ло в том, что в Барилоче, где часто бывал Риктер (изредка наведываясь в Кордову), и в Игуасу, где Шиббл по-прежнему и г р а л роль спивающегося проводника, развлекающего нечастых гостей провинции охотой и рыбалкой, почта приходила с опозданием в три дня. Шиббл немедленно проинформировал свой ц е н т р (безобидное письмо маме в Лондон) о том, что человек, которым весьма интересовались здешние немцы, является на самом деле фон Штирлицем, ему, Шибблу, известен, был транспортирован в Асунсьон; в случае, если он действительно представляет оперативный интерес, сообщите. Лондон отреагировал не сразу, сначала надо было поднять все показания Шелленберга. Изучив их заново, провели прямую линию между Риктером и Штирлицем. Ответили в Игуасу (милое письмо старой мамочки непутевому сыну), что человек этот представляет серьезный интерес, в случае его обнаружения - сообщить незамедлительно; из-под опеки не выпускать; если же его обнаружат в других районах, Х-75' об этом не преминут сообщить; необходимо срочно посетить Асунсьон и выяснить, не осел ли мистер Штирлиц в столице Парагвая, деньги на поездку можно снять со счета. _______________ ' Х - 7 5 - кодовое обозначение Шиббла. В Асунсьоне Шиббл проторчал неделю. Повстречал с в о и х, Штирлица, конечно же, не нашел, но получил информацию, что этот человек (фотографию из газеты "Мэйл" постоянно возил с собой) встречался с каким-то "гринго"; куда уехал - неизвестно; пропал человек, попробуй найди - иголка в стоге, сена. А Риктер, прочитав, в свою очередь, о Штирлице, поначалу испытал шок, подумав: "А что, если и про меня такое бабахнут?!" Первым побуждением было немедленно связаться с Гутиересом; впрочем, тот наверняка видел эту газету еще три дня назад; если не вызывает, значит, нет нужды. А что потом?! Как всякий человек, лишенный полета, не обладавший даром фантазии, Риктер не мог представить себе, что Гутиерес, занятый делами государственного уровня, не имел времени читать газеты: шифротелеграммы, приходившие от послов из тех стран, с которыми поддерживались дипломатические отношения, сводки секретной полиции, изучение ситуации на биржах занимали не менее десяти часов в сутки, не считая обязательных приемов, файв-о-клоков, бесед с министрами, руководителями ведущих иностранных фирм (ИТТ, "Дженерал электрик", "Шелл", "Ферст Сити бэнк"), личными осведомителями. Дома валился в кровать без сил; любовницу, великолепную исполнительницу танго, мог видеть только по воскресеньям, отдохнув за неделю, - какой смысл ехать к женщине, если мечтаешь о том, как бы поскорее лечь и сладко уснуть?! Поэтому, не получив от Гутиереса никакого известия, - а ведь он пообещал сделать все, чтобы Штирлица, если тот жив, разыскать, - Риктер решил затаиться: "Посоветуюсь с Танком, светлая голова, он подскажет, как поступить, не мозг, а счетное устройство". Мысль об ужасающей статье про Штирлица, о ликвидации им Фрайтаг и Рубенау, тем не менее, покоя не давала; пришлось снова прибегнуть к снотворным препаратам; правда, здесь, в Аргентине, они были значительно мягче, чем в Европе; по ночам явно видел перед собой лица личного посланца Мюллера и его спутника: "Мы очень заинтересованы в вашей работе; мы понимаем, что у вас сейчас трудное время, приходится выполнять все указания Перона; выполняйте, они разумны. Вполне вероятно, к вам подойдут какие-то люди из Германии, скорее всего бывшие военные; о контакте с ними поставите нас в известность, опубликовав в "Кларин" объявление, что вы - понятно, не называя себя, - намерены приобрести двух сиамских котят, обязательно с азиатской родословной. После этого мы найдем вас и обсудим ситуацию; главное - совершеннейшее спокойствие. И еще - вы слишком тихо себя ведете: крупный ученый обязан зарекомендовать себя психом; это угодно вашим руководителям, Аргентина еще только создает свою науку; здесь полны почтения к мыслителям, воспользуйтесь этим. Если же ситуация не будет терпеть отлагательств и вам станет необходимо срочно посоветоваться с нами, отправляйтесь в Игуасу, поселитесь там в отеле "Александер", обедать ходите в парижжю' - единственную, где собираются все европейцы; к вам подойдут. Пароль: "Вы еще не посетили водопады? Советую сделать это перед заходом солнца, очень впечатляет"; отзыв: "А мне говорили, что самое интересное время на рассвете". Вам возразят: "Не верьте, сказки, - закат". С этим человеком можете говорить, как с нами". _______________ ' П а р и ж ж а (так аргентинцы произносят испанское слово "парилья") - ресторан, где готовят национальное аргентинское мясное блюдо, жаренное на углях. Зная, что лучший способ успокоить нервы, - это отправиться в путешествие, Риктер послал телеграмму Гутиересу, в которой просил его санкционировать поездку в северные районы, совершенно не исследованные в плане