ла. - Может быть, Кати что-то скрывает? И поэтому так не любит твои вопросы? - Мне эта мысль никогда не приходила в голову. Я всегда объясняла это ревностью. И потом, что она может скрывать? Она моя тетя, сестра моего папы, которая взяла меня на воспитание после смерти моих родителей... Если бы и мои родители меня удочерили, мне бы об этом сказали - у нас принято с детства приучать ребенка к этой мысли... И потом, в моей метрике написано, кто мои родители. - А они, кстати, у тебя кем были? - Мама не работала, а отец... Он работал в дипломатических сферах. - А тетя твоя? - Она служит в одной фирме по торговле недвижимостью. - У нее своих детей никогда не было? - Не получилось. Тут я вспомнила наставления Джонатана. - А ты родилась в Бостоне? - Нет. В Париже. - Вот как? - воскликнула я с напором. У меня появилось ощущение, что я нащупала какую-то ниточку. Шерил мгновенно почувствовала это и ответила, словно сожалея, что она меня разочаровывает: - Мама была в Париже в гостях у своей кузины и у нее начались преждевременные роды... Конечно мы близняшки. Ведь она читает мои мысли. И неважно, где она родилась, где я родилась. Я знаю это нутром, всем своим организмом, всеми клеточками моего существа. Мы - сестры. Шерил заночевала у меня, а утром меня разбудил звонок от Игоря. - Сережа будет в Париже, - сказал мне Игорь. - Должен прилететь в следующее воскресенье, на один день. Сережа вращался в тех же кругах, что и мой Игорек - политики, банкиры, знаменитости. Кажется, он выполнял какие-то поручения Игоря, хотя я никогда не могла понять, где работает сам Игорь и существует ли какой-то официальный штат людей, к которому бы он относился или которым бы он руководил. "Я помогаю людям решать их проблемы, - объяснял мне Игорь, - и у меня всегда есть работа, потому что у людей всегда есть проблемы; но у меня нет службы". А Сережа, стало быть, помогал Игорю помогать людям решать их проблемы? Это был лощеный, довольно миловидный мальчик, на два года старше меня, который не сводил с меня глаз, когда мы встречались, и на его самолюбивом лице было написано: я ничем не хуже, чем твой Игорь, так что тебе стоит подумать... Честно сказать, хотя я и девица довольно-таки тщеславная и внимание к моей особе со стороны мужского полу люблю, но Сережа меня раздражал своим претенциозным стилем, своими амбициями, своей явно завышенной самооценкой... Кроме того, в нем была какая-то странная двойственность. Да, он был миловиден, русоволосый и сероглазый, худой, немножко нескладный, с большими, по-крестьянски, руками и ногами - такими большими, что башмаки его казались нарочито-клоунскими. Самое первое впечатление - первый парень на деревне, не хватало только гармонь в руки и кепку заломить набекрень. Казалось бы, смешной провинциал, изо всех сил старающийся освоить столичный лоск и образ жизни... Но на самом деле в нем вовсе не было этой сельской простоты, которую как бы обещал его деревенский облик: настороженный и самолюбивый взгляд, о котором говорят "себе на уме", быстрая и хваткая реакция, с которой он мгновенно улавливал суть слов и поручений, быстро развеивали это ошибочное впечатление... Приглядевшись, я вдруг начала замечать в его лице нелепое сочетание миловидности и почти уродства, будто бы, как в детских сказках, у его колыбели стояли две феи, добрая и злая, и первая старалась как-то компенсировать злобные проделки второй. Так, его слабый, острый, немужской подбородок украшала весьма симпатичная ямочка, астенически-впалым скулам придавал мужественный характер нос, слегка приплюснутый, как у боксеров, в переносице, от торчащего кадыка отвлекали мягкие длинные волосы "а ля Есенин". Короче, он был не симпатичен, не достаточно умен и еще слишком юн на мой вкус, не говоря уж о том, что у меня был Игорь и мне никто другой не был нужен. - Я тебе перешлю с ним маленький подарок, - добавил Игорь. Я поняла, конечно, что речь идет о деньгах, о наличных - мы с ним еще в Москве договорились, что счет-счетом, но иногда какие-то суммы он будет мне передавать с оказией. - Сережа тебе позвонит, когда приедет, я дам ему твой телефон. Посоветуй ему, что посмотреть в Париже, ты ведь у меня теперь парижский старожил... Тебе не нужно чего еще? - Черного хлеба, соленых огурцов и квашеной капусты. Только выбери на рынке сам! - Ну, насчет капусты я не уверен - как он, по-твоему, потащит ее? - Хоть немножечко! - жалобно сказала я. - Ладно, - я слышала, как он улыбается на том конце провода. - Как, кстати, дела с французским? - Страшный прогресс. Вернусь - пойду к тебе на службу. Нельзя же дать пропасть таким знаниям. Возьмешь в переводчики? - Непременно. Переведем на французский программу Василия Константиновича и пошлем в подарок Ле Пену* . - Вот, а ты говорил, что он не националист! Игорь