Гувер тогда ответил: - Я не из пугливых, Джордж. Я поддаюсь ласке; грубость делает меня несговорчивым. - Если мы пройдем в Белый дом, я обещаю вам поддержку нового президента и полную свободу действий во благо Америки. - Это теплее, - улыбнулся Гувер. - Я бы не советовал вам ставить на возможного кандидата Эльберта Хэри. Пусть он президент наблюдательного совета концерна "ЮС стил корпорэйшн", пусть он дорого стоит, но его не любят: в юности, в колледже его били за то, что он обижал девушек... Не ставьте на губернатора Лоудена - на него покатят бочку, потому что его ребята неосторожно работали с теми, кто держит подпольную торговлю алкоголем, он - на мушке прессы. Ищите темную лошадку, иначе демократы побьют вас. - Вам, лично вам, выгодна победа серости? - спросил Харви. - Да, - сразу же ответил Гувер. - Вы - умный, с вами нет нужды хитрить. Мне выгодна серость, потому что мне двадцать шесть, и я хочу состояться, а это можно сделать лишь тогда, когда над тобою стоят невзрачные люди; яркий президент не простит мне - меня, ибо я очень хорошо знаю себе цену. ...В час ночи, после яростных схваток в огромном номере отеля "Блэкстон", где жил председатель партии Хэйс, секретарям было приказано срочно разыскать того самого сенатора из Огайо, который требовал для Америки не героев, но целителей. Им был Уоррен Гардинг, высокий, вальяжный, красивый, одетый так, как нравилось американцам, простодушный и открытый - что еще надо Америке! Когда Гардинга привели в номер, Харви, не поднимаясь с кресла, потер уставшее лицо жесткой пятерней (долго причесывал жесткие волосы, нервы ни к черту, пора бросать эту изматывающую работу "создателя президентов": хоть и хорошо оплачивается, но забирает все силы), закурил сигару и спросил: - Мистер Гардинг, я вижу, вы пьяны. Ответьте честно: вы в состоянии понимать наши вопросы или хотите часок отдохнуть? - Мистер Харви, я рожден на юге, поэтому умею пить. Мне легче отвечать вам, когда я под мухой, я тогда говорю смелее, я перестаю опасаться ваших змеиных колкостей, я знаю, какой вы дока в вашем деле, вот так-то. - Змея не колется, она - жалит, - заметил Харви. - Но если вы делаетесь смелым после того, как хорошо хлебнули, тогда скажите нам: если мы сейчас выдвинем вашу кандидатуру на пост президента, кто сможет ударить вас, поймать на чем-то и скомпрометировать так, чтобы вместе с вами провалилась партия? - Я чист, - ответил Гардинг упавшим голосом, слишком уж неожиданным было все происходившее. - Никто не сможет меня ударить или замарать, я - чист. ...В марте двадцать первого года Гардинг стал президентом. Бывший заместитель министра военно-морского флота США Франклин Делано Рузвельт, выставлявшийся демократами на пост вице-президента, поздравил соперника одним из первых. Председатель республиканской партии Хэйс получил пост министра почт; министром финансов стал миллиардер Меллон, который представлял интересы сталелитейных, алюминиевых, угольных и нефтяных корпораций; министерство торговли возглавил бывший директор "АРА" Герберт Гувер; министром юстиции сделался ближайший друг президента Харри Догерти. Сев в Белый дом, Гардинг сразу же провозгласил свою внешнеполитическую концепцию: "Америка прежде всего". По поводу внутриполитической стратегии новый президент предпочел отмолчаться, заявив: "Нам необходимо по-настоящему возродить религию. Библия - моя настольная книга". Меллон внес уточнения, проведя закон об отмене налога на сверхприбыли: - Инициативный человек может добиться всего, если только законы и налоги не калечат его инициативу. Финансисты начали качать из налогоплательщиков деньги; Гардинг предался веселью; в Белом доме, на втором этаже, каждую ночь собирались его друзья во главе с новым блюстителем законности Догерти; дым стоял коромыслом; на рассвете президент уезжал из своей резиденции "подышать свежим воздухом" - для него снимали номер в отеле, там ждала подруга, мать его незаконной дочери. Агентура докладывала о ночных бдениях Джону Эдгару Гуверу; начальник отдела информации складывал донесения в свой личный сейф, который хранил дома; Догерти его делами не интересовался; с тех пор как новый министр назначил своим "специальным помощником" Джесса Смита, вся "политическая часть" юридического ведомства страны перешла - как и обещал накануне выборов Харви - безраздельно в руки Гувера. Но в любой стране политика не может быть не увязана с экономикой. Джон Эдгар Гувер знал все о том, что вытворял полковник Чарлъз Фобс, приглашенный новым президентом на пост начальника "управления помощи ветеранам войны". Он покупал у бизнесменов кирпич, стекла, дерево для госпиталей по невероятно высоким ценам - деньги-то не свои, государственные, - а продавал эти дефицитные товары строителям за центы; разницу делил с теми, кто покупал. Директор строительной фирмы "Джекобс энд Барвик" Джеймс