лицо Штирлица, измученное, с черными тенями под глазами. - Только вы убьете ваш же последний шанс... Никто не сможет сказать американцам о вашем благородном поступке, кроме меня... - Каким образом вы скажете об этом Даллесу? Отчего вы думаете, что он вообще станет вас слушать?! - Станет, - ответил Хетль. - Он уже слушает меня. И я признался ему, что поддерживаю контакт с ним - с вашей санкции... Это - в вашу пользу... А спасение Альт Аусзее еще более укрепит ваши позиции... Карл Вольф это понял первым и сейчас отдыхает на своей вилле в Северной Италии под охраной американских солдат... - А что мне делать с телеграммой Геббельса? - растерянно спросил Кальтенбруннер. - Что я ему отвечу? - Вы думаете, он еще ждет вашего ответа? Хетль снял трубку и, прежде чем набрать номер, снова вспомнил Штирлица, когда тот говорил: "Навязывайте Кальтенбруннеру действие, они сами не умеют п о с т у п а т ь. Они раздавлены их же кумиром, Гитлером. В этом их трагедия, а ваше спасение..." - Алло, "Ястреб", - услышав ответ эсэсовского взрывника, сказал Хетль, - говорит "Орел" по поручению "Высшего": без его указания операция "Обвал" не имеет права быть проведена... "Ястреб" рассмеялся - пьян. Что-то сказал напарнику, потом просипел: Слушайте, вы, "Орел", у нас существует приказ "Высшего" провести "Обвал", и мы его проведем, если он лично его не отменит! Тем более что танки американцев совсем рядом... Мы уже собрали рюкзаки... После работы, когда мы ее закончим, приглашаем вас на альпийские луга, там загар хороший и коровы недоеные... Хетль понял, что гестаповец сейчас положит трубку, поэтому он - невольно подражая Штирлицу - н а ж а л: - Послушайте, вы меня, видимо, неверно поняли... "Высший" сейчас отдаст вам личный приказ, он у аппарата... Хетль протянул трубку Кальтенбруннеру. Тот грыз ноготь на мизинце, ловко, как белка орех, смотрел на Хетля красными ожидающими глазами. Штурмбанфюрер зажал мембрану ладонью, шепнул: - Скажите, что пришло личное указание рейхсминистра Геббельса: до особого приказа из Берлина не взрывать... Ну, говорите же! - А если он меня не послушает? - спросил Кальтенбруннер, и Хетль с ужасом понял, какой идиот правил им все эти годы, чьи приказы он выполнял, кому поклонялся, кто р а з л о ж и л его, сделав бесхарактерным, мелким и подлым трусом, не способным быть человеком - только исполнителем чужой воли... - Пригрозите расстрелом, - сказал он. - Тогда послушает. Кальтенбруннер взял трубку, откашлялся; лающим, знакомым всем в РСХА голосом с ужасным венским акцентом отчеканил: - Здесь "Высший"! Указание, переданное вам "Орлом", исполнять беспрекословно! Этого требуют высшие интересы рейха! Ослушание поведет к расстрелу! До того, пока я лично не прикажу, штольню не взрывать! ...Воистину связь случайного и закономерного является проявлением диалектического закона человеческого бытия. Случайность поездки Штирлица в Альт Аусзее, закономерность его анализа Хетля, точное предсказание им поведения Кальтенбруннера в кризисной ситуации, основанное на з н а н и и механики, морали нацистского рейха, глубокое понимание безыдейности, изначальной безнравственности гитлеризма - все эти компоненты закономерности и случайности привели к тому, что именно он, полковник советской разведки, русский интеллигент Максим Исаев, внес свой вклад в то, что сокровища мировой культуры, похищенные нацистами, не оказались погребенными на семисотметровой глубине штольни Альт Аусзее. ПАУКИ В БАНКЕ - III __________________________________________________________________________ ...В ночь на 30 апреля Гитлер так и не смог покончить с собою. Утром он вышел в конференц-зал, как и обычно, в девять часов. Был гладко выбрит. Рука тряслась меньше обычного. Первым докладывал командующий обороной Берлина генерал Вейдлинг: - Бои идут между Кантштрассе и Бисмаркштрассе. По-прежнему напряженное положение на Курфюрстендам... Русские танки находятся в семистах метрах от рейхсканцелярии... Надежды на прорыв армии Венка к центру города нет, фюрер... Я снова и снова обращаюсь к вам с просьбой согласиться на то, чтобы верные части обеспечили ваш выход из бункера. В моем распоряжении есть люди, которые смогут организовать прорыв к Потсдаму - там мы попробуем соединиться с Венком... Борман не дал ответить Гитлеру, задал вопрос: - Какова гарантия того, что фюрер не попадет в руки врагов? Вы берете на себя ответственность за то, что не случится самой страшной трагедии, которая только возможна? - Абсолютной гарантии я не