засмеялся. - Я пошутил, Олюнчик. Как ты вообще, не скучаешь? - Только по тебе. Он снова улыбнулся. - А вообще - нет? Как проводишь свободное время? - Игорь, - решилась я, сама не зная, почему мне так трудно заговорить об этом, - я ее нашла! - Кого? - Ту девушку, помнишь, я тебе рассказывала, похожую на меня? - Поздравляю. - Я тебе пришлю фотографию, посмотришь! - Ладно-ладно, присылай. И письмо напиши, поподробней. Мне все про тебя интересно. Не забудь, Сережа пробудет только один день в Париже, приготовь все заранее! Но у тебя до его приезда есть неделя, так что успеешь написать десять страниц. - У меня рука отсохнет. - Я тебе компьютер портативный куплю, хочешь? - Хочу. Чтобы тебе письма писать. - Так ты меня еще не разлюбила? - А ты? - Разлюбил, конечно. - Я так и знала - с глаз долой - из сердца вон. - Я тебя целую, маленькая. - Я тебя тоже, Игореша. - Ты в каком роддоме родилась? - вдруг спросил он. - Имени Индиры Ганди... - я страшно удивилась этому вопросу. - А что? - Да нет, я так. Целую, котенок. Звякну через пару дней. - Игорь мне обычно звонит два раза в неделю. - Скажешь, понравилась ли квашеная капуста. *** "Какие глупости мне лезут в голову, даже смешно!" - думал Игорь, кладя трубку. Конечно, Оля тут ни при чем. Иначе и быть не может. Просто он по ней соскучился - потому и волнуется. В разлуке всегда так бывает: всякие нелепые страхи лезут в голову. Да, соскучился!.. Дом пуст без Оли. Им хорошо жилось вместе, дружно и легко, они никогда не ссорятся. Ну разве только чуть-чуть, изредка... Он улыбнулся, вспомнив запальчивую Олину фразу, только что сказанную по телефону - "... а ты говорил, что он не националист!" - в ней как раз прозвучали отголоски недавней маленькой ссоры. ... Они вернулись с дачи Василия Константиновича, где обсуждались очередные мероприятия его предвыборной кампании. Оля, казалось бы, вовсе и не слушала их разговоры, болтая с Андрюшей, их специалистом по экономическим вопросам, который, впрочем, сам нить разговора не упускал и даже, смеша Олю, ухитрялся подавать реплики и идеи. Оказалось, однако, что и Оля прислушивалась. Иначе почему бы она, уже дома, выйдя из ванной, вдруг спросила: - Он националист? - Кто? - невинно поинтересовался Игорь, прекрасно понимая, о ком идет речь. - Василий Константинович. - Малыш, между патриотами и националистами есть большая разница... Оля перебила: - Именно поэтому я и спрашиваю. Патриотическое общество - ладно, куда не шло, слегка впадает в крайности, но не без пользы для исправления национального самосознания. Но... Игорь посмотрел на нее удивленно. - Я не знал, что владеешь подобными понятиями. - Ну вот теперь знаешь, - усмехнулась Оля довольно. - Но национализм! Мне показалось в одном вашем разговоре, что он антисемит... Василий Константинович был не просто антисемитом. Он был воинствующим антисемитом, и еще много "анти"-кем. Список был длинен и Игорь частенько думал, что дорвись Василий Константинович до власти, в стране могут начаться погромы. Причем громить будут не только инородцев, но и инакомыслящих... Но до власти он не дорвется, Игорь ему не позволит. До Думы - да, а дальше - нет. А без помощи Игоря - Василий Константинович никто. Ни деньги, ни дружбанство с сильными мира сего не помогут ему добиться успеха без главной составляющей политического успеха: без электората, без голосов избирателей. А голоса - это Игорь. Только он умел объяснить, привлечь, завуалировать одно и сделать нажим на другое так, что люди начинали видеть именно в этой политической фигуре залог спасения страны, руку, способную навести порядок, сохранив при этом демократию и даже ускорив ее продвижение, особенно в экономической области. Область сия трогала души избирателей больше всего: обещанный кусок хлеба с маслом, к которому непременно должен был, рукою их политического избранника, приложиться еще кусок колбасы и смутно намекалась в дополнение и икра - эта перспектива была самой заманчивой и для Василия Константиновича - беспроигрышной. - Ну, не более чем все, - ответил Игорь. - Обычный бытовой антисемитизм. - Терпеть не могу это "все"! Меня "все" не интересуют! Если эти "все" водку пьют не просыхая и воруют, то это не значит, что так и надо делать! И что мы должны с такими людьми общаться! - Пионерка ты моя! - Игорь, это неинтеллигентно - быть антисемитом, это не... Оля аж задохнулась от негодования. Игорь усмехнулся. Скажи Васе, что он неинтеллигентный человек - вот уж он посмеется! Такие категории в его умственном обиходе не существуют. Для Василия Константиновича мир устроен четко и просто: есть цель, есть дело, и хорош тот, кто умеет идти к цели и делать дело. Все остальное чушь, розовая вода, выдумки писателей, которые годятся только на то, чтобы держать народ, в зависимости от социальной прослойки, в