Барвик продал Фобсу мастику для полов; правительство уплатило за нее семьдесят тысяч долларов. Этой мастики хватило бы для строительных нужд "управления помощи ветеранам войны" на сто лет. Друзья из фирмы "Томсон энд Кэлли" приобрели у Фобса лекарств и бинтов на полмиллиона долларов, однако же истинная цена этих товаров - как подсчитали эксперты Джона Эдгара Гувера - составляла более шести миллионов долларов; разницу поделили; вино лилось рекой; девочки из мюзик-холлов танцевали на столах; г у д е л и от души. Министр внутренних дел Фолл продал топливному магнату Догони нефтеносные резервы военно-морского флота США; взятка, которую получил министр, исчислялась в четыреста тысяч долларов. Министр юстиции Догерти работал умнее: контакты с подпольным миром торговцев наркотиками и алкоголем осуществлял его "специальный помощник" Джесс Смит; операции по прекращению возбужденных уголовных дел и торговлю помилованиями курировал адъютант Смита агент министерства юстиции Гастон Миле; он передал н а в е р х семь миллионов; взятки менее пятидесяти тысяч не принимались. За три месяца Джесс Смит пропустил через свои руки тридцать миллионов долларов. И в это время грянул гром: опасаясь разоблачений, вышел в отставку министр внутренних дел Фолл; полковник Фобс был отдан под суд; пресса начала скандал. Джесс Смит пришел к Догерти. - Гарри, - сказал он, - надо рвать связи, мне кажется, за нами следят. - Кто? - поинтересовался Догерти. - Кто может следить в этой стране за министром юстиции? Кто подпишет приказ на установку наблюдения? Кто разрешит допрос свидетелей? Кто санкционирует начало дела? Я? - Он рассмеялся. - Вряд ли. Хоть я и пью по утрам "блади Мери", но горячка у меня пока еще не началась... - Гарри, - сказал Смит, - я стал бояться самого себя. - Малыш, - укоризненно вздохнул министр Догерти, - я не узнаю тебя. - Лучше я уйду, Гарри... Мне хватит на то, чтобы обеспечить счастливую жизнь даже праправнукам, я больше не могу быть в деле, пойми... - Мы вместе пришли сюда, малыш, мы вместе отсюда уйдем. Иного выхода у тебя нет, заруби это себе на носу. Я прощаю друзьям все, что угодно, пусть даже они переспят с моей самой любимой подружкой, но я не прощаю дезертирства, это - как выстрел в спину. Ты понял меня? - Я тебя понял, но и ты постарайся меня понять, Гарри. Не ты, а я беру деньги от тех, за кем идут наши же шпики. Не ты, а я гоняю по городу, прежде чем положить эти деньги в банк. Не ты, а я потею, пока кассир пересчитывает купюры, ибо я все время думаю про то, что деньги эти могут оказаться мечеными, и зазвенит пронзительный звонок, и выбегут полицейские, и схватят меня... Гарри, мне было так хорошо, когда я держал свой магазин, отпусти меня, Гарри... - Иди и проспись, малыш, - ответил Догерти и ласково потрепал своего помощника по затылку. - Ты неважно выглядишь, отдохни, малыш... Джесса Смита нашли в номере отеля с головой, разнесенной пулей восьмого калибра; кольт валялся возле радиатора отопления. Пока убивали его друга, Догерти проводил ночь в Белом доме; весело пили своей командой; алиби было абсолютным. Наутро он выступил с заявлением для печати. - У Джесса был диабет, - сказал Догерти, сдерживая рыдания. - Это очень коварная болезнь... Она отражается на рассудке... Она привела к самоубийству многих людей, прекрасных и чистых. Я буду всегда помнить моего нежного, доброго, доверчивого друга Джесса Смита, это был самый благородный человек изо всех, с кем меня сводила жизнь... Разыгрывалось действо более циничное и страшное, чем его изображали на картинках, списанных с тех пиров, которые закатывались сильными мира во времена чудовищной чумы. Страна клокотала, как закупоренная кастрюля на раскаленной плите. Во время одного из приемов в Белом доме, куда был приглашен и начальник бюро "особой информации" министерства юстиции Джон Эдгар Гувер, вице-президент США Калвин Кулидж, державшийся, как обычно, особняком, спросил молодого юриста: - Как вы думаете, кто из сильных правоведов сможет публично отмести всю ту скандальную информацию, которую распускают про администрацию некоторые газеты? Гувер посмотрел прямо в глаза Кулиджу, трудно откашлялся и ответил - вопросом на вопрос: - А вы действительно полагаете, что можно обойтись без публичного разбирательства? ...