которые не то что Штаты продадут, а родную маму, лишь бы сбыть свой тухлый товар этим грандам, не умеющим работать, только спят и болтают... - Погодите, Пол, - остановил его Хайме у двери. - Вы напрасно нервничаете... - Я нервничаю? - искренне удивился Роумэн. - Вот уж чего нет, того нет. Что, пошли гулять? - Я вас догоню, - сказал Хайме, - одна минута. Будет брать диктофон, понял Роумэн, ну и болван. Когда Хайме догнал его в парке, Пол показал глазами на его пиджак и шепнул: - Отключите вашу штуку. Все равно я стану говорить так тихо, что ничего не запишется, галька трещит под ногами, все заглушит. - Что за подозрительность, - улыбнулся Хайме, - можете меня ощупать. - Позвонили в Мадрид? Получили санкцию на разговор без записи? - Слушайте, с таким человеком, как вы, одно удовольствие дружить. Я теперь понимаю Эронимо. Может, встретимся в Мадриде? - А что вы мне сможете дать? Я не привык зря терять время. - Я тоже. - Меня интересуют люди со специальностью. - Испанцы? - Упаси господь! Мы не вмешиваемся в ваши внутренние дела. Живите, как хотите. Если испанцам нравится Франко, пусть он ими и правит. - Нами, Пол, нами. Не отделяйте меня от испанцев, я хочу, чтобы нами правил каудильо. - Не говорите за всех, Хайме. Целесообразнее сказать "мною". Понимаете? "Я хочу, чтобы мною правил Франко". - Я только тогда что-нибудь стою, когда моя служба представляет мнение нации. Один - он и есть один, пустота... - Один - это один, Хайме. Это очень много, да еще если один - то есть каждый - есть явление. Вот когда сплошные нули, мильон нулей, а впереди, отдельно от них, единица - тогда это ненадолго, единица сковырнется, нули рассыпятся... Хайме засмеялся: - А мы зачем? Мы не дадим нулям рассыпаться. Мы их хорошо держим в руках... Так вот, меня тоже интересуют люди со специальностью, ясно, не нашего гражданства. - Какого конкретно? - Не вашего. Я понимаю вас и ценю ваш такт: вас не интересуют испанцы, меня - американцы. А все другие пусть станут объектом нашего общего интереса. Согласны? - Предлагаете обмен информацией? - Именно. - Почему нет? Конечно, согласен... Вы - мне, я - вам, очень удобно. - Оставите свой телефон? Роумэн поморщился: - Слушайте, не надо так. Вы же не ребенок, ей-богу... Я отлично понимаю, что мой телефон вами прослушивается. Будьте профессионалом, это надежно, таких ценят... Любителями, которые слепо повторяют план, разработанный дядями, расплачиваются. Будьте единицей, Хайме. Бойтесь быть нулем. Звоните мне в среду, в девятнадцать, вечер не занят, можем встретиться. Где Брунн? - Эй, - Пол окликнул Штирлица, когда тот, посмотрев на часы, поднялся из-за столика маленького кафе в двух блоках от автовокзала. - Вы куда? - А вам какое дело? - Штирлиц пожал плечами, сразу же ощутив боль в пояснице и усталость, которая давяще опустилась на плечи, словно кто-то надавил очень сильной рукой хрупкую косточку ключицы. - То есть как это?! - Роумэн оторопел от этих слов; ждал всего чего угодно, только не такой реакции. - Да так. Какой сегодня день? То-то и оно. Не человек для субботы, а суббота для человека. Или я должен отмечаться перед тем, как решу покинуть квартиру? - Звонить должны. - Почему? Не должен. Мы об этом не уговаривались. - Ладно, Брунн. Если вы не скажете, зачем приехали сюда - я передам вас здешней полиции. - Они любят нас. Мне ничего не будет. - Верно, они вас любят. Но они, как и мы, не любят тех, кто похищает деньги, принадлежащие фирме. Тем более такой крепкой, как ИТТ. Эрл Джекобс повязан с испанцами, за кражу вас отправят на каторгу. Штирлиц закурил, вздохнул, щелкнул пальцами; куда ему до испанцев, у тех это с рождения; щелчка не получилось, шепот какой-то, а не щелчок, тогда он медленно обернулся к стойке, опасаясь, что боль растечется по всему телу, и попросил: - Два кофе, пожалуйста. - Нет у меня времени распивать с вами кофе, - сказал Роумэн. - Или вы отвечаете на мой вопрос, или я связываюсь с полицией, там ждут моего звонка. - Да отвечу я вам... Не злитесь. Выпейте кофе, гнали небось... Дорога дурная, надо расслабиться... Сейчас пойдем