могу дать, - пожевав губами, ответил Вейдлинг, - но люди будут сражаться до последнего во имя спасения фюрера... Гитлер молчал, смотрел пустыми, круглыми глазами то на Бормана, то на Вейдлинга. И - наконец - п о м о г Геббельс. - Генерал, - сказал он, - мы ждем определенного ответа: вы, лично вы, Вейдлинг, гарантируете нам, что жизнь фюрера во время прорыва будет вне опасности? Он не попадет в плен? Если это случится, отвечать вам придется перед судом истории, и не только вам... - Господин Геббельс, на войне, как на войне, - ответил Вейдлинг, - помимо законов сражений большую роль играют досадные факторы случайности... Борман скорбно и понимающе посмотрел на Гитлера. Тот как-то странно улыбнулся и тихо сказал: - Я благодарю вас, генерал Вейдлинг. Признателен вам за верность и заботу обо мне... Я останусь здесь... В два часа фюрер пригласил на обед своего повара фрау Марциали, личного секретаря фрау Гертруду Юнге, стенографисток Лизе и Ингеборг; Гитлер внимательно наблюдал за тем, как Ева, теперь уже не Браун, а Гитлер, разливала вино по высоким, тяжелого хрусталя, рюмкам. Вино пузырилось, и в гостиной был ощутим аромат винограда, схваченного первым ночным заморозком. Такие игольчатые, легкие заморозки бывают в Вене в конце октября. Фюрер попробовал суп, заметил: - Фрау Марциали превзошла себя в кулинарном искусстве: эта протертая спаржа совершенно изумительна... В молодости я подолгу любовался на базаре в Линце горами овощей, но никогда моя кисть не рискнула запечатлеть буйство природы, дарованной нам землею... Он привык к тому, что во время застолья, когда он начинал говорить, все замирали. Борман подавался вперед, внимая каждому его слову, иногда делал быстрые пометки маленьким карандашиком в таком же маленьком - величиною со спичечный коробок - блокнотике, однако сейчас Бормана за столом не было. Не было Геббельса, Геринга, Гиммлера, Кейтеля, Шпеера - не было всех тех, к кому он привык, а секретарши, приглашенные им в первый раз за те годы, что работали в ставке, продолжали поедать спаржевый суп, и звяканье серебряных ложек о тарелки показалось ему до того кощунственным и противоестественным, что он жалобно сморщился, посмотрел на Еву, одетую в роскошный серый костюм, глубокий цвет которого особенно подчеркивался бриллиантами, что украшали платиновые часы, вздохнул и, нахмурившись, замолчал. После того как подали фаршированного кролика, а ему положили яичные котлеты с цветной капустой, Гитлер, услыхав бой высоких часов, стоявших в углу столовой, вздрогнул, пригнувши голову. И сразу же заговорил. Слово сейчас было для него спасением, надеждой, тем, что позволяло ему быть здесь, среди этих женщин, живых еще, красивых, милых. Боже, насколько же они мягче мужчин, вернее их, тоньше! - Вчера во сне я видел мать, - начал Гитлер, чуть покашливая, словно проверяя голос. В последние дни после инъекции голос садился. Он обратил на это внимание нового врача, но тот сказал, что это обычная реакция организма на отсутствие свежего воздуха - ничего тревожного. - Я увидел ее совсем молодой, в те дни, когда жил в Браунау. Каждый день, пугая самого себя невидимыми стражами, я миновал ворота старого города и - несчастное дитя окраины - оказывался на центральной площади, где были открыты рестораны и кафе, звучала музыка, слышался смех избалованных детей, наряженных, словно куклы... Я смотрел на них, остро смущаясь своих стоптанных башмаков и старого, кургузого пиджака, в котором моя фигура казалась мне самому убогой... Я начинал чувствовать изнуряющую ненависть к тем, кто благоухал и радовался жизни, ибо... Гитлер снова нахмурился, потому что забыл, с чего начал, чему хотел посвятить эту свою тираду. Он мучительно вспоминал первую фразу, но то, что женщины деловито резали мясо, продолжая сосредоточенно есть, показалось ему до того обидным, что он едва сдержал слезы. Когда Ева посмотрела не на него, а на дверь, что вела в конференц-зал, Гитлер вздрогнул и вжал голову в плечи - ему показалось, что там стоит Борман и молча глядит на его затылок, показывая всем своим видом, что п о р а, время настало, более ждать нельзя, нации угоден его уход, это вольет силы в сердца тех, кто будет продолжать борьбу за его дело. Как страшна жизнь, как жестокосердны те, кто окружал его, почему они не сделают что-нибудь, они могут, они обязаны смочь, это ведь так страшно - переход в небытие, когда рвущая боль разорвет череп и его мозг, полный великих мыслей, концентрат надежды арийцев, превратится в кровавое