Через несколько недель президент, возвращаясь из турне по Западному побережью, скоропостижно скончался в номере отеля "Палас" в Сан-Франциско. Сначала медицинское заключение о гибели Гардинга гласило, что смерть наступила из-за кровоизлияния в мозг; затем была выдвинута новая версия - отравление крабами, которые президент изволил откушать на пароходе. Однако же крабов вообще на пароходе не было, да и никто из сопровождавших его симптомов отравления не ощущал. Первое правительственное сообщение гласило, что внезапная смерть наступила, когда возле несчастного находилась лишь его жена. Однако же вскоре пришлось признать, что рядом с ним был и его лечащий врач бригадный генерал Чарльз Сойер. Истинную причину можно было понять, произведя вскрытие президента. Однако же вскрытие произведено не было. (А затем, чем громче звучали голоса, требовавшие расследования истинных причин гибели президента, тем таинственнее развивались события; личный доктор президента генерал Сойер был найден мертвым в своем кабинете, на вилле Вайт Окс Фарм; адвокат Томас Фельдер, приглашенный министром юстиции Догерти на место погибшего Джесси Смита, умер при таинственных обстоятельствах после того, как его привлекли к судебной ответственности; при загадочных обстоятельствах погибли п о д е л ь ц ы полковника Фобса и министра юстиции Догерти - бизнесмен Томпсон и член руководства республиканской партии Джон Кинг; топливный магнат Эдвард Догени, передававший взятки министру внутренних дел Фоллу, был убит выстрелом из кольта своим секретарем, который, в свою очередь, был обнаружен в соседней комнате мертвым; версия была типичной для той поры: самоубийство.) Через пять часов после смерти Гардинга бледный до синевы вице-президент Кулидж был приведен к присяге и сделался двадцать девятым президентом США. Он никого не поменял в правительстве, кроме министра юстиции Догерти. Он никого не понизил и не повысил в должности, кроме Джона Эдгара Гувера, который в возрасте двадцати семи лет был назначен им директором Федерального бюро расследований. После того как назначение было утверждено, Кулидж пригласил молодого шефа американской контрразведки в Белый дом и сказал: - Джон, вы понимаете, что на предстоящих выборах нашу партию станут шельмовать те, кто хочет видеть Америку дестабилизированной. От вас во многом зависит, чтобы в стране сохранилось спокойствие. Все то, что произошло с Гардингом, Догерти и Фоллом, - следствие заговора Коминтерна, не так ли? В разыгравшейся трагедии видна рука врага из Восточной Европы. Разве вам так уж трудно объяснить американцам истинные причины трагедии? Через год Кулидж был переизбран на посту президента США. Страна, словно гигантский состав, катилась в пропасть. До того дня, который вошел в историю, как "черная пятница", оставалось пять лет, но те, кто мог видеть и чувствовать, видели и чувствовали надвижение краха, однако предпринять ничего не могли; власть придержащие не позволяли говорить об истинных причинах кризиса, во всем, как всегда, винили красных и негров, Коминтерн и ГПУ. Поскольку негодование народа было нескрываемым, поскольку Белый дом впал в состояние паралича, никаких действий не предпринималось, Гувер начал тайно собирать досье на ближайшее окружение Кулиджа: он понимал, что вскоре должен прийти тот, кто наведет порядок. К смене караула он готовился тайно, впрок и с оглядкой. Джон Гувер тасовал имена тех, на кого ставили в Уоллстрите. Однако среди этой колоды претендентов пока еще не было имени Рузвельта. А когда тот пришел (сменив Герберта Гувера, просидевшего один президентский срок) и назвал кошку - кошкой и потребовал от ФБР борьбы с организованной преступностью, а не с мифической красной угрозой, Гувер понял: началось состязание, в котором победит тот, у кого крепче выдержка. Авторитет Рузвельта был так высок, что об открытой борьбе против него не могло быть и речи. Сейчас, весной сорок пятого, стало ясно: если он и дальше будет в Белом доме, то все те нормы морали, которым поклонялись Гувер и люди его круга, окажутся девальвированными. Настал час решений. ХОРОШО ИНФОРМИРОВАННЫЙ ЧЕЛОВЕК ЗНАЧИТЕЛЬНО РЕЖЕ СОВЕРШАЕТ ОШИБКИ __________________________________________________________________________ ...Борман имел все основания потребовать от Мюллера срочно доставить Штирлица... Радиограммы, зашифрованные особым кодом, сработанным специально для Верхней Австрии секретным отделом НСДАП, читались только помощником Бормана: с тех пор как в Линце был депонирован "музей фюрера" - миллиард долларов как-никак, - все сообщения, связанные с этим у з л о м, составлялись в Зальцбурге лично гауляйтером Айгрубером, а принимал их в Берлине штандартенфюрер Цандер, самый близкий человек рейхсляйтера... "По неподтвержденным сведениям, - час назад сообщил Айгрубер, - люди, близкие к Кальтенбруннеру, заняты переправкой и укрытием в горных курортах Альт Аусзее значительного количества золотых слитков. При этом верные члены НСДАП полагают, что именно в связи с этим просматривается цикличность передач вражеского радиста, сориентированного на Запад. Местное подразделение РСХА по-прежнему затягивает расследование, ссылаясь на особое мнение по этому делу, якобы существующее у партайгеноссе Кальтенбруннера. Более того, был зафиксирован интерес непосвященных к тем штольням, где укрыт "музей фюрера". Эта информация легла на ту, которую только что прислал Борману заместитель