том, что он досконально знает суть противоположного пола. И вот сейчас эти знания пригодились. - Чем вы здесь занимаетесь?! - взревел Шкарубо. - Служим, - с искренним недоумением мартеновского накала вскричали женщины. Вольность обращения с вышестоящим шла из невидения. Сними они с глаз ватные тампоны, и температура кипения упала бы до точки замерзания. Писк аппаратуры предотвратил пришествие ледникового периода. - Тихо! - вскричала та, что сидела. Не открывая глаз, она перебралась к датчику кода Морзе, вслепую застучала по клавишам. - Мастер военного дела сержант Новикова, - с гордостью прокомментировал ситуацию стоявший рядом майор. Все последующие объекты не стали для Шкарубо откровением. Он вламывался в них без предупредительных звонков и стуков, срывал двери с петель ударом крепкой ноги. После одного такого удара, когда капдва вломился на коммутатор, его взору предстала оголенная по пояс Ева, демонстрирующая телефонисткам бюстгальтер из чемодана голландского происхождения. - Снять, снять немедленно! - завопил доведенный до приступа ярости Шкарубо. Адмиральша Ева, никогда прежде не слышавшая такого свирепого залпа в свой адрес, аж присела. Послушно, трясущимися руками она расстегнула бюстгальтер, и ее огромная грудь заколыхалась. От этого дуновения Шкарубо несколько пришел в себя и тихо, перекатывая желваки, приказал: - Грудь на место. Немедленно снять с вахты. Еще никогда в жизни атеист Шкарубо не был так близок к Богу, изгнавшему Еву из рая. После построения Наташка, естественно, оказалась в отстающих. Командир собрал всех женщин в красном уголке. Оправившись от первого потрясения, он решил поговорить с личным составом по-хорошему, все-таки командир - отец солдату, даже если этот солдат помадит губы и боится мышей. Других-то все равно нет. - Прежде всего вы - военнослужащие и только потом - женщины. Шкарубо старался довести эту мысль самым убедительным, ровным тоном, на какой только был способен. Он даже представил себя на месте врача, поставившего пациенту страшный диагноз: "Извините, дорогая женщина, но вы не женщина". На удивление, перемена участи не вызвала обмороков, пятьдесят пар глаз спокойно пялились на него. Даже эта рыжая, подперев голову руками, смотрела вполне дружелюбно. Что ни говори, а Бог не Ерошка, видит немножко, не зря провокаторшу выкрасили в такой заметный цвет, чтобы всегда на глазах. Шкарубо перевел дух и продолжал: - Поэтому извольте служить. С завтрашнего дня все обязаны прибывать в расположение части в форме. В восемь ноль-ноль определяю построение и подъем флага, по понедельникам - строевая подготовка, по вторникам - политзанятия, по средам - спецподготовка, по четвергам - физподготовка, по пятницам - изучение устава. Вопросы есть? Вопросов не было, женщины заметно расслабились, особо нетерпеливые даже привставали, намекая командиру, что пора бы и по домам; хоть в выходной имеют они право на жизнь, более соответствующую их половой принадлежности? Шкарубо был с этим абсолютно согласен, он даже жалел, что столь немилосердно оторвал женщин от домашнего очага. Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова. Не успел компьютер отстучать точку в предыдущем предложении, а Шкарубо уже не жалел, что призвал военнослужащих служить. За этот промежуток, что образовался между фразами, с первого ряда успела подняться Наташка; встала она как-то лениво, вроде и придраться не к чему, но определенно не по уставу. Одна радость - представилась: - Прапорщик Киселева. И когда она без всякого смущения вперила в него наглые глаза, Шкарубо всем своим солдафонским нутром почувствовал, что будет подвох. - Слушаю вас. - Товарищ командир, завтра только понедельник, - пропела Наташа бархатным голосом. Шкарубо кивнул: верно, понедельник. - Устав мы начнем изучать в пятницу, - продолжала она, теребя локон. - Подскажите авансом, как честь отдавать. Вдруг с вами встречусь или с кем другим из командного состава. Правильные вещи спрашивает прапорщик Киселева, о службе печется, как не подсказать. - Ваш вопрос понял. Глава третья общевойскового устава. Шкарубо даже вышел из-за стола, чтобы наглядно проиллюстрировать третью главу общевойскового устава. - Необходимо за три-четыре шага до начальника, одновременно с постановкой ноги на землю, повернуть голову в его сторону и приложить правую руку к головному убору, левую руку держать неподвижно у бедра. На последних словах Шкарубо сделал ногой выпад вперед, приложил руку к виску и бросил вопросительный взгляд в Наташину сторону. - Понятно? - Товарищ командир, вы думаете, у нас получится? - спросила она, покусывая рыжую прядь. - Конечно, так все честь отдают, - сохраняя по инерции уставную позу, ответил Шкарубо. Потом он вспомнит, как эта рыжая стрельнула глазами в глубину зала и чей-то визгливый голос, так и оставшийся неопознанным, истерично завопил: - Сомневаюсь я, товарищ командир! Уж сколько раз и руку к голове и ногу на землю, а все в девках. Как собака-ищейка, внезапно потерявшая след, он рыскал глазами по залу, но обнаружить истеричку в возникшем словно черт из табакерки бедламе было невозможно. Отовсюду, с каждой пяди красного уголка, на все голоса и интонации сыпались наипротивнейшие реплики: - В такой позиции разве чести лишишься? - Неудобно. Только теперь до Шкарубо дошло, что он по-прежнему стоит в заданной им же самим позиции: ноги на ширине шага, рука - у виска. - Зато по уставу, - констатировала Наталия. От ее слов, прозвучавших негромко, без надрыва, все стихли как по команде. Можно ли за один день смертельно возненавидеть человека? Можно, потому что Шкарубо так возненавидел Наташку. Вернулась Наталия с общего сбора явно не в себе. Жизнь не казалась ей медом, а командир виделся ей козлом. Теперь она была уверена на все сто в его рогатом происхождении. - Только обманутые мужики могут так изгаляться над бабами, - говорила она, скидывая с вешалок свои платья в огромную сумку. - Что ты делаешь? - спросила я. - Они мне больше не понадобятся. - Она пнула сумку ногой. - Между прочим, я больше не женщина. Варвара, ты не боишься спать со мной в одной комнате? - раздался мужской голос. От неожиданности, что мы не одни и где-то в комнате притаился мужик с рычащим басом, со мной чуть не случился эпилептический припадок. На открытой ладони подруга протянула мне черный кругляш. - Не тухни, это модулятор голоса. Я взяла у нее модулятор. - Откуда он у тебя? - Жора забыл. Если повернуть вот эту пимпочку и нажать вот эту кнопочку, можно говорить любыми голосами. Я повернула пимпочку, нажала кнопочку и поднесла модулятор ко рту. - Уйди, дура, - вместо меня сказал голос какого-то инопланетного создания. - Счас как врежу. - Вот видишь, - печально развела руками Наташка. - А будь я девушкой, ты бы не посмела меня бить. Что, так заметны необратимые перемены? Ладно, гони модулятор, это тебе не игрушка, надо вернуть Жоре. А то он чуть не плакал, обнаружив пропажу. Хорошо, у одного из нашей семьи, - потрепала Наталия Малыша, - собачий нюх, вытащил откуда-то. Освободив пространство шкафа до первозданной пустоты, она крикнула мне: - Собирайся, пойдем на вещевой склад. Со мной теперь не страшно бродить по темным переулкам. Вале Скомороховой было счастье. Свершилось! Заввещь более не чувствовала себя последней в табели о рангах, напротив, теперь она в правофланговых. На складе толпилась очередь, и даже Бибигонша заняла в ней свое место. Мы с Наташкой, как всегда, последние. - Киселева, иди сюда, - споро выкидывая на прилавок вороха обмундирования, крикнула Скоморохова, - вне очереди обилечу. - Не тороплюсь, - противилась Наташа. Стоявшая впереди нас телефонистка Титова заулыбалась, увидев меня. - Варюха, присоединяйся. Сейчас нарядим, будешь как куколка. - Она будет как солдатик, оловянный, - через плечо пробасила Бибигонша. Впервые я услышала от нее что-то разумное. - Спасибо, меня здесь нет, - ответила я своей бывшей подчиненной. - Она вовремя смылась, - угрюмо сказала Наташа. Склад опустел, мы с Наташкой, словно две несчастные сиротки, стояли у прилавка, без всякого удовольствия глядя на казенные дары, щедро выкладываемые Скомороховой. - Бюстгальтер - две штуки, рубашка повседневная - три штуки, парадная - две штуки, чулки - две пары. - Сверяя одежду по накладной, Скоморохова бегала меж стеллажей. - Что есть чюльки? - на иностранный манер задала вопрос Наташка. - Чюльки есть недоношьенный кальготка, - развила я диалог. - Это вы на каком? - бросила на бегу Скоморохова. Мы с Наталией сначала не поняли, о чем она спрашивает. Переглянулись в недоумении, потом до нас дошло, и мы чуть не рухнули от внезапного приступа веселья, прямо здесь, у прилавка, на котором возвышалась груда одежды. Скоморохова смотрела на нас как на убогих, с большим состраданием. - Семен Семеныч, ты что, африканского не знаешь? - отдышавшись, спросила Наташка. В ответ Скоморохова опустилась с тыльной стороны прилавка. Обиделась, что ли? Была Скоморохова. Так хорошо, так ладно раздавала то, что следует носить, и вот тебе - нет Скомороховой, только мышиный шорох с той стороны. Мы уже думали, что она сгинула где-то там, за высоким прилавком, так долго ее не было, так долго, невидимые, шуршали мыши. - Ау, товарищ прапорщик! - приставив руки ко рту, крикнула я. - Ау! - вторила мне Наташка. И когда мы совсем отчаялись, решив, что Скоморохова окончательно и бесповоротно заблудилась в вещевых дебрях, среди гюйсов, погон, кителей и шинелей, она показалась на поверхности прилавка, сжимая в руке, как знамя победы, что-то розовое. Развернула это розовое, рукой аккуратно распластала каждую складочку. Панталоны. Форменные. Розовые. Они приятно ласкали глаз. - Вот, - не без гордости сказала запыхавшаяся