месиво... "Нет, я не хочу, я не могу, мне так спокойно сидеть среди этих женщин, пусть они едят, ничего, я прощаю им их беспечность. Только бы говорить, продолжать б ы т ь, только бы не страшная тишина, которая настанет после выстрела. Я не смогу нажать на курок, я ни в чем не виноват, виноваты те, которые были рядом, они могли бы подсказать мне, а они трусливо молчали, думали только о себе, о своей выгоде, маленькие мыши, кем я окружал себя, бог мой?!" Ева вдруг поднялась, и Гитлер еще сильнее пригнулся, затравленно оглянувшись. - Мой дорогой, - сказала Ева, и это обращение шокировало его, он обвел взглядом секретарш, но никто не обратил на это внимания - пили вино и вкусно ели, Ева - законная жена, она вправе обращаться к нему так, как обратилась, отчего нет. - Я сейчас вернусь, я забыла отправить телеграмму сестре, прости меня... - Если это касается изменника Фегеляйна, ты не вправе посылать ей ни слова соболезнования! - сказал Гитлер. - Мой дорогой, - ответила Ева уже возле двери, - это касается нас с тобою... Гитлер подумал, что Ева сейчас сделает нечто такое, что принесет спасение, он ждал чуда от кого угодно, только б теплилась надежда, только б прошла минута, вторая, час, сутки, а потом что-нибудь произойдет, обязательно произойдет нечто такое, что принесет спасение... А Ева пошла в радиорубку и попросила отправить телеграмму в Оберзальцберг сестре: "Пожалуйста, срочно уничтожь мои дневники!" Она знала, что делала. Она вела дневники в тридцать пятом году, когда их роман с Гитлером только-только начинался. Она описывала тот февральский день, когда он приехал к ней и сказал, что решил подарить ей дом. И какое это было для нее счастье! Как она потом сходила с ума от ревности, когда он ездил к Геббельсу, этому мерзкому своднику, и проводил там долгие часы с певичкой Ондрой, с женою тяжеловеса Макса Шмелинга... Ева сильно любила его тогда, потому что он был ее первым мужчиной... О, как это было ужасно, когда она отправила ему письмо, решив принять снотворное, если он ей не ответит! И как искренне переживала она, ожидая письма, чего только не передумала она в те дни! Может быть, ее письмо попадет ему в тот момент, когда он будет не в духе, может быть, вообще не надо было писать ему... "Мой бог, помоги мне поговорить с ним, завтра будет слишком поздно..." - шептала она тогда поминутно и приняла тридцать пять пилюль снотворного... Ева Гитлер сидела возле радиста, передававшего ее телеграмму сестре, и вспоминала то звонкое ощущение горя, которое она испытала, когда доктор кончил промывание... Ей было так хорошо, когда она уснула, такие чистые мелодии слышались ей, а потом наступила тишина, спокойная, глухая тишина... ...И снова Гитлер обошел строй людей, стоявших перед ним, и снова пожал руку каждому, произнеся слова сдержанной благодарности, и снова ищуще заглядывал в глаза, и снова прислушивался к шуму, доносившемуся из других комнат: там был слышен смех, музыка, хлопанье пробок шампанского... Когда он затворил дверь кабинета, в прихожей что-то звякнуло. - Кто?! - спросил Гитлер испуганно. - Кто там? - Я, - ответил Борман. - Я подле вас, мой фюрер... Он стоял в тамбуре вместе с Геббельсом. Звякнула канистра с бензином, которую он принес с собою. Геббельса трясло мелкой дрожью. Лицо пожелтело, виски поседели. Ева приняла яд спокойно, сидя в кресле. Раздавив ампулу зубами, она только чуть откинулась назад и беспомощно опустила руки. Гитлер долго ходил вокруг мертвой женщины, бормоча что-то, потом потрепал Еву по щеке, достал пистолет и приставил дуло ко рту. Ужас объял его. "Нет, - прошептал он, - нет, нет, я не хочу! Это неправда! Все это ложь! Я не хочу! Мне надо заставить себя проснуться, я просыпаюсь, мамочка!.." А потом мысли как-то странно смешались в его голове, и он начал быстро ходить вокруг кресла, где лежала мертвая Ева, быстро и усмешливо бормоча что-то под нос... Борман посмотрел на часы. Прошло уже двадцать минут. Он погладил Геббельса по плечу и отворил дверь кабинета. Гитлер, не обращая на него внимания, быстро и сосредоточенно ходил вокруг кресла, где лежала Ева. В правой руке его была зажата рукоять пистолета. Борман разомкнул холодные пальцы фюрера, взял его вальтер и, приставив к затылку, выстрелил... ...