начальника концлагеря по линии местного отделения НСДАП, и не какого-нибудь лагеря, а того именно, где содержался Канарис. Он сообщил, что Кальтенбруннер бывал здесь трижды, уводил изменника с собою в лес, просил заварить для него настоящий кофе, был с ним демонстративно любезен. Поэтому заместитель начальника - на свой страх и риск - установил аппаратуру в ту комнату, где происходили "кофепития"; расшифровывать запись не стал, а выслал ее в рейхсканцелярию с нарочным, в пакете за сургучными печатями. Борман прослушал запись беседы Кальтенбруннера с Канарисом не без интереса. Ничего особенно тревожного в диалоге хитрой лисы и простодушного костолома с университетским образованием не было, но один пассаж заставил Бормана задуматься. На вопрос Канариса, какой себе представляет будущую работу Кальтенбруннер, тот со странным смешком заметил: "А вы думаете, что работа вообще возможна? Я мечтаю о том лишь, чтобы заполучить одно право: жить". Можно, конечно, было бы считать этот ответ конспираторским: Канарису нельзя верить ни на гран, рассказывать ему о планах работы по восстановлению и реорганизации идей национал-социализма в мире значило бы предать это будущее, ибо двуликий Янус умеет торговать - он и с чертом может провести посредническую операцию, однако, когда Кальтенбруннер вскользь заметил адмиралу, что первая информация, переданная ему Канарисом, далека от того, чтобы считаться по-настоящему интересной, тот возразил: "Ведь у нас был договор: когда мы исчезнем, я смогу лично, в вашем присутствии, провести беседу с теми мультиворотилами Латинской Америки, которые состоялись благодаря мне; без меня у вас ничего не выйдет; вы - разведчик, вы знаете, сколь ювелирна работа с теми, кого ты создал из ничего, а затем вывел к могуществу; они перестали быть вашими агентами, вы отныне зависите от них, а не они от вас, ибо вы просите деньги в министерстве финансов, а те выписывают любую сумму со своих бесконтрольных счетов". Мысль верная, но именно эту верную мысль Кальтенбруннер отчего-то не зафиксировал в своем первом и единственном отчете ему, Борману, хотя, как выяснилось, он встречался с Канарисом трижды. ...В машине Мюллер спросил Штирлица: - Вы звонили ему? - Нет. - Про то, что Борман во время последней встречи просил его отныне держать связь через Мюллера, Штирлиц говорить не стал: стоит ли уступать позицию без боя? - Как вы думаете, чем вызван этот звонок? - искренне недоумевая, поинтересовался Мюллер. - Не знаю, - сухо ответил Штирлиц. - Я, во всяком случае, в работе с ним соблюдал все те правила, которые мы с вами оговорили. О том, что радиограммы на Москву расшифрованы, знал только один Мюллер; слежка за Штирлицем осуществлялась под прикрытием организации его же безопасности: "После блистательно проведенной операции в Берне у штандартенфюрера слишком много могучих врагов". Группенфюрер и это аккуратно замотивировал при разговоре с рейхсляйтером; операция по устранению Дагмар проведена старыми агентами Мюллера, его личной гвардией, в РСХА никто об этом не знает; и уж конечно никто и не догадывался про то, какую игру с Москвой затеял Мюллер, используя Штирлица втемную. Однако, пока в мире царствует скрытая сила Случая, пока существует сектор разностей, пока в одном с ним здании работают Кальтенбруннер и Шелленберг, удара можно ждать с любой стороны, и каким он будет - предугадать заранее невозможно. - Он мог узнать про ваш арест? - продолжал спрашивать Мюллер, совершенно, впрочем, не нуждаясь в ответах Штирлица, просто ему так было удобнее думать, времени мало, надо проиграть все допустимые вероятия этого неожиданного вызова. Если Борман прикажет немедленно вывезти этого паршивца Рубенау в Швейцарию, придется Штирлица перехватывать на дороге, сажать на конспиративную квартиру, ломать его и принуждать к игре с московским Центром в открытую. - Думаю, что нет, - ответил Штирлиц. - А если ему сообщили из главного управления крипо? - спросил Мюллер и усмехнулся своему вопросу: кто из криминальщиков решит обратиться к рейхсляйтеру, перепрыгивая через иерархические ступени? Ерунда, такое возможно где угодно, но только не в Германии. - Вы будете ч у в с т в о в а т ь меня во время беседы, Штирлиц... Сосредоточьтесь, постарайтесь настроиться на мою волну, это - в ваших же интересах. - Я готов, но если б я знал то, что знаете вы, группенфюрер... Меня может повести не туда... Информированный человек никогда не совершит тех ошибок, которые совершают люди, лишенные знания... - Вы - в деле, Штирлиц. Я не умею предавать... Добрый и доверчивый гестапо-Мюллер всегда страдал за свою доброту... У меня, во всяком случае, нет к вам никаких претензий... Мои подозрения живут во мне и умрут там, ибо лучше с умным потерять, чем с дураком найти. ...