ства юстиции ворвались в те клубы, общества и ассоциации, которые были занесены в картотеку Джона Эдгара Гувера; людей избивали резиновыми дубинками, а то и просто деревянными длинными палками, в тюрьмы были брошены сотни левых. Это была "проба сил". А истинная операция прошла в начале января двадцатого года; Гувер не спал всю ночь, сидел у телефонов: в его кабинете установили девятнадцать аппаратов, и все "тревожные" штаты докладывали ему о ходе операции через каждые два часа. Массовые аресты - схватили более пяти тысяч человек - были проведены в штатах Калифорния, Нью-Джерси, Иллинойс, Небраска. Людей заковывали в кандалы и связывали одной цепью; именно так, словно рабов в былые времена, их провели по улицам городов на вокзалы, куда уже заранее были подогнаны тюремные вагоны без окон. В стране начался шабаш беззакония. Когда первая фаза облавы окончилась, один из ведущих чиновников штата Массачусетс мистер Лангри заявил журналистам: - Ребята, вы меня знаете, я всегда говорю правду, я вам и сейчас скажу то, что думаю: будь моя воля, я бы каждое утро расстреливал во дворе нашей тюрьмы партию красных, а уж на следующий день разбирал их дела в суде, чтоб все было оформлено по закону, как полагается... Обезумевший на почве расизма и антибольшевизма писатель Артур Эмпи (его мучили кошмары по ночам, пил сильно действующее снотворное, поэтому не мог сдерживать дрожь в руках) начал турне по Америке. - Славяне и евреи, а также негры с мексиканцами являются дрожжами нового большевистского бунта! Люди чужой крови готовятся устроить кровавое побоище истинным американцам! Поэтому запомните: лекарство от большевиков продается не в больнице, а в ближайшей оружейной лавке! Мой лозунг: "Против красных только один способ - высылка или расстрел на месте!" Гувер к тому времени получил под свою картотеку еще три зала; вход охраняли моряки, вооруженные кольтами и ножами; количество подозреваемых составляло теперь пятьсот сорок семь тысяч американцев; каждая шестидесятая семья страны подлежала - победи точка зрения Эмпи - высылке из страны или расстрелу. В тюрьмах начались пытки: арестованных зверски избивали, вызывали на очные ставки жен и детей; мучили в их присутствии, требуя признаться в том, что они участвовали в большевистском заговоре в целях "свержения законно избранного правительства". В тюремные больницы искалеченных не отвозили; часть выбросили из окон, чтобы скрыть следы побоев - "самоубийство", другие сошли с ума; третьи, не перенеся пыток, умерли. Помощник министра труда Луис Пост не выдержал; он собрал журналистов и сказал им: - Мы перестаем быть страною свободы! Мы превращаемся в олигархическое государство под лозунгом борьбы против "анархии". Сейчас "анархистом" считается каждый, кто выступает против бесконтрольной власти финансистов и тупых консерваторов, которые не желают или не умеют думать о будущем, о наших детях, а ведь им предстоит жить в ином мире, совсем не в таком, к какому привыкли мы, старики. Луис Пост отправил своих сотрудников в тюрьмы, где томились арестованные "анархисты". Его люди вернулись в ужасе: они увидели ни в чем не повинных, истерзанных и замученных американцев, закованных в кандалы. Пост обратился с открытым призывом к нации за содействием в прекращении "правого безумия". Его немедленно обвинили в государственной измене и потребовали предать суду; Гувер лихорадочно выбивал показания, чтобы доказать связь семидесятилетнего патриота Америки с эмиссарами Москвы; дело было передано в конгресс; Пост тем не менее вышел победителем; облавы, однако, продолжались, тюрьмы были по-прежнему переполнены. Автомобильный король Генри Форд, поддерживавший и финансировавший этот шабаш, купил ряд газет и начал печатать цикл статей под заголовком: "Заговор международного еврейства". Русские черносотенцы, эмигрировавшие в Нью-Йорк, подготовили публикацию антисемитской фальшивки - "Протокола сионских мудрецов" (копия с комментариями была отправлена в Мюнхен, Альфреду Розенбергу, молодому помощнику германского националиста Гитлера, который по-настоящему громко и звонко провозгласил необходимость физического уничтожения большевизма, как главной еврейской силы мира). Ку-клукс-клан провел кампанию избиений негров, "купленных на корню" Москвою. Ведущие газеты улюлюкали, требовали еще более жестких мер против красных, мексиканцев, русских, украинцев. ...Позже Гувер подготовил для министра Пальмера текст выступления на встрече с представителями прессы. - Я не стану извиняться за действия людей моего министерства, - сказал Пальмер собравшимся. - Я не считаю нужным выгораживать их, потому что горжусь их работой. Если кто-то из моих агентов был груб с арестованными, то это извиняется той пользой, которую они сделали во имя демократии и свободы в этой стране... Я вообще намерен обратиться в конгресс с предложением ввести смертную казнь для тех, кто призывает к мятежу... Двух таких мы уже знаем - это марксистские террористы Сакко и Ванцетти, их ждет электрический стул, как бы ни вопили об их невиновности большевистские комиссары. ...