минералогии, во-первых, и, во-вторых, бесспорно перспективные с точки зрения энергоресурсов. Гутиерес не ответил; вместо него телеграмму отправил полковник Энрике Гонсалес: "Командировка сроком на семь дней санкционирована сеньором Гутиересом; просьба представить отчет в десятидневный срок". Риктер вспомнил людей, которые пришли к нему от Мюллера: "Они правы, со мной разговаривают, как с послушным исполнителем; сейчас самое время застолбиться, потом может быть поздно, привыкнут к моей покорности". Всю ночь он составлял ответную телеграмму, пошел в библиотеку, взял в абонементе Плутарха, ничего подходящего не нашел; заставил себя вспомнить латынь, в университете это был обязательный предмет; кроме "сик транзит глория мунде" на ум ничего не шло; под утро, в отчаянье уже, написал в Буэнос-Айрес: "Наука не умеет подчиняться времени, ее задача подчинить время себе; о десяти днях для отчета не может быть речи". Отправив телеграмму, пошел в лабораторию, но понял, что работать не сможет, текст и формулы плыли. "Какого черта я послушался этих мюллеровских изуверов?! Проклятье прошлого! Я сломан и растерт подошвой об асфальт! Жив - чего еще надо?! А если Гутиерес ответит, что я волен заняться проблемой подчинения времени в Германии?! Рабство страха - самое страшное рабство, но еще ужаснее высокомерная утеря памяти, легкомысленное забвение недавнего прошлого! Кто ты такой? - спросил он себя. - Мышь, палач, мусор. Что ты можешь? Да ничего, кроме как разве по-немецки четко организовать здесь некое подобие индустрии атома, базируясь на тех огрызках знаний, которые тебе чудом попали в руки". Он решил было немедленно заказать разговор с федеральной столицей, но сразу же вспомнил, что по соображениям безопасности - п р о е к т был глубоко засекречен - разговоры были н е р е к о м е н д о в а н ы. К ограничительным намекам такого рода был приучен в рейхе; пошел на почту, решив отправить новую телеграмму; мол, прошу дать мне на составление отчета хотя бы две недели, намерен сделать его развернутым и тщательно аргументированным, поспешность в таких вопросах чрезвычайно нежелательна. Повертевшись вокруг окошка, где принимали розовые бланки (срочные), понял все же, что это будет выглядеть до неприличного жалко. На вероятный о к р и к Гутиереса лучше всего ответить болезнью, сердечным кризом, - большие начальники любят сострадать, моральное меценатство. Днем в институт принесли "молнию", открыл трясущимися пальцами: "Дорогой доктор, мы очень спешим с нашим делом, только поэтому так резко ограничиваем во времени - и самих себя, и наших друзей. Не сердитесь. Сердечно ваш Гутиерес". Риктер почувствовал, как перехватило горло от волнения; лица посланцев Мюллера, которых ночью костил мерзавцами и костоломами, сейчас вспомнил с нежностью: все-таки немец никогда не подведет немца, нет ничего выше единства крови, почвы и языка. Назавтра вылетел в Игуасу. Три дня в "Александере" к нему никто не подходил. В парижже, которую, как оказалось, держал немец, им никто не интересовался. Лишь на четвертый день, когда он кончил фотографирование водопадов, изучил все минералы, которые сюда везли из Бразилии, на улице, вечером уже, его окликнули, - слова пароля были абсолютны, слово в слово. - Не сердитесь, что я не сразу подошел к вам, сеньор Риктер. Меня зовут Райфель. Все это время приглядывался, всякое может быть, как-никак живем в чужой стране. - Вы легальны? - поинтересовался Риктер. - Вполне. - В таком случае, передайте, пожалуйста, что мне необходимо повидаться с теми господами, которые привезли техническую документацию. Этот текст означал, что Риктер требует немедленной связи с людьми Мюллера. Поскольку формально Райфель работал на о р г а н и з а ц и ю Гелена, но состоял на учете в картотеке Мюллера, ему приходилось лавировать между двумя с и с т е м а м и, работая то на одну, то на другую. О том, что люди Мюллера надежно инфильтрованы в о р г а н и з а ц и ю, он, конечно же, догадывался, поэтому вел себя крайне осторожно. Понятно, он не знал, жив ли Мюллер или б р а т с т в о возглавляет какой-то другой функционер; ясно было лишь одно: с е т ь трехъярусна - Гелен, гестапо и НСДАП, знай вертись вентилятором, особенно после того, как курьер' из Европы сухо потребовал письменного отчета о всей проделанной работе. Несколько раз ловил себя на мысли, особенно после того, как бизнес пошел в гору: "Вот бы родиться каким парагвайцем или голландцем! Нет ничего более спокойного, чем быть подданным маленького государства, особенно если оно к тому же конституционная монархия". _______________ ' Именно так Лангер представил ему Роумэна. - Хорошо, - ответил Райфель, - через день-другой вас найдут. Риктер сразу же вспомнил советы посланцев Мюллера, недоумевающе посмотрел на Райфеля, заметив: - Вы меня плохо поняли, сеньор Райфель. Встреча мне