Через несколько минут комната заполнилась людьми. Геббельс трясся от рыданий, Борман успокаивал его... Затем Борман пригласил Вейдлинга в конференц-зал и сказал: - Вы не смеете никому и ни при каких обстоятельствах говорить о кончине фюрера. Даже Дениц не будет знать об этом. Ясно? А потом он пригласил к себе генерала Кребса и вручил ему запечатанный конверт. - Это письмо вы передадите лично маршалу Жукову. Вы вернетесь сюда с мирными предложениями красных. На Западе никому не известно о кончине фюрера. Там никто не знает о составе нового кабинета. Мы сообщаем о завещании Гитлера лишь одним русским. Этого нельзя не оценить. Мы идем к ним с тем, о чем вы говорили еще в сорок четвертом году. Тогда вас не послушали. Теперь вам и карты в руки. С богом, генерал, мы ждем мудрого ответа красных. ИСХОД __________________________________________________________________________ ...Мюллер задумчиво сидел перед зеркалом, разглядывая свое лицо. Канонада была постоянной - бои шли где-то совсем рядом. Пора уходить. Его лицо было сейчас другим: свежий шрамик возле уха был понятен лишь посвященным - подтяжка. Левая щека стала чуть скошенной, будто после контузии, подбородок зарос седой щетиной, волосы перекрашены в пего-седой цвет, пострижены коротко, под "бобрик". В кармане поношенного, не по росту, пиджака документы на имя Вернера Дрибса, члена Коммунистической партии Германии, освобожденного из концентрационного лагеря "Ортс" Красной Армией, - просьба ко всем союзным властям оказывать ему содействие. На руке наколоты цифры - номер заключенного. Он смотрел на свое отражение в зеркале, прислушивался к канонаде и вспоминал тот день, когда Гиммлер вручал ему руны бригадефюрера. Он почти слышал сейчас те овации, которые гремели в дубовом зале мюнхенского гестапо, видел сияющие лица друзей и врагов - они стоя приветствовали его. Он помнил, как потом, когда кончился официальный церемониал, Гиммлер пригласил новых генералов СС в банкетный зал и поднял за них бокал с шампанским, а Мюллер мечтал, чтобы весь этот цирк поскорее кончился и можно было бы уехать к Лотте. Девушка любила его - он верил, любила по-настоящему, и он ее обожал. Однако в зале начались спичи, каждый хотел покрасоваться перед рейхсфюрером: тот любил слушать, как говорят подчиненные, поэтому Мюллер только в десять остановил свою машину возле маленького особнячка, где жила подруга. Света в окнах не было. "Уснула, моя хорошая", - подумал он с нежностью, отпирая дверь своим ключом, но в комнатах было пусто... Только спустя три года он узнал, что Лотта была агентом Гейдриха, о с в е щ а л а тех, кого готовили к большому повышению, и г р а л а любовь. Боже, как играла, пусть бы продолжала, он бы и это ей простил, но ему объяснили, что рейхсфюрер никогда не разрешит ему развода, это повлияет на карьеру, а Мюллер уже тогда знал, что рейхсфюрер имеет ребенка от любовницы и содержит ее в замке под Мюнхеном, покупает ей самые дорогие автомобили, а его лишил единственной в жизни радости. Разве такое забудешь?! Позвонил Борман: - Держите пальцы на пульсе нашей линии? - Пока да. Вы скоро? - Видимо. Ваши люди смотрят за "сорок седьмым"? - Он в порядке. - Будем на связи постоянно. - Только так. Потом позвонили из отделения гестапо, которое отвечало за район той конспиративной квартиры, где был Штирлиц: - Русские танки заняли рубеж в двух километрах от нас, группенфюрер! Мальчики из "гитлерюгенда" пустили в ход фаустпатроны, красные остановились... - Спасибо. Всю документацию уничтожили? - Да, совершенно. - Хорошо, ждите указаний. Мюллер осторожно положил трубку, посмотрел на часы и удивился совпадению. "Чему я удивляюсь, - подумал он, - часы ведь в каждом из нас. Я постоянно слышу свои внутренние часы, черт меня дернул связать себя с Борманом, он же слеп, как и его хозяин! Мой, наш хозяин - не оттирай себя, ты ж был в доле, нечего теперь на кого-то пенять! Но ведь Борман действительно слеп, потому что русские никогда не станут с ним говорить, это азбука! А вдруг станут? Ведь в августе тридцать девятого, когда англичане начали свою волынку, а в небе пахло порохом, Сталин сел за стол с Риббентропом? И сейчас в Москве знают от меня про то, как Геринг и Гиммлер ведут переговоры с англосаксами, Сталину не могли не докладывать радиограммы Штирлица. Борман верно сказал, что Кремль знал о миссии Вольфа в Берне - Штирлиц выходит у них на самый верх... Нет, - уверенно повторил себе Мюллер, - Сталин не сядет за стол с Борманом". Он - в который уже раз! - подумал, что сделал ошибку. Еще есть время, чтобы уйти по цепи ОДЕССы одному. "Это моя цель в большей мере, чем Бормана, хотя, конечно, партия держит в руках такие узлы, которые мне неизвестны, но еще не поздно, еще есть верные "окна" на