Борман принял их в своем маленьком кабинете, на втором этаже массивного здания штаб-квартиры НСДАП на Вильгельмштрассе, прямо напротив рейхсканцелярии. Обменявшись молчаливым партийным приветствием с вошедшими, Борман предложил обоим сесть в кресла напротив себя и сказал: - Мюллер, я хочу, чтобы вы придали Штирлицу пару-тройку своих верных людей и срочно отправили их в Линц. - Да, рейхсляйтер, - ответил Мюллер, испытывая неожиданное облегчение. - Задача: в районе Альт Аусзее работает враг. Там же, - Борман посмотрел на Штирлица, - в соляных штольнях депонированы сокровища, которые принадлежат партии и нации. Над ними занесен меч. Необходимо отрубить ту руку, которая посмела этот меч поднять. Вам понятна задача? - Нет, - ответил Мюллер. - Мы, секретная служба, грубые люди, рейхсляйтер. Отрубить вражескую руку может и другой человек, Штирлиц нужен мне здесь... Если же существует какой-то особый аспект проблемы, то Штирлиц должен его знать, иначе ему будет трудно выполнить задачу, возлагаемую вами. - Если бы я считал нужным коснуться особых обстоятельств этого дела, я бы коснулся их, Мюллер, - сухо заметил Борман. - Гауляйтер Верхней Австрии Айгрубер окажет Штирлицу необходимую помощь. - Нет, - скрипуче возразил Мюллер. - Айгрубер - человек совершенно определенного склада, рейхсляйтер, он - простите меня - слепой фанатик, он ничего не видит и не слышит, он только повторяет лозунги, которые ему присылает доктор Геббельс. Мы так не умеем работать... Штирлиц хотел было сказать, что он постарается найти верную линию поведения; ему надо вырваться из Берлина; судя по тому, как Мюллер отбивается от этой его поездки в Верхнюю Австрию, Ганс был убит именно для того, чтобы лишить его возможности маневра, и г р а Мюллера ясна ему; теперь можно уходить, а Мюллер не хочет этого, но сказать сейчас слово против него - значит провалить задумку, ибо, даже если Борман и прикажет, а Мюллер вынужден будет на словах, здесь, в этом кабинете, подчиниться, все равно он останется хозяином положения, когда они выйдут отсюда. Нет, надо молчать, слушать и ждать, будь трижды неладно это постоянное, изводящее душу ожидание... Борман понял, что необходимо найти выход из сложного положения, он не был намерен сдаваться; в общем-то, можно согласиться с тем, что оба они оказались в сложном положении; то, что было нормой поведения раньше, ныне казались игрой. Однако надо было найти такую форму отхода, которая не была бы унизительной для престижа рейхсляйтера. Это Борман умел. - Ну если вы так высоко занеслись, Мюллер, сидя здесь, в центре, что стали с недоверием относиться к людям в областях, даже к гауляйтеру, мне ничего не остается делать, как разбить ваши подозрения... Враг, судя по всему, оперирует, имея базу в штаб-квартире Кальтенбруннера... Да, да, именно так. На его вилле "Керри", где расположена специальная группа шестого управления, действует враг. Вы понимаете всю деликатность задачи? Кальтенбруннер лично следит за работой радиооператоров, нацеленных на перехват всех сообщений с востока и запада. Если бы вам, Мюллер, сказали, что противник коллаборирует с сотрудником гестапо, как бы вы отнеслись к этому? Будучи честным человеком, вы бы оборвали собеседника, обвинив его в клевете. Я ведь не допускаю мысли, что вы намеренно можете держать подле себя врага... Штирлиц улыбнулся: - Ну отчего же... С точки зрения нашей профессии, рейхсляйтер, это порою даже выгодно: отличная возможность начать игру. Борман поднялся: - Вот вы мне и докажите, что Кальтенбруннер ведет игру втемную, а не расчетливо и коварно покрывает врага в своем доме! Вот вы и принесете мне на стол доказательства абсолютной надежности вашего шефа! Но если в ваших сердцах шевельнется хоть тень сомнения в его честности, вы немедленно же сообщите об этом мне. Лично. Сюда или в рейхсканцелярию. И Штирлиц тогда задал вопрос, который позволил ему вырваться вперед, обогнать Мюллера, освободиться от его опеки, никак не обижая его при этом, оставляя за ним право на окончательное решение: - Как отнесется к такого рода особому положению прибывшего человека гауляйтер Айгрубер? Ревность, опека, желание дать мне указание, как должно поступить, - такого рода коллизия исключается? - Я пошлю ему радиограмму, что вы действуете автономно, согласно моему указанию. Увы, ревность гауляйтера я не исключаю. Если результаты проверки кончатся благополучно - связывайтесь со мной, поставив его обо всем в известность... Если же вы обнаружите трагедию, если вам станет очевидна неверность Кальтенбруннера, ничего не говорите Айгруберу, не надо, выходите прямо на меня... Мюллер заметил: - Спасибо, рейхсляйтер, теперь нам будет легче думать об этом деле. Он понял, как обошел его Штирлиц на крутом вираже, он снова отдал дань уму и точности этого человека, поэтому решил сейчас выложить на стол свою козырную карту, которая, по его мнению, могла бы заставить Штирлица остаться в Берлине