нужна немедленно; озаботьтесь тем, чтобы контакт состоялся не позднее завтрашнего ланча. Я буду ждать у себя в отеле в тринадцать тридцать. - У нас пограничный город, - Райфель покачал головой. - Я не исключаю возможности, что ваш номер о б о р у д о в а н. - Проверить нельзя? - так же требовательно поинтересовался Риктер. - Рискованно. - Хорошо, назначьте встречу в ресторане. - В каком? - При отеле. Райфель снова покачал головой: - Нет, не годится, слишком болтливый портье. У меня там был контакт, и об этом узнали в городе. Встречу организуем в "Джордже" - большой дворик, столы отстоят друг от друга на значительном расстоянии, беседу можно проводить без оглядки... Райфель действительно узнал, что о его встрече с к у р ь е р о м в холле "Александера" болтали в городе, - любой новый человек в Игуасу на виду. Он, конечно, не мог предположить, что Шиббл сделал портрет Роумэна и отправил пленку в Лондон. Эта новость вызвала там ш о к о в ы й интерес; столкнулись два мнения: одни считали, что этот факт необходимо срочно сообщить Вашингтону, другие - из старой гвардии: "прежде всего интересы империи" - такого рода сообщение полагали преждевременным, наиболее разумно сначала самим посмотреть за Райфелем и Роумэном, он, видимо, ключевая фигура. Вторая точка зрения возобладала. Назавтра Шиббл не только сфотографировал Риктера с неизвестным, но и смог услышать часть разговора (к счастью для Мюллера - незначительную часть). То, что Шиббл смог услыхать, весьма заинтересовало его: Риктер, человек, на которого он был сориентирован еще десять месяцев назад, обсуждал вопрос о том, как быть со Штирлицем (Шиббл увидел в руках Риктера вырезку из "Мэйл"). Риктера интересовало, как быть со Штирлицем, потому что "он держит те нити, которые, возможно, определят успех предприятия; но если он связан с русскими, имеем ли мы право приобщать его к делу? Я-то поначалу рассчитывал, что его можно п р и в л е ч ь. Но сейчас я думаю, что это сумасшествие". "Привлечь его можно двояко, - усмехнулся собеседник Риктера. - Либо как друга нашей идеи, либо как врага. Если бы он был другом, он бы жил рядом с вами и пользовался всеми благами аргентинского рая. А поскольку он враг, ему придется работать на н е м е ц к о е дело в таком месте, по сравнению с которым Освенцим покажется ему санаторием". В свое время Шиббл получил информацию, что где-то в Андах нацисты создали свой закрытый лагерь, - жизнь там идет точно так, как в рейхе. "Что же, - подумал он, - проводник имеет право охотиться не только в сельве". Попытка Шиббла п а с т и человека, который пришел на встречу с Риктером, окончилась неудачей: сразу же после встречи он поехал на аэродром, сел в маленький самолет - без опознавательных знаков - и улетел в неизвестном направлении. За Риктером, однако, Шиббл н а л а д и л наблюдение, которое и привело англичан в район Ла Плата и в Барилоче, где лаборатория охранялась молчаливыми людьми в штатских костюмах, но с хорошей военной выправкой. План, задуманный МИ-6' в Гамбурге в далеком сорок пятом году, получил свое развитие: события раскручивались именно так, как прикинули асы политической разведки. Да, Риктер нашел хозяев для своей идеи, да, он обосновался в Аргентине, да, здесь начали свое атомное дело; этим можно торговать с младшим братом, который не подпускает Британию к своей ш т у к е; подпустит, вынужден будет подпустить, если испугать как следует. Именно страх заставит американских экспертов начать диалог с британскими коллегами, ибо атомная бомба в руках Перона равно опасна и Вашингтону, и Лондону. _______________ ' М И - 6 - подразделение английской разведки. Шиббл решил, что ему вменят в обязанность наладить слежку за каждым шагом Риктера, он мог это сделать, к р е з ы из Буэнос-Айреса, которых он водил по сельве, примут его с распростертыми объятиями. Однако очередное указание, поступившее из Лондона, оказалось совершенно иным. "Мамочка" писала тайнописью, что необходимо продумать вопрос о том, чтобы Шиббл организовал у т е ч к у информации о том деле, которое р а с к р у ч и в а л Риктер. Причем сослаться следует на Штирлица; как это сделать - задача Шиббла. Но в ы п у с т и т ь информацию надо никак не в Аргентине, но в Бразилии или Парагвае, и таким образом, чтобы об этом узнали представители американской прессы, и опять-таки не любой газеты, но в первую очередь журнала "Нью Рипабликэн". Шиббл написал в Лондон, что задача эта практически неосуществима. Где Штирлиц? Как его найти? Кто знает этот новый американский журнал? Как к нему можно подкрасться в Латинской Америке, где у них нет своих корреспондентов? Один шанс из миллиона. Лондон ответил в обычной своей манере, сдобренной старым островным юмором: "Вот и реализуйте этот шанс". Ответили так те люди из британской секретной службы" которых связывала