Вот именно тогда, во время безумного шабаша ультраправых, мало кому известный сенатор Гардинг бабахнул свое заявление: - Мы живем в такое время, когда Америке нужны не герои, но целители, не таинственные чудодейственные средства от недуга, но последовательно конституционный образ правления... Через несколько месяцев именно этому человеку было суждено стать президентом США. Гувер никогда не забывал, как ему работалось под Гардингом. Он просто-напросто не имел права забыть это, потому что именно ему - вновь назначенному директору ФБР - пришлось не только охранять Гардинга и его министров, но и заниматься исследованием обстоятельств таинственной гибели американского лидера; впрочем, Гувер отвел от себя руководство этим делом, и он имел все основания для того, чтобы держаться в стороне... ...И вот сейчас Гувер снова и снова листал те маленькие странички с грифом "совершенно секретно, напечатано в одном экземпляре, подлежит уничтожению", на которых был зафиксирован разговор Донована с Лэнсом о том, что Рузвельт делается опасным для Америки. Да, это так. Да, именно Рузвельт сделал то, что было ненавистно и Гуверу, и Доновану, как и всем тем, кто стоял за ними: он признал Советы, он открыл в Москве посольство, он сел за один стол со Сталиным, он признал за большевиками право на равноправное участие в делах послевоенного мира, он мешает людям большого бизнеса предпринять необходимые шаги для того, чтобы сохранить Германию для Запада, он позволяет себе апеллировать к народу через головы тех, кто - по-настоящему - за этот народ отвечает, через голову Уолл-стрита и Далласа, Бостона и Огайо; президента занесло, он поверил в миф, а это недопустимо для политика; сказочник имеет право на то, чтобы рассказать свою добрую сказку и уйти; если он медлит, не надо мешать тем, кто намерен показать ему на дверь. ...Гувер вызвал своего помощника и сказал: - Малыш, меня тревожит то, что наш президент по-прежнему игнорирует вопросы личной безопасности. Да, Гитлеру крышка, но перед концом он может пойти на все. Я боюсь за нашего президента. Поэтому, малыш, не сочти за труд сегодня же внимательно посмотреть уголовные дела о расследовании обстоятельств гибели Линкольна и Гардинга: уроки прошлого должны быть предостережением на будущее... "Берлин. Юстасу. Нас интересует информация о том, в какой мере серьезны контакты Шелленберга с графом Бернадотом. Тот ли это Бернадот, который являлся руководителем Красного Креста? Сообщил ли вам Шелленберг, с кем связан Бернадот на Западе, к кому конкретно просят его обратиться нацисты? Не может ли вообще все это быть дезинформацией? Ц е н т р". "Берлин. Юстасу. Может ли быть дезинформацией со стороны Шелленберга упоминание имени экс-президента Швейцарии доктора Музи? Идет ли речь о нем или о его сыновьях? С кем встречался Музи из гитлеровцев? Известны ли ему подлинные имена его контрагентов? Ц е н т р". ФАКТОР СЛУЧАЙНОСТИ __________________________________________________________________________ Секретная информация, пришедшая Борману из Линца, от гауляйтера Верхней Австрии Айгрубера, насторожила его чрезвычайно. ...Все в рейхе (понятно, среди тех, кто обладал доступом к информации) считали, что люди СС, разгромив генеральский путч, смогли подчинить себе армию и, таким образом, сделались летом сорок четвертого года наиболее могущественной силой империи. Такого рода мнение было правильным; именно поэтому Борман предпринял все для того, чтобы выровнять баланс сил, сгруппированных вокруг фюрера. Для этого он, использовав Геббельса, поддержал мощную кампанию Гиммлера в газетах, на радио, во время грандиозных митингов и манифестаций: "Слава воинам СС, надежной опоре нации!" Геббельс не был посвящен в святая святых плана Бормана, работал, как обычно, во имя ч и с т о й идеи; действительно, считал он, без сокрушительного удара войск СС генералы могли бы на какое-то время одержать верх в Берлине. Поэтому он принял за чистую монету фразу, мимоходом брошенную Борманом: "Теперь большинство членов СС, оставшихся в тылу, следует срочно отправить на фронт, влить их в ряды армии, поставив на руководящие посты; вопрос моральной стойкости СС и их высокой национал-социалистской сознательности доказан на деле - один батальон Ремера разгромил штаб армии резерва и поставил на колени берлинский гарнизон, отравленный ядом продажной американской финансовой плутократии, купившей генералов за грязные доллары". Гитлер подписал декрет об отправке членов СС в действующую армию... Таким образом, к осени сорок четвертого Гиммлер уже не имел такой массовой опоры в рейхе, как раньше, ибо большинство