или, на крайний случай, как можно скорее вернуть из Линца к ноге, подобно охотничьему псу, вкусившему сладкого запаха теплой крови. - И последнее, рейхсляйтер, - сказал Мюллер. - Гелен передал мне все те документы по России, Югославии, Польше, частично по Франции, которые я у него просил. Это - уникальные материалы, слов нет. Если ценности "музея фюрера" в Линце исчисляются сотнями миллионов марок, то дела Гелена попросту не имеют товарной стоимости. Я был намерен поручить Штирлицу работу по подбору и учету этой кладези информации по тем высоко стоящим людям в Париже, Москве, Белграде и Варшаве, к которым мы - в будущем - сможем подходить. Папки с бумагами Гелена надо превратить в пятьдесят страниц; я убежден, что Штирлиц справился бы с этим делом лучше других... - Посадите на этот узел кого-то из тех, кто сможет провести первую прикидку, предварить начало обстоятельной работы, систематизировать ее. - Я не хочу хвалить Штирлица в глаза, но лучше его никто не сможет охватить это дело. Если кто-то начнет предварять и систематизировать, потом будет трудно раскассировать дело по секторам: армия, промышленность, идеология... Мюллер лениво глянул на Штирлица, словно бы ожидая, что тот поможет ему, скажет "я готов начать предварительную работу немедленно, а после первой прикидки сразу же отправлюсь в Линц", но Штирлиц молчал, не отрывая глаз от Бормана, словно бы показывая этим, что он лишен права на окончательное решение. - Нет, - сказал Борман, - все-таки туда надо ехать именно Штирлицу, потому что, по мнению экспертов Айгрубера, передачи сориентированы на Даллеса, на его центр... На фронте пока еще спокойно, хоть военные и пугают нас возможностью русской атаки. Штирлиц - со свойственным ему тактом - проведет работу в Линце за три-пять дней и вернется, чтобы готовить материалы Гелена... И снова Штирлиц обошел Мюллера, ибо поднялся с кресла первым, давая этим понять, что он считает разговор оконченным - приказ Бормана ему ясен и принят к исполнению. Мюллеру ничего не оставалось, как сказать: - Простите, дружище, не сочли бы вы возможным подождать в приемной? У меня конфиденциальный вопрос к рейхсляйтеру. Штирлиц вышел. - Рейхсляйтер, - снова кашлянув, сказал Мюллер. - Витлофф, подготовленный доктором Менгеле для внедрения в русский тыл, уже переброшен вашими людьми? - Нет еще. Отчего вас это интересует? От кого пришла информация о нем? - От ваших же людей. Там, в охране "АЕ-2", есть мой знакомец с времен Мюнхена, не браните его, для него я не что иное, как маленький слепок с вас... Интересует меня Витлофф потому, что та игра против русских, о которой я вам недавно говорил, входит в завершающую стадию и мне нужны верные люди, верные не кому-либо, но именно вам, партии... Мой план выверен, уточнен; пора идею обращать в дело... ...Дожидаясь Мюллера в приемной, прислушиваясь к тишине, царившей здесь, - налетов не было, телефоны имели только три выхода: на Гитлера, Гиммлера и Кейтеля, ни с кем другим рейхсляйтера не соединяли, - Штирлиц сказал себе: "Надо уходить, поездка в Линц - последний шанс. Все, что можно было понять, я понял, выше головы не прыгнешь. Слова Бормана об изменнике, работающем возле Мюллера, были, конечно, случайностью, но эта случайность едва не стоила мне сердечного приступа. А про то, что они хранят в штольнях, я не имею права передавать в Центр, и так приходится ломать голову, где ложь, а где правда, и связника нет и, видимо, не будет, я стал объектом двусторонней игры, но если я хоть как-то могу понять наших, то здешних я вообще перестал понимать. Или же они больные люди, лишенные способности понимать происходящее. Из Берлина мне не уйти, думать про то, чтобы пробиться отсюда на восток, - безумие, меня схватят через день, - как бы я ни менял внешность... А Линц - это горы, там можно отсидеться, можно, в конце концов, идти по тропам на восток; Мюллер не сможет послать за мною слежку, он будет их инструктировать в том смысле, чтобы была обеспечена моя безопасность, а это развязывает мне руки: "еду по оперативной надобности, будьте от меня в ста метрах", - пусть потом ищут... Я не верю Мюллеру, когда он сказал про документы Гелена. Это крючок для меня, он хочет, чтобы я заглотнул этот крючок, он и в машине станет ждать, что я проявлю интерес к этим материалам Гелена, действительно бесценным для любой разведки. А я не проявлю к ним интереса, не проявлю, и все тут!" Тем не менее, вернувшись в гестапо, Мюллер достал из сейфа плоский чемодан и положил его перед Штирлицем: - Это лишь один из материалов Гелена... Здесь - данные по людям науки во Франции, чьи родственники тайно коллаборировали с нами на оккупированных территориях. Приглядитесь, подумайте, как это вернее и короче записать, рассчитывая использование агентуры на будущее в наших целях. Имейте в виду, что другие материалы, в частности по России и Чехии, составлены по другой методе. Придумайте - пока будете добираться до Австрии, - как свести все это пухлое многообразие к тоненьким листочкам бумаги, напечатанным на рисовой бумаге, переданной мне нашими японскими коллегами... Когда вернетесь, я поселю вас на одной из моих конспиративных квартир, дам пару стенографисток - хорошенькие. Возьмете на себя Югославию и Францию... Это - дорого стоит, больше, чем картины всяких там Тинторетто и Рафаэля, вы уж мне поверьте... ...