старая и добрая дружба с ОСС, и отвечать так они считали нужным потому, что директором нового журнала был не кто-нибудь, а бывший вице-президент Соединенных Штатов Генри Уоллес. К этой г л у б и н н о й комбинации Аллен Даллес - а именно он был ее автором - Макайра не подпускал, работал наощупь, как слепой, читающий текст мягкими подушечками пальцев на особой странице, напечатанной в типографии Артура Баксли. Его давешняя задумка каким-то образом связать Штирлица и Роумэна с людьми типа Уоллеса обрела реальную возможность именно в тот день, когда вышел первый номер журнала "Нью Рипабликэн", который выступал за дружеский диалог с Москвой и требовал немедленного и бесспорного запрещения производства ядерного оружия. Множественность угодна зрелой политике. Даллес н е и м е л права позволить Макайру произнести при нем слово "синдикат", хотя он был прекраснейшим образом осведомлен о том, каким образом мафия задействована в комбинации; он понимал, сколь выгоден был бы сейчас в Голливуде и Вашингтоне "треугольник" Роумэн - Эйслер - Штирлиц; он, однако, держал в поле зрения ситуацию в Колумбии, где дело идет к победе левого кандидата в президенты Гаэтана, а это недопустимо, - дурной пример заразителен, в Латинской Америке нет и не может быть левых режимов, это противно интересам Соединенных Штатов. Следовательно, дуэт Роумэн - Штирлиц может оказаться значительно более необходимым в экстремальной ситуации, которую необходимо создать в Колумбии, пограничной с Панамой (крупнейшая военная база США), Венесуэлой (нефтяная империя Рокфеллеров, интересы которых защищает "Саливэн энд Кромвэл"), Бразилией, Эквадором, предоставившими военно-морские базы США, и Перу (ключевая страна Тихоокеанского побережья). Именно этот дуэт вынудит русских убраться с юга, именно так, им здесь не место. Но венцом всего п р е д п р и я т и я может стать "треугольник" Уоллес - Роумэн - Штирлиц (то есть гестапо плюс ГПУ), в основании которого лежит аргентинский атомный проект. На этом троица вполне сойдется, ибо ключевыми фигурами атомного д е л а Перона являются немцы с нацистским прошлым, - гарантия того, что Роумэн не сможет промолчать, - Дон Кихот, вертикальный характер; Уоллес будет тянуть свою политическую линию на разоружение и запрет бомбы; ну, а Штирлиц, видимо, станет отстаивать свое. "Я чувствую комбинацию, - думал Даллес, - ауф видерзеен, курс мистера Рузвельта!" РОУМЭН (зима сорок седьмого) __________________________________________________________________________ ...Во время налета на явки нацистов в американской и британской зонах оккупации, которые ему удалось открыть, Роумэн отправился с двумя "джи ай" на квартиру вице-президента Имперской социалистической партии Лонца. В коттедже не оказалось ни души; ощущение такое, будто отсюда только-только ушли. - Обыщите дом, - сказал Роумэн военным, почувствовав внезапный озноб. - Весь дом, каждый ящик. Перетрясите все книги, тут должно быть то, что меня интересует. Он отошел к телефону, снял трубку, но аппарат был гулко-безжизненный, словно тыква. Закурив, Роумэн задумчиво посмотрел на то, как ловко работали военные контрразведчики, и сказал: - Продолжайте, ребята, я вернусь через час. Позже он не смог вернуться, потому что должен был вылететь в Женеву, там пересесть на машину Лангера, который привезет его в Аскону, в дом Матильды Вольф, хозяйки перевалочной базы, что снабжала людей СС и СД л и п о й, по которой надо было явиться в Вечный город, на улицу, находящуюся в трехстах метрах от Ватикана. На этой же машине поездка в Австрию - не так уж далеко, американская зона оккупации. Оттуда возвращение в Швейцарию и вылет к Штирлицу. В это время Эронимо берет в Мадриде трех "контрабандистов" Гаузнера и Кемпа (их надо брать именно по обвинению в контрабанде кокаина, еще рано тревожить весь улей); главное, чтобы они просидели на Пуэрто-дель-Соль хотя бы три дня; основные улики даст банкир Нибель из Кордовы, он - ключевая фигура, возит нацистские деньги по миру. П р е д п р и я т и е было рассчитано по часам - с учетом разницы во времени на континентах. Однако все р у х н у л о, когда Роумэн приехал в штаб-квартиру оккупационного корпуса, дежурный офицер протянул ему телефонограмму: "Группа, состоявшая из сержанта Никльсона и рядовых Дэвиса и Рэндольма, при налете на квартиру, указанную в вашем рапорте, взорвалась на мине, заложенной в пустом доме; Дэвис погиб на месте, жизнь Никльсона и Рэндольма в критическом состоянии". ...