Запад... А если Борман все-таки уйдет? Или договорится с русскими, что, в общем-то, одно и то же? Тогда мои дни сочтены, Борман мне никогда этого не простит, меня уберут, это очевидно... Но то, что Штирлиц д о л ж е н, обязан просто-таки сделать, будет моей коронной партией. Сталину будет трудно не поверить тому, что возьмет с собою Штирлиц. П р а в д а Гелена с заложенной в нее л о ж ь ю, сработанной мною, - такое страшнее любой бомбы. Верно я обещал Борману - это взорвет их и вызовет такой шум в России, что они его не переживут, это раскачает их, брат восстанет против брата, кровь польется, головы полетят... А когда безлюдье и страх, тогда привольно соседям, дожить бы, ах как хочется дожить!" ...Йозеф Руа пришел через десять минут после звонка. Он ждал вызова в двух блоках от. конспиративной квартиры Мюллера. - Браток, - сказал Мюллер, - возьми этот саквояж, в нем мина... Ты работал с такой в Мадриде... - Это когда ты даешь к ней маленькую штучку, которую надо повернуть? Мюллер улыбнулся: - Именно так. Он достал из стола плоское портмоне, протянул Руа: - Положи в карман. Портмоне надо открыть и закрыть пять раз подряд, на шестом все разнесет в щепы... Запомни адрес... Руа полез за блокнотом. Мюллер взялся за виски: - Ты сошел с ума?! Нет, все-таки уголовники даже твоего уровня рождены детьми! Я говорю тебе адрес на всякий случай, мало ли что, запоминай, записывать нельзя. Пробирайся дворами, у тебя есть час, от силы два... Он продиктовал адрес, попросил, чтобы Руа повторил дважды, показал ему дом и улицу на раскладной карманной карте, потом сказал пароль, попросил несколько раз повторить. - Не забудь закончить словом "распишитесь". Тот парень - его зовут Ойген, - к которому я тебя отправляю, вроде машины. Если ты спутаешься хоть на йоту, он тебя прошьет из пистолета. Отдай ему саквояж, дождись, пока он проведет мимо тебя Штирлица в туалет. Ты помнишь Штирлица? Ты убирал у него в особняке моего шофера, Ганса. Я тебе сто раз показывал его фото. После этого быстро уходи и, никого не дожидаясь, начинай хлопать портмоне. Как только раздастся взрыв, убегай - там рядом русские, их пока держат, но долго это не продлится, конец, брат... Потом ляг на грунт, твои явки у меня в голове, жди связи... Ты абсолютно чист, в партии, слава богу, не был, а все наши с тобою дела я сжег - так что лепи из себя страдальца, таких любят. Особенно-то не лезь, опасно, но помогай русским, в чем только сможешь. Пригодится на будущее. Ну с богом... Они обнялись. Руа ушел, а Мюллер начал ходить по комнате, разучивая новую походку - легкая хромота и слабость в движениях... ...Роберт (тоже из мюнхенских уголовников, именно он убирал сына, Фрица), следивший из окна соседнего дома за всем, что должно было произойти, позвонил Мюллеру сразу же после того, как красное пламя вырвалось из окон конспиративной квартиры. Тугая сила выбросила на мостовую верхнюю часть туловища Ойгена. Левая рука была оторвана - только голова и правая рука, словно бы поднятая в приветствии... ...А Штирлиц поступил так, будто выполнял то, что было заранее отрепетировано Мюллером. Взрывной волной сорвало дверь туалета; его бы убило на месте, но он успел вскинуть руки. Страшная боль пронзила левый локоть - кисть сделалась как плетка. В ушах звенело тонко-тонко, будто летом на севере, возле фиордов, когда тьма комаров. Он вышел в коридор. Пахло жженым. Все было в известковой пыли. Она клубилась как в киносказках - тяжело, дымно, - дышать трудно. Штирлиц споткнулся обо что-то, нагнулся. Под ногами лежал Вилли с разбитым черепом. Машинально Штирлиц вынул из кобуры его парабеллум, сунул в карман и пошел туда, где еще недавно он слышал голос... Именно там должны быть архивы Гелена. В комнате обвалилась стена, пыль не садилась, но он начал на ощупь, вытянутой правой, которая только и действовала, шарить перед собою. Ощутил металл. "Да, точно, - сказал он себе, - ты верно ищешь, здесь был сейф, он был открыт. Здесь должны быть портфели, наподобие тех, которые мне как-то показал Мюллер. А может, дожидаться здесь наших? Ведь они рядом. Бой идет совсем неподалеку. А что, если Мюллер пришлет своих? Он пойдет на все, только бы спасти эти материалы. Ты должен взять все, что сможешь унести... Два портфеля, и больше ничего. А как ты их ухватишь, если левая рука не работает? Ничего, зубами, как хочешь - так и ухвати. Попробуй взять в одну руку. Ну и что! Конечно тяжело, но ты донесешь, это ж ерунда... Это все пустяки в сравнении с тем, когда