Валентина, - бери, Киселева, себе берегла. О! Я едва не подпрыгнула от таких откровений; значит, все-таки они у нее под юбкой, более того, не стандартные голубые, через которые прошли все женщины-военнослужащие, а розовые. Тоже творчество. - Нет, - упрямо сказала Наталия, проявив таки глубинный сепаратизм по отношению к Скомороховой и ее розовым панталонам, - хочу голубые. - Почему? - не поняла та. Ее наивная уверенность в щедрости дара была потрясающей. - К лицу они мне, - пояснила Наташка. Мы вышли из склада нагруженные, прижимая к груди вороха одежды. Наташка доверила мне нести самое дорогое. Синие панталоны. - Пожалуйста, не умирай, или мне придется тоже, ты, конечно, сразу в рай, - завопили мы не потому, что душа пела, а больше по соображениям безопасности. Темнело, на узкой дороге, в тумане осадков, мы были лишены возможности смотреть под ноги и могли не заметить встречного. А так встречный услышит в снежной пыли про сладкие апельсины и уйдет с пути. Все действительно уступали нам дорогу и шли дальше горланя. Ключ у этой загадки скрипичный - Муза Пегасовна, руководитель хора Дома офицеров. В нем поют все женщины гарнизона, а принимает их в свой коллектив Муза Пегасовна только при условии полного знания текста хита "Хочешь?". Такая у старушки слабость - любимое музыкальное произведение. Благодаря Музе Пегасовне это единственная песня, все слова которой я помню. Таких, как я, - целый гарнизон. Лохматый пес Малыш, поджидающий у ворот, залаял при нашем приближении. - Вот видишь, - сказала Наташка, - меня уже сейчас ни одна собака не узнает. - Пока только одна, - уточнила я. ШАХМАТЫ, БОТТИЧЕЛЛИ И КРИПТОГРАММА ДЬЯВОЛА Вечером мы с Наташей пошли в гости, хотя можно ли так говорить обо мне: я ведь и так в гостях. До дома пятнадцать минут лета, но это при внятной погоде, а сейчас черт-те что: осадки, сыплющиеся с неба, больше напоминают отходы небесной канцелярии. Надо заметить, что понятие "гости" в гарнизоне крайне размыто; ввиду скученности проживания и наличия всего двух магазинов гарнизонный люд наносит друг другу регулярные визиты. Видимо, поэтому двери у нас нараспашку. Впрочем, как души и постели. Весь гарнизон под одним одеялом. Вы скажете, это разврат, а для нас - жизнь, вполне обычная, только под микроскопом, когда все подробности шокируют до рези в глазах. Между прочим, под микроскопом и безобидный муравей выглядит усатым чудовищем. Подумайте сами, что будет, если в одной точке, ограниченной морем и сопками, поселить элитный отряд здоровых молодых самцов и не менее элитный отряд красавиц. Девчонки на Руси всегда любили военных, красивых, здоровенных. Даже самый неказистый курсант, экипированный золотыми погонами и гордо называющийся военным моряком, а тем паче - летчиком, вправе рассчитывать на взаимность красы Москвы или Питера. Стоит добавить, что единение двух групп населения, разделенных по половому признаку, происходит при полном отсутствии натурального хозяйства и других развлечений. Чем прикажете заполнять долгие полярные ночи? Народ развлекается собственными силами, а их, как, впрочем, и желания, в гарнизоне всегда в избытке. Наши "гости" живут недалеко, за порогом Наташкиной квартиры, дверь в дверь. Люся, к которой мы намылились, моя одноклассница, мы дружим со второго класса. Конечно, можно было бы заночевать в нелетную погоду у нее, но у Люси сейчас - бурный сезон. Когда-то мы с ней жили в большом портовом городе, я бегала на танцы в военно-морское училище; там на сцене курсант Сеня лабал на электрогитаре "Машину времени". Люся в те поры штудировала медицину в медучилище, и мужчина интересовал ее только в контексте анатомии. Как-то, помню, в самый разгар вечера Сеня очень душевно напевал "то ли люди, то ли куклы...", вклиниваясь в толпу, как быстроходный катер в волны. В круг моих подружек бесцеремонно влез коренастый корабельный старшина с четырьмя лычками на рукаве. Назвался Федором. Федор показал на Сеню, взявшего самую душераздирающую ноту, на армянскую девушку Маринэ, сверкавшую черными глазами из-за его спины, и объявил о готовности Сени жениться на мне - немедля, прямо завтра. Маринэ и Федор имели к предложенному бракосочетанию самое непосредственное отношение: еще на первом курсе, пройдя курс молодого бойца, Федор и Сеня поклялись жениться в один день. Как назло, любовь - не эпидемия; признаки любовной лихорадки в той запущенной стадии, когда от невозможности быть с любимой и до летального исхода недалеко, обнаружились только у Феди. В Сенином же сердце, сколько он ни насиловал себя, была лишь музыка. Тогда Сеня решил закрыть глаза на все, в том числе и на невесту, и в незрячем виде шагнуть под венец. В детстве я не хотела есть суп, была страшно худой при полном отсутствии аппетита. Бабушка считала меня дистрофиком, каждый обед - как Бородино, а в победителях мой девственно пустой