Лангера на аэродроме в Женеве не было; в бюро информации на имя "доктора Брэдиса" (так было оговорено) никто не оставлял никакого сообщения. Роумэн заказал Мадрид; полковника Эронимо не было ни на работе, ни дома: "Коронель уехал в командировку". Так было и в тот день, когда появился Гаузнер; что же могло произойти за это время, черт?! Роумэн отошел к киоску, купил американские газеты, не для того, чтобы читать, а скорее чтобы сосредоточиться и принять какое-то решение. Страницы пролистывал машинально, не очень-то обращая внимание на заголовки; споткнулся - совершенно неожиданно - на самых броских: "Немецкий композитор из Голливуда на службе ГПУ и Коминтерна!"; "Ганса Эйслера защищает Элеонора Рузвельт!"; "Первая леди под подозрением в симпатиях к красным!"; "Москва задействовала всю свою агентуру на Западе!"; "Чарли Чаплин, Матисс, Пикассо и Кокто обратились в Белый дом!"; "Негодование Альберта Эйнштейна!"; "Ничто не спасет русского шпиона от кары!" Сначала Роумэн не поверил глазам; ведь Макайр сказал, что с этим безумием все кончено, Америка убедилась в шаманстве Рут Фишер', катившей черт знает что на братьев: "Не может быть, бред какой-то!" _______________ ' Сестра Ганса Эйслера, бывший член КПГ. Он отошел к стойке бара, попросил кофе, принялся читать сообщение о предварительном допросе Ганса Эйслера, композитора, которого по праву называли одним из самых великих музыкантов века. "Э й с л е р. - Господин председатель, могу ли я просить у вас разрешения сделать заявление перед началом собеседования? П р е д с е д а т е л ь. - Дайте мне ваше заявление. (Читает его.) Нет. Я не разрешаю вам выступить с этим заявлением... Э й с л е р. - Вы не хотите позволить мне выступить с заявлением после всего того, что мне довелось пережить начиная с прошлого года?! П р е д с е д а т е л ь. - Следователь, задавайте свои вопросы. С л е д о в а т е л ь. - Я хочу зачитать выдержки из газеты "Дейли уоркер" от пятнадцатого января тридцать пятого года... Цитирую: "Выдающийся революционный композитор Ганс Эйслер прибывает двадцать седьмого января... С тех пор, как в Германии к власти пришел Гитлер, Ганс Эйслер проживает в Париже и Лондоне; всему миру известны произведения этого блистательного музыканта; нельзя не восторгаться его высокоталантливыми операми, песнями и фильмами, такими, как - немецкое название я произношу по буквам - кэй-ю-эл-и-даблью-ай-эм-пи-и..." Что это значит, Эйслер? Э й с л е р. - Это опера и фильм, сделанные мною в Берлине в тридцать втором году. Называется "Куле Вампе". С л е д о в а т е л ь. - Продолжаю цитату: "эм-ай-эс-эсэн-ай-эм-и..." Что это такое? Э й с л е р. - Это мое произведение "Масснаме"... По-немецки это звучит как "мероприятие", "целесообразность"... С л е д о в а т е л ь. - Продолжаю цитату: "Рот фронт"... Это все вы сочинили, Эйслер? Э й с л е р. - Да. С л е д о в а т е л ь. - В статье говорится, что вы один из выдающихся композиторов современности, вас называют борцом-коммунистом против гитлеровской тирании, утверждают, что вы не только великий музыкант, но и т о в а р и щ, стоящий в первой линии борьбы. Вы подтверждаете, что это написано про вас? Э й с л е р. - Про меня так много писали, что я не могу помнить каждую статью... С л е д о в а т е л ь. - Я просмотрел нью-йоркские газеты этого же периода, о вас нигде не писали как о великом композиторе, кроме как в газете американских коммунистов. Э й с л е р. - Вы плохо смотрели, я могу показать вам сотни статей обо мне, они где-то валяются в моих архивах. С л е д о в а т е л ь. - Подойдите ко мне и посмотрите фото в газете "Дейли уоркер". Это ваша фотография? Э й с л е р. - Совершенно верно, моя. С л е д о в а т е л ь. - Что за жест вы делаете на фото? Э й с л е р. - Это салют немецких ра... С л е д о в а т е л ь (перебивает). - Вы подтверждаете, что на фото изображены именно вы и именно вы держите правую руку над головой, причем пальцы сжаты в кулак? Э й с л е р. - Подтверждаю, посколь... С л е д о в а т е л ь (перебивает). - Вы не отвергаете, что вы держали руку в коммунистическом салюте? Э й с л е р. - Да, подтвер... С л е д о в а т е л ь (перебивает). - Продемонстрируйте комиссии этот жест! Эйслер демонстрирует коммунистический салют, подняв правую руку, сжатую в кулак. П р е д с е д а т е л ь. - Вы не хотите опровергнуть подлинность фотографии? Э й с л е р. - Нет. Это салют не только коммунистов, но всех антифашистов. Это не партийное приветствие, а салют антифашистов всего мира. С л е д о в а т е л ь. - Вы писали музыку к фильмам режиссера Йориса Ивенса, работавшего с Хемингуэем в Испании? Э й с л е р. - Да. С л е д о в а т е л ь. - Им мы еще займемся, этим Ивенсом... В статье про вас написано, что вы заявили: "В единстве голосов и действий - надежда на будущее мира". Вы говорили эти слова корреспонденту? Э й с л е р. - Журналист вправе писать, что он хочет. Я могу отвечать только за себя... С л е д о в а т е л ь. - Это вы написали оперу "Мать"? Э й с л е р. - Да. Опера "Мать" написана по мотивам повести Горького. С л е д о в а т е л ь. - В одной из арий этой оперы есть слова: "Учи азбуку, не бойся, ты только начни, рабочий, и ты возьмешь