туда, куда я хотел пойти один. Я буду любить женщину, а вы посидите в соседней комнате... Только она крикливая, возбудитесь, лучше сразу кого прихватите. - Бросьте дурака валять! - Роумэн начал яриться по-настоящему. - Послушайте, Пол, я здесь работал... Понимаете? В тридцать седьмом. И снимал квартиру в доме женщины, к которой решил приехать в гости... Вы же знаете, что нам при Гитлере запрещалось спать с иностранками... - Вашему уровню не запрещалось. - Я здесь был еще не в том уровне, которому разрешалось. Я был штурмбанфюрером, шавкой... И потом, когда нацизм прет вперед - всем все запрещают, и эти запреты все принимают добровольно, почти даже с радостью; начинают разрешать, лишь когда все сыплется... - Пошли. Я импотент. Приятно послушать, как нацист рычит с местной фалангисткой, зоосад в Бургосе. Штирлиц допил кофе, положил на стол доллар, официант, казалось бы не обращавший на него внимания, подлетел коршуном, смахнул зелененькую и скрылся на кухне. А ведь другого выхода у меня нет, понял Штирлиц. Слава богу, что я вспомнил Клаудиа, неужели она все еще здесь? А куда ей деться? Испанки любят свой дом, она никуда не могла отсюда уехать. А сколько же ей сейчас лет? Она моложе меня лет на пять, значит, сорок один. Тоже не подарок; единственно, чего я совершенно не умею делать, так это разыгрывать любовь к женщине, слишком уж безбожное злодейство, они слабее нас и привязчивее, это как обманывать ребенка... Но она любила меня, мужчина чувствует отношение к себе женщины лучше, чем они сами, они живут в придуманном мире, фантазерки, нам не снились такие фантазии, какие живут в них, каждая подобна нереализовавшему себя Жюлю Верну; мальчишки никогда не играют в свою войну с такой изобретательностью, как девочки в куклы и в дочки-матери. Он поднялся, устало думая о том, как Роумэн смог его вычислить; сделал вывод, что здешняя служба начала контактировать с американцами; еще один удар по его надежде на дружество победителей; жаль; бедный шарик, несчастные люди, живущие на нем; какая-то обреченность тяготеет над ними, рок... - У вас машина рядом? - спросил Штирлиц. - Да. - Впрочем, здесь недалеко. Пойдем пешком? - Как хотите, - ответил Роумэн. - Я-то здоровый, это вы калека. Они шли молча, Штирлиц снова чуть прихрамывал, боль в пояснице стала рвущей, будь она проклята; все в нашей жизни определяют мгновения; я прекрасно себя чувствовал, не ощущал никакой боли, казался себе молодым до той минуты, пока этот парень не окликнул меня; один миг, и все изменилось. ... Он вошел в холодный мраморный подъезд первым и, лишь нажав медный сосок звонка, понял, какую непоправимую ошибку совершил: Клаудиа знала его как Штирлица, а никакого не Брунна или Бользена... А эти про Штирлица, видимо, еще не знают, подумал он, и чем дольше они будут этого не знать, тем вероятнее шанс на то, чтобы вернуться домой; я должен сделать все, чтобы она не успела назвать меня так, как всегда называла - "Эстилиц". Я должен - в тот именно миг, пока она будет идти к двери, - придумать, что надо сделать, чтобы не позволить ей произнести это слово. ВЫДЕРЖКА ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА СС БРИГАДЕНФЮРЕРА ВАЛЬТЕРА ШЕЛЛЕНБЕРГА - II (апрель сорок шестого) __________________________________________________________________________ В о п р о с. - Объясните цель вашего визита в Мадрид и Лиссабон летом сорокового года. О т в е т. - Вы имеете в виду июль сорокового года? В о п р о с. - Да. О т в е т. - Я был вынужден выполнить приказ рейхсминистра Риббентроп... В о п р о с. - В чем он состоял? О т в е т. - Это был совершенно безумный приказ... Позвонил Риббентроп и тоном, полным издевки, - это было свойственно ему и Герингу - спросил, имею ли я время приехать к нему немедленно. Я ответил, что, конечно, имею, но спросил, каков будет предмет беседы, чтобы я успел подготовить нужные материалы. "Это не тема для телефонного разговора", - ответил Риббентроп и положил трубку. Поскольку мой непосредственный шеф Гейдрих был ревнив, словно женщина, и все мои контакты с близким окружением фюрера воспринимал