узде совестливости, или представлений о порядочности, или интеллигентности... А нынче Васе весьма на руку, что религия возвращается: инструмент получше и посильнее, чтобы тот же народ держать в нужных рамках. И Вася уже им пользуется вовсю: в церковь ходит сам и всех "своих" заставляет - чтобы народ видел; разглагольствует о религии и богобоязненной народной душе, о традициях и национальных корнях ... Игорь в церковь не ходит - он вообще среди всех них на особом положении, совершенно независимом: мыслительный центр, интеллектуальное достояние партии; но эти тексты про русскую душу ему Игорь пишет. Что ж, каждому свое. Игорь на чужое поле не суется, чужими проблемами порядочности не занимается. Каждый решает их для себя, самостоятельно, и если уж что неинтеллигентно - так это соваться со своими нравоучениями и, тем более, осуждениями, пусть даже и не высказанными. Какое ему дело? Он не судья. Даже Господь Бог сказал: не судите, да не судимы будете. Что-что, а уж Библию он изучил - один из самых первых его рабочих инструментов, которым он широко пользуется. В Библии есть все на все случаи жизни, и Игорь всегда найдет подходящую для их с Васей случая цитату. А им подходит все, что касается любви, смирения, самоотречения и веры. Ну, а то, что в Библии им не подходит - так упоминать необязательно! В своих речах для Васи он не станет цитировать: "не сотвори себе кумира"... Религиозный уклон в сочетании с идеей порядка и мгновенного восстановления экономики действовали безотказно. Избиратели присоединялись пачками. Намек на предстоящую чистку страны от инородцев и иностранцев Вася подпускал в свои речи сам, по своей инициативе. На самом деле, Вася лично не имел ничего против ни евреев, ни прочих инородцев, охотно пользовался их услугами и помощью и, если и избегал открытого общения с ними, то только ради соответствия провозглашаемых идей с образом своей жизни. Однако, эта анти-пропаганда была мощным оружием для сплочения своих политических поклонников, превращения их в агрессивную стаю: как в мире уголовном, так и в прочих, вполне цивильных мирах дружить надо непременно против кого-то. Только таким образом, чувствуя враждебность (пусть и внушенную, какая разница!) по отношению к себе со стороны всяких ино-родцев и инако-мыслящих, политические сторонники превращаются единомышленников, группа симпатизирующих и разделяющих убеждения - превращается в партию. Но этого Оле не объяснишь. Мала и наивна. Милая славная девочка, умничка, хороший чистый человечек, красулечка, сладкий домашний котеночек - она не просто не зрелая, она никогда и не дозреет до понимания этих вещей. Вот стоит, ждет ответа, синие глазки округлились, пухлые губки поджались - ох какая суровая! - Я и не знал, что ты себя причисляешь к интеллигенции, - насмешливо сказал Игорь. Он нарочно так грубо ответил ей. Оля действительно не принадлежала к этой среде, если говорить о среде, и слава Богу, надо сказать - Игорь среду эту не то, чтобы не любил, но смотрел на нее с большой иронией, отчетливо видя за страстью к красивым и интеллектуальным рассуждениям все те же человеческие слабости, те же низменные движения души, которые ничуть не исправились от приобщения к большой культуре... Эти небрежно бросаемые в разговорах интеллектуальные понятия служили им чем-то вроде лэйбла на джинсах, марки, по которым они узнавали друг друга, опознавали принадлежность к клану избранных, которым эти марки доступны. Но, как известно, ни одна еще фирменная вещь не исправила природных недостатков фигуры, не прибавила красоты лицу... Однако Оля не знала эту среду, опыта у нее было маловато, чтобы все это понимать, встречи с людьми творческими вызывали в ней восхищение и для нее слово "интеллигентный" было несомненным комплиментом. И Игорь знал, что обидит ее своей репликой. Но это ерунда, комариный укус - ему просто надо уйти от темы. Оля не замедлила обидеться. - По-твоему, интеллигентность раздается, как посты, по блату? - взвилась она. - На должность интеллигента назначаются, что ли? Это, если тебе подобная мысль не приходила в голову, - внутри тебя, это твоя личная культура, которая всегда с тобой, а уж где ты ее принял, где ты сумел ее вобрать - не имеет никакого значения! Все, чему меня научила моя мама и моя учительница литературы, все, что дали мне книги - это та самая культура, которая выражается не в умении красиво рассуждать на интеллектуальные темы - тут я с тобой тягаться не стану, - а во взгляде на вещи! - Уф-уф, ну ты меня просто положила на лопатки! Я и не знал, что ты у меня такой философ... - Так вот, - продолжала она, разгорячившись, - это не умно, не справедливо, не интеллигентно и не культурно - быть анти-кто-угодно. А еще хуже - делать свое "анти" смыслом своей политики и вбивать эту гадость