офицеров его организации теперь гнили в окопах на Востоке и Западе. Правда, это перемещение массовой тыловой опоры рейхсфюрера не коснулось аппарата РСХА, но двухсоттысячный отряд "ч е р н ы х" СС, в основном гестаповцев, не шел ни в какое сравнение с шестимиллионной массой "коричневых", то есть рядовых членов НСДАП. Теперь, после того как большинство "рыцарей СС" очутились в двойном подчинении - Гиммлера и армейского командования, - после того как они оказались в блиндаже или казарме, без права передвижения, аппарат Бормана сделался единственным костяком рейха, его скелетом, реальной и бесконтрольной силой страны. Каждую неделю Борман получал подробные отчеты от своих гауляйтеров. Германия была разделена на тридцать три гауляйтунга - то есть все земли, такие как Бавария, Гессен, свободный город Гамбург, имели свою огромную областную партийную машину. Борман не отправил на фронт ни одного из своих функционеров, а в аппарате НСДАП работало более девятисот тысяч человек; все они служили ему, одному ему; он получал их ежемесячные отчеты; им он направлял директивы, с ними проводил инструктажи; именно на таком инструктаже, проведенном в Берлине в ноябре сорок четвертого, когда собралось более тысячи местных руководителей НСДАП, Борман сказал: - Теперь, когда на плечи наших братьев по СС легла главная ответственность за будущее рейха, которое решается на полях битв, ваша задача, дорогие партайгеноссен, заключается в том, чтобы взять на себя часть их работы в тылу, помогать им ежедневно и ежечасно, скоординировать совместную деятельность и по всем важным вопросам обращаться ко мне, чтобы я мог обсудить наиболее срочные дела с рейхсфюрером Гиммлером. ...Среди функционеров были еще те, которые помнили Эрнста Рэма и Грегора Штрассера, знали, что без них фюрер никогда бы не пришел к власти, ужасались тому, как страшна была судьба этих основоположников движения, и поэтому затаенно, тяжело боялись СС, расстреливавших многих ветеранов партии, посмевших выразить открытое несогласие с акцией бойцов из "охранных отрядов", устранивших Рэма и Штрассера. Именно поэтому п а с с а ж Бормана о "помощи СС" аппаратчикам НСДАП поняли как сигнал к действию, к безусловному подчинению СС местным организациям партии. Гиммлер узнал обо всем этом постфактум, вернувшись в Берлин из поездки на восточный фронт, после того лишь, когда фюрер сказал ему: - Все-таки я не устаю поражаться ненавязчивой и корректной доброте Бормана. Он не стал дожидаться вашего к нему обращения, а первым протянул вам руку братства... Полагаю, теперь вы не будете ощущать тех потерь, которые нанесла организации СС передислокация ваших лучших частей на поля сражений... Гиммлеру оставалось только поблагодарить Бормана и, ненавидяще улыбаясь, пожать его руку. С тех пор местные организации РСХА и СС должны были - хотя это и не было проведено особым постановлением - передавать свои ежемесячные отчеты в НСДАП. Один из таких документов попал на глаза гауляйтера Верхней Австрии Айгрубера. В нем глухо говорилось про то, что несколько раз в районе Альт Аусзее, неподалеку от тех мест, где расположена вилла Кальтенбруннера (он обычно по субботам приезжал туда - до того, как сломалось положение на фронтах), зафиксирована работа коротковолнового передатчика, выходящего, судя по всему, на американскую разведывательную сеть в Швейцарии. Айгрубер запросил в местном гестапо более подробный отчет о вражеской группе, внедренной противником в непосредственной близости к резиденции обергруппенфюрера Кальтенбруннера, однако вразумительного ответа не получил; удивленный, он запросил вторично. "Идет оперативная разработка", - ответили ему лаконично, намекая, что подробности могут нанести ущерб расследованию. Айгрубер счел своим долгом поставить в известность об этом странном деле Бормана, ибо область, находившаяся в его ведении, вплотную примыкала к Альпийскому редуту, району Берхтесгадена, где дислоцировалась запасная ставка Гитлера - именно туда он должен был со дня на день перебраться из Берлина, чтобы продолжать борьбу против врага; помимо этого, здесь, между Линцем и Зальцбургом, находились соляные копи Альт Аусзее, куда были спрятаны экспонаты "музея фюрера" на сумму в девятьсот семьдесят три миллиона долларов. ...