как личное оскорбление, я не мог не сказать ему об этом звонке, все равно он узнал бы о нем в конце недели, когда специальная служба докладывала ему обо всех телефонных разговорах руководителей рейха; запрещалось подслушивать только фюрера, но поскольку ничего не было сказано об остальных, все равно телефонные разговоры Гитлера с Герингом, Риббентропом, Геббельсом, Розенбергом, Кейтелем ложились на стол Гейдриха, и он один определял, о чем докладывать Гиммлеру, а что - умолчать... Гейдрих выслушал мой рапорт, заметил, что "д ж е н т л ь м е н, видимо, не хочет консультировать со мною свои проекты, что ж, это свидетельствует о том, что господин рейхсминистр сделался старым идиотом. Езжайте, Шелленберг, и выразите ему мое искреннее уважение"... Как правило, Риббентроп не предлагал мне садиться, когда я бывал у него по поручению Гиммлера, однако на этот раз он вышел мне навстречу, пригласил устроиться возле кофейного столика, сел напротив меня и спросил, в какой мере правильны слухи о том, что у меня прекрасные связи с секретными службами в Испании и Португалии. Я ответил, что мои связи там действительно надежны... Тогда он спросил, в какой мере они надежны. Я сказал, что связи разведчиков носят особый характер, вопрос надежности отходит на второй план, главным делается проблема взаимной выгоды и общей целесообразности. Риббентроп довольно долго обдумывал мой ответ, он из породы трудно соображающих людей, потом, наконец, спросил, хорошо ли я знаком с герцогом Виндзорским. "Вас ведь представили ему на том вечере, который мы устраивали в его честь?" Я ответил, что не был приглашен на тот прием, но что, конечно, знаю это имя. Риббентроп спросил, отдаю ли я себе отчет в том, какого уровня другом рейха является этот член британской королевской семьи. Я ответил, что могу об этом догадываться. "Какие у вас есть о нем материалы?" - спросил Риббентроп. Я ответил, что затрудняюсь ответить, потому что не имел возможности затребовать архивы. Тогда он попросил меня высказать свое личное мнение о герцоге Виндзорском. Я сделал это, и Риббен... В о п р о с. - Изложите то, что вы говорили Риббентропу по поводу его высочества герцога Виндзорского. О т в е т. - Я сказал, что дело герцога Виндзорского свидетельствует о прекрасных традициях Англии, которая терпит разные мнения по одному и тому же вопросу, подчеркнув, что позиция правительства его величества, находящегося в состоянии войны с рейхом, не является бескомпромиссной; Даунинг-стрит по-прежнему надеется, что королевская семья сама решит свои внутренние проблемы. Риббентроп был совершенно обескуражен моим ответом. Он сказал, что я слабо разбираюсь в вопросах внешней политики. Он заметил, что я "не уяснил себе главное: герцог Виндзорский являет собою образец самого прекрасного, очень нам близкого, наиболее правого политика из всех, которые живут на Острове. Именно эта его позиция приводит в бешенство правящую Британией правительственную клику. Наша задача состоит в том, чтобы достойно и уважительно использовать этого преданного друга рейха в наших интересах". В о п р о с. - В чьих именно? О т в е т. - В интересах рейха и тех сил в Британии, которые выступают за союз и дружбу с Гитлером... А все эти вопросы "о традициях и терпимости кабинета Черчилля, - заключил Риббентроп, - носят вторичный характер и не имеют отношения к существу проблемы". Я попытался возразить в том смысле, что нельзя принимать решение, связанное со страной, не обращая внимания на ее традиции, считая их "вторичным вопросом". Риббентроп прервал меня: "Фюрер и я приняли решение по поводу герцога Виндзорского еще в тридцать шестом году. У нас есть веские основания, чтобы принять решение, которое не может быть подвергнуто обсуждению. Мне известно, что каждый шаг герцога находится под контролем британской секретной службы. Но мне известно, что герцог, принудительно назначенный наместником на Бермуды, продолжает оставаться другом рейха. Более того, у меня есть достоверная информация, что он выразил желание поселиться в нейтральной стране, чтобы оттуда