тебе выворачивают уши и спрашивают, как звали папу, а потом начинают бить ногами в лицо - оно у тебя сейчас как после пьяной драки, а в этой пыли ты станешь похож на клоуна - немцы любят, когда лица клоунов намазаны ярко-белой краской. Тогда особенно смешным выглядит красный колпак. Нет, в сейфе есть что-то еще... Беги, беги скорее, Максим, ты должен успеть добежать и вернуться сюда, пыль осядет, ты вернешься, только сейчас будь самим собою, торопись, не сдерживай себя - нельзя ждать, Максим, хватит ждать, беги!" Он спустился по лестнице, раскачиваясь, как пьяный, вышел на пустую улицу и медленно пошел вдоль домов туда, где стреляли, и было это совсем рядом. Рука занемела от тяжести, но он шел, склонившись вперед, ничего не замечая вокруг, в голове по-прежнему звенело, и виски то стягивало какой-то глубинной, рвущей болью, то отпускало, и тогда все перед глазами кружилось. Он ощущал дурноту и больше всего боялся упасть... ...А навстречу ему по переулку, прижимаясь к стенам домов, шел восемнадцатилетний сержант разведроты Глеб Прошляков. Он знал, что на соседней улице мальчишки сидят с фаустпатронами. Командир сказал, что жаль пацанов, велел посмотреть, как их можно обойти... "Пусть живут, сопляки. Пятнадцать лет - что они понимают? Обмануты. Перевоспитаем после победы". Он шел, мягко ступая, и думал, что из-за этих чертовых детей может схлопотать пулю в живот - слишком уж пусто здесь. "Ох, не люблю я, когда с одной стороны грохочет, а с другой тихо, - неспроста это. И правда - неспроста..." Выглянув из-за угла, он увидал немецкого офицера в черном. "Ну, иди, иди, фриц, иди. Пьяный, видно, гад, со страху нализался, а в портфеле-то небось что-то тащит - наверняка часы и кольца. Ну, давай, ближе, еще ближе, я тебя по башке оглоушу..." ... И в этот момент Штирлиц тоже заметил его - в кожушке, одетом поверх гимнастерки, в пилотке с красной звездой, лихо сдвинутой на левую бровь, в приспущенных сапожках - в армии Иеронима Уборевича так приспускали сапожки те, кто отменно плясал. Это было в двадцать первом. Особый шик. Помнят былое и нынешние мальчики, спасибо тебе, что помнишь, солдат. Нельзя жить без памяти... Штирлиц чувствовал, как его лицо заплясало от счастья. Ему было трудно улыбаться - рваные раны на лбу и подбородке кровоточили, но он все равно не мог сдержать счастливой улыбки... "Ишь, щерится, сволочь, - подумал Прошляков, - вся морда в крови, задело небось гада. Ну и рожа, ну и злоба в ней, зверь фашистский..." ...Штирлиц поднял руку навстречу мальчику в пилотке с красной звездой. Он хотел поднять обе руки, но левая не работала - висит как плеть. Минута, две, и я обниму тебя, сынок, родной ты мой... "А ведь в портфеле-то у него может быть мина, - в ужасе подумал Прошляков. - Фанатик, может, какой псих, он мне в ноги метнет, воронка останется..." "Дзынь!" - ввернулась в стену дома над головой Прошлякова пуля. "Дзынь!" Прошляков упал на колени и, вскинув автомат, прошил немца в черном от живота. Тот закричал что-то. Прошлякову даже показалось - по-русски. Прошляков дал еще одну очередь, а тот, черный, эсэсовец, все бежал на него, захлебываясь криком... "И впрямь по-русски вопит, вот гад, а?!" ...А третью пулю Прошляков не слышал - она ударила его в сердце. Наповал... ...Клаус Борхард, член "гитлерюгенда", который стоял в охране боевой позиции противотанковой группы, увидав, как после его выстрела упал русский солдат, бросился к штандартенфюреру, лежавшему на земле без движения. Схватил его за руку, забросил ее себе на шею, втащил во двор, спустил в подвал. Здесь, у телефона - связь была подземной и работала бесперебойно, - замер блокфюрер партии партайгеноссе Зиберштейн. Увидав знаки отличия раненого, он крикнул мальчишкам: - Тащите штандартенфюрера через подвалы на командный пункт! Скорей! ...На командном пункте в репродукторе гремел голос Геббельса: "Армия генерала Венка, прорвав позиции большевиков, идет в Берлин, сокрушая все на своем пути! Настал час победы!" Раздев, Штирлица перевязали, отправили на носилках - по системе подземных коммуникаций - к центру: там готовился очередной прорыв через последнее "окно". Оберштурмбанфюрер, руководивший прорывом, тоже заметил знаки отличия Штирлица. Склонился к человеку в штатском штандартенфюреру Гаусу: - Наш... Тот сказал: - Свяжитесь с Крузе, он отвечает за каналы ОДЕССы, а пока пусть этого несчастного переоденут... - Он не жилец... Гаус резко ответил: - Вот когда умрет, тогда только он и перестанет быть жильцом... Пока человек СС жив - он жив! ...