Именно эта информация понудила Бормана вызвать Мюллера и поручить ему безотлагательно и досконально выяснить всю правду. "Никто не знает об этом хранилище, - сказал Борман, - я заверил Гитлера, что шедевры мирового искусства никогда не попадут в руки врага: или они останутся нашими, или же они будут погребены в соляных шахтах и уничтожены подземными водами". Мюллер запросил с в о и х. Ответ пришел такой же невразумительный, как и тот, который был отправлен Айгруберу. Мюллер сразу же понял, что происходит это, скорее всего, потому, что в процессе расследования всплыло такое имя, говорить о котором в документе или же по телефону никак невозможно. Неужели Кальтенбруннер тоже начал игру, после того как встретился с Бернадотом? И Мюллер решил, что в Зальцбург можно отправлять лишь самого верного и ловкого человека. Кого? Холтофа? Верен, но глуп, наломает дров, опасно. Айсман? С его принципиальностью он полезет в драку, не думая о последствиях. Конечно, идеальнее всего в этой комбинации был бы Штирлиц. Но он в игре, он нужен здесь. Мюллер так и не решил, как поступить с этим делом, позвонил Борману, попросил пару дней на размышление; тот согласился, хотя голос его был холоден и лишен той доброжелательности, которая с недавнего времени стала характерна для него во время бесед с группенфюрером. ...Гестапо Линца и Зальцбурга было в растерянности именно по той причине, которую Мюллер ощутил кожей: действительно, передачи на Запад шли чуть ли не с того самого места, где размещался особый отдел связи СД, подчиненный непосредственно Кальтенбруннеру. Следовательно, по законам нацистской иерархии, местное гестапо обязано было войти с предложением в отдел РСХА по Верхней Австрии; тот - в свою очередь - должен был согласовать этот вопрос с Айгрубером и обратиться, минуя Шелленберга и Мюллера, непосредственно к Кальтенбруннеру за санкцией на проведение оперативной разработки его ближайших сотрудников, сидевших в Альт Аусзее, в роскошной вилле, примыкавшей к замку шефа тайной полиции, за высоким дубовым забором под охраной пулеметчиков СС. Гестапо Линца и Зальцбурга страшилось входить с такого рода предложением: в ярости Кальтенбруннер был неуправляем. Его реакцию нельзя было просчитать - в секретной службе знали, что на него работают в Альт Аусзее люди, отобранные лично им. Потому-то так и тянулось все это дело и никаких действий не предпринималось... А между тем в Альт Аусзее, в штате Кальтенбруннера, действительно работал офицер СД, завербованный американской секретной службой в декабре сорок четвертого... НЕОБХОДИМОСТЬ КАРДИНАЛЬНОГО РЕШЕНИЯ __________________________________________________________________________ Начальник советской разведки дважды перечитал шифровку полковника Исаева, известного как "Штирлиц" лишь одному его помощнику, с которым он начинал работу в ГПУ еще с Берзинем и Пузицким; раздраженно отодвинул от себя красную папку, в которой ему принесли сообщение, и, сняв трубку кремлевского телефона, спросил: - Что там мудрит Девятый? - Он не умеет мудрить, он просто сообщает все, что собрал. - Товарищ Сталин требует точных данных, а что мне ему докладывать? Мне сдается, вы не очень-то понимаете, как может кончиться и г р а Девятого. А сейчас нужны точные данные. С этим он и поехал в Кремль. - Ну и что вы хотите мне всем этим доказать? - медленно спросил Сталин. - Я не до конца понимаю, что передает этот ваш человек? Либо он наталкивает нас на то, чтобы мы предприняли новый, еще более жесткий демарш против Рузвельта, либо намекает на необходимость нашего контакта с гитлеровскими бандитами. Нельзя ли предложить вашему человеку прибыть в Москву? Пусть доложит ситуацию, сложившуюся в Берлине, подробно, глядя нам в глаза... Вернувшись к себе, начальник разведки хотел было составить телеграмму, смысл которой сводился к тому, чтобы Исаев постарался вернуться домой, но, ознакомившись с его последней информацией из Берлина, принял решение прямо противоположное изначальному: аппарат умеет коррегировать данности надежнее всех параграфов и указаний. - Видимо, - сказал начальник разведки своему помощнику, - дни Исаева сочтены, но он понимал, на что шел, согласившись вернуться в Берлин. Продолжим игру - как это ни жестоко. Поскольку кто-то постоянно пугает нас, позволяя нам через Исаева узнавать о факте сепаратных переговоров с союзниками, - мы испугаемся. Мы очень испугаемся... Пусть службы тщательно продумают тексты предстоящих шифровок, которые мы станем отправлять в Берлин. Если Исаев поймет наш ход, он ответит так, как уже однажды было. Я имею в виду его смелый пассаж о переводе денег на его счета... Однако, - он медленно закурил, тяжело затянулся, - лучше, чтобы он не понял... Да, именно так, генерал... За всем этим делом, которое разыгрывается в Берне, Стокгольме и Любеке, стоят жизни миллионов... - Готовить спецсообщение для товарища Сталина? Начальник разведки поднялся из-за стола, походил по кабинету, усмехнулся чему-то, одному ему понятному, и, наконец, ответил: - Семь бед, один ответ... - Пока подождем? - спросил помощник. - Наоборот, сделайте это по возможности быстро. - Ну и что это нам даст? - спросил Сталин, прочитав страничку, подготовленную начальником разведки. - Ничего это нам не даст, а противнику - если вами играют, а не вы ими играете - даст многое. Черчилль вполне может раздуть дело о нашей неверности, о том, что мы, а не они вступаем в переговоры с Берлином... Нет, я