Резко зазвонил телефон, связывавший Мюллера с Кальтенбруннером. - Да, - ответил Мюллер, - я слушаю, обергруппенфюрер... Да... Да... Хорошо... Иду... -Мюллер поднялся, покачал головой: - Что-то срочное. Ждите меня в приемной. Шольц угостит чаем, я вернусь через двадцать минут. ...Штирлиц пил чай, сидя возле окна, рассеянно слушая, как Шольц отвечает на лихорадочные звонки и - в самой глубине души, тайно и сладостно, - надеялся, что в Линце к нему подойдет высокий парень, который знает, как сейчас курят сигареты на Западе, назовет нужные пять слов пароля, выслушает отзыв и скажет: "Товарищ Исаев, я прибыл для того, чтобы обеспечить вашу отправку на Родину". - Может быть, я мешаю вам? - спросил Штирлиц Шольца. - Я могу подождать в своем кабинете. - Группенфюрер сказал, - сухо ответил тот, - что вы нужны ему именно здесь. ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ - VII (Генерал Гелен') __________________________________________________________________________ Он теперь каждый день вспоминал давешний визит Мюллера; в глазах его то и дело возникало лицо группенфюрера; он т о ч е ч н о видел седые волоски на левом виске, плохо выбритом "папой-гестапо"; Гелен был мастером "детали"; он любил повторять: - Как в кинематографе мелочь определяет уровень талантливости, так и в нашем деле сущий пустяк может оказаться поворотным моментом в грандиозной операции. Если бы адмирал Канарис не обратил внимания на ножки Мата Хари, не пригласил ее в ресторан "Максим", а потом не отвез в свою загородную квартиру - кто знает, как бы развивались события на театре военных действий и сколько немецких жизней оказались бы погубленными англо-французскими мерзавцами в мокрых и грязных окопах... Вспомните фильм большевистского режиссера Эйзенштейна про матросский бунт в Одессе: я не знаю, намеренно или случайно покатилась коляска по лестнице на набережную, однако если это была задумка - то, значит, Эйзенштейн никакой не русский, а настоящий немец. Если же это оказалось случайностью, недоработкой его ассистентов, то и тогда честь ему и хвала, значит он умеет и в мелочи заметить главное... _______________ ' Рейнгард Гелен умер в 1980 году. Являлся создателем и руководителем секретной службы ФРГ. Как это ни странно, именно небритое лицо Мюллера заставляло Гелена то и дело возвращаться в своих раздумьях о будущем к чему-то очень важному, что смутно им чувствовалось, но покуда еще не было до конца понято. Он понял все, вернувшись с доклада Йодлю. Картина будущих решений предстала перед ним абсолютная - в своей завершенности. "Если такой аккуратист, - сказал себе Гелен, - как Мюллер, не смог тщательно выбриться, то он будет так же невнимателен ко всему тому, что не укладывается в его схему жизни на то время, которое отпущено всем нам - до того момента, когда настанет крах. Тотальную слежку он сейчас осуществлять не может. Он сохранил за собою лишь самые главные н а п р а в л е н и я; все, что по бокам, а тем более за спиною - он уже не может охватить. Чем резче и неожиданнее будет мой п о с т у п о к, тем больше шансов на успех, на то, что я смогу вырваться отсюда на Запад". Гелен долго готовился к д е й с т в у, но уж, когда он заканчивал обдумывание всех поворотов предстоящей операции, его поступки отличались холодной стремительностью. ...Он не сразу пришел к мысли стать кадровым военным, хотя вся его семья относилась к числу тех, которых называли "прусской костью"; впрочем, сам он пруссаком себя не считал, а мать и вовсе родилась в Голландии. Однако же, вступив в ряды армии после того, как был подписан Версальский договор, когда Германия была практически лишена права иметь воинские формирования. Гелен выполнил свой долг истинного патриота: империя без войск невозможна, необходимо сделать все, что в силах каждого немца, дабы вернуть стране могучую армию; будущее решает не станок и плуг, считал он, но штык и орудие. В 1923 году юный Гелен стал обер-лейтенантом; окончив привилегированную школу кавалерии, он сделался адъютантом заместителя начальника генерального штаба; отец, один из идеологов великогерманского национализма, выпускал учебники истории, в которых звал молодежь к реваншу: "Мы - нация без жизненного пространства!" Он же первым начал печатать карты для генерального штаба; сыну карьера была обеспечена. А когда Гитлер пришел к власти, издательство