власть, ты победишь!" Вы писали музыку и к этим словам?! Э й с л е р. - Не мог же я писать музыку к одним словам повести и не писать ее к другим?! П р е д с е д а т е л ь. - Вы имеете в виду, что сейчас надо быть готовым к тому, чтобы "взять власть и победить"?! Э й с л е р. - Я не понимаю вопроса... П р е д с е д а т е л ь. - Где вы писали эту оперу? Э й с л е р. - В Берлине, в двадцать девятом, мне кажется... П р е д с е д а т е л ь. - Значит, ваша опера обращена к немецким рабочим? Э й с л е р. - Не только... Это же опера, произведение искусства. П р е д с е д а т е л ь. - Но это "произведение искусства" показывали в Соединенных Штатах? С л е д о в а т е л ь. - Да. П р е д с е д а т е л ь. - Значит, эти слова из вашей оперы обращены не только к немцам, но и к итальянцам, французам, американцам? Э й с л е р. - Повторяю, опера написана по мотивам повести великого Максима Горького... Слова песни соотнесены с ситуацией, которая существовала в России в девятьсот пятом году... П р е д с е д а т е л ь. - Могли бы вы написать подобную оперу в Соединенных Штатах с призывом "захватить власть и победить" здесь, в этой стране? Э й с л е р. - Нет. П р е д с е д а т е л ь. - Вы изменили своей позиции? Э й с л е р. - Нет. Просто здесь я гость, путешественник... Ваше рабочее движение будет само решать свои дела... С л е д о в а т е л ь. - Вы когда-нибудь посылали приветствия в Советский Союз? Э й с л е р. - Конечно. С л е д о в а т е л ь. - Вы ненавидите Сталина? Э й с л е р. - Простите, я не понял вопроса? С л е д о в а т е л ь. - Вы ненавидите Сталина? Мы слышали, что вы говорили офицерам иммиграционной службы, что вы ненавидите Сталина. Э й с л е р. - Я был бы идиотом, если бы говорил им это. Я считаю Сталина весьма серьезным персонажем современной истории. С л е д о в а т е л ь. - В советской энциклопедии, изданной в тридцать третьем году в Москве, дано ваше фото и заметка: "Эйслер, композитор, коммунист, глава пролетарского направления в германской музыке..." Вы член коммунистической партии, мистер Эйслер? Э й с л е р. - В России коммунистом называют каждого, кто так же активен в своем творчестве, как я. Я не имею права - особенно после тех пятнадцати лет, когда германские коммунисты сражались в подполье против Гитлера, - считать себя членом партии, потому что все они были героями, настоящими героями... Да и в любой стране, где коммунисты работают в подполье, - они герои. А я не герой. Я просто композитор... С л е д о в а т е л ь. - Как зовут вашу сестру, мистер Эйслер? Э й с л е р. - Ее зовут Рут Фишер. С л е д о в а т е л ь. - Вы получили от нее письмо, датированное двадцать четвертым апреля сорок четвертого года? Э й с л е р. - Что за письмо? С л е д о в а т е л ь. - В этом письме миссис Фишер обвиняет вас в том, что вы являетесь агентом ГПУ. Она пишет следующее: "Если местное отделение ГПУ попытается устроить мне "естественную" смерть, то это у вас не получится, - ни у тебя, ни у Герхарда Эйслера, являющегося шефом германского отдела ГПУ в Соединенных Штатах. Это так легко вам не сойдет с рук. Вы всегда играли терроризмом и всегда боялись нести ответственность за это. Я сделала следующие приготовления на случай ваших террористических актов: во-первых, три врача провели тщательное медицинское обследование и засвидетельствовали, что я абсолютна здорова, так что нет никаких оснований для моей естественной смерти. При этом я нахожусь под постоянным врачебным надзором и тщательно слежу за своим состоянием. Доктора проинформированы обо всем, и в случае какого бы то ни было ухудшения моего здоровья они незамедлительно примут соответствующие шаги. Во-вторых, престижные журналисты и политики получили копию этого письма, так же как и ряд немецких иммигрантов..." Мистер Эйслер, вы подтверждаете получение этого письма? Э й с л е р. - Письмо совершенно сумасшедшее... П р е д с е д а т е л ь. - Вы получили это письмо? Э й с л е р. - Я неоднократно читал подобные послания... С л е д о в а т е л ь. - Зачитываю цитату из журнала "Советский Союз сегодня", май тридцать шестого года, страница тридцать три: "В день Первомая трудящиеся всего мира наравне с "Интернационалом" и "Вставай, проклятьем заклейменный" поют песни Эйслера и Брехта". Конец цитаты. Вы ни разу не называли человека, который писал слова для таких ваших песен, как "Вперед, мы не забыли", "Общий фронт", а ведь в этом журнале говорится, что для вас писал Бертольт Брехт? Да или нет?! Почему вы молчите?! Господин председатель, у меня больше нет вопросов к Эйслеру, я требую его отправки в Голливуд для новых допросов на месте. Ч л е н к о м и с с и и. - Мистер Эйслер, вы написали "Балладу о параграфе 218"? Э й с л е р. - Да. Ч л е н к о м и с с и и. - Вы помните слова? Э й с л е р. - Конечно. Ч л е н к о м и с с и и. - Вы написали "Балладу о ниггере Джиме"? Э й с л е р. - Да. Ч л е н к о м и с с и и. - Вы помните слова? Э й с л е р. - Да. Ч л е н к о м и с с и и. - Вы читали слова этой баллады перед тем, как написать музыку? Э й с л е р. - Да. Ч л е н к о м и с с и и. - Вы написали "Песню о черством хлебе"? Э й с л е р. - Да. Ч л е н к о м и с с и и. - Вы читали слова перед тем, как писать музыку? Э й с л е р. - Конечно. Ч л е н к о м и с с и и. - Господин председатель, я считаю, что все члены комиссии должны тщательно проанализировать песни, которые я упомянул, и в авторстве которых Эйслер сознался. Тексты этих песен нельзя посылать по почте Соединенных Штатов. Это нечто такое, что выходит за рамки политики, это должно быть отправлено на заключение медикам! "Безумное безобразие" - бедные и слабые слова, чтобы определить эту мазню на нотной бумаге! Такое "искусство" не имеет права на то, чтобы существовать в цивилизованном обществе! Э й с л е р. - Слова этих песен признаны великой поэзией. Ч л е н к о м и с с и и. - Чем, чем они признаны?! Э й с л е р. - Великой поэзией. Ч л е н к о м и с с и и. - Мы в Америке иначе понимаем великую поэзию! Ясно вам?! Помимо всего прочего, в словах ваших песен есть высказывание против закона об абортах. Да или нет?! Э й с л е р. - Да. Ч л е н к о м и с с и и. - Песня смеет выступать против закона об абортах?! Э й с л е р. - Да. Ч л е н к о м и с с и и. - Значит, с вашей, коммунистической, точки зрения, вы вправе высказываться против закона об абортах?! П р е д с е д а т е л ь. - Мы еще вернемся к вопросу о высказываниях против закона об абортах. Ч л е н к о м и с с и и. - Мистер Эйслер, вы где-то позволили себе заметить, что наша комиссия мучает и травит вас... Э й с л е р. - Да. Ч л е н к о м и с с и и. - Наша комиссия по расследованию антиамериканской деятельности создана в рамках закона и действует в рамках закона. Чем же мы травим вас и мучаем? Э й с л е р. - Если вы допрашиваете меня без перерыва в течение двенадцати месяцев, собираете против меня факты, которые не имеют ничего общего с правдой, если вы начали фантастическую кампанию в прессе против меня, да и вообще против художников и артистов, вы просто-напросто хотите уничтожить всех нас, особенно тех, кто не скрывает и никогда не скрывал своей антифашистской, красной идеологии... Ч л е н к о м и с с и и. - Мистер Эйслер, это вы написали музыкальную поэму "Об убийстве"? Э й с л е р. - Да, это я написал. Ч л е н к о м и с с и и. - Господин председатель, я хочу привести девять строк из этой - с позволения сказать - поэзии... Э й с л е р. - Я не убежден, что вы достаточно компетентны в вопросах поэзии. П р е д с е д а т е л ь. - Все члены этой комиссии компетентны в поэзии! Ч л е н к о м и с с и и. - Цитирую: "Нет ничего ужаснее, чем пролитая кровь, страшно и горько учиться убивать, мучительно видеть молодых людей, погибших раньше времени на полях битв, но мы должны научиться этому, - для того лишь, чтобы кровь никогда не проливалась более!" Э й с л е р. - Вы довольно точно перевели слова. Это антифашистская песня написана мной... И когда Гейдрих был убит чехами на улицах Праги, когда партизаны пролили его кровь, я был согласен с ними... Пойдите в Голливуд... В каждом газетном киоске вы купите журналы с описанием ужасных гангстерских зверств, вы купите их свободно, и мне очень не нравится это, с позволения сказать, искусство... А моя поэма - это призыв к борьбе против кровавых гангстеров. Ч л е н к о м и с с и и. - Господин председатель, американские парни погибали, сражаясь против Гитлера, но мне не нравится, когда кое-кто приехал в эту страну из Европы и призывает народ к революции в Соединенных Штатах! П р е д с е д а т е л ь. - Мистер Эйслер, вам необходимо находиться здесь, пока мы не освободим вас. Э й с л е р. - Где я должен находиться? С л е д о в а т е л ь. - В Соединенных Штатах. В Вашингтоне. В этой комнате". Роумэн закрыл глаза, испугавшись, что заплачет. Он явственно увидел лицо композитора. Он ведь такой наивный, сидит дни напролет у рояля и сочиняет ту музыку, которую слышит в себе и которой восторгается мир, а с ним говорили как с мелким жуликом. С ним говорили больные люди. Или очень страшные мерзавцы. А скорее всего - и то, и другое. Кто сказал, что параноики не могут быть мерзавцами и при этом править страной?! "Вот почему я не мог найти его, - понял Роумэн. - Они допрашивали его все эти месяцы, а он боялся встречаться с кем бы то ни было, чтобы не бросить тень на друзей". Роумэн попросил бармена сварить ему двойной кофе, полез за сигаретами, закурил, тяжело затянулся, а потом - неожиданно для себя - бросил газету на пол и наступил на нее ногой, словно на какую-то гадину... "Ну, Макайр, - сказал он себе, - ну, мерзавец, ты ведь из этой же банды, ты все знал заранее, ты сделал так, чтобы спасти