в голову "всех", у которых свои мозги никогда не работали и уже не будут. Игорь улыбнулся. - Ты такая хорошенькая становишься, когда злишься! Разрумянилась вся, глаза блестят... - А так я что - не хорошенькая? Игорь притянул Олю к себе. Отодвинув губы от поцелуя, она сказала: - Ты не ответил на мой вопрос. Его партия - националистическая? - Нет, малыш, успокойся. Он умеренный патриот, без всяких крайностей. Игорь сумел ее обмануть тогда, но ее наблюдательность его обеспокоила. Оля стала замечать куда больше, чем поначалу, она стала размышлять и анализировать, и потому это было совершенно разумно и правильно - отправить ее поучиться в Сорбонну. Ничего, что они скучают в разлуке, это полезно. Когда она вернется, вся эта эпопея будет закончена. К тому же, и выборы пройдут. Он уже выполнит свои обязательства по их подготовке перед Васей и, скорее всего, тогда же и уйдет от него окончательно. На услуги Игоря спрос большой, а за время, которое он работает на Васю, многие сумели оценить его таланты и результаты его труда, включая Васиных противников. Так что Игоря с руками оторвут. Да, так он сделает. В конце концов, доля правоты в Олиных словах есть. *** В последующую неделю мы с Шерил встречались практически ежедневно - мы с ней ходили в кино, обедали в ресторанчиках или у меня дома. К себе домой она меня почему-то не приглашала. Наши встречи были похожи на свидания, а мы - на влюбленных. Я, во всяком случае... Шерил, по правде говоря, особенно сильных эмоций не высказывала - это было за пределами ее возможностей. При всей нашей схожести Шерил была совсем иной. Она больше смотрела и слушала, чем говорила. Она была тиха, вежлива, слова "спасибо-пожалуйста, если тебя не затруднит, извини, я хотела бы тебя попросить" и так далее, в том же духе, пересыпали ее речь и занимали в ней наибольшую часть, основное же содержание выражалось на редкость сдержанно и кратко. Прежде, чем что-либо сказать, она вскидывала на меня глаза, словно проверяя, можно ли мне доверить такой секрет, даже если это касалось всего-навсего предложения выпить чашечку кофе. Моя манера, прямая и открытая, что нормально для русских, была ей непривычна и смущала ее. Она иногда стеснялась говорить со мной, краснела и искала подолгу слова... Короче, она была западным человеком. И вела себя так, как ведут западные люди, по принципу: у меня своя жизнь, у вас своя, я к вам не лезу в душу, вы ко мне тоже; у вас все прекрасно, я уверена в этом, - и у меня тоже; и даже если это вовсе не так, никто никому навязываться не будет, все будут улыбаться и жить каждый сам по себе со своими проблемами и печалями... На вопрос: как дела - ответ всегда: отлично! Не потому что отлично на самом деле, а потому, что ничего другого вам знать не положено... Если ты попробуешь рассказать кому-нибудь о своих проблемах, тебя выслушают. Посочувствуют и, может быть, даже помогут. Но только это не станет дружбой и даже простым началом ее. Откровенность людей не сближает, они просто сошлись на некоей территории - нейтральной территории, постояли на ней, потоптались, обменялись мнениями и даже услугами, и снова разошлись - каждый умотал на свою территорию, за свою ограду, из-за которой назавтра же ты можешь рассчитывать только на приветливое и безразличное "здравствуйте, как дела?" И снова скажешь: отлично... Я боролась изо всех сил с этим западным менталитетом, я лезла в душу всеми своими четырьмя лапами, я задавала бестактные вопросы, я постоянно смущала Шерил. Ничего, сказала я себе, пусть переучивается, это полезно. Будет, как все нормальные люди. Сказать-то я себе сказала, но разность наших стилей поведения меня тоже сковывала. Мне больше всего хотелось говорить с ней о загадке нашей схожести, о нашем возможном родстве, о всем том, в чем мне виделась тайна и к чему меня тянуло невероятно: уж так я устроена, люблю все таинственное. Тем более, когда это таинственное избрало меня своим главным действующим лицом... Я себя чувствовала подлежащим большого сложного предложения, остальные члены которого были зашифрованы... Мне было совершенно необходимо найти ключ и расшифровать их. Однако Шерил как бы избегала разговоров на эту тему, отвечала односложно и сама инициативу не проявляла. Казалось, она приняла наше сходство как данность; приняла, хоть и осторожно, нашу дружбу и никаких вопросов ни себе, ни мне задавать не собирается. Я решила не давить на пугливую Шерил - я и так ее шокировала своими прямыми высказываниями по всем поводам - и подождать. Чего - я не знала. Лучших времен, наверное. Времен, когда она ко мне привыкнет. В ожидании приезда Сережи, я написала Игорю большущее нежное письмо и затащила Шерил к фотографу. Мы сделали несколько больших портретных снимков, а постановка мизансцен была моя: с подобранными