думаю, это ненужная затея... Сообщите вашему полковнику, чтобы он возвращался на Родину, тут мы его и послушаем. - Если в Берлине получат такую телеграмму и он решится бежать, он погибнет. - Почему? - Сталин пожал плечами. - Жуков стоит в ста двадцати километрах от Берлина, вполне можно уйти. - Гестапо, видимо, читает наши телеграммы. А в своих телеграммах наш человек начал свою игру, не дожидаясь приказания... Он в положении чрезвычайном... Гестапо, видимо, хочет использовать его как канал дезинформации... А может, и самой достоверной информации... - Я не умею понимать двузначные ответы, - глухо сказал Сталин и тяжело закашлялся. - Или дезинформация, игра, хитрость или безусловно достоверная информация. Этот ваш полковник сможет дать определенный ответ: играют нацисты либо дают достоверную информацию? Или - или? Начальник разведки сразу же понял, что именно этот раздраженный вопрос Сталина позволяет ему добиться того, в чем Верховный Главнокомандующий был готов - это совершенно очевидно - отказать ему. Поэтому он ответил сразу же: - Я убежден, что такого рода ответ будет от него получен. - И вы готовы поручиться перед Государственным Комитетом Обороны, что это будет абсолютно точный ответ? Начальник разведки на какое-то мгновение споткнулся, понимая, какую он берет на себя ответственность, но, будучи профессионалом, одним из немногих, кто остался в живых с времен Дзержинского, он понимал, какие огромные возможности на будущее даст ему и г р а, начатая гестапо и разгаданная - в самом начале - советской разведкой. Поэтому он ответил, внимательно посмотрев в глаза Сталину: - Я беру на себя всю ответственность. - Не вы, а я, - заключил Сталин. - Мне предстоит принять политические решения на основании ваших материалов. То, что вам забудется историей, мне - нет. Сразу же после того как начальник разведки ушел, Сталин позвонил по ВЧ Жукову и Рокоссовскому. С Жуковым у него были сложные отношения, а Рокоссовского он любил, запрещая себе, впрочем, признаваться в том, что в подоплеке этой любви было и чувство вины. Попросив Рокоссовского так же, как и Жукова, срочно вылететь в Москву, он сказал ему: - Я угощу вас настоящим карским шашлыком, а то вы ныне на европейской кухне, а она - пресная. Я всегда страдаю от ее серой безвкусности. Первым он принял Жукова. Рассказав о факте переговоров западных союзников с нацистами, Сталин спросил: - Как вам кажется, Жуков, возможно ли мирное противостояние англо-американцев с немцами в Берлине? - Солдаты Эйзенхауэра и Монтгомери не смогут соединиться с нацистами, товарищ Сталин, это противоестественно; химические реакции возможны только среди тех реактивов, которые имеют элементы совпадаемости... - Черчилль, первым провозгласивший крестовый поход против нашей страны в восемнадцатом, не имеет, таким образом, ничего общего с Гитлером - в своем отношении к Советам? - Я имею в виду солдат... - А кому солдаты подчиняются? Это хорошо, что вы помягчели сердцем, но война еще не кончена... Словом, я полагаю, что сейчас решающее слово за армией, надо войти в Берлин первыми и как можно раньше... Сможем? - Сможем, товарищ Сталин... - То есть армия сейчас должна принять главное политическое решение, утвердить статус-кво, взять Берлин и, сломав сопротивление фашистов, продиктовать им условия безоговорочной капитуляции... Но все это время с запада будут идти англо-американцы, не встречая сопротивления, по хорошим трассам - Гитлер думал о войне впрок, строил автострады... - Черчилль знает, что вам известно о сепаратных переговорах, товарищ Сталин? Сталин не любил, когда ему задавали столь прямые вопросы, поэтому ответил коротко: - Он знает то, что ему надлежит знать... Хотите Первомай встретить возле рейхстага? Если хотите, думаю, тыл сможет сделать все, чтобы помочь вам... Да и миру от этого будет легче в будущем: лишь доказав свою силу, можно требовать достойного уважения со стороны политиков... Внимательно слушая Сталина, Жуков вдруг явственно увидел лицо маршала Тухачевского, его продолговатые оленьи глаза, когда тот излагал в Наркомате обороны свою концепцию танковых атак сильными моторизованными соединениями. И почти явственно услышал его голос: "Только доказав фашистам нашу силу, вооружив Красную Армию совершенной научной доктриной, базирующейся на передовой технике середины двадцатого века, мы сделаем войну невозможной, ибо гитлеры боятся только одного - монолитной силы, им противостоящей; они, словно грифы, слетаются на запах крови: нацисты почувствовали Франко, они увидали разлад между коммунистами, анархистами и центристами - вот вам удар по Испании; уважения от Гитлера не дождешься, он слишком ненавидит нас, но страх перед нашей силой сдержит его от агрессии..." ...