предпринимать шаги, направленные на достижение мира между Берлином и Лондоном. Фюрер считает реализацию такой возможности - один из членов британской королевской семьи открыто становится на сторону рейха - крайне важной. Поэтому вам поручается, с вашей-то западной внешностью, раскованностью поведения и знанием языков, отправиться на Пиренейский полуостров и сделать все, чтобы вывезти герцога из Португалии. Пятьдесят миллионов франков уже депонированы в Цюрихе на имя его высочества. Вы должны вывезти его любым путем, пусть с применением силы. Даже если он проявит колебания, вам дается полная свобода рук. Но при этом вы отвечаете головой за безопасность герцога Виндзорского и за состояние его здоровья. Мне известно, что в ближайшее время он получит приглашение от одного из испанских аристократов приехать поохотиться. Вчера я обсуждал эту проблему с фюрером, и мы решили, что именно во время охоты вы и должны будете вывезти герцога в Швейцарию. Вы, конечно, готовы выполнить это задание?" Я несколько опешил от такой постановки вопроса, но все-таки обратился к Риббентропу с просьбой разрешить мне выяснить у него ряд необходимых для р а б о т ы моментов. Он разрешил, и я спросил его: "Вы говорили о симпатии герцога к Германии... Вы имели в виду немецкую культуру, стиль жизни, вообще немецкий народ, или же вы включили сюда и симпатию герцога к нынешней форме правления в рейхе?" Риббентроп хотел было что-то ответить, но вдруг по его лицу пробежала тень испуга, - как-никак я приехал из того дома, где всем заправлял Гиммлер, - и он отрубил: "Когда мы говорим о сегодняшней Германии, мы говорим о той Германии, которую и вы, как немец, представляете в мире". - "Но от кого к вам пришла информация о симпатии герцога к рейху?" Риббентроп ответил, что данные поступили из Мадрида, от вполне надежных людей, занимающих весьма высокие посты во франкистской иерархии. "Все детали обсудите с моим послом в Мадриде. Та информация, которая известна фюреру и мне, останется нашей с ним информацией, она не для ознакомления кого бы то ни было, кроме нас". - "Нет ли тут некоего противоречия, - заметил я. - Вы говорите о симпатии к нам герцога и в то же время даете мне свободу рук для его похищения". Риббентроп поморщился: "Фюрер позволяет вам применить силу не против герцога, но против британской секретной службы, которая держит его под постоянным и неусыпным наблюдением. Когда я сказал о применении силы, речь шла о том, чтобы помочь ему преодолеть психоз страха, который тщательно организовывает секретная служба Черчилля. Вы должны помочь герцогу преодолеть барьер страха, лишь в этом смысле я говорил о свободе рук. Он будет благодарен вам, когда окажется в Швейцарии и сможет передвигаться по миру без постоянного надзора полицейских ищеек. Это все, Шелленберг". Мне ничего не оставалось делать, как подняться, поблагодарить этого маразматика "за доверие" и уйти. Но Риббентроп остановил меня, показал глазами на наушники, прикрепленные к одному из телефонов; я надел их; он набрал номер Гитлера и сказал: "Мой фюрер, Шелленберг выполнит приказ". Гитлер заметил: "Пусть он установит контакт с герцогиней Виндзорской, она более всего влияет на мужа. Скажите Шелленбергу, что у него будут удостоверения от моего имени на проведение любых акций во имя успешного выполнения этого задания". Когда я доложил Гейдриху о разговоре, тот заметил, что весь план ему не нравится, что этот подонок Риббентроп пытается использовать его людей именно в таких идиотских операциях, и что я не имею права отправляться в Мадрид в одиночестве, он прикрепит ко мне двух сотрудников, наиболее компетентных в испанских и португальских вопросах. Мне ничего не оставалось, как поблагодарить его за заботу и... В о п р о с. - Кто именно был отправлен с вами? О т в е т. - Штурмбанфюрер Кройзершанц, он погиб на Восточном фронте, и штурмбанфюрер Штирлиц... В о п р о с. - Какова судьба Штирлица? О т в е т. - Последний раз я видел его в апреле сорок пятого... В о п р о с. - На чьем самолете вы летели в Мадрид? О т в е т. - На одном из самолетов Геринга. Это