волосами и с волосами распущенными, щекой к щеке и просто рядом в обнимку, и в профиль, почти нос к носу... Сначала Шерил смущало это позирование, но потом, когда я чуть не свалилась с высокого табурета, мы стали смеяться и в конце концов расхохотались так, что даже фотограф не выдержал и прыснул, хотя уже никто не знал, отчего это мы все смеемся... Наши фотографии меня потрясли. Я не знала, кто из нас - я. Шерил сидела рядом со мной на моем диванчике, глядя на снимок. Я посмотрела на нее. Ее лицо застыло в напряжении. - Что скажешь? - спросила я ее сдержанно. Она в ответ вымученно улыбнулась. - Ты не веришь, до сих пор не веришь, что мы с тобой сестры? - спросила я в лоб. - Трудно не поверить, глядя на наше фото... - тихо произнесла она. - Я понимаю, что ты сомневаешься. Мы с тобой такие разные... Хотя ведь мы чувствуем друг друга очень хорошо, несмотря на всю разницу... Ты сама мне сказала однажды, - помнишь? - что тебе меня не хватает. И мне тебя не хватает, Шерил. Именно поэтому я думаю, что мы сестры, не только из-за нашей внешней похожести... А разница между нами - это из-за того, что ты - американка, а я - русская. Разное воспитание, разная культура, разный менталитет... Я замолчала. Что я могла еще добавить? Шерил тоже молчала, уставившись в нашу фотографию. Только мое плечо ощутило легкую дрожь ее плеча. - Моя приемная мать была против моего отъезда в Европу, - заговорила она, наконец. - И когда она поняла, что она не сможет воспрепятствовать моему отъезду, она сказала: "Я с самого начала знала, то ты никогда не станешь настоящей американкой..." Я подождала продолжения, но его не последовало. Тогда я спросила осторожно: "И какой вывод ты делаешь из этого?" - Никакого. Шерил сцепила руки, чтобы я не заметила, как они дрожат. - Просто ты заговорила о разнице менталитетов... Не такие уж мы разные, - добавила она. Конечно, не такие уж мы разные. Только я не об этом спрашивала. Я хотела понять, почему Кати произнесла эту странную фразу... Но давить на Шерил я не стала. Она и так уже вся тряслась на нервной почве. Лично я нормальна до невозможности, у меня здоровые нервы, и хотя я человек эмоциональный и даже местами сентиментальный, я все-таки голову не теряю и подхожу ко всему трезво. Конечно, вы можете сказать, что меня жизнь не потрепала, потому и нормальный. И ошибетесь, потому то что вы еще не дочитали и не знаете, как меня потрепала жизнь. Я бы даже сказала - поколотила. И едва не убила... И все равно - я нормальна. У меня не бывает депрессий, то есть бывают, но я умею управлять собой. Собственно, для меня нормальность и состоит в умении собой владеть и не давать разгуляться своей психике, вытеснив с жилплощади ее сожителя - разум. Люди, не владеющие собой, у меня вызывают недоумение. Я нахожу их либо больными, либо распущенными. Первое вызывает у меня жалость, второе - презрение, и во всех случаях они мне мало симпатичны. Но глядя на Шерил, на то, как затряслись ее руки и задрожали ноги - да-да, прямо так и задрожали, аж коленки задергались - я почувствовала умильную нежность. Вот, подумала я, что значит любить... Мне ее стало жутко жалко. Я погладила ее легонько по голове. - Не нервничай так, Шерил, - прошептала я. - В конце концов, ведь это не плохо, что мы встретились? Что мы нашлись?... Она повернула свое лицо ко мне и мы уперлись лоб в лоб. Мне показалось, что у нее на глазах стоят слезы. Я вдруг почувствовала, как она одинока. Раньше я об этом как-то не задумывалась, а тут, представив эту злобную Кати, с которой даже поговорить по-человечески невозможно, и бедную Шерил, которая уезжает в Европу одна, без поддержки, против воли мачехи, я поняла всю глубину ее одиночества, но еще и мужества: решиться построить свою жизнь самостоятельно! Она уже три года во Франции, нашла работу, живет на свою скудную зарплату. На какое-то время я даже устыдилась своей обеспеченности. Я жила на деньги Игоря и, хотя я не транжирка, я себе не отказывала в том, чего мне хотелось. Мне не нужно было зарабатывать себе на жизнь, думать о будущем, бояться безработицы. Не то, что ей... Мы все еще сидели, упершись друг в друга лбами. Наверное, со стороны это было смешно, но на нас некому было смотреть со стороны, мы сидели в сумерках моей комнаты на моем диване, и смотрели друг на друга, не видя, потому что лица наши двоились и расплывались в расфокусированных взглядах, наши кудрявые волосы мешались, как и тепло наших тел, и мы обе боялись пошевелиться, чтобы не нарушить эту молчаливую и символическую позу нашего братания... А можно ли сказать "братание" про сестер? И еще, чувствуя, что Шерил плачет, я подумала, что моя к ней любовь стала неожиданно принимать какой-то материнский оттенок: защитить, помочь, оберечь. Наверное, я из сестер старшая. Которая минут на