Сталин походил по кабинету, остановился возле окна, задумчиво спросил, словно бы и не ожидая ответа Жукова: - Любопытно бы до конца понять логику Гитлера и его окружения... Отчего они п о д д а ю т с я армиям западных союзников? Почему не намерены хоть пальцем пошевелить, чтобы хоть как-то стабилизировать фронт на Рейне? А ведь могут, вполне могут. На что надеются, перебрасывая свои войска с запада на Одер? Даже если они соберут в Берлине миллион солдат, неужели Гитлер всерьез полагает, что это остановит нас? А если не Гитлер, то кто именно считает так среди его ближайших сотрудников? Или это есть попытка задержать нас до того момента, пока англо-американцы войдут в Берлин первыми? Вопрос престижа, а не сговора? Он обернулся к Жукову, медленно обошел большой стол, на котором царил строгий порядок - журналы "Новый мир", "Знамя" и "Звезда" с разноцветными закладками сложены стопочкой; так же аккуратно лежали новые книги. Остановился возле своего стула с высокой спинкой, садиться не стал, глухо спросил: - Когда наши войска до конца подготовятся к наступлению? Когда сможем начать штурм Берлина? Жуков ответил, что план штурма Берлина проработан в его штабе, наступление Первого Белорусского фронта может начаться не позже чем через две недели, маршал Конев будет готов к этому же сроку. - Однако, - заключил Жуков, - войска Рокоссовского, судя по всему, задержатся с окончательной ликвидацией противника в районе Данцига и Гдыни до середины апреля и не смогут начать наступление одновременно с нами... Сталин снова походил по кабинету, потом вернулся к столу, пыхнул трубкой и заключил: - Что ж, придется начать операцию, не ожидая действий фронта Рокоссовского... Необходимо кардинальное решение... ЗВЕНЬЯ ЗАГОВОРА __________________________________________________________________________ Мюллер положил на стол Бормана пять страниц убористого - почти без интервалов - машинописного текста и сказал: - Думаю, тут более чем достаточно, рейхсляйтер. Борман читал быстро; первый раз обычно по диагонали, делая на полях одному ему понятные пометки; второй раз он п р о х о д и л по тексту скрупулезно, с карандашом, обдумывая каждое слово, но, онако же, лишь в тех строчках, которые мог п у с т и т ь в д е л о, на остальные не обращая более внимания. В этих пяти страницах Мюллер собрал и обобщил данные прослушивания разговоров Гудериана и Гелена, которые велись его службой последние дни по просьбе Бормана. Рейхсляйтер сразу же отчеркнул целый ряд фраз: "фюрер полностью деморализован", "преступление Гитлера - с точки зрения законов войны - заключено в том, что он до сих пор медлит с эвакуацией ставки в Альпийский редут", "Гитлер не желает смотреть правде в глаза", "катастрофа, видимо, наступит в конце мая, Гитлер повинен в том, что мы проиграли выигранную кампанию", "то, что Гитлер не разрешает эвакуировать группу армий из Курляндии, то, что он до сих пор не позволяет перебросить все войска с запада на восток, свидетельствует о том, что он совершенно оторвался от жизни; он живет в бункере затворником, не понимая настроения нации, ему неведомо, что в рейхе нет хлеба и маргарина, он не желает знать, что люди мерзнут в нетопленых квартирах: его приказ бросать мальчиков "Гитлерюгенда" в бой чреват тем, что через двадцать лет в стране не будет достаточного количества мужчин того возраста, которому предстоит командовать возрожденной армией Германии", "единственная надежда на спасение германского национального духа заключена в том, чтобы сосредоточить под Берлином все наши армии и навязать большевикам такую битву, которая потрясет Запад, ибо это будет битва против идеи Интернационала, против русского коммунизма, битва за непреходящие европейские ценности"... Борман поднял глаза на Мюллера: - Вы же понимаете, что подобного рода высказывания я просто-напросто не имею права показать фюреру, это травмирует его ранимую душу. - Рейхсляйтер, я догадывался, зачем вам нужен этот материал, и поэтому отбирал самые мягкие высказывания. Были - круче. - Ну, знаете ли, вгорячах всякое можно сказать... И Гудериан, и Гелен - честные люди, но они слишком прямолинейны, армейская каста... Именно поэтому ваш материал - в таком виде, как он сейчас записан, - не годится... Пожалуйста, подготовьте на полстранички такого, примерно, рода данные: Гелен должен выразиться в том смысле, что ему необходим отдых, он не в силах более выносить постоянных бомбежек, и что если их изнуряющий грохот не слышен в бункере, то он в Майбахе живет на пределе своих сил... По-моему, логично, не находите? - Вполне. - Ну а что касается Гудериана, то пусть он скажет Типпельскирху или Хайнрици, что мечтает - после того как его подлечат - вернуться в окопы; танковые сражения, мастером которых он себя считает, обеспечат нам победу в предстоящих боях. Пусть он скажет - но в весьма уважительных тонах, - что постоянные размолвки с Кейтелем, а особенно с Йодлем не дают ему возможности проявить