был специальный рейс. В Мадриде я взял такси, отдельно от сопровождавших меня офицеров, заехал в отель, где жили германские дипломаты. Затем, сменив машину, отправился в тот отель, где был намерен поселиться, а уж после этого, на третьей машине, прибыл в посольство и был принят послом фон Шторером. Он сообщил мне, что его информаторы - представители высшей аристократии Испании и Португалии - ска... В о п р о с. - Кто именно? Назовите фамилии. О т в е т. - С точки зрения этики взаимоотношений между разведчиками и дипломатами я был не вправе интересоваться именами его контактов. В о п р о с. - И вы не предприняли никаких шагов, чтобы выяснить, что это были за люди? О т в е т. - Я не помню. Я затрудняюсь ответить на ваш вопрос определенно... В о п р о с. - Вы не поручили никому из ваших подчиненных в посольстве выяснить столь важный для всей операции вопрос? О т в е т. - Вам бы целесообразней посмотреть рапорты моих сопровождающих. Если они сохранились, то наверняка там есть указание на то, давал ли я такого рода задание... В о п р о с. - У нас складывается впечатление, что вы говорите только о том, что выставляет вас в выгодном для вас свете. А нас интересует оперативная обстановка. Ведь описываемые вами события происходили всего пять-шесть лет назад... О т в е т. - Я не хочу пускать вас по ложным следам, только поэтому я так осторожен в тех ответах, где требуется абсолютная определенность. В о п р о с. - Могли бы вы поручить выяснить имена информаторов посла штурмбанфюреру Кройзершанцу? О т в е т. - Мог. В о п р о с. - А Штирлицу? О т в е т. - Мог. Видимо, ему я и должен был поручить это задание, если и поручал, поскольку в тридцать седьмом году он работал при штабе Франко и, сколько я помню, имел довольно тесный контакт с полковником Гонсалесом... В о п р о с. - Альфредо Хосефа-и-Раулем Гонсалесом? О т в е т. - Я не помню его имени... В о п р о с. - Он был заместителем начальника политической разведки у Франко. О т в е т. - Да, если он был заместителем начальника политической разведки, то это именно тот Гонсалес... Что с ним сейчас? Я слышал, он был снят со своего поста. В о п р о с. - Вам сообщили имена информаторов посла? О т в е т. - Что-то говорили. Но я не мог входить в контакт с теми испанцами, поэтому, видимо, приказал отправить данные на информаторов посла Шторера в наш архив... В о п р о с. - Продолжайте. О т в е т. - Фон Шторер оказался весьма достойным человеком, без чванства и ревности, свойственной дипломатам по отношению к людям моей профессии. Он пообещал организовать несколько приемов, на которых я встречу людей, имеющих информацию о герцоге Виндзорском из первых рук. Он добавил, что точная дата охоты, которую организуют для герцога, пока неизвестна, и что герцог сейчас в весьма подавленном состоянии, поскольку назначение губернатором Бермуд он считает формой почетной ссылки. Герцог знает, что британская секретная служба весьма подозрительно относится к приглашению на охоту, и делает все, чтобы отменить намеченное мероприятие. "Однако, - заметил фон Шторер, - охоту можно организовать где-то в пограничном районе и устроить там "случайный" переход границы. Здесь, - добавил он, - вы его возьмете под свою опеку"... В о п р о с. - Судя по этому замечанию, фон Шторер вел себя не как дипломат, но как ваш коллега. О т в е т. - Мадрид был центром нашей диверсионно-разведывательной службы по Пиренеям, Северной Африке, морским перевозкам союзников... Понятно, фон Шторер не мог быть в стороне от этой работы. В о п р о с. - Он был агентом СД? О т в е т. - Он мог быть личным осведомителем Гиммлера. Вербовка на таком уровне не фиксировалась. В о п р о с. - Но из того, как он себя вел с вами, вы могли допустить мысль, что он относится к числу информаторов Гиммлера? О т в е т. - В Германии той поры было нетрудно понудить человека к сотрудничеству с секретной полицией... В о п р о с. - Я хочу услышать определенный ответ: "да, мог быть человеком Гиммлера" или "нет, не мог". О т в е т. - Да. Мог. В о п р о с. - Продолжайте. О т в е т. - Затем Шторер остановился