желудок. Выстояв длинные очереди за дефицитными апельсинами и сосисками, бабушка приглашала к нам в дом окрестную шпану. По ее замыслу, вид жующих детей должен был вызвать во мне жевательные рефлексы. Замысел оказался провальным, апельсины с сосисками - в минусе. После того как мама сказала, что будет мочить меня в супе, опрокинув в качестве наглядного примера полную тарелку куриной лапши на мою голову, я вытребовала контрибуцию: на время обеда завязывайте мне глаза косынкой. Помогло: ешь и не видишь, что за гадость наполняет твою утробу. Мужская клятва - дело святое, в общем, я им подхожу. А впрочем, Федор мог подойти и не ко мне. Одной Сенькиной гитары было достаточно, чтобы сказать "да". По обалдевшим лицам девиц, ставших невольными свидетелями мыльной оперы, я осознала, что моя участь весьма завидна. Жестоко обманывать наивного в своей вере зрителя мгновенной развязкой. Я сказала "нет". Просто так - во мне проснулся дух противоречия. Или в этот момент в моей голове из всех утвердительных и отрицательных слов - третьего не дано - вертелось только "нет". К чему искать логику там, где ее не может быть, тем более в словах. Это же только слова. Бросив гитару на полуслове, Сеня спрыгнул со сцены прямо к моим ногам. - Почему "нет"? - Не люблю групповуху, - сказала я, и толпа отпала. В первый же Сенин отпуск, сразу после свадьбы, мы полетели к его родителям. Самолет был полон курсантов, один из них, Боря Чукин, смачно рассказывал скабрезные анекдоты. Как и положено воспитанной девушке, я не осталась безучастной к их пошлой тематике. - Борис, неужели вы думаете, что при мне можно рассказывать такие анекдоты? Возможно, я закатила при этом глаза. Знал бы он, что этот анекдот мы травили еще в десятом классе. Борис был типичным представителем морского офицерского корпуса, примеривающим к себе дореволюционные традиции флота: с доблестями, подвигами, славой и чтоб непременно прекрасная дама, дарящая муки любви. - Варя, мне нужна такая невеста, как вы. Через месяц Люся оставила теорию и перешла к практическому изучению мужской анатомии. После окончания училища вместе с присвоением первого офицерского звания Сеня и Борис получили назначение на Северный флот, в дивизию подводных кораблей. Очень скоро Сеня уволился из армии, а капитан-лейтенант Чукин и сегодня в строю. Он служит шифровальщиком на подводной лодке. Во время последнего похода Бориса обуяла тоска по Люсе. Поход был длинным, над ними - километры воды, над ними проплывают киты, на такой глубине всякое может показаться. Борьке и показалось, что его жена - свет в окошке. Стал он всех в кают-компании донимать рассказами о своей Люсе, что она красавица и что в шахматы играет на уровне кандидата в мастера или даже мастера. И если к разговорам о красоте командир лодки капитан второго ранга Гужов остался безучастен по причине большого опыта долгой холостяцкой жизни, то мимо женщины, способной логично передвигать фигуры по шахматной доске, пройти не мог. - Так ты говоришь, в шахматы играет? Как раз в этот момент капдва Гужов разыгрывал с первым помощником каталонскую партию. Не отрывая взгляд от доски, он отхлебнул из кружки мадеры и передвинул коня на С2; черные оказались в цугцванге. Он повторил вопрос: - Так ты говоришь, в шахматы играет? Теперь в цугцванге оказался Борис: вся кают-компания знала об обете молчания командира за шахматной доской, лишь в исключительных случаях он нарушал этот обет словом. - И как зовут шахматистку? Слов было больше, чем достаточно, и Борис понял, что он в проигрыше. В кают-компании, набитой под завязку офицерами, стало тесно от тишины. Шахматные часы мерили тишину секундами. - Люся, - дав петуха, выдавил Борис. Больше он не поминал ее имя всуе, все надеялся, что жена не понравится командиру, ведь если честно, не такая она и красавица. Но от этих мыслей круглолицая, курносая Люська с рыжими веснушками, фотография которой совершенно измялась под подушкой, все больше грезилась Борису Софи Лорен, а иногда и Брижит Бардо. Сказанного оказалось достаточно, чтобы сразу по возвращении в бухту Рыбачью Гужов постучал к ним в дверь. Конечно, его визит можно объяснить чисто спортивным интересом: красавец, жуир, прожигающий жизнь как бенгальский огонь, Гужов был чемпионом гарнизона по шахматам. Но не шахматы были его пламенной страстью, Гужов знал толк в женщинах. Список соблазненных им неуклонно стремился к полной переписи населения. Редкая женщина не мечтала об этом матером бабнике. Тихая, скромная Люся была из их числа. Ее синицей являлся Борис, на журавлей, а тем более орлов она и смотреть не смела. С первого взгляда на жену каплея, когда она только распахнула дверь, Гужов понял, что его личный состав, а конкретно капитан-лейтенант Чукин, склонен к фантазиям. Вместо обещанной красавицы дверь распахнула конопатая простушка, да еще в замызганном