себя как военачальника, составившего имя на полях танковых битв... - Именно такого рода разговор состоялся у Гудериана с рейхсфюрером, - заметил Мюллер. Борман усмехнулся: - Это лично я посоветовал ему так говорить с Гиммлером. Думаю, фюрер поручит именно Гудериану поехать в Пренцлау, в штаб группы армий "Висла", и вручить Гиммлеру приказ о том, что с рейхсфюрера слагается командование... Мюллер кашлянул, прикрыв рот ладонью, тихо спросил: - Вы полагаете, что разъединение Гиммлера с армией приведет его к еще большей изоляции? Лишит реальной силы? Борман долго молчал, потом, вздохнув, ответил: - Мюллер, хочу дать добрый совет на будущее: никогда не показывайте тому, кто станет вашим шефом, что вы умеете просчитывать его мысль на порядок вперед... Вы, наоборот, должны всячески внушать руководителю, что умение видеть грядущее присуще лишь одному ему, и никому другому... Знаете, как бы вам сейчас следовало сказать мне? - Видимо, я должен был, - добродушно ответил Мюллер, - выразить удивление тем, что столь достойный человек, каким все по праву считают рейхсфюрера СС, не сможет и впредь возглавлять группу армий "Висла"; рейх лишится возможности лишний раз убедиться в том, как благотворно влияние людей СС на безыдейные силы вермахта... Борман покачал головой: - Тогда вы бы сразу расписались в том, что служите дураку или параноику... А я психически абсолютно здоров, что, увы, лишает меня надежды прослыть гениальным... Ну, и я не полный дурень... Нет, милый Мюллер, вы должны были сказать, что такого рода решение вас совершенно изумило, а затем достали б блокнотик с ручкой, да и показали б, что вы ничего не можете сами, но лишь умеете скрупулезно выполнять то, что вам предпишет шеф. Мюллер удержался от того, чтобы не сказать: "Вы навязываете мне свою манеру поведения, стоит ли повторять? Ведь именно поиск рождает новые повороты к а ч е с т в а". Борман, словно бы поняв эти мысли Мюллера, заметил: - Да, да, именно так, я навязываю вам стереотип поведения, который привел меня в то кресло, где я сижу сейчас, и делаю это потому лишь, что наши с вами отношения в последние недели стали особыми, Мюллер... А теперь скажите главное: сможете ли вы сделать так, чтобы в Кремле уже завтра узнали про два события, внешне ничем между собою не связанные: первое - начальником штаба вместо Гудериана назначен генерал Кребс, находившийся в тени потому, что был служащим военного атташата в Москве при Шуленбурге, когда тот был послом. Кребс слишком хорошо знал русских и всячески подчеркивал свое убеждение, что военная победа над Россией невозможна; второе - что на пост начальника штаба Кребса провел рабочий секретарь фюрера, некий Борман, полагающий, что именно Кребс - в нужное время - сможет договориться с советским Верховным Главнокомандованием о необходимости прекращения кровопролития. - Смогу, - ответил Мюллер, окончательно убедившись в том, что у Бормана существует детально проработанный план спасения, в котором элемент случайного провала конечно же учтен, но главная ставка сделана на обстоятельную п л а н о м е р н о с т ь удачи. - Я верю вам, - сказал Борман. - Так что теперь вы вправе задавать вопросы. - Стоит ли, рейхсляйтер? Я бесконечно вам предан, ваше восхождение говорит за то, что вы знаете наперед не два или три, а сто ходов и рассчитываете их так, что всякое сотрясение воздуха моими недоумевающими словесами может помешать вам держать нити плана в едином клубке замысла. Борман заметил: - Что-то вы заговорили, словно Шелленберг: слишком витиевато, а посему - подозрительно... - Каждый человек всегда норовит хоть в чем-то взять реванш, если отдает себе отчет, что в главном, то есть в уме, реванш невозможен... Вот я и начал заливаться по-соловьиному, не сердитесь... - Ответ убедителен... И, наконец, две последние позиции, Мюллер... Сделайте так, чтобы ваша служба получила тревожный сигнал из Фленсбурга, с морской базы гросс-адмирала Деница, по поводу того, что на борту подводной лодки особого назначения ведутся недопустимые разговоры среди офицеров флота... И начните там р а б о т у... Договоритесь с людьми, обслуживающими подводный флот, чтобы они согласились на введение в экипаж пятерых ваших наиболее доверенных коллег... Пусть они едут туда немедленно... Пусть они знают, что без вашей команды эта подводная лодка не вправе отойти от пирса ни на сантиметр... А вот эту папку с рядом вопросов по делу Рудольфа Гесса я доверяю не вам - а памяти ваших внуков. Прочитав это дело, можно сохранить главную тайну рейха или, наоборот, потерять ее, что вообще-то обидно. - Словно бы испугавшись того, что Мюллер спросит его о чем-либо, Борман быстро поднялся, передал папку группенфюреру и сказал: - До свиданья, вы свободны! ...