на тех проблемах, которые особенно беспокоили его как посла. Он выразил сожаление что информация, которая идет из Мадрида в Берлин, порою противоречит друг другу, потому что его доклады Риббентропу - с одной стороны, рапорты представителя НСДАП, отправляемые рейхсляйтеру Боле, - с другой и телеграммы нашего резидента Гейдриху - с третьей составляются секретно друг от друга, "каждый хочет подставить ножку другому", - заключил фон Шторер. Затем он остановился на главной проблеме, которая его занимала. Он сказал, что тот нажим, который проводит Риббентроп на Франко, чтобы незамедлительно вовлечь генералиссимуса в войну на стороне рейха, осуществляется без должного такта, который крайне необходим в Мадриде. Без учета "испанского гонора, - сказал Шторер, - без того, чтобы не повторять постоянно выспренние фразы о величии Испании, здесь нечего делать. Старый галисиец' - прожженная бестия, и хотя он наш друг, ему нельзя не считаться с ужасающим экономическим положением страны. Он тратит почти все деньги на армию, тайную полицию и пропаганду, поэтому промышленность и сельское хозяйство находятся в бедственном положении. Если мы сможем взять на себя снабжение Испании продуктами питания, машинами, самолетами, танками, тогда Франко примкнет к нам. Если он поверит, что вступление в войну даст стране экономические выгоды, тогда он пойдет на это. Но господин рейхсминистр нажимает только на то, что вступление Испании в войну необходимо для окончательной победы рейха, а этого здесь недостаточно, ничто так не въедается в сознание нации, как ее былое величие, но мы закрываем глаза на это, что непростительно. Было бы хорошо, доведи вы эту точку зрения до сведения господина рейхсминистра". _______________ ' Имеется в виду Франко. В о п р о с. - А сам Шторер не мог этого сделать? О т в е т. - Уровень достоверности информации в рейхе определялся не критериями истины, но тем лишь, кто стоял ближе к тому или иному руководителю. Поскольку я был вхож к Риббентропу, фон Шторер полагал, что тот прислушается к моим словам в большей мере, чем к его. В о п р о с. - Посол фон Шторер был чрезвычайным и полномочным министром рейха. А вы - всего лишь штандартенфюрером... Полковник и вроде бы маршал. Разве это логично? О т в е т. - Если бы рейх был построен на основе логических посылов, думаю, что я бы сейчас допрашивал вас, а не вы меня. В о п р о с. - Не отвлекайтесь на частности, нас интересует ваша операция против его высочества герцога Виндзорского. О т в е т. - После того как я встретился с моими испанскими знакомыми и обсудил контакты в Лиссабоне, я выле... В о п р о с. - С кем вы встретились в Мадриде? О т в е т. - Наш атташе по связям с испанской секретной службой пригласил к себе на ужин четырех высших офицеров из разведки Франко. В о п р о с. - Имена? О т в е т. - Я не убежден, что эти господа выступали под своими подлинными именами, скорее всего, они пользовались псевдонимами, испанцы очень интригабельны и недоверчивы. Впрочем, до той лишь поры, пока ты не докажешь им свой вес, возможности и свою готовность помочь им в их деловых операциях... Сколько я помню, там был генерал Серхио Оцуп, подполковник Эронимо и полковник Гонсалес, этот не скрывал своего подлинного имени, потому что был нам известен еще в пору подготовки восстания Франко, и генерал... Нет, я не помню четвертого имени... Мы обсудили проблему... В о п р о с. - Вы прямо сказали им, что направляетесь в Лиссабон с целью похищения члена королевской фамилии Великобритании? О т в е т. - Я прямо говорил об этом, беседуя с каждым в отдельности, после того как общество разделилось на группы... Да, я каждому говорил об этом совершенно открыто. В о п р о с. - Никто из ваших собеседников не выразил сомнения в отношении допустимости такого рода акции? О т в е т. - Мы профессионалы, мы же делали свою работу... В о п р о с. - Значит, профессионализм позволяет предавать забвению нормы международного права? О т в е т. - С точки зрения международного права вы не мажете подвергать меня допросам, потому что я являюсь военнопленным. В о п