халате. Халат Люся надела специально, хотя муж и предупреждал, что вот-вот нагрянет командир. Ей надоели нескончаемые толпы подводников, только что всплывших на поверхность. Ее тошнило от очищенного марганцовкой и настоянного на клюкве технического шила, ночных бдений под дежурный тост за количество погружений, равных количеству всплытий. - И сколько можно "за тех, кто в море"? Очнитесь, вы давно на берегу, идите к женам, вы же так рвались к ним, - негодовала Люся, в спешном порядке накрывая стол для очередной партии страждущих. Потому и не сняла халат как символ верности домашнему очагу. Слышала она об этом Гужове такое! Капдва видывал разных женщин. Даже раскрасавицы, которые и в рубище хороши, хорохорились перед ним, а эта совсем не пахнет ванилью, словно не видит, кто перед ней. А впрочем, Гужов вспомнил о самом большом потрясении минувшего отпуска. В каком-то винном подвальчике на Арбате попросил он продавца показать ему что-нибудь эдакое. Продавец указал на бутылку. - "Mouton-Rothischild" 1947 года. Это не просто вино, это легенда, ваши губы почувствуют вкус ушедшей эпохи. Цена у легендарного вина оказалась не менее легендарной - две тысячи долларов. Гужов не стал травить душу. Хотя весь поход так мечтал оторваться на берегу, чтобы потом, под толщей соленой океанской воды, не жалеть, не терзаться тем, что не успел, тем, что прошло мимо и чего не дано узнать. Пришлось утешиться бутылкой банального "Мукузани" за 5 долларов. Не по карману подводнику Mouton, как этой замухрышке Чукиной не по карману капдва Гужов. Без всякого настроения, с прохладцей, Гужов расставил черные. Печально позевывая, смотрел, как ее маленькие ручки, белые до синевы, аккуратно, словно посуду на полке, выстраивают стан белых, как эти детские пальчики с обкусанными ногтями передвигают фигуры по черно-белому полю. Ее голос, тихий, словно у птички на рассвете, оторвал капдва от созерцания ее пальчиков. - Мат, - сказала Люся и положила конец первой партии. - Мат, - сказала Люся и положила конец второй партии. Словно не зная других слов, она как заведенная кукла говорила своим утренним голосом только это слово. И тогда они вновь ставили фигуры, белые и черные, будто клавиши на рояле. Гужов даже поймал себя на том, что почему-то хочет расслышать ее голос, когда она едва слышно пропищит: "Мат". Стемнело, и Борис, щелкнув выключателем, зажег люстру над их склоненными головами. Гужов, сперва сощурился от яркого света, затем пристально, как умеет смотреть матерый бабник, поглядел на Люсю, будто чего-то не заметил с первого взгляда. А углядев, встал и молча вышел. Страшно обрадовался его уходу Борис, начал споро супружескую постель стелить да Люсю тискать. Только плохо влияют на женщин победы, одержанные над мужчинами. Много понимать о себе начинают, сам черт им не брат и даже ангел - не муж. Конечно, хоть жена и уворачивалась, Борис бы не один крахмальные простыни мял - ан тут распахнулась дверь настежь, без звонка и стука с шахматными часами под мышкой вошел Гужов. Сразу за стол, часы водрузил, шахматы, уже сложенные, с полки достал. Фигуры, от короля до пешки, по ранжиру расставил. Вот такие баталии развернулись в квартире Наташкиных соседей несколько месяцев назад. Все это время Гужов и Чукина только и делали, что манипулировали игрушечными войсками. Если единственное слово "мат", навязшее у нее на устах, можно считать полноценным общением, то, значит, они разговаривали. Лишь однажды Люся смягчила приговор, выудив из шахматного лексикона "пат". Сыграть с женщиной вничью? Быть с ней на равных? Такого позора Гужов никогда не испытывал. Дабы не переживать поражение при свидетелях, капитан Чукин был отправлен по замене на лодку, уходившую на боевое дежурство. Но и отсутствие наблюдателя не принесло Гужову желаемой победы. Хотя в наблюдателях был весь гарнизон, ведь в гарнизоне не бывает тайн. Еще в том году военторг выкинул на продажу залежавшиеся где-то на складе полевые бинокли. К удивлению начальника военторга, оптику раскупили вмиг - ладно бы мужики, так ведь тетки штурмом брали прилавки. С тех пор система надзора, скрашивающая досуг жен военнослужащих, значительно шагнула вперед: дабы знать, что готовят в доме напротив, не нужен был и волшебный горшочек. Гарнизонные кумушки, вооружась окулярами, направленными на Люсины окна, живописали перед товарками ее нравственное падение, причем в самой извращенной форме. - Эти тихони такие распущенные, - слышалось на лавочках и в очередях. Ходили слухи, будто Люся, забравшись на стол, скидывала платье и неглиже выделывала развратные па перед Гужовым. Натуры политизированные, следящие за событиями не только в гарнизоне, припоминали по такому случаю скандал в овальном кабинете, когда все прогрессивное человечество скандировало: "Моника, стисни зубы" - и рьяно примеривали на Люсю синее платье