Потом он принял Кальтенбруннера, проверив по часам н е в о з м о ж н о с т ь даже случайной встречи Мюллера со своим непосредственным начальником; прочитал три странички, написанные в концлагере Канарисом, поинтересовался, насколько эти данные интересны, выслушал ответ, из которого явствовало, что такого рода информация в картотеках РСХА не зарегистрирована, не говоря уже об отделах армейской разведки, спрятал листочки в сейф, заметив при этом: - А вот через меня такого рода информация проходила, Кальтенбруннер, и это не та информация! Канарис отдает вам шелуху, попробуйте с ним еще чуток поработать, но, мне сдается, ставить на него нет смысла - в ы с к о л ь з н е т... Если снова начнет финтить - ликвидируйте его: нечего переводить лагерную брюкву и кофе на бесперспективного человека... Затем он попросил Кальтенбруннера устроить для него встречу с посланником Парагвая таким образом, чтобы ни одна живая душа, кроме них двоих, об этой встрече не знала, и отправился встречать Кейтеля, который с минуты на минуту должен прибыть из Майбаха для ежедневного доклада фюреру о положении на фронтах... ...А поздно вечером, за час перед вечерним совещанием в ставке, к нему позвонил Штирлиц. - Через два дня, - сказал Штирлиц, когда они увиделись, - ночью, в генеральном консульстве Швеции в Любеке рейхсфюрер Гиммлер начнет новый тур переговоров с графом Фольке Бернадотом. Эти сведения абсолютны, и я счел своим долгом сообщить вам об этом немедленно... - Спасибо, - задумчиво откликнулся Борман. - Если бы я не верил вам и не имел возможности перепроверить такого рода факт, я бы счел это бредом... Не за границей, а здесь, не тайно, а на глазах нации, в рейхе! Немыслимо! Вы сообщили об этом Мюллеру? - Нет. - Сообщайте теперь ему обо всем, Штирлиц. Чем дальше, тем мне будет труднее уделять для вас время, вы понимаете, как серьезна ситуация. Доверяйте Мюллеру как мне, он получил мои рекомендации по большинству позиций, которые всех нас беспокоят. Вернувшись в бункер, Борман прошел в маленькую комнату, где постоянно жил его помощник штандартенфюрер Цандер вместе с двоюродным братом Бормана, начальником гвардии охраны Альбрехтом, и, плотно прикрыв дверь, сказал: - Цандер, кто из близких рейхсмаршалу людей послушает вашего совета? - Майор Йоханмайер, - ответил Цандер. - Да нет же, - досадуя чему-то, возразил Борман. - Он теперь адъютант фюрера, а не человек рейхсмаршала... Я спрашиваю про тех, кто постоянно находится вместе с Герингом... - Полковник Хубер. Он готов оказать мне любую услугу. - У него шрам на лбу? - Да. - По-моему, кто-то из его родственников по жене был связан с заговорщиками? Чуть ли не двоюродный дядя? - Именно поэтому я и могу на него положиться. - Кандидатура хороша... Вы ему верите абсолютно? - У меня есть к этому все основания... - Хорошо... Вы должны начать с ним работу в том направлении, что Герингу пора подумать о скорейшей передислокации в Альпийский редут, дабы именно оттуда продолжать борьбу с врагом... Руководить авиацией из Каринхалле невозможно... Вы должны мягко, но точно напомнить Хуберу, а тот, в свою очередь, рейхсмаршалу, что здесь, в канцелярии, может произойти всякое, поэтому приказ фюрера о том, что именно он, Геринг, назначен преемником Гитлера, имеет огромное значение для судеб нации, особенно если вышепоставленные изменники добьются успеха в тайных контактах с врагом... Пусть этот Хубер постоянно напоминает Герингу, что мир возможен лишь между солдатами, а Гиммлер никогда не был солдатом, потому-то фюрер и освободил его от должности командующего группой армий "Висла"... Да, да, приказ уже готов, я передам его вам... А он, Геринг, солдат, этого у него никто не отнимет... Более того, пообещайте Хуберу постоянно держать его в курсе событий, происходящих в бункере. Еще конкретнее - войдите с ним в сговор, сыграв роль человека, обреченного мною на гибель... Пообещайте ему передать в нужный момент закодированным текстом ту дату, когда Геринг должен будет провозгласить себя преемником фюрера. "Ц е н т р. Генерал Гудериан смещен с поста начальника штаба германской армии. Его преемник - Ганс Кребс, в прошлом оказавшийся в опале, судя по словам Мюллера, потому, что был "чрезмерно уважителен по отношению к русским". Ю с т а с". "Ю с т а с у. Можете ли получить информацию о мере готовности Кребса для контакта с тем, кого мы вам назовем? Ц е н т р". Начальник разведки напрасно ждал немедленного ответа на эту телеграмму, отдавая себе отчет, сколь большой интерес она вызовет в Берлине у тех, кто вел свою игру. Штирлиц чувствовал, как в Центре ждут его ответа, ему теперь было до конца ясно, что его поняли дома, но он не стал отвечать, зная, что Мюллер сейчас сидит в своем кабинете, прикидывая тот вариант ответа Москве, который ему выгоден, причем - вполне вероятно - он решит обсудить эту препозицию с Борманом и лишь потом придумает такую ситуацию, при которой скажет о Кребсе т о и т а к, что неминуемо заи