р о с. - Вы считаете себя военнопленным? Это еще надо доказать. И доказать это можем лишь мы. От нас зависит, считать ли вас пленным или арестованным нацистским преступником. Продолжайте. О т в е т. - Получив ряд новых контактов в Лиссабоне, я выехал туда, арендовав мощную американскую машину. Мои люди в посольстве сняли для меня апартамент в доме богатого эмигранта из Голландии, еврея по национальности, человека антинацистских убеждений... В о п р о с. - Как его зовут? О т в е т. - Не помню. В о п р о с. - Вы помните. Вы не хотите называть его имя, не так ли? О т в е т. - Я не помню. В о п р о с. - Гиммлер знал, что вы остановились в доме еврея? О т в е т. - Нет. Я не имел права контактировать в работе с евреями. В о п р о с. - А если бы он узнал об этом? О т в е т. - Я бы сказал, что мне это было невдомек. В о п р о с. - Ваш хозяин знал, что вы из РСХА? О т в е т. - Конечно, нет. Меня представили ему как швейцарского коммерсанта. В о п р о с. - Почему вы решили остановиться у голландского еврея, а не в другом доме? О т в е т. - Потому что люди, симпатизировавшие в Португалии англичанам, прекрасно знали, что человек из СС никогда не остановится в доме еврея. Таким образом, моя квартира была в полной безопасности, я был гарантирован, что британская секретная служба не заинтересуется мною. А у меня были основания опасаться такого рода интереса, потому что я был убежден, что у вас были мои фотографии, тайно сделанные Бестом и Стевенсом, когда я вел с ними переговоры в вашей штаб-квартире в Гааге. В о п р о с. - Почему вы идентифицируете меня и моего коллегу с британской секретной службой? Мы представляем органы следствия и не имеем никакого отношения к секретной службе его величества. О т в е т. - Да, конечно, пусть будет так. Можно продолжать? Спасибо. Итак, я наладил контакт с сотрудником японской разведки, работавшим в Лиссабоне под крышей владельца судоходной фирмы, и на... В о п р о с. - Его фамилия? О т в е т. - Ошима. В о п р о с. - Имя? О т в е т. - Обычно я называл его "господин Ошима" или же "дорогой друг". Я попросил его достать мне информацию, связанную с герцогом Виндзорским, который жил в замке Эсторил. Затем я нанес визит нашему послу фон Гуэну, и он оказал мне любезную помощь в уточнении деталей порученной мне операции. В о п р о с. - Был ли фон Гуэн информатором Гиммлера? О т в е т. - Думаю, что да. В о п р о с. - Вы не отвечали столь уверенно по поводу фон Шторера. О т в е т. - Дело в том, что фон Гуэн был хорошо информирован о моей роли в Венло, во время похищения Беста и Стевенса... Такого рода информацию получали наиболее доверенные люди СС... Он, кстати, спросил, продумываю ли я меры предосторожности с тем, чтобы моя акция не нанесла ущерб германо-португальским отношениям. В ту пору Салазар еще более усилил мощь тайной полиции, и мои люди - практически до начала сорок пятого года - делали все, чтобы прибрать к рукам высшие чины этой службы. Как я знаю, именно такую же работу проводила секретная служба Великобритании... В о п р о с. - Вы отвлекаетесь от основной темы. Что еще вам сказал фон Гуэн? О т в е т. - Он сказал, что им получена информация, носящая исключительный характер. Несмотря на события в Венло, секретная служба Великобритании по-прежнему убеждена, что среди немецких военных существует влиятельная оппозиция фюреру, генералы намерены устранить его и подписать мирный договор с Лондоном, чтобы создать единый фронт против большевиков. В о п р о с. - А может быть, эта убежденность создалась не вопреки инциденту в Венло, а именно благодаря ему? О т в е т. - Вы хотите сказать, что британская секретная служба намеренно пошла на то, чтобы отдать нам Беста и Стевенса? Вы хотите сказать, что операция планировалась не только в Берлине, но и в Лондоне? В о п р о с. - Меня интересует ваша точка зрения. О т в е т. - Я не готов к тому, чтобы высказать мое мнение по такого рода допуску. Я должен подумать... В о п р о с. - Продолжайте ваши показания по делу о попытке похищения его высочества. О т в е т. - Назавтра я получил от Ошимы исчерпывающую и