с пятном конкретного происхождения. Гужову во всех этих россказнях была отведена пассивная роль жертвы сексуальной маньячки Чукиной. Ни одна из обладательниц бинокля не сподобилась признаться, что свидания Люси и Гужова, возведенных молвой в ранг страстных любовников, ограничены шахматной доской. - Зачем тебе она? - забравшись к Гужову на колени, допытывалась пышногрудая Светлана Титова, жена особиста. Гарнизон признавал за Титовой право вот так, по-хозяйски распоряжаться его коленями, право штатной любовницы ласкать его смоляные кудри, целовать родинку на его бедре. Что может быть драматичнее любовного треугольника? Что более всего заводит публику? Не будь Светика, ее бы придумали. Вечный огонь ее ревности поддерживали регулярные вести с наблюдательных пунктов. - Ты же знаешь, мы играем в шахматы, - оправдывался Гужов, обнажая грудь любовницы. Светлана действительно знала, ведь у нее тоже был бинокль. Но разве верит женщина, сгорающая от ревности, тому, что видит? Если поверит, то только тому, что чувствует. А чувствовала она нехорошее. Что Гужов, прежде млеющий от ее спелого тела, завороженный ее ласками, теперь, даже в самые жаркие ночи, едва закроет глаза, видит тонкие пальчики в синих прожилках с обкусанными ногтями. И голос, от которого он внезапно, будто она позвала, просыпался среди ночи и потом долго прислушивался к темноте. В страшных снах шахматистка Люся являлась особистке Титовой в образе Венеры Милосской. Света умолила Гужова обучить ее премудростям этой развратной игры, но дальше коня, прыгавшего кочергой, дело не шло. С усмешкой, граничившей с оскорблением, он вставал и, шлепнув Светку по сытому боку, уходил с шахматными часами под мышкой. - Ты вернешься? - кричала ему вслед Титова. - Только с победой. И так оглушительно, что у нее ломило в груди, хлопал дверью. Шли дни, вернулся из похода Борис, а Гужов не возвращался, чтобы никогда больше не уйти, как того желала Светлана. Его возвращению, окончательному и бесповоротному, мешала самая малость - отсутствие победы. Ко времени нашего с Наташей визита рокировка на территории Чукиных так и не произошла. Расклад был прежним: король, королева и пешка, стремящаяся в ферзи. Но неким особым чутьем, по их неспешным движениям неутоленной страсти, я поняла, как близка пешка к королевской мантии, как сладко томится в своей клетке в ожидании судьбоносного хода готовая пасть королева. Совершенно внезапно сквозь Люсино курносое, конопатое лицо проступила прямо-таки боттичеллиева красота. Со второго класса я знаю Люсю, как только может знать подруга, - трезво и безжалостно, - и никогда прежде не отмечала одухотворенной поэзии ее лица, его тонкого колорита. Она не была красавицей, она не была уродиной, обыкновенная девушка, каких не замечают. А сейчас я не могу не смотреть на нее. Мне вдруг почудилось, что это не я вижу Люську - такой увидел ее Гужов, и что Люсина красота эпохи Возрождения, доселе замурованная в усредненность, словно цветок при первых солнечных лучах, пробила асфальт. Не знаю, одной ли мне открылось то, что открылось Гужову, но только на стол сегодня собирал Борис, он даже справился с салатом, с которым потом нелегко справились мы - такой он был пересоленный. Наташа же, внимательно посмотрев на себя в зеркало, поправила блузку и сказала: - Надо было надеть платье, мое любимое, зеленое... - Да ладно, и так неплохо, - возразила я. - Неплохо - это еще не хорошо, - парировала Наташа. Не припомню другого случая, когда бы она усомнилась в безупречности своего облика. Встреча двух чаровниц автоматически лишает одну из них статуса красавицы. Видимо, красота при наличии категорий "лучше, хуже" возможна только в единственном числе. Наталия подошла к Люсе и Гужову, перемешала фигуры на доске. - К столу, - сказала она. Отомстила малым. В полном молчании все сели за стол. Я пыталась расшевелить их, но даже воспоминания о втором классе, когда мы с Люсильдой наперебой, так что нас не могли прогнать со сцены, читали стихи, не нашли отклика. Эти двое, отгороженные шахматным частоколом от внешних раздражителей, были вне зоны досягаемости. И когда мы поняли, что ни Люси, ни Гужова нет с нами, прекратили ломиться в закрытую дверь. Тем более там, за дверью - ни вздоха, ни шороха. В нашем распоряжении остался Борис. Он был счастлив уже тем, что наконец-то в их доме звучат и другие слова, а не только "мат". Не помню, после которой рюмки они завелись, но Борис внезапно стал уверять Наташу, что способен расшифровать любую криптограмму. - Ты знаешь, какой я специалист! - крепкими кулаками терзал свою грудь Борис. - Как вы, береговые курицы, можете кудахтать о том, в чем и мужик не всегда смыслит? - орал он. Возможно, я бы оскорбилась, примерив к себе выказанное пренебрежение или отнеся его на наш с Наташкой счет, если бы Борька хоть на время прекратил пялиться