открытых мной черных наци в Германии, и погубил из-за этого наших ребят, позволив взорвать их на мине, наци ведь не так страшны для тебя, как несчастный Эйслер или Брехт, к которому подбираются другие мерзавцы! Да что же это такое, боже милостивый?! Что происходит с моей страной?! Как остановить этот психоз, они ведь возрождают инквизицию. Это страшно, что они делают, я бы не мог в это поверить, не прочитай своими глазами, я бы полез с кулаками на каждого, кто посмел бы рассказать мне то, что я только что узнал! Ох, как хочется выпить, - подумал Роумэн, - напиться хочется, завыть по-волчьи, задрав голову к луне, хочется кричать так, чтобы меня все услышали, собрались вокруг меня и решили бы, что я спятил, а я бы - когда соберется много людей - замолчал и рассказал бы им то, что обязан рассказать, и тогда все эти безумцы из антиамериканского комитета, большие знатоки поэзии, вздрогнули бы, они бы испугались, потому что правда, которую я теперь узнал, пострашнее их лжи... Нельзя мне пить, - сказал он себе, - нельзя пить, когда ты в д е л е, надо быть трезвым и собранным, как никогда". Он пошел на переговорный пункт и заказал Голливуд. До отправления самолета оставалось еще больше часа; к телефону подошел Грегори; голос какой-то фальшивый, чересчур спокойный и бодрый: - С Крис все в порядке, ждем тебя, Пол, очень скучаем... - Ты что, еще не читал? Голос сломался, потух: - Неужели в Европе уже перепечатали?! Ах, Пол, как я не хотел, чтобы ты узнал об этом там... Но еще не все потеряно, Элеонора Рузвельт требует, чтобы реакционеры с юга были убраны из комиссии, пусть туда пустят нормальных американских либералов... Ты слышишь меня, Пол? - Да. Ты веришь, что их так легко оттуда убрать? - Когда так ужасно, надо быть всем вместе. Пол, мы ждем тебя... - Да, надо быть всем вместе... Только я сначала залечу в Вашингтон... - Что-нибудь случилось? - В том-то и дело, что ничего не случилось, старина... Все пошло прахом... Все, понимаешь? Дай мне Крис... Он явственно увидел, как она выхватила трубку из рук Грегори. "Как это ужасно - говорить по телефону, зная, что каждая твоя интонация, не то что слово, записывается на медленно двигающуюся пленку диктофона, над которой склонились люди, вроде тех, что мучали Эйслера. Будь ты проклята, техника двадцатого века! Бедная моя конопушка, из одного ужаса попала в другой..." - Милый, здравствуй, любовь моя! - Здравствуй, - ответил он, подумав, что девочка забыла самое себя: "Ведь именно она учила меня, что нельзя открываться перед г а д а м и, они умеют играть тем, что любишь более всего на свете. Бедная девочка, какая-то обреченность кругом, давит, сил нет, сейчас замолотит заячья лапа, не сердце, а какая-то тряпка, черт его забери... Ты не смеешь так думать, - сказал он себе, - ты должен быть крепким и здоровым, потому что есть Крис и ты ей нужен, а все большие дела в мире начинаются с любви - к ребенку, женщине, маме..." И как раз в этот миг он вновь услыхал в себе тот давешний, подлючий голос, который так ненавидел, но который жил в нем помимо его воли и желания: "А может быть, именно любовь толкает человека к тому, чтобы примиряться с обстоятельствами?" - Милый, почему у тебя такой ужасный голос?! - Немного простудился, конопушка... Это пройдет, как только я увижу тебя. - Я буду молиться, чтобы самолет благополучно перелетел этот чертов океан. - Обещаю тебе, что он перелетит. - Если случилось что-то не так, не огорчайся уж очень-то, всегда надо уверенно думать о том, что задуманное рано или поздно сбудется, тогда непременно все случится так, как ты хочешь. - Бросай математику, конопушка... - усмехнулся Роумэн. - Переходи в Армию спасения, там нужны талантливые лекторы. И платят хорошо. - Ладно, я начну готовиться, только скорее прилетай... - Ну его к черту, этот Вашингтон, - сказал вдруг Роумэн. - Я сейчас поменяю билет и возьму тот рейс, где не надо ждать в нью-йоркском аэропорту, и сразу же прилечу к вам... - Ох, как это хорошо, милый, я так счастлива... Погоди, тебе что-то хочет сказать Элизабет... - Целую тебя, конопушка. - А как я тебя целую, милый, если б ты только знал! Голос у Элизабет был какой-то сломанный, затаенный: - Здравствуй, седой братик, рада тебя слышать... - Здравствуй, девочка. Как дети? - Орут, бьют посуду, играют с Крис в прятки с утра и до вечера. Свою докторскую она пишет по ночам... Слушай, милый, тут, оказывается, очень нужен Роберт Харрис и Мигель... Роумэн не сразу понял: - Что?! - Спарк и Крис были против того, чтобы я это говорила тебе... Но я все же решила сказать... "Это Штирлиц, - понял Роумэн. - Он звонил к ним. Что-то случилось, видимо, крайне важное. "Мигель" - это Майкл Сэмэл. Харрис - понимаю, они давно знакомы, но отчего Майкл Сэмэл?!" - Передай-ка трубку Крис, сестреночка... - Я целую тебя, седой брат. У теб