пять раньше родилась. Знаете? Ведь у двойняшек всегда видно, кто старше на несколько минут, потому что у него поведение старшего. Так вот, это, наверное, я. Я потянулась и провела пальцем по ее щеке. Она была мокрая. - Олья... - прошептала Шерил. Я ее обняла. Она схватилась за меня руками, как ребенок. - Не плачь, - сказала я. - Ведь все же хорошо теперь, правда? Я точно не знала, что именно теперь хорошо, но мы нашли друг друга... А остальное приложится, просто обязано приложиться. Мы разгадаем секрет нашего рождения и устроим нашу жизнь так, чтобы быть рядом. - А теперь нам пора спать, - скомандовала я. Ведь я же из сестер была старшая. В воскресенье мы решили пригласить наших "мальчиков" - то есть, Джонатана и Ги. Строго говоря, Ги не был "мальчиком" Шерил, как и Джонатан - моим. Они были, скорее, нашими поклонниками, чем мы с Шерил пользовались, обратив мужской интерес в дружбу. И меня уже не удивляло, что мы с Шерил повели себя в схожих ситуациях одинаково. С утра я помчалась встречаться с Сергеем. Мы условились на Елисейских Полях - он плохо знал Париж и ему было так проще найти место нашей встречи. Я заметила его издалека: высокий блондин в кожаном пальто, из под которого видны были непомерно большие ботинки - таких не много на парижских улицах, ни блондинов, ни кожаных пальто, ни таких огромных ног. Передав мне пакет от Игоря, он задержал мою руку в своей: - Что делаешь сегодня вечером? - посмотрел он мне зазывно в глаза. - Домашнее задание. А ты разве не улетаешь вечером? - Нет, планы изменились, я задержусь на несколько дней. Так что вечер у меня свободен... Ты могла бы мне Париж показать... - А в этой сумке что, компьютер? - Какой-такой компьютер? - Портативный. - Нет, Игорь мне компьютер не поручал... В сумке капуста и огурцы. - Ну, давай тогда капусту с огурцами. В отсутствие интеллектуальной пищи будем употреблять земную. Я пошла, спасибо, Сережа. - Погоди, уже? Ты торопишься? Может, в кафе сходим? - Боюсь, что капуста прокиснет, - крикнула я уже на ходу. - Но ведь... - донеслось до меня, но я не обернулась. Он, должно быть, хотел сказать, что на улице легкий морозец и ничего испортиться не может, но видимо, вовремя сообразил, что это была шутка с моей стороны. Не слишком вежливая, впрочем. Ничего, перебьется. Нечего было подъезжать ко мне. Я приготовила "русский ужин" с огурчиками и квашеной капустой. Шерил попробовала русские соленья еще до прихода наших гостей и сказала, что все это очень славно. Мне показалось, что в ее голосе прозвучало легкое сомнение, но пытать я ее не стала: все равно ведь правду не скажет. Так она понимает вежливость, что ты будешь делать. На плите уже дымилась горячая картошка, запеченный румяный кусок мяса с чесноком еще был в духовке, но аппетитный дух уже витал по всей моей крошечной квартире. Ги первым делом повел носом и сообщил, что он готов пожертвовать полагающимся до еды аперитивом и последовать к столу незамедлительно. Джонатан, войдя, остолбенел от удивления, когда увидел наше сходство, но от комментариев удержался, лишь только поздоровался. Когда он взял за плечи Шерил, чтобы расцеловаться, как тут принято, четыре раза, он так внимательно вглядывался в ее лицо, что бедная Шерил смутилась и посмотрела на меня немного вопросительно. Я поняла почему: это я предложила причесаться одинаково: мне хотелось произвести впечатление на недоверчивого Джонатана. Одеться одинаково я предложить не посмела, для Шерил это было бы чересчур. Но причесались мы с ней - загляденье: мы подобрали одинаковыми голубыми лентами наши льняные волосы вокруг головы, что придало нам вид кокетливых ангелочков. Кажется, Шерил этот стиль был несвойственен. И вот теперь она своим взглядом словно спрашивала, куда это может нас завести. Да никуда, Боже мой, чего она так всего боится! Мне этот стиль тоже несвойственен, но я могу менять стили хоть каждый день, и в любом из них чувствовать себя уверенно и комфортно! Подумаешь, ничего в этом сложного нет. У меня в комнате горели свечи, играла тихая джазовая музыка - я джаз люблю, к вашему сведению, - а мы с Шерил были чрезвычайно хороши. Натурально, весь вечер оба мужчины разглядывали нас с изумленным восхищением. И, разогретое этими взглядами, мое сознание опять поплыло. Я снова не отрывала от нее глаз, я смотрела на нее и любовалась ею до головокружения. Должно быть, подумала я, вот так любят мужчины. Или лесбиянки. А я из них кто? Если принять за аксиому, что я не мужчина, то, за его вычетом, остается лесбиянка. Неужели?.. Я обратила глаза в глубь моей души, как выражаются на Востоке, и пошарила в ее закоулках. Ничего, связанного в прямую с сексом, я там не нашарила. А как квалифицировать это чувство переполняющей нежности, это желание погладить, дотронуться, прижать к себе, все время