на Люську. Странная у него манера полемизировать: направляет словесный удар не по адресу. Судя по рдеющим щекам, Наталия сегодня не в лучшей боевой форме: надела на себя ошейник, поводок отдала Борису, а он и рад таскать ее за собой по лабиринту ругни. Выход же у лабиринта один - там, где и вход. И какой тогда смысл входить, если все равно придется выйти. Обычно прапорщик Киселева с полуслова даже самые сановитые рты затыкает. Боря же в противовес Наташиной практике по затыканию ртов смолк лишь после того, как она продиктовала ему криптограмму, которую на последнем дежурстве передавала на лодку. Киселева выудила из своей головы беспорядочный набор цифр; мне почему-то запомнились три шестерки, следующие одна за другой. И хотя в мистику, как и в Бога, верю выборочно, по мере надобности, я отметила для себя число дьявола. Дьявол начал действовать незамедлительно. Для начала он выманил из моего кармана сигареты "Вог". Борис никак не мог найти клочка бумаги в доме. Да разве найдешь, если поиск ограничивается столом, за которым расположились шахматисты? Отойти куда подальше, хотя бы на кухню, Борис категорически отказывался. Пришлось высыпать сигареты из пачки. - Жертвую. Я протянула ему пустую белую коробочку с зеленой веткой на лицевой стороне. И действительно жертвовала: мне легче проститься с банкнотой, чем лишить сигареты привлекательной оболочки и тем самым опошлить ритуал курения. Сигареты без пачки, засунутые в карман или беспорядочно валяющиеся в сумке, больше напоминают бычки, нежели символ удовольствия и коммуникабельности. Не могу удержаться, чтобы не спеть гимн сигарете. Как часто после первого же совместного перекура она становилась мостиком, по которому я шла к незнакомцу. Достаточно выкурить с посторонним сигарету, и он больше не посторонний. Не знаю, объединяет ли добродетель, а вот пороки - определенно. Можно всем коллективом сжевать пуд соли или даже пуд шоколада и не достичь единения, даруемого совместным курением. А какие замечательные беседы и мысли провоцирует она! Держа зажженную сигарету, трудно говорить глупости, словно дым поглощает все мелкое и незначительное. А в конце хочу сказать: не курите, это вредно для здоровья! На сей криптограмме, записанной Борисом на моей пачке, они и заключили пари: расшифровывает Борька криптограмму - Наташа ставит ему ящик шампанского, не расшифровывает - он ставит ящик шампанского нам, в смысле Наташе. Болея за судьбу нашего ящика, я поинтересовалась: - Наташка, ты-то сама знаешь, о чем криптограмма? - Как я могу знать? Я же телеграфистка, а не шифровальщик, это Борис знать обязан, - с истеричными нотками в голосе ответила Наталия. Судя по ее надлому и Бориной радостной готовности приступить к расшифровке, шампанского нам не видать. Как это пошло поить мужиков шампанским! Я попробовала остановить финансовый крах подруги, я-то завтра улечу, а ей, что, на шампанское работать? - И как мы проконтролируем результат расшифровки? - спросила я. - Я сам скажу, - несколько обескураженно сказал Борис. Очень ему хотелось расшифровать ту криптограмму, и вовсе не ящик шампанского тому причина, просто в жизни капитана Чукина давно не случалось подвига, совершенного на глазах ускользающей жены. Потому и стучал он своими крепкими кулаками, чтобы Люська, оторвавшись от Гужова, хоть краешком глаза взглянула на него, терзаемого ревностью. Бориса мне жаль, но только отчасти. Что может быть противнее жалкого мужика? Если же он и сам ищет нашего сочувствия, то это еще противнее. Ничего лучшего при разделе женщины, чем мордобой, пока не выдумали. Убога женщина, из-за которой не приключилось ни одного мордобоя. Да и женщина ли она! Конечно, бить старшего по званию, тем более своего командира, нельзя, дальше только трибунал, но иногда - надо. Все это можно понимать только на трезвую голову, когда молчит сердце и говорит разум. Сон разума пробуждает чудовищ. Если чудовища спят, значит, спит и сердце. - Нет, нет, пари отменяется! Чукин не может заключать пари и сам же судить. Это не по правилам. Боря, может, ты приведешь кого-нибудь в качестве эксперта? - елейным голосом спросила я, заранее зная, что он не покинет вверенную ему территорию и за цистерну шампанского, пока на ней находится Гужов. По Наташкиному просветленному лицу - еще бы, ведь отпала забота о ящике шампанского! - я поняла, что свое шампанское я уже заработала. - Киселева, ты что, забыла о неразглашении военной тайны? У тебя ведь допуск по форме раз к секретным документам! Бумагу о неразглашении подписывали? Чукин, тебя тоже это касается, - вклинился в разговор Гужов, не желавший предоставлять сопернику даже слабого шанса на реабилитацию. Врезал Борису, не вставая со стула. Жаль, обладатели биноклей не слышали этой фразы. Судя по всему, мы на пороге войны, враги вышли из подполья. Бей, Борька! Я так и не услышала