Гелена-отца было - за заслуги перед движением - провозглашено "образцовым народным национал-социалистским предприятием". Во время вторжения в Польшу Гелен был одним из самых молодых майоров вермахта; именно там он стал офицером связи между генералами Манштейном и Гудерианом. Именно здесь, в Варшаве, после победы он познакомился с флегматичным, постоянно сморкающимся полковником Кинцелем, возглавлявшим особый отдел генерального штаба "Иностранные армии Востока". Гелен тогда уже стал личным адъютантом начальника генерального штаба Гальдера; именно тогда он по-настоящему ощутил с л а д о с т н о е чувство службы на сильного. Кинцель нежно перебирал папки с донесениями от русской резидентуры, работавшей под руководством заместителя военного атташе в Москве генерала Кребса, долго и тщательно сморкался, говорил простуженно, постоянно покашливая: - Я даю большевикам два месяца на то, чтобы они откатились за Урал. Колосс на глиняных ногах обречен на то, чтобы удобрить поле для германских колонистов. Дни Сталина сочтены. Гелен придерживался иной точки зрения: он любил читать, отец выпускал книги и по истории. Где-где, а в истории парадоксов хоть отбавляй. Впрочем, зная, что Кинцель тесно связан со службой обергруппенфюрера Гейдриха, стремительно растущий Гелен (он уже стал подполковником) молчал и поддакивал. Лишь после того как войска вермахта откатились от Москвы, он понял, что настало время действовать. ...Отец Гелена, директор издательства "Фердинанд Хирт, типография и книжная торговля", записался на прием к гауляйтеру Бреслау и был принят на следующий же день, вечером, после окончания работы - знак особого уважения. - Я должен просить вас, уважаемый партайгеноссе, - сказал он руководителю окружной организации НСДАП, сидевшему под огромным портретом Гитлера, - чтобы наша беседа осталась тайной, ибо я никак не хочу причинить зло моему сыну, Рейнгарду, а речь пойдет именно о нем. - Вы знаете, - ответил гауляйтер, - что слово партийного функционера национал-социалистской рабочей партии тверже камня и крепче стали. Могли бы говорить, не предваряя такого рода просьбой. - Мой сын служит у генерал-полковника Галь... - Я знаю, - перебил гауляйтер, - пожалуйста, существо дела, фюрер учит нас экономить время, я даю вам пять минут, извольте уложиться с вашим вопросом... - Речь идет о том, что подразделение разведки генерального штаба, работающее против русских, находится в руках человека, связанного родством со славянами. - Вы сошли с ума, - лениво откликнулся гауляйтер, но в глазах его вспыхнул быстрый холодный огонь. - Такого рода пост может быть занят лишь кристально чистым арийцем. - Тем не менее, - упрямо повторил Гелен-старший, - у жены полковника Кинцеля есть какой-то родственник польской крови... Нет, нет, Кинцель прекрасный офицер, он делает все, что должен делать, и наше зимнее выравнивание фронта под Москвой никак не может быть поставлено ему в вину: кто мог предполагать такие морозы?! Но, тем не менее, когда я узнал об этом от Рейнгарда, то я счел своим долгом сообщить вам. Родство со славянами, как и простое знакомство с коммунистами, предполагало лишь одно: немедленное увольнение со службы - до начала разбирательства; есть сигнал, и достаточно; если потом выяснится, что человека "оклеветали" - ему найдут другое место; рейх прежде всего; личные обиды не имеют права на существование. Кинцель был снят со своего поста через три дня; это было беспрецедентно долго, но за него вступался лично Гальдер, однако это не помогло, хотя полковник просидел лишние два дня в штабе; без заступничества начальника генерального штаба его бы вывели за ворота в течение двадцати четырех часов. Проверкой было установлено, что у его жены нет родственников низкой расы, компрометирующих истинного арийца, однако дело было сделано - в кресле Кинцеля уже сидел полковник Рейнгард Гелен; генерал Гальдер вручил ему серебряные погоны лично, через час после назначения на высокий пост. На следующий же день Гелен собрал своих помощников и сообщил им, что он - по согласованию с начальником РСХА Гейдрихом - меняет весь состав офицеров армейской секретной службы, начиная с полков, причем, если первый и второй отделы фронтовой, корпусной, дивизионной и полковой разведок будут по-прежнему заниматься своими обязанностями по сбору секретных данных, саботажу и диверсиям, то работу третьих отделов - контрразведка, наблюдение за личным составом штабов вермахта - он, Гелен, отныне намерен координировать с шефом РСХА Гейдрихом. После этого Гелен покинул генеральный штаб и совершил стремительный вояж из Винницы - где он расположился по соседству со ставкой фюрера - в Берлин, Белград, Софию и Гамбург. Здесь он встретился с ветеранами германской разведки, которые говорили по-русски так же свободно, как рейхсляйтер Альфред Розенберг; все они были выходцам