Через два часа танк Т-34 номер "24-9" под командованием младшего лейтенанта Нигматуллина, прорвав оборону мальчишек "гитлерюгенда" на Ванзее и разворачиваясь,, перепахал левой гусеницей портфель, где лежали те "документы" Гелена - Мюллера, которые должны были оказаться в руках русских... Случай есть проявление закономерности: Красная Армия решила судьбу спланированной провокации Мюллера просто и однозначно, превратив бумаги Гелена в коричневое, бесформенное крошево. Командарм восьмой гвардейской Василий Иванович Чуйков говорил обычно тихо, медленно, словно взвешивая каждое слово. Поэтому, услышав ранним утром 1 мая по телефону его звенящий, быстрый говор, Жуков удивился - так незнакомо звучал голос Чуйкова: - Ко мне пришел генерал Кребс, товарищ маршал! - докладывал Чуйков. - Как парламентер! Мне сейчас перевели письмо, которое он привез, зачитываю: "Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера, мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем: мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня, в пятнадцать часов тридцать минут, добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права, фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Деницу, мне и Борману. Я уполномочил Бормана установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери. Геббельс". И завещание нам передал, товарищ маршал, а в нем - список нового правительства... Жуков почувствовал легкий озноб. Он не сразу смог ответить Чуйкову, сглотнул комок, мешавший дышать, прокашлявшись, сказал: - Сейчас к вам выедет Соколовский, ждите его. ...Отправив к Чуйкову генерала армии Василия Даниловича Соколовского, Жуков посмотрел на часы, снял трубку ВЧ и попросил соединить его со Сталиным. - Товарищ Сталин только что лег спать, - ответил генерал Власик. - Прошу разбудить, - повторил Жуков, по-прежнему то и дело откашливаясь. - Дело срочное, до утра ждать не может... ...Сталин вздрогнул во сне, услыхав мягкий, осторожный стук в дверь. Медленно поднялся с большого низкого дивана - на кровати спать не любил, привычка спать на чем-то низком осталась с давних лет, еще со времени подполья. От резкого движения гулко застучало сердце. Мельком взглянул в окно - увидел пепельное, еще только чуть-чуть занимавшееся голубизной небо, подумал, что, верно, случилось то, о чем накануне говорил начальник разведки, и начал торопливо одеваться. ...Взяв трубку телефона, сказал коротко и глухо: - Сталин... Жуков, чувствуя, как от волнения першит в горле, доложил: - Товарищ Сталин, к Чуйкову только что прибыл парламентер из рейхсканцелярии... - Генерал Кребс? - глухо поинтересовался Верховный Главнокомандующий и как бы пояснил: - Новый начальник немецкого генерального штаба? Жуков тогда не обратил внимания, что Сталин уже знает фамилию нового начальника штаба - он был полностью под впечатлением новости: Гитлера нет более, - поэтому, не ответив на вопрос Верховного, сразу же начал зачитывать текст завещания фюрера и обращение к нему, к Сталину, вождю советского народа, нового канцлера рейха доктора Йозефа Геббельса. Верховный сразу отметил, что в письме Геббельса определенно указано, что именно Борману поручено установить связь с ним. Вспомнил давешний разговор с начальником разведки, который сообщал, что, по данным его человека из Берлина, именно Борман будет тем, кто предложит немедленный мир... Подумал, что, видимо, был излишне резок, когда подвергал сомнению информацию от некоего "девятого", потом вдруг представил себе лицо Гитлера, которое он часто видел в кадрах кинохроники, которую привозил ему на дачу председатель кинокомитета Большаков, и сказал, сдерживая волнение: - Доигрался, подлец! Жаль, что живым его взять не удалось... Где труп? - Генерал Кребс сообщает, - ответил Жуков, - что труп сожжен на костре во дворе рейхсканцелярии. Все то время, что Жуков читал ему обращение Геббельса и завещание фюрера, Сталин стоял возле столика, на котором были установлены телефонные аппараты. Немного помолчав, сказал то, что было уже заранее отлито в его мозгу в точную формулировку: - Вы передайте Соколовскому, чтобы он никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с другими гитлеровцами не вел. Если ничего чрезвычайного не будет, не звоните до утра, хочу немного отдохнуть... Устал... ...