его первого залпа, так и не узнала, каким бы он был: робким, как шелест травы под ногами, или громогласным, как ураган. И был ли бы вообще. Это беспокоило не только меня, но в первую очередь - Люсю, выступившую в качестве подкрепления. - Я ему верю, - тихо сказала она, та, чье присутствие было столь ненавязчивым, что мы забыли о ней. Я понимаю Люсю, я бы сама никогда не сдалась без боя. Это просто тактически неграмотно. Если не верите, то примите просто как аксиому: женщина завоеванная ценится намного выше женщины, подаренной от всего сердца. - Я верю Борису, он честный, - повторила она. Все наши возражения потеряли смысл, так уж сложилось, но сегодня самую большую паузу держала Люся Чукина. Вдохновленный ее поддержкой, Борис подошел к Гужову, с размаху треснул по плечу. - Ну что, командир, врежем по криптограмме? Конечно, кисло подумала я в предчувствиях, омраченных судьбой шампанского: при таком подкреплении нехило замахнуться и на самое святое, что только есть в армии - на субординацию. - Любопытно, что он с ней делает? - шептала Наташа. - Наверное, на зуб пробует, - шептала я. Мы, словно кот Базилио и лиса Алиса, толклись под дверью на кухню, за которой Борис уединился с криптограммой. - Бориска, мы есть хотим, - шипела я в замочную скважину. - Бориска, мы пить хотим, - шипела Наташка, когда я уступала ей место. Во-первых, нам некуда было податься, в комнате жаждали счастья и единения Гужов и Чукина, во-вторых, нам была интересна кухня дешифровки. Что ни говори, а иметь ключ к тайне совсем не вредно. Видимо, наше шипение, миновав дырку для ключа, достигло Борькиных ушей. Дверь распахнулась; загораживая вид на кухонное пространство, в проеме появился Борис. Но я все-таки успеваю разглядеть за его спиной включенный монитор компьютера, перфокарты, раскиданные на столе. - Вы что шипите, как две змеи? Хотите, чтобы я допустил ошибку? - Ага, - дружно признались мы с Наташкой. В возмущении он так резко хлопнул дверью, что мы едва уберегли свои лбы. Раздосадованная столь невежливым отношением, а еще больше тем, что подобное отношение стало возможно, Наталия совершенно взбеленилась. - Четвертые сутки пылают станицы, горит под ногами... - горланила она на всю округу песню из репертуара Музы Пегасовны, отбивая ритм кулаками по кухонной двери. - Что вы здесь бузите? - заворчала Люська, извлеченная из комнаты Наташкиным ором; наше присутствие сбивало ее с любовного настроя. - Всех соседей разбудите. - Они и так не дремлют, ждут зрелищ, - заметила я, крайне признательная Киселевой. Это благодаря ее вокалу Гужов выронил вожделенный кусок. А ведь недальновидная Муза Пегасовна противилась приобщению Наташи к хоровому пению из- за полного отсутствия слуха. И кто знал, что именно ее способность орать до звона в барабанных перепонках найдет себе достойное применение. Только Чукин может поверить, что я расстроила их идиллию исключительно с миссионерской целью. Теперь, когда Люсище в моих руках, когда я крепко сжимаю ее запястье, пора подумать и об ушах, прежде всего своих. - Прекрати, - сказала я Наташке. - Шампанское однозначно за нами. Давай уж выложим его за правильный ответ. - Ладно, - согласилась она. - А все-таки жалко отдавать то, чего ты сама никогда не имела. Ящик шампанского! Мы бы пили его год... - Месяц, - уточнила я. - Пусти, - канючила Люся, мертвой хваткой зажатая в тесном коридорчике. Мы были глухи к ее стонам. - Неделю, - поправила Наташа. - День, - выдала я новую версию и, глядя на ее лицо, полное неуверенности, что мы способны выхлестать такое количество алкоголя от рассвета до заката, добавила факторы, благоприятствующие рекордному прорыву: - Два дня, если Светку Титову позовем, твоего Жорика и Бибигоншу. - Если с Бибигоншей, за день управимся, - свела дебет с кредитом Наташка. - А стоит так убиваться из-за дня удовольствий? - вдруг усомнилась я. Наташка поддержала меня в абсолютном большинстве. Поддержала и в тот момент, когда я схватила Люсю за воротник. - И зачем ты написала записку? От вопроса, мучившего меня весь долгий день, Люсю зазнобило. В темноте коридора мой шепот приобрел зловещие интонации. - Какую записку? - пискнула Люся. Наташа, прижавшая ее справа, и я - слева, не оставили Чукиной ни единого шанса на освобождение. Желая придать Люсиному мыслительному процессу ускорение, я даже пихнула ее в бок. По-моему, это и есть дружба. Конечно, не когда тебя пребольно бьют в бок, хотя и спасение порой начинается с инъекции. И если сейчас Люсе не очень комфортно, то после сеанса откровения должно значительно полегчать. Все детство, начиная со второго класса, мы с Люськой дрались, если не с общим врагом, то друг с другом. Мораторий, наложенный нами на рукоприкладство еще в восьмом классе, нарушен сегодня в одностороннем порядке. - Я знаю твой почерк со второго класса. Ты еще намерена отпираться? -