чувствовать кожей ее близость, быть с ней рядом? Как любовь? Любовь вообще? Любовь сестринскую? А это любование и восхищение? Как самолюбование и самовосхищение? Нарциссизм? Я не знала. Я не знала, как это называется и что с этим делать. Я решила названия не искать и ничего не делать. Чувство мое само разовьется и примет формы, в которых я его узнаю и дам ему название. А уж какое название - там видно будет. - По-моему, ты влюбилась в самое себя, - рассмеялся Ги, глядя пристально на меня. - Ты не отрываешь глаз от Шерил и, похоже, очень себе нравишься в ее лице. - Ты даже не представляешь, как ты прав! - Вы, конечно, необыкновенно похожи... - признал Джонатан. - Вот видишь, а ты мне не верил, - обрадовалась я. - Ты никогда не была в агентстве двойников? - осадил меня Джонатан. - Как ты думаешь, стали бы звезды и президенты платить своим двойникам, если бы они не были похожи как две капли? Сходите, девочки, в одно из таких агентств и сами убедитесь. Там у них есть фотографии, можно посмотреть. - Ты преувеличиваешь, Джонатан, - вступился за меня Ги. - Конечно, двойник леди Ди* не отличишь от оригинала, но двойники появляются в очень тщательно сделанном макияже, а если бы ты увидел их без макияжа, то разница весьма заметна. А эти девочки - идентичны! - А ты откуда знаешь про двойников? - недоверчиво спросил Джонатан. - Где это тебе довелось их увидеть без макияжа? - Ты, небось, все больше английское телевидение ловишь? - насмешливо сказал Ги. - Стоит иногда и французское смотреть. Тем более, что ты приехал сюда французский изучать. Джонатан покраснел. - А... что было по французскому телевидению? - Репортаж о двойниках знаменитых людей. Пару месяцев назад. Шерил вежливо улыбалась, глядя на смущенного Джонатана. - Это у вас всегда так происходит между французами и англичанами? - спросила я. - Я слышала, что у вас тут "добрососедские" отношения, вроде как у грузин с армянами. То есть, я хочу сказать, - уточнила я, подумав, что про грузин и армян они вряд ли знают, - что вы друг друга недолюбливаете? Это было, конечно, довольно прямолинейное высказывание, такие тут не приняты. Но я нарочно так сказала. Они меня достали своими супервежливостями, и мне хотелось их подразнить. Особенно Джонатана с Шерил. Ги был попроще - не столько потому, что он француз, сколько в силу принадлежности к другой социальной среде, явно более демократичной. - Нет, что ты! - одновременно воскликнули наши мальчики. - Мы совершенно нормально относимся друг к другу, - с достоинством сказал Джонатан. - Только иногда подшучиваем... Беззлобно, - добавил Ги. Мы с Шерил переглянулись и рассмеялись. - Кстати, у нас тут четыре страны представлены, вы не заметили? - сказала я. - Давайте лучше выпьем за дружбу. Я без иронии, по-настоящему. Остальные с энтузиазмом поддержали мой тост. Я заставила всех чокнуться на русский лад. Все поднялись и торжественно выпили. Ги плюхнулся на стул первым. - Вы мне нравитесь, ребята, - сказал он. Я подумала, что мне удалось разрядить обстановку. - Мне тоже, - сообщила я и плюхнулась вслед за Ги на свой стул. Шерил и Джонатан аккуратно сели. - Послушайте, а вам не приходила в голову такая простая мысль: сверить ваши даты рождения? - спросил Джонатан. Мы все переглянулись. - Семьдесят четвертый год... - начала я. - Месяц май, - продолжила Шерил, кивком подтверждая названный мною год. Мы замерли ненадолго и выпалили одновременно: - двенадцатое мая! - двадцать первое! - это произнесла Шерил. - Теперь все ясно? - сказал скептически Джонатан. - Ничего не ясно, - завопила я возмущенно. - Один и тот же год, один и тот же месяц и всего лишь девять дней разницы - что это, по-твоему, случайность? - Вообще-то, если ты не в курсе, двойняшки рождаются в один и тот же час. - Как вы не понимаете, если мы сестры - то здесь какая-то тайна, а если здесь какая-то тайна, то не удивительно, что наши даты расходятся! Это же элементарно! У кого-то был в этом интерес! Ги положил мне руку на плечо. - Успокойся, Оля, мы тебе все верим, - и он посмотрел многозначительно на Джонатана, словно призывая англичанина подыграть мне. Но Джонатан сделал вид, что не заметил его взгляд. - У меня есть идея, - продолжал веселиться Ги. - Слушайте, девочки, а родимых пятен или родинок у вас нет на теле? Их можно было бы сверить. Мы с Джонатаном готовы предложить свои услуги в этом деле, а Джонатан? Джонатан хмуро поглядел на Ги и не ответил. Кажется, с трудом налаженная дружба народов опять стала расползаться по швам. - Экий ты прыткий, - поспешила я исправить фривольный промах Ги. - Это право надо еще заслужить. Шерил снова вежливо улыбнулась и Джонатан глянул на меня одобрительно. - Между прочим, - повернулся он к Шерил, - а ты-то что считаешь? Ты тоже думаешь, что вы сестры-близнецы? Шерил пожала