Кребс вернулся в рейхсканцелярию, Борман и Геббельс ждали его в конференц-зале, Бургдорф был здесь же - бледный до синевы, глаза красные, на лице отрешенная, ожидающая улыбка. Даже сквозь запах сухого одеколона пробивался тяжелый похмельный перегар. - Безоговорочная капитуляция, - сказал Кребс. - Они требуют безоговорочной капитуляции. Никаких переговоров... Ответ должен быть дан к десяти утра. - Ну вот, - сказал Геббельс, обернувшись к Борману. - Вот и все. Все кончено! Я же говорил вам, Борман! Он повернулся и медленно, припадая на короткую ногу, пошел в свой кабинет. Через полтора часа его жена Магда затеет игру со своими пятерыми детьми: "Кто скорее выпьет стакан горького лекарства, зажмурив при этом глаза? А ну, раз, два, три!" После того как дети повалятся на пол, она застрелится. Чуть позже Геббельс вожмется грудью в дуло пистолета и, тонко закричав, нажмет курок. Бургдорф застрелится в своем кабинете, предварительно тщательно побрившись и надев чистое белье. Он ощутит какое-то странное наслаждение от того, как острая золингенская бритва скребет щетину на подбородке, и ему все время будет слышаться перезвон колокольчиков на альпийских лугах возле швейцарской границы, где он совершал далекие прогулки во время своих коротких отпусков. Кребс покончит с собою после того, как выпьет бутылку вермута и съест бутерброд, намазанный русской красной икрой. Эту банку хранил давно - деликатес закупили офицеры из военного атташата рейха в Швеции и прислали ему ко дню ангела. ...А после этого Борман вызовет фюрера "гитлерюгенда" Аксмана и скажет ему: - Готовьтесь к прорыву. Через полчаса я присоединюсь к вам, ждите. - И - позвонив куда-то по телефону от радистов - выйдет в сад рейхсканцелярии, сопровождаемый двумя офицерами СС, присланными Мюллером еще прошлой ночью. ...Через сорок минут Борман вернется, Аксман удивится, отчего рейхсляйтер не говорит ни слова, скован в движениях, кажется даже чуть меньше ростом. - У меня сел голос, - глухо пояснил Борман. - Все приказы будете отдавать вы. Этим двойником Бормана был Вернер Краузе, "сорок седьмой". Пластическую операцию ему сделал доктор Менгеле. Особенно мучался со шрамом на лбу, но тем не менее выполнил блистательно... Только вот голос разнился. Прорыв прикрывало двадцать танков. Они смогли пробиться сквозь боевые порядки 52-й стрелковой дивизии, взяли курс на северо-запад, в направлении Гамбурга. Их настигли лишь на рассвете 2 мая. Расстреляли в упор из орудий. Двойника Бормана среди обгоревших, изуродованных трупов обнаружено тогда не было. ...5 мая, ранним утром, подводная лодка особого назначения отошла от пирса Фленсбурга, погрузилась в море и взяла курс на Аргентину. ...13 мая Штирлиц очнулся. Тишина была осязаемой. У нее даже запах был - особый, морской, йодистый, когда волны разбиваются на миллионы холодных белых брызг и медленно оседают в самое себя, и чайки кричат истошно, и стрельчатая листва пальм трещит на ветру, словно плохая декорация в оперном театре. Где-то вдали перемигиваются огоньки на берегу, и в них заключено такое спокойствие и надежность, что щемит сердце, и прошедшие годы кажутся нереальными, словно сказка с хорошим концом. Штирлиц поднялся на кровати. Стены комнаты были белыми; похоже на Испанию; там такие же беленые стены, как у нас на Украине. Только испанцы любят некрашеную деревянную мебель, слегка проолифленную, а украинцы красят свои стульчики и шкафы. Окно было закрыто деревянными ставнями, хлопавшими на ветру. Действительно, пахло морем. Сидеть он не смог - боль в груди была постоянной, режущей. Он откашлялся, захлебнулся кровью, застонал, упал на подушку. В комнату вошел пожилой, седоволосый человек, вытер ему лицо, уложил, заботливо укрыл пледом, прошептал: - Тише... Мы у своих... Вы на явке ОДЕССы, все хорошо, вы уже в Италии, завтра вас отправят в Испанию... Опасность позади, спите, вам сейчас надо отдыхать. ...27 октября 1945 года, заново научившись ходить, Штирлиц отправил письмо из Мадрида по известному ему адресу в Стокгольм. Ответа оттуда не поступило. Война кончена - опорная база советской разведки ликвидирована. ...12 октября 1946 года в Мадриде на авениде Хенералиссимо к нему подошел невысокий человек в тяжелых, американского кроя, ботинках и сказал: - Я представляю организацию, которую возглавлял Аллен Даллес, вам, видимо, известно это имя. Не согласились бы вы пообедать вместе со мною? Нам есть о чем поговорить - не только помянуть былое, но и подумать о совместной работе в будущем... 1982 Ялта - Берлин - Цюрих __________________________________________________________________________ Сканиpовал: Еpшов В.Г. 15/11/98. Дата последней редакции: 25/12/98.