легонько плечами и сказала: "Я ничего не считаю. Я не знаю. Но шансов на это, признаться, очень мало"... Значит, она не верит. И мне ее нечем убедить. У меня нет ничего, ни одного факта, ни малейшей зацепки. И с чего начать? Я должна, наконец, рассказать все Игорю, решила я. Он посоветует, как взяться за поиски правды. После приема Шерил заночевала у меня, а утром мы разошлись: она на работу, я в Сорбонну. Игорь должен был позвонить вечером, и я была рада, что на этот вечер у нас с Шерил не было запланировано встречи: при ней мне было бы неловко говорить с Игорем о ней же. Хоть она по-русски и не понимает, но свое-то имя она различит. Так что все складывалось наилучшим образом. Я ждала его звонка с нетерпением и кинулась к телефону, как только он зазвонил. - Игорек, ты помнишь, я тебе рассказывала, что... - А "здравствуй, любимый", - уже не полагается? - Нет, не полагается, потому что я должна тебе это срочно рассказать! - Ты мою посылку получила? - Получила, получила, послушай же меня... - Капуста не испортилась? - Не испортилась... - Компьютер я не успел купить. Не хотелось брать, что попало, а со временем у меня туговато... Кстати, Сережа задержится в Париже еще дней на пять, так что если ты еще не успела написать, то у тебя есть шанс исправиться... - Нет, ну ты что, нарочно? Игорь засмеялся. - Ладно, что там у тебя стряслось? - Понимаешь, мы с этой девушкой похожи, как две капли воды! Это не может быть просто так, такое сходство. Тут какая-то тайна... Игорь как-то затих на том конце провода, затем спросил осторожно: - Она француженка? - Нет, американка... - Как американка?! В голосе Игоря слышался такое неподдельное изумление, что я рассмеялась. - Ты что-нибудь имеешь против американцев, мой дорогой? Кажется, холодная война уже закончилась и общаться с американцами... - Как ее зовут? - требовательно перебил меня Игорь. - Ее зовут Шерил, Шерил Диксон... Игорек, я уверена, что она моя сестра! - Что? Что ты говоришь? - закричал Игорь в трубку, перерывая мои излияния. - Ничего не слышу! Алло, алло, Оля! Ты меня слышишь? Что-то со связью! - Игорь, Игорек, я тебя прекрасно слышу! Давай я тебе перезвоню! - Нет, я тебе сам перезвоню, ты мне не звони, я сам, если не сегодня, то завтра, жди! Тогда я еще не знала, что он меня прекрасно слышал. Я не поняла, что ему просто срочно понадобилось прекратить этот телефонный разговор со мной. *** Игорь бросил трубку так, будто она должна была взорваться. Стремительно вскочил со стула, но, сделав один-единственный шаг, замер, отвердел столбом. Взгляд его бродил бессмысленно по комнате, мысли кишели спутанным клубком, налезали одна на другую, ничего не обдумывалось и недодумывалось, и только одно слово болезненно пульсировало в голове: Оля. Оля. Оля. Не может быть, чтобы я так вляпался! Очнувшись через несколько долгих, как пропасть, минут, кинулся к ящику стола, достал пачку сигарет. Руки предательски дрожали - он ненавидел это отвратительное состояние, когда сдают нервы, в общем-то достаточно крепкие. Вытянул сигарету, резко дернул клапан зажигалки и прикурил, едва не опалив ресницы. Игорь обычно не курил, но в двух случаях ему страшно хотелось затянуться: когда он нервничал и когда он пил. Пил он, впрочем, мало и редко, нарочно отстаивая репутацию трезвенника ("Моя голова - это мой главный рабочий инструмент, - шутил он, - и его надо содержать в порядке"...) - это позволяло ему уклониться от постоянных попоек, которыми отмечалось каждое важное, менее важное и даже совсем неважное событие в кругу людей, с которыми он имел дела последнее время. Он предпочитал посмаковать рюмочку коньяку наедине с самим собой - свои любимым и наидостойнейшим собеседником. Затянувшись, он сел обратно на стул возле своего рабочего стола и достал факсы - переписка за последнюю неделю. Игорь считал разумным вести дела при помощи факсов, а не телефонных звонков: во-первых, факс обязывал к корректности и секретной краткости изложения, тогда как телефон легко располагал к ненужным разговорам - а кто мог бы поручиться, что данная линия не прослушивается заинтересованными лицами? Во-вторых, в случае разногласий он мог всегда предъявить полученный текст - это был документ, а документ имеет способность служить доказательством, чего не скажешь об устном телефонном разговоре. Вот и сейчас они ему послужат: перечитать и восстановить ясность в голове. "Наша подруга переехала в Европу три года назад. Уточнить местонахождение не удалось. Применять первый вариант?" Игорь поморщился. "Первым вариантом" в их политической группе называлось давление, имеющее цель припугнуть и добыть информацию. Оно могло иметь разные формы: навести пистолет, к примеру, - разумеется, без малейшего намерения убить, или пригрозить неприятностями с близкими - без намерен